Содержание
«Военная Литература»
Исследования

Польский след

В начале мая 1937 года из НКВД Сталину, Молотову и Ворошилову была направлена информация о том, что представитель польской разведки вел переговоры с турецкими властями о доставке в район турецко-советской границы значительного количества стрелкового вооружения. Турки формального разрешения на проведение такой операции не дали, однако поляки тем не менее намерены приступить к реализации своего плана, рассчитывая, что в Анкаре закроют глаза на это предприятие. Речь шла о транспортировке в один из промежуточных пунктов на Черноморском побережье Турции десяти тысяч винтовок. Для этого предполагалось использовать регулярные рейсы грузопассажирского судна «Полония», курсировавшего на линии Констанца — Александрия со стоянкой в Стамбуле. Затем имелось в виду на небольших моторно-парусных судах каботажного плавания доставить груз по назначению.

А предназначалось оружие, по замыслу польского Генштаба, для партизанских формирований, которые, как полагали, неизбежно возникнут на Кавказе после начала военных действий Германии против СССР, что считалось делом недалекого будущего. Свою роль должна была сыграть и радикальная кавказская эмиграция, с которой поляки интенсивно работали, во всяком случае, в Варшаве на это очень рассчитывали. Реализуемость этой акции (заметим, что речь шла о количестве стволов, достаточном для оснащения стрелковой дивизии) не могла не вызывать сомнения, но сама постановка вопроса как нельзя лучше давала наглядное представление о военно-политической идеологии тогдашних польских верхов.

О польской активности в этом направлении свидетельствовала и другая информация. Полковнику Хорашкевичу из польского Генштаба была поручена деликатная миссия: как-то уладить [82] трения, возникшие между руководящими деятелями кавказской эмиграции, которые обосновались в Польше и патронировались его ведомством. Вообще-то польские службы — и военная разведка и контрразведка — довольно плотно занимались эмиграцией, имея в виду ее использование в работе по Советскому Союзу. И дело было не только в том, что из этой среды удавалось пополнять агентурную сеть, которая была задействована для получения разведывательной информации о положении в таком важном регионе СССР, как Кавказ. Ставилась задача стимулировать деятельность тех эмигрантских организаций и их лидеров, которые исповедовали идем сепаратизма и на этой основе были готовы к далеко идущему сотрудничеству.

Не все было гладко в этом деле. Соперничество между отдельными деятелями эмиграции, претендовавшими на исключительную или, по меньшей мере, значительную роль, а то и откровенные склоки не позволяли, несмотря на все усилия, создать работоспособную объединенную организацию. Приходилось с этим считаться, но все же хотелось как-то сорганизовать все более или менее влиятельные группы, способные на оживление сепаратизма в Кавказском регионе. И хотя осязаемых результатов еще не было, а широковещательные заверения лидеров эмиграции об их возможностях среди соотечественников в СССР на деле оказывались несостоятельными, работа в этом направлении продолжалась.

В Варшаве находился один из влиятельных деятелей Азербайджанского национального центра, уже упоминавшийся М. Э. Расул-заде. Конечно, человек, как говорится, был уже на излете, но за ним — большая группа сторонников, и этим пренебрегать не следовало. У него что-то не ладится с другими сподвижниками, с теми же Мехтиевым и Векиловым, а те, как известно, поддерживают контакт не только с польским Генштабом. Им даны определенные авансы, вот они и бунтуют, желая играть самостоятельную роль, тем более что их германские, японские и турецкие друзья все время говорят о предстоящих больших событиях. Под этим понимается надвигающаяся война Германии с СССР, которая по всем расчетам должна актуализировать идею независимого Кавказа. [83]

При благоприятном стечении обстоятельств вековая польская мечта расчленить наконец Россию, оторвать от нее Кавказ, Украину, Дон, Кубань, может быть, и Среднюю Азию, обещает стать вполне осуществимой.

Вполне возможно, что это очередная иллюзия, как человек военный полковник этого исключать не может, тем более что он неплохо осведомлен о военно-техническом и экономическом потенциале СССР и боеспособности Красной Армии. Да к тому же у Гитлера свои планы переустройства Европы. Но приказ есть приказ, и ему надлежит провести совещание с кавказцами.

Вообще-то служебное помещение Генштаба не лучшее место для подобного рода собеседований, означающее неприкрытое вмешательство во внутренние дела соседней страны. Закрадывается и мысль, что у НКВД такая агентура в эмиграции, что, по сути дела, ни на кого нельзя положиться. Самый наглядный пример — это недавняя история с бывшим уже теперь председателем Русского общевоинского союза Миллером, похищенным средь бела дня в Париже с помощью его ближайшего соратника генерала Скоблина, оказавшегося советским агентом. И инцидентов меньших масштабов не счесть. На подставах советских органов госбезопасности уже много раз обжигались коллеги полковника из военной разведки. Это только то, что известно, а сколько людей еще внедрено в агентурную сеть 2-го отдела Генштаба, одному господу богу известно. Но это эмоции, дело все равно нужно делать, несмотря на возможные издержки. Начальство предупредило, что наверху ждут серьезной активизации эмиграции в целях ведения работы непосредственно на советской территории, иначе выбрасывать деньги на ветер, и немалые, нет никакого резона.

В агентурном сообщении, полученном от источника советской внешней разведки из Варшавы, ход совещания был представлен следующим образом.

Хорошкевич в своем вступительном слове говорит, что наступают серьезные события, к которым кавказская эмиграция должна быть готова, объединив вокруг себя все способные к борьбе силы. Момент требует забыть личные мотивы, объединиться и создать авторитетную и дееспособную организацию. [84]

Мехтиев в довольно резком тоне заявляет, что Расул-заде показал свою несостоятельность, нужно выбрать нового руководителя и перестроить всю работу.

Хорошкевич задает вопрос Мехтиеву, признает ли он лично так же, как и его коллега Векилов, решения организации и ее нынешнего руководителя? И тот и другой отвечают отрицательно: они в выработке линии участия не принимали, а посему не считают эти решения правомочными, как и избрание Расул-заде председателем исполбюро.

Хорошкевич обращается к Расул-заде и просит его отреагировать на высказанную другими участниками позицию. Расул-заде высказался в том смысле, что он не возражает против определенной реорганизации их деятельности, но при условии сохранения большинства в руководящем органе за его группой и оставлением за ним поста председателя национального центра.

Мехтиев, обращаясь к полковнику, заявляет, что председательство Расул-заде исключает возможность объединения.

Хорошкевич расстроен. Все уговоры участников совещания накануне проведения форума, их обещания пойти на компромисс ни к чему не привели. Значит, опять надо преодолевать амбиции, мирить, убеждать, а это занятие хлопотное и малоприятное. Но нельзя же докладывать наверх, что дело не удалось.

Резюме полковника таково: уважаемому Расул-заде, господам, представляющим различные группы, предлагается (последнее слово было повторено дважды, что придавало ему оттенок приказания) договориться самим в интересах дела. Через пару недель на Лубянке получили сообщение, что примирение-таки состоялось, хотя со всякого рода оговорками.

Те, кто давал поручение Хорошкевичу, не ошиблись в выборе исполнителя: он уже лет десять, если не больше, занимался кавказцами и имел немалый опыт решения разнообразных проблем. И вообще Хорошкевич понимал психологию своих подопечных, которые, в конечном счете, находились у него на содержании. Так что музыку, как принято говорить, заказывал он, хотя и с вариациями. [85]

А два года спустя обнаружились дополнительные детали служебных обязанностей этого польского офицера, когда в числе интернированных в СССР польских военнослужащих оказался некто, назвавшийся Караевым. Как только выяснилось, что он вовсе не поляк, а кавказец-эмигрант, уже много лет служащий в польской армии, он был допрошен более подробно. В его показаниях фигурировала и фамилия Хорошкевича.

На вопрос, каким образом он попал в польскую армию, Караев ответил, что, перейдя нелегально границу и оказавшись в Турции, он связался с известным деятелем эмиграции М. Э. Расул-заде. Тот через некоторое время познакомил его с офицером польского Генштаба Хорошкевичем, работавшим в начале тридцатых годов в Стамбуле. Он же попросил поляка содействовать зачислению соотечественника на польскую военную службу.

Вопрос: Как реагировал Хорошкевич на эту просьбу Расул-заде?

Ответ: Хорошкевич дал свое согласие и сказал, что о принятом в отношении меня решении сообщит Расул-заде.

Вопрос: Эту свою просьбу Расул-заде согласовывал с Вами?

Ответ: Расул-заде имел со мной беседу, сказал, что намерен направить меня в польскую армию в целях подготовки кадров на случай польско-советской войны и последующей отправки в Азербайджан для участия в организации там восстания.

Вопрос: Каков был результат разговора с Хорошкевичем?

Ответ: По возвращении из Варшавы в Стамбул Хорошкевич объявил, что ходатайство о зачислении меня в армию удовлетворено, и предложил явиться в польское посольство за получением визы.

Далее Караев пояснил, что ему было рекомендовано написать письменное прошение о зачислении на военную службу в польскую армию на имя военного министра, что он и сделал. [86]

Вопрос: Каким образом Вы, имея турецкое гражданство, получили разрешение турецких властей на выезд в Польшу?

Ответ: По просьбе Расул-заде турецкие власти выдали мне паспорт как студенту, едущему на учебу.

Вопрос: Куда Вы должны были явиться по прибытии в Варшаву?

Ответ: Расул-заде дал адрес Векилова. От него я узнал, что получил назначение в 6-й стрелковый полк, дислоцированный в Вильно. После этого Векилов пригласил меня поехать вместе с ним во 2-й отдел Генштаба.

Вопрос: Как Вас приняли в Генштабе?

Ответ: Векилов привел меня к Хорошкевичу, который к тому времени вернулся из Турции, мне выдали деньги — 1000 злотых и решили вопрос с обмундированием. Хорошкевич сказал напутственные слова, высказав уверенность, что я оправдаю возлагаемые на меня надежды.

Когда Караева попросили рассказать, что ему известно о деятельности 2-го отдела Генштаба в отношении эмиграции, то он обнаружил осведомленность по отдельным фактам финансирования поляками кавказской эмиграции, а также в структуре и функциях его подразделений. Сказал, что один из секторов отдела занимается разведывательной работой по Закавказью, Северному Кавказу и Крыму, возглавляет его пан Хорошкевич.

Варшавское совещание с эмиграцией показало, что ориентироваться на какой-то единый центр нецелесообразно, а в таком деле, как организация конспиративной работы против СССР, просто опасно. Поэтому польские службы пошли по пути поддержания негласной связи с активистами отдельных эмигрантских групп, в том числе на территории других стран, в частности Турции.

Об этом нюансе в деятельности польских представителей за рубежом и некоторых их конкретных шагах на Лубянке [87] стало известно. Из резидентуры пришло сообщение, что советник польского посольства в Анкаре Залевский в начале февраля 1938 года сразу после возвращения из Варшавы, куда выезжал для получения инструкций, пригласил к себе Курбана Байрамова, возглавлявшего в Стамбуле автономную эмигрантскую группу, и предложил ему сотрудничать независимо от организации Расул-заде. Более того, поляк сказал, что возлагает на такую совместную работу большие надежды. Залевский, изложив свое понимание задач эмиграции, попросил собеседника подготовить программу действий группы, план работы, а также смету предполагаемых расходов.

Курбан Байрамов ответил, что кроме Польши есть и другие государства, которые проявляют интерес к совместной работе, но поскольку, мол, поляки первыми перевели дело в практическую плоскость, то его группа готова к сотрудничеству.

Когда Залевский поинтересовался, кого собеседник видит руководителем стамбульской группы, то была названа фамилия Хамид-бея Хасмамедова. Залевский предложил Байрамову деньги на первоначальные организационные расходы. Тот, однако, заявил, что речь должна идти о серьезном финансировании конкретной конспиративной работы в общих интересах. Залевский на это ответил, что разделяет такой подход, своим азербайджанским друзьям он полностью доверяет. Откровенно говоря, заявил поляк, от успеха их работы во многом зависит и его служебная карьера, а поэтому надо работать в тесной связке — к обоюдной пользе и удовлетворению.

Таким образом, контактируя с организацией Расул-заде, квартировавшей непосредственно в Варшаве, поляки вышли и на Курбана Байрамова в Стамбуле. План работы, который Байрамов по просьбе польского представителя ему составил, последнего вполне удовлетворил. Предложение определить в качестве официального руководителя группы Хасмамедова также не встретило возражений. Через некоторое время он и Байрамов посетили Залевского и дали согласие на сотрудничество, не преминув заметить, что с организацией Расул-заде дела иметь не хотят. Что касается последнего, то Залевский уклонился со своей стороны от каких-либо обязательств, [89] заверив, что обо всем информирует Варшаву. Он еще раз подчеркнул, что, предлагая кавказским друзьям работать на советском направлении, он действует по поручению своего правительства, и выразил надежду, что эта совместная работа принесет желаемые плоды.

За обтекаемыми формулировками скрывалось желание иметь в определенных районах Кавказа надежные источники информации и рычаги влияния на обстановку, когда необходимость этого будут диктовать внешние условия. Под этим собеседники молчаливо понимали нападение Германии на СССР, неизбежность которого уже ощущалась в европейских столицах — вопрос был лишь во времени. Другое дело, что военно-политическая конфигурация событий оказалась вовсе не такой, как она мыслилась в Варшаве, а Польша стала жертвой гитлеровской агрессии. Но это уже другой вопрос, который ничего не меняет в том, что польские спецслужбы самым активным образом работали с эмиграцией с целью ее последующего использования для дестабилизации внутриполитической ситуации в Советском Союзе.

Из имевшегося в распоряжении нашей разведки доклада стамбульской полиции в свое МВД следовало, что активность польской разведки в части работы с кавказской эмиграцией в Турции не была секретом для местных властей. Так же, как и цель всей этой работы, которая квалифицирована в этом документе как направленная на подготовку восстаний на советской территории.

Из сейфов Генштаба

В начале тридцатых годов после нескольких лет упорной работы полякам удалось организовать общество национальных эмигрантских групп из России, которое назвали «Прометей» в честь героя одноименной трагедии Эсхила. Идейным принципом его участников стал постулат о необходимости расчленения бывшей империи, а теперь СССР на конгломерат независимых государств по этническому принципу. В «Прометей» дали согласие войти представители эмигрантских центров украинцев, грузин, горцев Северного Кавказа и среднеазиатских республик.

Всей многотрудной работой по решению организационных вопросов, нахождению компромиссов и общему руководству деятельностью общества негласно руководил польский Генеральный штаб, из чего можно заключить, что ему отводилась роль военно-политическая. Местопребыванием организации был определен Париж, поскольку Варшава и так оказалась перенасыщена разнообразной эмигрантской публикой, с которой работали и военные, и МВД, и другие службы. Пребывание во французской столице придавало новому образованию респектабельность и создавало более широкое поле для маневра в политико-пропагандистском плане, но важнейшие вопросы его жизнедеятельности решались в Варшаве. Первым председателем правления «Прометея» стал Шакманов из Народной партии горцев Северного Кавказа.

Для оперативного руководства работой «Прометея» в Париж командировался один из сотрудников Генерального штаба, обычно офицер 2-го отдела (военной разведки). В первые годы это был майор Домбровский, работавший во Франции под дипломатическим прикрытием. Через него же осуществлялось финансирование организации, которая существовала на польские деньги. [90]

За несколько лет «Прометей» конституировался в заметную эмигрантскую организацию, претендовавшую на объединение и координацию национальных центров. Был накоплен опыт политической, пропагандистской и организационной работы, что, учитывая достаточно пестрый состав и уровень представленных в нем эмигрантских группировок, было не таким уж простым делом. Так, у поляков не сложились отношения с редактором печатного органа организации грузином Гвазава, и его пришлось менять, случались и другие кадровые нюансы.

