О некоторых вопросах доктрины применения
Несколько вредных последствий догматизма
1. Забвение смысла и значения маневра
Временное наставление от 6 октября 1921 г. о тактическом использовании крупных войсковых соединении возвело в догму утверждение о преобладании огня.
Никто не сомневается, что результаты огня будут подавляющи и что всякое движение незащищенных войск в зоне, поражаемой более или менее плотным огнем, или вовсе неосуществимо практически, или же должно окончиться громадными бесполезными потерями. Отрицать это значило бы неразумно восставать против поразительных и столь трагических уроков последней войны, между тем как наверняка известно, что завтра мощь огня колоссально возрастет.
Но эта бесспорные (к тому же никем не оспариваемые) истины используются узким догматизмом для того, чтобы под их прикрытием вывести гораздо более спорные заключения, а именно, о непоколебимости фронтов, о возможности растягивать эти фронты до невероятных размеров, о неизбежности стабилизации фронта. Все это завершается тем, что совсем искажается понятие о наступлении, погашается наступательный дух и забываются значение и смысл маневра.
Особое внимание необходимо остановить на забвении смысла и значения маневра, причем прежде всего надо ясно установить, какое значение следует придавать термину «маневр».
Здесь дело идет не о том жалкое маневре, который связан с чисто фронтальными атаками: это — расширение мешка, перенос последовательных усилий с одного пункта оборонительного фронта противника на другой. Здесь также [172] не имеется в виду и то маневрирование огнем, которым хвалятся артиллеристы.
Нет, маневр, о котором стоит говорить, это есть сочетание быстрых, гибких, живых движений, имеющих своей задачей отыскать слабый пункт у противника — фланг, тыл, интервал, сообщения — чтобы затем, используя секретность и скорость, молниеносно и внезапно нанести огневой удар или угрожать огнем. Одним словом, это такой маневр, который создает развязку.
Но четыре года позиционной войны на Западном фронте создали во французской армии известный склад ума, в котором подобное понимание маневра совершенно выпало. Отсюда происходит смешение двух понятий: громадной мощности огня со всемогуществом огня, что нашло отражение во временном наставлении 1921 г. Это наставление посвящает почти все свои правила и указания вопросу о позиционной войне и только робко рассматривает случай маневренной войны.
Такая установка вызывает, к сожалению, небезосновательную критику за границей. Критика указывает на излишнюю методичность и благоразумие французского генерального штаба; это ведет к тому, что
«французская армия неспособна к нанесению первоначального решительного удара, который необходим в столкновении с Германией... но который предполагает подвижную и маневренную армию, в значительной степени моторизованную и механизированную»{144}{*34}.
Могут возразить, что подобная маневренная война предполагает наличие флангов, интервалов и т. д., т. е. того, что будет отсутствовать в будущем, потому что, якобы, под влиянием всемогущества огня и вследствие непоколебимости фронтов неизбежно установится непрерывный сплошной фронт. Таким образом, фронт не будет иметь ни флангов, ни интервалов, короче — возродится позиционная война. Но на это легко ответить тем доводом, что это является лишь менее всего доказанным постулатом.
Истина состоит в том, что как ни была продолжительна позиционная война 1914–1918 гг., но все же она явилась исключительным случаем.
Эта истина тем более справедлива, что даже в мировую войну часто происходили операции, имевшие формы операций маневренной войны. [173]
Относительно неизбежной стабилизации фронтов достаточно сказано в первом исследовании{145}, где показано, что, напротив, в будущей войне, по крайней мере в начале, нужно ожидать активных маневренных операций. Это есть следствие двух факторов: соотношения между численностью враждебных сил к началу конфликта и величиной театров операций и появления на сцене совершенно нового фактора в виде крупных механизированных соединений, — иначе говоря, всеобщее, массовое и систематическое использование бронированных боевых машин.
Нужно ли здесь еще раз повторять, что эти механизированные соединения характеризуются не только своей огневой мощью и бронированием, но также их способностью к передвижениям. Эта подвижность как стратегическая (оперативная), так и тактическая, несомненно, даст возможность армиям, имеющим в своем составе механизированные части и соединения, обнаружить такие маневренные свойства, которые в настоящее время даже не подозреваются. Можно утверждать, что обязательным следствием механизации будет подвижная, маневренная война.
Но всеобщее использование боевой машины скажется не только на характере предварительных перед сражением операций, но оно придаст также совершенно другую физиономию самому сражению по сравнению с тем, что известно из времен позиционной войны 1914–1918 гг. Поэтому можно смело предполагать, что благодаря боевой машине будущие сражения станут развиваться ускоренным темпом и что решение вследствие возрождения «развязки» будет достигаться гораздо скорее.
