Введение

Двумя главными, определяющими обстоятельствами российской истории является то, что (1) рядом, в соседнем регионе, на Западе уже пять столетий идет важнейшая в новой истории мира революция во всех сферах человеческого бытия; (2) в то же время Россия, при всех поворотах ее исторического существования, участвовала в этом заглавном мировом феномене лишь частично. Но при этом она не попала в политическую зависимость от региона-авангарда. Россия — единственная незападная страна, которая никогда не была колонией Запада.

Это случилось по ряду особых причин. И прежде всего потому, что на протяжении пяти веков феноменального подъема запада пять соседей России постепенно теряли свою политико-военную значимость: Скандинавия, Польша, Оттоманская Империя, Персия, Китай. Скандинавия, где главенствовали вначале викинги, затем датское королевство, а потом Швеция, в 17-начале 18 века пыталась завладеть если не всей Россией, то, по крайней мере, ее Северо-Западом. Но в дальнейшем Скандинавия теряет свое значение великой европейской геополитической величины. Подобная же эволюция произошла с Польшей, столь влиятельной в Европе 16-17 веков, а затем вступившей в геополитический упадок. Оттоманская империя через посредство своих крымско-татарских сателлитов оказывала большое воздействие на раннюю послемонгольскую Русь, но пик влияния был пройден при Сулеймане Великолепном и позже начинается ее много вековой упадок. Дни влияния Персии были пройдены до подъема России при Петре Первом. Китай, когда к нему вышли в начале семнадцатого века русские, был весь обращен к «белолицым дьяволам» на своих южных границах, и русские землепроходцы не получили отпора, на который они могли бы рассчитывать полутора столетиями ранее.

И сейчас страна стоит, как в старинных былинах, на перекрестке трех дорог. Указывая на первую, идеалисты уже десять лет говорят о возможности сближения Востока и Запада в единую политико-социальную систему, в некий опоясывающий Северное полушарие атлантическо-тихоокеанский мир от Ванкувера до Владивостока через два гигантских материка. В послегорбачевской России это видение несколько померкло. Слишком явственно обозначились геополитические, экономические, межцивилизационные рубежи. Эти рубежи проявляют себя и растут в значении, пролегая по Атлантике (между Северной Америкой и Западной Европой); явственно обозначился и внутриконтинентальный рубеж между Западной и Восточной Европой. Новоявленная Атлантида не поднялась со дна океана из-за спада в западной экономике, что обострило внутренние противоречия, из-за становления Европейского Союза и НАФТА. Вопреки многим горячим ожиданиям, не состоялось быстрое и надежное сращивание восточноевропейской политико-цивилизационной ткани с традиционным Западом. Порыв идеологов «общечеловеческих» ценностей угас именно потому, что оба западных региона — США Западная Европа — в 90-е годы подчеркнуто защищают свои региональные интересы (в организации мировой торговли, к примеру) в пику планетарным схемам В.Вильсона, Ф.Рузвельта и М.Горбачева. Вторая дорога зовет к европейскому единству в континентальных масштабах. Слом Варшавского договора и падение коммунизма создали необходимые предпосылки для сближения по оси Париж-Берлин-Варшава-Москва. «За» говорят традиционные связи, историческая близость, потребность Запада в восточноевропейском рынке и сырье, потребность Восточной Европы в западноевропейской технологии и капиталах. Но обозначились жесткие препятствия. Шрамы 1914 и 1941 годов все еще ощутимы. Существенно то, что Западная Европа стремится не рисковать своей интеграцией, она не желает растворять достигнутые результаты внутренней интеграции ЕС в обширной и аморфной новой среде. Еще более важно то, что на своем новом (а по существу, — старом, восстанавливающем маршрут развития предшествующих столетий) пути Восточная Европа все более обнаруживает себя в ином, незападноевропейском измерении. Если огромные трудности пути на Европейский Запад испытывает Венгрия (начавшая это движение еще в 60-е годы), то можно себе представить экономические и психологические трудности на этом пути стран-неофитов 90-х годов. Накладываются различия исторического опыта и национального менталитета, сталкиваются идеи индустриальной эффективности и социальной справедливости, о которой у Запада и Востока Европы несколько различные представления.

Третий путь Россия, видимо, выберет, если будет заблокировано движение по двум первым дорогам. Не желая быть лишь поставщиком сырья и дешевой рабочей силы, ощущая свое неравенство с передовым Западом, не сумев пробить цивилизационную брешь (в отсутствие феномена типа Петра Великого), Россия может обратиться внутрь себя и на Восток, оживить евразийские схемы 20-х годов, найти более благоприятную историческую нишу в неоизоляционизме, в обороте к внутренним ресурсам и к непосредственным соседям. Собственно, это привычная дорога. Стабильного места в мировом разделении труда Россия так и не обрела. Начиная с 1700 года попытки «воссоединения» с Западом оказались болезненными. Романовско-ленинская вестернизация так не сломала барьеры между мировым регионом-лидером и его восточноевропейским соседом, несмотря на колоссальные усилия и жертвы.