В 1936 году на годичном собрании «Прометея», которое поляки предпочли провести у себя в Варшаве, было избрано новое правление, в которое вошли Смаль-Стоцкий (украинец) — председатель, Накашидзе (грузин) и Векилов (азербайджанец) — вице-председатели, Билати (от горцев) — секретарь, Азер Текин (азербайджанец) — казначей.

Другие национальные группы были представлены членами правления.

Практика работы «Прометея» требовала осмысления и внесения в нее определенных коррективов. Офицер 2-го отдела Генштаба, которому была поручена эта работа, — майор Пельц все последние годы курировал деятельность организации, именно он и подготовил обстоятельную записку со своими предложениями. Этот секретный документ из сейфа в польском Генштабе вскоре оказался в распоряжении ИНО. Это тот случай, когда документ иностранной разведки дает исчерпывающее представление о существе дела. Поэтому ознакомим читателя с достаточно подробными выдержками из этого документа, ничего не меняя в его лексике, терминологии и стиле (опущены лишь второстепенные с точки зрения смыслового содержания абзацы){3}.

Чтобы не нарушать логику изложения, добавим лишь, что уже после того, как майор Пельц в порядке ротации кадров центрального и загранаппаратов отбыл в долгосрочную командировку в Париж, туда к нему приезжал заместитель [91] начальника 2-го отдела Генштаба полковник Энглихт в сопровождении уже знакомых нам офицеров своего отдела Хорошкевича и Домбровского. Надо было решать важный вопрос о принятии в «Прометей» казачьей эмигрантской организации. Это нарушало принцип национальности в организационном построении общества, но у польского военного руководства были на это свои виды.

Выступая на правлении, полковник заявил, что приближающаяся война с СССР требует объединения всех угнетенных народов и участия в общем деле казаков как силы высокой степени боеготовности, которую грешно было бы не использовать. Но кое-кто из участников совещания заупрямился. Представитель горцев Чулик мотивировал свое несогласие тем, что возглавляющий казачество атаман Билый хочет, мол, создать какое-то казацкое королевство, включив в него и некоторые горские земли, а на это согласиться нельзя. Несмотря на все усилия офицеров из Варшавы, договориться тогда не удалось.

В мае того же года на собрании общества, или клуба, как называли его некоторые выступавшие, представители украинцев и грузин внесли предложение добиться поддержки организации со стороны Германии и Италии и даже предложили услуги своих национальных центров в установлении контактов с германскими и итальянскими властями. Горцы опять заартачились, Сунжев и Шакманов (их национальный центр получал немалые средства от поляков) настаивали на том, чтобы остаться верными прежнему хозяину — Польше, которая, по их словам, исторически и генетически заинтересована в расчленении России.

Ну а теперь вернемся к документу, подготовленному майором Пельцем, который тем временем занял должность заведующего пресс-отделом посольства Польши во Франции.

«Генеральный штаб, 2-й отдел № 2304/2137 31.08.1937.

По поручению начальника второй секции 2-го отдела Генштаба В. Пельц, отбывающий в Париж на замену майора Домбровского, подготовил настоящие замечания, исполненные в одном экземпляре, с целью дать полную картину деятельности [92] организации «Прометей» и высказать предложения по ее совершенствованию.

Когда развитие «Прометея» пошло по линии его превращения в своеобразный интернационал, то обнаружились определенные разночтения с позицией некоторых национальных центров. Напрашивается вывод о необходимости совершенствования организационных форм деятельности «Прометея». Если бы нам удалось придать ему интернациональный характер, то у нас в руках оказалось бы эффективное оружие для борьбы с Россией. В этом собственно состоит весь смысл нашего интереса к прометеевской организации.

Идеология клуба исходит из того, что прометаизм является движением всех угнетенных народов России и оно всеми силами содействует тому, чтобы вызвать национальную революцию в СССР. В движении имеют право участвовать не только народы с уже сформировавшимися признаками нации и ясным стремлением к независимости, но и те, у которых только нарождается национальное самосознание, как, например, сибирские племена.

Прометеевское движение оказывает поддержку любым проявлениям распада СССР по национальному принципу и старается вызвать брожения националистического толка на тех территориях, где население проявляет пассивность. В своих международных акциях «Прометей» продвигает идею национальной неоднородности СССР как мотив необходимости его расчленения на отдельные государства.

«Прометей» должен иметь право проявлять национальный радикализм для того, чтобы формировать революционный динамизм. Радикально-национальные тенденции в его работе не должны ставиться ему в вину и расцениваться как симптомы фашизма (так в тексте).

Организационными принципами общества должны быть: единое руководство, устранение элитаризма, т. е. деление народов на большие и малые, дисциплина, право вербовки новых членов, возможность разработки тайных операций и их проведения. «Прометей» должен стать школой воспитания кадров, из которых мы будем черпать наиболее ценные элементы для [93] боевых дружин, создание которых предусмотрено директивой № 2859/36, раздел «Д».

Начинается новый период политической жизни «Прометея», им интересуются теперь в Италии, Германии, Англии и Японии, в Берлине НСДАП даже создана специальная научно-исследовательская организация. Складывающаяся малоазиатская Антанта (Турция, Иран, Афганистан) является выражением новых возможностей организации и гармоничного сотрудничества на этой почве с Англией. Японцы, начинающие большую игру в Азии, будут более чем кто-либо склонны заинтересоваться прометеевским движением с учетом их планов в отношении Туркестана, Якутии, Монголии.

Итак, независимо от политической депрессии во Франции и ее отрицательного отношения к фашизму, на Западе существует достаточно возможностей для активизации прометаизма и интенсификации атаки на Россию.

За последнее время в эмиграции появились русофильские тенденции, поэтому чрезвычайно важно установить, как далеко зашло общение прометеевских деятелей с русскими левыми и положить конец этим контактам, в том числе в русле лево-фронтовых течений. Нашим союзником является радикализм, провозглашающий борьбу со всякой Россией.

В Париже прометеевскую работу ведет Комитет дружбы, который, однако, руководствуется принципом элитаризма, выделяя, таким образом, народы, имеющие опыт государственности. Надо аккуратно склонить Комитет к внесению изменений в его линию, исходя из существующих реалий. Надо вести дело к созыву съезда «Прометея», на котором должны быть приняты обязывающие решения.

С особой осторожностью следует отнестись к вопросу о казачестве, так как он является наиболее острым и опасным. Казаки должны быть отстранены от подготовительной работы, а вопрос об их принятии в организацию решаться на самом съезде. Приходится считаться и с возможностью отказа казаков от участия в «Прометее» в результате осложнения казацко-украинских и казацко-горских отношений на уровне эмигрантских организаций. [94]

При подготовке базы работы реорганизованного «Прометея» следует сделать ставку на молодежь и использование ее национального радикализма, это наиболее мобилизующий элемент борьбы с Россией. Надо исключить диалог с русскими национальными группами. Нам нужен национализм в стиле маршала Пилсудского, который отличается большим реализмом и подходит к вопросу о независимости с одной точки зрения, а именно подготовки к вооруженной борьбе на родине. Возбуждение среди европейской молодежи глубоких антироссийских настроений имеет неоценимое значение, и поэтому «Прометей» должен оживить свои контакты с молодежью французской, итальянской, англосаксонской.

Общепрометеевский конгресс следует провести в Варшаве, где Польше была бы обеспечена возможность успешно и оперативно вмешиваться во все обсуждаемые вопросы».

Документ польского Генштаба, полагаем, не требует комментариев. Обратим внимание читателя лишь на то обстоятельство, что, как следует из преамбулы, он исполнен в единственном экземпляре. Тем не менее этот секретный доклад был оперативно добыт ИНО. Это свидетельствует о внимании, которое внешняя разведка в довоенные годы уделяла эмиграции и качеству ее работы на этом направлении.

Для служебного документа такого серьезного в любом государстве органа, как Генштаб, употребление выражения «сибирские племена» может вызвать лишь недоумение, а вот патологическая потребность изничтожения, лучше чужими руками, государственности соседнего народа — «всякой России», то есть неважно какой: царской, советской и т. д., — заставляет задуматься.

По большому счету и Россия, и Польша обретали государственность, во всяком случае, в ее нынешнем понятии, в сопоставимые по историческим меркам сроки. В Грюнвальдской битве поляки и русские вместе одержали победу над Тевтонским орденом.

А потом Польша попыталась осуществить столь же уникальный, сколько и неприглядный эксперимент: пользуясь [95] смутным временем на Руси, посадить на ее престол свою креатуру — Лжедмитриев I, а затем П. В России память об этом живет в почитаемых народом памятниках Минину и Пожарскому в Москве, Сусанину в Костроме, навеки запечатлена в великом произведении Глинки «Жизнь за царя». Это уже на уровне национального подсознания.

Бесследно такое польское действо пройти не могло. В последовавших позже разделах Польши Россия участвовала — во всех трех. По праву принадлежности польских территорий к империи русский царь подавлял польские восстания.

После революции в России, означавшей для Польши независимость, отношения между двумя странами вновь омрачились трагическими конфликтами. В результате советско-польской войны в 1920 году в польских лагерях оказались десятки тысяч военнопленных, расстрелянных впоследствии без суда и следствия. Почти двадцать лет спустя такая же печальная участь постигла поляков в Советском Союзе. Им в Катыни есть мемориал. В Польше нет. Почему? Разве убиенные в Польше менее значимы с общечеловеческой, христианской точки зрения, чем те, кто нашел свой конец в смоленских лесах?

НКВД докладывает

В 1938 году в НКВД пришел Берия, человек с Кавказа. Уже по должности он был осведомлен как во внутриполитических аспектах национальных дел в Союзе, так и их месте в негласной деятельности иностранных государств. Это отразилось и на требованиях к внешней разведке по агентурному обеспечению этого направления ее работы. Хотя следует признать, что учиненная им кадровая чехарда, когда за полтора года сменились четыре руководителя подразделения внешней разведки наркомата, и ничем не оправданная чистка резидентур нанесли большой ущерб этой службе и вообще делу обеспечения государственной безопасности. Но разведчики старались как могли и в этих условиях, и результаты были.

Стало очевидным, что в планах некоторых государств, в первую очередь Германии, Японии, а также Турции, Польши и других, эмиграция из СССР, особенно с Северного Кавказа, из Закавказья и Средней Азии, занимала свою, вполне определенную нишу. Политическому руководству регулярно направлялась добытая загранаппаратами информация, а наиболее значимые сообщения уходили наверх за подписью наркома.

Напомним здесь об официальных наименованиях внешней разведки как структурного подразделения органов госбезопасности до конца сороковых годов. До 1936 г. это ИНО ВЧК, ОГПУ, ГУГБ НКВД, затем 7-й и 5-й отделы ГУГБ НКВД, во время войны I Управление НКВД и НКГБ СССР.

Начальниками внешней разведки были: комкор А. X. Артузов (1931 — 1935), комиссар госбезопасности 2-го ранга А. А.Слуцкий (1935 — 1938), затем до 1939 года и. о. С. М. Шпигельглас, З. И. Пассов, и. о. П. А. Судоплатов, В. Г. Деканозов [97] и, наконец, генерал-лейтенант П. М. Фитин (1939 — 1946).

По меньшей мере три крупных блока проблем нашли отражение в направленных в течение 1938 года высшему руководству документах, основанных преимущественно на агентурных данных: о действиях японской разведки по использованию эмиграции в своих целях; о контактах руководящих деятелей некоторых эмигрантских организаций с немцами; о процессах в эмиграции, политической платформе и конкретной деятельности ее влиятельных представителей, затрагивавшей сферу государственной безопасности страны.

В преамбуле записки, направленной Генсеку ЦК ВКП(б) Сталину и Председателю СНК Молотову, так и значилось: агентурный материал об активизации японской разведки в работе по СССР из стран Ближнего Востока.

В ней констатируется, что японцы существенно усилили работу своей разведки по Советскому Союзу с территории Турции, Ирана, Афганистана. Ими приобретается агентура в зарубежных организациях мусаватистов, грузмеков, горцев и туркестанцев (так в тексте) с целью ее последующей заброски в родные места. Ставится задача подготовки диверсионных актов, пропагандистской обработки населения и организации партизанских отрядов на случай чрезвычайной ситуации, проще войны.

Особенно выделены значительные услуги, которые оказываются японцам руководителем эмигрантской группы «Кавказ» Г. Бамматом, подробно излагается ход совещания его сторонников, состоявшегося в Париже с участием японских представителей. Последними политическая цель определена как содействие отторжению Кавказа от СССР, а задача эмиграции на данном этапе — как активное участие в разведывательно-диверсионной работе в Закавказье и на Северном Кавказе. Японцев, в частности, интересовали возможности осуществления диверсий на бакинских нефтепромыслах.

В Иране, говорилось в документе, японской разведке удалось создать каналы заброски на советскую территорию агентов родом из кавказского и среднеазиатского регионов, которым [98] поручается сбор многоплановой разведывательной информации. Названы фамилии лиц, которые привлечены японцами к сотрудничеству, но впоследствии арестованы органами госбезопасности и дали признательные показания.

Японский военный атташе в Тегеране Фугучи поручил агенту из числа эмигрантов выяснить в Союзе следующие вопросы: настроение населения на Кавказе и в Туркестане, состояние воинских частей, расквартированных там, отношение гражданских лиц и военных к действиям Японии на Дальнем Востоке.

С территории Афганистана работу против СССР с использованием возможностей эмиграции из Средней Азии ведет военный атташе Японии в этой стране Миязаки. Японский военный разведчик привлек к сотрудничеству выходцев из этого региона. Я поставил перед ними задачу подготовки диверсионных отрядов, которые будут задействованы сразу после начала японско-советской войны.

В другом спецсообщении отмечалось, что Миязаки и Фугучи проявляют повышенный интерес к бывшим авторитетам басмаческого движения в Средней Азии, которые обосновались в Иране и Афганистане. По заданию Миязаки члены Туркменского национального объединения Усман Ходжа и Бехтиар Бек имели свидание с басмачами Аулие Ходжой и Мухитдином Бай Камаком, которые затем были представлены японцу. Миязаки попросил их проводить работу на севере Афганистана в местах концентрации бывших участников басмаческого движения, имея в виду перспективу воссоздания басмаческих формирований.

Фугучи дал своей агентуре аналогичное задание по туркменской эмиграции в Астрабадской области Ирана.

Из всех этих фактов и многочисленных высказываний японцев следовало, что ими осуществляется комплексный план подготовки мер на случай большой войны Японии с Советским Союзом, чего они от своих помощников, собственно, и не скрывали. Такого рода оценки официальных японских представителей, военных атташе, пусть и сделанные в сугубо доверительном порядке, безусловно, требовали внимания [99] НКВД и информирования политического руководства СССР, что и делалось.

Докладывалось далее, что продолжает свою активность горско-закавказская организация «Кавказ» во главе с Г. Бам-матом, куда входят и грузинские представители Авалошвили, Амираджиби, Квинитадзе. Стало известно, что, информируя коллег о своих контактах с японцами, Баммат сказал, что помимо военного атташе он имеет выход на представителя японского МИД в Берлине, которому поручена работа по Кавказу. На рассмотрение японцев представлен меморандум об отношении кавказцев к сотрудничеству с Японией во имя достижения общих целей. Ему на упомянутом уровне заявлено, что, фигурально выражаясь, после первого же выстрела на русско-японском фронте кавказская организация будет признана воюющей и союзной Японии стороной и ей будут предоставлены все необходимые средства для борьбы с Советами за освобождение Кавказа.