Наконец, следует напомнить, что даже в том предположении, что одна из воюющих сторон сумеет создать непрерывный фронт без флангов, ввод в дело механизированных сил позволит прорвать полевые укрепления и быстро использовать прорыв как вширь, так и вглубь. После того как непрерывность фронта будет нарушена, появятся фланги, и позиционная война вновь уступит свое место войне маневренной.
Между прочим, все это начинают, повидимому, все больше и больше понимать во Франции. Эволюция заметна даже в кругах, более всего зараженных парализующим догматизмом.
Нужно надеяться, что вскоре уставы, являющиеся базой нашей доктрины, порвут связь с традициями 1921 г. и будут в основном посвящены маневренной войне, придавая позиционной войне то значение, которого она заслуживает, [174] и тщательно остерегаясь делать основой для нашей военной доктрины позиционную войну, которая на самом деле является частным случаем, хотя и важным, но не основным.
2. Угашение наступательного духа
Не только наставление от 6 октября 1921 г. возвело в догму утверждение о преобладании огня, но и уставы различных родов войск объявили, что наступление есть не что иное, как «огонь, который продвигается», и что атака не имеет иной цели, как только «все дальше продвигать огонь, чтобы сделать его более действительным».
Эти утверждения в высшей степени смелы; они приносят даже самую очевидность в жертву святейшей догме о преобладании огня и решительно забывают о том, что, напротив, движение вперед пехоты уменьшает полезную отдачу огня. Причины этого состоят в следующем:
— когда пехота продвигается, то интенсивность ее огня значительно уменьшается, ограничиваясь огнем того эшелона, который может стрелять, пока другой бросается вперед;
— в силу самого факта продвижения пехота подвергается потерям, что уменьшает абсолютную плотность огня;
— уязвимость пехоты увеличивается гораздо скорее, чем уязвимость обороняющихся войск; ее плотность огня относительно уменьшается гораздо скорее;
— огонь пехоты, ведущийся с импровизированных стрелковых позиций плохо защищенными частями, главным образом вследствие этого теряет свою действительность по сравнению с теми частями, которые ведут огонь с хорошо защищенных и оборудованных стрелковых позиций.
Таким образом, обороняющийся подвергается огню, плотность и действительность которого все больше уменьшается по мере продвижения наступающей пехоты. К этому надо добавить, что оборона избавляется также и от артиллерийского огня, поддерживающего атаку, как только артиллерии приходится переносить огонь вглубь. Это перенесение огня частично необходимо с того момента, когда наступающая пехота доходит на расстояние приблизительно 500 м до передовой линии противника. Полностью огонь должен быть перенесен, когда пехота находится от передовых линий противника в 300 м.
Это все такие истины, что просто краснеешь, излагая их.
Отсюда естественное логическое следствие состоит в том, что у французской пехоты усыпляются ее традиционные [175] боевые достоинства, ее наступательные достоинства. Ведь ясно, что в конце концов пехота, производящая атаку, чтобы получить максимальную действительность своего огня, должна не приближать его все более к линии противника, но, наоборот, организовать его в виде системы хорошо налаженного, откорректированного, хорошо наблюдаемого огня. Одним словом, чтобы выполнить требования устава, пехоте лучше всего не атаковать.
Великолепный результат парадокса, состоящего ни в чем другом, как в отрицании (в интересах догмы о преобладании огня) эффективности движения!
Конечно, еще раз повторяем, никто и не думает отрицать всю громадную действительность огня, сокрушающую всякое движение незащищенных войск. Но было бы неразумно отказывать движению в признании его внутренних, ему присущих положительных качеств. Тот, кто участвовал в пехотных боях, никогда не забудет чувства леденящего ужаса, который возникает у обороняющегося при внезапном вторжении атакующего Это объясняется вовсе не возросшей действительностью огня последнего. Наоборот, известно, что при прочих равных условиях действительность огня по мере уменьшения расстояния до атакующего меняется в пользу обороны. Но страх возникает оттого, что противник продвигается, несмотря на свои потери, несмотря на все препятствия, несмотря ни на что. Он кажется именно поэтому более сильным. Поэтому-то и ужасает встреча с ним с глазу на глаз в рукопашной борьбе.
Вот чего не понимают, так как они этого не пережили, господа теоретики, которые считают возможным видеть в бою только борьбу техники, тогда как человеческое сердце всегда будет играть в нем наиболее существенную роль{146}.
Следует поэтому оказать движению все то уважение, которого оно заслуживает, и дать ему то место, которое ему свойственно, признать в нем внутреннее положительное свойство, единственное решающее и действительное. Без этого душа французской пехоты окончательно будет опустошена.
