Содержание
«Военная Литература»
Исследования

Глава вторая.

На вершине успеха

Перед новым походом

I

Победа над Польшей вселила в нацистских лидеров дух наглой самоуверенности. Действительно, вермахт провел "блицкриг", западные державы хотя и объявили войну, но не пошевелили и пальцем для помощи польскому союзнику. Фюрер, как всегда, оказался прав, а генералы — об этом теперь можно было прочитать в любой нацистской газете и услышать по радио в любом из многочисленных выступлений гитлеровских заправил — показали себя самыми лучшими, самыми безупречными военачальниками. Так, по крайней мере, стало многим казаться в третьем рейхе при поверхностном взгляде на ход событий. Могли ли фашисты упустить случай и не поднять шумиху вокруг своего успеха? Безусловно, скромность не входила в традиции владык третьего рейха.

Механизм военной пропаганды закрутился с бешеной скоростью. Газеты, захлебываясь от восторга, расписывали военный парад 5 октября в Варшаве. Бесконечные фотографии марширующих батальонов, трофейного вооружения, захваченных знамен, бравурные отчеты о ходе операций — все это перемешивалось в сознании рядовых немцев, офицеров и солдат вермахта в некий сверкающий победный поток.

30 сентября Гитлер торжественно принял в рейхсканцелярии "ответственных главнокомандующих польского похода". Когда они выстроились идеальной шеренгой в "рабочей комнате фюрера", Гитлер поблагодарил их за "выдающиеся достижения в руководстве войсками". Затем последовало награждение "героев похода" только что введенными орденами Большого железного креста{150}.

Всевозможные восторги различных писак, в тоне грубого хвастовства прославлявших победу, не сходили с первых страниц [102] газет. Военная пропаганда захлестывала страну. Она все больше убеждала вермахт и народ в "непобедимости германского оружия". А тем временем публикуемые на последних страницах бесконечные списки погибших красноречиво свидетельствовали: "польский поход" отнюдь не был легкой прогулкой. Здесь же объявлялись нормы введенного в сентябре рациона: в месяц 2 кг мяса, 9,6 кг хлеба, 1 кг сахара на человека.

О своей дальнейшей политической стратегии Гитлер сообщил с трибуны рейхстага 6 октября. Вновь собрались "депутаты". Фюрер начал "речь мира", как немедленно окрестили ее в рейхе. "Проведенная мной ревизия Версальского договора в Европе, — разглагольствовал он, — не создала никакого хаоса, но, наоборот, дала предпосылки для ясных, стабильных и прежде всего приемлемых взаимоотношений. Только те, кому ненавистен этот порядок в Европе и кто надеется на беспорядок, могут стать врагами подобных действий". Бахвальство, крикливые похвалы в адрес генералов и солдат перемежались "мирными призывами" к Франции и Англии. "Почему на Западе должна вестись война? — восклицал Гитлер. — Для восстановления Польши? Польша Версальского договора больше никогда не воскреснет... Разве Германия поставила Англии какие-нибудь требования, которые угрожали бы Британской мировой империи, ее существованию? Ни Франции, ни Англии Германия не ставила таких требований". И поэтому он провозглашал своей главной задачей... "европейскую безопасность"!{151} Он бесстыдно "призывал" к миру в Европе. Лживая демагогическая речь, нацеленная в лагерь западных мюнхенцев, рассчитывалась на дезориентацию Англии и Франции.

10 октября, выступая в берлинском Спортпаласе по поводу "кампании зимней помощи для войны", нацистский главарь вновь повторил: Германия "не имеет никаких оснований для войны с западными противниками". В оккупированной Польше нацисты распространяли листовку "Мир на земле".

Чтобы правильно оценить "мирное наступление на Запад", начатое Гитлером после захвата Польши, понять его "речь мира", произнесенную 6 октября, и всевозможные жесты в сторону западных держав в последующие дни и недели, необходимо рассматривать все эти политические маневры в общем контексте той политики, главный смысл которой формулировался накануне войны словами: "Все, что я делаю, направлено против России" (см. главу I). Политическая программа, созданная еще в 20-е годы, — решить проблему "жизненного пространства" путем завоевания Советского Союза при поддержке или благожелательном нейтралитете Англии — сейчас оказывала все возрастающее влияние на военно-политическую стратегию Гитлера. Он не стремился в данный момент приступить к заморским колониальным захватам, отобрать у Англии колонии, переделить Британскую империю, Да и [103] флот для этого был слишком слаб. Гитлер был бы не прочь договориться с Лондоном о возвращении Германии некоторых колоний, а затем, обеспечив западный тыл, подготовиться к дальнейшему броску на Восток, в полном соответствии с "континентальной концепцией" своей программы.

Он делает попытку достигнуть соглашения с Англией на основе признания ею новой ситуации в Европе, сложившейся после завоевания Польши. Он обещает не выдвигать больше чрезмерных требований к Великобритании. Во время обсуждения обстановки 17 октября 1939 г. Гитлер оценил польскую территорию как "выдвинутый вперед плацдарм, который имеет для нас военное значение и может быть использован для стратегического развертывания".

Гитлер предполагает уже сейчас начать в порабощенной Польше подготовку к следующему этапу реализации плана "континентальной империи". Правда, по настоянию гросс-адмирала Редера, одновременно он отдает распоряжение об усилении военных действий на море. Более того, не очень-то рассчитывая на согласие Англии заключить мир, Гитлер 10 октября на совещании с главнокомандующими приказал подготовиться к удару на Западе. Вывод из строя Франции не оставит у Англии никаких шансов, и она будет вынуждена заключить мир.

Однако ни усиление действий флота, ни потопление германской подводной лодкой "У-47" британского линкора "Ройял оук" непосредственно на его базе Скапа-Флоу, ни дальнейшее расширение планов германского военно-морского командования, глава которого Редер настаивал на активизации действий против Англии, не меняли того обстоятельства, что приоритет гитлеровской завоевательной политики и стратегии по-прежнему отдавался континентальным планам, подготовке будущей войны против Советского Союза. И можно в известном смысле согласиться с западногерманским историком К. Гильдебрандтом, который пишет: "Война против Англии все еще рассматривалась Гитлером теперь как попытка военными средствами заставить англичан действовать совместно"{152}.

Гитлер, исходя из своей главной концепции "все, что я делаю, направлено против России", предполагал, что в Англии и сейчас не исключен успех прогерманских элементов, влиятельных сторонников мира с нацистами, мюнхенцев, которые смогут оказать в необходимом ему духе нажим на правительство. Нужно только не затрагивать имперские интересы Лондона. И он в своей "речи мира" старается их не затрагивать. Если бы удалось достигнуть теперь с Англией "разумного соглашения", облегчился бы путь к созданию "великогерманского рейха".

Ведь не случайно перед рождеством 1939г., посетив по своей традиции семейство неких Брукманов в Мюнхене, приятелей по [104] "временам боев" за фашистскую диктатуру, Гитлер написал в семейном альбоме: "В год борьбы за основание великого германского рейха"{153}. Известно, что в фашистском представлении понятие "великогерманский рейх" прежде всего означало завоевания на востоке Европы.

Их необходимость не оставляла сомнений и у союзников Гитлера. Муссолини писал ему 3 января 1940 г.: "Решение вопроса о вашем жизненном пространстве находится в России и больше нигде, в России, с ее чудовищным пространством в 21 миллион квадратных километров и 9 жителями на квадратный километр. Она не принадлежит к Европе"{154}. Венгерский посланник в Лондоне утверждал, что ответственные лица из британских правительственных кругов, Кадоган и Сарджент, сообщили ему: Англия "не чужда мысли" в конечном счете повернуть вместе с Германией против России, "так как Германию во всяком случае нужно рассматривать как меньшую опасность". Поэтому Англия должна стать "желательным партнером" для континентальных устремлений рейха.

Однако для Англии соглашение с Германией на основе признания захватов в Европе было неприемлемым, ибо означало бы превращение ее во второразрядное государство. И хотя, как убедительно показал, в частности, советский историк Г. Н. Реутов, официальные круги Лондона поддерживали в это время тайные контакты с Берлином, имея в виду "мирный сговор" с Германией, Чемберлен 12 октября отклонил "мирные предложения" Гитлера{155}. Англия не хотела и не могла стать союзницей рейха.

Тем временем планы Берлина уточняются. Отказ Англии от сотрудничества, активизация сторонников колониальной концепции, а главное — понимание недостаточности сил для нападения на Советский Союз в непосредственном будущем, — все это склоняет нацистскую верхушку к решению нанести следующий удар на Западе. Молниеносным наступлением разгромить Францию и этим сделать безнадежными позиции Англии. Затем станет возможным поставить на колени Англию и начать подготовку к походу на Восток! В январе 1940 г. Гитлер отдает распоряжение министерству иностранных дел и "колониально-политическому отделу" нацистской партии переработать и уточнить вопросы, связанные с требованием колоний и с системой управления ими.

Военные действия флота против Англии стали приобретать все более энергичный характер. Германские подводные лодки атаковали не закончившие развертывание силы британского флота. Фашистские бомбардировщики топили в проливах военные и торговые корабли союзников. Гитлер в конце сентября 1939 г., по [105] предложению Редера, санкционировал постепенное усиление подводной войны{156}. Англия только с сентября по декабрь 1939 г. потеряла от немецких подводных лодок 114 судов, а в 1940 г. — 471 судно. Немцы утратили в 1939 г. всего лишь 9 подводных лодок{157}. Принимала все более широкий размах битва за Атлантику, в ходе которой державы оси старались нанести удар по морскому потенциалу и главным коммуникациям Великобритании, парализовать ее жизненные артерии, блокировать с моря.

II

Как мы говорили, уже в первые дни войны начало складываться то состояние, которое несколько позже стали называть "странной войной". Действительно, тут было много странного. Колоссальное напряжение политического кризиса последних августовских дней, когда в некоторых западных столицах начиналась паника в ожидании внезапного налета тысяч германских бомбардировщиков, достигло кульминационного пункта с объявлением войны Лондоном и Парижем. Но день шел за днем, и почти ничего не менялось. Фронты молчали, авиация практически бездействовала, и вскоре немецкие и французские солдаты, сначала с любопытством разглядывавшие друг друга из окопов на рейнском фронте, привыкли к такой "смешной войне" и занялись будничными делами, как в лагерях где-то глубоко в тылу. "Развесим наше белье на линии Зигфрида", — распевали французы шутливую песенку. "Стоит ли вам умирать за Данциг?" — вывешивали немцы над своими окопами плакаты под развеселую музыку.

Правда, девять французских дивизий с 9 по 12 сентября двинулись в демонстративное наступление на северо-восточном фронте. Но их задача оказалась более чем скромной: "войти в соприкосновение с предпольем немецкой оборонительной полосы". Никого в немецком лагере эта акция не побеспокоила, ничего не изменила. Вермахт сокрушал польский фронт, а западные союзники Польши ничем ей не помогали, фактически разорвав в клочья взятые обязательства о военной поддержке в случае германской агрессии. Странная, смешная война!

Она продолжалась восемь с лишним месяцев, вплоть до рассвета 10 мая 1940 г., когда яростное германское наступление взорвало удивительное безмолвие.

"Странная война" — особое социально-политическое явление, порожденное в конечном счете процессами общего кризиса капитализма. Его корни лежат в политике антикоммунизма, присущей обеим вступившим в войну группировкам империалистических государств. [106]

Отметим самые главные из непосредственных причин, породивших "странную войну".

Во-первых, продолжение западными державами мюнхенского политического курса. Не отбрасывая в связи с очевидным провалом политику "умиротворения" Гитлера, а, наоборот, цепляясь за нее, "мюнхенские головы" из обеих западных столиц все еще рассчитывали на "всеохватывающее взаимопонимание" с Берлином, о котором так много говорилось перед войной. Когда вал германских дивизий катился на восток, существовал ли смысл задерживать его вблизи советских границ? Не двинется ли он и дальше? Ведь "речь мира", которую произнес фюрер, и совершенно ясное зондирование его эмиссарами англо-французской политики в духе возможного соглашения давали новый стимул мюнхенско-антисоветским тенденциям даже, казалось бы, в полностью изменившихся условиях.

"Мирные" сигналы из Берлина воскрешали давние надежды. Не будет ли генеральная программа нацизма, ориентированная на восток, именно сейчас воплощаться в реальность? И поскольку Польшу, как стали говорить на официальных совещаниях в Париже, "все равно не спасти", выжидание и бездействие стали считать высшим благом и проявлением государственной мудрости.