Из поступавшей в Центр информации выяснилась любопытная деталь. Японцы, контактируя с эмиграцией, были крайне обеспокоены ее взаимоотношениями с турецкими официальными властями. Они полагают, что договоренность на этот счет предопределяет успех дела. Очевидно, сами они не хотели вылезать с подобными делами на высокие турецкие инстанции, желая, чтобы эмигранты сами договорились с компетентными турецкими службами.

Один из активных членов группы «Кавказ» Хасмамедов пояснил японцам суть дела так: «В последнее время отношения Турции и СССР охладели, но Турция не может позволить себе открыто работать против северного соседа. Поэтому в нашей работе необходима полнейшая конспирация с тем условием, что обо всех более или менее серьезных шагах мы будем своевременно осведомлять турецкие власти. Главное — это уберечься от советских агентов, иначе мы работать не сможем и только поставим турецких друзей в неловкое положение». Японцы согласились, что все это так, но г-ну Баммату надлежит самому обо всем договориться с турками, а за ними, японцами, дело не станет с точки зрения [100] как финансовой поддержки, так и советов по конкретным вопросам.

Когда Баммат, выезжавший вместе с Амираджиби в Берлин для встречи с руководством ряда германских ведомств, возвратился в Париж, то собрал актив, чтобы проинформировать о состоявшихся переговорах. От своего источника разведка получила полную информацию о сделанном Бамматом сообщении. По указанию руководства НКВД была подготовлена соответствующая записка в ЦК ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров, которая ушла в оба адреса 19 декабря 1938 г. В ней приводится диалог Баммата с другими участниками совещания.

Габашвили:

- Вопрос кавказской независимости интересует Германию одну или же в этом вопросе есть какая-то общность между немцами и турками?

Баммат:

- Само собой, что кавказский вопрос интересует оба государства, в этом вопросе есть контакт между некоторыми турецкими кругами и немцами.

Габашвили:

- Известно ли нам содержание переговоров с этими кругами? Я хочу сказать, возможно ли без нашего ведома и за наш счет какое-либо соглашение между этими двумя государствами?

Баммат:

- Нам известно все, что касается этих переговоров. Немцы держат нас в курсе дела, а турки относятся к нам с большим доверием. Ахмерели и Амираджиби представляют нас в этих переговорах.

Чачишвили:

- Можно ли нам знать характер этих переговоров?

Баммат:

- Разумеется, переговоры касаются нашей родины и роли, которую должна сыграть Турция в деле освобождения Кавказа. О деталях пока говорить преждевременно.

Джакели:

- Требует ли Турция территориальных уступок? [101]

Баммат:

- Об этом не было разговора. Турки требуют от кавказцев только признания существующих границ как окончательных.

Гегелия:

— Каковы интересы Германии, что она требует от нас взамен помощи, которую она готова нам предоставить?

Баммат:

— Интересы немцев на Кавказе экономического характера, об этом, полагаю, говорить излишне. Я не думаю, что мы, кавказцы, можем отказать государству, которое ставит своей целью освобождение нашей земли, в экономических выгодах и для себя и для нас.

Гегелия:

- Мне и другим ясно, что у немцев есть экономические интересы помочь такому богатому краю, как Кавказ. Я хотел бы знать, что мы, эмигранты, можем сделать для Германии и какая роль нам предназначена в этом деле.

Баммат:

- Мы должны нашей пропагандой создать благоприятную почву для кавказско-немецкого сотрудничества, а конкретная линия нами пока еще не разработана.

В заключение Баммат заявил, что кавказский вопрос в Германии поставлен блестяще, на Нюрнбергском съезде национал-социалистов делегаты «Кавказа» занимали места почетных гостей. Комментируя Мюнхенские соглашения, он сказал, что, к несчастью, англичанам и французам удалось предотвратить военное столкновение, которое неминуемо кончилось бы поражением этих держав плюс СССР. В результате дело освобождения отложено, но оно остается в повестке дня.

Мюнхен дает возможность лучше подготовиться к боям уже в ближайшем будущем. Главное, что немцы поддерживают кавказцев, а это залог успеха.

В ЦК было направлено спецсообщение с перечнем вопросов, которые должен был освещать эмиссар одной из грузинских эмигрантских групп, засланный в СССР из Ирана. Задание ему поставил руководитель группы, бывший генерал царской службы Гаргаретели, который, по данным Центра, сотрудничал [102] с немецкой разведкой. Во время мировой войны он был начальником штаба корпуса русских войск в Персии. После революции предложил свои услуги иранцам, некоторое время работал в разведотделе Главного штаба армии. Как человек военный, он, очевидно, разговаривал со своими новыми работодателями на профессиональном языке.

Его вопросы:

Дислокация советских войск на Кавказе, до батальона включительно, в том числе номера частей, фамилии командиров, полные сведения о вооружениях.

По ВВС — типы бомбардировщиков, истребителей и самолетов-разведчиков, а также имена и фамилии летчиков-грузин.

Данные о погранвойсках, фамилии, должности, звания лиц командного состава из числа кавказцев.

Авторитетность комсостава среди войск и гражданского населения, отношение в РККА к слухам о скорой войне Германии и Японии с СССР.

В пятьдесят девятый день рождения вождя Берия специальной запиской доложил о положении дел в грузинской эмиграции, где мелькали имена тех, кто знал Сталина еще как Джугашвили. Из нее следовало, что предпринята очередная попытка объединения разбросанной по разным странам грузинской эмиграции для активизации борьбы с СССР. С этой целью в Париже собрались представители сорганизовавшихся за рубежом грузинских партий.

Выступивший со вступительным словом известный деятель эмиграции С. Кедия поставил вопрос о целесообразности роспуска всех существующих организаций и создания единой национальной грузинской партии. Большинство участников, однако, этого предложения не поддержали, согласившись в то же время с необходимостью более тесных контактов при решении долгосрочных политических задач. Ряд выступавших, например Д. Вачнадзе, высказались за координацию усилий эмигрантских групп Грузии и Армении.

Поворот в политической линии грузинских меньшевиков объясняется в записке распространившимися слухами о негласной [103] договоренности между Германией и Турцией, согласно которой в случае поражения СССР Грузия и Армения попадут под протекторат Турции и реальной независимости, таким образом, не получат. Кедия в пылу полемики даже заявил: «Лучше защищать Грузию от немцев и турок вместе с коммунистами, чем оказаться под их владычеством».

Как бы альтернативной этой точке зрения стало высказывание Вачнадзе в одной из кулуарных бесед. Посетовав на пагубность внутренних дрязг и размолвок, он подчеркнул, что главной целью всей деятельности эмиграции должно стать содействие странам, которые только и могут нанести удар большевикам, то есть Германии и Японии. Японцы ставят задачи грубовато, но совершенно определенно: осуществление мер, способствующих успеху военных действий. По их представлениям, это срыв подвоза нефтепродуктов в глубь СССР и вывод из строя нефтепромыслов на Кавказе. Еще более конкретно: по Азербайджану — уничтожение нефтепромыслов в Бакинском районе; по Дагестану и Чечне — диверсии на нефтехранилищах и нефтеперерабатывающих предприятиях в Грозном; по Каспию — воспрепятствование подвозу горючего в устье Волги.

Установки иностранных спецслужб: проводить работу по подстрекательству населения к сопротивлению мероприятиям центральных и местных советских органов в целях дестабилизации обстановки в тех или иных регионах — вызывали в ряде случаев возражения предполагаемых исполнителей. В одном из агентурных сообщений указывалось, что противники подобного рода действий предостерегают от необдуманных шагов, которые могут повлечь за собой репрессивные меры властей и дадут, таким образом, противоположный желаемому эффект.

Иногда далеко идущие высказывания делались как бы в доверительном и конфиденциальном порядке, но поскольку они исходили от высокопоставленных особ, то фиксировались загранаппаратом разведки.

В беседе с Расул-заде турецкий посол в Персии Шевкет, согласно агентурному сообщению, заявил: «Что [104] касается военных кругов и Генштаба, то они поддержат всякое течение, всякую группу, ведущую работу против России. Начальник Генерального штаба Февзи Паша об этом говорил неоднократно.

Как бы хороши ни были наши отношения с Россией, сегодня мы, турки, должны подойти к делу с точки зрения завтрашнего дня и возможного изменения ее политического строя. Турции необходимо, чтобы между нею и Россией были буферные кавказские республики. Россия за Тереком и Дербентом — вот что определяет нашу политику».

По всем становившимся известными фактам засылки агентуры с разведывательными заданиями ориентировались республиканские и областные органы госбезопасности. В ряде случаев по этим наводкам были осуществлены задержания агентов иностранных разведок при переходе госграницы или же аресты в местах их пребывания. Некоторые из задержанных давали показания о своем сотрудничестве со спецслужбами. Полученные таким образом сведения реализовывались в оперативной работе и информационных сообщениях.

Басмач

Басмаческое движение в Средней Азии, целью которого было провозглашено отделение Туркестана от России и создание исламского государства тюркских народов, изначально опиралось на политическую и материальную поддержку из-за рубежа. Отряды басмачей в первые послереволюционные годы контролировали значительные территории, оказывая ожесточенное вооруженное сопротивление власти. Уже тогда басмачество привлекло внимание иностранных держав, которые усматривали в нем средство достижения своих военно-политических целей.

К весне 1920 года основные силы басмачей были подавлены в результате проведения крупных войсковых операций и агентурно-оперативных мероприятий. Но уже на следующий год последовала новая вспышка их активности. Связано это с именем известного турецкого генерала Энвер Паши, которому удалось объединить разрозненные отряды басмачей в сильную группировку.

Энвер Паша заявил о себе еще во время младотурецкой революции как о приверженце идеологии пантюркизма, затем поддерживал участие Турции в Первой мировой войне на стороне Германии. Он был инициатором турецкой интервенции на Кавказе в годы Гражданской войны, пытался противопоставить себя Кемаль Паше, который становился признанным национальным лидером. Потерпев в этом соперничестве неудачу, он уехал в Берлин. Вот он-то и возглавил формирования басмачей, которые захватили власть в тогдашней Бухарской народной республике. Но и эта попытка оторвать среднеазиатские территории не удалась. Сам генерал был убит в одном из боев.

Отряды его сподвижников Ибрагим-бека и Джунанд-хана перебазировались на территорию Персии и Афганистана. [106]

В начале тридцатых годов басмачи вновь активизировали свою деятельность, перейдя к тактике глубоких рейдов на советскую территорию. Мобильный, хорошо вооруженный конный отряд в полтораста сабель, действовавший в привычной среде и знакомой местности, был способен натворить немало бед. Басмачи совершали неожиданные налеты на пограничные заставы, учреждения местной власти, хозяйственные объекты, учиняли расправы над неугодными.

В этих условиях результативность действий пограничных и внутренних войск, органов внутренних дел и регулярных частей РККА во многом зависела от наличия упреждающей информации о планах налетчиков (именно так переводится басмач с туркменского), маршрутах их движения, местах перехода государственной границы, их численности, вооружении, наконец, агентуре как в пограничной зоне, так и в более удаленных районах. Оперативная работа на этом участке содействовала успеху мер по ликвидации басмачества. Немаловажным было и то обстоятельство, что внедрение агентуры в басмаческую среду позволило более предметно отслеживать устремления иностранных разведок в части использования этого контингента. Некоторые спецслужбы, даже такие экзотические в этом регионе, как японские, занимались вербовкой бывших басмачей на предмет подготовки из их числа диверсионных групп, которые предполагалось задействовать в случае вовлечения СССР в большую войну. Одним из них стал «Громов».

«Громов» родился в Тедженском районе Туркмении. Юношей, как и многие его сверстники, стал басмачом, попал к Ибрагим-беку, правда, в серьезных делах ему участвовать не пришлось. Когда отряд развалился, вернулся в родной аул, а потом перебрался в Теджен, стал совслужащим и мирно жил лет десять. В период коллективизации был арестован, его судили за содействие баям в срыве хлебозаготовок и приговорили к десяти годам исправительно-трудовых лагерей. Басмаческое прошлое, очевидно, сыграло свою роковую роль.

В силу каких объективных причин выбор пал на «Громова», из просмотренных архивных документов неясно, но в 1932 году он был уже выведен с разведывательным заданием в Мешхед. [107]

По легенде бежал из заключения — такое бывало — и с помощью контрабандистов ушел на сопредельную сторону. Был, конечно, риск, что «Громов», оказавшись за рубежом, откажется от сотрудничества, но этого, как показали дальнейшие события, не случилось. Он, познавший на собственном опыте проявления крайнего национализма и осознавший его пагубность для нации, стал одним из идеологически преданных нам людей.

Мешхед был выбран потому, что, во-первых, в этом городе базировались значительные силы басмачей и, во-вторых, что было еще важнее, там находился его приятель по басмаческому отряду Шукур, который по наведенной нашей резидентурой в стране справке сотрудничал с английской разведкой. Именно поэтому была надежда, что он поможет устроиться и своему другу, во всяком случае, ввести его в круг своих связей.

Шукуру многие завидовали, поскольку англичане платили ему приличные по тамошним меркам деньги, по этой причине кое-кто и недолюбливал. А ему хотелось иметь компаньона, тем более что он чувствовал бы себя старшим в этой связке. В общем, все так и получилось.

«Громова», конечно, проверяли и те, кто его послал, и те, кто принял в свой стан. Его мешхедское начальство вышло через надежных людей на родственников перебежчика, их опрашивали. Все говорили одно и то же: басмачествовал, был на рядовой работе, посадили, бежал, куда — не известно, наверное, за кордон.

От «Громова» тем временем стала поступать информация о людях из числа активной части эмиграции, которая реализовывалась различными службами госбезопасности с соблюдением должных мер по безопасности источника. Поступали сведения и об интересе иностранных разведок к басмачам.

Как то Шукур сказал «Громову», что им заинтересовался его шеф, сотрудник английской разведки майор Дженкинс, и дал несколько советов, как вести себя в разговоре с англичанином. Пошли вдвоем: Шукур, представляя друга, сказал, что это тот самый туркмен, о котором он много рассказывал. Английский офицер был очень приветлив, заметил, что слышал о собеседнике много хорошего и уверен, что тот станет своим [108] человеком в их кругу. Не преминул подробно расспросить о прошлом, службе в отряде, работе на родине, причинах ареста чекистами, обстоятельствах побега, обстановке и порядках в лагере. Очевидно, ответами был удовлетворен.

В следующий визит «смотрины» продолжились. На беседе присутствовал еще один англичанин, не считавший нужным называть себя, очевидно, начальник Дженкинса. Рекомендуя ему «Громова», майор подчеркнул, что это надежный человек, работает хорошо. Аудиенция включала лирическое отступление. Вошла дама, оказавшаяся женой английского офицера, которая сделала две карандашные зарисовки «Громова». Еще бы — экзотика, живой басмач, да к тому же совсем недавно ускользнувший от большевиков. Она так много наслышана об этих людях от мужа и других британских офицеров. И то сказать: непривычный облик, воинственное выражение лица, неизменная баранья шапка-папаха, надвинутая на самые брови. Все впечатляло и просилось на ватман.

