Глава шестая.

Кризис

Сталинград!

I

Изучение всех обстоятельств кануна контрнаступления Красной Армии под Сталинградом приводит к неопровержимому выводу: советское командование мастерски сумело ввести в заблуждение гитлеровскую ставку о месте, времени удара и о силах, которыми он был нанесен.

С октября 1942 г. в генеральном штабе сухопутных сил неоднократно обсуждался вопрос о возможных планах советского командования на предстоящую зиму. В так называемом "Первом дополнении к оперативному приказу № 1" 23 октября начальник генерального штаба сухопутных сил Цейтцлер от имени Гитлера писал: "Русские в настоящее время по всей вероятности едва ли в состоянии начать крупное наступление с далеко идущими целями"{876}. Признавая, что советские войска могут "в отдельных случаях пытаться наступать", начальник генерального штаба указывал на необходимость упорной обороны "до последнего патрона" немецких войск, находящихся на позициях, как на "единственное средство против этой вражеской тактики"{877}.

Но где следует ожидать наступление русских? Все соглашались, что в первую очередь удар Красной Армии последует на центральном участке советско-германского фронта и лишь во вторую очередь — "где-нибудь на Дону"{878}. В первом случае генеральный штаб опасался кризиса в Прибалтике и нарушения связи между группами армий "Центр" и "Север". С его точки зрения, наступать в центре для Красной Армии гораздо выгоднее, чем "против выдвинутого далеко на восток южного фланга немецкого Восточного фронта"{879}. И по предложению Цейтцлера было решено [447] подготовить удар от Великих Лук на Торопец, чтобы сорвать наступление Красной Армии в центре. Штаб 11-й армии во главе с фельдмаршалом Манштейном срочно направлялся из-под Ленинграда в Витебск, чтобы возглавить исполнение нового плана. Сюда же прибыло дополнительно 16 дивизий. Но чем дальше, тем больше участок Среднего Дона тревожил Цейтцлера. 7 ноября во время очередного обсуждения обстановки он сказал: нужно считаться с тем, что "русские сосредоточивают войска в большой излучине Дона и восточнее Ростова. Это указывает на наступательные намерения". Однако днем раньше разведка ОКХ доложила, что "главный удар в будущих операциях русских" следует ожидать на участке группы армий "Центр", против Смоленска. "Намереваются ли русские наряду с этим предпринять большое наступление через Дон или же... не решатся вести наступление в двух местах... пока неизвестно". 12 ноября ОКХ доложило, что на Дону "для развертывания широких операций противник не располагает достаточным количеством сил"{880}.

В итоге, благодаря тщательной подготовке советским командованием контрнаступления под Сталинградом и превосходной маскировке удара верховное руководство вермахта не смогло в решающий момент сосредоточить свои усилия именно там, где определялась судьба всей борьбы. ОКВ оказалось поглощенным "своими" театрами военных действий. События под Сталинградом входили в компетенцию только Цейтцлера. И если Гитлер упрекал генеральный штаб в "принципиальной переоценке" противника, то историку представляется еще один случай показать, насколько все они вместе все еще принципиально недооценивали Красную Армию.

II

Советский Союз в результате беспримерного трудового подвига народа и широкой организаторской деятельности Коммунистической партии к осени 1942 г. завершил перестройку народного хозяйства на военный лад. Рост военного производства позволил восполнить потери и увеличить количество вооружения, боеприпасов и боевой техники в действующей армии{881}.

Советское Верховное Главнокомандование решило вырвать из рук врага стратегическую инициативу и добиться перелома в ходе войны. Его намерения состояли в том, чтобы, не ослабляя внимания к западному участку советско-германского фронта, перейти в наступление на юге и разгромить весь южный фланг немецко-фашистской армии. [448]

Прежде всего намечалось провести контрнаступление под Сталинградом и окружить 6-ю армию; затем, нанеся удар на Среднем Дону, развивать успех к Ростову, разбить гитлеровские войска на Северном Кавказе, развернуть наступление в Донбасс, на курском, брянском, харьковском направлениях и, кроме того, провести некоторые частные операции на северо-западном участке фронта.

Непосредственное решение о контрнаступлении под Сталинградом появилось в середине сентября. Основная идея, высказанная 12 сентября генералами Г. К. Жуковым и А. М. Василевским, была сразу же поддержана Сталиным. Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии пришла к выводу о необходимости считать эту операцию главной до конца года и сосредоточить на ней все внимание руководства и все основные усилия страны. Ставка утвердила основы замысла будущего контрнаступления. Разработанный затем план — результат творческой деятельности Ставки, Генерального штаба и военных советов фронтов — предусматривал, что контрнаступление под Сталинградом осуществят Юго-Западный, Донской и Сталинградский фронты под командованием генералов Н. Ф. Ватутина, К. К. Рокоссовского и А. И. Еременко. Все три фронта получили усиление, однако не настолько значительное, чтобы иметь решающее численное превосходство над противником. Координация действий трех фронтов возлагалась на начальника Генерального штаба генерал-полковника А. М. Василевского. Тщательную подготовку контрнаступления советскому командованию удалось завершить к середине ноября, и утром 19-го внезапный и мощный удар советской артиллерии открыл великое наступление, в результате которого Красная Армия окончательно захватила стратегическую инициативу{882}.

На огромной территории между Волгой и Доном развернулось гигантское сражение. В первый день наступления ударная группировка Юго-Западного фронта прорвалась на глубину до 25 — 35 км. Танковые корпуса под командованием генералов В. В. Буткова, А. Г. Родина, А. Г. Кравченко стремительно двинулись в тыл 6-й армии, навстречу наступающим с юго-востока войскам Сталинградского фронта, ударный клин которого создавал механизированный корпус генерала В. Т. Вольского{883}.

Когда от фельдмаршала фон Вейхса начали поступать первые донесения об успешной атаке советских войск, Цейтцлер, "ответственный за Восточный фронт", находился в Восточной Пруссии. Он не имел права самостоятельно, без Гитлера, принимать сколько-нибудь серьезные решения. Но Гитлер, за тысячу километров от "Вольфшанце", в Южной Баварии, был занят другими делами. Его первые военные советники Кейтель и Иодль в апартаментах малой рейхсканцелярии Берхтесгадена получали с фронта только [450] скудные донесения. Они не имели возможности ничего предпринять: их рабочий аппарат — "полевой штаб" — застрял в Зальцбурге и Мюнхене.

Безусловно, присутствовали ли Гитлер и его военные помощники в "Вольфшанце" или уехали оттуда на время, — это не могло сколько-нибудь существенно повлиять на ход контрнаступления Красной Армии под Сталинградом и тем более на его конечный результат. Если мы рассказываем здесь о состоянии гитлеровской ставки в момент решающего поворота событий, то лишь для того чтобы подтвердить, насколько советскому командованию перед началом контрнаступления удалось ввести в заблуждение руководящую верхушку фашистского вермахта и в какой мере оно достигло внезапности удара.

Сначала все было неясно. 19 ноября Цейтцлер послал в Бергхоф тревожное донесение: на Дону русские наступают против 3-й румынской армии. Штаб верховного руководства занимался в это время множеством дел. Он готовил новое военное управление для оккупированной Франции. В Тунисе одна французская дивизия перешла к союзникам — следовало обдумать меры. В Африке англо-американские экспедиционные силы наступают, предстоит разработать директивы Роммелю.

Хотя весть с берегов Дона оказалась более чем неприятной, первая реакция сводилась к спокойному: "Мы этого давно ожидали". После войны Варлимонт в своих дополнениях к тексту журнала военных действий ОКВ напишет: несмотря на то что наступление ожидалось давно "и не только фюрером", тем не менее "оборонительные мероприятия, в отношении которых были отданы приказы, еще далеко не были завершены". Он придет к выводу, что русское наступление "по времени и силам в конечном счете оказалось в высшей степени неприятной неожиданностью"{884}. Но такие оценки появятся много позже. А тогда никто не сомневался, что атаку Красной Армии удастся отбить.

Потом стало известно о разгроме румынского корпуса под станицей Распопинской и не то гибели, не то пленении его командира генерала Ласкара. Это сразу вызвало тревогу.

Историей доказано, что диктаторы в моменты кризиса ищут виновников неудач и находят их прежде всего среди самых незначительных людей. Фельдмаршал фон Вейхс хорошо знал Гитлера, и в первом же разговоре с ним по радио насчет русского контрнаступления обвинил во всех бедах командира 48-го танкового корпуса Гейма: он виноват — разбросал силы.

Имеется любопытный документ, проливающий свет на реакцию в Бергхофе в связи с началом контрнаступления под Сталинградом: записки личного адъютанта Гитлера майора Энгеля. 19 ноября он писал: "Вечером положение плохое, у румын, по-видимому, катастрофа, картина еще неясна. Фельдмаршал фон Вейхс лично [451] разговаривает с фюрером и требует освободить генерала Гейма (48-й танковый корпус); согласие на это сперва дается, затем, однако, отменяется. Вечером беспрерывно поступают противоречивые сообщения... Цейтцлеру не все ясно"{885}.

...Миллионы немцев в третьем рейхе в тот день, 19 ноября, конечно, не знали, что именно в эти самые часы судьба империи Адольфа Гитлера и каждого из них определилась. Газеты печатали речь Геббельса, произнесенную накануне в Дуйсбурге: "Цель на Востоке ясна и непоколебима: советская военная мощь... должна быть полностью уничтожена". Розенберг опубликовал статью о "продолжающемся строительстве на Востоке". Передовая "Фёлькишер беобахтер" уверяла: "Италия твердо сражается до победы". И только короткое "скромное" сообщение гласило: "Слабые советские удары под Сталинградом"{886}.

Тем временем танковые, механизированные и стрелковые соединения Красной Армии развивали успех все дальше в тыл группировки Паулюса.

На второй день контрнаступления Красной Армии Цейтцлер прислал донесение: многие попытки русских атаковать восточнее Клетской отбиты немецкими войсками, но западнее противник смог прорваться через румынские позиции на глубину 10-20 км. "Контрмеры находящихся там танковых соединений начинаются"{887}, — прибавлял он.

Хотя общее положение дел оставалось все еще неясным, в Бергхофе начали понимать серьезность надвигавшихся событий. Было решено создать ударную группу из войск 11-й армии, а ее штаб во главе с фельдмаршалом Манштейном отправить из Витебска на юг, чтобы он мог возглавить новую группу армий под названием "Дон", которая объединит все войска в угрожаемой зоне. Такое решение, замечает Варлимонт, в целом указывает, что размеры опасности уже в этот второй день наступления были осознаны{888}. Однако вряд ли так. Отдельные группы германских высших штабов все еще сидели в разных местах. Плохо связанные друг с другом, располагая самой противоречивой информацией, они не могли создать целостную картину событий, оценить их значение и руководить ими. О том, какой разнобой царил в гитлеровском верховном командовании на второй-третий день контрнаступления Красной Армии, свидетельствует хотя бы решение командования военно-воздушных сил: 21 ноября оно готовило отправку 80 самолетов воздушного флота Рихтгофена из-под Сталинграда в район Средиземного моря. "Военно-воздушные силы, — заключает Варлимонт, — еще меньше, чем армия, были подготовлены к русскому наступлению"{889}. [452]

Энгель записал 20 ноября: "Обычное обсуждение обстановки. Полная путаница из-за румын. Все цепляются за Гейма. Сам фюрер еще никакого решения принять не может. Мнения расходятся, но и командование сухопутных сил не делает конкретных предложений. Предложение Иодля предоставить решение фон Вейхсу отклоняется. 48-й танковый корпус должен все взять на себя, помочь 6-й армии, а потом опять двигаться на северо-запад, укрепить положение слева и уничтожить противника. Плохо, что совершенно неизвестно, где в данное время Гейм... Тем не менее Гитлер приказал 48-му танковому корпусу в этот день опять выступить на север, так как он хотел по возможности выправить положение в северном районе при помощи контрнаступления левого фланга 6-й армии"{890}.

В то же время фельдмаршал Манштейн, получивший срочное назначение, сидел в Витебске и тщетно ждал летной погоды. Он выехал лишь на следующий день, 21-го, поездом. Состав шел медленно: партизаны минировали дороги. Только через трое суток поезд фельдмаршала прибыл в Новочеркасск. Создание группы "Дон" затягивалось.

События нарастали стремительно и грозно. Оценка положения, сделанная штабом верховного командования 21 ноября, гласила: "Русский прорыв фронта 3-й румынской армии между Клетской и Серафимовичем значительно углубился... Южнее Сталинграда и в калмыцких степях русские также перешли в наступление крупными силами и многочисленными танками против восточного фланга 4-й танковой армии и 4-й румынской армии"{891}. Совещания в баварском дворце Гитлера шли почти беспрерывно с участием всего полевого штаба верховного командования, вызванного, наконец, из Зальцбурга. Окружающая роскошь, фантастическая красота гор, прозрачный воздух, идиллический покой совершенно не гармонировали с представлениями, что где-то в холодной заснеженной степи над немецкими дивизиями нависла угроза гибели. Что предпринимать? Может быть, отвести войска Паулюса непосредственно из Сталинграда, чтобы усилить угрожаемый район?

Энгель продолжает: "21 ноября: Все новые и новые безрадостные сообщения; вот и южнее Сталинграда тоже кризисное положение у румын. Иодль предлагает фронт на Волге изъять из ведения командования 6-й армии, потому что оттуда едва ли угрожает опасность атаки, надо укрепить южный участок, в противном случае окружение Сталинграда явится вопросом нескольких часов. Фюрер говорит нет, приводя известные уже аргументы: этим положения не изменить, и этого от русских не утаить. Бороться за каждый отдельный дом, а если не это, тогда утеряна будет вся земля Сталинграда. Снова и снова фюрер повторяет: "Как бы [453] там ни было, а Сталинград нужно в любых обстоятельствах удержать""{892}.

Все прояснилось 23 ноября. Уже днем поступили мрачные сведения. В 22 часа штаб верховного руководства поразили слова донесения: "Оба ударных клина большого русского наступления в районе Дон — Волга соединились у Калача. Вследствие этого 6-я армия окружена между Волгой и Доном"{893}.

Неумолимый приговор был вынесен.

III

В исторический день 23 ноября 1942 г. войска Юго-Западного, Сталинградского и Донского фронтов выполнили основную задачу, поставленную им Верховным Главнокомандованием Красной Армии. Они замкнули кольцо окружения вокруг 22 дивизий 6-й и 4-й танковой армий фашистского вермахта. В окружении осталось 330 тыс. человек{894}. К этому же времени была разгромлена 3-я румынская армия, четыре дивизии которой сдались в плен. "Ноябрьская операция контрнаступления под Сталинградом успешно завершилась. Ликвидация окруженной группировки противника была не легким делом, и от успешного решения этой задачи во многом зависел дальнейший ход вооруженной борьбы против фашистской Германии"{895}.

Еще минувшей ночью Иодль от имени Гитлера передал 6-й армии приказ "начать контрнаступление против советских войск на их левом фланге". Конечно, в штабе Паулюса не могли принять всерьез этой директивы из Баварии: в сложившейся обстановке армия не была готова к действиям подобного рода.

Вероятно, не случайно именно в тот же день, когда положение под Сталинградом стало проясняться, по приказу Гитлера в Бергхоф был вызван рейхсминистр Шпеер для обсуждения вопросов, связанных с планами дальнейшего развития военного производства: если Красная Армия способна так наступать — война продлится долго.

Гитлер потребовал срочно разработать расширенную программу выпуска танков, существовавшую пока в набросках. Он немедленно ее подпишет. Первая задача: срочно к 12 мая будущего года дать 90 танков "Порше-тигр I" с новой пушкой. Это — "единственная возможность ускоренно направить на фронт длинную 88-мм пушку, установленную на тяжелом танке"{896}. Необходимо усилить танковую броню до 200 мм. Строились различные планы, ставились [454] срочные задания: выпустить другие модели тяжелых танков "тигра" и штурмовых орудий, в частности "таранящий тигр", способный пробивать дома; создать средства транспорта высокой проходимости; приспособить крупнокалиберные мортиры в качестве штурмовых орудий; повысить эффективность противотанковых орудий{897}.

И все это решалось в день, когда советские войска замкнули кольцо окружения вокруг 6-й армии.

Лишь только закончилось совещание со Шпеером, последовала команда отделам и группам высшего руководства: всем немедленно ехать и лететь обратно в "Волчье логово"! Гитлер в особом; поезде вместе с Кейтелем и Иодлем двинулся тем же вечером до Лейпцига, откуда самолет назавтра доставил их в Восточную" Пруссию. Передовая группа штаба ОKB помчалась курьерским поездом Зальцбург — Берлин, другая на следующий день отправилась самолетом, а основная часть офицеров штаба верховного командования только поздно вечером 23-го разместилась в особом поезде "Атлас". Они прибыли в "Вольфшанце" ночью 25-го.

Двое с лишним суток штаб германского верховного командования не мог руководить войной. Так, после прогулки в Южную Баварию вновь собралась в своих бункерах и бараках в туманной и дождливой Восточной Пруссии группа военных руководителей, еще обладавших огромной властью.

Около полуночи 23 ноября Гитлер направил Паулюсу в сталинградский "котел" радиограмму: "6-я армия временно окружена. Я знаю 6-ю армию и ее главнокомандующего и знаю, что в создавшемся положении они будут стойко держаться. 6-я армия должна знать, что я делаю все, чтобы ей помочь и выручить ее. Я своевременно отдам ей свои приказы"{898}.

Прежде всего сделали вывод о необходимости организовать снабжение армии по воздуху. Но Рихтгофен и командир 8-го авиационного корпуса Фибих единодушно высказали мнение: "Снабжение по воздуху целой армии в зимних условиях невозможно"{899}.

В ночь с 23-го на 24-е Паулюс отправил радиограмму Гитлеру с просьбой разрешить прорыв армии на юго-запад.

Ставка Гитлера и генеральный штаб сухопутных сил стояли перед трудным решением: какой приказ отдать 6-й армии? Из документов того периода нелегко восстановить подлинный ход длительных споров и дискуссий, проходивших по этому поводу в "Вольфшанце". Составленные позже отчеты ряда участников многочисленных совещаний дают возможность понять, что имелось два мнения. Начальник генерального штаба сухопутных сил Цейтцлер поддерживал аргументы обоих командующих, Паулюса и Вейхса, защищая мнение, что 6-я армия должна прорываться из кольца. [455] Он считал невозможной доставку по воздуху средств снабжения. Иодль, наоборот, требовал оставаться на Волге и выжидать освобождения, потому что в противном случае все успехи летнего наступления будут ликвидированы, немцы потеряют всякие надежды завоевать Кавказ, а Советский Союз полностью восстановит движение транспорта по Волге. Хотя Гитлер как будто и разделял это мнение, он все же колебался и, по-видимому, сначала примкнул к точке зрения Цейтцлера. Поэтому Цейтцлер смог поздно ночью 23-го сообщить группе армий "Б", что прорыв 6-й армии принципиально одобрен и приказа можно ожидать к утру. Но рано утром Геринг как главнокомандующий ВВС взял на себя ответственность за снабжение 6-й армии по воздуху. Гитлер, Кейтель и Иодль приняли эту желанную гарантию, которая освобождала их от тягостного сознания, что бастион на Волге будет потерян, а вместе с ним и их престиж. Взамен намеченного приказа, который в "котле" уже готовились исполнять, утром 24 ноября появилось "решение фюрера": 6-й армии окончательно закрепиться между Волгой и Доном. Сталинград был объявлен "крепостью". Ее освободят извне. Впредь до успешного проведения операции по деблокаде 4-й воздушный флот должен взять на себя снабжение всем необходимым 6-й армии{900}.

Войска Паулюса находились в кольце диаметром 200 км. Между тем группа армий "Б" ценой крайнего напряжения создала вблизи 6-й армии новый фронт. Спешными импровизациями всякого рода: отводом на реку Чир остатков румынских соединений, мобилизацией в тыловых службах поголовно всех, кто мог носить оружие, вводом боеспособного авиационного корпуса — стало возможным занять постепенно смыкавшийся фронт от Аксая через Дон до Верхнего Чира. Остатки 48-го танкового корпуса тоже пробились к фронту на Чире. Командира корпуса Гейма Гитлер все же отстранил.

6-я армия оказалась в абсолютной зависимости от снабжения по воздуху. Если оно с самого начала было и оставалось неудовлетворительным, то это было результатом прежде всего хорошо организованной советским командованием воздушной блокады. Авиатранспорт едва смог покрыть 1/5 минимальной потребности 6-й армии, которой требовалось ежедневно 700 т продовольствия и боеприпасов. Такой огромный груз могли перебросить 500 транспортных самолетов и то, если бы по ним никто не стрелял. Но Рихтгофен, даже после того как получил самолеты из Франции, Норвегии, Италии, имел всего лишь 298 машин{901}. Советское командование быстро организовало воздушное прикрытие. Туманы и снежные метели тоже не способствовали полетам в "котел" и [456] обратно. "Воздушный мост" оказался неустойчивым. По данным Г. Дёрра, немецкая авиация понесла здесь самые большие потери со времени воздушного наступления на Англию{902}.

Плотное окружение, воздушная блокада лишали армию Паулюса всяких надежд.

В ставке верховного главнокомандования воцарилась гнетущая атмосфера. Цейтцлер, опасаясь высочайшего гнева, как мог, старался изменить к лучшему настроение фюрера. Он подчеркивал в своих докладах малейшие, даже самые мелкие успехи на каком-нибудь второстепенном участке фронта и по мере возможности обходил острые проблемы Сталинграда, не уставая повторять, что все идет хорошо. Не имея ясных планов, он старался говорить то, что хотел слышать Гитлер, всячески приукрашивал события и оценки. 1 декабря Цейтцлер позвонил в ставку. Гитлер нервно ожидал сообщений о Восточном фронте.

— Мой фюрер, я докладываю, — возбужденно и торопясь начал Цейтцлер. — Сначала общее. В группе армии "Б" все удовлетворительно. В центре северный и восточный участки в удовлетворительном состоянии. В Великих Луках тоже удовлетворительно. В целом я могу, начиная с центра, доложить следующее: на Восточном фронте все в порядке. Наступления отбиты. Все идет в высшей степени гладко.

Гитлер напряженно слушал. На вопросы начальника генерального штаба он отвечал коротким "jawohl" (конечно).

Но вот дошло до деталей.

— Командир гренадерского полка "Великая Германия" убит на своем командном пункте. "Он", — с ударением произнес Цейтцлер, применяя слово, которым в германской ставке называли противника, т. е. русских, советских, — он прорвался к югу в брешь и занял здесь одну деревню. Он ввел новые пришедшие с юга части против 20-й танковой дивизии. Дальше к востоку 12-я танковая дивизия сражается с прорвавшимися частями. Враг все еще атакует к северу и западу. У Новосокольников его атака отбита. Сегодня со всех сторон приходят сведения, что русский Черноморский флот снова активизируется в Черном море, причем у Анапы два крейсера и еще два — около Крыма.

— Почему же наши быстроходные суда, которые там ходят вокруг, — с возмущением вскричал Гитлер, — не смогли быстро их обнаружить?

— Я спросил, что они там предпринимают. Они ничего не сделали! Я приказал объявить тревогу на побережье Крыма и перебросить резервы в те места, где им полагается быть. В 17-й армии и 1-й танковой армии ничего особенного.

Гитлер молчал. Цейтцлер перешел, наконец, к Сталинграду.

— В группе Манштейна у Котельниково ничего особенного не произошло. Фронт на Чире был сегодня сильно атакован, в частности [457] у вокзала Чир, где стоит полковник Чекель. Удар пришелся по группе Абрахама, группе Шмидта до группы Фибиха. На фронте полковника Чекеля положение восстановлено.

Затем Цейтцлер обратился к деталям обстановки на фронте итальянской армии и говорил по этому поводу еще много. Но Гитлер почти не слушал. Он молча положил трубку, когда услышал: "Это все"{903}.

IV

Итак, решение было принято, жребий брошен. 6-я армия оставалась на месте, там, где удерживала кольцо своего отрезанного фронта. Фельдмаршал Манштейн со своей группой "Дон" и дивизиями, мчавшимися с запада, подготовит удар необходимой силы. Блокада будет снята. "Фюрер уверен в положении 6-й армии"{904}, — писал 25 ноября историограф германского верховного командования.

Со всех сторон накатывались волны все новых и новых событий. Везде инициатива уходила из рук нацистских военных лидеров. В Африке дела шли все хуже. Союзники развивали наступление, сжимая итало-немецкую армию с обеих сторон. В тот день, когда ставка Гитлера узнала, что советские танковые клинья замкнули кольцо вокруг армии Паулюса, от Роммеля пришло сообщение о неизбежности потери очень важных позиций около Аджедабии, на которые возлагалась масса надежд, и о том, что немецкие войска вот уже несколько суток не имеют хлеба{905}. Моторизованные части союзников подошли к городу Тунису и к позиции Марса эль Брега. Роммель, вызванный в последних числах ноября для доклада в "Вольфшанце", заявил Гитлеру: Африку теперь вообще невозможно удержать. Гитлер, конечно, отверг такую оценку и приказал Роммелю вместе с Герингом немедленно отправиться в Рим, чтобы договориться с итальянцами о дальнейших действиях. Сразу же их самолет стартовал с аэродрома Растенбурга.

Очередную неожиданность преподнесли французы. Необходимость захвата французского флота в Тулоне казалась в ставке Гитлера очевидной. Уже давно имелся план под названием "Лила": три резервные дивизии группы армий "Запад" неожиданно вторгнутся в Тулон, авиация минирует порт, семь подводных лодок блокируют его с моря{906}. План держался в строгом секрете. Все знали, что Петэн и Лаваль поддержат его. Ведь Лаваль еще раз заявил в конце ноября на пресс-конференции для узкого круга [458] лиц: вся его политика "базируется на конечной победе Германии, в которую он твердо верит"{907}.

Командующий группой армий "Запад" сообщил 25 ноября: у него все готово, и он лишь ждет обещанного ставкой досье с материалами, которые мотивируют необходимость акции и которые он постфактум предъявит Лавалю. Одновременно с проведением операции "Лила" предполагалось захватить корабли торгового флота в Марселе.

На следующий день Гитлер сообщил о своих намерениях Муссолини, пообещав отдать ему большую часть французского флота. Вторжение началось перед рассветом 27 ноября. И каково же было изумление гитлеровской ставки, когда после первых стандартных докладов о "планомерном течении операции" пришло сообщение: французский флот взорвал себя, а одна подводная лодка ушла. И это после приказа Виши, отданного в то же утро, не оказывать немцам сопротивления! Патриоты Франции сказали свое веское слово, и оно громом прозвучало в тиши "Волчьего логова".

Осложнялись испанские дела. Вызывала сомнения позиция Франко в случае высадки англичан на Пиренейский полуостров. Теперь гитлеровцы считали наилучшим для себя вариантом хотя бы сохранение испанского нейтралитета. На столе начальника штаба оперативного руководства уже лежал готовый план вторжения немецких войск в Испанию и Португалию на случай, если Мадрид изменит ориентиры.

В Средиземном море и Атлантике союзные флоты установили твердое господство. Грузы лишь тонкой струей просачивались к Роммелю из Италии и Греции. Его танки вот-вот могли остаться без горючего. Когда 2 декабря у Бизерты пошел ко дну караван немецких судов с грузами для африканской армии, а второй такой же караван с 60 танками на борту еле спасся, вернувшись в итальянские порты, Гитлер потребовал от Редера и от итальянского "Командо Супремо" принять самые срочные меры, ввести для перевозки грузов быстроходные суда.

Для партизан в разных странах Европы окружение 6-й армии стало необъявленным, но мощным сигналом дальнейшей активизации борьбы. В ставку Гитлера отовсюду стекались сведения о новых смелых атаках патриотов, В широких масштабах развертывалась борьба белорусских партизан. В Греции, близ овеянных легендами Фермопил, взлетел на воздух стратегически важный железнодорожный мост — немецкие эшелоны в течение шести недель не могли двигаться в южные порты. Ширилась народно-освободительная война в Югославии. Партизаны выбили гитлеровцев из города Яице, наступали под Аграмом, Бродом, Самарицей. Генеральный штаб счел себя вынужденным теперь все более непосредственно заниматься борьбой с патриотами. Далее мы увидим, насколько успешно он выполнял гестаповские функции. [459]

Наконец, под непосредственным впечатлением сталинградской неудачи. Муссолини, к величайшему удивлению Гитлера и его помощников, заявил, 1 декабря прибывшему в Рим Герингу: войну с Россией надо кончать. "Тем или иным способом, — заявил дуче, — главу войны с Россией, которая бесперспективна, следует закрыть. Все силы должны быть направлены на Запад и в Средиземное море"{908}.

Все это вместе взятое подтолкнуло верховное командование сделать новую оценку "общего положения". Она появилась 1 декабря, и автором ее стал Варлимонт.

Главные задачи нацистской стратегии штаб оперативного руководства представлял себе так. Северная Африка должна удерживаться как "предполье Европы". "Если ее потеряем, то англосаксы будут наступать против Юго-Восточной Европы через Додеканезы, Крит и Пелопоннес. Тогда нужно будет оборонять Балканы". На западе не следует ожидать предстоящей весной крупного наступления. На севере противник может предпринять лишь незначительные действия. На востоке необходимо создать прочный фронт, чтобы следующей весной иметь возможность перейти в наступление по меньшей мере на одном участке. Варлимонт приходил к выводу: "Русские теперь стали сильнее, чем в начале предыдущей зимы. Поэтому необходимо мобилизовать силы в оккупированных областях"{909}.

Но позиции в Северной Африке уже были потеряны — Роммель говорил об этом Гитлеру несколькими днями раньше; союзники не собирались вторгаться на Балканы; что касается будущей стратегии в отношении Советского Союза, то здесь Красная Армия уже внесла генеральную поправку.

Таков был общий фон, на котором разыгрались заключительные события сталинградской эпопеи.

Тем временем все более удивительные сведения приходили в германскую ставку о поведении союзников. Гитлер понимал, что держит сателлитов лишь обещаниями поделиться с ними награбленным и давлением своей военной мощи. Когда вера в то и другое поколебалась, фашистский генеральный штаб получил прекрасную возможность убедиться, на какой тонкой нити держался "союз равных", выдаваемый за коалицию, связанную общей идеей.

Еще несколько месяцев назад, когда германские армии успешно наступали, Гитлер обращался с вассалами как вождь и повелитель. Он разрешал себе возмущаться их непомерными требованиями и отвергать различные притязания, которые считал неуместными. Так, он бесцеремонно отказал Антонеску, желавшему стать самостоятельным верховным главнокомандующим над всеми румынскими соединениями, и предложил ему быть лишь номинальным главнокомандующим за спиной немецкого генерала Гауффе — [460] представителя вермахта в румынском генштабе. Антонеску уже давно настаивал, просил, ссылался на политические обстоятельства: для него ведь "чрезвычайно важно" стать главнокомандующим. Гитлер лишь негодовал: он полностью вооружил две румынские армии, но не может их даже поставить рядом на линии фронта, вынужден переслаивать немецкими войсками, а от него еще чего-то назойливо требуют! Пощечина от победоносного диктатора заставила Антонеску притихнуть.

Но достаточно было германскому наступлению зайти в тупик, как ситуация стала меняться с быстротой, какой не ожидали ни Гитлер, ни его опытные генштабисты. Антонеску вновь заговорил о своих обидах по поводу отказа сделать его единоличным верховным главнокомандующим румынскими армиями на Восточном фронте и прозрачно намекал, что не допустил бы подобного военного кризиса. Итальянцы бесцеремонно отвергли советы германского представителя насчет обороны на Дону. Журнал военных действий ОКВ фиксирует 22 октября: "При обсуждении итальянских мероприятий по укреплению Донского фронта наблюдается дерзкое поведение итальянцев, вследствие чего положение офицера связи ОКХ при командовании итальянской 8-й армии генерала пехоты фон Типпельскирха стало очень тяжелым"{910}. Затем румыны отказались выполнить немецкий приказ о смене правого фланга итальянской армии, "так как предварительные условия для этого не созданы".

Но самое поразительное заключалось в том, что с такой же быстротой стала менять свое отношение к союзникам и гитлеровская верхушка. Откуда вдруг появился этот примирительный тон, это "понимание нужд партнеров", эти заигрывающие жесты и демонстрации "солидарности"? Лесть — оборотная сторона гордости и фанфаронства. Боязнь потерять партнеров стала вытеснять неутолимое желание господствовать над ними.

Катастрофа румынской армии на Дону оказалась страшным ударом не только для всей военной верхушки, но и для авторитета режима румынского диктатора и его взаимоотношений с третьим рейхом. Особенно сильное впечатление в Бухаресте произвело окружение советскими войсками в малой излучине Дона целого румынского корпуса во главе с популярным генералом Ласкаром. Как только прибыли из-под Сталинграда тревожные сведения, Антонеску отправил Гитлеру письмо, где в ледяных тонах требовал объяснений и помощи окруженным.