Во-вторых, открытое вступление в войну Франции тормозилось боязнью правящих кругов мощного роста левых сил в стране, их консолидации, повышения авторитета коммунистической партии, развития рабочего движения. По классовым мотивам казалось выгоднее, используя официальное состояние войны и "законы военного времени", нанести удар по левым силам, прежде всего по коммунистам, но, с другой стороны, не рисковать инициативой развязывания "действительной войны", чтобы не получить удара со стороны этих сил.

Прибавим, что сейчас на Западе существует мнение, согласно которому военная пассивность Франции в период "странной войны" объясняется либо оборонительным характером ее военной доктрины, либо, как мы уже говорили, неготовностью ее тяжелой артиллерии, либо слабостью противовоздушной обороны. Конечно, оборонительная доктрина, рожденная принесшей успех в 1914-1918 гг. стратегией экономической блокады Германии, в сочетании с позиционными формами борьбы висела старой, ржавой гирей на ногах французской армии. Но отнюдь не она и не другие моменты тактического порядка намертво приковали союзные дивизии к траншеям и казематам "линии Мажино". Дело в другом. "Лучше Гитлер, чем Народный фронт" — этот лозунг французской крайней реакции, пожалуй, гораздо выразительнее, чем всякие замысловатые оперативно-стратегические расчеты, объясняет бездействие союзных армий на перепаханной окопами, покрытой стальными башнями бункеров северо-восточной части французской земли. [107]

Реакционная классовая стратегия с неумолимой твердостью и последовательностью диктовала проведение столь же реакционной военной стратегии.

В-третьих, военное бездействие Германии в период "странной войны" объяснялось причинами сугубо внешнеполитического характера, вытекающими из агрессивной программы нацизма. Коротко говоря, и здесь в полной мере "срабатывал" известный нам генеральный тезис политики Гитлера: "Все, что я делаю, направлено против России". Он предложил в октябре 1939 г. мир Англии и Франции, чтобы, поставив их перед фактом разгрома Польши, попытаться найти соглашению на антисоветской основе. Вся нацистская политика периода "странной войны", если рассматривать ее не с точки зрения крикливой пропаганды Геббельса, а по ее классовому существу, ориентировалась и сейчас прежде всего не против Запада, а против Советского Союза.

Приведем лишь один из многочисленных фактов. 18 марта 1940 г., т. е. за полтора месяца до вторжения во Францию, когда немецкие дивизии уже стояли наготове за "линией Зигфрида", Гитлер встретился на Бреннерском перевале со своим другом и соратником Муссолини.

Фюрер разъяснил партнеру концепцию своей политики на проходящей сейчас "относительно спокойной фазе войны". Он говорил не о войне с Францией и Англией, а о своем "союзе с Россией" и подчеркивал, что "только горькая нужда заставила его сойтись с этой страной". Он всегда хотел сотрудничать с Англией при условии, что "Англия не будет ограничивать Германии захват жизненного пространства, особенно на Востоке, и отдаст Германии ее колонии". Впрочем, подчеркнул Гитлер, он "выдвигал свои требования не в ультимативной форме, а лишь указывал на то невозможное состояние, когда нужно выпрашивать каждый фунт кофе или чая". Продолжая разглагольствовать насчет своей программы, он заявил, что "славянское московитство" является "опасностью для Германии" и представляет собой с точки зрения нацистского рейха "абсолютно враждебный мир"{158}.

Да, здесь нацистский главарь был недалек от истины, рассматривая ее, правда, с прямо противоположной стороны. Мир социализма и мир фашизма были принципиально несовместимы.

Из откровений Гитлера на Бреннере за полтора месяца до вторжения во Францию следовало совершенно ясно:

— что договор с Советским Союзом нацисты рассматривали как в принципе нежелательный и временный;

— что достижение взаимопонимания с Англией, как и прежде, оставалось ведущей целью германской политики;

— что бездействие в период "странной войны" определялось в первую очередь именно политическими мотивами. [108]

Забегая несколько вперед, отметим, что эти принципиальные установки германской политики совершенно закономерно продолжали действовать, изменив лишь форму, и во время похода во Францию летом 1940 г., и во время так называемого воздушного наступления на Англию осенью того же года. Кульминационный пункт "западного похода", связанный с "остановкой под Дюнкерком", также определялся именно такими политическими обстоятельствами. Но об этом в своем месте.

В-четвертых, выжидательная позиция, занятая Германией, объяснялась также тем выигрышем во времени, который она получала для приведения в готовность вооруженных сил, увеличения числа дивизий, оснащения их новой техникой, выпуска необходимого количества боеприпасов, которых явно недоставало, и вообще для преодоления многочисленных "узких мест" в чисто военной подготовке, обнаружившихся после военных действий в Польше. Однако эта причина носила целиком подчиненный политике характер.

В-пятых, среди западных мюнхенцев безусловно существовал, насаждался и распространялся особый дух преклонения перед "страшной военной мощью Германии". Преувеличение военных сил Гитлера и преуменьшение своих, пожалуй, соответствовало аналогичному явлению, существовавшему в Германии при оценке своей и чужой мощи. Запуганность мюнхенских политиканов гитлеровцы ловко использовали для блефа и достигли в этом смысле немалого успеха. Во всяком случае в Лондоне и Париже многие ответственные лица верили в колоссальное превосходство Германии, особенно в авиации и в количестве танков, которого на самом деле не существовало.

Противоречивая, ложная, запутывающая информация, стекавшаяся со всех сторон в штабы французской и британской разведок, плюс их явная психологическая настроенность на преувеличение германских сил имели следующие главные результаты.

Командование союзников считало, что Германия имеет почти в 2,5 раза больше бомбардировщиков, чем Англия и Франция совместно (1900 против 824), и в 1,3 больше истребителей. Однако в действительности разница была значительно меньшей. Тем не менее английский штаб ВВС считал, что немцы могут на протяжении 14 дней ежедневно посылать на Лондон по тысяче бомбардировщиков. Такие просчеты еще больше стимулировали определяемое политикой бездействие на фронте, осторожность и крайнюю медлительность действий. Они парализовали английскую бомбардировочную авиацию в начале германского вторжения на Западе.

Союзное командование не решилось нанести в начале войны авиационный удар по Руру, чего весьма опасалось гитлеровское командование.

Союзники преувеличивали мощь немецкого "западного вала" (который, по словам Иодля, представлял собой тогда лишь [109] "огромную строительную площадку") и не помышляли о его атаке. Этим они также стимулировали отмеченные выше политические тенденции{159}.

Преувеличение немецких сил не появилось само по себе, но представляло собой опять-таки продолжение и результат мюнхенской политики. Она породила и надежду, что Гитлер не совершит "ничего неблагоразумного" в отношении западных держав после победы над Польшей. Более того, "в благодарность за бездействие Запада" он будет стремиться к "политическим решениям", приемлемым для Лондона и Парижа.

Наконец, в шестых, бездействию союзников во время "странной войны" способствовала устаревшая оборонительная доктрина французской армии. Она представляла собой пережиток абсолютной веры во всесилие позиционных фронтов, освященный победоносным опытом первой мировой войны и подкрепляемый той странной недооценкой новых технических достижений, которая безусловно имела место во французском генеральном штабе.

Эти основные причины, находившиеся в сложном соотношении и взаимодействии, и определили то весьма своеобразное состояние, которое называлось "странной войной".

III

Несмотря на ярко выраженную "восточную" ориентацию агрессивной внешней политики нацизма, подготовка к войне против Франции и Англии, как уже говорилось, составляла один из важных аспектов германской политики. Идея реванша в милитаристских и националистических кругах Германии вполне оформилась к середине 20-х годов.

Однако, какими бы громкими на протяжении 20-летия между двумя мировыми войнами ни были в Германии голоса о реванше на Западе, как мы уже отмечали, не может быть ни малейшего сомнения относительно конечных военно-политических планов Гитлера и германских милитаристов — войны с Советским Союзом, которая считалась обязательной, желаемой, неизбежной. В гитлеровских расчетах война на Западе всегда оставалась промежуточной целью "мировой политики", и даже в период острых дипломатических конфликтов со странами Запада она не становилась проблемой номер один в замыслах фашистского руководства.

Все свои наиболее важные проблемы Гитлер, его партия и его генералы собирались решать на Востоке за счет Советского Союза. Здесь сливались воедино и планы захвата "жизненного [110] пространства", и расчеты сокрушить социалистическое государство, "уничтожить коммунизм", и перспективы овладеть богатствами Советского Союза, колонизовать страну, ее народы, и многое другое. В такой связи агрессия против Франции и Англии представляла собой, конечно, меньшую часть пути, который наметили пройти гитлеровцы к достижению мировой гегемонии.

Но обострение империалистических противоречий в 30-х годах, особенно в период экономического кризиса, охватившего капиталистический мир со второй половины 1937 г., усилило борьбу между империалистическими державами на мировых рынках и еще больше подогрело старые антагонизмы. "Война против Англии и Франции будет борьбой не на жизнь, а на смерть"{160}, — заявлял Гитлер генералам на заседании 23 мая 1939 г.

Германские высшие военные штабы приступили к предварительному планированию войны против Франции, Англии, Голландии и Бельгии еще в середине 30-х годов. По мере роста наступательной мощи вермахта увеличивалась агрессивность и решительность их планов. Разрабатывались идеи самостоятельных воздушных операций против Англии и Франции.

Чем подробнее германское авиационное командование знакомилось с аспектами воздушной войны, тем больше вырисовывались перед ним различные трудности. В мае 1939 г. во 2-м воздушном флоте состоялась крупная штабная игра. На ней присутствовали начальник штаба ВВС Ешоннек и командующие — генералы авиации Мильх, Кессельринг и Шперрле{161}. Проигрывались действия 2-го воздушного флота при наступлении на Западе. В ходе игры раскрылась сложность авиационного наступления против Англии, связанная главным образом с отдаленностью воздушных баз Западной Германии и отчасти с недостаточной численностью самолетов. Игра привела всех к выводу о необходимости захвата Голландии и Бельгии для создания выдвинутого авиационного базирования{162}.

В январе 1939 г. штаб ВВС активизировал изучение авиационных возможностей Великобритании. В представленном летом докладе ("Исследование Блау") утверждалось, что английская авиация усиленно модернизируется; в 1940 г. она будет равна по силам германской. Слабейший пункт Англии — ее зависимость от импорта. И поэтому предпосылкой успеха воздушной войны против Англии стал считаться разгром британской авиации, авиационной промышленности, парализация деятельности английского флота. Вторая главная задача ВВС — борьба против портов и уничтожение районов базирования британских военно-морских сил. Если удалось бы решить эту задачу, английский флот, потерявший [111] свои базы, стал бы значительно более легкой добычей для германских подводных лодок и самолетов. Но прикидывая все "за" и "против", нацисты пришли к выводу, что в конечном счете поражение Франции будет означать решающий удар и по Англии, которая потеряет свой "континентальный меч", окажется в одиночестве на своем острове, блокированном с моря и подвергаемом беспощадным ударам авиации. Разгромить Францию — значит поставить Англию на край гибели, считал Гитлер.

Если на Западе не удастся достигнуть соглашения, то следует нанести решительный удар, считал Гитлер{163}. Оборонительная стратегия на Западном фронте в период военных действий в Польше представляла собой временное явление, вызванное необходимостью сосредоточить за сравнительно короткий срок максимум сил на Востоке. Уже с 10 сентября 1939 г. принимаются меры к переброске крупных военных сил против Франции.

12 сентября Гитлер заявил шеф-адъютанту Шмундту о своем намерении после победы над Польшей начать наступление на Западе для разгрома Франции{164}. Командование сухопутных сил 17 сентября отдало на этот счет предварительный приказ. 20 сентября полковник Варлимонт, посетивший главную квартиру Гитлера в Цоппоте, узнал от Кейтеля, что наступление возможно еще в 1939 г. 23-го Варлимонт сообщил то же самое Гальдеру и 1-му обер-квартирмейстеру Штюльпнагелю, а 27 сентября, после получения известия о капитуляции Варшавы, Гитлер в рейхсканцелярии заявил о своих планах командующим тремя видами вооруженных сил.

Именно в те дни, когда еще не закончилась польская кампания, формулируется основная военно-стратегическая концепция нападения на западные державы, если они не согласятся на мир.

