Глава IV.

По приезде в Ташкент, генерал фон-Кауфман уведомил Сеид-Худояр-Хана о своем приезде, предложив ему, вмести с тем, прислать в Ташкент доверенное лицо, для переговоров о заключении торгового трактата. По отправлении нарочного с этим письмом, генерал-губернатор выехал на передовую линию и, по приезде в Ходжент 19-го Ноября, узнал, что в Коканде серьезно опасаются перемены нашей политики с приездом нового генерал-губернатора. Слухи эти казались тем вероятнее, что коканские войска начали сосредоточиваться в некоторых пунктах, а частные оружейники получили большие заказы от казны. Это побудило генерал-губернатора, из Ходжента же, послать успокоительное письмо, удостоверявшее, что единственною целью поездки на линию, есть осмотр войск и ознакомление со страною, вверенною его управлению.

Ко времени возвращения генерал-губернатора в Ташкент, хан прислал Судура-Сарымсака-ходжу с любезным [65] и витиеватым письмом, которое было представлено в торжественной аудиенции 3 декабря. «Мы рабы Бога и молимся чистым сердцем, писал хан. Все люди происходят от Адама и потому да царствует кротость между царями! Бог указал нам, прежде всего, жить в мире друг с другом. Исполнив заповедь Бога, создавшего 18,000 народов я начинаю: дружба и приязнь есть вино — кто попробует одну каплю, тот забудет все горе, все неудовольствия и развеселится...» Далее хан просил не верить несправедливым слухам и объяснял сборы войска тем, что «и у нас есть обычай ежегодно смотреть войска и выдавать им: летом — летние, а осенью — зимние одежды». Посланник был торжественно принят в присутствии всех чинов управлений и некоторых наиболее почетных жителей Ташкента. В ответной речи своей генерал-губернатор сказал, между прочим, следующее: «я не трону тех, кто дорожит дружбой великой русской земли, но горе тем, которые не поймут благодетельных видов миролюбивого Белого Царя: войска Его Величества всегда готовы, по знаку моему, наказать беспокойного соседа, и никакие крепости, никакие вооружения не спасут тогда виновного.»

В переговорах с коканским посланцем и с азиатцами вообще, генерал-губернатор решился держаться одного правила: всякое слово должно дышать правдивостью и даже откровенностью.

Твердость, соединенная с умеренностью и правдивостью вот средства, которыми генерал фон-Кауфман всегда рассчитывал достигнуть успеха{16}. На этом основании, [66] коканскому посланнику, с первого же дня, были высказаны все наши требования и в тех именно выражениях, в которых они были, впоследствии, заявлены письменно. На возражение посланника, что он прислан только для осведомления о здоровье Белого Царя и для заявления дружеских чувств своего государя, а не для заключения торгового трактата, генерал-губернатор категорически объявил, что первым и непременным условием нашей дружбы должно быть принятие Худояр-ханом всех статей, предложенного ему взаимного обязательства относительно равноправности в торговле. Затем генерал-губернатор заявил послу, что, с своей стороны, он считает дело решенным, так как не допускает и мысли, чтобы хан мог не согласиться на такие справедливые требования. Отпуская посланника 19-го декабря, генерал-губернатор вручил ему для передачи хану письмо, в котором писал: «слова, сказанные мною вашему посланнику, при торжественном приеме, будут вам переданы. Я говорил с ним откровенно, как с посланником дружественного с нами народа. Кто почитает, как следует, Великого Белого Царя — тот отличит в словах моих лишь те выражения, которые относятся к миру и дружбе.» К письму приложены были и взаимные обязательства, относительно обеспечения свободной торговли в порядке взимания пошлин. Всех статей предложено было пять:

1-я, о праве наших купцов посещать все города ханства;

2-я, о праве учреждать караван-сараи, где пожелают;

3-я, о праве иметь караван-башей во всех городах ханства;

4-я, об уравнении русских купцов в пошлинах с мусульманскими;

5-я, о свободном пропуске чрез Кокан русских караванов в соседние с Коканом владения.