"Из сообщений, полученных от румынского генерального штаба, с которым я в течение всего дня поддерживал связь, — писал он, — очевидно, что положение 3-й армии очень серьезно и что она не располагает в данное время никакими резервами. Генерал Ласкар сообщает, что у него нет боеприпасов, хотя ему боеприпасы были обещаны, и что подошла уже последняя минута, когда хоть [461] с какой-то надеждой на успех можно попытаться вырваться из окружения. По приказу командующего группой армий "Б" генерал Ласкар обязан держаться, и он требует от меня непосредственных приказов... На основании изложенного здесь положения вещей и учитывая то немалое время, которое потребуется для ввода в действие сконцентрированных сил, я бы предпочел, чтобы генерала Ласкара выручили. В противном случае до прибытия немецких сил группа Ласкара может быть полностью уничтожена, так как какое-нибудь ощутимое снабжение боеприпасами и продовольствием исключается.

Я делаю это разъяснение о положении вещей не потому, что меня оно тревожит, а на основании политической ответственности, которую я несу в отношении страны, и руководствуясь желанием не оставить 3-ю армию на полное уничтожение, армию, которую не смог бы заново выставить. Исходя из этих соображений, я прошу фюрера учесть эти доводы и принять решение"{911}.

Гитлер получил телеграмму и ночь на 23 ноября и сразу же ответил. В заискивающих выражениях фюрер сообщал "его сиятельству маршалу Антонеску", что еще до получения телеграммы он принял меры для выручки окруженных румынских войск, в адрес которых, особенно "солдата непревзойденных качеств Ласкара", рассыпал похвалы. "Я глубоко убежден, — заканчивал свое письмо Гитлер, — что, как это уже часто бывало в борьбе против Советского Союза, лучшее полководческое искусство и лучшие солдаты восторжествуют над имевшимися вначале успехами врага". Вслед за этим чисто нацистским хвастовством шло: "За образцовое руководство генералом Ласкаром своими войсками я выражаю ему свое особое уважение. Поэтому еще вчера, как воздание должного его особым заслугам, как отличившемуся офицеру из среды наших союзников, я наградил его рыцарским крестом и дубовыми листьями"{912}.

Никакой помощи окруженным, кроме совета прорваться из кольца, германское командование дать не смогло.

Но если румынский диктатор еще сохранял видимость дипломатического лоска, то разговоры на уровне генеральных штабов теперь велись прямо-таки в скандальной форме.

Вечером 23 ноября германский представитель в румынском командовании генерал Гауффе, проехав по затемненным улицам Ростова, вошел в дом, где располагался начальник румынского генерального штаба Штефля. В большой комнате оказались также министр обороны Пантази и несколько офицеров.

Очередная беседа началась в дружественном тоне. Гауффе зачитал телеграмму Антонеску и ответ Гитлера насчет Ласкара. "Телеграммы этих двух великих людей, — торжественно заключил генерал, — снова демонстрируют перед человечеством глубокую связь [462] этих двух великих мужей. Я поздравляю румынскую армию по поводу награждения генерала Ласкара дубовыми листьями".

Ответ генерала Штефли оказался совершенно неожиданным. В крайне возбужденном тоне, торопясь, он говорил:

— Приказ о прорыве группы Ласкара был отдан слишком поздно. Он еще 21 ноября просил разрешения прорваться, но фюрер отклонил просьбу. Котел под Распопинской стал в миниатюре вторым Сталинградом. Прорываться 23-го, когда группа Ласкара получила разрешение, было уже невозможно. Видимо, Ласкар погиб еще до приказа на прорыв. Румынский летчик, который вчера приземлился у командного пункта Ласкара, сегодня видел там только горящие дома и убитых румын. Приказ о проведении прорыва мог еще не быть известен войскам группы Ласкара, поэтому 120 офицеров, 140 унтер-офицеров и 2 тысячи человек солдат, ушедших из окружения, будут судимы военно-полевым судом. Промедление в отдаче приказа о прорыве было причиной потери четырех румынских дивизий.

Резкий, экспансивный Штефля, наливаясь кровью, бросал в лицо остолбеневшему Гауффе все, что накипело против германского союзника.

— Предостережения и просьбы в течение целых недель и обращения ко всем немецким командным органам — в главное командование сухопутных сил, к господам Вейхсу и Готу, а также к начальнику немецкой миссии сухопутных сил — были напрасны. Напрасно я предостерегал от того, чтобы румынским войскам давать такие широкие участки фронта. И действительно, прорыв был произведен только там, где батальоны должны были держаться на 5 — 6 километров. Я предостерегал, чтобы 3-ю румынскую армию не выставляли на такой широкий фронт обороны. Подобное же предостережение я делал в отношении нашей 4-й армии. Из трех дивизий румынской 4-й армии осталось три батальона, а вся их материальная часть погибла. На все это я во время своего посещения генерал-полковника Гота своевременно обратил его внимание.

Штефля продолжал, не переводя дыхания:

— Румынская танковая дивизия четыре дня оставалась без доставки горючего, а из своих запасов ей нужно было еще отдать часть немецкой 22-й танковой дивизии. Многое из нашей механической тяги поэтому погибло, в числе прочего 35 танков. С группой Гейма не имелось никакой связи, русским удалось имитированным сообщением по радио дезориентировать румынскую танковую дивизию. Противотанковые пушки группы Ласкара даже на расстоянии 5 метров не оказывали никакого действия против тяжелых танков противника. Главное командование сухопутных сил не выполнило просьбу румын, это и есть причина гибели двух румынских армий{913}. [463]

Гауффе молча слушал взбешенного начальника румынского генерального штаба и, когда тот кончил, пообещал "передать по назначению упреки в адрес главного командования".

Поздно ночью генерал Гауффе писал донесение в штаб верховного главнокомандования: "Я высказал мое крайнее сожаление, что перед лицом событий начнутся споры о виновности или невиновности, вместо того чтобы решительно прийти на помощь... Я повторил, что все немецкие инстанции стремились и сейчас стремятся помочь румынским войскам, где только можно"{914}.

Но на полях сражения никто не помогал разбитым румынским частям. Ни генерал Ласкар, ни его солдаты даже не знали, что произведены в герои, что по их адресу говорят высокопарные и фальшивые слова, что они служат разменной монетой в игре двух встревоженных диктаторов — партнеров по преступлению. Просто генерал Ласкар находился в плену, а его солдаты лежали мертвыми в заснеженной степи недалеко от русской станицы Распопинской.

V

Манштейн, получивший задачу возглавить операцию по освобождению 6-й армии, прибыл в Новочеркасск, где формировался штаб группы армий "Дон", и 27 ноября вступил в командование. Он вызвал генерала Шульца — начальника штаба. Изучив карту, оба решили, что положение в общем не такое уж плохое. Остаткам 3-й румынской армии удалось задержаться на реке Чир. Благодаря энергичным действиям ее начальника штаба, немецкого генерала Венка, фронт установился довольно прочно: русские сюда не наступали, оставили только прикрытие, а Венк буквально швырял в оборону все, что могло двигаться и стрелять, — разные тыловые и охранные роты, всевозможные команды и отряды, разбитые полки и батареи. Далее к югу фронт протянулся в излучине Дона. Там, под Котельниково, нужно быстрее сосредоточить ударный кулак. Манштейн верил в успех.

Однако чем больше вникал он в суть обстановки, тем отчетливее понимал, что немедленно начать марш на выручку Паулюса не может. Необходимо дождаться подхода двух новых танковых дивизий, но пока в Котельниково прибыли из Франции только четыре эшелона из нескольких десятков, и он не может сформировать ударную группу под командованием Гота. Он почти не имеет транспорта, а с авиацией из рук вон плохо: всего одна боевая группа бомбардировщиков и две истребителей. Манштейн заключил: раньше 9 декабря наступление не начнется, даже если полная катастрофа 6-й армии произойдет немедленно. А такая опасность не исключена. У Паулюса боеприпасы и продовольствие на исходе. [464] Геринг не выполняет обязательства: 30 ноября из 38 транспортных самолетов долетело только 12. Продовольствия, по расчетам ОКВ, хватит только до 5 декабря, боеприпасов крупных калибров — до 12-го{915}.

Генеральный штаб задумал провести операцию по освобождению армии Паулюса двумя этапами. В ходе первого (операция "Зимняя гроза") — пробить, по выражению генштабистов, "просеку для снабжения" и двинуть через нее в "котел" автоколонны. Первая такая колонна грузовиков с горючим стояла наготове. На втором этапе (операция "Удар грома") следовало полностью освободить 6-ю армию. Опасались: способна ли авиация снабдить Паулюса до начала "Зимней грозы" хотя бы минимумом необходимого? В конце ноября уже никто не мог ни за что поручиться: ежесуточно по воздуху перебрасывалось в среднем только 100 т, а требовалось гораздо больше{916}.

Еще больше забот и в ставке Гитлера, и в Новочеркасске стала вызывать угроза советского наступления против 8-й итальянской армии на Среднем Дону. Если оно произойдет до того, как Манштейн добьется решающего успеха, то весь замысел окончится провалом. Более того, если итальянская армия не сдержит атаку советских войск, то они смогут выйти в тыл группе армий "Дон" и даже группе армий "А", застрявшей на перевалах Кавказа.

Манштейн, еще с надеждой, сообщил 9 декабря в "Вольфшанце": при хорошей погоде он двинется на выручку 11-го или 12-го и предполагает 17-го соединиться с окруженными{917}. В журнале военных действий верховного командования появилась запись: "Фюрер весьма уверен, он хочет восстановить прежние позиции на Дону. Его намерение состоит в том, чтобы сорвать первую фазу большого зимнего наступления русских и не позволить им достигнуть решающего успеха"{918}.

10-го Манштейн сообщил, что перейдет в наступление послезавтра. Но на рассвете следующего дня советские войска, руководимые генералом Н. Ф. Ватутиным, атаковали частью сил позиции 8-й итальянской армии.

После полудня 12 декабря в бункере Гитлера собрались его ближайшие помощники. Холодный сырой воздух с запахом хвои проникал в помещение. Все были хмуры и озабоченны. Несколько часов назад на Восточном фронте перешла в так давно ожидаемое наступление группа Гота. Ей предстояло соединиться с армией Паулюса. Одновременно поступили доклады: советские войска атакуют итальянскую армию на Дону. Последнее обстоятельство внушало крайнюю тревогу, и поэтому, когда в дверях рабочей [465] комнаты Гитлера, где все уже расселись за длинным столом с аккуратно разложенными картами, появился Цейтцлер, фюрер вскочил:

— Произошло что-нибудь катастрофическое? — Таков был его первый вопрос, относящийся, как сразу поняли присутствующие, к донскому участку фронта.

— Нет, мой фюрер, — ответил успокаивающе Цейтцлер. — Нет. Манштейн достиг рубежа Аксай и захватил один мост. Атакованы только итальянцы. Они уже бросили все свои резервные батальоны.

— Из-за этой истории, — мрачно и тихо сказал Гитлер, — я больше страдаю бессонницей, чем из-за положения на юге. Неизвестно, что происходит.

— Нужно как можно скорее что-либо сделать, — заявил Цейтцлер. — Если бы русские использовали положение, то уже ночью могла бы произойти катастрофа... Поступают все новые агентурные сведения о подготовке высадки русских в Крыму. Они хотят воспользоваться плохой погодой.

— Это вероятно, — заметил Гитлер. — Может ли наш флот также использовать непогоду?

— В таких условиях невозможно высадиться, — сказал Иодль.

Гитлер вскипел:

Русские это делают, они могут пройти. Мы же в снегопад, при таких же условиях не можем действовать. Это я допускаю, — закончил он. — На русских это похоже.

Все присутствующие старались не говорить о Сталинграде. Они как бы оттягивали неприятный момент. Вот теперь Цейтцлер докладывал о Кавказе.

— Здесь, — он провел пальцем по изображенному на карте выступу фронта у Орджоникидзе, — русские сильно атакуют. Я еще раз оценил обстановку и думаю, что мы должны отступить с этого участка.

— Я боюсь только одного, — ответил Гитлер, — если мы здесь теперь отступим, то потеряем всю технику. Но этого нам совсем не нужно.

— Нет, все, конечно, должно быть планомерно подготовлено. Длинная беседа о всяких деталях на кавказском участке затягивалась. Когда наконец все исчерпалось, разговор сам по себе перешел на Сталинград.

— Здесь события развиваются так, — рука Цейтцлер а быстро скользнула по карте. — Сегодня фельдмаршал Манштейн сообщил мне, что под нажимом русских потерял вот этот мост. Это неприятно, так как тут проходила линия снабжения. Сегодня днем было трудное сражение. Манштейн занял Рычков. Из 8-го кавалерийского корпуса сообщили, что он перешел к обороне. Здесь, наверху, — он показал на северный фас "котла", — еще неясно, что предпримут русские. Против 6-й армии наступление было главным образом вот тут, — палец остановился на участке реки Чир. — Фельдмаршал Манштейн сегодня сообщал о подготовке этого наступления и подтвердил письменным донесением. [466]

— Да, но ведь от него до 6-й армии всего лишь 80 километров по воздуху! — воскликнул Гитлер

Дискуссия затягивалась.

Так, здесь, в Восточной Пруссии, они, еще не теряя надежду на лучшее, пытались разыграть на картах гигантское сражение, происходившее в нескольких тысячах километров от них. Там, в заснеженных просторах между Волгой и Доном, гибли все их планы,

Совещание продолжалось.

— Наша главная ошибка этого года, — заявил Гитлер, — заключалась в том, что мы наступали на Сухиничи{919}.

Не Сталинград и Кавказ, не "генеральное наступление" против Советского Союза в целом, а Сухиничи! Таковы, с их точки зрения, были масштабы просчета.

Теперь говорил Цейтцлер:

— В группе армий "Центр" со снабжением стало несколько напряженно, во-первых, из-за недостатка эшелонов, во-вторых, снова очень усилилась деятельность партизан. Тем более, что выведены соединения СС. Партизаны действуют планомерно{920}.

Гитлер слушал. Он ничего не предлагал. Он хотел понять, что ждет их дальше. Для этого нужно выяснить положение с танками. Сколько имеют их русские?

— По нашим агентурным данным, 4800. Но это, пожалуй, преувеличено.

— А какова численность наших танков на фронте?

Цейтцлер замешкался. Он не взял с собой справки и точно не помнит. В разговор вмешивается начальник организационного отдела Буле:

— Должно быть, тысяча.

— Я думаю, — спохватился Цейтцлер, — 1300.

— Следовательно, соотношение, — заключил Гитлер, — как один к трем.

— В целом, — поспешил успокоить Буле, — у нас все же, вероятно, должно быть 1800-2000.

Они закончили почти четырехчасовое совещание, не приняв никаких решений и оставаясь в тягостном ожидании.

Утром 12 декабря войска генерала Гота двинулись на выручку Паулюса. У железной дороги Тихорецк — Сталинград они потеснили соединения 51-й армии. Штаб группы армий "Дон" сразу же сообщил в ставку об успехе: Гот наступает, а 6-я армия сосредоточивает в южной части "котла" все пригодные к действию танки — их оказалось 60 — и снабдила их горючим, которого могло хватить, правда, только на 20 км марша{921}. [467]

Но стойкость обороны войск генерала Труфанова нарастала, и уже на второй день наступления Манштейн сообщил: со своими двумя танковыми дивизиями он "не сможет добиться решающего успеха", ибо "при широко растянутых флангах не обойдется имеющимися в его распоряжении силами"{922}.

Тревога по поводу нажима Красной Армии на среднем течении Дона, где фронт держали итальянцы, заставила штаб оперативного руководства оставить на плацдарме за Чиром две танковые дивизии, не бросая их на выручку 6-й армии. "Фюрер решил, — сообщал журнал военных действий ОКВ, — что 11-я танковая дивизия останется в ее теперешнем положении на плацдарме Чира, имея в виду двигаться против этого сильного наступления врага, и что кроме 11-й будет подведена 17-я танковая дивизия группы Гота"{923}. Но ведь Гот двигается на выручку Паулюсу, можно ли брать у него войска?

У нас не вызывает сомнений тот факт, что уже вскоре после начала операции "Зимняя гроза" генеральный штаб и Гитлер признали возможным принести в жертву окруженную 6-ю армию, если наступление Красной Армии на Среднем Дону окажется успешным. Пессимистические нотки в докладах Манштейна укрепили руководителей из "Вольфшанце" в их намерениях. Именно в этот день колебаний, 13 декабря, Гитлер впервые высказал мысль о необходимости, "принимая во внимание положение группы армий "Дон", вывести 1-ю танковую армию с Кавказа"{924}, ибо катастрофа на Волге может повлечь такую же катастрофу и южнее. Намерение оставить Кавказ — предмет долгих и давних вожделений — созревало именно теперь, в связи с угрозой советского наступления на Дону и затуханием операции по выручке 6-й армии. Перед нами — убедительное доказательство неразрешимых противоречий, перед которыми стоял генеральный штаб: он оказался не в состоянии справиться с развитием событий и был готов отказаться от своих главных планов.

Но пока не все казалось потерянным. Еще несколько дней верховному командованию суждено было колебаться. Итальянцы удерживали полосу своей обороны. У ставки появился проблеск надежды: русские не имеют сил для крупного удара, думали там, и лишь проводят демонстрацию наступления{925}. Гот сделал новый рывок. Он достиг реки Аксай, а затем его танки подошли к Верхне-Кумской.

— До 6-й армии 48 километров, — пронеслось по фронту.

Но советское командование действовало решительно и точно.

Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии сосредоточила силы для отражения попыток деблокады 6-й немецкой [468] армии. Генерал-полковник А. М. Василевский, возглавивший борьбу против атакующих сил Манштейна, получил разрешение Ставки ввести здесь, на критическом участке, 2-ю гвардейскую армию, генерала Р. Я. Малиновского. Небольшая и ничем не примечательная река Мышкова стала тем вошедшим в историю Сталинградской битвы рубежом, на котором войска генералов Малиновского и Труфанова в ожесточенных боях второй половины декабря 1942 г. остановили прорыв Гота в тот самый момент, когда залпы его орудий уже с великой надеждой слушали войска Паулюса в сталинградском "котле".

И в то же самое время, когда контрудары советских войск затормозили танки Гота, усилился нажим на 8-ю итальянскую армию. От итальянцев пришло сообщение: противник вклинился в позиции дивизий "Равенна" и "Коссериа". В этот период напряжение в гитлеровской ставке достигло предела.

Наконец грянул удар, который потряс до основания все шатающееся здание германской стратегии на юге.

Верховное Главнокомандование Красной Армии решило одновременно с мероприятиями по ликвидации 6-й армии осуществить план расширения фронта наступления. Еще в ноябре была начата подготовка операции Юго-Западного фронта и левого крыла Воронежского фронта по разгрому 8-й итальянской армии на Среднем Дону{926}. С началом наступления Манштейна удар было решено направить в тыл его группировке.

В густом утреннем тумане 16 декабря удар на среднем течении Дона был нанесен. Теперь пламя гигантской битвы охватило еще большее пространство. 18 декабря советские войска Юго-Западного и Воронежского фронтов под командованием генералов Н. Ф. Ватутина и Ф. И. Голикова главными силами смяли и уничтожили итальянскую оборону. Через широкий прорыв двинулся поток советских танковых корпусов. В рокоте мощной армады, неумолимо рвавшейся вперед по заснеженной степи в тыл группе армий "Дон", гитлеровская ставка услышала грозный сигнал победы советского оружия.

"Кризисным днем первостепенного значения" назвал день 18 декабря генерал Варлимонт{927}. Грейнер записал в журнале военных действий верховного командования: "Большое русское наступление против 8-й итальянской армии началось вчера утром и привело к глубокому прорыву центра армии. Враг прорвался также в армейской группе Холидта. Фюрер приказывает отвести фронт на обоих участках на более короткую позицию, потому что здесь его принцип — безусловно удерживать передовую линию — перед лицом бегущего потока итальянцев неприменим"{928}. [469]

Новое наступление Красной Армии создало для гитлеровского вермахта угрозу "Сверх-Сталинграда" (Super-Stalingrad), как это стали называть в ставке, т. е. полного окружения всего южного фланга гитлеровских вооруженных сил на советско-германском фронте, от Дона до Кавказа и Черноморского побережья.

"Так перед рождеством завершилась последняя кратковременная отсрочка, — пишет В. Гёрлиц. — В дни перед сочельником произошла давно ожидаемая катастрофа 8-й итальянской армии. Советы нанесли удар через Дон на юг. Обстоятельства грозили Сверх-Сталинградом, отсечением всей группы армий "А" на Кавказе. Манштейн был озадачен тем, что для него наверняка было самым горьким событием в жизни: он должен был отвести силы Гота, чтобы еще попытаться по меньшей мере заткнуть брешь в глубине". Операция по выручке 6-й армии провалилась. И хотя затем еще несколько дней группа Гота немного продвигалась вперед, она вскоре была накрепко остановлена. Теперь генеральный штаб признал полное бессилие помочь окруженным. Более того, он стал утрачивать интерес к 6-й армии перед лицом надвигающихся еще более грозных событий. Штаб группы армий "Дон" получил разрешение уехать из Новочеркасска в Таганрог. Манштейн, этот "лучший оперативный ум генерального штаба", не смог правильно рассчитать силы. Его армия встретила упорное сопротивление советских войск, а потом подверглась их сокрушительному удару. Теперь он уезжал от злополучной 6-й армии, признавая тем самым свое бессилие и поражение.

Разгром советскими войсками 8-й итальянской армии, быстрое развитие наступления к югу армий генералов Н. Ф. Ватутина и Ф. И. Голикова, угроза "Сверх-Сталинграда" — все это требовало от гитлеровского генерального штаба новых решений. И смысл их мог быть теперь один: полный отказ от каких-либо наступательных действий, немедленный переход к обороне и отступление.

Кризисный день 18 декабря, когда положение 8-й итальянской армии уже и в генеральном штабе оценивалось как катастрофическое, вызвал крайнюю тревогу в Риме. После обеда в ставку Гитлера прибыли высокопоставленные итальянцы: министр иностранных дел граф Чиано и начальник штаба "Командо Супремо" маршал граф Кавальеро.

На следующий день начались бурные переговоры.

"Итальянские гости" находились в ставке Гитлера с 18 по 20 декабря. Главная цель их приезда состояла в том, чтобы убедить Гитлера сделать попытку в "какой-либо форме договориться со Сталиным", т. е. попытаться заключить мир, а потом направить главные усилия вермахта в Средиземноморье. Гитлер отвечал, что нет никакой необходимости добиваться соглашения с Советским Союзом во имя интересов Североафриканского театра. Нужно, "не ослабляя армию на востоке, направить значительные силы к югу". Решительно отвергая предложения о переговорах с Советским Союзом, Гитлер саркастически предложил "вернуть [470] дуче его армию". Он заменит ее тремя немецкими дивизиями, прибывающими из Франции.

Что касается положения в Северной Африке, то все пришли к заключению, что неудачи здесь происходят главным образом из-за срыва союзной авиацией работы итало-германского морского транспорта. Кавальеро добился обещания дополнительной помощи немецкой авиации, а Гитлер настаивал на активизации итальянского флота{929}.

"Когда снова вернулись к положению на донском участке фронта, Гитлер уточнил: он теперь срочно высвободит на Кавказе дивизию СС "Викинг", передаст ее Готу, прикажет Паулюсу оставить Сталинград и сосредоточить силы для прорыва. И тогда он отдаст дуче его армию, а вместо нее введет немецкую армейскую группу: из Франции уже двигаются новые дивизии.

Все это оказалось мечтой. Наступление советских войск на Дону продолжало развиваться и шириться, создалась прямая угроза глубокого охвата всей кавказской группировки. Гот больше не продвигался ни на шаг. 6-я армия почти не получала продовольствия и боеприпасов. Разгром итальянцев стал фактом.

В ночь на 29 декабря решение было принято окончательно: "Группы армий "А" и "Дон" отвести далеко назад и объединить под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна"{930}. Они превращались в группу армий "Юг". Разосланная следующим утром директива Гитлера гласила: "Моим стремлением впредь, как и раньше, остается удержать 6-ю армию в ее крепости и создать предпосылки для освобождения. Вместе с тем необходимо избежать нового "котла" в связи с отступлением союзных войск или отходом наших слабых сил, или в результате созданного в отдельных местах сильного превосходства противника. Кроме того, необходимо путем подвижного ведения боевых действий в отдельных местах вырвать у русских инициативу и снова обеспечить превосходство немецкого руководства"{931}. Группа армий "А" отступала на линию Майкоп — Армавир — Сальск. Группа армий "Дон" получила довольно неопределенную задачу: "сделать все" для освобождения 6-й армии. Отводить свои силы на запад, только "если это будет безусловно необходимо", до линии Константиновская — река Северный Донец{932}. Одновременно Кейтель отдал приказ перебросить с запада на Восточный фронт три дивизии СС.

Наступила новогодняя ночь. Гитлеровская армия, сжигая города, села и деревни, разрушая мосты и дороги, отступала на запад через обледенелые степи, и на горизонте в огнях пожарищ терялись призраки ее завоеваний. [471]

VI

Начальник генерального штаба не сразу ориентировал Паулюса в ситуации, сложившейся после начала успешного наступления Красной Армии на Среднем Дону. Цейтцлер не хотел лишать окруженных последних надежд. Но в 6-й армии очень скоро поняли: прорыв советских войск на Дону — удар в самое сердце.

На совещании 19 декабря Паулюс сказал первому адъютанту штаба армии полковнику Адаму:

— Ваш вчерашний доклад о положении вне "котла" был серьезнее, чем я думал. Посмотрите на карту! Угроза 8-й итальянской армии создается с флангов и тыла. Здесь обороняются только боевые группы, которые должны защищать широкие позиции. Если противник снова перейдет в наступление на этом участке, катастрофа будет еще значительнее, чем нынешняя{933}.

Вскоре наступающие советские войска стали угрожать тылу группы армий "Дон". Они захватили аэродромы, с которых велось снабжение 6-й армии, отодвинули внешний фронт окружения до 250 км и разгромили армию Гота. Все поняли: час пробил.

Отныне все обещания и посулы гитлеровской ставки помочь войскам Паулюса стали пустой болтовней. Взаимоотношения между генеральным штабом в Растенбурге и штабами агонизирующей в сталинградском кольце армии в последние недели ее существования представляли собой смесь цинизма, ханжества и прямого обмана. Сколь далеки эти свойства, характеризующие облик корпорации "генеральный штаб", от идиллических образов, рисуемых теми историками, которые старались сохранить традиции германского милитаризма! И, на наш взгляд, не случайно именно в сталинградском "котле" зародилось движение немецких военных "Свободная Германия". Помимо определяющего факта военного разгрома, немалую роль сыграло, пусть запоздалое, разочарование многих офицеров 6-й армии в режиме третьего рейха, в его руководителях, их программе, методах, пришедшее, наконец, понимание глубокой аморальности и преступности всего того, что совершал нацизм.

В последних числах декабря приятель Паулюса генерал Фелльгибель, начальник связи ставки Гитлера, находившийся в "Вольфшанце", пригласил командира полка связи ОКХ полковника Ван Хоовена и спросил его, знает ли он Паулюса. Услышав отрицательный ответ, Фелльгибель охарактеризовал ему Паулюса как "более теоретика, чем фронтового солдата".

— Передайте ему мой привет и мою безусловную уверенность, что очень скоро я смогу приветствовать его лично.

Ван Хоовену предстояло возглавить всю связь в 6-й армии для подготовки ее самостоятельного прорыва навстречу Готу. [472] Настоятельный совет о прорыве нужно передать Паулюсу от имени Фелльгибеля.

Ван Хоовен 26 декабря прибыл в Новочеркасск. Здесь царила неразбериха: Манштейн со своим штабом переезжал в Таганрог. Полковник стал понимать реальное положение вещей, о котором в ставке Гитлера и генеральном штабе имелось смутное представление. Оказывается, Гот теперь уже не думал ни о каком наступлении, хотя в генеральном штабе считали, что он еще может наступать. Когда Ван Хоовен обратился по поводу своей миссии к начальнику штаба группы армий "Дон", последовал ответ:

— Помощь 6-й армии? Мы едва можем помочь самим себе!

Через три дня посланник Растенбурга стоял перед Паулюсом в землянке около вокзала Гумрак. Привет командующий принял, но рекомендацию — армия должна самостоятельно прорываться из кольца — отклонил. Он не знает общей обстановки. И должен выполнить приказ Гитлера: остаться на месте.

Миссия Ван Хоовена говорила о безразличии гитлеровской ставки к окруженным задолго до их капитуляции. Лишь друзья Паулюса давали какие-то бесполезные советы.

В эти же дни из "котла" в "Вольфшанце" вылетел по распоряжению Паулюса его "лучший боевой генерал" командир танкового корпуса Хубе. Из беседы с фюрером он узнал, что "все еще может хорошо уладиться, готовится большое наступление на февраль 1943 г."{934} В действительности их не ждало ничего, кроме катастрофы. В последнем письме жене 16 января 1943 г. Паулюс писал: "Я, как солдат, стою там, где стою теперь, я выполняю приказ (Ich stehe hier auf Befehl!). Какова будет моя судьба, я не знаю. Я должен ее принять такой, какой даст ее мне бог"{935}.

После войны большинство западногерманских историков подчеркивало этот момент: Паулюс не пробивался из окружения только потому, что "как солдат" точно выполнял приказ Гитлера — стоять на месте.

Как будто забывают, что 6-я армия начиная со второй половины декабря не имела возможности осуществить прорыв ни с помощью Манштейна, попытка которого уже провалилась, ни тем более самостоятельно, ни по приказу Гитлера или совету Фелльгибеля, ни без этих приказов и советов. Состояние армии — моральное, материальное — не давало никаких перспектив на успех. Любая попытка подобного рода означала бы немедленное и полное уничтожение армии. Паулюс находился в стальном кольце и хорошо знал: впереди только капитуляция. Теперь все диктовала Красная Армия.

Гитлер, а за ним руководители генерального штаба слали в "котел" телеграммы, наполненные пустыми, высокопарными фразами об "исторической миссии" 6-й армии, о "высших стратегических [473] соображениях", во имя которых якобы отдаются приказы "держаться до последнего патрона". На самом деле "Вольфшанце" была бессильна бороться с надвинувшейся катастрофой под Сталинградом. Под мощными ударами Красной Армии рушился весь южный участок немецкого фронта. Требование к 6-й армии "держаться" становилось таким же бессмысленным, как и слепое послушание Паулюса.

Конечно, верховное командование стремилось извлечь какую-то выгоду из катастрофической ситуации на юге. "Котел" сковывал на некоторый срок части Красной Армии, а волжская транспортная артерия оказалась временно закупоренной. Но любой частный выигрыш лишь в том случае оправдан, если он оплачивается не чрезмерной ценой.

Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии двинула вперед крупные силы на всем южном крыле советско-германского фронта. Контрнаступление, начатое с берегов Волги и Дона, переросло в январе 1943 г. в общее стратегическое наступление на огромном фронте от Воронежа до Черного моря{936}. 4 января Ставка утвердила план операции по уничтожению немецкой группировки у Сталинграда. 8 января генералы H. H. Воронов и К. К. Рокоссовский предъявили Паулюсу ультиматум: "Всем германским окруженным войскам во главе с Вами и Вашим штабом прекратить сопротивление"{937}.

После того как 6-я армия оказалась в "котле", первым побуждением ее командующего было получить разрешение Гитлера на прорыв{938}. Гитлер отклонил просьбу{939}. Он призвал к фанатизму, жертвенности и верности. Он потребовал "любой ценой удержать позицию, завоеванную столь большой кровью, — Сталинград"{940}. В "котле" с трудом понимали смысл такой задачи. Командир 51-го армейского корпуса Зейдлиц первым предложил Паулюсу не подчиняться приказу Гитлера. Авиационные командиры сомневались в возможности снабдить армию по воздуху.

Генеральный штаб стал создавать легенду жертвенности. [474] Паулюса сравнивали с генералом Йорком, героем 1812 г. Передавали его слова, сказанные в "котле": "История именно сейчас выносит свой приговор". Ставка Гитлера заявляла: 6-я армия отныне называется "Крепость Сталинград". В штабе Паулюса новый пропагандистский трюк прямо назвали глупостью. Острили, лежа в степи под ледяным ветром: "Знаете ли вы по крайней мере, где находитесь? В "крепости"".