Цель определялась необычайно просто: разгромить Францию, поставить Англию на колени. Предпосылки решения исходили из признания того обстоятельства, что время будет работать против Германии, "если мы его сейчас же полностью не используем". Гитлер признавал: экономический потенциал западных держав сильнее. "В военном отношении время в силу психологических и материальных причин работает против нас... В будущем соотношение материальных возможностей будет изменяться не в нашу пользу. Постепенно противник усилит свою оборонную мощь". Если сейчас французская армия имеет мало средств противотанковой и противовоздушной обороны, то "через шесть — восемь месяцев такого положения уже не будет. Нашим противникам хватит этого срока, чтобы залатать свои дыры". И самое главное, недопустимое: если французы начнут наступление первыми, то быстро подойдут к Руру и смогут разгромить его [112] артиллерией. Следовал общий вывод: "Не ждать, пока противник придет сюда, а нанести удар в западном направлении, если мирное урегулирование будет невозможно. Чем быстрее, тем лучше. Не ждать, пока противник упредит, а самим немедленно перейти в наступление. Это относится и к военно-морским силам"{165}.

Итак, 27 сентября, когда еще не завершились бои в Польше, военно-политическая верхушка третьего рейха уже имела отчетливую оперативно-стратегическую концепцию войны на Западе, основу которой составляла идея решительного удара. Дивизии перебрасывались с Востока на Запад. 29-го Браухич совещался с Гальдером по основным проблемам будущего наступления против Франции, Бельгии и Голландии.

В отношении перспектив "западного похода" на первой стадии его подготовки в генеральном штабе и главном командовании сухопутных сил не было полного единодушия.

Представители командования сухопутных сил, безусловно, не сомневались в необходимости продолжать войну. Они не выступали против нее по каким-либо политическим или моральным соображениям. Но генералы Браухич, Гальдер, обер-квартирмейстер генерального штаба сухопутных сил Штюльпнагель, Бок и некоторые другие, кто достаточно хорошо знал слабые места в оснащении и подготовке армии, возражали против немедленного выступления на Западе. Польская кампания потребовала большого расхода боеприпасов, и теперь их осталось крайне мало. Не хватало вооружения, транспорта, сырья, отсутствовало необходимое количество обученного резерва{166}. Иодль, характеризуя состояние военного производства, 4 октября 1939 г. пришел к выводу: "Надвигается кризис худшего рода"{167}. И не удивительно, что генералы хотели основательнее подготовиться, чтобы не слишком рисковать общим — их и фюрера — делом.

Уже 30 сентября во время беседы с Гитлером Браухич и Гальдер высказали первые опасения по поводу возможности немедленного удара по Франции. Подобные же заявления командование сухопутных сил сделало в октябре, а 5 ноября 1939 г. Браухич на приеме у Гитлера изложил заранее подготовленное мнение ОКХ о неготовности армии к выступлению в этом году. Гитлер, несмотря на бурную реакцию, не мог не посчитаться с мнением и аргументами ОКХ. Подробнее об этом мы расскажем несколько дальше.

11 октября 1939 г. один из самых старых генералов вермахта, фон Лееб, направил Браухичу письмо, в котором выразил опасение: [113] удар по Франции может привести к длительней позиционной войне. Он считал, что нападение на Бельгию вызовет ответные действия Франции и в результате "на бельгийской земле придется вести тяжелые бои". В итоге Германия окажется изолированной{168}.

Высказывая мысль, что Францию, Англию и Бельгию разгромить трудно, Лееб вместе с тем в своем письме, как и в новом — от 31 декабря 1939 г., — призывал к мирному разрешению конфликта. "Народ ждет сейчас от политики своего фюрера мира, ибо он инстинктивно чувствует, что уничтожение Франции и Англии невозможно и поэтому следует отложить далеко идущие планы. Как солдат, я должен сказать то же самое"{169}. Считая войну против Советского Союза неизбежной, он приходил к выводу: "Искать успехов на Востоке и одновременно ждать побед на Западе — означало бы впасть в роковую ошибку, не отвечающую действительности". Подобных взглядов придерживались осенью 1939 г. и некоторые другие генералы, искавшие менее рискованного, с их точки зрения, решения вопроса о направлении дальнейших военных усилий.

Имелась еще более оппозиционно настроенная группа — узкий кружок офицеров во главе с бывшим начальником генерального штаба Беком. Понимая авантюризм гитлеровской военной политики, эти офицеры связывали свои планы с устранением Гитлера и назначением на его место Геринга. Как отмечает в исследовании о заговоре против Гитлера Д. Е. Мельников, оппозиция была озабочена в тот период только одним — поддержанием своих связей с Западом{170}.

Именно осенью 1939 г. представители группы Бека осторожно зондировали по дипломатическим каналам почву для соглашения с Англией и Францией о заключении мира на Западе и затем о повороте фронта на Восток. Начальник контрразведки Канарис, используя свои обширные связи в международном "деловом мире", налаживал переговоры с ответственными лицами в Англии и США в духе заключения мирных соглашений. Его эмиссар Мюллер установил контакты через римского папу с английским правительством и в конце октября получил сообщение о готовности последнего вступить в тайные переговоры.

Группа не имела поддержки в армии. Очень скоро от нее отошел ряд генералов, а фон Лееб уже осенью 1939 г. отдавал приказы о войне против Франции, занимая один из самых высших постов — командующего группой армий "Ц". [114]

IV

Разведывательная деятельность доселе невиданно широких масштабов и заблаговременная дезинформационная подготовка стали важными слагаемыми в сумме причин и обстоятельств, облегчивших затем германскому командованию достижение успеха на Западе в 1940 г.

Эффективность гитлеровской разведки против западноевропейских стран отнюдь нельзя объяснять каким-то ее особым профессиональным мастерством. Нет, главное заключалось в том, что для Канариса и всей его многочисленной разветвленной шпионской сети создавались необычайно благоприятные условия, которыми нужно было лишь воспользоваться.

Гитлеровцы собирали плоды той предательской по отношению к своему народу деятельности, которую вели наиболее крайние реакционные элементы крупной французской буржуазии. Фашистская "пятая колонна" во Франции, Бельгии, Голландии снабжала вермахт сведениями, необходимыми для разработки эффективных планов войны, и одновременно изнутри готовила страну к поражению. Дух лояльности к фашизму создавал во Франции, Бельгии, Голландии ту среду, в которой быстро расцветал гитлеровский шпионаж, опутывая своими сетями не только Францию, но и всю континентальную Западную Европу.

Для сбора сведений гитлеровская разведка использовала самые различные каналы. Это были, в частности, германские промышленные корпорации, имевшие необычайно широкие связи с трестами Англии, Франции, США. Огромные услуги оказывали трест "ИГ Фарбениндустри" с его собственной разведкой и обширными мировыми контактами, концерны Г. Стиннеса и другие монополии, агентура которых проникла во все поры хозяйственного и военного организма ряда капиталистических государств.

Дипломатия, отдельные звенья государственного и военного аппарата, торговля, туризм, гражданские воздушные и железнодорожные сообщения, общественные организации — всё фашистская разведка стремилась так или иначе использовать в своих целях. Играя на политической близорукости, антикоммунистических тенденциях, на политике "умиротворения", проводимой Англией, Францией и их союзниками, широко поддерживая профашистские элементы в этих странах, она сумела добиться в предвоенные годы таких результатов, которыми вряд ли когда-нибудь в прошлом могли похвалиться генеральные штабы любой из западноевропейских держав. "Мы, можно сказать, держали руку на пульсе французской армии"{171}, — бравировал фашистский генерал Лисс, который с 1937 по 1943 г. был начальником 3-го отдела иностранных армий Запада штаба сухопутных сил. [115]

К весне 1940 г. ОКВ знало систему французской мобилизации, структуру всех звеньев командования вооруженных сил Франции, количество и нумерацию войсковых соединений, частей, входивших в их состав, качественное их состояние, дислокацию, номера полевых почт, количество и состав соединений и частей специальных родов войск{172}. Германская разведка располагала сведениями о заводах вооружения, нефтеочистительной промышленности, предприятиях авиамоторостроения, оружейных складах{173}. Германский штаб ВВС знал численность французских военно-воздушных сил, аэродромную сеть по всей территории Франции и Северной Африки. Все основные аэродромные узлы были всесторонне оценены с точки зрения их пригодности для использования в военное время{174}.

Германская разведка установила, что французское командование после первой мировой войны не изменило номера полевых почт дивизий и полков. А так как эти номера были хорошо известны немцам, то определение дислокации французских соединений и частей не составляло труда{175}.

Радиоразведка группы армий "Ц" осенью 1939 г. смогла получить ключ к французскому радиошифру. Лучший специалист шифровального отдела срочно отправился из Берлина во Франкфурт, и вскоре германские разведчики смогли расшифровывать французские переговоры по радио в звеньях высшего командования.

Лисс пишет: "Вся радиосвязь французского военного министерства... с группами армий, армиями Северной Африки и Сирией постепенно стала нами подслушиваться"{176}. Смена шифровальных ключей, производимая французами каждые четыре недели, немцами быстро раскрывалась (кроме ключа, введенного 19 мая 1940 г.){177}. Путем радиоподслушивания немецкой разведке удалось уже в октябре 1939 г. определить группировку французских армий на Рейне. Развертывание 1-й группы армий против бельгийской границы было обнаружено несколько позже{178}. Из радиопереговоров немцы узнали о затягивании выпуска противотанковых орудий, о реорганизации кавалерийских дивизий в легкие кавалерийские и т. д. Обмен данными с итальянской разведкой позволил немцам установить, какие французские дивизии были переброшены с альпийского фронта после объявления Италией нейтралитета.

В период отхода французских войск из предполья укреплений "линии Мажино" 16 октября 1939 г. немцы взяли более [116] 1000 пленных. От них они узнали о плохом моральном состоянии французской армии. Одновременно удалось захватить новую противотанковую пушку с боеприпасами. Немедленно ее испробовали на полигоне в Куммерсдорфе против броневых плит германских танков. Оказалось, что французские пушки пробивали все танковые плиты, включая тяжелый танк T-IV. Это было учтено в танкостроении.

Постепенно получаемые данные раскрыли немцам всю дислокацию союзников, позволили определить слабые места их группировки. "Стала легко различима, — пишет Лисс, — поразительная слабость 9-й армии, называемой на карте ошибочно 2-й армией. Когда я в конце ноября — начале декабря представил карту генералу Гальдеру, он внезапно указал на эту армию, стоящую на чрезмерно широком фронте, имевшую к тому же много дивизий третьей волны, и сказал: "Здесь слабое место. Здесь мы должны прорваться""{179}. 9-я французская армия стояла в Арденнах.

Группировка союзных армий последовательно уточнялась германской разведкой зимой и весной 1940 г. Обобщенные данные позволили гитлеровскому командованию выработать в конечном счете наиболее рациональный план ведения войны.

Германское военное руководство задолго до войны вело "психологическое наступление" на Францию, чтобы ослабить изнутри ее оборонные возможности. Некоторые западногерманские историки, например Вильгельм Шрамм, объясняют успех "психологического наступления Гитлера" в 30-е годы личными свойствами фюрера, его "демонической интуицией"{180}. Но дело отнюдь не в характере Гитлера, а в вероломстве политических методов нацизма и в той благоприятной среде, которую подготовила политика реакционных кругов французской буржуазии для реализации этих методов. Видная роль в организации "психологического наступления" принадлежала генеральному штабу сухопутных сил. Его начальник Бек еще в 1938 г. высказывал мысль о необходимости так готовить войну, чтобы она "была выиграна еще до ее начала"{181}.

Гитлеровцы с 1933 г. вели коварную игру на миролюбии простых французов. В полном соответствии с политическим курсом соглашательства и "умиротворения" агрессора, которого придерживалась французская реакция, не только нацистские политиканы, но и милитаристы старались, используя этот курс, "размягчить" французский тыл. Они шумно пропагандировали "вечную германо-французскую дружбу". Для усыпления бдительности французского народа широко использовались помпезные встречи ветеранов, организаторами которых были нацисты. [117]

В "день всепрощения", 2 ноября 1934 г., Гитлер принял французскую делегацию "Национального союза бывших фронтовиков" и обратился к ней с речью. Он "почтил память" миллионов немцев и французов, павших на войне. "Дружеские контакты" с гитлеровскими милитаристами — ветеранами войны — возглавил во Франции депутат парламента Жорж Скапани — друг Гитлера. По его инициативе были организованы грандиозные встречи фронтовиков обеих стран.