Вместе с коканским посланником, было отправлено в Кокан посольство, которому и поручено было собрать обстоятельные сведения о стране, тогда еще мало нам известной. В течение переговоров, хан согласился на все [67] условия, кроме первого и пятого, так как он не мог поручиться за своих фанатиков-подданных при появлении русских купцов. Кроме того, хан просил дозволения отправить посольство к Высочайшему Двору, а если это не будет признано удобным, то по крайней мере исходатайствовать у Белого Царя грамоту за Его печатью, что, по мнению хана во первых: подняло бы авторитет его в глазах его подданных, а во вторых — служило бы ему прочным залогом неизменности добрых отношений, независимо от перемены русских губернаторов, ибо при всем к ним уважении, хан не мог не заметить, что в течение 3-х лет их сменилось четверо {17} и каждый предлагал свои условия. В подтверждение своих доводов относительно грамоты, хан указывал и на пример своих предшественников, из которых Омар-Хан и Мадали-Хан имели такие грамоты.

Вместе с возвратившеюся нашей миссией прибыл тот же коканский посланник и предъявил письмо хана касательно посольства в С.-Петербург и невозможности ручаться за безопасность наших купцов, приезжающих в Кокан{18}. В ответе своем, от 29-го января 1868 г., генерал-губернатор написал, между прочим: «Великий Русский Царь никогда не дозволит, чтобы в сопредельных с нами государствах было разногласие между ханами и народом... Ваше Высокостепенство пишете, что не можете отвечать за проступки некоторых ваших подданных в отношении к русским торговцам. Отвечу вам на это: или [68] они должны исполнять ваши повеления, или они не признают вашего главенства над ними. Народ должен иметь главу над собою. Те из жителей, которые, вопреки ваших повелений, нанесут вред русским купцам — должны будут подчиниться моим распоряжениям. Я не могу допустить в соседстве своевольных жителей. Общее спокойствие требует подчинения их либо вашей, либо моей власти.» К письму приложены были: два экземпляра, подписанных генерал-губернатором взаимных обязательств, для утверждения их ханскою печатью, а также выписка из Высочайше дарованного ему политического полномочия, в доказательство права решать все дела на месте, не прибегая к такой чрезвычайной мере, как посольство к Высочайшему двору.

Другому доверенному хана, Мирзе-Хакиму, присланному вскоре за первым, генерал-губернатор указал на нерешительность хана, как на признак сомнения его в прямодушен и правдивости представителя русской власти в крае. «Если бы я хотел завладеть ханством, прибавил генерал-губернатор, я не стал бы тратить времени и слов, а приказал бы только двинуться войскам и давно все было бы кончено.»

Категорический тон последних сношений подействовал, наконец на хана и рассеял его сомнения: 13-го февраля прислано было новое письмо от хана, отказывавшегося на этот раз от всяких притязаний на сношения помимо генерал-губернатора и изъявлявшего готовность исполнить всякое его требование, ради сохранения только дружественных отношений. Хан писал, между прочим: «теперь я вижу, что Величественный Белый Царь предоставил вам вести все дела и вполне вам доверяет, а также что Он, считая вас самым достойным — передал вам свои права, а потому, — все, что будет вами установлено, подписано и утверждено вашею печатью — все это я буду считать как бы утвержденным самим Белым Царем». [69]

С этих пор отношения к нам коканского народа видимо улучшились и наши купцы не встречали уже такого недружелюбия и брани, к которым наши уже стали было привыкать. Слово: «кяфир» — неверный — заменилось словом: «тамыр» — приятель.