А потом началась интенсивная работа. Особый интерес майор проявлял к перебежчикам-туркменам, служившим в Красной Армии, и поставил перед «Громовым» задачу сообщать ему характеризующие их данные. Затем, как установил «Громов», англичанин лично беседовал с каждым из них, причем много внимания уделял сведениям о национальных частях, которые тогда существовали в РККА. Подробно расспрашивал перебежчиков о командном составе и настроениях военнослужащих. Одобрительно прореагировал на сообщение о том, что командиры в национальных частях в основном, как он сам выразился, из националов, улыбнувшись при этом, как показалось «Громову», каким-то своим сокровенным мыслям.

В дальнейшем майор переложил часть работы на «Громова» — ему надлежало проводить первичный опрос перебежчиков по той же схеме, какой придерживался сам английский разведчик.

Однажды в разговоре с «Громовым» Шукур поделился сведениями о том, что англичане направляют в Ашхабад ходока к родственникам политрука, проходящего службу в одной из национальных частей, — что-то, видимо затевается. О сигнале [109] от «Громова» была информирована военная контрразведка. Оперативная информация поступала от него и в последующем.

Постепенно за «Громовым», так же, как и раньше за Шукуром, в туркменской колонии укрепилась репутация человека англичан. С одной стороны, это было неплохо, так как надежно прикрывало его. С другой, были основания опасаться, что такая увязка в какой-то момент может вызвать вопросы у местной службы безопасности. Но это было предпочтительнее, чем слухи и подозрения о возможной связи «Громова» с советской разведкой, что, как правило, случалось с перебежчиками поздней волны. Но все равно ухо надо было держать востро: военный комендант Гулям Реза и адъютант штаба расквартированной в Мешхеде дивизии не раз интересовались у «Громова», что хотят знать англичане. Кое-какими сведениями приходилось делиться: все-таки персы — хозяева.

Эти расспросы не прошли бесследно. Со временем штаб дивизии сам наладил работу с перебежчиками и стал привлекать к их допросам «Громова». Его возможности получения нужной информации расширились.

Был и еще один момент, существенный с точки зрения оперативной отдачи. Персидские власти зачастую закрывали глаза на то, что басмаческие отряды совершают вылазки на ту сторону госграницы, а по завершении набега возвращаются на свои базы. Но в то же время они желали быть в курсе предполагавшихся акций, и эта информация зачастую попадала в руки «Громова».

По возвращении «домой» басмачи, особенно под командованием Хан Казы и Хан Яйлы, не брезговали грабежом подданных шаха, в основном крестьян, что, естественно, вызывало возмущение населения. Полиция и армейские подразделения иногда даже принимали меры по ликвидации наиболее одиозных бандгрупп. Это соответствовало интересам советских органов госбезопасности по разложению зарубежного басмачества изнутри. Действия «Громова» в этом плане оценивались положительно.

Параллельно «Громов» сумел войти в эмигрантскую организацию, возглавляемую Саареддин-ханом. В связи с намечавшимся [110] приездом в Мешхед Пулат Ходжи, о связях которого с японской военной разведкой в Центре стало известно, был разработан подробный план вывода «Громова» на этого деятеля с целью последующего внедрения его в агентурную сеть японской разведки. Но эту задумку осуществить не удалось.

1937 год ознаменовался неожиданным поворотом в судьбе «Громова». К этому времени заметная активность англичан в стране, да к тому же их неуступчивость в части отчисления доходов от добываемой в иранском Абадане нефти (двумя годами раньше Персия стала Ираном) раздражали Реза Шаха. Кроме того, было хорошо известно о симпатиях шаха к гитлеровскому режиму, так что какие-то демонстративные щелчки англичанам не исключались, более того, их следовало ожидать. Хотя, конечно, никто не мог предположить, что высокая политика коснется скромной персоны «Громова».

В числе нескольких туркменских эмигрантов «Громов» был арестован иранской полицией по обвинению в недозволенной связи с иностранными представителями. Их, как стало известно, жестко допрашивали, хотя лично к «Громову» особых претензий высказано не было. Сказывались, возможно, его прежние услуги местным службам.

На каком-то этапе в туркменской колонии Мешхеда стали поговаривать, что узников, мол, можно вытащить за приличную взятку и надо сброситься. Но многие сразу же отказались сделать пожертвования: пусть о них позаботятся хозяева.

Англичане, конечно, позаботились о своих людях. Когда «Громова», отсидевшего к тому времени полгода, привели к начальнику тюрьмы, в его кабинете было еще два господина: полковник Наваи из «назмие» — местного отдела службы безопасности и сотрудник английского консульства в Мешхеде. Вначале «Громова» попугали, объявив, что вышлют в СССР, когда же тот взмолился, упрашивая не делать этого, так как ему не миновать расстрела, полковник, обменявшись парой фраз с англичанином, сказал, что по просьбе британской миссии он высылается в Индию.

Связь с «Громовым» на время была утеряна. Как выяснилось позже, в индийском городе Кветта, куда его доставили, [111] он находился недолго и был переправлен в Афганистан, где местопребыванием ему был определен Герат. «Громова» рекомендовали тамошним авторитетам туркменской эмиграции Айна Кули, Курбан Сеидову и Саареддин Хану, с которым он познакомился еще в Иране. Вскоре его устроили переводчиком управляющего имением начальника гератской полиции. Мамед Азим Шейх Мухаммед оглы был из знатного рода, характеристика нанятого работника как активного басмача, вырвавшегося от большевиков и проверенного англичанами, его вполне устраивала. «Громова» и его кураторов на родине — тоже.

Для организации связи с ним были использованы агентурные возможности наркомата внутренних дел Туркмении, заинтересованного в получении информации из Афганистана по линии эмиграции. Нарком направил по этому поводу специальное письмо начальнику внешней разведки ГУГБ НКВД Фитину.

Начавшаяся Великая Отечественная война внесла неизбежные коррективы в деятельность разведок. Великобритания и Советский Союз стали союзниками в борьбе с гитлеровской Германией, их разведывательные службы в течение всех военных лет сотрудничали в проведении совместных агентурно-оперативных мероприятий по Германии и странам, где действовала германская агентура. Одной из них был Афганистан, с территории которого немцы пытались вести работу по дестабилизации обстановки в тыловых районах СССР и инспирированию сепаратистских выступлений в восточных областях тогдашней английской колонии Индии (ныне эти территории входят в состав Пакистана). Так что и Великобритания в полной мере ощутила опасность сепаратизма, особенно в момент, когда возможность прорыва немцев на Ближний Восток, а затем в Индию была вовсе не гипотетической.

Усилия советской и английской разведок в военные годы в Афганистане и Иране были направлены на ликвидацию германской агентурной сети и срыв планов гитлеровцев использовать сепаратизм как инструмент осуществления захватнических планов. Эти задачи были решены. [112]

К концу войны казалось, что миссия «Громова» исчерпала себя. Но всего через год после победы над Германией начался отсчет долгих лет холодной войны: союзники стали противниками. Оживилась на этой почве и эмиграция, получившая в военные годы пополнение. Внешняя разведка продолжала отслеживать действия иностранных спецслужб по использованию эмиграции и перемещенных лиц в своих интересах, хотя масштабы этой работы постепенно сокращались.

В 1952 году «Громов» отметил двадцатилетие своей секретной службы за рубежом, вскоре его оперативное дело ляжет в архив.

Расул-заде

В телеграмме имперского министра иностранных дел Риббентропа, направленной 5 декабря 1942 года германскому послу в Анкаре Папену, говорилось, что он дал указание незамедлительно перевести посольству пять миллионов рейхсмарок для поддержки друзей Германии в Турции. Рекомендовалось, не скупясь, расходовать означенную сумму и направлять информацию в Берлин о ее использовании. Таким образом, работа с радикальной эмиграцией, и не только, разумеется, кавказской, но и русской, украинской и другими, продолжала оставаться в поле зрения гитлеровского руководства.

В числе тех, кто задавал тональность деятельности кавказской эмиграции, был Мамед Эмин Расул-заде, его имя часто фигурировало в депешах иностранных посольств и материалах спецслужб: у одних в положительном, у других в отрицательном значении.

Он родом из Азербайджана, по профессии журналист, до революции был редактором газеты, выходившей в Баку. В годы Гражданской войны заявил о себе как политический деятель, став одним из основателей партии Мусават, пришедшей на волне общенационального подъема к власти в стране. После свержения мусаватистского правительства был вынужден скрываться, но вскоре был арестован.

Далее версии его биографии в разных досье расходятся. В оперативных документах ОГПУ — НКВД глухо говорится, что арестованный был доставлен в Москву, но при помощи земляков ему удалось бежать и выехать в Финляндию. После этого он проживал в Турции, Франции, Германии, Румынии, став одним из видных деятелей кавказской эмиграции.

Более занятная версия содержится в архивных материалах гестапо. В них со ссылкой на агентурный источник [114] говорится, что Расул-заде был якобы другом юности Сталина и участвовал вместе с ним в революционном движении в Закавказье. Когда его арестовали, то друзья каким-то образом сумели известить Сталина о грозящей Расулу-заде опасности, что сыграло свою роль, и он оказался за границей.

Так это или не так, сказать трудно — в делах документальных свидетельств нет. Но это не столь уж и важно. Главное, что Расул-заде стал одним из активнейших противников советской власти и в этом смысле заметной фигурой эмиграции, выступал в печати, его политическое и идеологическое кредо было известно, а оперативные документы только высвечивали или акцентировали детали его портрета.

Своему представителю в Анкаре Расул-заде написал еще в 30-х годах, что национальным вопросом в России стали серьезно интересоваться в крупнейших державах: Германии, Италии, Англии, Франции. Растет число тех, кто верит в возможность расчленения Советского Союза на составляющие его национальные образования, а если даже не очень верит в реальность этого, то изъявляет желание обсуждать проблему. У немцев имеются даже специальные службы, которые занимаются этим вопросом.

В поле зрения этих самых германских служб Расул-заде находился еще с того времени, когда у власти в Азербайджане было мусаватистское правительство. После того, как он эмигрировал, а затем занялся созданием организационных структур кавказской эмиграции, его тоже не упускали из виду. Тесные отношения с германской разведкой установились после прихода нацистов к власти.

В архивном деле имеется любопытный документ — отчет источника о его встречах по заданию советской разведки с Расул-заде. Приводим фрагмент из него:

«В 1934 году в управлении полиции я познакомился с Расул-заде, который приехал из Берлина. Подлинной цели его приезда я не знал, однако для меня было очевидно, что Расул-заде находится в какой-то близкой связи с начальником полиции и выполняет его поручения. [115]

Будучи в Варшаве я зашел к своему старому знакомому, зная, что он имеет связи среди мусаватистов, и стал расспрашивать его, кто здесь есть из эмигрантов. Он предложил пойти к Гайдарову, где я встретился с одним из лидеров мусаватистской эмиграции Султановым.

Последний рассказал, что некоторые эмигрировавшие за границу офицеры-азербайджанцы служат в польской армии, часть работает в Генштабе. Закавказская эмиграция имеет людей на территории СССР, с которыми поддерживает связь, все это делается под руководством поляков. Политическая обстановка, по его словам, напряженная, поляки усиленно готовятся к войне, а поэтому и эмигрантские круги в ожидании того, чтобы выступить вместе с поляками против Советов.

Султанова интересовало положение в Советском Союзе, причем в чисто разведывательном плане: вооружение Красной Армии, авиация, оборонные заводы, в целом военная промышленность, настроения населения и т. п.

Пробыв в Варшаве два дня, выехал в Берлин, созвонившись предварительно с Расул-заде. На вокзале меня встретил сам Расул-заде, и мы поехали к нему на квартиру. Я обратил внимание, что он располагает большими деньгами, ему все время подается автомобиль, а также что он пользуется большим влиянием в германских кругах.

На другой день Расул-заде предложил мне принять участие в пикнике за городом на одном из озер. Утром следующего дня за нами прибыли авто. По приезде на место нас ожидала шикарная яхта, где нас встретили немцы в штатском, но по моим наблюдениям это были офицеры Генштаба.

Поездка была роскошно обставлена, была масса дорогих вин, закусок, шоколада, фруктов, и нам был оказан исключительно теплый прием. После того, как мы провели целый день на яхте, в ресторане на берегу был устроен изысканный обед, после чего на тех лее машинах мы возвратились в Берлин.

Немец, назвавшийся Вольфом, особенно меня обхаживал и стремился получить от меня информацию о положении в Советском Союзе, причем делал это весьма деликатно. [116]

Расул-заде повел со мной более откровенную беседу. Предварительно прощупав мои настроения, он рассказал, что в течение полутора лет учился в разведшколе немецкого Генштаба, где лекции читал бывший начальник разведуправления полковник Николаи, и что, окончив ее, он получил соответствующее свидетельство.

Спустя еще несколько дней Расул-заде предложил мне поехать к одному влиятельному человеку из немецких правительственных кругов, по его словам, заместителю министра здравоохранения, где будут и другие лица, указав, в частности, на уже упоминавшегося доктора Вольфа. Я дал согласие.

Нас встретили заместитель министра (так он представился), на самом деле, очевидно, офицер разведотдела Генштаба и доктор Вольф. После угощения, когда изрядно выпили, оба немца начали со мной беседу.

Зная, что в Берлин я приехал из Москвы, они интересовались положением в Советском Союзе. В первую очередь это были вопросы о состоянии Красной Армии и ее вооружений, авиации, флоте и войсках на Дальнем Востоке, а также на западной границе, о работе оборонной промышленности, настроениях людей, обеспеченности продуктами питания, проявлениях недовольства населения и т. д.

Доктора Вольфа интересовала не столько сама информация, сколько как я ориентируюсь в советской действительности, как в ней разбираюсь и какие у меня возможности вникнуть глубже в существо дела.

Цель этого визита, как впоследствии мне недвусмысленно заявил Расул-заде, заключалась в том, что доктор Вольф и заместитель министра хотели получить обо мне свое представление, имея уже информацию от Расул-заде.

После визита к замминистра у Расул-заде была со мной еще более откровенная беседа. Он сообщил, что немецкая разведка имеет свое отделение в Иране, которое разворачивает большую работу по сбору разведывательной информации о Закавказье. По словам Расул-заде, это предприятие дает положительные результаты, но разведотдел штаба ставит перед собой цель организации более сильного разведцентра [117] на территории Ирана, откуда можно было бы наладить разведку на территории СССР, имея в виду возможность возникновения войны.

Приглашение меня на яхту и встреча с замминистра преследовали цель изучить возможность создания там с моим участием прикрытия для германских разведчиков.

Расул-заде проживает в Берлине, Прагерштрассе, 30».

Программные установки фюрера по уничтожению коммунизма, а значит, Советского Союза не скрывались, речь шла только о сроках. После захвата советской территории, во всяком случае ее европейской части, неизбежно встанет вопрос об организации на ней жизнедеятельности под контролем германских властей. Пока не известно, как будет организована администрация в столь обширных землях, как, скажем, Украина или Кавказ. Возможно, это будет прямое управление из Берлина, вероятно, какая-то форма протектората, а может быть, в уже имеющих кое-какой опыт самостоятельного существования Азербайджане, Грузии и Армении будут созданы, опять-таки под германским надзором, национальные правительства. Тогда многие из нынешних лидеров кавказской эмиграции могут быть ко двору.

Чтобы жестко контролировать пестрый в этническом и религиозном отношении Кавказ, необходимо, несмотря на все сложности, иметь для этого какой-то эффективный рычаг. В соответствии с установками НСДАП руководствоваться следует моделью создания Конфедерации независимых кавказских государств, которая, по-видимому, будет иметь свой координационный орган или даже коалиционное правительство. В этом направлении и ведется работа с эмиграцией.