"Только потому, что те, кто покоится здесь или где-то еще, только потому, что они ушли на покой, умерли, для того чтобы создать мир для живых, и оттого, что означало бы для нас преступление допустить впредь то, что ненавидели умершие, — мы клянемся сохранить желанный мир, который обрели благодаря их жертвам". Свыше 30 тыс. старых солдат произнесли эту столь необычную клятву в ночь с 12 на 13 июля 1936 г. перед фортом Дуомон, северо-западнее крепости Верден, с башни которого светил зажженный в 1918 г. вечный огонь над полем битвы{182}. Среди французских ветеранов здесь стояли 500 немецких солдат, сражавшихся под Верденом, с капитаном Брандисом во главе.

Эта инсценировка — типичный пример осуществления тщательно продуманного плана "мирного наступления" германских милитаристов на Францию. Вскоре премьер Даладье стал с гордостью именовать себя "старым фронтовым солдатом". В письмах Гитлеру позже он писал: "Мы с вами, как старые солдаты..." Летом 1937 г. в Париж прибыл начальник генерального штаба Бек, что в тех условиях казалось беспрецедентным событием. Официальным предлогом было посещение Всемирной выставки в Париже. Бек имел встречи с Гамеленом, Даладье и Петэном. В интервью газете "Тан" он заявил: "При нынешних хороших отношениях между нашими армиями, что является отрадным, при хорошей солдатской дружбе я, само собой разумеется, нанес визит вождям французской армии. Я могу сказать, что наша встреча произвела на меня глубокое впечатление, я удовлетворен и рад ее повторить". В официальном отчете Бек рассказывал о встрече с маршалом Петэном: "Под конец маршал еще раз выразил свою особую радость, что я его посетил, что он имел возможность пожать мне руку, хотя это произошло лишь по прошествии двадцати лет, а не через два часа после закончившегося спора, как бывало прежде в рыцарские времена"{183}.

В июне того же года во Фрейбурге состоялась встреча немецких и французских солдат-ветеранов, в которой, однако, приняли участие не только ветераны, но и представители всего офицерского корпуса. Во время встречи бургомистр Безансона сказал: "Ваш фюрер Адольф Гитлер заявил: между Германией и [118] Францией нет больше никаких оснований для соперничества и ненависти. Но все-таки все еще между нами зияет глубокая пропасть, и мы друг на друга с той и другой стороны смотрим с недоверием. Мы прибыли сюда для того, чтобы рассеять недоверие, и мы надеемся, что этот приезд не останется единственным. Мы приглашаем вас прибыть в скором времени в Безансон и ответить нам визитом на визит"{184}.

Немецкий ответный визит в Безансон состоялся осенью того же года. 1600 фашистских "ветеранов" приняли в нем участие. И этот случай был использован, чтобы сообща возобновить клятву, данную в Дуомоне. Тем временем пало правительство Блюма, и "фронтовой солдат" Даладье стал председателем совета министров. Он широко поддержал "дружественные начинания" Гитлера.

Объектом "психологического наступления" были не только ветераны. Работа велась среди французской интеллигенции — писателей, ученых, служителей культа. Активную работу вели "Англо-французский комитет", "Германо-французское общество". В многочисленных изданиях этих организаций подчеркивалась германо-французская дружба как "противовес коммунизму". Для ее демонстрации использовались берлинские Олимпийские игры 1936 г., встречи ученых, различные союзы, празднества и т. д.

Широчайшая дезинформация, сопровождаемая безудержным разгулом антикоммунизма с обеих сторон, принесла свои плоды. С ее помощью нацистам и милитаристам удавалось дезориентировать общественное мнение во Франции, усыплять бдительность, "размягчать" французский тыл.

Во время "странной войны" дезинформация проводилась в иных формах. Немецкая пропаганда на передовых позициях всячески подчеркивала мотив "нежелания Германии воевать с Францией". Лозунги, призывы к братанию, листовки и радиопередачи размагничивали французских солдат. Вместе с тем антикоммунистическая истерия внутри Третьей республики направляла внимание армии в другую сторону: "Враги в нашем тылу"; "Бороться нужно с коммунистами". Французская армия все больше впадала в состояние моральной летаргии, теряла духовные силы, способность к активному сопротивлению.

Осуществляя чисто фашистскую, основанную на демагогии и лжи тактику "психологической войны", германский генеральный штаб энергично готовил вторжение в Западную Европу. И когда стало ясным, что мирные жесты в сторону Запада не достигают цели, подготовка приняла еще более конкретные формы. [119]

V

Непосредственная подготовка германским командованием нападения на страны Западной Европы представляла собой довольно сложный процесс, занявший период с октября 1939 г. до весны 1940 г. Гитлер и его ближайшие сотрудники при всей их уверенности в себе не смогли осенью 1939 г. сразу и до конца поверить, что великие державы Франция и Англия так и не предпримут никаких попыток перейти в наступление на Западном фронте в момент, когда вермахт занят в Польше. Генеральные штабы в октябре 1939 г. буквально трепетали перед возможной перспективой англо-французского наступления, особенно на Рур, уязвимое индустриальное сердце рейха.

Однако в критические недели "польского похода" на Западном фронте союзники оказали Гитлеру величайшую любезность. В неподвижности и бездействии их дивизий, податливости их войск к разлагающей пропаганде гитлеровские генералы очень скоро рассмотрели залог своего будущего успеха на Западе. И как только высвободившиеся в Польше и вновь мобилизуемые войска укрепили западные бастионы рейха, Гитлер соблазнился мыслью вообще больше не ждать: опередить союзников и первым нанести удар именно в Бельгии, главным образом чтобы снять угрозу Руру и захватить базы флота для борьбы с Англией. Он знал о политических и военных противоречиях между Францией и Англией, между обеими этими державами, Бельгией и Голландией. Желание использовать противоречия в лагере противников до того момента, пока союзники их не преодолеют, подкрепляло решение выступить еще осенью 1939 г.

Но генеральный штаб очень хорошо помнил опыт 1914-1918 гг. и сумел охладить фюрера: "западный поход" следует подготовить как можно тщательнее, чтобы не повторился исход прошлой войны. Нужно больше дивизий, боеприпасов, средних и тяжелых танков, больше артиллерии и самолетов. Не следует чересчур торопиться. Союзники своим бездействием убеждали в стабильности своей политической линии и стратегической концепции. Руру ничто не угрожает, и бездействие на Западном фронте будет продолжаться ровно столько, сколько потребуется Берлину. Бельгия и Голландия будут ревниво охранять мираж своего нейтралитета, англо-французские вожди — предаваться своим иллюзиям; под прикрытием молчащих фронтов "странной войны" германское командование сможет уверенно преодолеть узкие места, обнаружившиеся в вооруженных силах, и подготовиться к такому удару, который наверняка сокрушит Францию. Гитлер постепенно соглашался с генералами, предлагавшими осуществить наступление не осенью 1939 г., а позже.

Первоначальные стратегические планы германского командования в отношении Запада, разработанные в сентябре 1939 г., ограничивались намерением запять голландские и бельгийские [120] укрепления. Складывалась мысль о необходимости лишь выдвинуть к западу "предполье обороны Рура" и в период подготовки наступления на сухопутном театре развернуть авиацией и флотом активные действия против военно-морских сил Англии.

В начале октября наблюдается поворот в сторону более активных решений. Одним из главных побудительных моментов, безусловно, оказалась англо-французская политика заигрывания с Гитлером, которую последний воспринимал как еще одно подтверждение военной слабости западных держав. Именно в сентябре и октябре 1939 г. английские и французские сторонники дружбы с Германией за счет Советского Союза и стран Юго-Восточной Европы развернули энергичную деятельность за "мирное решение военного конфликта".

10 октября 1939 г. высшие руководители вооруженных сил — Кейтель, Браухич, Геринг, Редер и Гальдер — прибыли на совещание в имперскую канцелярию. И здесь они услышали от фюрера о его железной решимости разгромить западных союзников! Никаких колебаний. Гитлер зачитал им свои соображения о дальнейшем ведении войны. Главная мысль так называемой записки Гитлера состояла, как мы уже отмечали, в том, что Германия должна нанести решительный удар на Западе и быстро одержать победу, чтобы не позволить Франции и Англии затянуть войну и получить время для мобилизации и развертывания своих экономических, военных ресурсов и привлечения новых союзников. Фюрер сформулировал оперативную концепцию в духе "польского похода". Повторить то же самое! Танковые соединения применять с максимальным эффектом — путем внезапного продвижения в оперативную глубину. "Мощь атаки в отдельных местах массировать сверх нормального среднего соотношения, зато в других местах довольствоваться меньшими силами"{185}. Танковые удары должны быть нацелены "по обе стороны Льежа", мимо Антверпена в западном направлении, чтобы преградить отход сосредоточенным там бельгийским дивизиям и прервать связь бельгийцев с британским экспедиционным корпусом{186}. Гитлер подчеркивал, памятуя опыт Варшавы: отказаться от использования танковых дивизий против городов. "Держится город месяц или два — это все равно для него безнадежно".

Перспектива скорого начала военных действий против Франции и Англии продолжала смущать Браухича, Гальдера, Штюльпнагеля и других представителей руководства сухопутными силами и разведки. Они считали, что вермахт не в состоянии вести "большую войну". Нежелание вступать в открытое столкновение на Западе, тенденции к соглашению с Англией и Францией, конечно [121] за счет Советского Союза, все еще порождали некоторые очень робкие колебания в штабе сухопутных сил ("дух Цоссена"), что вызывало растущее недовольство Гитлера.

Когда стало известным, что фюрер предполагает отдать приказ о наступлении в начале ноября 1939 г., Браухич решил сделать попытку отговорить его. Он попросил личной аудиенции и был принят в полдень 5 ноября. Он подробно изложил Гитлеру аргументы против наступления сейчас, осенью: плохая погода, не хватает боеприпасов, в войсках слабая дисциплина, невысок боевой дух.

Последний аргумент привел Гитлера в бешенство: генерал осмеливается критиковать его, фюрера, систему воспитания? Он не верит в готовность солдат умереть за фюрера? Это и есть "дух Цоссена", который он, фюрер, вырвет с корнем. Он орал на вконец перепуганного Браухича и выбежал из кабинета, прервав аудиенцию. Белый как мел генерал-полковник буквально выполз из дверей "рабочей комнаты" в приемную, где его ждал Гальдер. В машине из сбивчивого рассказа своего потрясенного шефа начальник штаба узнал о гневе властителя и перепугался не меньше Браухича. Оба решили, что гестапо немедленно нагрянет на Цоссен. С этих пор слабое и трусливое фрондерство прекратилось вообще. Лишь начальник штаба Канариса Остер с небольшой группой единомышленников продолжал тайные контакты с Англией через Ватикан, надеясь договориться о мире или же организовать государственный переворот.

Весь смысл так называемого заговора генералов в 1940 г. заключался в том, что они хотели избежать столкновения с западными державами, договориться с ними на антисоветской основе и затем, если последует желаемая война против Советского Союза, иметь поддержку Англии и Франции и обеспеченный тыл. Однако теперь это не входило в планы Гитлера, уверенного, что удастся нанести молниеносное поражение обоим западным противникам и "гарантировать тылы" иным образом.

23 ноября Гитлер вновь собрал высший генералитет. Он произнес речь, исполненную бешенства, которая потрясла и без того запуганных генералов. Гитлер топал ногами и в полубезумии кричал: он знает, как и когда выбирать моменты для ударов. И он нанесет удар на Западе со всей решимостью — ведь вермахт создан не для бездействия. Он бесповоротно убежден в необходимости начать наступление против Франции и Англии. Нейтралитет Бельгии и Голландии ничего не стоит. Когда будет достигнута победа, о нейтралитете никто даже не заикнется. Вермахт — лучшая армия в мире. Его, фюрера, глубоко оскорбило мнение генералов, будто немецкие солдаты не на высоте. "С немецким солдатом я добьюсь всего, чего захочу, если им командуют хорошие генералы... Я не остановлюсь ни перед чем и уничтожу любого, кто выступит против меня... Никакой капитуляции на внешнем фронте, никакой революции внутри страны!" [122]

Генералы впали в шоковое состояние. Отныне и надолго даже слабые возражения "жалких тряпок", как назвал в те дни генералов Остер, прекратились вообще. Гальдер стал говорить в "своем кругу", что у вермахта отличные шансы на успех наступления против западных держав. Штабные аппараты заработали с удвоенным старанием.

Еще в октябре последовала "директива № 6 о ведении войны". В ней излагалась мысль о нанесении главного удара на северном участке Западного фронта "через люксембургско-бельгийское и голландское пространство", чтобы занять территорию этих стран и Северной Франции "как базу для ведения воздушной и морской войны против Англии и как предполье для жизненно важной Рурской области"{187}.