Не в первый раз в своей истории России приходится делать роковой выбор. Процесс этого выбора происходит в объяснимой сумятице, всегда сопровождающей смену социального строя и политического порядка. Грань между желаемым и возможным размыта сильнее, чем когда бы то ни было. Куда идти? Если существует для такой ситуации компас, то его роль играет анализ исторического прошлого — движения России по вышеназванным дорогам. В свое время выбор для России определяли митрополит Филарет, Петр Первый и Сталин. Ими были избраны очень различные варианты: соответственно — изоляция, курс на Запад, советско-евразийский мир.

По большому историческому счету Россия всегда стояла между двумя грандиозными цивилизациями — китайской и западноевропейской. Россия, повторяем, никогда не являлась частью Запада, каким он вышел вперед в мировом развитии в шестнадцатом веке. Но объединяющими были параметры индоевропейской расы, христианства, общего наследия античности. Китай был дальше, но он был, существовал в связях России с внешним миром и по-своему привлекал. Собственно, речь идет в меньшей степени о собственно Китае, а больше об Азии в целом. Именно гибрид из поствизантийской системы и азиатской формы правления (тайна, жесткие внутренние выяснения; персональная лояльность и ответственность; группирование не вокруг идеи-программы, а вокруг лидера) явил собой российскую систему управления — от Святого Владимира до президента Путина. Европа же дала России ее интеллигенцию, культуру, науку, искусство. Россия прошла свой тысячелетний путь между этими двумя полюсами. Но при этом важно помнить, что Россия сознательно сняла с себя миссию «крестового похода», она по возможности христианизировала ареал своей опеки, но никогда не делала это своей «мировой» или азиатской миссией. Если бы русские витязи пошли к Тихому океану как крестоносцы, они утонули бы в море мусульманского, буддийского, конфуцианского населения и погибла бы раньше времени — как средневековые крестоносцы в Палестине. Но они отдали определенную дань обычаям и верованиям своих подданных и соседей, благодаря чему и просуществовали тысячу лет.

Стало беспрекословным объяснять особенности американского развития ситуацией постоянно движущейся вперед, к Тихому океану общины. Не менее существенен этот элемент и в русской нации, подошедшей к Калифорнии одновременно с североамериканцами. Путь от Петербурга к форту Росс (20 километров к северу от Сан-Франциско) был в три раза больше, протяженнее, чем путь янки из Нью-Йорка. Историк Ключевский справедливо называет миграцию и колонизацию «фундаментальной чертой русской истории». Между 1678 и 1897 годами 60 процентов русского населения жили уже на новых, «непрежних» территориях. Колоссальные новые, вновь освоенные пространства: Черноземье протянувшееся от Каспийского моря до Дуная; Средняя и Нижняя Волга; Южный Урал. Но более всего воображение поражает колоссальная Сибирь и дальний Восток — до Аляски и далее. Тысячи и миллионы русских оставили прежний кров и устремились туда, где защитная функция цивилизации уже не действует.

На протяжении столетий многие миллионы русских живут на границе, живут, полагаясь, в основном, на самих себя и только в крайнем случае обращаясь за помощью к государству — больше им не к кому обращаться. Выживание на границе — будь это северокавказская степь или маньчжурские сопки — требовало выработки правил коллективного общежития и коллективного выживания. И с государством у них установились определенные отношения: жители границы защищают пределы российского государства, а государство не вмешивается в устройство пограничных коллективов. Жили эти люди — а сквозь границу прошли две трети российского населения вдоль главной дороги станицы или селения, так проще ходить за водой и собирать в случае надобности ополчение.

Характерной чертой русских с тех лет и по сию пору является отсутствие врожденной, так сказать враждебности к окружающему нерусскому населению. Фактом является, что в своей огромной и многонациональной стране русские никогда не проявляли некоего массового чванства, претензии показать свое превосходство над другими народами. Лучшим доказательством этого является, во-первых, то, что русские никогда не селились в сеттльментах (отдельно и сознательно сепаратно от других); во-вторых, русские с великой охотой женились и выходили замуж за представителей любых национальностей в своем государстве. В России никогда не было Дели и Нью-Дели. Перемешанность населения и смешанные браки были и являются поныне главной объединительной скобой многонационального государства. Даже в религиозном отношении русские многое заимствовали у соседей, собственно, не заботясь о чистоте своей религиозной догмы. Русские воспринимали с легкостью обычаи, пищу, уклад жизни своих соседей, не пытаясь доказать своего национального или расового превосходства. В пределах Российского государства люди никогда не вымирали так, как это было в Северной и Южной Америке, Африке и Азии у других колонизующих держав.