24 февраля были присланы ратификации договора. В знак искренней дружбы хан прислал генерал-губернатору свой перстень (большой изумруд) и одну лучшую свою лошадь. «Глядя на них, писал хан, сочтите как будто меня самого видели». Хан велел очистить в Коканде один из занятых караван-сараев и передал его русским. С товаров и даже хлопка, пошлину с которого Хан отстаивал особенно упорно — стали взимать уже не 15 % со стоимости, а только 2 1/2 %. Тем не менее однако же, коканское правительство не считало себя на столько сильным в собственной стране, чтобы приступить к исполнению договора без всякой предварительной подготовки общественного мнения, и потому Сарымсак-Ходжа просил написать к хану такое письмо, которое бы можно было прочесть во всех городах ханства, для успокоения народа, как ручательство за мир даже и во время отсутствия генерал-губернатора из края. Посланник заговаривал также о разграничении наших территорий, но, вследствие отсутствия каких бы то ни было географических и этнографических данных, вопрос этот был отклонен, чтобы не связать себя преждевременными решениями, которые могли бы оказаться, впоследствии, невыгодными для России. Генерал-губернатор сказал, что теперь самое главное: — заключить мир и жить дружно; беспокойного же соседа не спасут никакие границы.

Так как отъезд генерал-губернатора в С.-Петербург был уже назначен 9-го апреля 1868 года, то об этом уведомили Худояр-хана, причем было добавлено, что остающейся за старшего, генерал Дандевиль, получил соответственные приказания, т.е. «жить в дружбе с друзьями, держать в страхе врагов России и защищать ее подданных». Вместе [70] с тем, хану было поставлено на вид, что до нас доходили слухи о вооружениях Кокана и каких-то союзах против России; сказано было, впрочем, что ничему этому мы не верим и потому внимания на слухи не обращаем, так как война против России служит только к возвышению нашему, а ружья никого не спасут от нас.

Быстро изменившиеся отношения к Бухаре заставили отложить поездку в Петербург, о чем и дано знать хану.

8-го мая, через неделю после занятия нами Самарканда, прибыл в отряд коканский посланник, Мирза-Хаким, поздравить генерал-губернатора с победой и вручить письмо, в котором хан опровергал слухи о его воинственных замыслах, а свои — будто бы вооружения — объяснял простым исправлением, запущенного в прежнее время и пришедшего в негодность оружия. Мирза-Хаким уверял даже, что в Коканде были принесены всенародные молитвы по случаю того, что хан удержался в стороне от разразившейся над Бухарою бури! После зерабулакского боя посол был отпущен; но по возвращении генерал-губернатора в Ташкент, явился снова для поздравления с успехами нашего оружия. Надобно заметить, что весь коканский народ относился к нам при начале войны весьма враждебно и требовал вмешательства в нашу распрю с бухарцами, основываясь на том, что Самарканд — «лицо земли», священный город мусульманства, не может быть взят неверными, а если взят, то это признак конца мира.

Коканский хан и его посланник держали себя, все это время, с таким тактом, что генерал-губернатор решился ходатайствовать о допущении коканского посольства к Высочайшему двору. Мирза-Хаким удостоился счастия быть принятым Его Величеством 2-го ноября 1862 г.

Почтительное письмо Худояр-хана к Государю Императору служит лучшим доказательством верности теперешней политической программы нашей, приведшей его к сознанию, что без нашей поддержки он существовать не [71] может. Так хан писал: «теперь обнаруживается ясно, что под высокой защитой Вашего Величества мы можем спокойно, без всякого опасения, заботиться как о пользах населения нашего края, так точно и об исполнении Ваших желаний, установлением торговых сношений государства Вашего с коканским ханством». Торговый трактат с Коканом удостоился Высочайшего утверждения в 6 день ноября 1868 года.

По возвращении посла в Кокан и вручении хану бриллиантовых знаков ордена Св. Станислава 1-й степени, генерал-губернатор получил от хана, 31-го июля 1868 г., благодарственное письмо, в котором хан высказывал свое удовольствие по поводу получения «ордена звезды», как он называл пожалованный ему орден, и прибавил, что об этой милости Белого Царя он велел объявить во всех концах ханства, «чтобы друзья радовались, а враги скучали».