Мы не имеем в виду излагать ход планирования кампании на Западе. Во всяком случае, мы не можем прибавить что-либо существенное к той точке зрения, которую однажды имели возможность высказать{188}. Заметим лишь, что осведомленность немецко-фашистского командования о группировке и намерениях союзников все больше утверждала его в мысли переместить главные усилия с северного участка фронта, т. е. из района севернее Намюра, где союзники ждали главного немецкого наступления, южнее, где союзники его совершенно не ожидали. Ведь еще до войны чуть ли не каждый немецкий генерал знал: французский главнокомандующий в случае конфликта с Германией немедленно отдаст приказ ввести основные силы французской армии в Бельгию и Голландию, чтобы не позволить немцам, как в 1914 г., прорваться через бельгийскую равнину во Францию. Вместе с тем в ОКВ и ОКХ были прекрасно осведомлены: французы считают непреодолимыми для немецкого удара не только "линию Мажино", но и Арденнские горы, и страшат их лишь открытые поля Бельгии. Немецкая разведка прекрасно знала о французских планах войны и установила, что, после того как осенью 1939 г. главные силы французской армии и прибывшие британские войска сосредоточились на франко-бельгийской границе, готовые вступить в Бельгию, они не произвели никаких перегруппировок и впредь менять свои намерения не собираются. Это неоднократно проверялось путем ложных тревог и тщательного сбора сведений. Действительно, после утверждения своего плана "Д" в ноябре 1939 г. — плана ввода англо-французских сил в Бельгию и Голландию в момент начала германского вторжения — союзное командование не разрабатывало каких-либо принципиально новых соображений о ведении войны с Германией.

Все эти обстоятельства создавали для немцев неповторимо благоприятные перспективы в неожиданном для союзников направлении. Французы ожидали главного удара севернее Намюра — [123] гитлеровское командование решило нанести его южнее Намюра. Французы считали Арденны непроходимыми для крупных танковых соединений — все больше немецких командиров приходило к выводу, что эти невысокие горы вполне могут быть преодолены при соответствующей подготовке войск.

Основные этапы дальнейшей разработки плана войны заключались в следующем.

29 октября 1939 г. ОКХ издало новую директиву под названием "Гельб", в которой ставились более решительные цели, чем в директиве № 6: силами групп армий "А" и "Б" "уничтожить противника севернее Соммы и прорваться к побережью Канала" (Ла-Манша. — Д. П.){189}.

20 ноября последовала директива ОКВ: нужно принять меры к быстрому перенесению главного удара из группы армий "Б", развернутой на северном участке фронта против Голландии и Бельгии, в группу армий "А", которая находится южнее, для внезапного прорыва через Арденны в Северную Францию.

VI

10 января 1940 г. на территории Бельгии в районе городка Мехелен приземлился потерявший ориентировку немецкий бомбардировщик. Когда к нему приблизился бельгийский патруль, экипаж, возглавляемый майором Рейнбергером, попытался сжечь находившиеся в самолете оперативные документы. Из уцелевших обрывков бельгийцы легко смогли установить, что самолет вез материалы первостепенной важности. В них шла речь о плане германского вторжения в Бельгию{190}. Документы убедительно свидетельствовали: Германия готовится нарушить бельгийский и голландский нейтралитет. Но не была ли это подделка с целью ввести в заблуждение Бельгию? Сопоставление документов с другими полученными бельгийским генеральным штабом данными приводило к выводу, что все неожиданно оказавшиеся в руках бельгийского командования секретные материалы достоверно свидетельствуют о планах военного нападения на Бельгию. Об этом же говорила та крайняя нервозность, с которой немецкий авиационный атташе в Бельгии генерал Веннингер немедленно стал требовать [124] свидания с летчиками, интернированными под Мехеленом. Встреча состоялась утром 12 января в приемной казармы жандармерии. Немцы уселись за стол, в который предварительно бельгийцы вмонтировали микрофонное устройство. Однако подслушивание, которое вели офицеры в соседней комнате, сложилось неудачно. Веннингер все время барабанил пальцами по столу. Тем не менее первый его вопрос летчикам был зафиксирован безошибочно: "Документы уничтожены?"{191}

После полудня 11 января военный советник бельгийского короля генерал ван Оверстратен прибыл во дворец Лаекен и предъявил захваченные под Мехеленом документы Леопольду III. Сведения были признаны настолько важными, что король распорядился немедленно сообщить о них французскому главнокомандующему Гамелену, английскому кабинету и голландскому генеральному штабу. Когда помощник французского военного атташе Откур явился во дворец, генерал ван Оверстратен заявил ему для передачи в Париж, что вторжение может начаться через два-три дня{192}. Откур немедленно отправился в Париж. Однако реакция французского генерального штаба была крайне сдержанной и недоверчивой, что логически вытекало из проводимого им курса "странной войны". Аналогично реагировал и английский генеральный штаб. Происшедшее событие оценивалось как эпизод "войны нервов".

Тем временем в Брюссель поступили новые тревожные сведения. Бельгийский военный атташе в Берлине полковник Гоэтальс в 17 часов 13 января узнал от своего голландского коллеги майора Саса, которому периодически сообщал секретные сведения начальник штаба адмирала Канариса полковник Остер, что Гитлер после посадки самолета у Мехелена в ярости отдал приказ о немедленном нападении на Бельгию{193}. "Вторжение произойдет завтра, чтобы опередить контрмеры"{194}, — срочно телеграфировал Гоэтальс своему правительству.

Сообщение вызвало в Брюсселе переполох. Генеральный штаб начал принимать меры, которые сводились главным образом к лихорадочной отдаче приказов. Но что можно было сделать менее чем за сутки? Вновь король обратился в Париж и Лондон. Бельгийское правительство сообщило английскому и французскому представителям, что, если на Бельгию будет произведено нападение, оно призовет на помощь Англию и Францию. После полуночи 13-го бельгийские войсковые соединения на южной границе получили приказ: "Начиная с данного момента вступлению французских и британских маршевых колонн не чинить никаких [125] препятствий. Шлюзы, на юге немедленно открыть"{195}. Бельгийскому атташе в Париже был направлен ночью приказ: "Немедленно поставьте в известность французского генералиссимуса о том, что атаку следует почти с уверенностью ожидать в воскресенье, 14 января"{196}. В Париже и Лондоне стало известно, что бельгийцы сняли заграждение на французской границе.

Таким образом, сообщение Гоэтальса привело бельгийское правительство и командование в состояние крайней тревоги.

Наступило воскресное утро 14 января. Часы шли, а вторжение не начиналось. Гамелен, который в 8 часов утра прибыл на свой командный пункт в Венсенне, уже после полудня уехал в Париж. День прошел, как обычно. Вечером в Арденнах северо-восточный ветер пригнал облака, по земле разостлался туман, начиналась оттепель. Теперь о немецком наступлении нечего было и думать. События пошли на спад.

Кризис 10-14 января заставил нейтральное бельгийское правительство серьезнее отнестись к ближайшим перспективам. Оно начало осторожно вести переговоры о возможности предоставления Англией и Францией гарантий Бельгии. Во Франции к бельгийской просьбе отнеслись двояко. С одной стороны, в возможность германского вторжения снова не поверили. С другой — пришли к мнению: немедленно придвинуть войска к границе.

Бельгийский исследователь пишет: "Генерал Гамелен не скрывал своего удовлетворения по поводу перспективы иметь возможность проникнуть в Бельгию". Офицерам своего окружения он сказал: "Для нас призыв бельгийцев — настоящая выгода". Однако ответ Англии на бельгийскую просьбу был разочаровывающим. Она явно не хотела брать никаких обязательств, которые могли бы подчеркнуть ее решимость сражаться против Германии{197}. Это сразу же поняли в Брюсселе. К тому же угроза 10-14 января уже миновала. Бельгийское правительство снова вернулось к прежней позиции "строгого нейтралитета" и сформулировало принцип: "Нужно на немцев возложить ответственность за то, что они первые будут нарушителями границы"{198}. Снятые заграждения на франко-бельгийской границе вновь были поставлены, и все пошло, как прежде.

Мехеленский эпизод и "январский кризис" — еще одно выражение недооценки союзниками и бельгийским командованием сущности коалиционной стратегии и угрожаемого периода войны. Реальные факты подготовки вторжения, оказавшиеся в руках лидеров [126] западноевропейских стран, в конечном счете не вызвали активных, контрмер. Более того, они сыграли отрицательную роль. Теперь все внимание французского, английского и бельгийского генеральных штабов полностью приковалось к Бельгии, а бдительность упала до низшей точки. Только через Бельгию ожидался германский удар, если он вообще когда-нибудь последует.

Германский генеральный штаб получил возможность использовать свою неудачу в Мехелене для новой дезинформации западных держав. Гитлер и генеральный штаб убедились 10-14 января в том, что союзники ждут германского наступления только на севере и вступят туда своими главными силами после начала немецкого вторжения. Теперь казалось предельно целесообразным утвердить их в этой мысли и вместе с тем скрытно перенести удар к югу, через Арденны, чтобы ударить в тыл французским армиям, когда они двинутся на помощь бельгийцам{199}.

С другой стороны, проявленная в эти дни бельгийцами готовность отразить вторжение заставила Гитлера отменить наступление теперь уже на неопределенный срок.

Военные совещания, беседы и штабные игры первой половины и середины февраля 1940 г. завершили процесс германского планирования. В начале февраля обсуждаются уже частности. Что же касается целого, то план нанесения удара через Арденны сложился настолько, что оставалось лишь рассчитать силы и сформулировать его в виде оперативной директивы.

Замысел атаки через Арденны на Седан и далее к устью Соммы складывался почти одновременно у ряда наиболее ответственных руководителей верховного командования, в высших штабах примерно в конце октября — начале ноября 1939 г. Авторы этой идеи — Гитлер, его политическое окружение и ряд генералов (Гальдер, Кейтель, Иодль, Рундштедт, Манштейн, Варлимонт, Буш, Рейхенау, Клюге). Среди них особо видное место занимал генерал Манштейн, настойчиво добивавшийся перенесения главного удара из группы армий "Б" в группу армий "А"{200}.

Весь процесс планирования "западного похода" протекал в борьбе мнений, но завершился полным взаимопониманием Гитлера и генералов: оно еще больше укрепилось после того, как генералы увидели, что вермахт становится действительно мощным: нападая на Польшу, они имели 53 дивизии, а теперь 136!

Окончательное решение, выраженное директивой ОКХ от 24 февраля 1940 г., состояло в том, что группе армий "А" под [127] командованием Рундштедта, включавшей основную массу танковых дивизий (они объединялись в "танковую группу" генерала Клейста), предстояло осуществить глубокий прорыв через Арденны, вторгнуться в Северную Францию и выйти к побережью Ла-Манша близ устья Соммы, окружить совместно с наступающей севернее группой армий "Б" (генерал Бок) основную группировку союзников в Бельгии и Северной Франции. Группа армий "Ц" (генерал Лееб) сковывала французские силы на "линии Мажино".

В этом и состоял план "Гельб" — стратегический план германского фашизма, направленный на полный разгром государств Западной Европы. Удар через Арденны позволял гитлеровской армии не только выйти в тыл главной группировке союзников, что с военной точки зрения было вполне рационально, но и захватить с наименьшими разрушениями индустриальные районы Северной Франции и Бельгии, чтобы поставить их на службу дальнейшей агрессии, быстро занять северо-западный угол европейского континента с его побережьем, превратив его в военно-воздушную и военно-морскую базу против Англии.

План "Гельб", если рассматривать его стратегические аспекты, не давал ответа на вопрос, каким же образом станет возможным закончить войну против англо-французского блока в целом. Стратегия перед вторжением во Францию оказалась сведенной к чрезмерно узким рамкам. Оперативное планирование на сухопутном театре не связывалось с военно-морским, которое в свою очередь не смогло решить вопроса о реальных путях борьбы против Великобритании. "Большая стратегия" нацизма исходила из предпосылки, что Англия, лишенная "континентального меча" — Франции, падет сама собой.

Если говорить о просчетах союзников, то нельзя не отметить прямо-таки трагической ошибочности развертывания союзных армий. Можно без боязни преувеличения сказать, что здесь перед нами яркий пример из военной истории, как высокопоставленные генералы и их штабы выбирают из многих возможных военных решений наихудшее и, конечно, не желая этого, буквально подставляют врагу свои самые слабые, уязвимые места, хотя элементарные принципы военной теории требуют делать как раз наоборот.