Но это задача будущего, пока же Россия еще не покорена, а русские говорят, что шкуру неубитого медведя делить не следует. Но разведка должна работать на перспективу, а значит, своими средствами содействовать решению основной задачи. Таковой представляется консолидация кавказской эмиграции, лучше зафиксированная в обязывающих документах и оргструктурах, что облегчит в последующем принятие [118] согласованных решений по вопросу кавказской Конфедерации. И здесь авторитет и опыт Расула-заде могут пригодиться. Работал с ним в Турции уже известный нам сотрудник германской разведки Гуккес.

После начала второй мировой войны Расул-заде перебрался в Румынию: в стране — союзнице Германии с политической точки зрения ему и германской разведке, очевидно, было удобнее. Турция оставалась нейтральной, и его чрезмерная активность, несомненно, вызвала бы протесты Москвы, а это пока в планы гитлеровцев не вписывалось, да к тому же они вынуждены были считаться с мнением турецких властей.

От немцев, судя по поступившей информации, он получил заверения о неизменности их линии на создание после войны в Закавказье национальных государств под протекторатом Германии, где ему будет отведена подобающая роль. Расул-заде много работал в плане объединения различных течений кавказской эмиграции на основе общей политической и организационной платформы, как на том настаивали немецкие друзья. В третьем рейхе считали, что наиболее приемлемой формой организации Кавказа в будущем станет Конфедерация кавказских национальных государств.

В Румынию Расул-заде приехал по паспорту, выданному турецким посольством в Вене. В Бухаресте в соответствии с установленным порядком ему дали разрешение на пребывание в румынской столице; когда отведенный срок истек, турецкое посольство ходатайствовало о его продлении. Но по прошествии времени — у полиции свои инструкции — вновь возник вопрос о высылке иностранца, находящегося в стране с неизвестной миссией. Однако из управления полиции в полицейский участок по месту жительства Расул-заде пришло указание оставить кавказца в покое по причине того, что он является известным борцом с большевиками.

После вступления в Румынию немецких войск уже германское посольство в Бухаресте уведомило румынскую полицию, что Расул-заде находится на немецкой службе, и попросило оформить ему надлежащие документы для многократных [119] поездок в Германию. В Берлин за время войны Расул-заде выезжал несколько раз.

Побывал он там и накануне нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. По возвращении он направил через турецкого посла в Румынии информацию в Анкару, в которой говорилось, что в Берлине ему было сделано предложение быть советником германского правительства по кавказским делам. Как ему сказали, время для практического решения кавказской проблемы еще не пришло, вопрос будет решаться после занятия всего Кавказа.

В мае 1942 года Расул-заде был приглашен немцами на съезд кавказской эмиграции, а после него по заданию командования вермахта подключился к формированию национального легиона из числа военнопленных-азербайджанцев. Судя по упоминанию в архивных документах, он имел какое-то отношение к заброске немецкой разведкой диверсантов в тыл Красной Армии.

Поскольку Расул-заде продолжал жить в Румынии, то приходилось подтверждать разрешение на выезд за границу и вновь подключать немцев. Германское посольство в Бухаресте обратилось с письмом непосредственно в Генеральную сигуранцу, сопроводив его уведомлением, что со своей стороны выдало упомянутому лицу разрешение на въезд и пребывание в Германии.

Там Расул-заде задержался более намеченного времени, и проблемы возникли уже у его жены. Обращаться вторично в румынские инстанции на уровне посольства сочли неудобным, а соблюдать излишнюю конспирацию ненужным, и письмо на имя полковника Диаконеску, генерального директора полиции безопасности (так в тексте), подписал заместитель германского военного атташе Браун. В нем сообщалось, что госпожа Лейла, проживающая по Аурел Влайку, дом 166, кв. 13, является супругой турецкого гражданина Расул-заде, состоящего на германской службе и находящегося по служебным делам в Берлине. Румынская полиция, по утверждению вышеназванной Лейлы, чинит ей трудности, считая ее, по-видимому, подозрительной иностранкой. Был бы очень признателен, писал немецкий [120] офицер, если бы господин полковник повлиял на то, чтобы полицейское наблюдение за упомянутой дамой было прекращено: убеждения ее хорошо известны и безупречны.

После такой аттестации все вопросы пребывания четы Расул-заде в Румынии были сняты.

Мусават

Созданная Расул-заде партия Мусават последовательно, в меру предоставлявшихся возможностей, стремилась содействовать достижению своей конечной цели — приходу к власти в Азербайджане и отделению Кавказа от России. Предпосылкой успеха считалась консолидация действий кавказской эмиграции, особенно с ее горской частью. Обязательным элементом виделось иностранное вооруженное вмешательство. Ближе к началу второй мировой войны свои надежды мусаватисты связывали с Германией. Поэтому в архивных документах внешней разведки отложилось значительное количество документов о деятельности Мусават в этот период и ее взаимоотношениях с иноразведками.

Партия основана в 1912 году, во время Гражданской войны сформировала правительство Азербайджана, после установления в республике советской власти руководящие деятели Мусават Расул-заде, Садыков, Векилов эмигрировали. Чтобы понять политическое кредо партии, лучше всего сослаться на ее собственную трактовку событий, изложенную в печатном органе Мусават «Ени Кавказ».

В сентябре 1918 года, когда турецкая армия под командованием Мурсала Паши предоставила возможность азербайджанскому правительству перебраться из Гянджи в Баку, Мусават соединила свою судьбу с турецкими друзьями. От них она получила не только столицу, но и умиротворение страны, а также действующие нефтепромыслы. Начавшиеся было волнения рабочих были немедленно подавлены турецкими войсками.

Рядом была Грузия, оккупированная немцами, казалось, что центрально-европейские державы, победив Антанту, отдадут Кавказ своему союзнику Турции. В партии стала пользоваться [122] влиянием туркофильская группа во главе с Хасмамедовым. Крушение Германии охладило эти симпатии, но они оставались. Турки хотя и ушли, но все же сохранили за собой реноме спасителей.

Во главе партии неизменно стоял ее основатель Расул-заде — туркофил, националист, русофоб. Хасмамедов был назначен его представителем в Турции. В момент, когда власть в Азербайджане перешла к большевикам, Турция не могла поддержать нас, так как сама вела войну с Англией. Однако видный турецкий политик Исмет Паша и Кара Бекир Кязым Паша, командующий турецкой Кавказской армией, заверили, что Мусават пользуется поддержкой новой Турции с ее идеей объединения мусульманского мира.

Встала задача консолидации эмиграции вокруг этих целей и налаживания тесного сотрудничества с турецкими властями. По совету руководства Турецкой народной партии, с которой у Расул-заде установились особенно теплые отношения, партия начала издавать за границей два журнала: «Ени Кавказ» в Стамбуле и «Куртулуш» в Берлине.

Это — Мусават сама о себе. Имевшиеся в распоряжении ИНО внутрипартийные материалы раскрывали и закулисные стороны многих действий руководства Мусават.

До 1934 года Мусават была единой и управлялась загранбюро, но затем последовал раскол на Варшавскую и Стамбульскую группы. Этому предшествовала длительная борьба по вопросу местопребывания загранбюро. Расул-заде настаивал на Польше, что соответствовало желанию финансировавшего тогда Мусават польского Генштаба. Векилов вместе с Рустамбековым и Хасмамедовым предлагали Турцию, мотивируя это соображениями близости к опорным пунктам антисоветской работы в Закавказье и Средней Азии.

В 1936 году в Варшаве состоялось совещание того крыла, которое ориентировалось на Расул-заде и претендовало на руководящую роль в партии. Утвердили новый состав загранбюро в составе Расул-заде, Мамедова, Азер Текина, Джафар Оглы, Мюнши, Исрафилова, Зейналова. Оставили места для [123] Векилова и Якуба на тот случай, если с ними удастся договориться. В обращении к гражданам Азербайджана говорилось, что мир стоит у порога новой войны и для успеха национального дела необходимы единство политических сил самих азербайджанцев, взаимодействие с кавказскими соседями и тесное сотрудничество с Германией.

С середины тридцатых годов видные деятели Мусават, не порывая с поляками, стали активно сотрудничать с немцами, усматривая в будущей победоносной войне Германии с Советским Союзом свой шанс прийти к власти на родине. После начала Великой Отечественной войны активность этих контактов возросла, а в руководящих кругах эмиграции мечтали том, чтобы ее желанный покровитель Турция выступила на стороне Германии.

Султанов представил германскому послу в Турции фон Папену доклад с предложением услуг эмигрантов. «Мы уверены, — писал он, — что падение Москвы и приближение вермахта к кавказским границам является решающим фактором нашей независимости, а Кавказ по праву победителей должен находиться в сфере германского влияния».

О получении этого доклада фон Папен счел нужным шифровкой за № А/3018/41 доложить министру иностранных дел Риббентропу, пояснив при этом шефу, что упоминаемая в документе азербайджанца организация «Прометей» — не что иное, как подотдел польского Генштаба, а финансируется она из средств фонда Пилсудского. Именно на эти средства, переведенные поляками в Швейцарию, и поныне, после падения Польши, существуют Расул-заде и другие эмигранты.

Это неплохое дополнение к тому, что уже было известно из более ранних материалов, имевшихся в распоряжении нашей разведки.

Во время войны в Турции действовали сразу три резидентуры немцев, которыми руководили военный атташе генерал Роде, военно-морской атташе адмирал Марвиц и де Хаас из СД, работавший под прикрытием германского консульства в Стамбуле, который особенно активно занимался линией эмиграции. [124]

Наиболее влиятельные деятели эмиграции были приглашены в Берлин. Представлявший на совещании с ними МИД Германии Шуленбург предложил подумать о слиянии всех сложившихся к тому времени течений в единый азербайджанский комитет. Он имел в виду: мусаватистов, группировавшихся вокруг Расул-заде, отколовшихся старых членов партии — сторонников Векилова, небольшую по численности группу Мехтиоглу, именующую себя Азербайджанской народной партией организацию Султанова.

Работу комитета наладить так и не удалось — каждый гнул свою линию и апеллировал к немцам. К этому времени основная работа с эмиграцией была поручена восточному министерству. Его азербайджанскую секцию возглавлял Амирджанов (его дочь была замужем за немецким разведчиком, специалистом по Кавказу Гуром и работала диктором в азербайджанской редакции берлинского радио), который не ладил с Расул-заде. Последний неоднократно жаловался правой руке министра фон Менде, который, так же, как его коллеги из МИД Шуленбург и Дитман, отлично понимал, что время политических обещаний прошло, реализовать их не представляется возможным и эмигрантам следует заняться конкретным делом.

Разговоры о высоких материях, о независимости, которые продолжал вести Расул-заде, немцев не устраивали, нужны были деятели, готовые заниматься многообразными вопросами формирования и подготовки национальных легионов. Нацистами был назначен начальник по этой части, бывший командир Красной Армии Дудангинский, принявший имя Фа-тали-бека. Расул-заде было предложено сотрудничать с Фатали-беком, он сетовал Менде на несправедливость, но ему сказали, что ненужных разговоров затевать в тяжелое для рейха время не следует.

С помощью руководящих деятелей эмиграции решались и другие задачи. Чтобы сохранить бакинские и грозненские нефтепромыслы в рабочем состоянии к моменту их захвата германскими войсками, Верховное командование вермахта в сентябре 1942 года приступило к организации спецподразделений из военнопленных, работавших прежде в нефтедобывающей промышленности. [125]

Их центральный лагерь размещался в Мариуполе. Эти люди должны были в кратчайшие сроки обеспечить восстановление нефтедобычи для нужд германской армии.

Тогда же Абвер организовал агентурную группу «Зет», членов которой предполагалось забрасывать в бакинский и грозненский районы нефтедобычи с задачей не допустить вывода из строя скважин и нефтеоборудования отступающими советскими войсками. Задействовать свою агентуру в полном объеме немцы не смогли по причине того, что захватить Кавказ им не удалось, а кое-кто из тех, кого успели забросить, были арестованы органами госбезопасности.

В конце 1942 года Расул-заде вместе с другими деятелями кавказской эмиграции был вновь приглашен в Берлин: с ними захотели поговорить о кавказских делах.

Как политику Расул-заде весьма импонировал формат созываемого совещания. Вначале было обещано, что участников примет Риббентроп, чтобы тем самым подчеркнуть их статус представителей независимых кавказских государств, которых, правда, пока не существовало. Но в день открытия совещания оказалось, что рейхсминистр находится вне Берлина, в спецпоезде «Вестфалия» где-то в районе Веймара, и принимает важного гостя. Предлог, очевидно, но что же делать...

В МИД все же приняли на уровне высокопоставленного чиновника ведомства Шуленбурга.

О конкретных вопросах, которыми было рекомендовано вплотную заняться эмиграции: комплектованием нацформирований и воспитательной работой с людьми, — говорил докладчик из министерства Розенберга. Он подчеркнул, что вся политическая работа должна быть сконцентрирована сейчас именно на этом. Один из розенберговцев во время небольшого перерыва, когда фрейлейн в белом передничке предложила по бокалу мозельского, даже обратился к Расул-заде «господин министр». Провожал же его на вокзале, как, впрочем, и встречал по прибытии в Берлин офицер Абвера, откуда ясно, по какому ведомству он числился.

Осенью 1943 года Фатали-бек, окончательно утвердившийся на первой роли, выдвинул идею свести сформированные [126] к тому времени азербайджанские легионы в одно крупное соединение для участия в повторных операциях германских войск на Кавказе. Верили ли он сам и немцы в такую возможность, сказать трудно, возможно, что и нет, но внешне к его предложению отнеслись благосклонно. Правда, готовые части незамедлительно отправили на Балканы, а также в Италию и Францию для проведения операций против партизан.

Что касается активистов-эмигрантов, то они, по мнению немцев, все должны участвовать в пропагандистском обеспечении мероприятий германских властей и поддержании должного морально-психологического климата в национальных формированиях.

Но что-то у Расул-заде не ладилось с этим поручением. Прошло немного времени, и немцы отстранили его от должности председателя ими же созданного Азербайджанского национального комитета за неэффективную работу. Тогда-то Расул-заде и выехал вначале в Румынию, где его держали под присмотром, а затем в Турцию.

Умер Расул-заде в Анкаре в 1955 году.

Договор о создании Конфедерации народов Кавказа был подписан в Брюсселе 14 июля 1934 года представителями национальных эмигрантских центров Азербайджана, Северного Кавказа и Грузии. В нем провозглашались следующие принципы:

Конфедерация действует как полномочный орган от имени всех подписавших договор о ее создании;

внешняя политика Конфедерации в интересах всех участников будет осуществляться ее структурой, наделенной соответствующими полномочиями;

защита границ Конфедерации возлагается на ее вооруженные силы, состоящие из национальных армий, поступающих под общее командование;

все разногласия между подписантами передаются в арбитраж или в Верховный суд Конфедерации, решения которых являются обязательными;

экспертный комитет, формируемый участниками договора, приступает к подготовке проекта конституции Конфедерации, который будет вынесен на обсуждение ее съезда.

Текст договора подписали:

за Азербайджан — Расул-заде, бывший председатель национального собрания, и Топчибашев, руководитель азербайджанской делегации;

за Северный Кавказ — Чулик, Шакманов и Сунжев;

за Грузию — Жордания, бывший председатель грузинского правительства, и Чхенкели, его представитель во Франции.