Феноменально широкое расселение открыло русских влиянию самых разнообразных соседей. В результате своей миграции русские оказались в зоне достаточно эффективного влияния восточных форм христианства на Балканах и в Закавказье; ислама со стороны Турции и Ирана; анимализма и шаманизма Монголии — равно как и ламаизма монгольского образца. Эта удивительная расположенность между Востоком и Западом стала исторической судьбой России. Россия черпала со всех сторон. Очевидные азиатские черты: система связи селений и земель между собой; образ налогообложения; система военного набора; этика коллективной ответственности. Но, начиная с 16 века, элита России начинает все больше воспринимать западное влияние. Русские имитируют (успешно) военную систему Запада, его культурные достижения, его рационализм, науку, систему социальных связей.

Сами русские достаточно отчетливо понимали пограничное положение своего государства и своей культуры, свою географическую и культурную расположенность между Востоком и Западом, но старались не драматизировать противоположностей влияния двух концов мира. Они бодро стремились соединить восточный фатализм, пассивность, предрассудки с западным динамизмом, индивидуализмом, предприимчивостью, полаганием на себя.

Три главных события определили судьбу России, расположенной между культурами: 1) переход от язычества к христианству; 2) реформы Петра в начале 18 века; 3) Октябрьская революция 1917 года. Возможно трансформация, начавшаяся после 1991 года является четвертой культурной революцией России. Во всех четырех случаях новая культурная парадигма совершенно не вытекала из предшествующей, а полностью заменяла собой предшествующую. В четвертый раз происходит замена всего: культурных и общественных ценностей, обычаев, нравов, способов выживания. И это всегда подавалось (и подается) как абсолютная замена плохого на хорошее. Нет эволюции, революция и слева и справа. Полное отсутствие срединной почвы, срединного пути, взаимоуравновешивающего эквилибриума.

Как и тысячу лет назад, сегодня русские прерывают прежний мирный, эволюционный путь развития и мечутся между экстремальными противоположностями. Результат: неизбежный конфликт между основной массой населения и самоуверенно идущей вперед элитой.

В этой ситуации элита, воодушевленная очередным идеалом, чаще всего почерпнутым из последних по времени западных теорий развития, начинает жестко противостоять основной массе населения. Элита убеждена, что очередная реформа безусловно принесет благо и процветание всему населению и, следовательно, нужно преодолеть косность масс. Столкновение излишней смелости и новаторства просвещенного меньшинства и косного большинства грозит российскому обществу очередным масштабным социальным катаклизмом, но обе стороны конфликта убеждены в праведности своего дела и за ценой не постоят. Хронический пассивный конфликт в таких обстоятельствах грозит превратиться в масштабное столкновение. Последнее столкновение такого рода имело место в Москве в октябре 1993 года, оно сопровождалось значительным кровопролитием. Схватка утопии с анти-утопией продолжается с 10 века, с навязанного огромным массам христианства. Тогда русские (по свидетельствам греков), побывав на православной литургии, «не знали где они находятся, на земле или на небе». Эта восторженность сохранена до наших дней и ее можно слышать в речах отцов реформ 1990-х годов так же отчетливо, как у их предков тысячелетием ранее.

История не может учить буквально, и не следует ждать от нее готовых рецептов. Но она представляет собой единственный контекст, входя в который мы обретаем понимание того, что наше поколение в своих метаниях не одиноко. И, главное, изучая исторический опыт, мы можем обозначить объективные возможности развития, определяемые исходя из нашей уникальной географии, абсолютно специфической истории, неимитируемого социально-психологического кода нации. Нет абсолютной гарантии того, что история укажет на правильный путь, но есть твердое понимание того, что, игнорируя историю, мы просто обречены на неправильный выбор. Горечь поражений, неудовлетворительный исторический опыт, раздвоенность сердца и разума — это было в русской истории неоднократно. Два фактора обозначают просвет в самых темных тучах. Во-первых, Богом данный талант восприятия, понимания и творчества, продемонстрированный нашими предками за свое историческое тысячелетие. В сонме светочей человечества есть и наши имена, во всех сферах человеческой деятельности Россия дала носителей творческой гениальности, их имена — порука нашей надежды. Во-вторых, на долгой и тяжелой тысячелетней исторической дороге русские показали миру изумительное качество неослабеваемого стоицизма, терпение и талант, непоколебимое принятие на себя исторического креста, изумительную способность преодоления трудностей при самых неблагоприятных обстоятельствах.

Решая главные задачи экономической модернизации и морального самосохранения, страна должна опереться на опыт предков, благодаря жертвенности которых у нас есть драгоценная свобода выбора.