Действительно, немцы построили свои силы глубоким тараном, но их построению союзники не смогли противопоставить стратегическую оборону необходимой глубины. Гитлеровская армия имела возможность постоянно поддерживать силу своего удара за счет резервов, составлявших 31% войск, находившихся на Западном фронте. Союзники, располагая в резерве только 15% сил, развернутых на незначительной глубине и разбросанных на широком фронте, не могли парировать наступление или создать в случае прорыва новый устойчивый фронт обороны.

Союзное командование поставило в обороне против слабейшей группировки немцев свою наиболее сильную группировку, а против сильнейшей — самую слабую и предельно облегчило германскому [128] командованию его удар через Арденны. Оставление многочисленных войск — 25% всех сил — на участке от южной границы Люксембурга до Базеля, т. е. на "линии Мажино" и за нею, было решением, вызванным перспективами войны с Италией, но совершенно не отвечавшим обстановке войны с Германией. Ошибка вынудила союзное командование в трудных условиях военных действий мая 1940 г. осуществлять сложную переброску войск с "линии Мажино" на активные участки фронта. И она не удалась. Получилось так, что союзники усилили фланги, особенно северный, нацеленный на Бельгию, и ослабили центр — Арденны, где не ждали наступления. Немцы же нанесли удар именно в центре.

Общие силы Франции, Англии, Бельгии и Голландии, выставленные против Германии, несколько превосходили по численности гитлеровскую армию. Этот факт дает повод некоторым историкам акцентировать ту мысль, что вермахт нанес поражение намного более сильному противнику. Но нельзя забывать о неправомерности простого сопоставления цифр для выяснения реального соотношения сил на фронте борьбы. Вооруженные силы четырех стран имели суммарно больше дивизий и танков, чем гитлеровская армия. Но их не объединяли ни ясные идеи межсоюзнической стратегии, ни общее руководство. Их надломленное за месяцы "странной войны" моральное состояние снизило и без того невысокий уровень боеспособности.

VII

Германские адмиралы начинали войну на море без особого подъема. Они хорошо представляли себе, что одно дело пропагандистские выкрики нацистской прессы насчет "непобедимости германского флота", а совсем другое — его реальное состояние, которое оставляло желать много лучшего. Вся военно-морская элита во главе с Редером вполне отдавала себе отчет в том, что означает выступить со своими сравнительно немногочисленными военно-морскими силами против всей морской мощи Англии. Они принадлежали к поколению офицеров, сложившемуся еще в первой мировой войне, впечатления которой крепко засели в их головах.

В те годы германский военно-морской флот оказался бессильным прорвать британскую морскую блокаду и бороться с подавляющим по численности английским торговым флотом. Запертые в своих портах германские флотилии не смогли противостоять тогдашней "владычице морей", в распоряжении которой находились ресурсы и морские коммуникации империи, раскинувшейся по всему свету. Нацистские адмиралы вспоминали и те времена, когда сам Наполеон не смог задушить Англию и фактически оказался запертым на европейском континенте.

И, конечно, не случайно в первый день войны с Англией Редер находился не в слишком оптимистическом настроении: теперь, [129] осенью 1939 г., германский флот "ни в какой степени не готов к великой борьбе против Великобритании", заметил он.

Однако, бросая взгляд в прошлое, германское военно-морское руководство помнило и другое: во время войны 1914-1918 гг., от ее начала и до конца, немцам удавалось нарушать блокаду путем довольно широкого ввоза контрабандных товаров через Скандинавию, причем тайными поставщиками нередко выступали английские фирмы, которые у себя дома клялись в верности короне и ненависти к Германии.

В частности и поэтому уже на самой ранней стадии подготовки к новой мировой войне военно-морское руководство третьего рейха обращало свои взоры к Скандинавии, особенно к Норвегии, базы которой, в зависимости от того, в чьих руках они находились, давали возможность получить той или другой стороне крупные преимущества в стратегии морской блокады и контрблокады.

Именно эта, вероятно самая традиционная для европейских войн, стратегия на море и была фактически принята воюющими сторонами с начала второй мировой войны.

Германский план "морской войны" состоял в том, чтобы ударами флота нарушить британские коммуникации, отрезать Англию от источников снабжения и полностью изолировать. Для этого следовало, по мнению морских стратегов, захватить Бельгию, Голландию и сокрушить Францию. Тогда, получив необходимые морские и воздушные базы, расположенные в непосредственной близости от британских островов, Германия могла отсечь Англию от континента, с помощью подводных лодок и авиации нанести решающий удар ее флоту и блокировать морские коммуникации. Во всяком случае Гитлер считал такой план реальным, а Редер предпочитал соглашаться с фюрером.

Именно молниеносный захват баз, нацеленных как острие шпаги прямо в сердце Англии, должен был компенсировать многочисленные слабости германского флота по сравнению с британским. Когда корабли Редера будут иметь свои исходные базы не в Киле, Куксхафене или Бремерхафене, а в Антверпене, Кале и Шербуре и в то же время воздушные эскадры Геринга окажутся на аэродромах вблизи Па-де-Кале, разговор с Англией, как думали в Берлине, станет другим. Гитлер перед походом на Запад даже особенно и не задумывался о прямом вторжении на британские острова, видимо предполагая (так но всяком случае показали последующие событии), что комбинированные удары с расположенных вблизи Англии морских и воздушных баз при соответствующем политическом нажиме приведут к желаемому результату: капитуляции Англии, или выгодному миру, или политическому соглашению.

Другим методом "компенсации" относительной слабости германского флота считались быстрота и решительность действий. Это составляло разительный контраст с английской стратегией, [130] всецело скованной жесткими политическими тормозами "странной войны". Военно-морское командование рейха не без оснований рассчитывало использовать пассивность и медлительность своего противника, чтобы в возможно более короткий срок добиться максимально выгодных результатов в морской войне и обеспечить преимущество на будущее.

Однако, если эти меры не привели бы к непосредственным результатам, германскому флоту пришлось бы вести изнурительную многолетнюю борьбу, к которой он отнюдь не был готов, хотя Гитлер еще перед войной призывал готовиться к ней.

Основные принципы ведения "экономической войны" против Англии фюрер изложил в специальной директиве в конце ноября 1939 г.: после победы над англо-французскими сухопутными силами и захвата баз на французском и бельгийском побережье блокировать британские порты и ударами с воздуха разрушить английскую военную промышленность. На океанских просторах предполагалось переходить ко все более широким действиям против торгового флота. Забегая несколько вперед, заметим: 17 августа 1940 г. германское командование объявило, что приступает к "полной блокаде Британских островов".

В то же самое время и Англия выработала стратегию блокады Германии. Британское адмиралтейство решило применить свои старые испытанные методы, которые с давних пор неизменно приносили успех: и против Наполеона, и против кайзера, и в целом ряде других войн, которые она вела с континентальной Европой в различные эпохи и столетия. Стратегия морской блокады составляла основное британское оружие.

Оценивая еще перед войной общие стратегические задачи, британский кабинет исходил из предпосылки, что Германия не сможет добиться полной экономической автаркии. Ее зависимость от ввоза ряда стратегических материалов останется хронической, а имеющихся запасов хватит не более чем на полгода, С английской точки зрения, на первом месте стоял ввоз железной руды из Швеции и нефти из Восточной и Юго-Восточной Европы. Затем Германия остро нуждалась в хроме, никеле, меди, олове и в других дефицитных материалах.

Введение блокады, или, как ее стали называть, осады, Германии возлагалось на главные силы флота метрополии, которые базировались, как и в прошлой войне, на Скапа-Флоу. Главная линия перехвата немецких судов, направляющихся в Северное море с севера, назначалась между Оркнейскими островами и Исландией, а с юга Северное море блокировалось минными заграждениями, установленными в Па-де-Кале. Входы в Средиземное море прикрывало патрулирование судов у Гибралтара и Порт-Саида.

Редер, учитывая, что его северные коммуникации окажутся под ударами англичан, предполагал по возможности расширить районы действия флота и наносить удары по английскому торговому судоходству на "океанских просторах". [131]

В этой шахматной игре морской войны исходные намерения и Германии, и Англии, несмотря на множество различий в тактике, силах и планах действий, сходились в одном: и та, и другая сторона решили прибегнуть к блокаде как единственно возможной форме борьбы в обстановке, когда оба противника не видели перспектив прямого вторжения на территорию друг друга. По крайней мере, в ближайшее время.

Вот здесь-то и выплывала проблема Скандинавии.

Каждая из сторон с предельной очевидностью понимала, что никакая блокада не будет действенной, если противник сможет создать свои базовые опорные пункты на побережье Норвегии и использовать норвежские территориальные воды. Значение Скандинавии для военного господства в Северной Атлантике и особенно в Северном море не составляло тайны для европейских стратегов по крайней мере со времен Тридцатилетней войны. Расширение возможностей флотов и быстрое экономическое развитие Европы перед второй мировой войной значительно повысило военно-стратегическую роль Скандинавских стран. Побережье Норвегии рассматривалось как система превосходных баз, обеспечивающих господство на атлантических коммуникациях, а совместно с датским побережьем эта линия создавала незаменимый плацдарм для морской и воздушной гегемонии в ключевых районах Балтики, Северной Атлантики и на подступах к арктическим пространствам.

Кроме того, Скандинавские страны были важными поставщиками сырья и продовольствия, что имело особенно большое значение для рейха, который вывозил из этих стран 40% полезных ископаемых, главным образом шведскую железную руду.

И совершенно понятно, что с самого начала второй мировой войны немецкие и британские адмиралы внимательно следили друг за другом в свои морские бинокли: что собирается предпринимать противник в отношении Скандинавии, особенно Норвегии?

Стратегия блокады толкала обе стороны к тому, чтобы стать здесь прочной ногой. Однако каждый из противников шел различными путями и преследовал неодинаковые цели, определяемые его политикой и военной стратегией.

Для Германии захват Норвегии означал прежде всего обеспечение блокады Англии на северном участке, надежное обеспечение за собой вывоза шведской железной руды, без которой германская военная промышленность могла оказаться бы в значительной мере парализованной. Он означал, далее, обеспечение господства в Северном и Норвежском морях, прикрытие всего германского побережья, получение сильнейших позиций, опираясь на которые германский флот и авиация могли захватить господство над всей Северной Атлантикой. Наконец, позиции в Северной Европе в перспективе становились плацдармом для нападения на Советский Союз. [132]

Для Англии норвежская позиция означала в свою очередь завершение блокады Германии с севера. Получив базы в Норвегии, британский флот поставил бы под прямой удар все германское побережье и добился бы решительного преобладания в Северной Атлантике. Англия парализовала бы доставку в Германию шведской железной руды и этим нанесла бы серьезный удар военной экономике рейха, сразу же продвинув дело экономической блокады далеко вперед.

Кроме того, имелась еще одна цель: использовать территорию Норвегии и Швеции против Советского Союза и для оказания помощи Финляндии.

В начале декабря 1939 г. Редер сделал доклад Гитлеру о необходимости захвата Норвегии. Он подробно обрисовал те выгоды военно-стратегического порядка, которые получит рейх после того, как длиннейшее западное побережье Скандинавии с его фиордами и прекрасными гаванями окажется в немецких руках. "Фюрер быстро понял значение норвежской проблемы", — удовлетворенно констатировал Редер. И вскоре последовало решение: начать подготовку вторжения, возглавить которое Гитлер приказал не какому-нибудь одному командованию, например флота или сухопутных сил, а непосредственно ОКВ. Агрессия задумывалась как удар всех трех видов вооруженных сил. Нацистская верхушка собиралась представить ее как некую политическую акцию "мирного" вступления войск для "защиты страны от британской угрозы". И здесь, конечно, основной расчет делался на "пятую колонну", которая собиралась открыть захватчикам вход в страну, как только их десанты подойдут к норвежским портам. Уже в декабре 1939 г. в Берлине тайно появился глава фашистской партии "Национальное собрание" предатель норвежцев Квислинг. Он быстро согласовал с нацистской верхушкой общий план, согласно которому с началом германских действий в Норвегии будет проведен молниеносный военный переворот и ключевые позиции на побережье сразу же перейдут в немецкие руки. Свобода, с которой квислинговская агентура и германские разведчики в последующие несколько месяцев готовились к встрече нацистского вторжения, как и неверие норвежского правительства и военного командования в приближающуюся опасность, о которой поступало множество сигналов, — один из тех печальных и наглядных уроков, которые дала вторая мировая война насчет пагубности веры в мифы, а не в реальность.