Участники договора направили послание в адрес армянского национального центра, в котором выразили глубокое сожаление по поводу того, что обстоятельства не позволили Армянской республике присоединиться к нему. Была выражена [128] надежда, что в недалеком будущем она не преминет занять оставленное для нее место в кавказской Конфедерации.

Встал вопрос об организации объединенного кавказского центра — прообраза будущего правительства Конфедерации, а пока органа оперативного управления. Дирижировали всем процессом поляки. Они и предложили делегировать эти функции президиуму из трех представителей наиболее авторитетных, по их мнению, национальных организаций. Таковыми в Варшаве посчитали грузинскую, горскую и азербайджанскую, соответственно в составе президиума оказались Жордания, Расул-заде и Сунжев. Распоряжение финансовыми средствами организации также вменялось этой тройке. Даже персональные субсидии, выдававшиеся ряду функционеров, теперь должны были утверждаться упомянутым триумвиратом. Это должно было, как полагали инициаторы нововведений, сконцентрировать внимание всех активистов на реальной работе, а не на склоках и выяснении отношений, что становилось настоящим бедствием.

При обсуждении и принятии решений по всем этим вопросам поляки подчеркивали необходимость перенесения центра тяжести работы непосредственно на Кавказ. Было подтверждено, что КНК будет базироваться в Париже, а в Варшаве расположится военная секция, поскольку ее члены, служащие в польской армии, заняты военной подготовкой молодежи и составлением мобилизационных планов.

В одной из бесед с избранным руководством КНК майор Домбровский сказал, что коренные интересы Польши и кавказцев совпадают и поэтому никакие внешнеполитические комбинации не могут изменить этого положения. Политика Польши, по его словам, на девяносто пять процентов делается военными, отношение которых к кавказцам никогда не менялось. В любом случае они найдут понимание и поддержку. Он напомнил, что в его службе делами кавказской Конфедерации занимаются заслуженные офицеры пан Хорошкевич и полковник Шетцель, вдохнувший душу в ее конструкцию. Домбровский не без сожаления говорил о позиции, занятой бывшим лидером горцев Шамилем, к которому для откровенного разговора [129] был послан советник посольства в Стамбуле пан Дубич, но договориться так и не удалось. Домбровский призвал присутствовавших внимательно следить за процессами в эмиграции, настроениями людей и докладывать ему о всех заслуживающих внимания моментах.

ИНО запросил в отношении принятого в Брюсселе документа и подписавших его лиц мнение загранаппаратов, которые подключили к выполнению заданий агентуру в эмигрантских кругах. Суть полученных от них оценок сводилась к тому, что Жордания и Чхенкели в значительной степени утратили свое влияние в эмиграции и едва ли смогут стать координаторами грузинских групп, очевидно, в этом плане неминуемы соперничество и споры. Топчибашев также не может похвастаться хорошими позициями, у него трения с группой Расул-заде, и надо полагать, он постепенно отойдет от дел.

Сунжев и Шакманов какими-либо полномочиями не обладали и не могли их иметь в силу расплывчатости самого понятия горского представительства и того непреложного факта, что исторически горские народы не представляют единого целого, отличаясь друг от друга по языку, быту и уровню культуры. Как заметил один из горцев, даже в счастливую эпоху имама Шамиля его влияние, неоспоримое в Дагестане и Чечне, не распространялось ни на Осетию, ни на Кабарду. Попытки объединения горской эмиграции вокруг его внука, предпринимавшиеся параллельно Турцией и Польшей, не увенчались успехом, и Шамиль вынужден был потихоньку уехать из Парижа, где велись разговоры на эту тему.

Получалось, что из всех подписавших Брюссельский договор один Расул-заде хотя не имел формального мандата, но мог как по своей прежней должности, так и влиянию в азербайджанской эмиграции претендовать на представительскую роль.

Момент, который акцентировался в агентурных сообщениях, состоял в том, что Турцию, изначально поддержавшую создание кавказской Конфедерации, стали (особенно после отказа участвовать в ней армян) подозревать в педалировании тюркской составляющей, то есть в стремлении создать объединенное государство народов тюркского происхождения. [130]

Логика турецких представлений, по некоторым наблюдениям, состояла в том, что в случае неудач СССР во внешних конфликтах, читай: в будущей большой войне, Турция подготовит себе базу для занятия территорий в Закавказье. А поводом для этого могло бы стать обращение этой самой КНК к Турции за помощью для поддержания порядка в регионе. Турки при посредстве Расул-заде активно контактируют с лицами, подписавшими Брюссельский договор, чтобы заручиться именно таким толкованием их обязательств.

В доверительных беседах со своими людьми в эмиграции турецкие представители подчеркивали, что родственный азербайджанский народ в экстремальной ситуации должен будет сам выразить желание присоединиться к Турции, а при необходимости можно прибегнуть и к силовым действиям.

В грузинских эмигрантских кругах высказывались опасения, что подобного рода шаги могут угрожать целостности Грузии. Правда, звучали и успокоительные заявления, что во время Гражданской войны угроза занятия Турцией Грузии существовала, но была эффективно нейтрализована протекторатом Германии, так что и в будущем надо полагаться на вмешательство западных держав. В спецсообщении ИНО от 5 октября 1935 года ситуация с Брюссельским договором и его предназначением, во всяком случае по отношению к Грузии, характеризовалась как попытка возродить к жизни старую идею грузинских сепаратистов об освободительной миссии Германии на Кавказе.

Заинтересованное внимание германской, японской и других разведок к влиятельным деятелям эмиграции приводило нередко к завышению ими своих возможностей, побуждало некоторых апеллировать к патронам. Одно из агентурных сообщений, относящихся по времени к лету 1937 года, сигнализировало, например, что ЦК Народной партии горцев, обсудив положение, констатировало, что с момента временного отхода от дел ее лидера Шамиля дают о себе знать личные амбиции, о коллективности забыли. Отсюда атмосфера взаимного недоверия, подсиживания и даже мелких провокаций. По сути дела, исчезла практика нормального обмена мнениями. [131]

Сунжева упрекали в его самовольном причислении к президиуму совета партии, самочинном участии в съезде тюрко-татарских мусульман, что вредит единству кавказской Конфедерации. Возможно, однако, сказывалась ревность по поводу того, что ему во время пребывания в Берлине удалось поговорить с Геббельсом и Розенбергом. Сунжев был выведен из состава руководящего органа партии, по крайней мере, как было сказано в постановлении, до возвращения к активной работе Шамиля.

В октябре того же года в Центр пришло сообщение о повышенной активности в контактах с японской разведкой одного из видных деятелей горской эмиграции Баммата. Его сподвижник Кантемиров в беседе с источником заявил, что внутренние склоки и даже незаслуженные нападки на Баммата не могут поколебать его авторитет у японцев. Последние прямо заявили ему, что первое же хорошо подготовленное восстание на Кавказе даст возможность создать кавказское правительство, которое незамедлительно будет признано Японией и Германией.

От осведомленного источника поступило сообщение о встрече Баммата с министром иностранных дел турецкого правительства Меменджоглу, в ходе которой он был проинформирован о положении дел в эмиграции. Упомянул Баммат и о своих контактах с японцами, попросив содействия в работе. Высказывания Меменджоглу сводились к тому, что турецкое правительство не может с официальных позиций заниматься делами Кавказа, не желая осложнять отношений с СССР. Что касается работы на территории Турции, то турецкие власти, в том числе Генштаб и МИД, не будут возражать против таковой, если она будет вестись строго конспиративно. Господина Баммата просят понять, что если о его сотрудничестве с японцами станет известно советской стороне, то турецкие власти будут вынуждены пойти на демонстративные запретительные меры.

Баммат все понял правильно и, как стало известно ИНО, оживленно обсуждал в турецком Генштабе будущую схему раздела СССР: Украина отходит к Германии, Дальний Восток [132] и Сибирь — Японии, Крым — Италии, Кавказ — Турции, если, конечно, она примет участие в войне. Последней посылке, судя по сообщению агента, Баммат уделял особое внимание, убеждая турок в необходимости присоединиться к антисоветскому блоку ради получения в порядке компенсации Кавказа.

В 1940 году вновь призванному к активной работе Шамилю турки поручили уговорить армянский национальный центр присоединиться к общекавказской линии. Турция, убеждал он коллег, испытывавших традиционное недоверие к турецкой политике в отношении Армении, поддержит нас, если Кавказ выступит единым фронтом.

С началом войны немцы постарались взять под свой непосредственный контроль работу с эмиграцией. В Германии этим стало заниматься Министерство оккупированных восточных территорий совместно с военным командованием, а за границей Абвер и СД — служба безопасности.

Воплотить план создания общекавказского правительства немцы решили в момент максимальных успехов своих действий на Кавказе осенью 1942 года. В Берлине созвали совещание представителей национальных эмигрантских организаций, которому было предложено сформировать правительство кавказской Конфедерации. Ведь должен же был кто-то помогать оккупационным властям подбирать старост и бургомистров, нефтяников и железнодорожников, полицейских, наконец, — словом, строить новый порядок на Кавказе, окончательный захват которого казался Гитлеру вопросом если не дней, то недель.

В состав кавказского правительства были включены Расул-заде и Векилов (азербайджанцы), Церетели (грузин), Кардемиров (горцы) и другие. Уговорить представителей армянских эмигрантских организаций войти в его состав не удалось.

Разгром вермахта под Сталинградом положил начало изгнанию гитлеровцев и с Кавказа. В сентябре 1943 года немцы еще раз собрали руководящих деятелей эмиграции на конфиденциальное совещание, которое проводил вместо Розенберга фон Менде, но наиболее заинтересованными участниками были офицеры Верховного командования вермахта и Главного [133] управления имперской безопасности, которое представляли штурмбаннфюрер Хенгельхаупт и гауптштурмфюрер фон Лепель. Правительственный вопрос был уже давно похоронен, главным становилось участие эмигрантских организаций в формировании и пропагандистском обслуживании национальных легионов. Для особо отличившихся были даже учреждены нагрудные знаки.

Так уж сложилось, что по одну сторону фронта кавказцы получали награды рейха, а по другую, и их было во много раз больше, — награды СССР, в том числе медаль «За оборону Кавказа».

Турецкие спецслужбы со своей стороны старались контролировать ситуацию, и это тоже представляло разведывательный интерес.

Служба национальной безопасности страны, как уже говорилось, имела в Стамбуле, учитывая политическое значение бывшей столицы, свой филиал, в функции которого входило и наблюдение за эмиграцией, ставшей существенно активнее во время войны.

Начальник стамбульского центра МАХ Джелям Корал имел обыкновение визировать бумаги, направлявшиеся в подразделения центрального аппарата, инициалами, если они затрагивали какие-то частные вопросы. Так было и на этот раз, когда препровождалось в Анкару сообщение агента «Фахри», работавшего по линии кавказской эмиграции.

Из него следовало, что на волне успехов германских войск в Крыму и захвата ими Керчи известные контрразведке лица из черкесов в преддверии ожидаемого продвижения вермахта на Кавказе намерены выставить свои претензии на независимую Черкессию. Состоялось совещание, на котором выступили эмигрант Пшемахов и другие, подчеркивая необходимость установления связи с единомышленниками в европейских странах, Сирии и Египте, где имеются черкесские колонии, в целях продвижения идеи государственной независимости черкесского народа.

Служебная записка заканчивалась стандартной фразой: «Сообщается для сведения...» Однако реакция Центрального [134] управления МАХ была весьма оперативной и резкой. Цитируем перевод на русский язык:

«Турецкая республика

МАХ

Отдел «Б», отделение 2

№ 10656 2.6.1942

Анкара

Начальнику Стамбульского центра.

На № 2325

Как следствие активизации тюркских народностей таковая стала проявляться и черкесами. Мы не сомневаемся, что это дело рук немцев, как мы это уже видели на примере азербайджанцев, живущих в нашей стране.

Это может открыть путь для антиправительственных выступлений путем оказания влияния на лиц в соответствующем настроении и положении. Черкесы расселены у нас в различных районах, но компактными группами. По этой причине полезно будет найти противосредство этому движению в самом зародыше.

Полагаем, что следует вызвать Пшемахова и спросить его, что он предполагает делать, и предупредить его и других, что если они станут продолжать деятельность в этом направлении, то будут немедленно выдворены за пределы нашего государства.

Прошу Вас, если Вы согласны с моим мнением, принять соответствующие меры.

Начальник национальной службы безопасности Наджи Перкел».

В руководимом им ведомстве Наджи Перкел прошел солидную школу. В течение пяти лет, с 1930 по 1935 год, он был начальником Стамбульского центра МАХ — важнейшего из периферийных. Будучи переведен в Анкару, возглавил отдел «Б» центрального аппарата, а в 1939 году сменил ушедшего в отставку Шюкрю Али на посту руководителя МАХ.

Начальник Стамбульского центра МАХ Джеляль Корал был переведен на эту должность из Измира, сменив Э. Акынджи, который, [135] как следует из оперативных данных, лично курировал вопросы заброски агентуры из эмигрантов в Закавказье. У него на связи находился, в частности, известный эмигрант Векилов. При Джеляль Корале этой областью разведывательной деятельности очень интересовалась германская разведка, с представителями которой он поддерживал связь во время войны.

Вообще-то основы сотрудничества турецкой и германской разведок были заложены задолго до этого. Еще в тридцатых годах группа советников во главе с бывшим начальником германской разведки полковником Николаи помогала Турции в организации ее разведывательной службы.

Сам Джеляль Корал получил образование в Германии, владел немецким языком, затем окончил академию Генштаба. В оперативных документах есть указание на то, что в качестве начальника Стамбульского центра МАХ он имел отношение к операциям по заброске немецкой агентуры из числа эмигрантов в Кавказский регион СССР, лично встречался с германскими разведчиками Видманом и Леверкуэном.

После перехода к англичанам в феврале 1944 года германского разведчика Фермерена, работавшего в Турции, Джеляль Корал имел встречу с Леверкуэном, пообещав последнему поддержку в отправке из страны немцев, подозреваемых в связях с союзниками. Сам Фермерен сообщил представителю английской разведки полковнику Гибсону, что немецкая разведка поддерживала связь с начальником Стамбульского центра МАХ, который оказывал содействие в проведении некоторых оперативных мероприятий на Кавказе{4}.

Нашей внешней разведке удалось зафиксировать причастность Корала к прогерманской работе известного грузинского эмигранта Кедии, сотрудничавшего с разведорганами третьего рейха.

Активность Кедии в нейтральной Турции с подачи немцев стала настолько очевидной, что НКГБ за подписью руководителя [136] наркомата госбезопасности Меркулова была подготовлена записка на имя наркома по иностранным делам СССР Молотова, в которой указывалось:

«Начиная с 1942 года из Берлина в Стамбул периодически приезжает агент германской разведки грузинский эмигрант Кедия, пользующийся для этих целей немецким паспортом на имя Коглера. В Германии он занимается подготовкой агентуры для заброски на нашу территорию, а в Турцию выезжает договариваться о каналах ее переправки через границу.

Зафиксировано несколько встреч Коглера-Кедии с начальником Стамбульского центра МАХ полковником Корал Джеляль-беем, проходивших на квартире германского разведчика Видмана. Последний раз грузинский эмиссар посетил Турцию в июне 1944 года, причем был предупрежден турецкой стороной о соблюдении максимальной конспирации».

Однако, когда начальник внешней разведки Фитин доложил проект этого документа Меркулову, тот сказал, что направлять эту информацию в НКИД сейчас не имеет смысла. Подумаем, не довести ли ее содержание до турецкой стороны по неофициальным каналам с использованием имеющихся возможностей. Сама наша осведомленность в этих делах будет побуждать турецкие власти к ограничению деятельности эмигрантских вожаков, сотрудничающих с немецкими службами, на территории их страны. Сам же проект записки был по указанию Фитина приобщен к одному из оперативных дел I Управления.