Все приказы верховного главнокомандования и генерального штаба сводились к одному: держаться и ожидать выручки — армии Гота. "Воздушный мост" обеспечит снабжение. Но на единственный аэродром в Питомнике грузов поступало все меньше. В декабре дневной рацион хлеба составлял 200 граммов, а в январе — 50. Армия съела всех своих лошадей. Сведения о начавшемся наступлении Гота приподняли дух. Но ненадолго. Вскоре к Паулюсу прилетел личный представитель Манштейна: "Армия Гота встретила очень сильное сопротивление численно превосходящего противника. Она почти не продвигается".

Бедственное положение в "котле", ярко охарактеризованное в книге И. Видера{941}, очевидца событий, толкало генералов 6-й армии к единственному решению — капитуляции. В конце января 1943 г. такие требования шли к Паулюсу со всех сторон. Они усилились после 26 января, когда советские войска, наступавшие с запада, соединились на Мамаевом Кургане с частями 62-й армии и расчленили окруженных на две части. С обороной на севере штаб Паулюса потерял связь, армейские корпуса остались без всякой поддержки.

Наступающие советские дивизии все больше сдавливали оба "котла". Генералы, оставшиеся без войск, в состоянии тупого безразличия сидели в помещении городской тюрьмы. Среди них — командиры корпусов Зейдлиц, Пфеффер и Шлёмер, командиры дивизий Дебон, Лейзер, Даниэльс.

...На столе полковника Адама в штабе армии утром 27 января зазвонил телефон. Генерал Шлёмер хотел говорить с Паулюсом. Шлёмер сообщил о состоянии войск — полностью обессилены и больше не способны сопротивляться — и попросил согласия на капитуляцию. Паулюс сослался на свой приказ удерживать позиции и положил трубку.

Через полчаса в подвал, где находились Паулюс и Адам, вошел генерал-лейтенант Шмидт, начальник штаба. Он возбужденно рассказал о телефонном разговоре с полковником Мюллером, начальником штаба 14-го танкового корпуса.

— Господин генерал-полковник, 14-й танковый корпус носится с мыслью о капитуляции. Мюллер говорит, что у войск силы исчерпаны, нет боеприпасов. Я ему ответил, что мы обстановку [475] знаем, но ведь, как и раньше, будет действовать наш приказ "продолжать борьбу, капитуляция исключена". Кроме того, я хотел бы порекомендовать вам лично разыскать этого генерала и поговорить с ним. Паулюс согласился. После возвращения он говорил Адаму:

— Все находящиеся там офицеры жаловались на Шмидта. На справедливые вопросы и предложения они получали только грубые ответы. Все говорили о своих полностью разгромленных дивизиях. Боевые группы сами устанавливают связь с противником и капитулируют. Никто не знал, удерживает ли позиции его сосед. Чтобы прекратить бесполезное кровопролитие, они просят приказа о всеобщей капитуляции армии.

— Какой ответ вы дали, господин генерал-полковник?

— Я еще раз обратил внимание генералов на приказ Гитлера. Речь идет о каждом дне и каждом часе, на которые мы сковываем крупные силы противника.

Но теперь никто ни и малейшей мере не верил ни Гитлеру, ни Паулюсу. "Гитлер — преступник, — услышал Паулюс в беседе с подчиненными. — Так же, как обманывали нас, так будут обманывать немецкий народ"{942}. Это понимал и Паулюс, но оставался послушным.

События последних дней ничего не изменили. Генеральный штаб сухопутных сил вновь и вновь приказывал держаться. При дальнейшем расчленении "котла" его отдельные части подчиняются "непосредственно и лично Гитлеру!" Такой вздор подавался как новое "гениальное решение фюрера". Разбитые дивизии не могли сопротивляться. Десятки тысяч раненых оставались без помощи. 29 января стало известно: генерал-лейтенант Шлёмер и другие генералы приняли советских парламентеров и вели с ними переговоры о капитуляции. Шмидт пригрозил военным судом. Паулюс все еще демонстрировал "верность фюреру" и послал ему 30 января поздравление с десятилетием прихода к власти. "Над Сталинградом, — писал он, — еще развевается знамя со свастикой". Но ненавистное знамя уже давно было смято гусеницами советских танков, а командующий 6-й армией в темном подвале универмага ждал исхода. И он наступил. В дверях подвала перед генералом Паулюсом появился генерал Росске, командир дивизии, оборонявшейся в центре города: "Дивизия больше не в состоянии оказывать сопротивление. Русские танки приближаются к универмагу. Конец настал".

Паулюс и его штаб провели в подвале последнюю ночь. Они уже никем и ничем не руководили. 31 января перед рассветом начальник штаба Шмидт вошел в помещение и подал телеграмму Гитлера о возведении командующего 6-й армией в чин генерал-фельдмаршала. [476]

— Это, вероятно, должно означать приказ о самоубийстве, — хладнокровно сказал Паулюс, прочитав телеграмму. — Однако такого удовольствия я ему не доставлю{943}.

Утром 31-го командование 6-й армии заявило о готовности капитулировать. Паулюс принял условия капитуляции. К вечеру он и его офицеры уже находились в штабе Донского фронта. 2 февраля прекратили сопротивление последние остатки разгромленной 6-й армии.

VII

Сталинград означал для нацизма страшный, ни с чем не сравнимый удар. Сколь ни глубоким был кризис, вызванный поражением под Москвой, его удалось преодолеть и организовать в 1942 г. новое "генеральное наступление". На это наступление возлагались все надежды и в политическом, и в экономическом, и в военном, и в психологическом плане. Здесь провал был недопустим, альтернативы не имелось. Ситуация, с точки зрения рейха, представала так: все или ничего.

И когда утром 3 февраля 1943 г. немцы услышали по радио сводку верховного командования об окончании сражения под Сталинградом и прочитали в газетах о "героической гибели 6-й армии", многие из них поняли: ничего.

Под Сталинградом вместе с уничтоженными 32 дивизиями, с ликвидацией южного фланга "Восточного фронта" рухнули все надежды на победу над Советским Союзом, на завоевание Ближнего Востока, на походы в Азию и Африку, на штурм всеми силами Британской империи и на многое другое. И конечно, со всем этим вместе взятым развеялись в прах мечты о мировом господстве. Словом, исчезло именно то, во имя чего существовал третий рейх. Теперь не оставалось надежд, что внешнеполитическая доктрина и программа фашизма, во имя реализации которой он подготовил и развязал войну, когда-либо воплотится в жизнь. Все обещания немецкому народу, все призывы оказались ложью, а реальностью стали колоссальные потери, жертвы, лишения, бесконечные колонны пленных, бредущих по заснеженной морозной сталинградской земле.

Сталинград сплел в единый тугой узел многие связи, причины и следствия, определявшие дальнейшие перспективы и судьбы фашизма. Этот узел был разрублен так, что отныне история германского фашизма как бы разделилась на две части. Ее "послесталинградский" период мог быть отныне в общем и целом путем только в одном направлении — к полной катастрофе.

Этот путь и открыл Сталинград, ставший вершиной и логическим завершением всей той беспримерной по героизму и неимоверно [477] тяжелой борьбы, которую вел против всей общественно-политической и военной системы фашизма советский народ с 22 июня 1941 г.

Но нацизм не был бы самим собой, если бы после катастрофического удара не принялся бы с еще большей энергией спасать то, что мог спасти, и выправлять положение.

Сообщив народу о гибели 6-й армии, нацисты постарались прежде всего придать всему этому некую героическую окраску в духе излюбленных ими лубочных картин древнегерманского эпоса. Кощунственно называя преступно брошенных ими на бессмысленную смерть солдат "защитниками Европы от большевизма", нацистские политики и пропагандисты стали изображать сталинградскую катастрофу как некую "жертву Германии во имя спасения Европы", как "пример для всех немцев", как образец выполнения долга перед фюрером и т. п. Они хотели превратить Сталинград в огромную пропагандистскую акцию для "поднятия духа", "поддержания веры" и устрашения внутри страны. Наряду с этим, они очень боялись падения своего престижа перед союзниками, что могло подтолкнуть их к попыткам как-то выйти из коалиции. Поэтому они стали с особой настойчивостью повторять, что только рейх может защитить каждого из них от "большевистского нашествия" и от гибели.

После сталинградской победы весь капиталистический мир приступил к переоценке Советского Союза. Новые, внезапно открывшиеся для этого мира возможности социалистического государства говорили об изменении соотношения сил между социализмом и капитализмом, заставляли иначе взглянуть на перспективы хода и на возможные результаты войны.

Сталинград с потрясающей яркостью озарил меняющееся распределение мировых сил. Он стал тем событием, от которого начался отсчет победы социализма над фашизмом. Сталинград превратился не только в военную победу социализма, но и в очень важный пункт нового этапа борьбы двух социально-политических систем, которая завершилась после окончания войны непредвиденными для империализма результатами.

Победа Красной Армии под Сталинградом стала важнейшим событием в достижении коренного перелома в ходе второй мировой войны и означала важный этап на пути к сокрушению Советским Союзом гитлеровской Германии. Утрата армиями фашистского блока четвертой части всех сил, действовавших на советско-германском фронте, вызвала сильнейшее обострение противоречий в лагере агрессоров и серьезно повлияла на внутреннее положение стран — сателлитов гитлеровской Германии. Вместе с тем Сталинградская битва и неразрывно связанное с ней успешное для Красной Армии сражение за Кавказ значительно укрепили позиции США и Англии на Ближнем Востоке и в бассейне Средиземного моря, облегчили им победу в Северной Африке. Япония и Турция окончательно отказались от вступления в войну [478] против Советского Союза на стороне третьего рейха. Фашизм потерпел сокрушительное поражение.

Нацистские правители после сталинградской катастрофы объявили в Германии трехдневный траур. Миллионы людей в городах и селах охватывал страх перед свершившимся и надвигающимся.

Третий рейх отпевал свою 6-ю армию под зловеще приподнятые звуки вагнеровской "Гибели богов" и потрясающие бетховенские траурные марши. Горький парадокс истории, или, если угодно читателю, ее противоречие, заключался в том, что великие творения "другой" Германии должны были служить Германии "этой". Гениального немца, призывавшего человечество к радости своей бессмертной Девятой симфонией, чьими последними словами было: "Больше света", теперь кощунственно заставляли утверждать силы тьмы. И даже в какой-то мере понятное горе простых людей, оплакивавших солдат, не снимает этого противоречия, ибо даже последний солдат 6-й армии вынужден был исполнять волю тех, кто захватил власть в Германии и вел ее к катастрофе. Но вечное не может служить преходящему и преступному. Сталинград прокладывал путь в новую эру. И для Германии.

Перед лицом неразрешимых проблем

I

Разгром под Сталинградом и последующее широкое наступление Красной Армии, поражения в Северной Африке и на Средиземном море поставили гитлеровское руководство перед новыми проблемами. Катастрофические удары, полученные на Восточном фронте, потеря Германией инициативы в ведении войны, угроза возникновения новых фронтов — все это вызвало необходимость коренного пересмотра нацистской военной политики и стратегии.

Новые задачи, перед которыми стояло военное руководство рейха, охватывали круг самых больших проблем: как восстановить фронт на Востоке; как дальше вести коалиционную войну; каким образом защитить промышленные центры в оккупированных странах и в рейхе от ударов с воздуха; каким путем сохранить позиции в Северной Африке и Средиземноморье, закрепиться на Балканах — здесь положение казалось шатким. Требовалось найти ключ к разрешению нарастающих противоречий с союзниками, обеспечить морскую блокаду Англии, бороться с национально-освободительным движением во многих странах Европы и думать о ряде других аспектов быстро усложняющейся обстановки. Но прежде всего стояла задача: стабилизировать рухнувший южный участок Восточного фронта, как-то остановить непрерывно идущее здесь отступление. [479]

Все эти вопросы предстояло решать в условиях поражений и общей потери стратегической инициативы.

Способен ли был генеральный штаб решить все возникшие перед ним многочисленные проблемы и прежде всего вернуть инициативу? Мог ли рассчитывать на перелом в ходе войны?

Мы подошли сейчас к такому периоду истории нацистского военного руководства, когда имеются основания говорить о начале глубокого общего кризиса всей военной системы третьего рейха, верховного командования и его стратегии. Кризис определялся тем, что после Сталинграда с особой силой и ясностью обнаружилось несоответствие потенциала третьего рейха не только общим, но и частным военно-политическим целям фашистского руководства. Советский Союз в результате высоких темпов технического прогресса военной промышленности, быстрого роста производительности труда выпускал значительно больше военной техники и вооружения, чем гитлеровская Германия. В 1943 г. советская военная промышленность позволила Красной Армии достичь на советско-германском фронте превосходства над гитлеровской армией в боевой технике и вооружении. С каждым годом советская военная промышленность наращивала темпы производства, демонстрируя тем самым неоспоримые преимущества социалистической экономики над государственно-монополистической экономикой фашистской Германии.

Каждая новая военная кампания требует изменения или уточнения стратегических решений. И вот, подойдя в повествовании к началу 1943 г., мы изучаем все доступные нам документы, сопоставляем их друг с другом и с реальным ходом событий и убеждаемся: военное руководство Германии теперь не смогло разработать единый и четкий стратегический план дальнейшего ведения войны, который хотя бы приблизительно намечал контуры ее окончания. Дело, конечно, не в какой-нибудь внезапной потере способностей Иодлем или Варлимонтом, Кейтелем или Цейтцлером — они оставались опытнейшими стратегами агрессии, — а в том, что война переставала им подчиняться.

Фашизм продолжал вести агрессивную, несправедливую войну. Его политические цели оставались прежними. Однако возможности стратегии для выполнения этих целей значительно уменьшились. Нацистский режим напрягал все силы, чтобы обеспечить необходимый для ведения войны экономический уровень. Но, несмотря на гигантский вывоз из оккупированных стран материалов, сырья, оборудования заводов, рабочей силы и т. д., борьба против Советского Союза еще более ухудшала экономическое положение Германии, что непосредственно влияло на состояние вооруженных сил, на моральный дух армии. В таких условиях гитлеровское военное руководство и приступило к выработке дальнейших планов ведения войны.

Складывание новых стратегических концепций происходило постепенно, в зависимости от развития событий, начиная с января [480] до весны 1943 г. Первым свидетельством меняющегося характера нацистской стратегии следует считать выступление Гитлера в ставке "Вольфшаяце" 10 января 1943 г.

Вечером того самого дня, когда советские войска начали последнее наступление под Сталинградом, Гитлер произнес в своей ставке трехчасовую речь перед румынскими союзниками. Он изложил "новый взгляд" на принципы дальнейшего ведения войны, выработанный совместно с генеральным штабом. Вместе с Антонеску и вице-премьером Румынии здесь находились начальник румынского генерального штаба Штефля, Риббентроп, Кейтель, Иодль и Цейтцлер — вся высшая военная иерархия. Все ждали от фюрера чего-то нового, соответствующего моменту.

Гитлер начал с оценки "современного этапа борьбы": "Если Германия на Западе или Германия и ее союзники на Юге и Востоке будут разбиты, результат будет одинаковым: англосаксы в любом случае станут победителями лишь теоретически, ибо при поражении стран оси и их союзников Россия на всем континенте станет настолько сильной, что англосаксы потеряют здесь всякое влияние".

Далее следовали пространные рассуждения о функциях гитлеровского рейха как "защитника Европы от угрозы большевизма". Почему именно теперь, во время сталинградской катастрофы, нацистский главарь в полном согласии со своими военными советниками с особой силой принялся трубить в фанфары антикоммунизма, занимаясь пропагандой даже в самом узком кругу своих единомышленников?

Перед мрачной перспективой поражения гитлеровцы решили взяться за старое. Они не забыли тех времен, когда, играя на страхе перед "коммунистической угрозой", так легко вырывали одну за другой уступки западных держав, разделяли антифашистские силы Европы и дешевой ценой добивались своего. Не удастся ли все снова, если применить испытанное оружие? Не внесет ли оно раскол в антигитлеровскую коалицию? Не поможет ли оно запугать сателлитов, для которых Сталинград стал чрезмерным испытанием и подтолкнул к пересмотру вопроса о дальнейшем участии в злополучной войне? Да, именно все это имелось в виду. До Сталинграда они — завоеватели; после разгрома они все больше начинают думать, как удержать захваченное. Мобилизовать рейх на бескомпромиссное продолжение борьбы, вывести из шокового состояния и направить по тому же пути союзников, продлить свое господство и припугнуть западные державы, играя на их самой слабой струне, — таков подтекст несколько видоизмененной военно-политической концепции Гитлера и его генерального штаба.

Напугав таким образом тех, кто, по его мнению, мог испугаться, Гитлер ставит вопрос: какие же обязанности принимает на себя теперь Германия? "Если в связи с такой обстановкой, — говорил он, — Германия и ее союзники вынуждены продолжать [481] борьбу, то речь идет о борьбе за существование, а не о войне за овладение территорией"{944}.

Предельно ясно и просто. Именно здесь происходит смена лозунгов. Третий рейх, заливший кровью всю Европу, объявляет, что борется "в защиту" распятой им Европы. Спекуляция на антикоммунизме снова становится политическо-пропагандистской тенденцией номер один.

Отныне и до конца войны фашизм неизменно утверждал, что ведет "оборонительную войну". Но что могло быть лживее подобного тезиса? Со стороны фашистского блока и его главарей война вплоть до самого окончания была продолжением их преступной захватнической политики. Ее политическое содержание ни на йоту не изменилось и не могло измениться, когда под ударами Советского Союза и других стран антифашистской коалиции гитлеровский рейх был брошен в оборону. Война со стороны фашистской Германии и ее союзников по своему политическому содержанию оставалась такой же, как была, ибо ее по-прежнему вели те же классы, ставившие перед собой те же политические цели.

Однако тогда, после Сталинграда, нацисты хотели убедить своих союзников в другом.

...Гитлер продолжал: в теперешней гигантской длительной борьбе, обороняясь против этого нового штурма, успех или неуспех надо оценивать не по отдельным актам, а после общего развития событий{945}.

Вот еще один "ударный" пункт, направленный в адрес сателлитов. Не ждите победы, не спрашивайте о ней, не думайте о ближайших перспективах, а безропотно сидите в разваливающейся фашистской колеснице. Далее следовал многословный обзор хода войны, от ее начала до Сталинграда, представлявший собой смесь лжи, хвастовства и самооправданий. Наконец Гитлер перешел к главному: оценке современного военного положения и к прогнозам. И здесь он не мог не начать с признания возможных катастрофических последствий поражения в войне с Советским Союзом.

— В этой борьбе имеется только одна открытая рана: Россия. В настоящий момент представляет собой важнейшую область треугольник Ростов, Сталинград, Кавказ. Следует иметь в виду эту главную проблему и при ее решении не находиться под впечатлением отдельных событий большой драмы. В кризисное время надо сохранять железные нервы.

Гитлер признал:

— Если бы Германия потеряла 2/3 своего производства железа, 80-85% нефтяных источников и весь коксующийся уголь, то ее положение было бы отчаянным. Но сейчас, — убежденно [482] продолжал он, — в такой ситуации как раз находится Россия. Хотя Россия располагает добычей железа на Урале, но коксующихся углей для изготовления стали из этой железной руды она не имеет. Недостаток продуктов питания и недостаток в людях создают дополнительные трудности, которые в конечном счете приведут ее к гибели{946}.

Такими неуклюжими заверениями нацистский лидер пытался поддержать дух своих потрясенных сообщников. Но ведь именно в 1943 г. Советский Союз развернул мощные силы, добился крупного успеха в производстве оружия, что вскоре обеспечило его решающее военное превосходство над Германией. И даже учитывая пропагандистскую направленность выступления Гитлера, нельзя не, прийти к заключению, что германское военное руководство снова допускало просчет в смысле оценок противника.

Каковы же перспективы войны? Что мог теперь нацистский режим обещать союзникам, армии, народу?

Читаем запись речи:

"Если ему, фюреру, поставят вопрос, как и когда может закончиться война, он скажет, что это, вероятно, единственный вопрос, на который во всей истории не мог дать точно ответа ни один государственный деятель или полководец... В таком большом конфликте, как теперешняя мировая война, необходимо только отчетливо видеть цель, ясно представлять предпосылки достижения этой цели и заботиться об ее осуществлении. Главное — духовное самообладание, т. е. фанатическая решимость ни при каких обстоятельствах не капитулировать"{947}. Отчаянные заклинания "держаться до конца", призывы к фанатизму вместе с террором и разнузданной фашистской пропагандой — вот что могла предложить своим сателлитам и своему народу фашистская система, потрясенная до основания могучим сталинградским ударом.

Только такие перспективы и мог нарисовать верховный главнокомандующий фашистского блока в тот самый день, когда Красная Армия нанесла последний сокрушительный удар под Сталинградом. Единственное, что становилось очевидным из "новой" программы, — фашизм не капитулирует. Он будет вести борьбу с беспощадной жестокостью и крайним напряжением сил до конца.

Последующие события подтвердили смысл речи Гитлера, произнесенной 10 января в "Вольфшанце".

Отныне гитлеровское руководство объявило, что Германия вступает в "тотальную войну". Это означало еще большее усиление власти монополий, еще большее закручивание пресса террористической власти фашистского государства, еще большую эксплуатацию германского народа и, наконец, еще более широкую мобилизацию ресурсов третьего рейха для продолжения войны. [483]

Геббельс 18 февраля 1943 г. исступленно кричал в Спортпаласе перед накаленной тысячной аудиторией фашистских активистов, пропагандистов и различных "фюреров":

— У нас две возможности: капитулировать или вступить в тотальную войну. Хотите ли вы капитуляции?

— Нет! Нет! — ревел зал.

— Хотите ли вы тотальную войну?

— Да, да!

А в тиши "Вольфшанце" генералы тем временем искали выхода из кризисной ситуации.

Уже в первые дни борьбы под Сталинградом Роммель на свой риск и страх пытался разъяснить Гитлеру, Кейтелю, Иодлю, что необходимо уйти из Северной Африки, но поддержки не получил. Фельдмаршалы Манштейн и Мильх после Нового года деликатно намекнули фюреру: в данное время ему лучше было бы сконцентрировать все свое внимание на экономических и политических задачах, а для вермахта и для руководства Восточным фронтом назначить отдельного верховного главнокомандующего. Гитлер призвал Манштейна к порядку и, конечно, согласился с руководителями ОКВ, Геббельсом и Герингом, убежденными, что Гитлеру, наоборот, нужно сосредоточиться на военных делах.

Чем хуже шли дела, тем больше нацисты заботились об укреплении диктатуры. Они старались репрессиями заглушить растущее недовольство в народе и армии, заставить "непоколебимо верить в победу" и в "безупречность военного руководства".

Гибель 6-й армии совпала по иронии судьбы с десятой годовщиной прихода нацистов к власти. Гитлер не покинул главную квартиру и по радио обратился к стране. Когда он узнал, что 24 генерала и около 2500 офицеров взяты в плен Красной Армией, его ярость не имела границ: тот, кто сражается на Восточном фронте, обязан победить или умереть. Паулюс должен был покончить самоубийством. Но Паулюс не выдержал, по выражению Гёрлица, "у самого порога бессмертия".

После катастрофы под Сталинградом гитлеровская верхушка оказалась вынужденной начать реорганизацию вооруженных сил, чтобы приспособить их к изменившейся коренным образом обстановке. Развитие танковых войск возлагалось на Гудериана, которого Гитлер вернул, назначив 28 февраля 1943 г. "генеральным инспектором". Новые типы танков — "тигр" и "пантера" — все шире поступали в войска. Велись работы по созданию управляемых ракет, которыми предстояло заменить ослабленную бомбардировочную авиацию дальнего действия. В то время как в США особое внимание обращали на конструирование атомной бомбы, в Германии этот проект почти не разрабатывался и в общем считался ненужным. Кроме того, изгнание из третьего рейха ряда крупнейших ученых крайне затрудняло исследования в области ядерной физики. Решались главным образом технические проблемы сегодняшнего дня. Мессершмитт продемонстрировал проект [484] реактивного самолета, В 1944 г. немецкая авиационная промышленность смогла создать первые образцы истребителей с большими скоростями. Рассчитывали, что с их помощью удастся приостановить налеты англо-американских бомбардировщиков. Началась длительная доработка новых конструкций. Но все это были проекты, а время летело.

Важнейшей теперь стала проблема подготовки резервов. Красная Армия перемалывала главные силы вермахта. С начала войны против Советского Союза по 30 июня 1942 г. немецко-фашистская армия потеряла 1965 тыс. человек, а по 30 июня 1943 г. — 3965 тыс.{948} Постоянный некомплект полевых войск по сравнению с нормами военного времени{949} достигал 650 тыс. человек. Путем сокращения этих штатных норм и перевода большинства дивизий с 9 на 6-батальонный состав, некомплект был уменьшен, но все же превосходил все, что бывало, в этом отношении прежде.

В начале 1943 г. армия была разбросана на огромных пространствах Европы{950}. По требованию верховного командования в первое полугодие 1943 г. было мобилизовано для вермахта дополнительно 800 тыс. человек, в том числе 200 тыс. изымалось из хозяйства, связи и горной промышленности; призывалось по 100 тыс. человек резервистов с 1901 по 1905 г. рождения и с 1906 по 1922 г.{951} Однако и этого набора сухопутным силам не хватало. Пришлось прибегнуть к мобилизации мужчин 1897 — 1900 гг. и даже приступить к медицинскому освидетельствованию родившихся в 1894-1896 гг.{952}Пятидесятилетние солдаты первой мировой войны понадобились фюреру, чтобы спасать положение! Кроме того, в армию призывались 80 тыс. из персонала железных дорог{953} и 1370 человек из пограничной стражи{954}. Столь значительный призыв позволил до поры до времени покрыть некомплект личного состава и восполнить тяжелейшие потери на Восточном фронте. Но качество солдат резко ухудшилось. Кроме того, мобилизация наносила удар по экономике страны. Для сельского хозяйства, связи и военной промышленности теперь требовалось более 5 млн. человек. Призыв резервистов из сельского населения ставил под угрозу снабжение страны и армии. Создавалось крайнее напряжение в других отраслях экономики. Для администрации вводилась 60-часовая неделя, рабочее время [485] на предприятиях военной промышленности "добровольно" удлинялось. На заводы все чаще привлекались женщины. Наконец, в самых широких размерах стал использоваться труд военнопленных и иностранных рабочих. Третий рейх стал гигантским застенком, где миллионы иностранных рабочих в нечеловеческих условиях вынуждены были трудиться во имя продолжения войны за нацистское господство.

По инициативе военных и партийных руководителей Гитлер 13 января подписал указ "о широком привлечении мужчин и женщин для задач обороны рейха". Появился "Комитет трех" в составе Бормана, Кейтеля и начальника рейхсканцелярии Ламмерса, на который возлагалось руководство оборонительными работами{955}. Поскольку росли потери от воздушных налетов, 19 января Гитлер приказал Герингу усилить противовоздушную оборону Лейпцига, Дрездена, Веймара, Касселя. Создавалась "противовоздушная милиция", в которую привлекали молодежь с 15-летнего возраста. В конце месяца последовала новая мера: на дальних восточных и юго-восточных подступах к рейху устанавливались "зенитные батареи тревоги".

Падение морального духа армии после Сталинграда стало проявляться в многочисленных нарушениях дисциплины. Цейтцлер передал 24 февраля приказ Гитлера: недисциплинированность пресекать самыми жестокими мерами. Виновных расстреливать на месте{956}.

Разгром под Сталинградом дал толчок усилению оппозиции гитлеровскому режиму в вермахте. Об этом достаточно убедительно свидетельствует военно-судебная статистика третьего рейха. Если в первом квартале 1940 г. за "военные преступления" в трех видах вооруженных сил было осуждено 10256 человек, то в первом квартале 1943 г. — 42646. После Сталинграда в сухопутных поисках из каждых 100 тыс. человек военнослужащих 426 осуждались военно-полевым судом, на флоте — 627 человек, а в военно-воздушных силах, считавшихся самым "национал-социалистским" родом войск, — 830 человек. Если в первые месяцы войны против Советского Союза было вынесено 104 смертных приговора военнослужащим, то во втором квартале 1943 г. — 911{957}. Элементы оппозиции постепенно вызревали и в среде офицеров генерального штаба. Генерал Бек оставался, как и до войны, ее центральной фигурой.

Боевая мощь войск на фронте в начале 1943 г. понизилась. Находившаяся на северном участке советско-германского фронта 16-я армия доносила в январе 1943 г.: из тяжелого противотанкового оружия она располагает только восемью штурмовыми [486] орудиями, Недостаток в вооружении составлял 25% карабинов, 18% пулеметов, 24% легких гранатометов, 33% тяжелых пехотных орудий, 26% тяжелых полевых гаубиц. Положение с боеприпасами позволяло лишь обороняться на спокойном участке фронта, а ведение крупных операций исключалось{958}.

Красная Армия выбила массу немецких танков. На 23 января 1943 г., по данным ОКВ, на всем Восточном фронте имелось, всего лишь 495 исправных и готовых к вводу в бой танков, в том числе в группе армий "А" — 34; в группах армий "Дон" и "Б" — 291; в группе армий "Центр" — 167; в группе армий "Север" — 3{959}. По заключению В. Хубача, "в связи с таким положением преимущество в поставках вооружения отдавалось дивизиям, сражающимся на Восточном фронте". Но ограниченность материальных средств не позволяла быстро оснащать дивизии Восточного фронта даже в условиях, когда им отдавалось предпочтение перед другими фронтами. Так, снова создаваемая во Франции 6-я армия смогла получить сначала только личный состав, а вооружение — значительно позже. В таких условиях для дивизий других фронтов оставалось еще меньше средств.

Проводя широкую мобилизацию под лозунгом тотальной войны, верховное командование в конечном счете постепенно улучшило общее состояние армии. Крайне остро стоял вопрос о восстановлении бронетанковых войск. Гудериан получил задачу организации и обучения подвижных, прежде всего танковых, соединений. Вскоре число действующих танков на Восточном фронте удалось довести до 1600, а к началу немецкого наступления под Курском — до 5 тыс. К тому же времени число танков на других фронтах увеличилось почти до 1000{960}. Средние ежемесячные потери танков — 500 — стали покрываться из текущей продукции{961}.

Принятые меры позволили нацистской Германии к лету 1943 г. значительно повысить боеспособность вооруженных сил.

II

Времена молниеносных побед сделались уже достоянием истории. Наступила пора, когда всем обитателям "Волчьего логова" приходилось менять образ мышления. Не марш вперед, не блицы, и оборона. Не захваты, а удержание захваченного. И главный вопрос: каким путем укрепить гигантский оборонительный фронт "Крепости Европа" — так стали теперь называть гитлеровцы [487] поглощенную ими часть континента, — восточная часть которого пылала и рушилась.

Катастрофа на юге советско-германского фронта представляла собой, безусловно, главный фактор всей стратегической обстановки. Растянутый Восточный фронт теперь высасывал из Европы все больше и больше последних свободных германских резервов. Все мало-мальски боеспособное двигалось в 1943 г. на Восток. А обратно, "в порядке обмена", провозглашенного верховным командованием как обязательное условие переброски дивизий в Россию, ковыляли разбитые обломки, почти без техники, потрясенные и измученные "настоящей войной", которую вела против вермахта Красная Армия.

6 января 1943 г. штаб верховного командования решил срочно направить из Франции на Восток шесть дивизий, занятых охраной побережья. Им предстояло высвободить на северном или центральном участке советско-германского фронта несколько наиболее опытных "восточных соединений", которые отправлялись к решающему — южному участку фронта{962}. 16 января Гитлер распорядился о "быстрой и широкой переброске автотранспорта к Восточной армии"{963}. Генеральный штаб сухопутных сил видел на Востоке угрозу отовсюду. В конце января он стал бояться советских десантов в Крыму, на Украине и на Кубани. Последовал приказ "всеми средствами усилить оборону побережья Крыма". То же относилось к побережью между румынской границей и Крымом, особенно к Одессе{964}. Но сюда оказалось возможным направить только один батальон из Запорожья.

Главным источником пополнения Восточного фронта оставалась Западная Европа. Оттуда двигались в Россию все новые войска. 15 февраля последовал приказ об отправке до 20 марта на Восточный фронт пяти дивизий{965}. На следующий день ОКВ подтвердило генеральному штабу сухопутных сил: "Необходимо назначать для Востока возможно более крупные силы"{966}. Всего в 1943 г. из Франции, Бельгии, Голландии, а также из рейха были переброшены главным образом против Красной Армии 31 пехотная дивизия, 16 танковых и моторизованных дивизий{967}.