Но ведь существует новый фактор. На сцене появилась боевая механизированная машина, — наступательное оружие, мощное не только благодаря своему огню, но и своей способности двигаться вперед, ибо бойца ужасает угроза близкого боя с неуязвимой для его ударов боевой машиной, один вид которой производит такое ужасное впечатление. Отсюда такое следствие: механизация части боевых сил и [176] более или менее значительная моторизация остальных войск, создавая тактическую и оперативную подвижность, необходимым образом восстанавливает и значение маневра. Механизированные соединения ныне выдвигают идею движения, стремящегося к бою на близких дистанциях, врукопашную.
Из этого понимания должен черпать новую силу наступательный дух, который один только может дать положительные результаты.
3. Безумие широких фронтов
Все разобранные выше софизмы и догмы ведут к тому, что дивизии дается фронт от 20 до 30 км и при этом ей предъявляют требование суметь успешно отбивать атаки не только в течение часов, но даже дней, если не недель.
Более того, в ряде статей, опубликованных в «Temps» в 1933 г. под общим названием «Доктринальная подготовка войны», анонимный автор среди других теорий выдвигает мнение (между прочим, верное), что боевая дивизия, получившая оборонительную задачу, заставляет оставаться неподвижными части, мало приспособленные для такой формы боя, и что лучше и экономнее было бы для обороны границ создать части, специально приспособленные для подобной роли. Это мнение вполне приемлемо. Но, исходя из этой правильной предпосылки, автор ударяется в такие исчисления. Он полагает, что отделение пулеметчиков может дать непреодолимое заграждение на фронте, примерно, в 400 м, причем в случае обороны он считает достаточным иметь в этом отделении 7 человек. Таким образом, у него получается, что батальон из трех пулеметных рот, каждая в составе трех взводов из двух отделений, плюс одно отделение противотанковых орудий, сможет при благоприятной местности удерживать фронт, примерно, около 7 км, насчитывая в передовой линии огня максимум 250 человек!
Потрясающий вывод! После него невольно задаешь себе вопрос, понимает ли автор смысл слов, которые он употребляет? Вот прекрасный образец того, до чего может дойти человек с умом, поистине деформированным математикой, человек, готовый ко всему подходить с цифрами и трактовать бой, как какую-то абстракцию, где будут учитываться какие-то члены уравнения и куда не вторгнутся ни случайные, ни практические, ни просто человеческие элементы.
Но порассуждаем и мы, не пренебрегая при этом, однако, этими моментами. [177]
Опыт войны учит: нас, что даже при мощно оборудованных позициях батальон способен организовать надежную оборону участка, не превосходящего 1000 м; а так как для оборонительной системы необходима глубина и частные резервы, без которых нельзя обойтись, то для обороны от сильной атаки необходимо иметь войска (батальоны первой линии и резервы) из расчета 1 батальон на 400 м фронта.
Если же дивизия получит 20–30 км, причем 2 или 3 батальона она должна держать в резерве, то на каждый батальон передовой линии ляжет задача обороны участка протяжением в 3000–4500 м.
Даже если считать, что все батальоны дивизий используются в передовой линии, то и тогда на каждый батальон придется 2200–3000 м.
Достаточно сопоставить эти цифры с цифрами, полученными из опыта войны, чтобы решить вопрос, даже с учетом возросшей мощности огня автоматического оружия, происшедшей после 1918 г. (в особенности вследствие принятия на вооружение ручного пулемета), а также с учетом и того факта, что атакующий, по всей вероятности, не будет располагать, особенно в начале войны, ни такой материальной частью артиллерии, ни таким изобилием снарядов, каким отличались сражения 1918 г.
Пусть дело идет уже не о дивизии, но о частях, специально организованных для обороны и вооруженных преимущественно пулеметами. Это будут пулеметные батальоны. Опыт войны снова говорит, что никакие позиции, как бы хорошо они ни были организованы с точки зрения плотности перекрестного огня, никогда не могут считаться абсолютно обеспеченными от случайности, стоит только противнику не пожалеть сил и средств.
Опыт показывает также необходимость глубины, которая требует создания нескольких последовательных позиций. Кроме того, необходимо иметь части для контр-атаки в случае местного прорыва позиции.
Отсюда ясно, что совершенно неразумно рассчитывать на неприступность фронта в 7000 м, удерживаемого только одним пулеметным батальоном. Этот батальон не способен ни принять глубокого расположения на таком фронте, ни восстановить его, если он в каком-либо месте будет прорван.