Нефтяной мираж

С нефтью Баку и Грозного почти всегда были связаны все более или менее значимые события на Кавказе. Действия держав, заинтересованных в кавказской нефти, варьировались от откровенно силовых решений до дипломатического маневрирования и использования негласных рычагов воздействия, что нередко прикрывалось идеологической риторикой. В этом процессе активно использовались возможности разведывательных служб, в деятельности которых заметное место занимала работа по стимулированию сепаратизма.

Надвигавшаяся военная угроза заставила предпринять дополнительные меры по освещению этой проблемы с позиций разведки. В загранаппараты была направлена специальная ориентировка, в которой анализировалась сама проблема и ставилась задача организации сети источников в кругах большого нефтяного бизнеса. Именно там, как полагали в Центре, может концентрироваться серьезная информация о тех действиях иностранных спецслужб, к которым должны быть готовы органы госбезопасности страны, в том числе с точки зрения роли, которая отводилась ими радикальной кавказской эмиграции.

Коротко о сути аналитических выкладок этого документа. Когда в России встал вопрос о восстановлении разоренного в результате Гражданской войны и иностранной интервенции народного хозяйства, в том числе и нефтедобычи, у транснациональных нефтяных компаний появилась надежда на какие-то приемлемые для них решения вопросов национализированной собственности. В целях продвижения своих интересов нефтемагнаты создали нечто вроде координационного центра, именовавшегося Международным объединением нефтяных обществ в России. Его председателем стал Детердинг из [138] «Ройял датч шелл», членами состояли такие фигуры, как Лианозов, Нобель, Гукасов, то есть люди, которые в силу своих финансовых возможностей и общественного веса имели неоспоримое влияние на деятельность эмиграции. Началась массированная кампания в печати, соответствующая информация доводилась по различным каналам до советских представителей. Учитывая, что Москва демонстрировала готовность к переговорам, казалось, что компромисс возможен.

В такой обстановке договоренность о начале переговоров не выглядела неожиданной. По инициативе Великобритании Верховный совет Антанты выступил с предложением о проведении специальной конференции, которая вошла в историю международных отношений как Генуэзская и проходила в апреле — мае 1922 года.

Напомним, что ее персональный состав был более чем авторитетен, председателем советской делегации значился Ленин, но поскольку он был болен, то фактически работой руководил Чичерин. В ее состав входили Красин, Литвинов, Боровский, Иоффе, Раковский (будущие послы на Западе и Востоке), а также первые лица тогдашних советских республик, интересы которых представляла делегация, — Украинской, Белорусской, Азербайджанской, Армянской, Грузинской, Бухарской и Хорезмской.

На конференцию приехали: от Англии — Ллойд Джордж и Керзон, от Германии — Вирт и Ратенау, от Франции — Барту, наблюдателем были представлены Соединенные Штаты.

В Генуе была предпринята по существу попытка реинтеграции в какой-то форме России в международные экономические связи на основе признания ею всех долгов и возвращения или возмещения национализированной собственности ее владельцам. Советская делегация выразила готовность пойти на погашение только довоенных долгов и предоставить бывшим собственникам преимущественное право на получение в концессию принадлежавших им предприятий. Первыми в этом списке подразумевались нефтепромыслы. Это при условии дипломатического признания страны и предоставления долгосрочных кредитов. Договориться не удалось. [139]

На менее представительном уровне обсуждение этих проблем было продолжено летом в Гааге. Слишком притягательной для многих западных стран была перспектива, которая могла открыться в случае успеха переговоров, но и там все окончилось безрезультатно.

После этого в поисках доступа к кавказской нефти был в полной мере задействован уже инструментарий тайных операций разведок, а генштабы разрабатывали различные варианты захвата Баку. Авторы документа, прибегая к ссылкам на различные источники, говорят даже о контурах некоего нефтяного государства, которое, по замыслу его идеологов, должно возникнуть в результате отторжения от России нефтеносных областей Кавказа.

На основе этой аналитической записки была подготовлена обстоятельная ориентировка в загранаппараты, которая дополнялась и более предметными заданиями тем или иным резидентурам. Так, в июле 1940 г. Центр поставил перед Тегеранской резидентурой задачу более активно заняться группой бакинских нефтепромышленников, имея в виду возможность использования иноразведками и сотрудничающими с ними мусаватистами капиталов и связей этих людей.

Иран в этом смысле серьезно беспокоил советское политическое руководство, особенно когда период достаточно теплых отношений с Реза Шахом закончился, а о его возраставших симпатиях к Гитлеру было хорошо известно. В предвоенные годы ирано-германские отношения стали развиваться весьма динамично, страну наводнили германские советники и специалисты, укрепились политические, торговые и культурные связи. Немецкая пропаганда твердила об арийском родстве персов и германцев, указывалось даже на общую зороастрийскую символику. Германский архитектор, спроектировавший железнодорожный вокзал в Тегеране, украсил его узором из свастик.

Поступавшая в Центр информация говорила о том, что с одобрения Реза Шаха армия и госаппарат ориентировались на то, что со временем Иран должен отвоевать когда-то утерянные области Закавказья и Средней Азии. Военные маневры, как правило, учитывали возможные перспективы военных [140] действий на Кавказе. Иранские войска дислоцировались преимущественно в районах, граничащих с СССР. На Каспийском побережье строились новые и модернизировались старые порты в Пехлеви, Ноушахре и Бендершахе. Какие усилия прилагали немцы, чтобы привлечь Иран на свою сторону, было понятно.

Сам Реза Шах нервничал. Советская разведка отслеживала как его настроения, так и те решения, которые принимались в узком кругу его ближайших сановников. На одном из таких заседаний с участием наследника, министра двора Джама и военного министра Нахичевани последний, трезво оценив ситуацию, был вынужден констатировать, что иранская армия не в состоянии оказать сколько-нибудь действенного сопротивления советским дивизиям. Шах стал выговаривать ему за неудовлетворительную подготовку войск, а потом вдруг спросил, не следует ли перенести столицу в Хамадан. Он, очевидно, опасался, что в реально складывавшейся обстановке советская сторона может пойти на меры превентивного характера, включая ввод войск на некоторые иранские территории на севере страны, а может быть, и в Тегеран.

С началом Великой Отечественной войны необходимость совместных действий союзников по антигитлеровской коалиции в Иране стала очевидной. Черчилль признал позже, что не сразу решился на этот шаг, но обстоятельства заставили пойти на скоординированные по времени и политическому содержанию действия с Советским Союзом.

Советской разведке стало известно, что 27 июня заседал Высший военный совет под председательством самого Реза Шаха, который обсуждал демарш немцев по поводу вступления Ирана в войну на стороне Германии. Из 42 присутствовавших 16 высказались за войну, 24 против. Вместе с тем было принято решение о форсировании военных приготовлений. Пока же Иран продолжал соблюдать нейтралитет, Реза Шах ожидал развития событий на советско-германском фронте, которые, как известно, в начальный период войны складывались крайне неблагоприятно для Красной Армии. [141]

Одно за другим поступали донесения о согласованных с немцами действиях лидеров эмиграции, на что иранские власти закрывали глаза. Нефть завораживала, как мираж.

В Центр радировано содержание агентурного сообщения, полученного Тегеранской резидентурой, о заседании исполкома мусаватистской организации, в котором приняли участие Гасан Бала Кафари, Халых Кязим-заде, Кямал Гани-заде и приглашенные активисты, а также бывший помощник Расул-заде — Али-бек Азер Текин. Последний долгое время работал с шефом в Варшаве и Бухаресте, откуда был послан в Иран в преддверии, как ему было сказано, больших событий. Открывая заседание, он информировал соратников, что в германском посольстве, которое он посетил сразу же по получении известия о вторжении германских армий в Россию, ему обещали всяческую поддержку, деньги, оружие и прочее. Точкой отсчета активных действий кавказцев договорились считать занятие вермахтом Росто-ва-на-Дону.

К этому времени надлежало подготовить людей для заброски с диверсионными целями в Баку и подыскать проводников для парашютных частей, которые предполагалось десантировать в Закавказье. Участвовавший в беседе офицер из аппарата военного атташе заверил, что Кавказ наряду с Москвой и Ленинградом будет главным стратегическим направлением операций вермахта. Захват Баку полностью закроет вопрос обеспечения германской армии всеми видами горюче-смазочных материалов: дизельным топливом для танков и подводных лодок, высокооктановым бензином для авиации, горючим для всей колесной техники.

Заканчивая встречу, Азер Текин в возбуждении воскликнул: «Черт с ними, немцами! Пусть возьмут нефть, но дадут нам власть!»

25 августа 1941 года советские и британские войска вошли в Иран. Замыслы гитлеровцев использовать территорию и потенциал этой страны, чтобы решить задачу захвата Баку, были перечеркнуты, так же, как и надежды сепаратистов на приход с их помощью к власти. Реза Шах отрекся от престола, новым [142] монархом был провозглашен наследник престола Мохаммед Реза Пехлеви.

Но противоборство союзников по антигитлеровской коалиции с немецкими спецслужбами на иранской земле на этом вовсе не закончилось, а что касается тайных операций разведок, многое было еще впереди.

Подопечные графа Видо

Симон Сехниашвили из села Велисцихе, что в Гурджаанском районе Грузии, не мог себе даже вообразить, что его скромной персоной будут заниматься сразу два итальянских графа. Это в Риме. А в Москве, чего он даже не подозревал, его поступками и намерениями интересовался сам всесильный нарком внутренних дел Берия.

Не будем интриговать читателя чрезмерными ожиданиями: дело оказалось вполне заурядным, но позволило заглянуть во внутреннюю кухню праворадикального крыла грузинской эмиграции, которое в оперативных документах квалифицируется как грузинский фашизм. И не только. Удалось установить вовлеченность фашистской верхушки Италии и высокопоставленных итальянских чинов в разработку планов использования кавказского сепаратизма в своих внешнеполитических целях.

Окончание грузинским юношей по имени Симон средней школы совпало с пиком активности в республике оппозиционных сил, пришедшимся на 1924 год. Возможно, на его настроения влияли счеты его отца к советской власти за раскулачивание и какие-то другие моменты политической круговерти тех лет. В конце концов молодой человек, помыкавшись без места, нелегально перешел в Турцию, а затем добрался до Франции. Там устроился рабочим на фабрику, был принят в кругу эмигрантов. Через некоторое время по совету своих новых приятелей вступил в эмигрантскую организацию «Тетри Георги». Она была основана генералом Лео Кереселидзе, который во время Первой мировой войны командовал грузинским легионом, действовавшим на стороне немцев. Соответственной была и ее ориентация, приобретшая в конце тридцатых годов откровенно фашистскую окраску. [144]

Когда образовалась претендовавшая на некую автономию в «Тетри Георги» группа «Момавали», которую возглавил хороший знакомый Симона Александр Манвелишвили, то он, не колеблясь, присоединился к нему. Его новый руководитель, выехавший, кстати, из Грузии на пару лет позже самого Симона, придерживался мнения, что немцы недооценивают потенциал грузинской эмиграции. Поэтому следует заручиться политической и, как следствие, финансовой поддержкой фашистского режима дуче, у которого, как он понимал, есть свои интересы на Кавказе. Обстановка для установления подобных контактов с итальянцами после заключения антикоминтерновского пакта трех держав представлялась более чем благоприятной.

Манвелишвили, квартировавший в Париже, снарядил Симона Сехниашвили в Рим, порекомендовав связаться там поначалу с известным грузинским националом Василием Сада-тиерашвили. Тот работал в вечном городе на ряд германских газет, а вплоть до конца тридцатых годов сотрудничал в печатном органе германских нацистов «Фелькишер Беобахтер». У него были хорошие связи с различными итальянскими службами. Контактируя с ними, Садатиерашвили, по сведениям Римской резидентуры нашей разведки, настойчиво пробивал мысль о необходимости более ощутимой поддержки итальянскими фашистами своих грузинских последователей. Сам он характеризовался убежденным сторонником расчленения СССР при иностранной поддержке. Вот он-то и согласился рекомендовать итальянским коллегам человека, которому можно поручить нелегально проникнуть в Грузию для сбора информации о настроениях людей в родных местах в условиях приближающейся войны и обкатки этого канала связи. И для того, чтобы показать итальянским друзьям независимой Грузии возможности организации.

Садатиерашвили представил своего протеже в Римской секции по изучению антикоммунизма, которая в оперативной переписке называется сокращенно Антикоммунистический центр. Деятельность этой структуры курировали управление по общим вопросам ведомства иностранных дел Италии и персонально начальник IV отдела этой службы граф Видо. Тот [145] поручил навести соответствующие справки о госте, а заодно прозондировать отношение грузинских групп к взаимодействию с азербайджанцами, чтобы был более понятен для итальянского восприятия блок закавказцев. По результатам проведенной работы графу была представлена записка, содержание которой вскоре стало известно на Лубянке.

В ней со ссылкой на настроения в эмигрантских кругах говорилось, что грузины с энтузиазмом приветствовали бы активную заинтересованность Италии кавказскими народами и поддержку ею идеи независимости Закавказья.

Конкретные предложения грузинских фашистов, говорилось в документе, сводятся к следующему. Первое — создать засекреченное информационное бюро с местопребыванием в Стамбуле и филиалом в Тегеране. В функции этого органа входили бы сбор сведений об обстановке в советском Закавказье, пересылка этой информации в Рим с итальянской диппочтой, доставка в Кавказский регион пропагандистских материалов фашистского толка, организация под руководством итальянских правительственных служб грузинских и азербайджанских национальных сил, а также формирований горских народов Кавказа, снабжение их оружием, боеприпасами и амуницией. Второе — изучение вопросов, связанных с возможностью закамуфлированной переброски подразделений итальянской армии под прикрытием освоения сельскохозяйственных и лесных концессий в районах ирано-советской и турецко-советской границы. Имелось в виду, что они должны быть готовы вмешаться в события и поддержать восстание против советской власти в Закавказье. Правда, как мыслилась эта акция на практике, осталось загадкой.

Вопрос сотрудничества с азербайджанцами разрешился безболезненно к большому удовлетворению Видо. Грузинские представители сказали, что стамбульский разведывательный центр мог бы возглавить уважаемый Хосров-бек Султанов, бывший при мусаватистах военным министром Азербайджана. Они мотивировали это тем, что он убежденный сторонник независимости всего Кавказа, а главное, имеет связи в высших кругах Турции и Ирана. [146]

Как отмечается в представленном Видо документе, в приватных беседах грузины говорили, что если Италия не сочтет целесообразным участвовать в реализации этих предложений, то ее вполне может опередить Германия, которая проявляет исключительный интерес к сепаратистским движениям в СССР. Что касается первого постулата, то он очень походил на легкий шантаж, а второе было верно с тем лишь дополнением, что немцы в вопросе работы с эмиграцией сепаратистского толка вели свою собственную крупную игру, не посвящая особенно в эти дела своих итальянских союзников. Графу Видо, так же, как его шефу Чиано, надо полагать, об этом было известно.

Видо заинтересовался представленными ему соображениями и поддержал вояж ходока на советскую территорию. Пообещал, что будет ставить этот вопрос перед министром, включая и выделение необходимых средств.