В Африке и на Средиземном море германские позиции утратили основу. Победа 8-й британской армии под Эль-Аламейном лишила германо-итальянское командование в Северной Африке последних надежд завоевать Египет и пробиться к Суэцу. [488] Разгромленную итальянскую армию теперь нельзя было вернуть к жизни. Роммель со своим Африканским корпусом понес невосполнимые потери. После того как союзники прочно захватили инициативу в свои руки, полное поражение Роммеля становилось только делом времени. Снабжение из итальянских портов висело на тонкой нити часто прерываемых морских коммуникаций, которая могла оборваться в любой момент. Тогда германские и итальянские войска останутся в пустыне без хлеба и боеприпасов. Правда, в конце 1942 г. для снабжения Африканского корпуса были предоставлены, дополнительные суда и появилась кое-какая надежда. С середины января флот перебросил в порты Северной Африки 60 тыс. т грузов, а в феврале — 80 тыс. т{968}. Однако ежемесячная потребность достигала внушительной цифры — 150 тыс. т и удовлетворялась только наполовину{969}.

Кессельринг, назначенный теперь командующим германскими силами в бассейне Средиземного моря, докладывал 12 января 1943 г. Герингу об отсутствии необходимого количества конвойных судов для сопровождения транспортов и настаивал на возможно более широком использовании небольших транспортных кораблей, которых тоже не хватало. Он требовал многого: и немедленно улучшить противовоздушную оборону портов Палермо, Неаполя и Туниса, и усилить подводный флот в Средиземном море, и улучшить организацию управления, и снабдить оружием. Но в январе генеральный штаб смог пообещать Африканскому корпусу лишь присылку через месяц 40 противотанковых пушек, двадцати двух офицеров для пополнения резерва и одной пехотной бригады{970}.

Все отлично понимали: если бы не Сталинград — в Африке шло бы иначе. Как не хватало здесь хотя бы части из тех транспортных самолетов, которые пытались пролететь сквозь огневые завесы советской зенитной артиллерии к окруженной 6-й армии и гибли над снежными равнинами!

Борьба за Тунис, на которую возлагались большие надежды и в "Вольфшанце", и в Риме, не принесла никаких ощутимых результатов. Командующий наспех созданной в Тунисе 5-й танковой армией генерал Арним развил активность бумажного толка: он слал письмо за письмом Кессельрингу и Кейтелю, бесплодно взывая о подкреплениях, транспорте и снабжении. 17 января он получил многозначительный ответ Кейтеля. Шеф ОКВ "обращал внимание", что "не все желания можно удовлетворить, ибо в настоящее время дать нечего"{971}.

Вновь назначенный в Африку итальянский генерал Мессе — номинальный командующий союзными силами — жаждал славы и [489] строил планы "решительного наступления" с позиции Марет. Но более опытный Варлимонт после поездки на африканский фронт представил ОКВ 15 февраля доклад, в котором будущее изображалось в самых пессимистических тонах. "Наше положение, — сообщал он, — возможно сравнить с картонным домом... Остается недостаток сил на растянутом фронте, недостаток резервов, артиллерии, продовольствия, боеприпасов, горючего"{972}. Он писал о неспособности 5-й танковой армии фон Арнима выдержать сильный удар, о бесперспективности обороны позиции Марет, если сражающиеся здесь войска не получат подкреплений, о том, что "на итальянцев, которые плохо вооружены, положиться нельзя"{973}. Но по сравнению со всеми недостатками, вновь подчеркивал Варлимонт, "решающим остается недостаток снабжения". Он приходил к выводу: "В итоге получается, что вопросы снабжения должны стать главными для дальнейших решений, так как ни ожиданием, ни замедлением наступления противника путем атаки на его коммуникации наше снабжение улучшено быть не может"{974}. По мнению Варлимонта, в Африке следовало вести только сдерживающие действия, что позволит "предотвратить тяжелые последствия также и политического характера и сделает возможным одновременно подготовить оборону в Южной Италии"{975}.

Конечно, Варлимонт предлагал ряд мер, чтобы укрепить "карточный дом", но в своих выводах он больше обращался к вопросу подготовки обороны Южной Италии путем ввода туда немецких войск, чем к африканским делам{976}. Заместитель начальника штаба оперативного руководства уже к середине февраля считал дело в Северной Африке проигранным и теперь думал лишь о том, как удержать Италию.

Иного мнения придерживался Кессельринг. Он впервые получил столь большую власть (командовал "всем югом"!) и требовал наступления. На том же совещании, где Варлимонт излагал свои пессимистические выводы, он предложил: в Африке надо атаковать, а не сдерживать. По его настоянию прежде отданные директивы о наступлении восточное Тебессы получили подтверждение, а планы Варлимонта "подлежали изучению".

Штаб верховного главнокомандования склонялся к мнению Кессельринга, ибо оно гораздо в большей степени отвечало "духу фюрера", чем бесперспективные оценки Варлимонта. Однако Гитлер никаких решений не принимал. Он даже не знал о совещании, потому что утром 15-го вылетел в Запорожье в штаб группы армий "Юг", где были дела поважнее. Он вообще думал лишь о положении в России. "Организационная помощь в Африке", [490] o которой много говорили и писали, в общем завершилась только тем, что начальником штаба 1-й итальянской армии был назначен немец — бывший помощник Гудериана Байерлейн, а для руководства операциями в Алжире образована группа армий, в командование которой должен был вступить Роммель, однако, по совету Кессельринга, не раньше, чем он успешно закончит свое наступление от линии Марет.

Тем временем попытки командующих обоими африканскими соединениями Роммеля и Арнима активизировать действия выдыхались. Во второй половине февраля из Туниса в штаб Кейтеля одно за другим приходили самые неутешительные сведения о наращивании английских и американских сил и о том, что враг сумел быстро остановить движение итало-германских танков. В "Вольфшанце" все более убеждались, что в оценке африканских перспектив прав, к сожалению, Варлимонт. Единственное, чем ставка оказалась в состоянии помочь африканской армии, было подразделение "тигров" — Гитлер приказал отправить его не позже конца месяца. И больше ничего, если не считать всяких реорганизаций и перестановок в призрачной надежде возместить недостающую боевую силу войск "личными качествами" того или иного генерала. Создаются разные новые должности, новые штабы и командные инстанции. Гитлер заявил: он хочет видеть на посту командующего новой группой армий в составе Африканского корпуса и 5-й танковой армии только Роммеля!

Но уже через несколько дней генерал-фельдмаршал показал, что не оправдывает надежд фюрера. Вступив в командование, он в начале марта прислал доклад, содержание которого шло вразрез с намерениями ставки. Ссылаясь на растянутость позиции в Африке (626 км), на слабость армии и отсутствие резервов, Роммель предупреждал: этот фронт будет прорван в самом начале ожидаемого вскоре, в полнолуние, наступления союзников. "Тогда враг возьмет верх над обеими армиями по отдельности"{977}. Удержать позиции можно будет только путем их сокращения примерно на 150 км, для чего необходимо отступить, потеряв значительную часть территории Туниса, включая важные аэродромы. Роммель через Кессельринга просил указаний о плане дальнейшего руководства войной.

Какой ответ мог дать любимцу Гитлера штаб верховного командования? Обсуждение 4 марта ситуации в Африке показало, что Кейтель, Иодль и их сотрудники теперь достаточно хорошо поняли неразрешимость африканской проблемы и легкомысленность всех прогнозов Кессельринга. "Начальник ОКВ, — свидетельствует журнал военных действий верховного командования, — подчеркнул заслугу генерал-фельдмаршала Роммеля, который с беспощадностью разъяснил слабость нашей позиции". И далее следует в высшей степени многозначительная фраза: "Время определенно [491] работает против нас; к тому же враг на обоих фронтах наступления понял нашу фактическую слабость".

Да, время работало против них, на пользу антигитлеровской коалиции. И теперь они все больше понимали это. Но в результате совещания из недр "Вольфшанце" вразрез всему появилась концепция дальнейшего ведения войны в Африке. 5 марта Кейтель передал ее от имени Гитлера в Рим Кессельрингу: "Положение можно исправить путем немедленного значительного усиления морского транспорта... Отвод обеих армий на узкий плацдарм означал бы начало конца. Руководство военными действиями следует осуществлять не путем наступления отдельных армий недостаточными силами, тем более что они по времени ни разу не совпадали, а только путем коротких, но сильных наступательных ударов сосредоточенными группировками, которые замедляли бы вражеское наступление. Только таким образом можно будет добиться необходимого выигрыша времени для переброски в Тунис как пополнений, так и вновь готовящихся соединений. Чтобы сделать возможным этот единственный богатый перспективами метод военного руководства, перевозки должны быть по меньшей мере удвоены, а позже увеличены в три раза"{978}.

Бесподобные логические скачки! Генеральный штаб обнаруживал замечательную способность убеждать самого себя в том, что наконец понятая им правда — это все-таки неправда. Как можно удвоить или утроить перевозки, когда нет тоннажа и союзники господствуют на море и в воздухе? О каких "новых соединениях" могла идти речь, если все они истекали кровью на Восточном фронте и Роммелю предназначались только полторы дивизии? Мелкие наступательные удары не давали никаких перспектив остаться в Африке — это понимали все, — а пустым обещаниям пополнений в войсках уже не верили.

Однако итальянское "Командо Супремо" поддержало Гитлера. Война в Северной Африке оставалась прежде всего итальянской войной, и Муссолини никак не хотел примириться с мыслью о крахе надежд на "великую империю". Он делал все, чтобы побудить немцев приложить крайние усилия в борьбе за Средиземноморье. Он сообщил Роммелю: как и фюрер, он не может разделить его мысль о необходимости отхода. Следует наносить все новые удары, замедлять подготовку наступления англосаксов и тем временем подбросить пополнение. "Командо Супремо" сделает все возможное, чтобы довести ежемесячное снабжение своим флотом африканских армий до 120 тыс. т{979}.

В письме Гитлеру от 9 марта дуче заклинал: "Тунис необходимо удержать любой ценой, ибо благодаря этому проведение [492] принятых в Касабланке планов (речь идет об англо-американской конференции января 1943 г. в Касабланке. — Д. П.) будет в значительной мере, а может быть окончательно, сорвано. Сухопутная база должна быть расширена, а не уменьшена, как предлагает генерал-фельдмаршал Роммель"{980}. На совещании у Гитлера в присутствии командующих флотом и авиацией 14 марта вновь подчеркивается значение Туниса — "стратегической позиции первостепенного порядка". Северная Африка — это "южное ключевое предполье Европы", сохранить которое можно, лишь достигнув господства на море.

— Удержание Туниса — это проблема снабжения, — заявил на совещании Гитлер. — Необходимо не 80 тысяч тонн ежемесячно, как предлагает "Командо Супремо", а 150-200 тысяч. Поэтому, — продолжал он, — нужно решительно поставить итальянцев перед альтернативой, пренебрегая всякой чувствительностью: решительно ввести все средства или потерять Тунис и тем самым Италию{981}.

Со своей стороны штаб германских военно-морских сил предложил ряд мер: перевести часть транспортов из Норвегии и Ла-Манша в итальянские воды, перебросить часть подводных лодок из Атлантики в Средиземное море для транспортных целей, усилить воздушное прикрытие транспортов и т. д. Муссолини вполне соглашался с фюрером: он разрабатывает план выдвижения флота к Сардинии. Но маленькая неприятность: для этого не хватает лишь топлива. Германский представитель при итальянском командовании подтверждает: самыми важными проблемами итальянцев являются горючее для флота и авиации, а также самолеты, танки, противотанковая, зенитная артиллерия и автотранспорт. А что же тогда "менее важными"? Призывы итальянского союзника, продиктованные страхом и отчаянием, не могли быть ничем подкреплены. Все меры, принятые германскими и итальянскими руководителями и их генеральными штабами, позволили отсрочить катастрофу в Африке лишь на два месяца.

Как не хватало германскому и итальянскому генеральным штабам в Африке и Средиземноморье тех дивизий, которые мчались теперь из Западной Европы на советско-германский фронт, тех солдат, той техники, тех самолетов и танков, которые перемалывались в горниле Восточного фронта и нашли гибель в степях под Сталинградом!

III

Новые и новые трудности возникали для гитлеровского командования на Балканах, удержанию которых оно всегда придавало очень большое значение. Здесь югославские и греческие партизаны [493] били и били захватчиков, расширяли освобожденные территории, а гитлеровцы ничего не могли сделать, потому что сил не хватало и потому что они все больше оказывались между двух огней. Национально-освободительная война югославского народа приняла такие масштабы, что в гитлеровской ставке районы, контролируемые партизанами, стали называть "коммунистическим государством".

Сведения о конференции в Касабланке еще больше встревожили немецких генштабистов насчет положения в восточном Средиземноморье, которое они рассматривали как один из возможных районов высадки экспедиционных сил союзников и продвижения их в Дунайский бассейн. Ведя в балканских горах войну с "коммунистическим государством", ОКВ все время беспокойно озиралось на побережье: не начнется ли высадка? Однако германский генеральный штаб тогда еще не знал, что на Вашингтонской конференции союзников, состоявшейся в середине мая 1943 г., американцы отвергли так называемый балканский вариант Черчилля, ибо для американского империализма восточное Средиземноморье не представляло такого интереса, как для британского. Главные усилия союзники направляли на Италию.

Германское командование оказалось в порочном кругу: где взять дивизии, куда их бросать? В январе ОКВ начало действия против партизан (операция "Вейс-1"). Когда в первых числах февраля поступили сведения о возможном "большом англо-американском наступлении против юго-восточного пространства", из "Вольфшанце" внезапно приказали прекратить атаки на партизан и бросить войска к побережью{982}. Ложная тревога! Тогда начали снова готовить "наступление против коммунистов" (операции "Вейс-2" и "Вейс-3").

Боязнь вторжения союзников с моря на Балканы, конечно, влияла на стратегические расчеты ОКВ в Юго-Восточной Европе. Но столь же очевидно, что опасения англо-американских десантов были преувеличенными.

Умы генерального штаба занимал вопрос и о возможной атаке союзников на Балканы через Турцию. Эта проблема также обсуждалась в Касабланке. Позиция Анкары превращалась для гитлеровских стратегов в большой вопросительный знак. Турция вплоть до Сталинграда твердо ориентировалась на Берлин. Гитлер и его фельдмаршалы отлично понимали, что, пока вермахт угрожает Кавказу или тем более стоит на его перевалах, ни о каком изменении турецкой политики не может быть и речи. Правительство Сараджоглу все время подчеркивало свою дружбу с рейхом, поддерживало с ним самые широкие связи и недвусмысленно говорило о возможном нападении на СССР. Но как только вермахт отбросили с Кавказа, генеральный штаб серьезно забеспокоился насчет будущей политики турецкого правительства. [494] В Берлине и в ставке начали страшиться устанавливавшихся с января 1943 г. контактов Турции с Англией и США, тем более что правительство Анкары согласилось принять английские поставки вооружения.

Чтобы предотвратить такое развитие событий, гитлеровцы попытались использовать реакционное правительство Болгарии, связавшее себя против воли болгарского народа с гитлеровским рейхом. Оно надеялось получить германскую военную поддержку для усиления своей армии, предвидя рост антифашистской борьбы внутри страны. Оно не считало для себя излишним, по примеру партнеров, некоторое расширение территории. За счет турецкой Фракии.

Военный министр Болгарии Михов еще в декабре 1942 г. вел на этот счет переговоры в Софии с германским атташе, а затем в Берлине с шефом отдела военных атташе Меллентином.

ОКВ сделало вывод: "Болгарскую армию следует возможно скорее оснастить так, чтобы сделать пригодными для наступления 12 дивизий. На случай активных действий болгарскую армию поддержат немецкий танковый корпус, авиация и артиллерия"{983}. В "Вольфшанце" стали разрабатывать план операции болгарской армии против Турции: удары флангами, мобилизация продлятся 5 дней, развертывание — 21 день, наступление — не позже чем на 14-й день после начала развертывания союзников во Фракии{984}.

В Греции военно-стратегическое положение рейха слабело. Западногерманский военный историк В. Хубач пишет: "Туда было невозможно подвезти какие-либо достойные упоминания подкрепления, ибо даже повседневное снабжение едва поддерживалось"{985}. Движение по единственной одноколейной железной дороге Аграм — Афины, с большим числом искусственных сооружений, легко прерывалось партизанами, и дорога все время оставалась перегруженной сверх всяких норм. "Потеря превосходства на море и в воздухе, — продолжает В. Хубач, — постоянная нехватка малых судов затрудняли действия и работоспособность морского транспорта. Таким образом, боязнь вторжения в Грецию сдерживала военные планы на Юго-Востоке"{986}. Германское командование в первой половине 1943 г. держало в Юго-Восточной Европе 10 дивизий. Италия на Балканах — 32. Когда Италия вышла из войны, ОКВ вынуждено было увеличить здесь гарнизоны до 18 дивизий, из которых в Греции оставалось 5. Этого оказалось слишком мало, чтобы противостоять все более растущей волне национально-освободительного движения. [495]

IV

Множество проблем возникло перед германским генеральным штабом на северном участке "Крепости Европа" — в Норвегии, причем эти проблемы, как и все остальные, "невозможно было решить одновременно имеющимися силами"{987}.

В полярную ночь 24 января 1943 г. английские быстроходные катера неожиданно атаковали небольшой германский опорный пункт на побережье Норвегии, убили несколько солдат и захватили пленных. И хотя генерал Фалькенхорст сразу же отдал под суд командира батареи, объявив его главным виновником неприятности, верховное командование рассудило иначе: дело в недостатке сил обороны норвежского побережья. Последовал приказ Гитлера: "Найти пути и средства, чтобы преградить путь английским судам в фиорды"{988}.

Тогда Фалькенхорст в начале февраля потребовал предоставить ему флотилии новейших судов-миноискателей, усилить вооружение патрульных судов, перебросить новые силы для создания подвижных резервов и установить дополнительные береговые батареи. Войска требовались для охраны аэродромов, с которых 5-й воздушный флот производил налеты на морские караваны союзников, для усиления охраны тяжелых батарей, стоявших у Нарвика и у входа в Скагеррак, для усиления береговой обороны и многого другого. Но гарнизоны, наоборот, уменьшались, потому что и отсюда пришлось бросать силы на Восточный фронт. Имеющихся под командованием Фалькенхорста 12 дивизий (3 армейских корпуса, 380 тыс. человек) не хватало даже для минимальной защиты береговой линии, а тут приходилось направлять все новые отряды в горы для борьбы с партизанами. Германские оккупационные силы находились под нарастающими ударами норвежского Сопротивления.

Перевозка руды, молибдена, меди, алюминия теперь могла производиться только морем, ибо возможности использования шведских железных дорог все более сокращались. А на морских коммуникациях росла активность британского флота. Боязнь перехода Швеции в лагерь союзников, если они высадятся на норвежском побережье, заставила генеральный штаб подвести ближе к ее границе моторизованные части. Просьба Редера к начальнику генерального штаба сухопутных сил о занятии островов Финского залива Лавансаари и Сейскари была в начале января отклонена: нет сил.

Норвежский вопрос стал предметом длительного обсуждения в ставке 15 февраля. Множество советов и приказов Фалькенхорсту: создать подвижный резерв, улучшить охрану фиордов и так далее — [496] оказались пустыми пожеланиями, после того как поднялся начальник штаба главнокомандующего в Норвегии и заявил: "Значительную часть солдат, унтер-офицеров, офицеров, резервистов пришлось с началом восточного похода отправить из Норвегии в Россию, и норвежская оборона ослаблена именно поэтому"{989}. Он просит вернуть всех обратно. Но, конечно, никого не вернули.

В результате, кроме нескольких плохо укомплектованных авиаполевых батальонов для строительства батарей тяжелой береговой артиллерии и 68 новых орудий, штаб верховного главнокомандования дать в Норвегию ничего не смог. Все благие пожелания не осуществились.

На западном участке "Крепости Европа" главные проблемы, с точки зрения генерального штаба, связывались с Францией. Она теперь рассматривалась не только в качестве источника обширных вспомогательных ресурсов для военной экономики рейха, но и как "французское предполье" против возможного англо-американского вторжения из Атлантики или Средиземного моря. Территорию французской метрополии с 11 ноября 1942 г. полностью оккупировали немецкие и итальянские войска. Правда, "военный главнокомандующий во Франции" генерал пехоты Карл фон Штюльпнагель объявил, что страны оси вступили в южные районы Франции и на Корсику не как захватчики, а в качестве союзников. Но действия Штюльпнагеля не оставляли для "суверенного французского правительства" — Виши — никаких прав в области реальной политики и ведения хозяйства.

После Сталинграда во Франции с особой силой вспыхнуло движение Сопротивления, существенно влиявшее отныне на все расчеты генерального штаба. По данным журнала военных действий ОКВ, число актов саботажа во Франции в 1943 г. по сравнению с предшествующим годом возросло втрое{990}. Действия нацистов в начале года: требования выдачи французского флота в Тулоне, немедленной, в кратчайший срок, поставки 5 тыс. грузовых автомашин, изъятие без компенсации оружия, снаряжения и запасов для нужд вермахта, оборудования авиазаводов, наконец, жестокая военная диктатура — все это вызывало ненависть французов к оккупантам, постепенно ослабляло позиции гитлеровцев и их ставленников и входило в противоречие с задачами германской стратегии в Западной Европе.

Трудности обстановки во Франции германское командование и генеральный штаб стремились преодолеть обычным способом: усилением террора. Штюльпнагель имел задачу поддерживать и укреплять режим Петэна — Лаваля, но ликвидировать всякие тенденции к французскому вооружению. Он чрезвычайно холодно отнесся к жалким просьбам Лаваля создать хотя бы самую [497] маленькую по численности армию, пригодную пусть только для противовоздушной обороны. Он оставил ничтожный "символический флот". Личный состав французской зенитной артиллерии был объявлен "неблагонадежным" и распущен, а в некотором усилении "мобильной гвардии" — отказано. Причина такой сверхосторожности объяснялась просто: генеральный штаб не хотел "иметь перед лицом предстоящего вторжения союзников какие-либо французские военные соединения в тылу"{991}.

Фашистское командование в 1943 г. крайне опасалось англо-американских десантов во Франции, тем более что не ощущалось недостатка в заявлениях на этот счет из Лондона и Вашингтона. Какие силы мог противопоставить главнокомандующий на Западе фельдмаршал Рундштедт англо-американскому вторжению через Ла-Манш теперь, когда вермахт нес поражение за поражением на Восточном фронте? Округ, подчиненный Рундштедту, служил до сих пор главным образом для восстановления разбитых на Востоке дивизий и формирования новых из армии резерва.

Со своими ослабленными войсками Рундштедту предстояло решать одновременно множество задач, выдвигаемых ОКВ: обороняться в случае вторжения крупных сил союзников, прикрывая побережье в 2600 км; создать подвижные резервы, чтобы иметь возможность отразить высадку в Испании; готовить операцию по захвату североиспанских портов; отдавать силы на другие фронты "без серьезного ослабления обороны во Франции" и, наконец, бороться с растущим национально-освободительным движением французского народа. Выполнение таких задач становилось делом совершенно немыслимым. По мере переброски сил на Восточный фронт позиции германской армии в Западной Европе серьезно ослабевали, поэтому в 1943 г. имелись предпосылки для успешного вторжения во Францию англо-американских вооруженных сил, для создания второго фронта в Европе (если его пожелали бы создать). Можно согласиться с западногерманским историком В. Хубачем, который пишет в комментариях к дневнику ОКВ: "Вследствие таких обстоятельств высадка противника весной 1943 г. могла быть встречена лишь... слабой и неэффективной обороной"{992}.

Неуклонно шел отток боеспособных войск из Франции на советско-германский фронт. Получаемые взамен обломки дивизий не представляли боевой ценности. Из них импровизировали разные группы, присваивая им громкие названия вроде "штурмовая бригада" (фактически только усиленный батальон) или "подвижная часть" (на лошадях и велосипедах), и формировали "главные резервы" для борьбы с вторжением. План создания в дивизиях третьих полков (дивизии на Западе имели только по два полка) [498] отклонил Цейтцлер: неоткуда взять дополнительно 15 полков. В восьми подвижных соединениях, составлявших резерв верховного главнокомандования на Западе, в конце марта 1943 г. отсутствовало 25% необходимого вооружения{993}. Некоторые дивизии располагали только устаревшим трофейным оружием{994}. Штаб верховного командования требовал ежедневно докладывать о количестве имеющихся на Западе исправных танков. "Эти цифры, — читаем в журнале военных действий ОКВ, — дают наглядную картину жалкого состояния вооружения в этих армиях"{995}.

6 сентября 1943 г. начальник штаба главнокомандующего группы армий "Запад" докладывал ставке: в 1942 г. в Западной Европе имелись 22 пехотные дивизии, из них 2/3 полного, трех-полкового состава, 7 танковых и моторизованных дивизий, "находившихся в наилучшем состоянии", и 6 пехотных дивизий в качестве резерва. Теперь, в более напряженной обстановке, группе армий подчиняется 27 ослабленных, малобоеспособных пехотных дивизий двухполкового состава, 6 недостаточно снаряженных танковых и моторизованных соединений и 7 пехотных дивизий в резерве. За минувший год Запад передал на Восточный фронт, на Балканы, в Италию и Тунис 31 пехотную, 16 танковых и моторизованных дивизий. Общий вывод гласил: "После потери береговых укреплений Западная армия окажется непригодной для маневренной войны"{996}.

Учитывая, что Рундштедт не признавал возможным добиться успеха обороной вытянутых в линию укреплений и надеялся при вторжении вести борьбу маневренными методами, строительство "атлантического вала" продвигалось очень медленно. Преимущественное значение отдавали строительству баз подводных лодок. Правда, в декабре 1943 г. в Париж поступил приказ уложить на строительстве "вала" 2 млн. кубометров бетона. Но, чтобы соорудить "вал", как планировали, на несколько сотен километров границы, требовалось бетона в 8 раз больше, чем имелось. Уже в середине года обнаружилось, что генеральный штаб не в состоянии обеспечить военные позиции рейха в Западной Европе.

Все сказанное подтверждает вывод, уже давно сделанный советскими историками, о наличии у США и Англии в 1943 г. возможности открыть второй фронт в Северной Франции{997}.

Германский генеральный штаб стоял перед лицом неразрешимых стратегических проблем. И чем дальше развивались события войны, тем безнадежнее становились попытки вывести стратегию из кризиса. [499]

"Крепость Европа" обнажала все свои бастионы, кроме восточного. Но именно Восток, сковавший главные ее силы, решал судьбу всей борьбы. "Крепость" не имела крыши: авиация союзников все более свободно вторгалась в воздушное пространство над рейхом и наносила удары по его экономическим центрам и коммуникациям.

В начале 1943 г. утрачивал свои позиции германский флот. Господство на море переходило к союзникам, обеспечившим превосходство в надводных силах и морской авиации. "Времена использования немецких надводных кораблей для войны на океанах прошли безвозвратно"{998}. Крупные корабли немецкого флота теперь могли действовать лишь в Северном Ледовитом океане против конвоев.

Поражение германского надводного флота отражало провал планов морской войны, главным вдохновителем которых был Редер. 30 января 1943 г. он ушел в отставку, получив затем должность главного инспектора военно-морских сил. Уход Редера в западногерманской литературе часто объясняют его расхождениями во взглядах с Гитлером и Герингом по некоторым вопросам ведения морской войны. Но главный смысл этого события состоит в том, что оно завершило исторический этап развития германского флота, начавшийся после первой мировой войны. Созданный в целях агрессии и реванша, он и лежавшая в основе его действий стратегия не выдержали военного испытания.

Сменивший Редера Дениц перенес главные усилия борьбы на подводную войну. В марте немецкие подводные лодки достигли наивысшего успеха. Но затем эффективность их действий стала падать. Быстрый рост численности союзного флота, применение им новых радиолокационных установок для обнаружения самолетами подводных лодок, увеличение радиуса действий английской и американской морской авиации, увеличение числа авианосцев, используемых для охраны конвоев, — все это предопределяло поражение германского флота{999}. Дениц выражал тревогу в связи с растущими потерями подводных лодок (с начала войны — 40).

Тем не менее ОКВ решило продолжать подводную войну по двум причинам: чтобы сковать возможно больше морских сил и авиации союзников и чтобы выиграть время для строительства более мощных подводных лодок новой конструкции, с помощью которых предполагалось все же вернуть инициативу на море.

Но общее положение третьего рейха после Сталинграда и Курска не оставляло для этого никаких возможностей. Борьба Красной Армии не только заставила гитлеровское командование перебросить на Восточный фронт главные силы авиации, необходимые [500] для морской войны, но и поглощала основные ресурсы третьего рейха, лишая его возможности обратить их на развитие флота.

Англия и США имели в 1943 г. перспективы успешного вторжения на любые, самые уязвимые пункты европейского континента, включая Францию. Германский генеральный штаб в течение всего года преувеличивал степень активности стратегических намерений западных держав. Он ждал от них действий, диктуемых реальной обстановкой и здравым стратегическим смыслом, и, видимо, недооценил те сложные повороты политики антисоветского толка, которые тормозили активность британской и американской стратегии. Военная обстановка с учетом кризиса германских военных возможностей в Европе говорила о необходимости мощного англо-американского вторжения прежде всего на Западе. Но "логика" антисоветской политики Лондона и Вашингтона удержала их флоты и армии еще на год.

V

В первой половине 1943 г. германский генеральный штаб уже не мог преодолеть углубляющийся кризис коалиционной войны. Руководствуясь нацистской программой агрессивных войн, твердо веря в свое полное превосходство не только над противником, но и над любыми союзниками, строя взаимоотношения с ними на принципе господства, военное руководство не создало единой политической и военной основы коалиции. Все строилось на принципе фюрерства: на контактах Гитлера с главами государств-сателлитов. Параллельно шли аудиенции на более низком уровне, но строго в соответствии с иерархией. Собственно на этом и заканчивались сношения с союзниками в рамках военного и политического руководства. Ни одного совместного постоянно действующего высшего штабного органа или комитета, никакой стройной системы управления нацистская стратегическая мысль и практика создать не смогла, и закономерно, что коалиция агрессоров не имела внутренне целостной связи.

Военные взаимоотношения между третьим рейхом и его японским союзником оставались совершенно неопределенными. "Союз без позвоночника" — такое название неплохо раскрывает суть германо-итало-японской коалиции, без единых планов и общего руководства{1000}.

Считалось, что Япония и Германия ведут "параллельную войну". Японские вооруженные силы летом 1943 г. сковывали только 19 дивизий противников оси, часть флота и авиации. Американские флот и авиация на Тихом океане уже превосходили японцев и [501] отвоевывали у них одну позицию за другой. Начальник японского генерального штаба заявлял: отсутствие географической связи между партнерами по оси само по себе определят недейственность союза{1001}. Но гитлеровское командование не могло реально помочь японским партнерам: силы немецкого флота были прочно скованы в Атлантике и на Средиземном море и терпели неудачу за неудачей. Тяжелый кризис на Восточном фронте заставил германское верховное командование активизировать прежнюю позицию относительно участия Японии в войне против Советского Союза. Гитлер, не просивший ранее помощи японцев, теперь настаивал на ней и несколько раз обращался к восточному союзнику: Япония должна выступить! Однако добиться подобного решения оказалось практически невозможным, и в марте 1943 г. Берлин получил отказ на требования и призывы фюрера{1002}. Для Японии, находящейся в затруднительном положении, вопрос об открытии еще одного фронта был недискуссионным. Взамен нападения на Советский Союз японские советники предложили "мирное посредничество между Германией и Россией", что стало предметом непродолжительной беседы Риббентропа с послом в Берлине Осимй 19 мая 1943 г.

Гитлер с возмущением отвергал посредничество такого рода: "После Сталинграда, — сказал он, — Советский Союз, конечно, отклонит подобные предложения и вместе со своими союзниками оценит их как признак военного ослабления держав оси"{1003}.

По-иному складывались взаимоотношения германского и итальянского генеральных штабов. Разгром под Сталинградом и поражение в Северной Африке означали поворотный пункт в судьбе итало-германской коалиции. Разгром Красной Армией в донских степях 8-й итальянской армии стал символом банкротства всей политики режима Муссолини и его военных возможностей. Германское командование теперь уже ни во что не ставило итальянского союзника, открыто пренебрегало им и третировало его. 8-ю итальянскую армию в "Вольфшанце" теперь полностью исключили из баланса сил, и она как бы вообще перестала существовать — штрих довольно примечательный для характеристики фашистской коалиции.

В конце января 1943 г. генеральный штаб сухопутных сил отказал генералу Гарибальди в железнодорожном транспорте для перевозки остатков его разбитой 8-й армии под Киев — там итальянцам сначала определили место нового формирования. Пусть идут 600 километров пешком! На бурный протест "Командо Супремо" штаб ОКВ ответил: при теперешнем состоянии транспорта речь [502] может идти только о марше. В дело вмешался дуче. Тогда Гитлер пообещал дать несколько поездов.

Поражение под Сталинградом означало конец реального участия Италии в войне против Советского Союза.