Что касается случайностей, то их множество. Упомянем хотя бы об уничтожении или неизбежной нейтрализации того или другого автоматического оружия обороны. При [178] оборонительной системе, достаточно плотно оснащенной огневыми средствами, случайности подобного рода, конечно, неприятны, но они сравнительно легко исправимы. Когда же система обороны растянута так, как это рекомендуют сторонники широких фронтов, то каждое автоматическое оружие, напротив, становится существенной частью системы. Небольшое количество этого оружия ведет к тому, что когда некоторые точки ослепляются, нейтрализуются, то образуется прорыв, а так как боевой порядок не имеет глубины или она недостаточна, то этот прорыв вскоре ведет к крушению оборонительной позиции.
Надо учитывать еще такую случайность, как образование артиллерийским огнем при подготовке атаки воронок на местности, — вспахивание местности снарядами. Это обстоятельство при настильной траектории автоматического оружия лишает его огонь действительности и делает возможным просачивание неприятельской пехоты. А средством для борьбы с таким просачиванием является пехотинец, противоставляемый пехотинцу, который проник в оборонительное расположение. Математика ничего не может изменить в этом отношении. Прав полк. Шовино, когда он пишет, что если стабилизовавшиеся фронты в 1918 г. не могли более удерживаться, то лишь потому, что пехота не имела достаточной численности. Сколько раз случалось, что атакующие, которым удалось ворваться в неприятельские окопы в качестве победителей, вскоре становились пленными. А почему? Только потому, что, когда они считали уже победу одержанной, они вдруг замечали пехоту противника, вылезавшую из всех щелей.
После всего этого сотрудник «Temps», сокративший число обороняющихся до 250 чел. на фронте в 7 км, прекрасно показал, что одни математические подсчеты недостаточны для установления здравой доктрины в такой области, куда решающим образом вторгаются многие элементы и где мало что можно сделать с одними абстракциями.
Некоторые возражают, что достигать нейтрализации автоматического оружия обороны и создания на местности условий, благоприятствующих просачиванию противника, не очень-то легкое дело, особенно в начале войны, так как наступающий не будет располагать тем изобилием технических средств и снарядов, какое было в 1918 г. На это следует ответить, что это ни в какой мере и ничего не доказывает. Наоборот, неразумно было бы опираться на гипотезу подобного рода, так как наши завтрашние противники — в этом можно быть уверенными — не забыли [179] уроков 1914 г., а их методический склад ума не дает права ни на одно мгновение допускать мысль, что они начнут войну (начало которой ими же будет заблаговременно определено) без запасов всякого рода материальной части и без необходимого количества снарядов. Кроме того, наступающий, имея инициативу, всегда будет в состояния в нужный момент и в нужном месте сосредоточить все свои огневые средства для получения в атакованном пункте артиллерийской мощи, требуемой для достижения достаточной нейтрализации и разрушения местности, что особенно затрудняет оборону. Между прочим, для получения такого результата потребуется значительно меньшая плотность артиллерийского огня, чем та, какая требовалась на полях сражений весной и летом 1918 г. за исключением, само собой разумеется, укрепленных районов. Это правильно потому, что оборонительная позиция прикрытия, по необходимости импровизированная, будет гораздо менее способна к сопротивлению, чем это было на французском фронте в 1918 г.
Переходим к факторам морального порядка.
Как мыслится управление на растянутых фронтах, где будут рассеяны ничтожные кучки номеров, обслуживающих автоматическое оружие? Как можно поверить, что эти мелкие подразделения сумеют избежать тягостного впечатления оторванности, которое действует даже на опытные войска, на войска, обстрелянные и обеспеченные хорошим командным составом. Что же думать тогда о новичках, о войсках необстрелянных, с посредственным обеспечением командным составом?
В общем поддерживать теорию чрезмерно широких фронтов — это значит строить боевую доктрину на абстракциях.
На самом же деле нужно при определении норм на дивизию в обороне исходить из следующих максимальных цифр:
— дивизия, которая должна выиграть время, продолжительностью в несколько часов, максимум одни сутки, должна получить фронт не более 8–10 км;
— дивизия, перешедшая в маневренной войне к обороне, должна получить фронт не более 5–5,5 км;
— если дивизия входит с остальной частью в систему хорошо организованной обороны в позиционной войне и если ожидается массовая атака, то ее участок не должен превышать 4–4,5 км {147}; при этом следует подчеркнуть, что эти максимальные нормы учитывают большие усовершенствования [180] в технике автоматического оружия и возросшее его количество.
В отношении специальных частей обороны можно допустить, что максимальный фронт одного пулеметного батальона при благоприятной местности будет равен, примерно 3–4 км, при условии, что он усилен до известной степени некоторым (в зависимости от обстановки) числом пехотных частей, предназначенных для местных контр-атак.