В начале декабря 1869 г., хан принес генерал-губернатору жалобу на эмира, будто тот, подчинив своей власти отложившихся беков (гиссарского, кулябского и других), напал и на подчиненного Кокану каратегинского бека, Шир-Али, который вынужден был бежать в Кокан. На запрос, сделанный по этому поводу эмиру, было получено от него, в оправдание, письмо Шир-Али, доказывавшее участие последнего в возникшем междуусобии и выдававшем сношения его с мятежными беками. Худояр-хан объявил письмо подложным и в доказательство прислал, для сличения, подлинное письмо Шир-Али. Печать, действительно, оказалась как бы поддельною,{19} и потому генерал-губернатор предложил эмиру возвратить Каратегин законному владетелю. В это время Шир-Али снова вступил с [72] войсками в Каратегин, но был разбит соединенными силами кулябского и гиссарского беков и взят в плен. Желая предупредить всякое столкновение между Бухарою и Коканом, так как успех одного, мог компрометировать наше покровительство другому — генерал-губернатор предложил Худояр-хану возвратить Каратегин прежнему его владетелю, Музаффар-шаху , содержавшемуся пленником в Коканде, а эмира просил дать за то свободу Шир-Али бию. Эта комбинация была принята обеими сторонами и немедленно приведена в исполнение, доставив нам несколько нравственных выгод: она разделила границу между двумя ханствами почти самостоятельным владением и, следовательно, до некоторой степени затруднила путь для непосредственных сношений или столкновений между Коканом и Бухарой, этими всегдашними соперниками за преобладание в Средней Азии; во вторых — освобождение нами Шир-Али бия, заклятого врага нашего, хваставшего сорока, полученными им в делах с нами, ранами и щеголявшего ненавистью к русским, а потому стоявшего во главе враждебной нам партии в Коканде, примирило его с нами и, таким образом, поколебало в большинстве коканцев упорное против нас предубеждение. Наконец, роль примирителя и вершителя дел своих соседей, выполненная генералом фон-Кауфманом, способствовала еще большему усилению нашего авторитета.

Результатом трехлетних наших дипломатических сношений было то, что Сеид-Худояр-хан отказался от всякой мысли враждовать с нами иди прекословить нам. Имея в Ташкенте постоянного поверенного Мирзу-Хакима-Датху (теперь уже Парваначи), хан извещает генерал-губернатора о всяком, самом незначительном обстоятельстве и в то же время немедленно исполняет каждое его желание. Даже о семейных своих делах, хан считал необходимым уведомлять генерал-губернатора. О смерти своей матери он сообщал в следующих выражениях: «по желанию и [73] предопредлению Бога, моя мать — мой священный Кааб, в субботу в 18 день рамазана, вспомнив, что всем равно придется умирать — вкусила шербет из чаши смерти и в определенный свыше день переселилась из этого ложного мира в будущий надежный мир».

Когда при возвращении уратюбинского отряда, (осматривавшего летом 1870 года, пути в долину Зеравшана через хребет Кашгар-Даван), было сделано нападение аувагинскими горцами, подведомыми Кокану — хан принял энергичные меры для наказания виновных и прислал в пользу раненых и семейств убитых (ранено было 19 чел. убито 4) — 5000 р. сер. На долю тяжело раненых (их 4) пришлось по 300 р., легко раненым выдано по 50 р., семейства убитых получили по 600 р. — остаток передан в распоряжение походных церквей.

Самым крупным эпизодом наших сношений была выдача бежавших в Кокан шахрисябзских беков: Джура-бия и Баба-бия.

В этом случае Худояр-хан, ради сохранения с нами дружбы, в которой он видит свою силу и свое будущее, не остановился ни пред законами гостеприимства, ни пред ропотом и неудовольствием своих приближенных и народа.

Дабы выразить коканскому хану признательность за неизменное дружеское поведение его и готовность действовать согласно с видами нашего правительства, генерал-губернатор послал к Худояр-хану камер-юнкера Двора Его Величества, статского советника Струве, которому поручил, сверх того, переговорить с ханом еще и касательно:

1) учреждения должности постоянного агента нашего в Коканде,

2) разъяснения причин, препятствующих возвращению в Каратегин прежнего владетеля его Музаффар-шаха,

3) определению границы ханства, [74]

4) удовлетворения за нападение аувагинских горных киргизов на наших казаков,

и 5) разъяснения спорных дел наших купцов с коканскими.