Когда начиная с весны 1943 г. перед "Командо Супремо" возникла прямая угроза вторжения англо-американских войск в Сицилию, ситуация, перед которой оказался Рим, была, с точки зрения фашистской коалиционной стратегии, более чем неблагоприятной. Полуторамиллионная итальянская армия, разбросанная на обширной территории, нигде не имела сколько-нибудь значительной группировки. Собственно в Италии находилось в качестве резерва 12 дивизий. Теперь сюда перебрасывались дополнительно соединения из Южной Франции и с Балкан; на островах Эгейского моря и до Истрии стояло 5 итальянских армий, имевших 36 дивизий, а в Сицилии, Сардинии и на Корсике стояло по 4 дивизии{1004}. Мощь союзников, угрожавших вторжением, намного превосходила возможности итальянской обороны в любом ее пункте.

Чем хуже шли дела на фронтах, тем неуютнее чувствовал себя Муссолини в своем римском палаццо и тем чаще он обращался к мысли об окончании войны. 19 января дуче обсуждал со своим зятем Чиано вопрос об установлении контактов с западными державами и о возможности выхода Италии из войны{1005}. Но решение держав антигитлеровской коалиции о безоговорочной капитуляции стран оси лишало фашистских лидеров надежд заключением мира сохранить свой режим. Тогда итальянские руководители приступили к изучению других возможностей.

Поняв бесперспективность своего участия в войне против Советского Союза, они предполагали выработать стратегический план, который, в отличие от германского, сводился бы к сосредоточению сил для обороны страны в средиземноморском районе. Вновь Муссолини, Чиано и "Командо Супремо" вернулись к мысли попытаться заключить мир с Советским Союзом{1006}. Если же не удастся, то перейти на Восточном фронте к обороне и высвободить подвижные войска и авиацию для контрнаступления в Италии против англо-американских частей, когда они здесь высадятся. Снова вынашивались планы втянуть крупные силы вермахта на Средиземноморский театр.

Из журнала военных действий германского военно-морского командования (запись 3 мая) следует, что в середине апреля 1943 г. в Италии открыто господствовало мнение: "Между фюрером и дуче должны обсуждаться вопросы возможного соглашения с Россией. Тем самым с немецкой стороны решающим в военном отношении центром усилий должен быть признан район Средиземного [503] моря"{1007}. Прежде с такой прямотой подобный вопрос никогда не ставился.

Поскольку, как стало очень скоро известно, такие мечты оказались несбыточными, "Командо Супремо" начало склоняться к расчетам Гитлера: после окончания периода распутицы на Восточном фронте осуществить крупное наступление под Курском и "до наступления лета настолько ослабить русский фронт, что советские армии больше не будут способны к наступательным действиям"{1008}. Тогда представится возможным перебросить подвижные соединения в Италию и отразить англо-американское вторжение.

VI

Сталинградская катастрофа сделала бесперспективной коалиционную стратегию также в рамках взаимоотношений третьего рейха с его румынским и венгерским союзниками.

Разгром под Сталинградом вызвал острый кризис фашистской диктатуры Антонеску. "Паника и смятение охватили румынскую фашистскую клику, понявшую, что дни ее сочтены"{1009}. В 1943 г. Антонеску осознал, что война против СССР проиграна. Он теперь говорил: "Германия проиграла свою войну. Нужно не допустить, чтобы и мы ее проиграли". Румынский народ, обманутый лживой пропагандой, неоднократно заявлявшей, якобы румынская армия не ведет войну с Советским Союзом, а лишь "освобождает румынские провинции" и не пойдет дальше Днестра, стал понимать подлинный смысл антинациональной войны, которая была ему навязана. Антивоенные выступления в стране еще больше усилились. Коммунистическая партия Румынии взяла на себя историческую миссию объединения всех патриотических антифашистских сил{1010}. От диктатуры Антонеску стали постепенно отходить и буржуазные круги, прежде поддерживавшие ее. В военных сферах начали раздаваться отдельные голоса за отвод румынской армии с советско-германского фронта. Часть офицеров выражала несогласие с тем, что румынская армия воюет за Днестром.

Румыния потеряла под Сталинградом 18 дивизий, или две трети своих боевых соединений{1011}. Антонеску сообщал Гитлеру после Сталинграда о состоянии румынской армии: "Из четырех генералов трое погибли в штыковых боях, как и все командиры рот". Румыны потеряли 200 тыс. убитыми (из них 11 тыс. офицеров и 9 тыс. [504] унтер-офицеров){1012}. Начальник генерального штаба был смещен.

Взаимоотношениям с Румынией Гитлер, ОКВ и ОКХ придавали теперь первостепенное значение. Они хотели обязательно удержать разгромленного под Сталинградом союзника, дающего больше других дивизий, нефть и занимавшего такие важные оперативные позиции. Гитлер щедро одаривал своего румынского вассала за счет оккупированных советских территорий. Он не вмешивался в "управление" районом между Днестром и Бугом, названным "Транснистрией", поощряя румынский оккупационный режим на захваченной земле.

Когда 10 января Антонеску прибыл к Гитлеру с "государственным визитом", он встретил особое внимание и почтение ставки. Четыре дня переговоров ободрили нацистских лидеров: Антонеску как будто прочно сидит в обойме блока. Он дал согласие на восстановление разбитых дивизий. Немецкие инструкторы усилят обучение офицеров и унтер-офицеров румынской армии. Немецкие поставки для ее снабжения увеличатся{1013}. Все финансовые и хозяйственные вопросы, казалось, удалось согласовать. По требованию Антонеску главу германской миссии в Румынии недостаточно вежливого Гауффе срочно заменили на прежнего генерала-дипломата Ганзена, который сразу занялся вопросом перевооружения румынских дивизий. Однако никакие торжественные приемы и демонстрации дружбы не могли скрыть той беспощадной для нацистов истины, что разгром под Сталинградом резко обострил германо-румынские взаимоотношения.

Правящая клика Румынии, у которой теперь под ногами горела земля, думала прежде всего о том, чтобы как-то удержаться у власти, поправить свои позиции внутри страны. За кулисами дружбы с рейхом она стала усиливать попытки внешнеполитической переориентации. После предварительного зондажа в Италии и Ватикане румынские представители стали запрашивать через Берн, Лиссабон и Мадрид о возможных условиях мира, которые предъявили бы США и Англия.

Попытки сближения с империалистическими кругами западных держав имели под собой почву. США с самого начала не осудили военные действия румынских фашистов против СССР и даже поддержали их{1014}. Англо-американские реакционные силы поощряли антисоветские устремления господствующих классов Румынии. Авиация союзников долгое время не бомбила Плоешти. Усилия румынской дипломатии стали как бы раздваиваться. Появилась тайная дипломатия Бухареста. Михай Антонеску зондировал возможность заключения мира с Лондоном и Вашингтоном.

В марте 1943 г. румынский поверенный при испанском правительстве Димитреску сообщил дипломатам Франко: "Гитлер, [505] возможно, будет готов к миру и допустит соглашение с англичанами и американцами. Он оставит все занятые им страны, кроме Украины". Гитлер еще надеется, провокационно заявлял он, подстраиваясь в тон низкопробной фашистской пропаганде, что "на этом пути сумеет спасти Европу от большевистской опасности". Димитреску считал, что Германия могла бы "в крайнем случае заявить о своем согласии с вторжением крупных англоамериканских вооруженных сил на Балканы, а также с занятием американскими войсками Рейнской области"{1015}.

Германская разведка быстро узнала о мадридском демарше союзника. Гитлер в драматических выражениях сообщил обо всем Антонеску во время встречи в замке Клессгейм под Зальцбургом 12 апреля 1943 г. и возмущенно потребовал смены министра иностранных дел М. Антонеску. Однако румынский диктатор ничуть не смутился и даже не подумал удовлетворить требования фюрера. Времена уже изменились. 1 июля М. Антонеску вел беседу с Муссолини о возможности мирных переговоров. Нить оборвалась только с падением фашистского режима в Италии.

Союзник рейха еще долго оставался в блоке. Он держал против Советского Союза шесть дивизий в 17-й армии на кубанском плацдарме и две, а позже семь дивизий — в Крыму.

21 января Цейтцлер объявил, что реорганизация румынской армии — "это дело их собственных командных инстанций". Но, поскольку обстановка на Восточном фронте трудная, в ходе реорганизации румынские войска должны не отдыхать, а участвовать в боях: 4-й армии следует оборонять плацдарм под Ростовом и позиции у Азовского моря. Все небоеспособные части должны собраться под руководством штаба 3-й армии в Крыму для охраны побережья{1016}. Ни один румынский солдат не имеет права перейти через Днепр. Там поставят заслоны и всех будут отправлять в Крым.

Немедленно из Бухареста последовал решительный протест. Антонеску и большой румынский генеральный штаб заявили: не может быть и речи об отправке войск под Ростов и в Крым. "Сегодня из остатков обеих армий нельзя выжать боевую силу одного полка"{1017}. Необходимо видеть всю правду, упрекал обитателей "Вольфшанце" румынский генштаб, а не стоять на почве фальшивых иллюзий. Антонеску требовал объединить остатки армий союзников и направить их для охраны побережья западнее Буга. Он требовал помощи германского генерального штаба в перевозке туда войск. Он разъяснял: "Ни на какие новые румынские силы, кроме дивизий, находящихся на Кавказе и в Крыму, рассчитывать нечего"{1018}. [506]

Теперь клика Антонеску все больше думала об охране подступов к Румынии, о сосредоточении войск поближе к стране, чтобы не ослаблять "устои" своего колеблющегося антинародного режима.

И немецкий генеральный штаб согласился. Кейтель скрепя сердце сообщил в Бухарест, что остатки румынских 3-й и 4-й армий "в соответствии с приказом румынского большого генерального штаба о переброске могут быть переведены в Транснистрию"{1019}.

Единственное, что еще принимало без особых возражений румынское командование, — германскую охрану Плоешти. После того как надежда на захват кавказских месторождений нефти испарилась, нацистские руководители начали беспокоиться о судьбе нефтяных источников Румынии. 1 января 1943 г. Геринг заявил: он намеревается снова сосредоточить в немецких руках противовоздушную оборону нефтяных районов{1020}. Начальник миссии германских военно-воздушных сил в Бухаресте сразу приступил к переговорам с румынским командованием, которые завершились соглашением о вводе дополнительно 5 тыс. человек для охраны нефтяных источников.

Зимняя катастрофа на Волге и на Дону оказала на румынскую армию потрясающее влияние и подорвала ее моральный дух. В войсках ширились антивоенные настроения. Германский генеральный штаб решил "принять меры": в начале февраля 1943 г. из ставки Гитлера полетела телеграмма в Бухарест: "В румынских соединениях 17-й армии наблюдаются явления разложения". Генерал Ганзен немедленно отправился к Антонеску. "Маршал воспринял содержание телеграммы спокойно и рассудительно, — доносил впоследствии Ганзен, — и указал, что, видимо, с немецкой стороны были совершены тактические и психологические ошибки"{1021}. Виноваты немцы!

И снова в ставке Гитлера проглотили пилюлю. Прежде союзники никогда не смели бы так ответить фюреру. Теперь следовало промолчать и принять к сведению: из Бухареста выедет комиссия, чтобы разобраться в этом деле. Вскоре она разобралась: "О признаках разложения не может быть и речи"{1022}. Гитлер рассыпался в благодарностях Антонеску, хотя в "Вольфшанце" кривились от злости, потому что превосходно знали: речь "может быть"! Румынские солдаты больше не желали участвовать в войне на стороне гитлеровского рейха.

Не лучше обстояло и с венгерским союзником. Разгром под Воронежем 2-й венгерской армии означал удар, от которого венгерская армия уже не смогла оправиться. [507]

Венгерские части, состоявшие более чем на 60% из резервистов, не хотели воевать против Советского Союза. Разгром на Дону вызвал в стране гнев народа в отношении правителей{1023}. Коммунистическая партия Венгрии обратилась к населению страны с призывом сплотиться и подняться на борьбу за независимую, свободную и демократическую Венгрию.

2-я венгерская армия общей численностью 200 тыс. человек{1024}, по выражению В. Хубача, "растертая" советскими войсками, отправилась в тыл, где из ее обломков к осени собрали несколько соединений для несения оккупационной службы и охраны железных дорог.

В результате поражения под Сталинградом отношение венгерского генерального штаба к немецкому стало более чем холодным. Нацисты же боялись упустить Венгрию как сателлита, ценного главным образом с точки зрения его стратегических позиций, продовольственных и нефтяных ресурсов. Германские военные лидеры понимали: они не могут требовать от разбитой венгерской армии продолжения борьбы против Советского Союза. И немцы не хотели поэтому тратить значительные средства на ее восстановление, особенно после того, как разведка стала доставлять сведения о разных маневрах и мирных жестах венгерских руководителей в сторону англо-американского альянса.

Наиболее дальновидным представителям правительственных и военных кругов Венгрии после Сталинграда стало ясно, что Германия проиграет войну. С начала 1943 г. они стали тайно искать выхода из войны, которая им уже обошлась в 146 тыс. убитыми и многими ранеными{1025}. Премьер-министр хортистского режима Каллаи старался "не опоздать с переориентацией на западные державы"{1026}. Он попытался в Берне, Стокгольме, Мадриде и Ватикане установить контакты с Лондоном и Вашингтоном. Выражались пожелания провозгласить Отто фон Габсбурга венгерским королем "в случае, если эта кандидатура получит поддержку и Америке"{1027}.

С помощью Ватикана проанглийски настроенным венгерским дипломатам удалось наладить контакт с представителями Англии и США. "В 1943 г. Хорти и его клика еще надеялись, что в случае поражения Германии территория Венгрии будет оккупирована англо-американскими войсками. Поэтому они полагали, что сохранение капиталистического строя можно считать гарантированным"{1028}. Хортисты рассчитывали на "балканский вариант" высадки армий США и Англии в Европе. Глава правительства Каллаи [508] тайно уведомил союзников, что границы Венгрии будут открыты, как только к ним подойдут британские войска.

Правители восточноевропейских стран выражали полную готовность к сотрудничеству с западными державами на антисоветской основе. "Косвенными или прямыми предложениями своих услуг в качестве "антисоветских часовых" в Восточной Европе пестрела весной 1943 г. румынская, венгерская, болгарская и финская реакционная печать"{1029}.

В Берлине знали о попытках Будапешта выйти из войны. Гитлер пригласил Хорти 16 апреля 1943 г. в тот же замок Клессгейм у Зальцбурга, где недавно принимал его румынского коллегу, и пытался отговорить от перемены политики. Предметом длительных рассуждений стала "Дунайская федерация". "Если уж 200 немецких дивизий, — говорил Гитлер, — не в состоянии остановить русских, то, само собой разумеется, пара английских или американских дивизий не могут и думать о том, чтобы успешно им противостоять... Никакой балканский союз Турции, Румынии и Венгрии не может равняться с русскими в большей мере, чем германский рейх с его 240 дивизиями. Сооружать восточный вал бесполезно, так как зимой он станет нереальным; остается только подвижная война, для того чтобы не дать русским паузы для отдыха"{1030}.

Гитлер через Хорти упрекал всех союзников в "разложении". Для них, союзников, заявил он, "ни психологически, ни духовно борьба против большевизма не по плечу". Соединения союзников, горько констатировал он, под ударами советских войск бегут назад, в то время как германские колонны строителей, транспортные роты и подразделения пекарей неделями сдерживают русских{1031}.

Третий рейх не мог обойтись без Венгрии: после Румынии она — важнейший поставщик нефти и сельскохозяйственных продуктов, особенно пшеницы. Через ее территорию проходили важнейшие коммуникации. Венгрия должна была оставаться в гитлеровской узде. Но позиция Хорти не внушала доверия. И, внешне признавая хортистскую Венгрию другом, гитлеровское военное руководство начало тайно готовить оккупацию всей территории союзника.

Германский генеральный штаб потерял веру в своего венгерского коллегу сразу после Сталинграда. Уже в начале января 1943 г. Кейтель решил отобрать из разбитой венгерской армии "лучшие кадры", подготовить три дивизии, а всех остальных отправить на строительство оборонительных позиций под Смоленском{1032}. Когда три дивизии будут созданы, их нужно срочно послать в Югославию, где партизанская война принимает угрожающие [509] для всего стратегического тыла Германии размеры. Именно в таком духе 11 февраля Кейтель просил начальника венгерского генштаба Сомбатхельи использовать свои части после того, как они вновь обретут какую-то силу.

Но и здесь гитлеровские генштабисты получили отказ. Пережив Сталинград, генералы Хорти стали еще меньше, чем раньше, думать о задачах коалиционной стратегии. Дважды приглашал к себе Сомбатхельи немецкого представителя в Будапеште и растолковывал ему: венгерское правительство не может посылать войска против Югославии, ибо "в случае вражеского вторжения и переворота в Румынии необходимо держать силы в руках". Оба раза представитель вермахта недовольно морщился, обещая сообщить мнения господина шефа генерального штаба своему начальству.

"Вольфшанце" не оставалось в долгу. Гитлеровское командование даже не ответило штабу венгерской 2-й армии на просьбы улучшить снабжение. "Отсутствие ответа — тоже ответ", — философски резюмировал Сомбатхельи. Разбитым венгерским частям пришлось в феврале идти пешком с Дона под Гомель. Им не дали ни одного эшелона. Когда в последних числах февраля Сомбатхельи попросил у Кейтеля немного оружия для прибывших в Конотоп измученных частей разбитой 2-й армии, то получил отказ. Генеральный штаб сухопутных сил любезно уведомил своих союзников о приказе Гитлера в дальнейшем не поставлять Венгрии "никакого оружия и никакого снаряжения"{1033}.

Тем не менее хортистское правительство продолжало участвовать в войне, подчинив свою экономику интересам германского рейха и затрачивая огромные суммы на армию и военное производство. Оно обрушило террор на компартию, на трудящихся и на все прогрессивные слои, выступавшие против войны, за национальное и социальное освобождение.

Финляндия рассматривалась германским генеральным штабом как ценный союзник, хотя с ней не существовало формального договора, и финская реакция всячески старалась поддерживать лозунг "самостоятельного" участия в войне против Советского Союза.

Уже во время битвы под Сталинградом, понимая, что теперь карта Гитлера будет бита, финское правительство приступило к изучению вопроса, каким способом выйти из войны. На следующий день после разгрома 6-й армии, 3 февраля 1943 г., совет министров Финляндии собрался для решения этой проблемы, но возобладали реакционные силы, считавшие разрыв с Германией недопустимым. Кабинет был реорганизован. Риббентроп 26 марта потребовал письменной гарантии, что Финляндия ни при каких обстоятельствах не заключит сепаратного мира{1034}. 14 мая в ставку [510] Гитлера прибыл финский начальник генерального штаба Тальвела. Он вел длительные переговоры с Кейтелем по общим вопросам ведения войны и сообщил, что отныне финская армия может проводить только чисто оборонительные мероприятия. На этой, основе финны начали противиться германским намерениям использовать финские аэродромы для авиационного наступления на Ленинград{1035}.

Когда в сентябре 1943 г. под ударами Красной Армии войска немецкой группы армий "Север" на ряде участков были отброшены и возникла угроза выхода Финляндии из войны, премьер-министр Линкомиес под нажимом Берлина заявил 3 сентября: "после зрелой оценки положения" он пришел к выводу, что Финляндия "должна продолжать борьбу".

В Северной Финляндии находилась 20-я германская армия генерала Дитля численностью 176 800 человек. На остальных участках держала фронт финская армия (10 дивизий, 350 тыс. человек). Все попытки нанести поражение войскам Красной Армии и занять Мурманскую железную дорогу провалились. "Между Финским заливом и Ледовитым океаном господствовала позиционная война в самой тусклой форме"{1036}. Финское руководство придерживалось теперь стратегии выжидания. Оно все больше и больше склонялось к выходу из войны, как только произойдет дальнейшее ухудшение дел германской армии на севере.

Под ударами Красной Армии коалиция агрессоров обнаруживала все больше и больше острых противоречий и вместе с тем лишалась реальной основы коалиционная стратегия германского верховного командования и генерального штаба.

Последняя попытка

I

Одной из характерных черт образа мышления германского военного руководства как до войны, так и в ее ходе была органическая слабость в умении оценивать войну в широких масштабах глобального или даже континентального порядка. Опытнейшие профессионалы ведения военных операций, они тускнели, когда ход событий ставил перед ними задачи, где требовался особый размах мышления, где военная стратегия тесно переплеталась со стратегией политической и экономической. У них на всем лежала какая-то печать главным образом тактического и оперативного масштабов. Та область военного руководства, которая лежит на грани стратегии, политики, экономики, постоянно выглядела авантюристической и [511] малокомпетентной. В этом отражалось многое: и метод подбора руководящих военных кадров, и традиционное "центральноевропейское" мышление генералитета, и другие обстоятельства.

Но главное заключалось, конечно, в глубокой недооценке возможностей социализма, способности Советского Союза вести войну во всех отношениях на уровне самых современных требований.

Все это еще раз чрезвычайно ярко обнаружилось весной и летом 1943г.

Советский Союз продолжал нести основную тяжесть борьбы с армиями гитлеровского рейха и его сателлитов, намного облегчая Англии и США развертывание боевых действий на других фронтах войны и дальнейшее накапливание сил. Только до середины ноября 1942 г. нацистское командование вынуждено было дополнительно привлечь на советско-германский фронт с начала войны 80 дивизий. Число немецких соединений увеличилось за этот срок более чем на 40%, а число дивизий сателлитов — в два раза{1037}. В конце весны — начале лета 1943 г. против Красной Армии Германия держала 67% всех соединений сухопутных сил и войска сателлитов{1038}. С битвы под Сталинградом и до конца марта 1943 г. немецкий Восточный фронт был вынужден отступить на 600-700 км и оставить территорию, захваченную летом 1942 г. Помимо катастрофы под Сталинградом, немцы понесли тяжелое поражение ни Северном Кавказе, в районах Среднего Дона и Воронежа{1039}. Кроме того, гитлеровцы потеряли ржевско-вяземский и демянский плацдармы. Советские войска сняли блокаду Ленинграда. Правда, в конце февраля — начале марта 1943 г. группе армий "Юг" удалось контрнаступлением снова захватить некоторую территорию северной части Донбасса и в районе Харькова. В. П. Морозов, детально исследовавший этот вопрос, приходит к выводу, что гитлеровскому командованию "не удалось полностью выполнить задачи в ходе февральско-мартовского наступления в Донбассе и под Харьковом"{1040}. Однако невыполнение гитлеровцами задач, предусматривавшихся на завершающем этапе зимней кампании 1942/43 г., в значительной степени повлияло на их планы на последующую, летнюю кампанию 1943 г.

Общие итоги поражения вооруженных сил агрессоров зимой 1942/43 г. были следующими: Красная Армия разгромила до 40% всех дивизий, находившихся к 19 ноября на советско-германском фронте. До 1200 тыс. человек из состава немецкой, румынской, итальянской и венгерской армий были убиты или пленены. Чтобы стабилизировать положение, ОКВ перебросило на Восточный фронт из различных стран Европы 33 дивизии и 3 бригады. [512]

Перед германским военным командованием весной 1943 г. стояла масса проблем. И нацистское руководство сделало еще одну попытку разрешить их одним ударом.

II

Весной 1943 г. обе стороны готовились к новым сражениям. Обстановка на всех фронтах второй мировой войны и соотношение сил коренным образом изменились в пользу Советского Союза и стран антигитлеровской коалиции. Благодаря усилиям Коммунистической партии и всего советского народа Советский Союз имел налаженное, быстро растущее военное хозяйство. Победы Красной Армии способствовали подъему национально-освободительной борьбы народов Европы. В ряде оккупированных стран складывался единый национальный фронт борьбы народных масс. Советский Союз продолжал оставаться ведущей силой антигитлеровской коалиции, сплачивая вокруг себя антифашистские силы, вдохновляя их на борьбу, расширяя свои международные контакты и связи.

Социалистический общественный строй явился источником неуклонного роста могущества Советского государства в ходе войны. Плановая система хозяйства позволила, рационально используя промышленные ресурсы, изготовлять боевую технику во все увеличивающихся размерах и вскоре превзойти военное производство Германии. При этом значительно возрастал выпуск новых образцов оружия. Военно-политическое положение Советского Союза к лету 1943 г. по сравнению с 1941-1942 гг. значительно укрепилось{1041}.

Успехи Красной Армии еще острее поставили проблему второго фронта в Европе. Сущность проблемы второго фронта теперь состояла в том, чтобы войска Англии и США осуществили бы, наконец, давно обещанную высадку в Европе и активно содействовали полному разгрому вооруженных сил фашистского блока{1042}.

Но правительства западных держав определяли свою политику и стратегию "не условиями коалиционной войны, а все теми же стремлениями путем затягивания второго фронта ослабить не только Германию, но и Советский Союз"{1043}. Несмотря на благоприятные условия для вторжения союзных армий в Европу, сложившиеся в начале 1943 г., оба правительства не собирались его предпринимать и выжидали дальнейшего развития событий на Востоке. [513]

В таких условиях третий рейх начал готовить последнюю свою попытку перехватить инициативу ведения войны.

Правильно понять стратегию германского верховного командования периода лето — осень 1943 г. можно, лишь рассматривая ее в тесной связи с военно-экономическим положением фашистской Германии.

Несмотря на ряд тяжелых военных неудач, руководители гитлеровского рейха стремились мобилизовать все силы на дальнейшее ведение войны "до полной победы". Они смогли в какой-то мере разрешить острую проблему рабочей силы, вызванную мобилизацией в армию до 1943 г. 11,2 млн. человек и ростом потерь.

В конце мая 1943 г. в германской экономике работало 6,3 млн. военнопленных и иностранцев. Максимальным использованием ресурсов Германии, "тотальным" грабежом оккупированных стран мощные концерны, работавшие на войну, все же вплоть до середины 1944 г. постоянно поднимали уровень выпуска военной продукции. В 1943 г. она составляла около четырех пятых всей продукции Германии{1044}. В январе началась реализация расширенной программы выпуска танков, позволившая за год увеличить их число по сравнению с 1942 г. в 2,5 раза, а производство штурмовых орудий — в 4 раза.

В 1943 г. авиационная промышленность выпустила 22 тыс. самолетов по сравнению с 13 тыс. в 1942 г. Среднемесячный объем производства артиллерийско-стрелкового вооружения за год возрос почти в два раза{1045}. Крайне остро, как и в течение всей войны, стояла проблема снабжения фронта горючим, смазочными маслами, каучуком. В результате тотальной мобилизации всех сил Германии удалось к лету 1943 г. значительно повысить выпуск военной продукции и в целом сохранить общую численность вооруженных сил{1046}.

Но поддерживать военное производство на необходимом уровне и получать продукты питания гитлеровская Германия могла лишь за счет неслыханного ограбления оккупированных стран и поставок нейтралов. Именно это обстоятельство в огромной степени влияло на дальнейшее формирование стратегических идей в различных военных и государственных инстанциях рейха.

Стратегический план германского верховного командования на лето 1943 г. — это попытка установить равновесие между целями и возможностями. Он представлял собой последнее усилие нацистов, направленное к тому, чтобы выйти из кризисной ситуации, удержать Европу и прежде всего то главное, ради чего гитлеровский [514] рейх начал войну, — продовольственную базу и земли Украины, руду, уголь, металлургию Донбасса, господство на Черном море и на Балтике, самые богатые области "восточного пространства". И основное: этот план — последняя попытка вновь захватить инициативу в борьбе с Советским Союзом, изменить ход войны в пользу Германии.

Новый план составлялся в надежде еще раз попытаться решить проблемы ведения мировой войны при концентрации основных усилий на советско-германском фронте.

Оценивая многие обстоятельства, влиявшие на создание плана весной 1943 г., мы придерживаемся мнения, что ведущие из них и в данном случае, как и прежде, лежали в сфере интересов монополистического капитала, давних экономических устремлений германского империализма. Теперь стратегический успех или провал самым непосредственным образом вторгались в промышленно-экономическую и финансовую калькуляцию крупнейших монополистов, которые стояли на службе гитлеровской политики и вместе с тем обладали крупным самостоятельным влиянием на нее.

Еще в период подготовки агрессии против СССР руководство фашистской Германии предрешило, что в "эксплуатацию Советского Союза" должны будут включиться "надежные лица, представляющие германские концерны"{1047}. С самого начала предусматривалась ведущая роль германских монополий в захвате богатств Советской страны. Через месяц после вторжения Геринг издал директиву "Принципиальная установка для руководства хозяйством во вновь занятых восточных областях", в которой провозглашалось образование так называемых восточных компаний. В частности, создалась крупнейшая "Горная и металлургическая компания Остланд" (БГО) с задачей "использования русского угольного и железоделательного хозяйства, а также добычи железной руды в интересах германского военного хозяйства"{1048}. Немного позже гигантский концерн Флика совместно с государственными заводами основал фирму "Днепр-сталь". На оккупированной части Советского Союза предполагалось создать колоссальный "хозяйственный комплекс" с большим удельным весом частных предприятий, что особенно привлекало германских монополистов.

20 августа 1941 г. было официально основано монопольное объединение угля, железной руды, железа и литейной промышленности "в оккупированных западных районах Советского Союза" с постоянным капиталом 60 тыс. марок{1049}. Создателями концерна под эгидой министра хозяйства стали крупнейшие промышленные предпринимательские союзы: "Хозяйственная группа [515] горного дела", "Хозяйственная группа железоделательной индустрии". Его возглавили генеральный директор Плейгер и совет из 12 лиц. Так владыки Рура готовились наложить руку на промышленность Советского Союза.

После того как гитлеровские войска оккупировали Донбасс, монополии немедленно бросились вслед за армией и стали расхватывать добычу. Но какое разочарование ожидало их всех! Советские люди в июне — октябре вывезли с Украины на восток 283 крупных предприятия, демонтировали и эвакуировали важнейшее оборудование, вывели из строя почти все агрегаты, которые невозможно было увезти. Захватчикам требовались длительные сроки для восстановления экономики Донбасса. Правда, крупными капиталовложениями предполагалось помочь восстановлению производства. В 1943 г. компания БГО получила от государства кредит в 200 млн. марок{1050}.

Сразу же началась острейшая борьба между отдельными монополиями и группами за наиболее прочные позиции, главным образом в Донбассе. Лишь к ноябрю 1942 г. удалось договориться насчет дележа основных предприятий. Круппу "достались" краматорские заводы, Маннесману — металлургический завод в Таганроге, акционерному обществу "Среднегермайская сталелитейная промышленность" — ряд заводов и фабрик в Каменске и Днепропетровске, компании "Герман Геринг" — заводы "Коминтерн", "Карл Либкнехт", "Артем" в Днепропетровске и Нижнеднепровске, обществу Сименс-Шуккерт — завод в Рутченково и т. д.{1051}

Можно согласиться с И. М. Файнгаром, считающим, что "германские крупные промышленники и банкиры даже перед угрозой смертельной опасности в условиях войны ни на одну минуту не прекращали конкурентной борьбы за прибыльные миллиардные заказы, за влияние на государственный аппарат, за дележ награбленного в оккупированных странах и т. д."{1052}.

Монополии рассчитывали к весне 1943 г. дать "непрерывный поток промышленной продукции для рейха". Так, Флик обещал добывать ежедневно более 2 тыс. т марганца. "Положение с обогащением руды в течение весны будет налажено", — сообщал он 31 марта 1943 г. "Общая потребность в марганцевой руде для Германии и германских союзников будет удовлетворена". Добыча железной руды увеличится на 15 тыс. т ежедневно{1053}. На совещании 15 января 1943 г. о развертывании металлургического производства в масштабе комплекса "Днепр-сталь" был сделан вывод, что только предприятия Каменска будут давать рейху ежемесячно 105 тыс. т стали{1054}. Дальнейшие перспективы с точки [516] зрения извлечения сверхприбылей за счет террора и принуждения рабочих представлялись германским монополиям внушительными.

Понятно, что, когда наступление Красной Армии стало угрожать потерей Донбасса, интересы монополий, стремление экономически обеспечить ведение войны в решающей степени воздействовали на стратегические расчеты. На совещании в "Вольфшанце" 12 марта, где обсуждались дальнейшие планы войны, Гитлер заявил: "Донецкая область для нас — это самое главное. Она будет атакована. Для нас чрезвычайно важно ничего там не потерять"{1055}. По свидетельству Манштейна, на совещании в штабе группы армий "Юг" в марте 1943 г. Гитлер говорил, что совершенно невозможно отдать Донбасс даже временно. "Если бы мы потеряли этот район, то нам нельзя было бы обеспечить сырьем свою военную промышленность... Что касается никопольского марганца, то его значение для нас вообще невозможно выразить словами. Потеря Никополя... означала бы конец войны. Далее, как Никополь, так и Донбасс не могут обойтись без электростанции в Запорожье"{1056}. Эта точка зрения, продолжает Манштейн, имела решающее значение для Гитлера в период всей кампании 1943 г. и привела к тому, что группа никогда не имела необходимой свободы при проведении операций{1057}.