Сам же Сехниашвили в разговоре со своим приятелем проговорился, что ему поручают опасную миссию в Грузии, чем он гордится. Возможно, это была бравада, а может быть, как предположила резидентура, за этим скрывались намерения совершить на советской территории какие-то действия диверсионно-террористического характера. В Центре исходили из худшего, поэтому по существу поступившего из загранаппарата сигнала были проинформированы контрразведывательные службы органов госбезопасности. Под наблюдение взяли родственников вероятного эмиссара и людей, на которых он мог попытаться выйти в случае своего появления в республике. К его задержанию все было, таким образом, готово.

А в ведомстве Видо уже почувствовали вкус к работе с эмигрантами-радикалами, тем более что часть их не скрывала своих симпатий к фашизму. В одной из бесед Видо сказал сослуживцу, что следить за деятельностью эмиграции мало, надо поддерживать неформальные отношения с теми из ее деятелей, кто может оказаться полезным Италии, особенно с выходцами с Кавказа и Украины. Он посетовал, что в Москве достоверных сведений о положении дел на советских территориях, интересующих итальянские правительственные инстанции, не получить из-за жесткого контроля госбезопасности. [147]

Итальянский посол, человек, способный в таких делах, по его словам, вынужден по этой причине бездействовать. К тому же советское правительство не пожелало дать согласия на учреждение итальянского консульства в Тифлисе, что только усугубляет трудности.

Нарком внутренних дел СССР Лаврентий Павлович Берия счел нужным доложить вопрос о группе «Момавали», ее отношениях с итальянскими властями и планируемой заброске Сехниашвили в Грузию Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) Сталину. Полагал, очевидно, что тому будет небезынтересно узнать, каков вклад некоторых соплеменников в кавказский сепаратизм и какие надежды они возлагают на зарубежных спонсоров. Ведь шел 1939 год, и обстановка требовала предельного внимания к такого рода явлениям.

Дело «Момавали» еще раз показало, сколь притягательной была идея использования сепаратистов для иностранных спецслужб, в данном случае итальянских, хотя какого-то логического конца она не имела. Начавшаяся Вторая мировая война перевернула многое, в том числе и в умах людей. Мы не знаем, как сложились судьбы основных фигурантов в деле итальянского графа Видо и его грузинских подопечных, зато все известно об их верховных руководителях. Бессменный в течение многих лет министр иностранных дел Италии Чиано, зять Муссолини, оказался в числе его противников, был вывезен немцами в Германию, а затем выдан итальянским фашистам, оставшимся верными дуче, и ими расстрелян. Сам диктатор после драматических перипетий с его освобождением спецгруппой СС под командованием Скорцени все же в конце войны был захвачен итальянскими партизанами и казнен.

А дело «Момавали», уже не пополнявшееся новыми документами, в 1945 году было сдано в архив, оставив для истории следы событий предвоенных лет в виде агентурных донесений, спецсообщений внешней разведки, переписки центральных и республиканских органов НКВД и других материалов. [148]

Военный атташе

Всего год спустя после подписания Японией и Германией Антикоминтерновского пакта началась японская агрессия в Китае, затем последовали военные действия в районе озера Хасан и, наконец, в 1939 году на реке Халхин-Гол, где советско-монгольские войска под командованием Г. К. Жукова нанесли чувствительный удар по престижу Квантунской армии. В мире заговорили о неизбежности нападения Японии на СССР. Напряженная обстановка на Дальнем Востоке требовала пристального внимания к действиям японцев по всему периметру наших границ.

Из загранаппаратов разведки стала поступать информация об активизации японской дипломатии, военных органов и спецслужб на советском направлении. Обратили на себя внимание участившиеся контакты японской разведки с руководящими деятелями эмиграции из Советского Союза, особенно среднеазиатской и кавказской. Такие данные пришли из резидентур в Кабуле, Анкаре и некоторых европейских столицах. Последовало указание Центра выяснить содержание переговоров, которые японцы вели с теми деятелями эмиграции, кто был известен своими радикальными установками и ориентировался на войну как средство достижения заявленных ими политических целей.

Японский военный атташе в Кабуле майор Миязаки до назначения на эту должность был начальником военной миссии в Сахаляне (Хейхе). Это было подразделение японской военной разведки, имевшее своей задачей организацию агентурной разведки на сопредельных территориях Советского Союза, Китая и Монголии. Ему вменялось также контрразведывательное обеспечение войск Квантунской армии, расквартированных в Маньчжоу-Го. [149]

Особый интерес японская разведка проявляла к советскому Приморью как вероятному театру военных действий и дислоцированным на его территории войскам Дальневосточного военного округа. Миязаки стремился наладить эффективную агентурную разведку, а для этого надо было иметь помощников, которые могли действовать на советской территории. Таковые вербовались из числа русских эмигрантов, в немалом числе осевших в Харбине и других маньчжурских городах. Именно из их числа японцы приобретали агентуру, которая небольшими группами по два-три человека или в индивидуальном порядке нелегально засылалась в СССР.

Если говорить о результатах работы, то здесь, мягко говоря, не все было однозначно, и чутье профессионала подсказывало Миязаки, что чекисты обложили его довольно основательно. Майор понимал, естественно, что возглавляемая им миссия в городе на Амуре в свою очередь является объектом оперативного внимания советской военной разведки, территориальных органов госбезопасности и пограничников. Несколько засланных Миязаки в Приморье и Забайкалье групп бесследно исчезли — ничего не поделаешь, это издержки сложной и опасной работы. Часть завербованных людей после выполнения заданий возвращалась с какими-то результатами, о которых докладывалось в головную военную миссию в Харбине. Пару раз вышестоящее начальство указывало Миязаки на то, что поступающие от него сведения похожи на дезинформацию. Это означало, что чекисты могли вести оперативную игру, намеренно не трогая его людей и контролируя их действия, либо, что еще хуже, перевербовали его агентов.

При назначении Миязаки на должность военного атташе в Афганистане было принято во внимание, что, работая в Саха-ляне, он приобрел изрядный опыт вербовки эмигрантов из СССР и был знаком с методами работы советской контрразведки. Само содержание оперативной работы существенно расширилось. Если на Дальнем Востоке Миязаки концентрировал усилия на чисто военной стороне дела, то в его новом амплуа приходилось мыслить уже категориями военно-политическими. В соответствии с установками из Токио речь шла о [150] подготовке к осуществлению мер по дестабилизации обстановки в советских среднеазиатских республиках, а также в китайской провинции Синьцзян.

Если раньше Миязаки работал преимущественно с выходцами из России, русскими по национальности, то теперь ему нужно было вникать в менталитет людей с Кавказа и из Средней Азии, учитывать историческое прошлое этих обширных регионов, знать политические взгляды новых друзей Японии. Начальство Миязаки ценило в нем способного офицера-агентуриста, который может быстро освоить порученный участок. Знания советской действительности у него есть, а остальное приложится.

Обстановка в Афганистане существенно отличалась от маньчжурской. Там декоративный император Маньчжоу-Го Пу И и его сановники на местах не могли принять ни одного сколько-нибудь серьезного решения, не получив добро японских военных властей. В Афганистане король Захир Шах поддерживает дружественные отношения с северным соседом, между Афганистаном и СССР подписан политический договор о ненападении и взаимопомощи.

Это означает, что Миязаки должен работать конспиративно, чтобы не вызвать нежелательных осложнений в случае утечки информации о роде его занятий. А исключать этого никак нельзя. Его интуиция подсказывает, что советские органы госбезопасности имеют в стране немалые возможности и гарантий того, что он не попадется на подставу, нет. Поэтому осторожность и еще раз осторожность. Надо подумать об установлении контакта кое с кем из службы безопасности: в каких-то случаях это может уберечь от неприятностей. Предел же мечтаний — иметь своего человека в компетентной советской службе. Ну, а пока этого нет, а может быть, и не будет — такие удачи выпадают далеко не каждому разведчику, — надо толково организовать работу с теми, с кем ему предстоит поддерживать связь.

Среднеазиатская и кавказская эмиграция должна занять определенную нишу в реализации планов политического и военного руководства Японии. Эти люди осели в свое время в [151] Турции, Иране, Германии, Франции, но когда встал вопрос о проведении с их помощью конкретных оперативных мероприятий, то уж лучше быть поближе к месту событий, то есть к Среднеазиатскому региону СССР и Синьцзяну. Именно эти территории интересовали японский Генштаб, там шла отработка возможных вариантов самых ближайших событий.

Волей-неволей, а перед уважаемыми господами приходится хотя бы в самом общем плане раскрывать сокровенные планы, иначе мобилизовать их на серьезные дела, учитывая личные амбиции, вечное соперничество, переоценку своей собственной значимости, не удастся. Многое, что говорилось и делалось Миязаки, доходило до Москвы, и иногда даже быстрее, чем до Токио.

В Кабул из Турции прибыли двое: Пулат Ходжаев и Султан Бахтиарбеков, известные советским органам госбезопасности. Первый был в свое время председателем ЦИК Бухарской народной республики, второй, его настоящая фамилия Пурмухамедов, какое-то время работал в контрразведывательных органах в Ташкенте. И тот и другой эмигрировали еще в двадцатые годы.

Из их разговора с источником Кабульской резидентуры НКВД сразу же по приезде в афганскую столицу выяснилось, что они прибыли по приглашению японцев. Им надлежит встретиться с японским военным атташе и обговорить с ним вопросы работы по Средней Азии. На первой встрече дело ограничилось знакомством, очевидно, Миязаки присматривался к будущим помощникам, сообщил о своих впечатлениях в Токио и получил «добро» на работу. На второй Миязаки, прощупывая настроение собеседников, поинтересовался, готовы ли они выехать в Кашгар, где им будет организована встреча с командующим войсками в Урумчи Шень-дубанем, который и поставит конкретные задачи. Возражений не было.

В разговоре с Пулатом Ходжаевым Миязаки счел нужным обрисовать и более широкую перспективу их сотрудничества. По его словам, Япония давно готова к войне с СССР, но ее задерживает Германия, которая еще не закончила свои приготовления. Предстоит захватить Синьцзян с последующим [152] вторжением в Среднюю Азию. В этом случае будут предприняты меры, чтобы сразу же перерезать железнодорожное сообщение по Турксибу.

Выполнению этих задач может способствовать организация вооруженных отрядов из эмигрантов на территории Афганистана, Ирана, а также в Синьцзяне. Для изучения обстановки и способов доставки вооружения он, Миязаки, намерен объехать северные провинции, а затем проследовать через Герат в Мешхед. К этому времени в Тегеране должны завершиться переговоры с иранским правительством, которое закроет глаза на несколько партий оружия для целей самообороны.

Миязаки подчеркнул далее необходимость постановки серьезной агентурной работы в Средней Азии для получения через надежных людей разноплановой информации о положении в этом регионе, настроениях населения, экономических трудностях, военном строительстве и других вопросах, необходимых для оценки ситуации и выработки планов военного реагирования. Он добавил, что немцы также укрепляют свои позиции в Афганистане. Его коллега, японский военный атташе в Берлине, сообщил ему, что германское правительство подарило афганцам 20 самолетов (в составе экипажа одного из них в Кабул прилетел сын германского военного министра генерала Бломберга), предоставило солидный заем, направляет в страну значительное число своих специалистов.

В следующий раз гостями Миязаки оказались Сеид Тюряй и Шир Мухаммед-бек, которые были известны как участники басмаческих отрядов, а также еще один эмигрант Мир Хаджи Файз Мухамедов, в прошлом ответственный работник правительства Бухарской республики.

Миязаки вел беседу в том же ключе. В ближайшее время, как он полагает, может начаться японско-советская война, к которой следует готовиться. Установки военного атташе подтверждались словами японского посла в Афганистане Ки-тада, который в частной беседе с главой турецкой дипломатической миссии в Кабуле Шевкетом говорил о необходимости в преддверии грядущих событий более энергичного ведения пантюркистской работы в Средней Азии и зондировал возможность [153] подключения к ней Турции за соответствующие финансовые компенсации. Турецкий дипломат от дальнейшего обсуждения этой темы уклонился.

Пока время для реализации этих планов не пришло, следует использовать привлеченных к сотрудничеству людей на другом направлении, которое должен обеспечивать Миязаки, в Синьцзяне. В соответствии с заданием японского офицера Бахтиарбеков выехал в Индию, после чего, если позволят обстоятельства, он намерен побывать в Синьцзяне. Из оброненной японцем фразы следовало, что в Токио проявляют интерес и к обстановке в Белуджистане, так что возможна работа и на том участке.

Миязаки приходилось постоянно заботиться о безопасности своей работы, но не с точки зрения интереса к его деятельности местной контрразведки. Нет, его больше волновала работа советской разведки в стране, от которой исходила угроза всем его агентурно-оперативным мероприятиям. И не без основания, хотя тогда он не мог знать об утечках, которые позволили неплохо отслеживать работу его аппарата.

Стало известно, например, что другой дипломатический работник японского посольства в Кабуле атташе Атакира предложил одному из афганцев понаблюдать за встречами в городе советского полпреда в Афганистане, военного атташе и дипломата, которого японцы считали советским резидентом.

Усману Ходжаеву Миязаки поручил осторожно, под видом посещения Мекки, изучить возможность отправки в Японию группы эмигрантов из среднеазиатских республик, используя для этого в качестве транзитных пунктов порты Индии и Ирана, в которые заходят японские морские суда. Имеется в виду, что подобранные люди пройдут обучение в одной из японских спецшкол и будут подготовлены к действиям в чрезвычайной ситуации.

Возможности использования эмиграции исследовались японцами и в европейских странах. Переговоры велись, в частности, с влиятельными в Париже горцами Бамматом и Хасмамедовым, для чего из Берлина специально приезжали два японских представителя. В ходе беседы один из горцев посетовал [154] на то, что его люди в свое время располагали возможностями совершения диверсий на бакинских нефтепромыслах. Он даже делал на этот счет предложение польским коллегам, с которыми тогда контактировал, но дело застопорилось. Японцы поинтересовались, сохранились ли в принципе эти возможности, на что был дан утвердительный ответ. Судя по отметке на телеграмме, об этом эпизоде парижской беседы были осведомлены соответствующие службы в Баку.

Вскоре Баммат выехал в Турцию. По приезде он поделился с друзьями, что прибыл для выполнения заданий японцев, которые настоятельно рекомендовали принять меры к объединению эмигрантских групп для налаживания систематической работы по Кавказу с турецкой территории. Японцы заверили его, что это делается с ведома турецких властей. Ему, Баммату, поручено восстановить старые и, по возможности, установить новые связи на Кавказе и приступить к организации там законспирированных ячеек, услуги которых потребуются в случае обострения обстановки в регионе. Японцы, проявив осведомленность в кавказских делах, не упустили случая продемонстрировать восточную вежливость, воздав хвалу политическому опыту собеседника и упомянув о том времени, когда уважаемый господин Баммат пусть и совсем недолго, но был министром иностранных дел Северо-Кавказской республики.

Баммат не остался в долгу, сказав, что ему по душе объединительная работа с целью создания работоспособной группы, которая взяла бы на себя восстановление и поддержание связей с Кавказом. Она должна действовать конспиративно и, как он выразился, не открываться перед остальными членами горской организации. Он признателен, что в принципе этот вопрос согласован японскими друзьями с турками, и с этой стороны препятствий не будет. Он искренне благодарен турецкому послу в Париже Суат-бею за содействие в получении разрешения на приезд в Турцию.

После встреч с японцами Баммат в частном разговоре заявил, что японское политическое руководство, вполне очевидно, заинтересовано в ослаблении, а при удачном раскладе сил — ив расчленении СССР, и это вполне соответствует его взглядам. [155]

Дальше