В Лондоне и Париже также готовились. Западные союзники решили создать в Скандинавии и ее водах северное звено блокады рейха, используя решение находившейся под их контролем Лиги наций о "помощи Финляндии" в советско-финском конфликте. Весь англо-французский замысел тесно переплетался с активными выступлениями антисоветского порядка подготовкой экспедиционных сил против СССР, помощью оружием, пропагандой. В январе 1940 г. союзники пришли к выводу о необходимости [133] организовать военную экспедицию для захвата железорудных районов Нарвика, которая дополняла бы ведущуюся одновременно подготовку выступления против Советского Союза. 5 февраля было принято, решение о посылке войск в Финляндию через норвежские порты. Норвегия и Швеция получили заверения о помощи в случае германского вторжения и призывы к совместным действиям. Западная и скандинавская печать широко и открыто обсуждала вопросы военного сотрудничества.

Теперь в Берлине получили прекрасную возможность использовать откровения скандинавской и англо-французской прессы для оправдания и прикрытия агрессии. Этим нацисты не преминули воспользоваться.

1 марта Гитлер подписал директиву о вторжении в Норвегию и Данию. Для захвата с моря и воздуха намечалось восемь пунктов на побережье Норвегии. Все силы германского военно-морского флота вводились для того, чтобы внезапным и быстрым переходом опередить британский флот, стоявший в базах, и высадить десанты прежде, чем кто бы то ни было успеет принять контрмеры. Риск был немалым, но его уравновешивали вполне обоснованные надежды, что политический тормоз "странной войны" удержит английские крейсера и подводные лодки минимум на тот срок, который необходим, чтобы основное дело было сделано, т. е. чтобы десанты оказались на побережье.

Нужно ли говорить, что этот план неприкрытой агрессии при объективном подходе никак невозможно было оправдать "превентивностью". Оба западных союзника ограничивались принятыми в конце марта — начале апреля решениями предупредить Норвегию и Швецию о своих возможных контрмерах в случае нарушения Германией нейтралитета Скандинавских стран и минировать норвежские воды. Если начнется немецкая агрессия, предполагалось высадить небольшие десанты в нескольких пунктах норвежского побережья.

В Лондоне, Париже и Осло о готовящемся германском вторжении узнали достаточно своевременно, для того чтобы успеть принять необходимые меры. Группа оппозиционеров из германской контрразведки сумела через Ватикан и с помощью голландского военного атташе в Берлине Саса дать сигнал, что все начнется между 8 и 10 апреля. Однако предостережение не возымело ни малейшего действия. Английские морские силы вышли в море, когда немецкие десанты уже подходили к районам высадки. В среде норвежского руководства никто вообще не поверил сигналам. Только после полуночи 9 апреля командующий норвежскими войсками генерал Лааке приказал подготовить минное заграждение на рубеже, который, как выяснилось позже, уже был пройден немецкими кораблями.

8 и 9 апреля германские десанты высадились во всех намеченных пунктах побережья, и одновременно части вермахта вторглись в Данию. [134]

Одним ударом союзники были поставлены в положение тех, кому приходится отбивать утраченное, находясь в невыгоднейших условиях. Выпадало одно из важнейших звеньев системы блокады, и возместить потерю было невозможно ничем. Принятое после долгих дискуссий британским кабинетом решение нанести ответный удар германскому флоту и произвести ряд высадок в Норвегии оказалось безнадежно запоздалым. Тем не менее в период от середины апреля до начала мая введенные в действие британские военно-морские силы и десанты предприняли контратаки, которые вылились в упорные бои на побережье и в прибрежных водах.

Когда англичанам удалось, используя снежную вьюгу, успешно атаковать 9 апреля отрядом эсминцев немецкие суда в порту Нарвик, а затем 13 апреля уничтожить все находившиеся там эсминцы, у Гитлера начался приступ истерии.

— У нас провал, — этими словами встретил он вошедшего к нему в кабинет 13-го утром Браухича.

Опасность состояла в том, что теперь англичане высадят в Нарвике десант и легко уничтожат находящиеся там слабые отряды 3-й горной дивизии Дитля. Необходимо приказать Дитлю немедленно отступать на юг или же вывезти его войска на самолетах. Но отступать невозможно, горные дороги непроходимы. Вывозить нечем — отсутствуют самолеты дальней авиации. Все пропало! В Берлине не знали, что делать. Кейтель написал директиву Дитлю: отступить на территорию Швеции и там интернироваться. Гитлер подписал. Но еще не успели передать директиву по радио, как пришло сообщение: англичане ничего не предпринимают.

Дитлю не оставалось ничего другого, как закрепиться на месте. А история второй мировой войны обогатилась еще одним примером того, какие тяжелые последствия имело на первом ее этапе бездействие, определяемое политикой "странной войны", и сколь многого можно было бы достигнуть при более активной стратегии.

Борьба за Норвегию приняла затем упорный характер с большими потерями обеих сторон. Однако в итоге немцы добились успеха.

В Скандинавии германское военное руководство выиграло чрезвычайно важный для себя тур борьбы за морскую блокаду и контрблокаду. Оно получило крупные преимущества в Северной Атлантике, поставило под угрозу весь английский северный фланг, защитило свой, обеспечило беспрепятственный вывоз шведской руды. Но цена успеха оказалась чрезвычайно высокой: надолго вышли из строя главные силы германского флота. Отныне в течение многих месяцев гитлеровское командование не могло рассчитывать на свое морское оружие. На севере Европы нацисты получили новый фронт национально-освободительной борьбы, который затем никогда не позволял им быть вполне спокойными за верхнюю часть их "Крепости Европа". [135]

Победа на Западе

I

Если можно найти в истории германского военного руководства период наивысших успехов, когда победа многократно усилила столь присущий ему авантюризм; если и был в истории германского генерального штаба этап, когда успех показался ему свидетельством абсолютной непогрешимости выработанных им принципов и методов, планов и традиций, то, безусловно, нужно обратиться к 1940 году.

Именно в 1940 г. в сознании многих представителей капиталистического мира, не способных критически оценить ход событий, сложился тот миф о непобедимости вермахта, который рассеялся лишь под ударами Красной Армии.

События 1939 — 1940 гг. обнаружили следующее характерное явление. В ряде случаев вторжения агрессоров политические и военные руководители государства-неагрессора заблаговременно узнавали о масштабах и сроках готовящегося удара. Они имели возможность принять необходимые контрмеры и парировать удар. Но по какому-то стечению обстоятельств неоднократно получалось так, что они недооценивали получаемые сведения или делали из них ошибочные выводы, опаздывали с проведением контрмер или осуществляли их в неверном направлении. Агрессор захватывал стратегическую инициативу с самого начала вторжения, ставил обороняющегося перед фактом неизбежного проигрыша начального периода войны, а для малых стран — войны в целом.

Даже самому подготовленному и предусмотрительному генеральному штабу агрессора оказалось практически невозможно скрыть от противника сроки начала вторжения.

Замыслы политического руководства третьего рейха о вторжении на Запад стали известны союзникам уже в начале 1940 г.

10 марта 1940 г. Риббентроп, находясь в Риме, сказал об этих намерениях Муссолини и Чиано{201}. Последний сообщил о них 13 марта французскому послу в Италии Франсуа-Понсэ{202}.

16 марта 1940 г. Чиано рассказал о военных планах Германии прибывшему в Рим личному представителю Рузвельта и заместителю государственного секретаря США Уэллесу, который передал все данные Франции. Поль Рейно пишет в своих воспоминаниях: "16 марта 1940 г. Чиано сообщил господину Самнеру Уэллесу, что крупное наступление на Запад близится". Он добавляет, что посланец президента рапортовал Рузвельту о заявлении, сделанном Чиано. "Риббентроп, прибыв в Рим, ...сказал Муссолини и ему самому (г-ну Чиано), и, он полагал, также папе, что Германия решила осуществить в самое ближайшее время тотальное [136] военное наступление, что она не предусматривает никакого мирного решения, которому не предшествовала бы победа Германии, и что после победы мир будет продиктован немцами. Риббентроп, казалось, был убежден, что немецкая армия сможет одержать эту победу за пять месяцев. Немецкое правительство предусматривает сначала разгром Франции, а затем, вскоре после этого, развал Англии.

Будучи всегда хорошо осведомленным, Кэ д'Орсе не поднимало шума в связи с этой ценной информацией"{203}.

Уэллес в своих воспоминаниях подтверждает все изложенное выше, что следует поэтому считать достоверным историческим фактом. Он пишет: "Риббентроп, по-видимому, убежден, что германская армия сможет одержать эту победу за пять месяцев. Германское правительство имеет в виду сначала нанести поражение Франции, а затем Англии"{204}.

В конце апреля — начале мая 1940 г., примерно за 10-12 суток до начала германского вторжения во Францию, Бельгию и Голландию, руководящие политические и военные круги этих стран стали получать секретную информацию из различных источников по поводу планов Гитлера и сроков нападения. По данным иностранной разведывательной службы, получавшей сведения от приближенных Геринга, 4 мая 1940 г. сообщалось: "Главное наступление на фронте, включая Голландию, исключая Базель, предусматривается 7 или 8 мая".

Непосредственно перед началом вторжения французская разведка получала предупреждающую информацию по радио от своих агентов широким потоком. Сообщение в первых числах мая гласило: "Немецкая армия осуществит нападение между 8 и 10 мая по всему фронту, включая "линию Мажино". Район Седана, Бельгии, Голландии и Северной Франции будет оккупирован в течение 10 дней, Франция будет оккупирована за один месяц"{205}. 8 мая из Италии последовало сообщение: "Нападение — сегодня". Информация от 9 мая: "Атака 10-го на рассвете"{206}. "Сообщения, поступавшие в стремительном ритме, звучали как сигнал тревоги"{207}, — пишет в воспоминаниях начальник французской разведки полковник Гоше.

Целый ряд изданных материалов свидетельствует, что из среды высшего командования вермахта некоторую важную информацию по рассматриваемому вопросу передавали союзному руководству начальник контрразведки адмирал Канарис, его начальник штаба полковник Остер и генерал Бек.

В последних числах апреля 1940 г. Бек сообщил отъезжавшему [137] в Рим сотруднику Канариса Мюллеру: "Необходимо ожидать наступления Гитлера в течение ближайших 8 — 10 дней"{208}. Эти сведения Мюллер передал бельгийскому посланнику в Риме{209}.

Биограф Канариса Абсхаген пишет: "Точно установлено, что незадолго до начала наступления на Запад Остер поставил в известность Саса (голландского военного атташе в Германии) о том, что ожидает нейтральную Голландию"{210}. Еще 6 мая Остер сообщил Сасу: наступление назначено на 8 мая. Однако шифрованная телеграмма Саса на этот счет произвела в Гааге мало впечатления. Голландский министр иностранных дел ван Клеффенс не верил, что немцы осмелятся нарушить нейтралитет, и считал, что теперь война развернется на Балканах. 9 мая Остер сумел окончательно установить: все начнется 10-го, приказ отдан окончательно. Сасу удалось вечером 9 мая связаться по телефону с руководящими инстанциями в Гааге и передать следующую фразу: "Хирург решил предпринять операцию на следующее утро в 4 часа"{211}. Через несколько часов Сас был вызван по телефону из Гааги. Ему задали вопрос, исходит ли информация из абсолютно достоверного источника. Сас ответил: "Да, операция неотвратима! Я говорил со всеми врачами. Она начнется завтра на рассвете!" Разговор был подслушан германской секретной службой{212}. Начатое по приказу Геринга расследование об источниках утечки секретных данных результата не дало. Однако германскому командованию стало теперь известно, что сроки начала вторжения раскрыты, и поэтому оно решило больше не медлить.

Еще 27 апреля 1940 г. Гитлер отдал приказ начать вторжение между 1 и 7 мая{б4}. Вскоре "день икс" уточнили: 8 мая. В последних числах апреля у Иодля возникло подозрение, что план и сроки начала операции разглашены: был подслушан еще один телефонный разговор бельгийского посланника в Ватикане с Брюсселем{214}. Гитлеровцы предположили, что произошла измена с немецкой стороны. Фюрер передвинул срок на 10 мая. Накануне Канарис через Остера передал голландскому военному атташе в Берлине еще одно сообщение: "Свинья выехала на Западный фронт". Речь шла о Гитлере, а сама передача служила последним сигналом предостережения.

Все эти факты следует признать достоверными — они подтверждаются особенно голландской стороной. Как сообщает тогдашний министр иностранных дел ван Клеффенс, 4 мая голландские [138] власти "из очень достоверного источника узнали..., что в ближайшие несколько дней следует ожидать вторжения немецкой армии"{215}. Разведка проверила данные и получила многочисленные подтверждения.