По свидетельству Г. Грейнера, 4 февраля 1943 г. министр вооружения Шпеер и генеральный директор Донецкого концерна Плейгер докладывали Гитлеру о состоянии военного производства. "Без Донбасса, годовой выпуск продукции которого составляет крупную величину, невозможно никакое увеличение производства оружия". Гитлер ответил: Донбасс отдать невозможно, потому что тогда он, фюрер, не сможет дальше вести войну{1058}. Филиппи и Гейм подчеркивают, что Гитлер исключал возможность отдачи Донбасса и отхода на какие-либо другие позиции в тылу{1059}.

Снова, как и в прошлые годы войны, экономические требования, интересы военного производства влияли непосредственно на оперативные и стратегические планы гитлеровского верховного командования.

Эти требования в немалой степени предопределили районы сосредоточения главных усилий вермахта в центре советско-германского фронта, способствовали выбору форм вооруженной борьбы. Однако экономические задачи решались в рамках широких стратегических расчетов, основу которых составляли надежды на [517] разгром главных сил Красной Армии и на прочный захват стратегической инициативы{1060}.

К началу летне-осенней кампании 1943 г. на советско-германском фронте находилось 196 немецких дивизий из 294, которыми располагал вермахт, и, кроме того, 32 дивизии и 8 бригад союзников, т. е. всего до 232 дивизий, в то время как остальные силы были рассредоточены на других театрах военных действий от Ледовитого океана до Средиземного моря{1061}. На Восточном фронте весной 1943 г. уже не хватало подготовленного пополнения, материальной части, чтобы возместить потери, понесенные под Сталинградом. Не хватало горючего и снаряжения{1062}.

По статистике организационного отдела штаба сухопутных сил, потери Восточной армии убитыми, пропавшими без вести, ранеными за период с 1 ноября 1942 г. по 31 марта 1943 г. достигали 966 750 человек. За это же время пополнение составляло лишь 493300 человек, Некомплект достигал свыше 400 тыс. человек{1063}. В последующие месяцы 1943 г., за исключением весенних, потери значительно превосходили пополнение. Таким образом, все ясное обнаруживалось истощение людских резервов гитлеровского рейха.

Еще 13 января 1943 г. Гитлер издал приказ "О широком привлечении мужчин и женщин для задач обороны рейха", в котором предусматривались мобилизация в вермахт, главным образом с целью восполнения потерь Восточной армии, 800 тыс. человек из народного хозяйства и замена их вновь призванным таким же числом мужчин старших возрастов и женщин. Однако уже 12 марта Гитлер говорил о трудноразрешимом противоречии: "С одной стороны, мы должны взять 800 тыс. — 1 млн. человек, ...а с другой, — мы обязаны в следующие месяцы... утроить выпуск продукции во всех областях"{1064}. Имевшийся некомплект Восточной армии еле-еле удалось покрыть только наполовину. Основную часть пополнения израсходовали на то, чтобы доукомплектовать дивизии, которым предстояло участвовать в летнем наступлении на Курской дуге, другую — на формирование вне Советского Союза некоторых разбитых "сталинградских дивизий" (13 пехотных, 4 танковых, 2 моторизованных). Для усиления дивизий на остальных участках Восточного фронта резервов не хватало{1065}.

Удар за ударом, которые получала германская военная машина на главном фронте второй мировой войны, постоянный, неуклонный рост могущества Советского Союза и его армии, кризис [518] фашистской коалиции — все эти факторы также в весьма большой степени влияли на выработку планов дальнейшего ведения войны Германией.

Нацистских лидеров серьезно беспокоило быстрое падение престижа империи. Они не видели иного способа вновь поднять свой авторитет в глазах союзников, нейтралов и остального мира, кроме военного успеха. Уже в зимние месяцы Гитлер не скрывал намерения "летом вернуть то, что зимой было потеряно"{1066}. Позже, когда появилось решение атаковать Красную Армию на Курской дуге, он с непоколебимой уверенностью заявил: "Победа под Курском должна стать факелом для всего мира"{1067}.

По мнению Хейнрици, Гитлер "не был склонен продумывать в этом новом положении методы дальнейшего ведения войны"{1068}. Варлимонт пишет: "Поворот в войне после Сталинграда немецким руководством, а главное, самим Гитлером... был мало осознан"{1069}. В противоположность этому Иодль считает, что "не только военным руководителям, но теперь и Гитлеру стало ясно, что сам бог войны уже отвернулся от Германии и направился в другой лагерь"{1070}. Противоречивость этих оценок сама по себе говорит о том, насколько нечетко понимали общую обстановку военные лидеры третьего рейха.

Гитлер и его ближайшее окружение полагали: самое главное — "с максимальной интенсивностью продолжать военные действия, для того чтобы ни у кого не создалось впечатления, будто немецкое руководство может когда-нибудь уступить или капитулировать"{1071}. "Именно после неудач и потерь в России и Африке, — пишет Хейнрици, — он (Гитлер. — Д. П.) хотел доказать собственному народу, союзникам, понесшим огромные потери при ответных ударах, и врагам, что силы немецкого вермахта еще не сломлены. Поэтому, когда в конце февраля — начале марта контратаки группы армий "Юг" привели к успеху и вернули Восточной армии инициативу, созрело решение Гитлера сразу, как только окончится период распутицы, держать курс на наступление"{1072}. В письме от 16 февраля к Муссолини своей первой задачей Гитлер назвал восстановление на Востоке "нового крепкого стабильного фронта, занятого немецкими войсками". Решив после окончания распутицы опять перейти в наступление на Восточном фронте, Гитлер и ОКВ надеялись, что "Советский Союз... все-таки в какой-то день должен будет рухнуть"{1073}. [519]

В разработке дальнейших планов ведения войны играла роль и боязнь вторжения англо-американских войск в Южную Италию. Здесь опасность казалась реальной, особенно после капитуляции армии Роммеля в Северной Африке и поражений в Средиземном море. Кроме того, "горящими пунктами" все еще признавались Балканы, Норвегия, французское побережье и, наконец, Испания. Все границы "Крепости Европа" становились уязвимыми тем в большей степени, чем труднее складывалась для третьего рейха обстановка на Восточном фронте.

III

Решительный план: вновь попытаться изменить ход войны в пользу фашистской Германии — сложился не сразу. Его выработка представляла собой длительный, сложный процесс, отличавшийся столкновением самых различных, порой противоположных мнений внутри нацистской военной верхушки. На первом этапе создания нового плана появился термин: "ничейный исход". Вряд ли кто-нибудь в генеральном штабе вполне ясно представлял себе, что это значит. "Ничейный исход" связывали со смутными надеждами добиться мира с Советским Союзом, истощив его наступательные возможности. "Должны же в конце концов иссякнуть наступательные силы русских!"{1074}, — восклицал Манштейн, активный сторонник "ничейного решения". Истощить Красную Армию "рядом ударов", а потом "добиться на Востоке по меньшей мере равновесия сил" — такого замысла придерживались Манштейн и некоторые его сторонники.

Гросс-адмирал Редер, оставшийся советником фюрера, и генеральный штаб военно-морских сил стояли на несколько иной позиции. Они давно не считали возможным добиться когда-нибудь военной победы над Советским Союзом. Редер видел основу дальнейшей стратегии в использовании противоречий между партнерами антигитлеровской коалиции и в перенесении центра тяжести ведения войны против Англии и США. Редер был первым, кто признал: Советский Союз победить нельзя. Как и год назад, он придерживался мнения, что судьба войны решится на море, и такие расчеты особенно укрепились у него после поражения итало-германских войск в Северной Африке.

20 мая 1943 г. Редер представил ОКВ доклад с оценкой положения и планами на будущее. "После достигнутой на Востоке стабилизации фронта против России, — писал он, — в настоящее время главной проблемой германского руководства войной является развитие военных событий в Средиземном море"{1075}. Признав решающее значение наступления Красной Армии для развития [520] событий на Североафриканском театре в пользу союзников, Редер приходил к выводу: "Англосаксы ныне создают условия для дальнейших операций против Европы и Среднего Востока, сосредоточивая силы в западном Средиземноморье". Оценивая возможности Советского Союза, Редер приходил к выводу: "Советское государство как в отношении личного состава, так и материальных средств еще располагает значительной мощью. Оно... располагает боевым духом и волей, необходимыми, чтобы продержаться до конца"{1076}.

Редер был первым, кто посоветовал Гитлеру положить теперь в основу стратегии "игру на противоречиях" между партнерами антигитлеровской коалиции, — мысль, за которую впоследствии, до конца своих дней, столь упорно и безрезультатно цеплялись фашистские главари. Редер понял, что СССР сокрушить невозможно, однако не смог вполне уяснить, что главной целью антигитлеровской коалиции на том этапе войны была победа над фашистским режимом и всеми его институтами, воплощенными в третьем рейхе, и что главным фронтом войны для Германии объективно по-прежнему оставался советско-германский. Редер считал, что для Европейского театра необходимы прежде всего "надежное обеспечение на Востоке и оборона от ожидаемого наступления англосаксов. Это наступление, вероятно, последует из английской метрополии и из Северной Африки"{1077}. Но оно может начаться и через Балканы, где положение стран оси неустойчиво и должно быть немедленно укреплено. Конечно, самым слабым местом концепции Редера оставалось "обеспечение на Востоке". Каким путем?

Разрабатывая планы перенесения усилий в район Средиземного моря, военно-морское руководство надеялось, что к лету 1943 г. на Востоке станет возможным установить прочный оборонительный фронт, и тогда с Восточного фронта в Италию и на Балканы будут переброшены крупные силы авиации и подвижных войск{1078}.

Вариант Редера приобрел сторонников в Италии. Он обсуждался в германских и итальянских штабах и стал предметом дискуссии во время встречи Гитлера с Муссолини 19 июля 1943 г. Итальянцы весной 1943 г. ждали активной помощи Германии в Средиземноморье. Главной предпосылкой немецкой поддержки должно было стать "полное истощение" Красной Армии в сражениях на Восточном фронте.

В общем итоге к весне 1943 г. возникло намерение сразу после периода распутицы начать активные действия против Красной Армии, ослабить ее, лишить наступательных возможностей и стабилизировать Восточный фронт, прочно закрепив за собой [521] прежде всего Донбасс. Затем высвободить часть дивизий на Востоке, перебросить их против ожидаемого вторжения в Италию, отбить атаки англо-американских войск и удержать в седле итальянского союзника.

Чем ближе к лету, тем замысел становился активнее и решительнее.

Оценка возможных планов советского командования на лето 1943 г. занимала в расчетах германского военного руководства первостепенное место. Главный вопрос, на который требовался ответ разведки, состоял в следующем: какой вид вооруженной борьбы выберет на лето 1943 г. Советский Союз — наступление или оборону? Разведка очень долго не имела по этому вопросу определенного мнения. В конце марта она сообщила: "На основании больших потерь русских во время зимы является сомнительным, что противник вообще в состоянии предпринять решающее летнее наступление. Но это не исключает планирования и проведения операций с широко поставленными целями"{1079}. В середине апреля руководимый Геленом отдел иностранных армий Востока подтверждал: "Существующее сейчас положение на Восточном фронте соответствует установке на принципиально оборонительные действия русских". Однако и здесь не отрицалась возможность "крупных наступательных операций" в будущем{1080}.

С последних чисел апреля германская разведка все более определенно сообщает о наступательных планах Красной Армии. "Советское командование планирует на лето и в значительной степени подготовило крупные наступательные операции с широко поставленными целями", — сообщается 20 апреля. Причем главная вероятная задача — удар "против северного фланга группы армий "Юг" с целью: Днепр"{1081}.

В подобных выводах германскую разведку укрепил первомайский приказ И. В. Сталина. "В случае, если существование этого приказа будет подтверждено, — доносил Гелен, — то отсюда следует, что оборонительно-выжидательная тактика русских в настоящее время является лишь временной и что следует ожидать крупного русского наступления"{1082}. Разведка группы армий "Юг" 1 мая сообщает о подготовке Красной Армии к наступлению, вероятно на Харьков — Днепропетровск и через Донец к Днепру или Азовскому морю. В мае немецкая разведка уже вполне уверенно говорила о подготовке Красной Армией крупного летнего наступления, которое "согласуется с военными мероприятиями союзников", и о наличии в руках советского командования больших резервов, численность которых, по ее мнению, "впервые за эту войну с [522] Россией достигла такой величины"{1083}. На фронте Гелен насчитывал у Красной Армии 197 дивизий и 52 бригады, а в тылу еще 181 дивизию, 237 стрелковых бригад, 134 танковые бригады и 81 танковый полк{1084}. В последних числах мая сообщается: подготовка к наступлению почти завершена, причем главный удар следует ожидать "против группы армий "Юг" в направлении на Днепр" и в районе Харьков — Белгород{1085}. Германский генеральный штаб приходил к заключению, что, атакуя на юге, советское командование будет стремиться прежде всего освободить Донбасс, Украину и открыть путь к Балканам.

Возникает вопрос: оценило ли в полной мере фашистское военное руководство выводы своей разведки насчет возросших возможностей Красной Армии и планов ее командования? По всей вероятности, нет, ибо в противном случае трудно объяснить устойчивость надежд на изменение хода войны. Подготавливая свое последнее наступление, Гитлер и его генеральный штаб не излечились от патологической недооценки мощи Советского Союза, хотя отрезвление уже наступало. Военное командование не сознавало, что Советский Союз благодаря титаническим усилиям добился перелома не только на фронте, но и в тылу, что не может быть и речи ни об "истощении" Красной Армии, ни о "ничейном решении", ни о победе Германии.

Фельдмаршал Манштейн, командующий группой армий "Юг", предложил при переходе Красной Армии в наступление "пропустить" ее до линии Мелитополь — Днепропетровск, "освободив" путь через Донбасс на Нижний Днепр, а тем временем подготовить в тылу крупные силы, ударить во фланг и разгромить советские войска, сделав, таким образом, шаг к "ничейному результату". Но Гитлер и ОКВ категорически отклонили всякую возможность вступления Красной Армии в Донбасс, хотя бы временно. Взамен был предложен план "опережающего удара" подальше от Донбасса, в районе Курской дуги. Так появился на свет замысел операции, получившей наименование "Цитадель".

IV

На вечернем обсуждении обстановки в "Вольфшанце" 12 марта выяснилась парадоксальная вещь: оказывается Манштейн, известный горячий сторонник активной стратегии, втайне от Гитлера и штаба сухопутных сил начал готовить позиции для обороны в тылу, за Днепром, назвав их "позиции ОКХ". Цейтцлер узнал о такой предусмотрительности фельдмаршала и положил перед Гитлером карту, на которой можно было видеть, где строится новая оборона. [523]

— Мой фюрер, — сказал Цейтцлер, — я занималсй этим вопросом. Оказывается, существует "позиция ОКХ": Днепр и дальше. Гитлер долго всматривался в карту.

— Этого я не знал.

— Я также не мог предполагать ничего подобного, — воскликнул Цейтцлер. — Это нужно ликвидировать. Последовала пауза.

— Мне об этом никто не доложил ни слова!

Итак, подготавливая новое "генеральное наступление" на советско-германском фронте, они отнюдь не были уверены в его благоприятном исходе и втихомолку готовились к возможному отступлению.

— Никто не доложил ни слова! — повторял на разные интонации Гитлер, видимо, соображая, что, может быть, оборонительная позиция в тылу действительно станет необходимой.

— А вот и приказ об этом. — Цейтцлер положил на карту несколько листков текста.

— Спросите у Хойзингера, может быть, он в курсе дела?

— Нет, Хойзингер тоже говорит: никто не доложил. Вот Мелитополь, вот другие города, все — вдоль Днепра; на карте обозначены сооружения. В действительности же на местности ничего нет. Я отдам распоряжение уничтожить приказ.

— Он не существует, — ответил машинально Гитлер, думая уже о другом. И сразу приступил вместе с Цейтцлером к обсуждению вопроса — на каких участках все-таки строить оборонительные позиции вдоль Днепра.

Так, по свидетельству стенографических записей, родилась идея пресловутого "днепровского вала", который впоследствии создавался, чтобы остановить наступление Красной Армии.

Потом речь пошла о сроках восстановления разбитых дивизий и увеличении их подвижности.

— Все совершенно ясно, Цейтцлер. Все это далеко не соответствует идеальной картине, — подвел итог Гитлер. — Но мы должны быть твердыми. Я не могу допустить, чтобы прошел год, в течение которого я где-нибудь не нанес бы русским удара.

И тогда Цейтцлер, указывая на карту с уже проведенной на ней линией "днепровского вала", произнес многозначительную фразу:

— Они сделают нам капут прежде, чем мы это построим{1086}.

Итак, крылатое фронтовое словечко гитлеровских солдат на Восточном фронте ("Гитлер капут") было произнесено... в ставке Гитлера. После Сталинграда. Перед Курском.

Как же представляли себе Гитлер и его начальник генерального штаба перспективы борьбы против Советского Союза? И в этом вопросе содержание беседы оказалось весьма симптоматичным. [524]

— Я пришел вместе с Гудерианом, — неожиданно сказал в конце совещания Цейтцлер. — Он хочет иметь картину на будущее.

— Между прочим, мы тоже хотим ее иметь, — не без иронии ответил Гитлер.

— Да, между прочим, и мы хотим ее иметь, — повторил в тон фюреру начальник генерального штаба. — В июле — августе она у нас будет. Но сегодня?

Итак, "сегодня" ни Гитлер, ни его начальник генерального штаба не могли достаточно ясно представить себе, как развернутся события в войне против Советского Союза.

V

И генеральный штаб сухопутных сил, и командующие группами армий были согласны с Гитлером, что в России ближайшую цель нужно видеть в том, чтобы по возможности снизить ударную мощь советских войск и постараться вырвать стратегическую инициативу.

Вместе с тем существовало и такое мнение, что соотношение сил больше не позволяет вести против Советского Союза крупные наступательные операции. Однако, с другой стороны, простым переходом к обороне не только считалось невозможным ослабить Красную Армию, но и удержать занятый фронт протяженностью 2700 км. Если Красная Армия, рассуждали германские генштабисты, концентрируя свои силы, захотела бы весной осуществить прорыв, например, на фронте Донца или в направлении Орловской дуги, "то следовало ожидать кризисных положений, несмотря на оставление выступов у Вязьмы и Демянска. Ответные удары, как это практиковалось в прошедшую зиму, с потерей целых армий, теперь немецкому командованию наносить было нечем"{1087}.

Генеральный штаб сухопутных сил и командующие группами армий были вполне согласны с мнением Гитлера, что после успеха Манштейна под Харьковом "вновь приобретенную возможность развить инициативу необходимо использовать для того, чтобы ограниченными ударами наносить врагу тяжелый урон"{1088}. Но в вопросе о выполнении такого намерения мнения расходились.

Генеральный штаб полагал, что сразу после периода распутицы Красная Армия немедленно перейдет к активным действиям для освобождения занятых областей{1089}. Его намерения в общем [525] склонялись к тому, чтобы в рамках стратегической обороны на всем советско-германском фронте встретить удары Красной Армии маневренными операциями, а в дальнейшем, найдя благоприятный момент, перейти в контрнаступление, нанести советским войскам крупное поражение и предельно их ослабить. Некоторые офицеры штаба сухопутных сил думали таким путем снова добиться инициативы в ходе борьбы. Главное, считали они, не держаться за все участки местности, а упорно ослаблять Красную Армию.

Наряду с этим ожидалось вторжение англо-американских войск в Италию и даже во Францию. Для борьбы с ними предполагалось высвободить на Востоке часть сил и перебросить к новым угрожающим пунктам. Если к моменту высадки англо-американских соединений не удастся решительно ослабить Красную Армию и безболезненно снять ряд дивизий с Восточного фронта, то, по мнению ответственных лиц в генеральном штабе, придется отвести Восточную армию на более короткую линию: Днепр — Березина — Западная Двина. Тогда, быть может, все-таки удастся вывести в резерв и бросить в Италию или во Францию несколько дивизий{1090}.

Командующий группой армий "Юг" Манштейн упорно отстаивал свое мнение. Решающим участком борьбы на Восточном фронте станет южный. Г. Хейнрици пишет: "Он (Манштейн. — Д. П.) был убежден, что главный удар советского наступления будет направлен на его позиционный участок. Нигде советским войскам не удались бы такие значительные политические, военные и экономические успехи, как в том случае, если бы они сумели разгромить южный фланг Восточного фронта, если бы они открыли себе дорогу через Румынию на Балканы, приобрели бы экономически такую ценную Украину и еще румынскую нефть. Группа планировала отвести с боями обе свои южные армии — 6-ю и 1-ю танковую — к нижнему течению Днепра, отбить ожидаемое из района Харьков — Курск наступление Советов, которое они поведут своим мощным северным флангом, а затем ударом на юго-восток свернуть наступающий фронт врага и уничтожить его у Азовского моря"{1091}.

Операция таких размеров требовала гораздо больших сил, чем те, которыми располагала группа армий "Юг". Недостающие войска Манштейн предлагал добыть с других участков Восточного фронта: путем оставления кубанского плацдарма, с Орловской дуги и за счет укорочения позиций под Ленинградом. Силы нужно было привлечь также из Западной и Юго-Восточной Европы. Эта необходимость обнажить другие фронты обусловила новый риск, который Манштейн считал неизбежным, чтобы "на длительный срок нанести поражение вооруженным силам красных"{1092}. [526]

В случае успеха этого контрнаступления Манштейн был намерен затем повернуть к северу и разбить советские войска перед группой армий "Центр".

Однако Гитлер, штаб верховного командования и ряд представителей генерального штаба сухопутных сил решительно выступали против маневренной обороны подобного толка: соображения интересов военной экономики, подчинявшие расчеты военного руководства, стояли на первом плане. Фашизм ни при каких условиях не желал создавать какую бы то ни было угрозу Донбассу и терять богатства Украины. Это обстоятельство диктовало содержание оперативных планов.

Варлимонт подчеркивает: формирование окончательного стратегического решения весной 1943 г. произошло под влиянием политических и экономических соображений: "По хозяйственным и политическим причинам Восточный фронт надо было удержать там, где он стоит"{1093}. Именно поэтому Гитлер, Кейтель и Иодль решительно возражали Манштейну и его сторонникам. Гитлер "из опасения, что оставленные области, в частности Донецкий промышленный бассейн, контратаками не удастся вернуть, отказывался проводить подвижную оборону"{1094}.

Затем Гитлер и штаб ОKB стали склоняться к мысли о необходимости упредить наступление Красной Армии, первыми нанести удар, чтобы сорвать возможное наступление Красной Армии на Украину. Они начали думать, что-де Советский Союз, "желая получить поддержку союзников, будет отодвигать срок своего наступления вплоть до того момента, когда западные державы произведут вторжение"{1095}.

В таком случае, подчеркивал Гитлер, немецкому вермахту пришлось бы бороться на два фронта, а этого допускать нельзя. Следовательно, надо опередить наступление Красной Армии своим собственным наступлением и атаковать позиционный фронт советских войск. Так как силы, которые можно для этого выделить, были ограничены, то наиболее удобным участком стал признаваться выступ у Курска: следует уничтожить силы, находящиеся на Курской дуге, разбить резервы Красной Армии восточнее Курска, которые, как считал штаб оперативного руководства, предназначались для летнего наступления. Устранение Курской дуги принесло бы немецкому фронту сокращение на 240 км и возможность сохранить резервы. Красная Армия этой атакой была бы лишена исходной позиции для наступления во фланг группы армий "Юг" в направлении Днепра или в тыл Орловской дуги, т. е. группы армий "Центр". Затем успех был бы развит.

Конечно, в штабе верховного командования и в генеральном штабе сухопутных сил понимали, что важная для советского [528] командования Курская дуга будет прочно укреплена. "Во всяком случае, — приходит к заключению Хейнрици, — наступление на эту линию обороны должно было стать труднее, чем подвижная борьба на свободном пространстве, как могло бы сложиться при контрударе в рамках эластично проводимой обороны"{1096}. Если в борьбе за Курскую дугу более слабый наступающий понес бы больше потерь, чем обороняющийся, то будет опасность малоэффективной растраты незначительных резервов Восточной армии. Цейтцлер высказал поэтому свои заботы и сомнения о плане атаки на Курскую дугу. Он говорил, что намеченный удар охватит слишком незначительное пространство и не даст гарантии предотвращения крупного наступления советских войск. Если сосредоточенные в этом месте резервы Красной Армии даже и были бы разбиты, то у нее все еще оставалось бы достаточно сил, чтобы, несмотря на потери под Курском, вести наступление на других участках Восточного фронта.

Иными словами, произойдет самое худшее: в борьбе за позиционный выступ Курской дуги немецкие резервы будут скованы, и в этот момент советское командование начнет атаки на других участках фронта. Тогда у немцев не нашлось бы сил, чтобы им противостоять.

Цейтцлер склонялся к тому, чтобы "предоставить советскому командованию инициативу", а затем атаковать контрударом. Гитлер и штаб верховного командования настаивали на том, чтобы атаковать первыми. Они рассчитывали на полный успех при условии, если наступление будет проведено вовремя, чтобы советские войска, "только что понесшие потери в результате немецкого весеннего контрнаступления, застигнуть еще в ослабленном состоянии"{1097}.

На основе таких соображений 13 марта появилась директива Гитлера о ведении боевых действий № 5. В ней определялось намерение на отдельных участках фронта, "по возможности упредив русских", которые, вероятно, после окончания зимы и периода распутицы возобновят активные действия, "начать наступление и этим навязать им свою волю, как это недавно уже имело место в группе армий "Юг"". На других участках фронта требовалось "совершать частные удары и таким путем обескровить противника". На фронтах вне Курской дуги следовало сделать особо прочной оборону путем использования тяжелого оружия, постройки глубоких позиций, минирования, создания подвижных резервов и т. д. Группе армий "А" директива предписывала высвободить как можно больше сил для наступления группы армий "Юг" и вместе с тем "любой ценой удерживать кубанский плацдарм — Крым". Группе армий "Юг" директива указывала до середины апреля сконцентрировать на северном фланге сильную танковую [529] армию, которая могла бы "после окончания распутицы перейти в наступление раньше русских". Цель наступления заключалась в том, чтобы "ударом из района Харькова в северном направлении во взаимодействии с ударной группировкой 2-й армии уничтожить действующие перед 2-й армией силы". На южном своем участке группа армий должна была "максимально укрепить позиции" по рекам Миус и Северный Донец. Группе армий "Центр" предстояло создать южнее Орла ударную группу, способную наступать во взаимодействии с северным флангом группы армий "Юг" и "уничтожить силы врага, сконцентрированные на Курской дуге". Орловский плацдарм следовало укрепить для обороны. Группа армий "Север" приводилась "в максимально высокое оборонительное состояние". Одновременно директива требовала подготовить операцию против Ленинграда, которая будет проведена в начале июля{1098}.

Генеральный штаб считал, что группа армий "Юг" своими силами не сможет оборонять довольно широкий фронт и одновременно создать достаточно сильную ударную группу. Но надеждам снять войска с кубанского плацдарма не суждено было осуществиться. Активные действия советских войск на Кубани не позволили взять оттуда под Курск больше чем две дивизии. К тому же вскоре Гитлер и ОКВ решили, что блокирование военного порта Новороссийск важнее, чем усиление группы армий "Юг". Было принято решение: на Кубани удерживать даже большую по размерам предмостную позицию, чем это было намечено прежде.

Десять немецких дивизий оставались скованными на кубанском плацдарме. Однако и это число вскоре оказалось недостаточным, чтобы выполнить расширенную теперь задачу группы армий "А" под Новороссийском. Штаб сухопутных сил посчитал себя вынужденным в мае и июне направить на Кубань еще три пехотные дивизии, ранее предназначавшиеся для наступления под Курском.

Получилось, что теперь не группа армий "А" предоставляла силы группе армий "Юг", а, наоборот, "Юг" и "Центр", которые готовились к наступлению под Курском, отдали часть сил группе армий "А" на Кубань.

Так войска нашего Северо-Кавказского фронта на Кубани еще больше усложнили оперативные проблемы, стоявшие перед гитлеровским командованием.

Необходимость создать ударные кулаки вынуждала командующих группами армий "Юг" и "Центр", фельдмаршалов Манштейна и Клюге, ослабить другие участки своих фронтов, которые становились поэтому уязвимыми. Если Манштейн в случае атаки Красной Армии между Азовским морем и Харьковом мог бы обеспечить себе возможность отхода к нижнему течению Днепра, где уже начались большие оборонительные работы, то в группе армий "Центр" успех наступления советских войск против орловского [530] плацдарма означал выход Красной Армии прямо в тыл ударной группировке Клюге, двигающейся на Курск с севера.

Название плана наступления на Курской дуге "Цитадель", взятое из терминологии старой крепостной войны, должно было означать, что третий рейх, обороняя "Крепость Европу", решительными вылазками из этой "цитадели" истощает осаждающего ее врага и добивается победы над ним.

ОКХ, фельдмаршалы Манштейн и Клюге после всех сложных и запутанных подсчетов постарались выделить для наступления возможно больше сил. И действительно, гитлеровскому командованию вновь удалось создать чрезвычайно мощную ударную группировку. Всего на курском направлении против войск Центрального и Воронежского фронтов под командованием генералов К. К. Рокоссовского и Н. Ф. Ватутина немцы сосредоточили 50 дивизий, в том числе 17 танковых и 2 моторизованные — 900 тыс. человек, около 10 тыс. орудий и минометов, 2700 танков и свыше 2 тыс. самолетов. В группе армий "Юг" (в составе танковой группы Кемпфа и 4-й танковой армии Гота) планировалось ввести 19 дивизий, в том числе 8 пехотных и 11 танковых (из них две — в качестве резерва ОКХ) и 3 бригады штурмовых орудий. В группе армий "Центр" — 9-ю армию Моделя в составе 23 дивизий, в том числе 8 танковых и моторизованных{1099}. Для обороны на остальном фронте у Манштейна оставалось 25 дивизий (из них три — в резерве) на 60 км; у Клюге для удержания орловского плацдарма — 15 дивизий (из них три — в резерве) на фронте 280 км{1100}.

После выполнения задачи под Курском ОКВ думало высвободить 10 дивизий для переброски на Запад{1101}.

Чтобы предотвратить угрозу группе армий "Юг" из района юго-восточнее Харькова во время проведения операции "Цитадель", штаб сухопутных сил 22 марта дополнил оперативный приказ № 5 директивой Манштейну: до начала операции провести частную атаку через Донец около Изюма{1102}.

Когда войска приступили к подготовке наступления, очень скоро выяснилось, что срок, назначенный для начала операции — конец апреля, — нереален. Штаб верховного командования был вынужден в оперативном приказе № 6 от 15 апреля назначить 3 мая как самую раннюю дату. Войска требовали другого срока — 15 мая или начало июня. [531]

VI

Оперативная директива № 6, подписанная Гитлером, гласила: "Я решил, как только позволит погода, провести наступление "Цитадель" как первое наступление в этом году.

Этому наступлению придается решающее значение. Оно должно быть проведено быстро и с сокрушающей силой. Оно должно дать нам в руки инициативу на весну и лето текущего года. Поэтому все приготовления следует проводить с величайшей тщательностью и энергией. На направлении главных ударов необходимо использовать лучшие соединения, лучшее оружие, лучших руководителей, наибольшее количество боеприпасов. Каждый командир, каждый солдат должен проникнуться мыслью о решающем значении этого наступления. Победа под Курском должна стать маяком для всего мира.

В связи с этим я приказываю:

...Цель наступления состоит в том, чтобы путем максимально сосредоточенного, решительного и быстрого удара силами по одной армии из районов Белгорода и южнее Орла окружить вражескую группировку, находящуюся в районе Курска, и уничтожить ее концентрическим наступлением.

В ходе этого наступления должен быть достигнут новый, укороченный, экономящий силы фронт по линии: Нежега — участок реки Короча — Скородное — Тим — восточнее Щигры — участок реки Сосна"{1103}.

Директива требовала "широко использовать момент внезапности", для чего сосредоточение сил обеих групп армий осуществить в глубине, вдали от исходных позиций, а выдвижение на них проводить только ночью. С этой же целью планировались многие меры дезинформации, в частности ложная подготовка наступления на Донце. Особо подчеркивалась необходимость "максимального массирования ударных сил на узком участке" с тем, чтобы "одним ударом пробить оборону противника, добиться соединения обеих наступающих армий и замкнуть кольцо окружения"{1104}. Предполагалось наступать в "максимальном темпе", а после окружения курской группировки "быстрыми ударами" со всех направлений "ускорить ее ликвидацию". [532]

Уже в конце апреля германское командование стало понимать, что надежды застигнуть Красную Армию на Курской дуге врасплох тщетны. С другой стороны, гитлеровское руководство все больше убеждалось: Советское Верховное Командование сумело сосредоточить новые значительные силы и следует ожидать наступления Красной Армии на гораздо более широких участках советско-германского фронта, чем тот, который избран для операции "Цитадель".