По всем этим вопросам получены были вполне удовлетворительные ответы.

Худояр-хан видит в назначении к нему агента нашего нравственную для себя поддержку и, в видах собственных интересов, просил прислать «доброжелательного, надежного и справедливого человека; не только для пользы одних русских торговцев, но для пользы и выгоды всех торговцев и жителей». Вопрос об агенте уже не первый раз подымала сама русская администрация, но как только хан заявит свое согласие — так дело и откладывается в сторону. — То же самое случилось и на этот раз, а между тем мы могли бы извлечь из этого обстоятельства не малую пользу.

Относительно границы он согласился на все, предъявленные ему желания, прося только скорейшего проведения пограничной черты в натуре. Спорные дела наших купцов с коканскими и все претензии их были разобраны и удовлетворены в присутствии г. Струве. По поводу удовлетворения за нападение на казаков отряда подполк. Деннета возникло было сначала некоторое противодействие со стороны враждебной нам партии, но потом дело уладилось при посредстве Мирзы-Хакима и хан выслал требуемую сумму (5000 р.). Радушный прием, сделанный нашему посланнику, приглашение посетить все важнейшие города ханства (Струве имел в виду определить их астрономическое положение), откровенный и дружественный характер переговоров — все это внушило нам еще большее доверие к политическому такту Худояр-хана, прекрасно понявшего ту роль, которая ему нами предназначена. Дальнейшие отношения наши к Кокану как бы теряют с этих пор характер внешних и походят скорее на домашние. Доверю, какое питает [75] коканское правительство к нашей политической программе, проникает мало по малу и в сознание масс. Народ уже начинает понимать, что только при мирных отношениях к России и русским он может сохранить настоящее свое положение, созданное для него политическим тактом Худояр-хана. Лучшим доказательством прочности этого, сознания в хан и его народе служат празднества, устроенные в ханстве по случаю объявленного хану Высочайшего одобрения за верность его дружественным отношениям к России и за выдачу шахрисябзских беков. На торжественном обеде, данном в Кокане, собрано было множество народа — хан спешил поделиться царским благоволением со своими подданными «на радость друзьям и на страх врагам».

Такое полное подчинение коканского хана видам нашего правительства внушило генерал-губернатору мысль помочь Кокану овладеть территорией Кашгара. Мысль эта казалась тем заманчивее, что вместо двух соседей мы бы имели одного и в добавок нам преданного; однако же нерешительность Худояр-хана помешала осуществлению этого плана. Вместо этого хан изъявил готовность просто быть только посредником между нами и Якуб-беком. Сношения его по этому случаю с кашгарским деспотом не повели сначала ни к чему, но нельзя отрицать, что они имели некоторое влияние на решимость Якуб-бека сделать первый шаг для сближения с нами.

Кроме услуг политического характера хан коканский имел возможность неоднократно показать свою готовность служить нашим пользам и в других отношениях. Так в зиму с 1870 на 1871 год, когда после неурожая цены на хлеб поднялись до небывалых размеров и когда мы запретили вывоз его в Бухару, хан коканский, не смотря на дороговизну в самом Коканде, все-таки дозволил хлеб к вывозу в наши пределы. Летом же 1871 года и в течение 1872 хан принял на себя поставку провианта на войска, [76] расположенные в Ходженте, Ура-тюбе и Нау по значительно пониженным ценам.

Желая показать, на сколько мы ценим такую услужливость, генерал-губернатор пригласил наследника коканского престола Сеид-Нуреддина, бека Андиджанского, посетить Ташкент, где принц и был почтен торжественным и почетным приемом. Теперь для окончательного подчинения нашему влиянию коканского ханства и низведения его на степень вассального владения мы должны неуклонно стремиться: 1) к водворению в Кокане нашего торгового агента; 2) к установлению контроля над назначением лиц на важнейшие должности в ханстве; 3) к устранению существующей ныне бековской полунезависимой, почти удельной системы управления и 4) к сокращению войск в ханстве до возможного предела и к низведению военной силы на степень простой полицейской стражи.