Отдел иностранных армий Востока сделал вывод: "Руководство красных сумело так провести ясно выраженную подготовку крупной наступательной операции против северного фланга группы армий "Юг" в направлении Днепра..., что оно до ее начала свободно в своих решениях и путем сохранения достаточных оперативных резервов может не принимать окончательного решения о проведении этой операции до последней минуты точного определения срока немецкой атаки... После того как поступят новые... сведения, не исключено, что противник разгадает подготовку к наступлению... сперва выждет и будет все время усиливать свою готовность к обороне, имея в виду достижение своих наступательных целей при помощи ответного удара. .. Нужно считаться со все увеличивающимися силами противника и с тем, что противник достиг уже высокой готовности против возможных атак немцев"{1105}.

Германская разведка делала самые различные предположения о вариантах решения Советского Верховного Главнокомандования. Оценки разведки отнюдь не способствовали укреплению надежды на быстрый и легкий исход операции "Цитадель". Командующий 9-й армией Модель требовал увеличить количество и качество танков "из-за сильных подготовительных мероприятий" противника, в частности из-за наличия у него "нового эффективного противотанкового оружия". Модель положил в основу своего плана прорыва обороны советских войск шестидневный расчет. "Это, однако, находилось, — пишет Хейнрици, — в вопиющем противоречии с основной идеей "Цитадель": быстрейшим образом совершить прорыв советских позиций, чтобы путем окружения уничтожить защитников Курской дуги, прежде чем резервы смогут прийти им на помощь"{1106}.

Гитлер, ОКВ, ОКХ, догадываясь, что советскому командованию известны их планы, тем не менее не отказывались от наступления и делали ставку на новые тяжелые и сверхтяжелые танки и самоходные орудия, которые, по их мнению, "абсолютно уравновесят любое увеличение советских сил".

Находясь под давлением разных противоречивых доводов, верховное главнокомандование не сразу пришло к окончательному решению, а сперва, отодвинуло срок начала атаки, без указания точной даты. Только 11 мая появился новый "день икс" — 12 июня. [533]

Гитлер не желал начинать атаку без новых танков, которые еще не прибыли. Задержка в доставке "тигров", "фердинандов" и "пантер" вскоре заставила считать назначенный срок атаки неокончательным. В конце мая Гитлер и высшие штабы полагали, что нужно "день икс" снова отодвинуть, хотя и опасались роста мощи обороны на Курской дуге и увеличения активности партизан, мешавших подготовке наступления. Хейнрици пишет: в тылу группы армий "Центр" действия партизан приняли "невиданный до сих пор размах". Время от времени, продолжает, он, "ударные дивизии, в некотором количестве пришлось направлять против партизан, чтобы суметь обеспечить дороги для подвоза снабжения"{1107}. Разведка уточняла: численность резервов Красной Армии "превосходит все, что было когда-либо раньше". Когда 12 мая пришли сведения о полном крушении в Северной Африке, Цейтцлер высказал мнение: необходимо ускорить начало операции "Цитадель" как гораздо более важной. Гитлер, Кейтель и Иодль сомневались: подходящий ли это момент для удара под Курском, особенно после падения Туниса, что произвело тяжелое впечатление в Италии. Не правильнее ли на случай "внезапного развала Италии" отказаться от замысла наступления на Востоке и сразу высвободить достаточные силы, чтобы бросить их в Италию?

Но вместе с тем все понимали: решающий фронт — советско-германский. "Важнейшим для Гитлера, — пишет Хейнрици, — было достигнуть успеха в России" путем наступления, которое дало бы возможность удержать Восточный фронт и подействовало бы ободряюще на союзников.

Задерживали "сверхтяжелые танки". Гитлер решился опять перенести начало операции "Цитадель", теперь на конец июня. За этот период, как он полагал, танковые подкрепления прибудут и одновременно можно будет получить более ясное представление о намерениях Италии.

Все более убеждаясь, что скрыть замыслы не удалось и что советское командование подготовило на участках готовящегося немецкого наступления прочную оборону, Гитлер и Кейтель стали подумывать об атаке Курского выступа не с севера и юга, где он наилучшим образом укреплен, а с запада, в центре, против вершины дуги, чтобы "смять ее и расколоть". Но Клюге и Манштейн не согласились с таким планом. Они верили в успех. Это они, хваленые гитлеровские фельдмаршалы, не сумев вполне трезво оценить общую обстановку, настаивали на атаке в лоб самой лучшей из когда-либо подготовленных в годы второй мировой войны оборонительной позиции. "Исполнение того, что предложил Гитлер, считали они, потребовало бы совершенно изменить подготовку наступления, потребовало бы нового стратегического сосредоточения войск, назначенных для атаки, перемены мест складов. При трудностях в деле организации плацдарма и связи в новом [534] районе развертывания все это еще больше задержало бы проведение наступления, не говоря уже о том, что такая перегруппировка не могла бы оставаться не замеченной врагом"{1108}.

Цейтцлер, один из главных составителей плана "Цитадель", в июне стал серьезно сомневаться в удаче, "так как главным условием успеха является внезапность нападения на противника, а достигнуть ее уже невозможно".

Гудериан, как инспектор танковых войск, выразил неуверенность в успехе курского наступления, "так как русские построили чрезвычайно сильную противотанковую оборону"{1109}. В генеральный штаб поступили донесения, что "русская оборонительная дуга под Курском прикрыта тремя глубокими рядами минных полей, вследствие чего местность непригодна для наступления танков", и что "русская пехота прошла длительную подготовку в тесном взаимодействии со своими танковыми подразделениями"{1110}.

Гитлер и штаб верховного главнокомандования вновь стали колебаться. Тогда Цейтцлер, считавший, что "время уже упущено", направил запрос командующим группами армий: каково в данное время их отношение к проведению операции "Цитадель"? Манштейну и Клюге представлялся случай отменить новую отчаянную авантюру. Но тогда они не были бы самими собой. Несмотря на то что ожидавшиеся трудности сознавались, ответы Клюге и Манштейна выражали твердую уверенность в успехе. Фон Клюге 18 июня писал: проведение операции "Цитадель" — наилучшее из всех возможных решений. Следует "возможно быстрее начать ее".

Собственно, этим и закончились все дискуссии. Наступление надо проводить!

18 июня Гитлер отбросил сомнения. К тому же прибытие танков "тигр" и новых самоходных орудий до начала июля теперь гарантировалось.

В тот же день фюрер собрал командующих на последнее совещание.

— Несмотря на неоспоримые трудности, борьбу за Курскую дугу, — сказал он, — я встречаю с уверенностью. Еще никогда в русском походе немецкие войска не были лучше подготовлены и оснащены таким превосходным тяжелым оружием. Перед вермахтом поставлена теперь задача: в России — Финляндии обеспечить Восточный фронт, а в пространстве Средиземного моря и в Атлантике оборонять Европу в ее границах. Оставить на произвол судьбы такие важные районы, как Донецкий бассейн на востоке и Балканы на юге, для дальнейших военных операций немыслимо.

А еще через неделю Гитлер назначил окончательный срок начала операции "Цитадель": 5 июля 1943 г. [535]

Пылающая земля Курской дуги

I

Стратегический план на 1943 г., созданный руководителями германского фашизма, представлял собой отчаянную попытку найти на советско-германском фронте выход из глубокого кризиса, в котором оказались политика и стратегия третьего рейха. Фашистская верхушка, ее генеральный штаб надеялись осуществлением этого плана разрешить все свои трудные проблемы: и изменить ход борьбы на Восточном фронте, и удовлетворить требования монополий — удержать Украину, особенно Донбасс, и укрепить бастионы "Крепости Европа", и нанести удар национально-освободительному движению, обеспечить престиж нацистского государства, и вообще сделать все, чтобы разрубить тугой узел противоречий нацистской стратегии.

В основе плана лежало слишком много идей, каждая из которых и тем более все они вместе не отвечали реальной обстановке на данном этапе войны и соотношению сил. Гитлеровское военное руководство хотело везде удержать фронт и вернуть инициативу и даже изменить общий ход войны. Оно понимало неизбежность крупного летнего наступления Красной Армии, надеялось остановить его "маневренными операциями", но выяснилось, что подобного рода операции неприемлемы, ибо недопустима связанная с ними временная потеря Донбасса и Южной Украины. Признавая решающим фронтом борьбы советско-германский, стратеги из "Вольфшанце" не сомневались: максимум сил следует держать именно здесь; но вместе с тем они хотели быть готовыми для возможной борьбы на несколько фронтов, включая вероятные, укрепить позиции в Европе за счет ослабления того же советско-германского фронта, что вообще было стратегически немыслимым. К тому же, решив провести наступление на Восточном фронте, германский генеральный штаб стал инициатором атаки на узком его отрезке, только на Курской дуге, заведомо против сильнейшего участка обороны Красной Армии, без всяких надежд на внезапность. "Но неумолимая логика агрессивной войны требовала от гитлеровского руководства реализации наступательных планов как средства вернуть утраченную инициативу и изменить в свою пользу стратегическое положение на Восточном фронте"{1111}.

После войны ряд историков Запада и бывших гитлеровских генералов считают Гитлера единственным виновником проигрыша Курской битвы: необходимо было скорее начинать атаку, чтобы не дать возможности советскому командованию еще больше укрепиться в районе Курска, провести наступление на Восточном фронте до высадки союзников в Италии. Гитлер, же затянул начало [536] операции "Цитадель" и обрек ее на неудачу{1112}. Но это не так. Дело в том, что в конце апреля и в мае 1943 г. германское командование не смогло сосредоточить и подготовить даже минимально необходимых сил. А Красная Армия проводила интенсивную подготовку.

Сосредоточение войск для операции "Цитадель" таило прямую угрозу дальнейшего ослабления других участков советско-германского фронта. Генеральный штаб, имея сведения о подготовке советским командованием наступательных группировок далеко за пределами Курской дуги, тем не менее планировал снять там дивизии. Создавался своего рода порочный круг: для "Цитадели" нужны силы, но они могут быть взяты лишь из других мест, а "другие места" находятся под угрозой атаки советских войск, которая станет тем более успешной, чем меньше окажется там немецких дивизий. В этой связи некоторые историки в Западной Германии уныло сетуют на Гитлера: он, дескать, глубоко ошибался: "хотел прикрыть все" и поэтому оставил, например, 17-ю армию на Кубани вместо того, чтобы направить ее на Украину, а войска, освободившиеся из демянского "котла", держал под Ленинградом и не бросил под Курск{1113}. Но если бы теперь это зависело от Гитлера и любого из его помощников!

Положение диктовала стратегия Советского Верховного Главнокомандования. Обнаружив подготовку фашистского наступления под Курском, оно приняло точно рассчитанные меры, чтобы сковать немецкие армии на всем остальном фронте, растянуть германские резервы, не позволяя стягивать их в центр. И эту задачу командование Красной Армии выполнило настолько успешно, что с флангов огромного фронта немцы не смогли дополнительно снять для курского наступления сколько-нибудь значительные силы.

За счет чего же в конце концов немецкие генштабисты надеялись выбраться из этой бесконечной карусели невыполнимых и несовместимых друг с другом идей и решений? Снова и больше, чем когда-либо прежде, весь расчет упирался лишь в тактический успех, в мощную атаку, танковый сверхтаран, усовершенствованные танки и глубокое построение войск.

Но война приняла настолько сложные формы, что надежда на крупный успех путем тактической победы без прочного стратегического фундамента оказалась все той же иллюзией.

Верховное Главнокомандование Красной Армии превосходно учло все неразрешимые противоречия германской стратегии.

Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии намечала разгромить немецкие группы армий "Центр" и "Юг", освободить Левобережную Украину, Донбасс, восточные районы Белоруссии и выйти на линию Смоленск — река Сож — среднее и нижнее [537] течение Днепра. Главные усилий направлялись на юго-запад, где сосредоточивались стратегические резервы{1114}.

В работах маршалов Советского Союза Г. К. Жукова, К. К. Рокоссовского, И. С. Конева, историков Н. Г. Павленко, А. Н. Грылева, В. П. Морозова, Г. А. Колтунова, Б. Г. Соловьева раскрыты характерные черты подготовки Красной Армии к летне-осенней кампании 1943 г., обстоятельства, предшествовавшие ей, и ход вооруженной борьбы летом и осенью 1943 г. Воспоминания советских военачальников, других участников событий, работы военных исследователей свидетельствуют о многих важных подробностях хода планирования Советским Верховным Главнокомандованием вооруженной борьбы на лето 1943 г.{1115}

Планы советского командования опирались на значительное превосходство сил, которое удалось создать к лету 1943 г., несмотря на тяжелые потери в людях и технике, понесенные Советским Союзом в предыдущие годы войны. Красная Армия перед битвой под Курском превосходила гитлеровские вооруженные силы на Восточном фронте в артиллерии почти вдвое, в танках — в 1,8 раза, в самолетах — в 2,8 раза{1116}.

План Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии носил печать высокого стратегического мастерства. Он характеризовался четкостью стратегических идей и принципиально отличался от планов германского верховного командования с их сложной гаммой противоречивых расчетов.

Подготовка наступательных операций с целью разгрома гомельской и харьковской группировок гитлеровцев, форсирования Днепра и создания условий для освобождения Донбасса и Белоруссии была начата еще весной 1943 г. Советское командование, своевременно вскрыв замыслы противника и его подготовку к наступлению, решило, однако, первым не наступать, а, предварительно измотав гитлеровские армии в оборонительном сражении, перейти потом в контрнаступление.

Предполагалось встретить германское наступление на хорошо организованных позициях Курской дуги обороной Центрального и Воронежского фронтов. После разгрома наступающих фашистских группировок следовало начать контрнаступление силами пяти фронтов и разгромить немецкую группировку, которая удерживала важнейшие экономические районы Левобережной Украины и Донбасса. Второй удар силами трех фронтов должен был последовать на западном направлении. Он снимал угрозу Москве и Центральному промышленному району. [538]

Важнейшее преимущество подготовки Советским Верховным Главнокомандованием летне-осенней кампании 1943 г. заключалось в том, что, во-первых, оно предусматривало нанесение ударов на гораздо более широком фронте, чем тот, на котором предстояло германское наступление; во-вторых, заблаговременно подготовленные сильные резервы, включая Степной фронт под командованием генерала И. С. Конева, позволяли создать к началу лета 1943 г. на всем советско-германском фронте превосходство в силах; в-третьих, командование Красной Армии избрало наиболее целесообразный способ борьбы, полностью отвечавший сложившейся обстановке; в-четвертых, советская разведка сумела вскрыть замыслы гитлеровского командования, группировку, развертывание германских вооруженных сил и план атаки на Курской дуге.

Но если Верховное Главнокомандование Красной Армии эффективно и точно использовало данные разведки при подготовке стратегического плана, то германский генеральный штаб выработал решение, противоречащее выводам своей разведки. Однако по логике попавшего в тупик агрессора иначе он сделать и не мог. Если теперь руководители гитлеровского рейха стали бы считаться с реальными фактами, то им не оставалось бы ничего другого, как признать себя побежденными.

II

Решающие события надвигались. На Курской дуге перед немецкими позициями выросла глубоко эшелонированная необычайно прочная оборона советских войск, готовая преградить путь таранным ударам фашистского вермахта. Резервы Красной Армии, расположенные в тылу и на широком фронте, грозно нацеливались на центральный и южный участки германского фронта, на фланги изготовившихся к атаке армий Манштейна и Клюге. Во всей подготовке Красной Армии чувствовались мощь, уверенность и высокое мастерство. Советское командование внимательно следило за всеми подготовительными действиями врага. 2 июля Ставка оповестила командующих фронтами: германское наступление следует ожидать между 3 и 6 июля. Все было приведено в полную готовность.

И когда на рассвете 5 июля фронт взорвался начавшимся летним наступлением гитлеровской армии на Курской дуге, отпор последовал немедленно. Началось гигантское сражение.

Битва под Курском представляла собой еще одно величайшее событие второй мировой войны. Ход Курской битвы{1117} с самого же начала опроверг расчеты ОКВ и ОКХ. [539]

Советские войска стойкой обороной и мощными контрударами с первых же дней затормозили яростный натиск мощных немецких танковых клиньев. "Рано утром 5 июля 1943 г. началось давно ожидаемое русскими германское наступление, — пишет в комментариях к журналу военных действий ОКВ В. Хубач. — Наступательный порыв был большим, южной группе удалось продвинуться почти на 15 км. Но наши потери в танках были значительными, особенно из-за мин... В северной группе генерал-полковник Модель еще придерживал танковые части и вклинился пехотными силами в главную полосу обороны противника. Минные поля, глубокие проволочные заграждения, фланкирующие сооружения, противотанковые препятствия доставляли продвижению чрезвычайные трудности и вели к большим задержкам. Многочисленные гнезда сопротивления в глубине боевой зоны, сильные резервы и ожесточенная оборона каждого метра земли приносили наступающему тяжелые потери. На поле боя, везде подготовленном для обороны, наше дальнейшее наступление приводило лишь к постепенному захвату территории; русские контрудары вызывали местные кризисы. Крупные русские бомбардировочные соединения, которые численно значительно превосходили немецкие воздушные силы, день за днем атаковали на главных направлениях битвы"{1118}.

Все западногерманские историки и мемуаристы вынуждены признавать полный провал наступления с первых же его дней.

Взявшийся за перо бывший генерал Хейнрици пишег: "В обеих группах армий сразу обнаружилась вся трудность предприятия. Глубоко эшелонированная система позиций советских войск, насыщенная окопами, опорными пунктами, минными полями и противотанковыми препятствиями, защитники которой эффективно поддерживались массированным огнем артиллерийских соединений и реактивных установок, позволяла наступающим немцам двигаться вперед медленнее чем ожидалось. Русская артиллерия перед 9-й армией была, кажется, наиболее сильной. Особенно отрицательным оказалось слишком незначительное число пехотных дивизий, главным образом в группе армий "Юг". Это вынуждало вводить танковые дивизии для прорыва с большими потерями системы позиций, которые были укреплены советскими войсками против танкового наступления всеми мыслимыми средствами. Скованные минными полями и естественными препятствиями, наступающие танки становились хорошей целью для сильной русской обороны. Сверхтяжелые танки не могли использовать свою ударную силу как предполагалось"{1119}.

Уже в самом начале боев оказалось, что главный оперативный козырь фашистского командования — усовершенствованные танки — не в состоянии помочь германской стратегии решить непосильные задачи. [540]

Западногерманский историк Ф. Гейм признает, что атакующие немецкие группировки "уже через несколько дней оказались перед несомненным провалом, хотя войска отдавали все до последней крайности. Наступающие соединения, — продолжает он, — двигавшиеся с боями и растущими потерями через глубокую систему позиций противника, начиная уже с 7 июля отбрасывались вес более крупными советскими танковыми силами. Особенно тяжелые танковые сражения произошли у 4-й танковой армии, в них можно было достигнуть успеха только лишь перейдя к обороне"{1120}.

Генеральный штаб сухопутных сил, с огромной тревогой следивший за ходом битвы, день ото дня получал сведения все более разочаровывающие. Войска Центрального и Воронежского фронтов под командованием генералов К. К. Рокоссовского и Н. Ф. Ватутина с необычайным упорством отстаивали каждый метр земли. В результате первых четырех дней боев не могло быть сомнений, что "быстрый" срез Курской дуги не удался"{1121}.

Возникла острая необходимость ввода дополнительных сил. Гитлеровскому верховному командованию не оставалось ничего другого, как разрешить фельдмаршалу Манштейну использовать резервы, "после того как он признает возможным выдвинуть их из района Харькова". Такое же право получил и Клюге: две резервные дивизии, одна из которых стояла под Орлом, теперь вводились в сражение на северном участке Курской дуги.

Предвидение советского командования сбывалось полностью: немцы на пятый день боев решили втянуть в сражение на Курской дуге свои резервы и еще больше ослабляли другие участки своего фронта, против которых уже стояли в готовности крупные силы Красной Армии.

III

Битва под Курском приближалась к кульминационному пункту. В последующие двое суток войскам Гота и Кемпфа удалось добиться успеха в направлении Обояни. Советские армии под командованием генералов И. М. Чистякова, М. С. Шумилова, M. E. Катукова, входившие в состав Воронежского фронта, отражая натиск врага, стояли насмерть. Эсэсовский танковый корпус, подчиненный генералу Готу, с большими потерями пробился к деревне Прохоровка, а 48-й танковый корпус расширил фронт прорыва к северо-западу. Тем самым наступление 4-й танковой армии снова стало развиваться{1122}. В генеральном штабе настроение приподнялось, появились новые надежды. Хотя успех танковой армии Гота совпал с начавшейся 10 июля высадкой англо-американских [541] войск на побережье Сицилии, из ставки Гитлера в этот день последовал приказ: "Операция "Цитадель" будет продолжаться"{1123}.

Такой приказ, отданный в день начавшейся высадки союзников, убедительно опровергает бытующий ныне в исторической литературе на Западе тезис, будто это событие послужило главной причиной отказа немцев от продолжения битвы под Курском.

Уже на следующий день в "Вольфшанце" убедились, что на Курской дуге "требуемый большой успех едва ли может быть достигнут"{1124}. Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии ввела в сражение 5-ю гвардейскую танковую армию генерала П. А. Ротмистрова и 5-ю гвардейскую армию генерала A.C. Жадова, которым предстояло совместно с другими армиями Воронежского фронта разгромить войска Гота и Кемпфа.

Новое, тщательно подготовленное, поддержанное крупными силами авиации наступление войск группы армий "Центр" на высоты под Ольховаткой было решительно отбито советскими войсками. Журнал военных действий ОКВ отмечал: "11 июля 1943 г. ...9-я армия ввиду ожесточенного сопротивления противника продвинулась только на 2-3 км"{1125}. Фельдмаршал Клюге пришел к заключению: "Без ввода свежих соединений продвигаться будет невозможно". И он отдал приказ бросить в сражение обе резервные дивизии{1126}. Теперь он уже совершенно ясно понимал: "танковый рейд" в тыл Курской дуге "больше не может быть осуществлен"{1127}.

Однако из "Вольфшанце" требовали: наступление продолжать, но уже с иной задачей. "Так как быстрого успеха достигнуть нельзя, вытекает необходимость, по возможности с наименьшим уроном, нанести наибольшие потери противнику"{1128}. Отныне все чаще и чаще речь стала идти не о победе под Курском, а об "ослаблении" Красной Армии, не о "сокрушении", а о "перемалывании". Так уже на пятый-шестой день битвы гитлеровское командование стало отказываться от первоначального замысла операции "Цитадель". Ставка Гитлера цепляется за надежду если не победить, то хотя бы "вынудить Советы к вводу новых резервов"{1129}.

Да, резервы определили исход битвы и поворот всей борьбы. Только не в том направлении, на которое рассчитывали в ставке.

Кульминационный пункт обозначился 11-13 июля. В генеральном штабе с особым нетерпением ждали сведений из района боев между Донцом, Обоянью и деревней Прохоровкой. Сражавшаяся на этом участке 69-я армия генерала В. Д. Крюченкина смогла стойкой обороной против германских танковых масс отделить [542] друг от друга в районе, который генштабисты стали называть "донецкий треугольник"{1130}, обе наступающие танковые армии — Гота и Кемпфа, сковать их с флангов и "создать угрозу провала наступления группы армий"{1131}. В "Вольфшанце" с разочарованием читали донесения генерала Кемпфа: он не в состоянии своими силами выполнить задачу. Пришлось согласиться с высказанным несколькими днями раньше мнением Манштейна сделать последнюю попытку прорыва путем сосредоточения возможно больших танковых сил для удара на северо-восток{1132}. Только таким путем он надеялся наконец разбить эту стойкую советскую 69-ю армию, которая обойдена с обоих флангов, но продолжает сражаться в узком "донецком треугольнике", доставляя так много неприятностей и Манштейну, и ставке Гитлера. Пока "треугольник" не падет, нельзя и думать об успехе атаки на Курск с юга.

Два дня шли упорные бои, но под натиском танков армия генерала Крюченкина отступила лишь на десяток километров и у Гостищева снова остановилась, теперь в верхнем углу "треугольника". Устремленные к северу бронетанковые колонны армии Гота подвергались растущему нажиму советских войск с трех сторон, особенно с запада. Танковая армада ползла все медленнее, оставляя позади все больше и больше горящих машин. Эсэсовский танковый корпус генерала СС Хауссера пробился к Прохоровке, чтобы взять в клещи с севера дивизии генерала Крюченкина.

Нервное напряжение в ставке Гитлера достигло предела. Теперь, сообщали из штаба Манштейна, 3-й танковый корпус генерала Брейта повернет к востоку и "треугольник" будет очищен. Одновременно генерал Кнобельсдорф со своим 48-м танковым корпусом прорвется на Обоянь и создаст плацдарм за рекой Псёл. Отсюда недалеко и до Курска.

Но одновременно в ставку Гитлера начали приходить и другие сведения. В тех условиях наиболее тяжким ударом для Гитлера и его генерального штаба мог стать переход в наступление Красной Армии на "Орловском выступе", иными словами, в тыл армии Моделя, которая вся без остатка втянулась в борьбу.

Когда 11 июля Западный и Брянский фронты начали проводить на орловском плацдарме разведку боем — по одному батальону от дивизии, — которая предшествовала общему наступлению, то ее расценили в "Вольфшанце" как "частное" или "сковывающее" наступление, "чтобы имеющиеся на Орловской дуге немецкие резервы удержать от ввода для наступления на Курск"{1133}.

Но Верховное Главнокомандование Красной Армии продолжало осуществлять свой план с безукоризненной точностью. [543]

И вот 12 июля совпало одно с другим: переход советских войск Западного и Брянского фронтов под командованием генералов В. Д. Соколовского и M. M. Попова в мощное наступление на орловском плацдарме в тыл Моделю, решительный контрудар под Прохоровкой подошедшей 5-й гвардейской танковой армии генерала П. А. Ротмистрова и активные удары советских армий генералов И. М. Чистякова и M. E. Катукова южнее Обояни в левый фланг танковой армии Гота.

Фронтовая картина выглядела в этот памятный день так.

В ожесточенном сражении под Прохоровкой советские танкисты окончательно сорвали попытку эсэсовского танкового корпуса выйти с севера в тыл "донецкому треугольнику" и оборонявшим его войскам и развить наступление с плацдармов за рекой Псёл. Атаки в левый фланг Гота совместно с упорной обороной войск генерала А. С. Жадова к югу от Обояни полностью остановили танковое наступление на Курск с юга.

Хейнрици вынужден признать, советские войска, наступавшие против левого фланга Гота, "добились таких угрожающих прорывов, что 48-й танковый корпус должен был отказаться от своих собственных наступательных замыслов и две трети предусмотренных для этого сил повернуть туда, чтобы восстановить положение. Ни удар с северо-востока в "донецкий треугольник", ни захват переправ через Псёл в районе Шипы в таких обстоятельствах не могли быть осуществлены"{1134}.

Наконец, главное: исключавший последние надежды прорыв Красной Армии на орловском плацдарме.

И если днем 12 июля гитлеровское командование убедилось в безусловном провале наступления Манштейна, то поздно вечером оно могло уже не сомневаться в проигрыше всей Курской битвы. Когда над пылающей землей великого сражения и над обманчиво тихим сосновым лесом в идиллическом уголке Восточной Пруссии, откуда шли все нити управления дьявольской военной машиной, опустилась ночь, обитатели ставки Гитлера знали точно: Красная Армия целый день сокрушала их "Орловский бастион", а вместе с ним подрывала все непрочное здание военной стратегии третьего рейха.

Историограф германской ставки Грейнер коротко записал итог дня: "В районе Курска наблюдается сильное контрнаступление противника, поддержанное танками, на всем фронте нашего наступающего клина... Сильное вражеское наступление против 2-й танковой армии привело к многочисленным прорывам"{1135}.

Уже ночью в гитлеровской ставке стало известно, что командующий 2-й танковой армией на орловском плацдарме генерал Рудольф Шмидт не может сдержать наступление советских войск и что фон Клюге уже приказал Моделю немедленно остановить [544] наступление на Курской дуге. Более того, Клюге распорядился срочно отдать Шмидту те самые две резервные дивизии, которые Модель только что получил для развития наступления, и сверх того направить с фронта курского наступления на орловский плацдарм еще две танковые дивизии с подразделениями "тигров".

Провал всего плана "Цитадель" становился реальным и беспощадным фактом.

Представляет интерес оценка событий тех дней, данная бывшим офицером штаба группы армий "Центр" Г. Гакенхольцем: "Сила и прежде всего пробивная мощь начавшегося 12 июля русского контрнаступления на северном и восточном участках Орловской дуги оказались для нас страшной внезапностью. Быстро развивающийся кризис в районе Карачева, опасность быстрой потери железнодорожной связи с Орлом были преодолены лишь с большими усилиями путем сбора у других армий группы всех еще имеющихся резервов. В сущности непостижимо, что русские оказались способны летом осуществить наступление и к тому же с таким успехом. Впечатление, что с провалом операции "Цитадель" и с русским контрнаступлением 12 июля 1943 г. наступил поворотный пункт германо-русской войны и окончательный оперативный перелом в пользу врага, для всех нас, переживших это в отделе руководства группы армий "Центр", стало тогда абсолютно ясным"{1136}.

Действительно, 12 июля Красная Армия начала великое контрнаступление 1943 г.

В ставке Гитлера, как это неоднократно бывало в аналогичных ситуациях, еще не хотели смириться с очевидной истиной. Гитлер буйствовал. По свидетельству Цейтцлера, он требовал продолжать наступление. И оно тянулось еще несколько дней. Но вскоре всем обитателям "Вольфшанце" пришлось понять: наступил момент, когда они бессильны влиять на ход событий. Советские войска истощили наступательные возможности вермахта. Уже 16 июля армия Моделя быстро отходила под натиском войск генерала Рокоссовского, перешедших в контрнаступление накануне. Западный и Брянский фронты пробили оборонительные бастионы орловского плацдарма.

И теперь гитлеровское верховное командование наконец признало бесполезным продолжать операцию "Цитадель". Когда это произошло? По данным журнала военных действий ОКВ, — 17 июля{1137}. По другим сведениям, приказ такого рода командующим обеими группами армий Гитлер отдал 13-го. Изучение данных журнала военных действий ОКВ и сопоставление многих фактов заставляет считать наиболее вероятной первую дату. Срок 13 июля появился, видимо, для подкрепления широко бытующего [545] в буржуазной исторической литературе тезиса, будто Гитлер прервал битву под Курском искусственно, не под влиянием ударов Красной Армии, а только в связи с высадкой союзников в Сицилии.

Провал операции "Цитадель" — закономерное следствие и реальное выражение кризиса фашистской стратегии. Корпорации генерального штаба совместно с Гитлером и политической верхушкой не удалось разрубить военным ударом гордиев узел противоречий своей политической и военной стратегии.

Контрнаступление Красной Армии ширилось. Пал Орловский бастион. Красная Армия освободила Белгород и Харьков. Перед ней открывался путь на Украину.

IV

Мрачные раздумья и смятение мыслей охватывали всех — и в бункерах Восточной Пруссии, и на фронте, — кто возлагал так много надежд на летнее наступление. На пылающей земле Курской дуги нашли смерть тысячи солдат вермахта; здесь сгорели новые сотни его танков, были развеяны в прах все иллюзии и легенды, которыми еще питал себя после Сталинграда германский генеральный штаб относительно поворота в ходе борьбы.

Ни одна из надежд не оправдалась. Ни один расчет не оказался верным хотя бы приблизительно. Вермахт не стал щитом германских монополий на восточных форпостах Донбасса. Круппу и Флику, Маннесману и Плейгеру оставались считанные недели, чтобы внести поправку в балансы и убраться с заводов, которые они даже не успели переименовать. Вместе с нарастающими ударами советских армий все полнее и стремительнее обнажались пороки военной системы третьего рейха и ее главного нервного сплетения — генерального штаба.

Теперь Кейтель, Иодль и Цейтцлер приходят к выводу, что потеря Левобережной Украины неизбежна. Но дальше отступать нельзя. Криворожская руда и хотя бы часть украинской земли должны остаться в руках "Великогермании".

Гитлер еще 19 июля говорил Муссолини: "Если мы потеряем Северную Норвегию, через которую идут транспорты с железной рудой из Швеции, Северную Финляндию с ее никелевыми рудниками, Кривой Рог с его железорудными залежами, Балканы с их медными, хромовыми и молибденовыми месторождениями, то тогда для стран оси с ведением войны должно быть покончено. Но если эти области будут сохранены, то войну можно будет продолжать неограниченно"{1138}. Собственно, и поэтому северное и особенно южное направления Восточного фронта во всей дальнейшей стратегии рейха занимали первостепенное место.

Чтобы удержаться на Украине, германское верховное командование [546] и генеральный штаб решают срочно подготовить в тылу отступающих войск укрепленную полосу. После переговоров Цейтцлера с рейхсминистром Шпеером генеральный штаб сухопутных сил наметил ее на рубеже: Крым, Запорожье, Днепр до Могилева, Витебск, Полоцк, Западная Двина{1139}. 12 августа Цейтцлер передал Иодлю приказ Гитлера о немедленном строительстве здесь "восточного вала"{1140}. В случае необходимости признавалось возможным оставить Крым.

Но снова возникли разногласия. Оказалось, что генеральный штаб сухопутных сил недоучел значение северного фланга.

Первым возразило командование военно-морских сил. Вопреки мнению Цейтцлера, гросс-адмирал Редер потребовал избрать на северном участке линию обороны через Чудское озеро до Нарвы, с тем чтобы обеспечить подступы к Финскому заливу. В противном случае, заявило ОКМ, русский Балтийский флот получит оперативную свободу на всей Балтике; нужно будет считаться с возможностью выхода из войны Финляндии, которая тогда не сумеет оборонять свой открытый морской фланг; Балтийское море будет полностью потеряно как путь снабжения шведской рудой и как район для базирования и маневров подводных лодок. "Военно-морские силы, — заявлял Редер, — снова подчеркивают необходимость сохранения морских путей в Балтийском и Черном морях и поэтому отклоняют отход из Крыма"{1141}.

Штаб ОКВ разработал свои соображения о начертании "восточного вала", исходя из иных мотивов: "Последствия отхода для руководства воздушной войной заключаются в том, — писал Кейтель, — что мы не только никогда уже не сможем достичь русской индустрии на Урале, но и таких целей, как Грозный, Саратов и Горький, в то время как русские смогут массой своих соединений долететь до Берлина и Верхней Силезии. Отступление на юге, — продолжал он, — будет иметь плохое политическое влияние на страны, прилегающие к Черному морю, и потребует увеличения сил для Крыма, которые, согласно докладу ОКМ, могут снабжаться по морю только с большими трудностями".

Проблема Донбасса, конечно, приобретала главенствующее значение. "Оставление Донбасса и Центральной Украины, — подчеркивал Кейтель, — повлечет за собой утрату важнейших аэродромов, большие потери в продуктах питания, угле, энергетических ресурсах, сырье". Это они хорошо понимали!

"Отступление на центральном участке, — говорилось далее в докладе ОКВ, — не будет иметь серьезных последствий. Отход фронта на северном участке повлияет в политическом и военном отношениях на Финляндию и Швецию, подвергнет опасности развитие подводного флота и движение транспортов на Балтийском [547] море, а также эксплуатацию эстонских сланцевых районов". Доклад завершался многозначительным приложением: статистикой добычи донецкого угля, марганцевой и железной руды Никополя, Кривого Рога и эстонских сланцев{1142}. В итоге Кейтель от имени ОКВ настаивал, чтобы группы армий "Юг" и "Центр" удержали оборону "впереди районов, указанных в докладе", т. е. спасли бы для рейха Донбасс и остальную часть Украины.

Не отступать из Донбасса! Такое первое и главное требование выдвигал германский монополистический капитал устами начальника ОКВ.

Советское Верховное Главнокомандование прекрасно понимало: вермахт и его генеральный штаб больше всего нуждаются в передышке. Им нужно привести в порядок силы после курского поражения и создать новый фронт обороны. Этой передышки вермахт не должен получить. Новое большое наступление Красной Армии на юге начиналось немедленно.

Удар Юго-Западного и Южного фронтов генералов Р. Я. Малиновского и Ф. И. Толбухина в середине августа повлек за собой прорыв немецкого фронта на реке Миус, прикрывавшего Донбасс. Начиная с 1 сентября новая 6-я немецкая армия под ударами советских войск вынуждена была поспешно отступить из Донбасса. План Кейтеля провалился еще до попыток его реализовать. Гитлер вынужден был смириться.

В беседе с Антонеску 2 сентября он наметил уже новую линию "восточного вала" — западнее Донбасса (позиция "Пантера"){1143}. И снова Красная Армия сорвала расчеты. План Гитлера еще обсуждался в "Вольфшанце", когда в конце сентября советские войска уже продвинулись далеко за новый, так и не созданный рубеж.

"Отступление Восточной армии шло неудержимо, — пишет В. Хубач. — Только с большим трудом удавалось штопать зияющие бреши прежде, чем противник сможет осуществить оперативный прорыв еще больших размеров"{1144}. И он продолжает: "К тому времени, когда Италия вышла из войны, советское командование полностью раскрыло свои военные силы"{1145}.

Тем временем вооруженные силы США и Англии развернули действия против Италии. Операция по высадке в Сицилии, начавшаяся 10 июля, завершилась к середине августа. Немцы оставили остров. 3 сентября американо-английские войска начали переправляться через Мессинский пролив на Апеннинский полуостров{1146}. [548]

В начале сентября Гитлер и его военные советники вынуждены были принимать новые важные решения.

Гитлер 27 августа прибыл в Винницу. 8 сентября он последний раз приехал на Восточный фронт, в штаб группы армий "Юг". Обсуждение обстановки приводило ко многим выводам. Свою, как обычно, длинную речь он закончил так: "Развитие событий на Востоке обострилось. С Востока нельзя снимать силы, напротив, его надо усиливать"{1147}.

Это заставило Иодля приняться за изучение вопроса, что и где можно еще взять на других фронтах и бросить в Россию. В докладе по этому поводу он заявил: не может быть и речи о переброске войск из Финляндии, ибо тогда 20-я армия не удержит свой фронт. "Потеря Финляндии означала бы утрату необходимого для войны никеля и предоставление возможности русскому флоту свободного плавания по Балтийскому морю".

Что касается Норвегии, то еще 2 сентября Гитлер отклонил предложение Маннергейма насчет эвакуации германских войск "из-за руды"{1148}. Оттуда нельзя было получить ни одной дивизии. Когда из Норвегии недавно бросили на Восточный фронт 25-ю танковую дивизию, у Фалькенхорста осталась в резерве лишь одна-единственная пехотная дивизия. Если союзники произведут высадку в Норвегии, то, как заявил Иодль, "это будет означать вступление в войну Швеции на стороне англичан и тем самым прорыв всего северного фронта".

Затем Иодль поставил вопрос так: может быть, следует что-либо взять еще из Франции? Но на Западе Европы необходимо иметь в резерве по меньшей мере 7 — 8 подвижных полностью боеспособных дивизий и 4-6 пехотных дивизий, которые сейчас только готовятся. Вывод был столь же плачевным: "Следовательно, сейчас Запад не может передать никаких войск".

Последняя надежда — итальянский фронт. Здесь имелись значительные силы: 17 1/2 дивизий. Но в любую минуту Италия может перейти на сторону Англии и США, и эти дивизии понадобятся для борьбы на Апеннинском полуострове. Наконец, в Юго-Восточной Европе "едва хватает сил, чтобы справиться с партизанами, а при данных обстоятельствах придется еще заниматься разоружением и заменой итальянцев".

Где же выход? Иодль считал, что в будущем создание резервов для Восточного фронта станет возможным только за счет "оставления выдвинутых вперед позиций" — некоторого отвода войск в тыл на других участках "Крепости Европа". Но этого нельзя делать ни в Норвегии, ни во Франции, ни на Балканах. "Только в Южной Италии можно сэкономить силы", — пришел он к выводу. Каким же путем? Поскольку итальянский союзник [549] вот-вот выйдет из войны, Иодль предлагал "разрубить по своей инициативе узел в Италии": немедленно предъявить ей ультиматум о продолжении военных действий. Если она его отклонит, — отвести германские войска из Южной Италии и создать более короткий фронт на Апеннинах. Тогда удастся высвободить 3-4 дивизии. Но их следует перебросить на Балканы. Усиливать Восточный фронт придется за счет Норвегии и путем обмена дивизий, разбитых в России, на полнокровные соединения из Франции{1149}.

Кейтель согласился с мнением Иодля. Но его планы вызвали бурный протест во Франции. Начальник штаба группы армий "Запад" Блюментритт заявил Иодлю:

— Нами с октября 1942 года переданы на Восточный фронт 22 пехотные дивизии, 6 танковых и моторизованных дивизий и на другие фронты еще 19 дивизий. Теперь у нас сил меньше, чем в прошлом году, а обстановка гораздо более угрожающая. Враг это знает. До середины октября, пока по условиям погоды существует угроза вторжения союзников, не может быть и речи об уменьшении сил на Западе{1150}.

Выхода никто найти не мог.

А тем временем советское командование развернуло широкое общее наступление. В середине сентября Манштейн был уже не в состоянии сдерживать натиск. Советские войска выбили группу армий "Юг" с Левобережной Украины и из Донбасса. Красная Армия выходила на 700-километровом фронте к Днепру и Молочной, завершая освобождение Донбасса и почти всей Левобережной Украины.

Опасность полного прорыва фронта заставила наконец германское верховное командование отдать приказ об отходе за Днепр и об отступлении 17-й армии с кубанского плацдарма в Крым, "чтобы высвободить соединения для других задач"{1151}. Стремительно преследуя отходящие гитлеровские армии, советские войска с ходу форсировали на ряде участков Днепр, захватили множество плацдармов и тем разрушили надежды на создание целостной обороны "восточного вала".

Весь южный участок немецко-фашистского фронта снова рушился. Выбора не оставалось. Генеральный штаб вслед за Гитлером в начале октября отложил в сторону тонкие и противоречивые сентябрьские расчеты и пошел на крайние меры. "Принимая во внимание напряженную обстановку на Востоке, — записано в журнале военных действий ОКВ 4 октября, — и в связи с уже длительное время выдвигаемыми соображениями штаб верховного командования 15 сентября в докладе указал, что Восточный фронт должен получить помощь и для этого следует пойти на [550] риск на других театрах военных действий"{1152}. Было окончательно решено очистить Южную Италию и отступить к северу, в Апеннины, на более короткие подготовленные позиции "Бернгард" и "Монте Кассино". Высвобожденные таким образом войска предполагалось срочно направить на Восточный фронт. Танковые дивизии на итальянском фронте заменялись пехотными, а на место свежих дивизий из Италии Цейтцлеру предстояло направить в Апеннины разбитые войска с Днепра.

Так Красная Армия облегчила вступление англо-американских войск в Италию и продвижение до ее центральных районов. К середине ноября союзники достигли нового рубежа немецкой обороны по реке Сангро.

5 октября Кейтель пришел к выводу: угроза вторжения союзников во Францию в этом году миновала, и поэтому необходимо послать с Запада на Восток еще до наступления распутицы четыре дивизии{1153}. В итоге с октября и до конца года Восточный фронт получил из Италии и Франции семь танковых и пять пехотных дивизий{1154}.

Наконец гитлеровское верховное командование разобралось, что вряд ли угрожает высадка англо-американских соединений на Балканах. 27 ноября Гитлер объявил:

— У меня сложилось впечатление, что западные державы следующий удар нанесут не из Италии, а из Англии. Действий против Балкан вряд ли можно ожидать до весны, если англо-американцы вообще их еще планируют.

Сразу же на Восточный фронт двинулся из Греции эсэсовский танковый корпус{1155}.

Рассеялись в прах новые иллюзии, пришлось одним ударом покончить со всякими попытками сохранить какую-то видимость равновесия сил на бастионах "Крепости Европа", которую ОКВ старалось поддерживать в течение всего 1943 г. Кризис стратегии приобретал все большую остроту.

Новые войска, прибывающие на Восточный фронт из Италии и Франции, должны были вернуть обратно Донбасс и другие промышленные и сырьевые центры Левобережной Украины. "Я перебросил дивизии с Юга и Запада на Восток, — писал Гитлер в приказе от 29 октября, — чтобы разбить силы противника, прорвавшиеся через Днепр по обе стороны Кременчуга, массированным контрнаступлением, которое, по возможности, должно начаться 10 ноября. Это наступление приведет к решающему изменению обстановки на всем южном участке фронта"{1156}. Кривой Рог, Никополь, Запорожье — здесь прежде всего следовало добиться [551] успеха, и здесь гитлеровцы оказывали той глубокой осенью особенно упорное сопротивление советским войскам.

Интересы экономики продиктовали стратегии даже место ввода новых резервов и районы главного сопротивления. Но "решающего изменения обстановки" не произошло. Яростные немецкие контрудары в конце октября отразили войска 2-го Украинского фронта под командованием генерала Р. Я. Малиновского. Надежды вернуть Донбасс и среднее течение Днепра в ноябре окончательно развеялись.

Одновременно тревожные взоры генерального штаба обращались к Крыму, потеря которого означала бы утрату черноморских позиций. В "Вольфшанце" все понимали: судьба Крыма меньше всего зависит от стянутой туда pазбитой 3-й румынской армии — все должно решиться в Северной Таврии и низовьях Днепра, где новоиспеченная 6-я немецкая армия с большим трудом удерживает свои позиции под натиском войск 4-го Украинского фронта генерала Ф. И. Толбухина.

В Бухаресте по этому поводу не питали никаких иллюзий. Когда германский представитель при румынском командовании генерал Ганзен поздно вечером 26 октября прибыл к Антонеску, он стал свидетелем доклада начальника румынского генерального штаба о положении в Крыму. Только что из Симферополя прибыло донесение командующего 3-й армией Думитреску: "Положение немецкой 6-й армии следует рассматривать как очень неблагоприятное". Эта немецкая армия прикрывала Крым с севера. Складывался план оставления Крыма.

Антонеску, выслушав своего начальника штаба, сказал: — Если Крым будет отрезан, то оборонять и снабжать его морем станет невозможно. Там совсем нет резервов, оборона растянута. Я понимаю значение Крыма, но второго такого удара, как под Сталинградом, не могу допустить{1157}.

Ганзен, вернувшись к себе, немедленно отправил телеграмму в "Вольфшанце". Рано утром 30-го особый курьер на специальном самолете доставил письмо Гитлера Антонеску. "Значение Крыма как важнейшего опорного пункта для, авиации против румынских нефтяных районов и как исходного плацдарма против румынско-болгарского побережья является чрезвычайным и оправдывает решение оборонять полуостров так долго, как это только будет возможно". Поэтому Крым необходимо удерживать "при всех обстоятельствах и всеми средствами". 6-й армии будут даны силы, и положение будет снова восстановлено. 6-я армия должна в любом случае устоять, чтобы обеспечить подходы к Крыму{1158}. Фюрер обещал усилить сухопутную, морскую и воздушную оборону полуострова и призвал Антонеску обратиться к войскам с требованием "до конца выполнить долг". [552]

Румынский диктатор согласился, он не уйдет из Крыма.

Но войска генерала Ф. И. Толбухина прорвались к Мелитополю, вышли к низовьям Днепра. Самые мрачные прогнозы Антонеску очень скоро подтвердились. Судьба отрезанной в Крыму группировки теперь не вызывала сомнений.

Новое сражение — в районе Киева — закончилось победой войск 1-го Украинского фронта под командованием генерала Н. Ф. Ватутина и освобождением столицы Украины. В контрнаступление Манштейн бросил шесть танковых и моторизованных дивизий и до 25 ноября несколько ослабил кризис. Вырвать инициативу он не смог, тем более вернуть Киев. Лишь в конце декабря здесь ему удалось в тяжелых боях прикрыть брешь.

Так, в конце 1943 г. вновь обнаружилась иллюзорность многих планов гитлеровского верховного командования. Оно не только не смогло ослабить Советский Союз или вырвать у Красной Армии стратегическую инициативу, но потеряло важнейшие области Украины, не оправдав надежд промышленных вождей третьего рейха. Оно терпело решающее поражение от Красной Армии и поэтому не смогло удержать юг Италии. Оно везде разбросало силы и нигде не имело их в достаточном количестве, чтобы удержать "Крепость Европу", потрясаемую мощными ударами советского наступления, нарастающими волнами сопротивления европейских народов и давлением англо-американских армий.

Союзникам Гитлер уже совершенно не верил. Начиная с сентября 1943 г. под личиной дружественных отношений германский генеральный штаб энергично готовит военную оккупацию Румынии и Венгрии.

По всеобщему признанию, на Восточном фронте отныне исключались серьезные наступательные операции. "Враг диктовал мероприятия"{1159}, — кратко, но выразительно констатирует В. Хубач. "Но в упорной эластичной обороне, — продолжает он, — разумеется, ценой дальнейшей потери пространства все-таки оказалось возможным сохранить сплошной фронт"{1160}. На отдельных участках контрудары замедляли развитие наступления Красной Армии. В центре германскому командованию удалось после потери орловского плацдарма и отступления армий группы "Центр" под ударами Калининского и Западного фронтов ценой крайних усилий приостановить натиск советских войск.

Везде зияли бреши, но военное руководство считало, что еще не все потеряно. 8 ноября в Мюнхене Гитлер потребовал: дать фронту дополнительно по меньшей мере миллион человек. Прочесать весь тыл. Мобилизовать всех, кого возможно. [553]

V

Приближался час решения судьбы главного, самого давнего и, казалось, верного союзника третьего рейха — Италии. В гитлеровской ставке давно с тревогой и злобой следили за быстрым развитием антинемецких тенденций в Риме.

Еще в первых числах июля Кейтель потребовал полного подчинения военных сил Италии германскому командованию: единому руководству англосаксов нужно противопоставить, уверял он, "твердое и единое руководство держав оси в районе Средиземного моря"{1161}. Генштабисты старались "мыслить политически": необходимо провести в Италии "вторую фашистскую революцию" — чистку генералитета, отставку "Командо Супремо", арест всех антифашистских элементов — "и тогда германо-итальянская коалиция укрепится". Немецкий генерал Роммель должен стать единоличным командующим в районе Средиземного моря. Муссолини целиком поддерживал политиканов из "Вольфшанце" и предлагал для борьбы с нарастающим антифашистским движением ввести в Италию крупные германские силы. Какой же бесполезной была солдафонская "политика" гитлеровского генерального штаба! В ее арсенале не имелось никаких других средств и понятий, кроме: усиление террора или прямая оккупация. Но вариант "усиление террора" уже не подходил для Италии в качестве средства разрешения многих сложных социальных и военных проблем в период глубокого кризиса фашистской системы и всего блока агрессоров.

Народное движение в Италии стало мощной преградой на пути гитлеровской диктатуры. Германское командование не смогло направить в Италию достаточного количества войск — все, что высвобождалось в Европе, поглощал Восточный фронт. ОКВ до поры до времени не рискнуло формально установить германский военный режим в Италии и создать "единое командование" в Средиземноморском бассейне. Ожидаемое, как предлагали нацистские стратеги, "дружественное подчинение готовых к борьбе итальянцев руководству Роммеля" не состоялось.

Генеральный штаб сухопутных сил предвидел следующие последствия вероятного выхода Италии из войны: "Борьба с 30-35 крупными соединениями англосаксов, обеспечение линий снабжения протяженностью 900 км в условиях возможного воздействия на них итальянцев, принятие на себя обеспечения транспортной сети, охраны побережья от Марселя до Родоса (3500 км) и покорение Западных и Южных Балкан. Для этого потребуется намного больше сил, чем выставлено сейчас".

Смещение 25 июля Муссолини, а затем его арест, несмотря на успокаивающие заявления нового главы правительства Бадольо о продолжении войны на стороне Германии, означали, что до [554] распада союза осталось пять минут. Это привело германское военное руководство к отчаянному решению: еще одной авантюрой попытаться спасти разваливающуюся коалицию.

Гитлеровской разведке удалось 29 июля в 1 час ночи подслушать переговоры по радио между Рузвельтом и Черчиллем о предстоящем выходе Италии из войны{1162}. Рузвельт взял на себя обязанность обратиться к Виктору-Эммануилу. "Тем самым, — делала вывод разведка, — было получено несомненное доказательство, что в настоящее время ведутся тайные переговоры англичан и американцев с Италией"{1163}. Когда 6 августа представители правительства Бадольо попросили Риббентропа и Кейтеля освободить Италию от союзнических обязательств, все стало предельно ясным.

Заранее осведомленное такими путями гитлеровское командование начало быстро и решительно действовать против своего недавнего союзника номер один (союзы никогда не мешали гитлеровскому руководству иметь тайные планы войны с любым своим "другом"). В действие вступал ранее составленный генеральным штабом оперативный план "Аларих" — план переброски в Италию соединений из Франции. 2 августа Кейтель отдал так называемую директиву "Ось" — расчет предварительных мероприятий по захвату ключевых позиций Италии{1164}. Под разными предлогами немецким войскам удалось проникнуть через германо-итальянскую и франко-итальянскую границы в Северную и Центральную Италию и установить параллельно с итальянцами охрану перевалов и железнодорожных сооружений.

Еще 31 июля на Бреннерский перевал двинулись немецкие войска, возглавляемые отрядом танков "тигр". Марш через перевал продолжался несколько суток, и вскоре ключевые позиции Северной Италии оказались под немецким контролем{1165}.

Мощное выступление антифашистских сил страны, начавшееся после свержения Муссолини, заставило правительство Бадольо убыстрить контакты с союзниками. В первой половине августа итальянский представитель вел переговоры в Лиссабоне, затем в Сиракузах, где заявил представителям западных держав о готовности нового итальянского правительства принять условия капитуляции и о боязни, что немцы немедленно применят силу. Все переговоры происходили под пристальным взглядом германской разведки. [555]

3 сентября в Сиракузах, в присутствии генералов Эйзенхауэра и Александера генерал Беддел Смит и представители итальянского правительства Кастеллано и Монтенари подписали итало-англо-американское перемирие. В тот же день германские агенты сообщили генеральному штабу, что в 17 часов 4 сентября "Командо Супремо" передало штабу итальянских военно-воздушных сил открытым текстом телефонограмму: "Итальянские мирные просьбы англичанами в общем и целом приняты". Агентура генштаба находилась в курсе всех контактов итальянцев. Она дала сведения о предложении американцев высадить в Риме воздушнодесантную дивизию, чтобы помочь итальянским частям в борьбе с двумя подтянутыми к столице немецкими дивизиями. Из ставки Гитлера немедленно последовал приказ, и оба римских аэродрома оказались в немецких руках.

В германской ставке знали также о тайном прибытии в Рим из Сицилии на итальянском корвете американской военной миссии: генерала Тэйлора и полковника Гардинера и об их встрече с Бадольо. В "Вольфшанце" знали, что американские представители тайно прожили сутки в городе, ездили по его улицам в сопровождении итальянского офицера, помогавшего им пробираться через посты. Чтобы их не приняли за шпионов, они не снимали формы — их выдавали за пленных американских летчиков. В ставке Гитлера знали также, что Бадольо заявил Тэйлору: "Мы — друзья союзников, и только ждем благоприятного момента, чтобы протянуть им руку"{1166}.

Эта осведомленность о всех действиях своего бывшего союзника и о сроках капитуляции позволила гитлеровскому командованию заблаговременно подвести войска к важным районам и вечером 8 сентября начать быстро и повсеместно разоружение итальянских частей таким образом, чтобы англо-американские войска не смогли им помочь. Выход Италии из войны был объявлен "предательством". Разделенная на две части страна стала теперь ареной ожесточенной борьбы.

Когда 13 октября правительство Бадольо объявило войну Германии и когда в тот же день союзные державы признали Италию воюющей стороной, коалиционные проблемы германского генерального штаба еще больше упростились: итало-германский союз, несмотря на образование новой итальянской фашистской республики, фактически, на деле прекратил существование и вместе с ним своеобразным путем исчезли так и не решенные генеральным штабом проблемы коалиционной стратегии двух самых давних партнеров фашистского блока.

Теперь германское военное руководство стояло перед необходимостью организации борьбы с англо-американскими экспедиционными силами и со своим недавним союзником. [556]

Правда, и сейчас на очень мрачном фоне появлялись свои маленькие радости. Так, генеральный штаб сухопутных сил с особым удовлетворением отмечал, что "благодаря принятым мерам" на севере удалось разоружить итальянские войска за 24 часа, встретив лишь незначительное сопротивление. 82 генерала, 13 тыс. офицеров, 402 тыс. унтер-офицеров и солдат сложили оружие{1167}. К концу месяца 183 тыс. бывших союзников отправились в рейх, но теперь уже в качестве военнопленных.

В то же самое время США и Англия решили использовать перспективу "вывода Италии из войны без особого кровопролития"{1168}. Они вновь отложили срок вторжения в Западную Европу. Квебекская конференция двух западных союзников (середина августа 1943 г.) перенесла открытие второго фронта лишь на 1 мая 1944 г. Ближайшие усилия сосредоточивались в Италии. Другими словами, как стало ясно, "союзнический долг, призывавший к созданию подлинного второго фронта во имя скорейшего разгрома фашистской Германии и сокращения сроков войны, был и на этот раз забыт ради собственных интересов правящих кругов"{1169}. Нацисты еще раз получили неоценимый для них выигрыш: целых 9 месяцев для укрепления обороны на Западе. И это в условиях, когда они сами признавали неспособность отразить вторжение союзников.

19 октября начальник отдела иностранных армий Запада генерального штаба сухопутных сил письменно сообщил Варлимонту свое мнение о соотношении сил на Западе: англо-американские войска располагают 43 крупными, сильными дивизиями, предназначенными для высадки во Францию, в том числе 14 танковыми. Им противостоят 26 немецких соединений. Противник будет иметь превосходство в воздухе и снабжении. И если первоначально немцы еще смогут держаться, опираясь на прибрежные укрепления, то, "когда американцы подведут новые дивизии, картина изменится для нас к худшему"{1170}.

Тот факт, что вопреки взятым обязательствам США и Англия не произвели высадку во Франции и в 1943 г., вновь позволил германскому генеральному штабу улучшить к концу года положение на советско-германском фронте.

4 октября 1943 г. штаб оперативного руководства выразил мнение, что, поскольку "в этом году уже нельзя ожидать большого наступления на Западе", можно "сделать еще многое для стабилизации положения на Востоке"{1171}. Он предложил взамен целого ряда разгромленных Красной Армией на Восточном фронте дивизий послать из Франции свежие соединения. Сразу же на Восток двинулись четыре дивизии. А 18 октября Иодль потребовал [557] "высвободить дополнительные силы для Восточного фронта, ибо даже при отводе группы армий "Север" Восточный фронт имеющимися там в настоящее время силами невозможно стабилизировать"{1172}. И вот через два дня последовал приказ Гитлера немедленно перебросить с Запада на Восток ряд отборных дивизий, в том числе 25-ю танковую, "Лейбштандарт Адольф Гитлер"{1173} и 1-ю танковую дивизию с Балкан{1174}.

Таким образом, поняв, что им не грозит второй фронт, гитлеровцы осенью 1943 г. бросают лучшие силы из Франции против Красной Армии. Политика США и Англии в 1943 г. объективно вела к затягиванию войны

После Сталинграда и Курска, когда сокрушительные поражения в России коренным образом повернули ход войны, когда в Северной Африке, Италии события пошли совсем не так, как предсказывалось, когда немецкие города оказались под ударами авиации союзников, все здравомыслящие немцы стали понимать: впереди — поражение.

"Самое позднее в конце 1943 г., — писал впоследствии Гальдер, — стало вполне ясно, что война в военном отношении проиграна"{1175}. Для многих это стало ясным раньше.

"Труднейшая задача руководства в настоящее время заключается в том, — говорил Иодль в ноябре 1943 г., выступая перед гаулейтерами в Нюрнберге, — чтобы сделать такое распределение сил на всех театрах войны, при котором мы были бы достаточно сильными там, где противник начнет дальнейшее наступление". Но именно такая проблема, как убедительно показал 1943 г., оказалась неразрешимой.

Чем же могли компенсировать нацистские стратеги экономические, моральные и военные провалы? "Как когда-нибудь окончится эта война, — говорил далее Иодль, — этого наперед не может сказать ни один человек". Но Германия победит, "потому что мы должны победить, ибо в противном случае это означало бы, что мировая история потеряла разум"{1176}. Виновата история!

Геббельс в конце 1943 г. начал ломать голову над проблемой выхода Германии из войны. 10 сентября 1943 г. его срочно вызвали в ставку Гитлера по весьма печальному поводу: пришло сообщение о капитуляции Италии. В этот день, видимо, под впечатлением невеселых бесед в ставке, Геббельс записал в своем дневнике о возможных мирных переговорах. "Теперь, конечно, постепенно выплывает вопрос, куда мы должны сначала повернуться, в сторону Москвы или в сторону англо-американцев. Наконец мы должны [558] понять, что очень тяжело справиться с обоими противниками"{1177}.

В Растенбурге он понял: над Гитлером висит кошмар поражения на Востоке. Кроме того, фюрер обеспокоен угрозой высадки союзников на Западе.

"Прежде всего дело состоит в том, что нет никакого представления, какие Сталин еще имеет резервы. Я очень сомневаюсь, можем ли мы при этих обстоятельствах высвободить дивизии с Востока для других европейских театров военных действий"{1178}.

Гитлер в беседе тем же вечером, согласно записи Геббельса, заявил: "Англичане, без сомнения, ни при каких условиях не хотят большевистской Европы... Если они поймут... что имеют перед собой выбор только между большевизмом или сговорчивостью национал-социализма, они без сомнения выберут второе. ...Черчилль сам старый антикоммунист, и его сотрудничество с Москвой покоится сегодня только на соображениях целесообразности".

Считая возможными какие-то переговоры, несмотря на все безмерные злодеяния, совершенные ими, Гитлер и Геббельс всерьез рассуждали с кого же начать, ибо "рано или поздно перед нами возникнет вопрос примкнуть к одной или другой стороне. Германия еще никогда не добивалась успеха в войне на два фронта; и теперь ей также не хватит надолго сил".

23 сентября Геббельс снова появился в ставке Гитлера. После беседы на утренней прогулке он заключил, что фюрер пессимистически оценивает возможность мирных переговоров как с одной, так и с другой стороной. "Фюрер не думает, что в настоящее время можно чего-либо достигнуть на пути переговоров"{1179}.

Вечером Геббельс был единственным гостем фюрера на чаепитии. Оба размечтались. Они стали чувствительно говорить о мире и его благах. "Как было бы прекрасно, — поверил их общие думы страницам дневника Геббельс, — снова суметь вернуться в круг актеров, опять как-нибудь вечером пойти в театр и в общество германских художников"{1180}. Да, совершив безмерные преступления, они вздыхали о тихих радостях. Но до конца оставалось не так уж много.

* * *

Грандиозные сражения 1943 г. стали важнейшим этапом на пути к победе антигитлеровской коалиции над фашистским блоком. Советский Союз в 1942-1943 гг. добился перелома в ходе борьбы. Стратегическая инициатива, захваченная Красной Армией в битве под Сталинградом, оставалась в ее руках вплоть до [559] полного разгрома фашистской Германии. В связи с провалом наступления под Курском, в ходе которого 30 гитлеровских дивизий потеряли от 50 до 75% личного состава, немецко-фашистская армия вынуждена была перейти к обороне на всем советско-германском фронте.

Летне-осеннее наступление Красной Армии, продолжавшееся пять месяцев, привело к изгнанию захватчиков с Левобережной Украины, освобождению Донбасса, части Российской Федерации, Белоруссии. Безвозвратные потери сухопутных сил вермахта превысили 1400 тыс. человек.

Наступал завершающий период войны.

... Третий рейх подводил итоги 1943 г. Что могли сказать нацистские заправилы немецкому народу о ходе войны и перспективах? Только ложь. И обманывая ежедневно, беспрестанно, они требовали от немцев новой крови, новых крайних усилий. В рождественскую ночь Геббельс разглагольствовал по радио, заклиная "верить в предстоящую победу нашего оружия". Предновогодние военные обзоры пропаганда использовала для фальшивых оценок только что проигранных битв, надеясь вселить дух оптимизма в сознание обреченных на фронте и бедствующих в тылу. "Случай со Сталинградом, — заявила 30 декабря "Фёлькишер беобахтер", — не был признаком даже начинающегося германского ослабления, но важным толчком к тому, чтобы немецкий народ определил свое решение бескомпромиссно вести "тотальную войну"". В последний день уходящего года нацисты бросили призыв ко всей. Германии: "непоколебимо — с боевой решимостью — к несомненной победе". А когда утром 1 января 1944 г. миллионы немцев открыли газеты, то увидели на первых полосах огромными буквами: "Лозунг фюрера на 1944 год: борьбой и жертвами быть достойными победы!" Ставка Гитлера сообщила народу: "национал-социалистское руководство полно решимости вести эту борьбу с крайним фанатизмом и до последней возможности".

И третий рейх еще полтора года продолжал борьбу с безумным ожесточением, стараясь ценой новых миллионов жертв продлить ненавистное народам господство нацистского режима.

Но набат возмездия звучал все более грозно.

В новогоднюю ночь 1944 года Красная Армия уже наступала на землях Правобережной Украины, нацеливая удары все дальше к Западу. [560]