Меры эти тем удобнее провести в действительность, что сам Худояр-хан вполне сознает невозможность существования его власти помимо воли и поддержки России. Во время последнего восстания киргизов летом 1873 года хан обращался в Ташкент с просьбою о помощи, но мы уклонились на этот раз от всякого вмешательства в дела ханства. Нет сомнения, что противоположный образ действий в связи с хивинскою экспедициею, значительно усложнил бы наше положение. Весьма возможно, впрочем, что выполнение нашей программы завлечет нас за пределы наших теперешних желаний. То же самое может случиться и в том случае, когда Худояр-хана заменит другое лицо, а это, при непрерывных возмущениях в Кокане, легко может случиться — не сегодня — завтра.

Хан-Заде, наследник престола, хотя и кажется прогрессистом, ибо строит дома на русский лад и пьет шампанское, но во-первых, никто не знает, что из него выйдет впоследствии, а во-вторых, из-за популярности он не [77] остановится и перед риском возбудить неудовольствие ташкентского начальства.

Известно, например, что во время своего приезда в Ташкент хан-Заде сделал визит бывшим шахрисябзским бекам, и выразил им соболезнование о том, что отец его выдал их русским и тем совершил поступок позорный для истого мусульманина. — Все это разглагольствие ничем не вынуждалось и может быть объяснено только невинным намерением приобрести популярность даже и в ущерб своему папаше.

Что касается до народных волнений, то чаще всего восстают кипчаки, давние враги Худояр-хана, и дикокаменные киргизы. В последнее время чрезмерность налогов вызвала довольно серьезные беспорядки, начавшиеся еще весною 1871 года под руководством Батыр-хана, родственника Худояра. Заговор был выдан одним из сообщников и 17 главных руководителей, с Батыр-ханом в том числе, погибли в прудах ханского дворца. Восстание же было подавлено.

Если бы хан оказался не в силах справиться с бунтовщиками, то конечно нам пришлось бы вмешаться в дело. Рано или поздно это и случится. Впрочем, включение Кокана в нашу территорию уничтожит черезполосность, спрямит границу и примкнет ее к снежному хребту, а это все весьма важные удобства.

В последнее время отношения наши к Худояр-хану несколько испортились и, кажется, главным образом из-за того, что мы не вмешались в междуусобия его с киргизами и кипчаками, не помогли ему подавить восстание, а предоставили это его собственным силам.

Бывший секретарь американского посольства в Петербурге — г. Скайлер, посетив в 1873 году Туркестанский край и побывав в Кокане — вынес затем следующее впечатление:

«Торговый договор с Коканом был заключен в 1868 году; в силу этого трактата, русские негоцианты пользуются [78] гостеприимством хана, имеют право свободного проезда чрез Кокан и платят не свыше 2 1/2 % с суммы вывоза и ввоза. По ратификации трактата и донесению о том из Ташкента, петербургскому кабинету показалось, что Кокан приведен в вассальное отношение к России. Но на деле этого далеко нет: статьи договора соблюдаются совсем не строго; пошлины торговцы платят до 6 % и, на представления со стороны русского правительства не обращается никакого внимания ханом. Он относится к России положительно враждебно и с трудом разрешает въезд в свои владения. Русские купцы, проживающие в Кокане терпят сильнейшие стеснения. Одного из них едва не убили. Факт этот всем известен, однако же хана никто не привлек за то к ответственности. Такое бездействие, конечно, имеет мотивы: войны, помимо абсолютной необходимости, начинать не желательно, в виду неодобрения ее из С.-Петербурга, а тем менее желательно показать, что политика, какой держатся относительно Кокана, не достигает цели».

Стоит только перебрать в памяти всю переписку с ханом, все наши сношения, чтобы убедиться в неточности выражений г. Скайлера: хан не только обращает особенное внимание на требования генерал-губернатора, но старается даже предупредить их. Что касается того будто хан с трудом разрешает въезд в свои владения — то я знаю несколько случаев такого въезда не только без разрешения, но даже и без предуведомления хана.

Опасность, которой подвергается тот или другой купец, в той или другой местности — конечно несправедливо относить к злонамеренности местной администрации если преступление совершено не ею. — Конечно, если бы мы захотели придираться, то из всякого ничтожного повода легко могли бы создать «casus belli», поэтому наша сдержанность в этом случае доказывает только, что мы не на одних словах но и на деле, тщательно избегаем затевать ссору. Интересно одно: до сих пор нас упрекали в излишней [79] придирчивости, в стремлении к завоеваниям, а теперь нашелся человек, который упрекает нас в послаблении дерзкому соседу! Мало того: г. Скайлер даже учит: как устроить дело, чтобы присоединение Кокана произошло на глазах всего мира самым незаметным образом.

«Открытая сила в применении к ханству вызвала бы критику или вопросы, преимущественно со стороны Англии, чего министерство иностранных дел весьма тщательно избегает. Между тем, если бы генерал-губернатору было доподлинно известно, как произошел этот случай (с купцом) или если бы соблюдаема была иная политика, то весьма было бы легко привести Кокан в вассальное положение, без всякой огласки и без малейшего замечания со стороны Англии: стоило бы только взять для образца хоть один лист из истории Англии в ее индийских владениях — отправить русского резидента в Кокан под охраною казаков и содержать его там на счет русского или коканского правительства. Вокруг естественно сгруппировались бы русские торговцы, коканцы присмотрелись бы к русским, и вместе с тем никогда бы не осмелились ни оскорблять, ни притеснять их, само коканское правительство мало по малу привыкло бы повиноваться воле генерал-губернатора, чрез посредство присланного от него агента. По прошествии нескольких лет такая политика вполне облегчила бы возможность присоединения, в случае нужды, Кокана к империи, по смерти хана, или даже ранее».

Способ действительно верный. В печати однако высказано было мнение, что для поддержания значения такого резидента потребуются не казаки, а целый самостоятельный отряд, потому что при малочисленном отряде легко может повториться кровавая катастрофа кн. Бековича-Черкасского.

Мне кажется, что именно то Бекович и не может служить примером. Во первых, у него был далеко не малочисленный отряд — 3000 человек с 6-ю орудиями могут [80] считаться силою весьма почтенною — достаточно припомнить, что генерал Черняев взял Ташкент, имея в строю только 1951 человека! Во-вторых, катастрофа произошла не из-за малочисленности русских, доказательством служит то, что незадолго перед тем этот же отряд выдержал блистательно трех-дневный бой с хивинской армией близь г. Порсу.

Единственное нравоучение, какое можно извлечь из катастрофы Бековича — разве то, что отдаленные экспедиции не следует поручать сумасшедшим, а если начальник рехнулся во время самого похода, то подчиненные не должны ему повиноваться{20}.

Что касается до вероломства азиатцев, то оно вошло в пословицу задолго еще до Бековича.

Множество примеров доказывают, напротив, что человек благоразумный, решительный и, главное, осторожный (в смысле: не попадающий в просак) — может и с горстью людей делать чудеса над азиатцами. Не распространяясь теперь об этом вопросе, мы скажем только, что пост резидента требует, конечно, от назначенного лица всех сказанных условий, а в таком случае особенно большой гвардии не понадобится. Поэтому нельзя не согласиться с выгодами английского способа приобретения соседних территорий, но по отношению к Кокану — резиденство ни теперь, ни впоследствии, вероятно, не понадобится. В случае нужды мы просто передвинем ходжентский батальон в Кокан, а пока нужды этой нет, пока хан показывает вид, что верит нашей неизменной правдивости и доброжелательству, — до тех пор и наши выгоды и наша честь обязывают нас вести дела так, чтобы хан не имел повода жаловаться. [81]