Гитлеровскому руководству не удалось сохранить важнейшую тайну.

Но здесь мы вновь сталкиваемся с некоторыми явлениями, которые выходят за рамки чисто военных понятий. Снова — уже в третий раз за эту войну — политические и военные руководители европейских государств накануне вторжения в их страны, несмотря на то что располагали многими сведениями о готовящемся ударе, оказались не в состоянии понять, оценить всю реальность угрозы и своевременно принять контрмеры. Иными словами, политические руководители не смогли сделать достаточно полных и правильных выводов из сведений разведки.

II

В 21 час 9 мая, после того как начальник штаба военно-воздушных сил генерал Ешоннек доложил, что погода назавтра обещает быть хорошей, генерал Иодль, находившийся в личном поезде Гитлера, передал всем высшим штабам условный пароль ("Данциг"), означавший, что вторжение назначено на следующее утро. Вслед за этим в войска был направлен приказ фюрера, который предстояло зачитать повсеместно на рассвете перед выступлением. Приказ, как и опубликованная утром 10 мая сводка ОКВ, должен был "вдохновить" солдат и одновременно дезинформировать генеральные штабы противников — убедить, что немецкая армия наносит удар "на широком фронте", через Бельгию и Голландию, а не через Арденны{216}. Солдатам объявили: "Начинающаяся сегодня борьба определит судьбу германской нации на следующую тысячу лет"{217}.

Ставка Гитлера с 5 час. 30 мин. 10 мая расположилась в горном районе Мюнстерэйфель. Она стала условно называться "Гнездо в скале" (Felsennest){218}.

С рассветом, за 20 минут до начала общего наступления [139] сухопутных сил, авиация двух воздушных флотов третью своих соединений нанесла удар по аэродромам союзников. Затем, как только в 5 час. 35 мин. наземные войска пересекли западную границу рейха, последовал второй мощный, продолжавшийся три часа удар по французским и английским штабам, узлам связи и по коммуникациям. Немецко-фашистские вооруженные силы вторглись в Голландию, Бельгию, Люксембург.

Французское командование в соответствии с планом, выработанным задолго до войны, двинуло сильнейшие свои армии в Бельгию, не предполагая, что подставляет их тыл под удар главных сил вермахта, продвигавшихся сплошным танковым потоком через Арденны.

Когда 35 французских и 10 английских дивизий под командованием генерала Бийота вступили через франко-бельгийскую границу в Центральную Бельгию, чтобы достигнуть так называемой позиции Диль и здесь в оборонительном сражении остановить немецкую группу армий "Б" генерала фон Бока, которую французское командование рассматривало как главные силы вторжения, в то же самое время южнее, через Арденнские горы, прорвалась действительная ударная группировка — группа армий "А" Рундштедта. Она имела во главе мощный танковый клин — группу Клейста из пяти танковых и трех моторизованных дивизий. Танковая группа совершила стремительный бросок: за двое с половиной суток к немалому изумлению немецкого генерального штаба почти без сопротивления она оставила позади 120 км и оказалась на берегу Мааса под Седаном.

Германское командование не ожидало такого результата и не подготовилось к его реализации. Иодль записал утром 13 мая в дневнике: "Операции принимают, сверх ожидания, благоприятное развитие"{219}. Английский исследователь событий 1940 г. Эллис пишет: "Ночью немецкому командованию нужно было принять важные решения. Оно было озадачено от неожиданности не меньше, чем французы, и оно не скрывало своей радости... Оно даже не было подготовлено использовать преимущества своего неожиданного успеха и должно было остановиться, чтобы разобраться в своем положении"{220}.

Успешное преодоление Мааса 13-14 мая на очень слабом участке французской обороны после непрерывных, 4 часа подряд, атак авиации создавало условия для стремительного танкового рейда в глубь Франции.

14 мая ОКВ отдало директиву: противник, как свидетельствует развитие германского наступления, "не смог своевременно определить основного замысла нашей операции. Он все еще направляет крупные силы к линии Намюр — Антверпен и, очевидно, пренебрегает участком перед группой армий "А". Эта обстановка и быстрый [140] переход через Маас создали предпосылки для крупного успеха путем нанесения удара в соответствии с прежним замыслом сильной группировкой севернее Уазы в общем северо-западном направлении"{221}.

Группа армий "Б" должна была "наступлением связать и ввести в заблуждение действующие перед ней возможно более крупные силы союзников" и завершить ликвидацию сопротивления голландцев. Все моторизованные и танковые дивизии из группы армий "Б" передавались группе армий "А", генералу Рундштедту, "поскольку возможности их оперативного использования на севере теперь уменьшались"{222}. Военно-воздушные силы концентрировали атаки также в полосе группы армий "А", чтобы "воспрепятствовать подводу вражеских резервов к фронту ударной группировки и осуществить ее непосредственную поддержку".

С 14 мая группа Рундштедта превращалась в сверхмощный танковый, пехотный и авиационный таран. Армии фон Бока, к явному неудовольствию своего командующего, играли отныне в еще большей, чем прежде, степени роль сковывающей группировки, без единого танкового соединения.

В группе армий "А" противник оценивался несколько иначе, чем в ОКВ и ОКХ. Штаб группы обращал значительно больше внимания на сведения авиаразведки о выдвижении французских резервов из парижского района. "Он (противник. — Д. П.) выдвигает силы из района Парижа, — говорилось 14 мая в журнале боевых действий группы, — или для контрнаступления против наших плацдармов, или для создания оборонительного фронта"{223}. Поэтому Рундштедт, располагая очень большими силами, вдруг побоялся двигаться дальше. Он решил остановиться на плацдарме за Маасом, затем подчинить танковую группу Клейста 12-й армии. Лишь после этого он попытается начать наступление, но на глубину всего лишь 60 км{224}. Иными словами, танковая группа остановилась и передавала ведущую роль пехоте. Рундштедт терял время. Боязнь Франции, идущая от первой мировой войны, довлела над умами генералов. В ОКХ, получив данные о французских резервах в районе Парижа, озаботились еще больше. Сразу было принято решение выделить крупные силы для охраны южного фланга.

Теперь две из четырех полевых армий группы армий "А" используются для прикрытия с юга из опасения контрнаступления мифической "парижской группировки" французов. Между тем в действительности ни о каком выдвижении крупных французских сил из-под Парижа не могло быть и речи: французское командование перебрасывало к северу часть сил с "линии Мажино", а из [141] глубины выдвигало лишь самые незначительные войска. Генеральный штаб сухопутных сил переоценил возможности французских резервов и просчитался в определении намерений противника. Французское командование не готовило никакого контрнаступления против плацдармов на Маасе, а собиралось только лишь обороняться.

Далее начали происходить не менее странные вещи: немецкий генеральный штаб и командующий группой армий "А" не смогли сразу использовать успех, так как не знали, как лучше управиться с танковой группой. Вместо того чтобы решительно двинуть ее вперед в отрыве от пехоты, Рундштедт начинает дробить танковую группу на части. Он передал ее пехотным командирам, чьи взгляды и мышление были весьма далеки от методов руководства, присущих танковым войскам. "Вожаком" танковых соединений становилась пехота. Этот факт серьезно опровергает мнение, будто в германском вермахте уже в 1940 г. существовали единые для всех командиров методы оперативного использования крупных подвижных соединений как средства глубокого стремительного прорыва.

По свидетельству начальника штаба танковой группы Цейтцлера, командующий 12-й армией после получения в состав армии группы распорядился "поделить ее пополам". Он подчинил 41-й моторизованный корпус 3-му армейскому корпусу. Иными словами, он попытался вообще ликвидировать танковую группу как единое мощное оперативное соединение, тем более что командир 3-го армейского корпуса генерал Гаазе сразу же включил танковые дивизии в свой резерв. "Практически это могло означать, — пишет Цейтцлер, — прекращение существования танковой группы фон Клейста как самостоятельного оперативного соединения"{225}.

Во всех этих манипуляциях удивительно ясно выплыла наружу путаница во взглядах германского генерального штаба на методы ведения современных операций. Оказалось, что опыт военных действий против Польши в области применения танковых войск плохо осмыслен генералами вермахта и понят по-разному. Конечно, вскоре последовала отмена решения генерала Гаазе, но вернуть потерянное время никто не мог. Если бы союзное командование оказалось в состоянии объединить войска, которые оно теперь поспешно снимало с "линии Мажино" и направляло к северу, и если бы с помощью этих войск оно смогло создать на пути двигавшихся танковых колонн новый фронт обороны, возможно события приняли бы несколько иной характер. Но десятилетиями воспитанные в традициях позиционной войны с ее неповоротливой медлительностью, французские генералы за малым исключением никак не поспевали за ходом событий и везде опаздывали. Отдельные самоотверженные, решительные действия ярко вспыхивали на общем [142] безрадостном фоне, однако они не могли изменить общего хода событий. Но мы все-таки расскажем об одном таком эпизоде.

Полковник де Голль, ставший именно в эти дни, на поле сражения, генералом, с присущей ему решимостью и с глубокой верой в танковые войска, теоретиком которых он был, контратаковал во главе своей 4-й бронетанковой дивизии под Лаоном превосходящие немецкие танковые силы, рвавшиеся к западу.

"19 мая на рассвете — в бой", — пишет де Голль в своих мемуарах. И продолжает, вспоминая о тех днях: "О, как все это нелепо! Война начинается крайне неудачно. Что ж, нужно ее продолжать. На земле для этого достаточно места. Пока я жив, я буду сражаться там, где это потребуется, столько времени, сколько потребуется, до тех пор, пока враг не будет разгромлен и не будет смыт национальный позор. Именно в этот день я принял решение, предопределившее всю мою дальнейшую деятельность"{226}.

В упорнейшем бою, длившемся несколько суток подряд, дивизия де Голля выполнила свою задачу. Она успешно контратаковала немецкие части, заставила их несколько отступить, нанесла им значительные потери. "Над полем сражения витал дух победы, — пишет де Голль. — Каждый высоко держал голову. Даже раненые улыбались... В результате упорного боя немцы не выдержали нашего натиска и отступили"{227}. Но без поддержки соседей дивизия не смогла развить наступления. Она не взяла высоту Мон-Клебер.

В те дни в германских штабах, конечно, никто еще не знал, что неполный успех де Голля у высоты Мон-Клебер в будущем, когда подведется общая черта, с лихвой окупится его стратегической победой в рядах союзников. Но тогда речь будет идти не о безвестной высоте, а о Франции.

III

Мы не будем здесь пытаться дать анализ социально-политических причин, начавшейся катастрофы Франции. Они достаточно глубоко вскрыты прогрессивной общественно-политической мыслью, доказавшей, что именно прежде всего политические обстоятельства предопределили катастрофу 1940 г. Мюнхенский курс, который продолжался, лишь изменив форму, во время "странной войны", вплоть до 10 мая, предательство французской крайней реакцией интересов своего народа, боязнь левых сил больше, чем нацизма, с которым не исключалась сделка за счет национальных интересов, эпилепсия антикоммунизма, поднявшаяся в стране перед вторжением, наконец, отстающая от требований эпохи военная система Франции — таков перечень основных исторических обстоятельств, которые подготовили французское поражение и германский успех. [143]

Была ли немецкая армия в 1940 г. организована лучше французской? Да. Располагала ли она более современными оперативными принципами? Да. Удалось ли ей ввести в заблуждение союзников о месте и направлении своего удара? Удалось. Оказалась ли система ее военного руководства более гибкой, быстрее реагирующей на обстоятельства борьбы? Оказалась. Но при всем том решающую роль сыграли все же не эти преимущества, очень важные сами по себе, а отмеченные выше социально-политические обстоятельства. При верной политике в войнах прошлого неоднократно удавалось исправлять ошибки военного порядка уже в ходе борьбы. Но ложная политика вела к поражению даже самые лучшие армии.

Французской армии 1940 г., конечно, нельзя было отказать ни в традиционной доблести ее солдат, ни в умении сражаться. Но "странная война" и начавшиеся тяжелые неудачи породили глубокий моральный кризис, который постепенно подрывал силу сопротивления. И чем больше развивались эти процессы, тем легче становилось гитлеровским танковым колоннам осуществлять свои прорывы, тем яснее вырисовывались военно-оперативные преимущества, которыми располагало фашистское командование.

И эти преимущества никогда не стали бы столь наглядными и подавляющими, если бы французские высшие штабы не допустили самого главного из серии своих просчетов — о времени и месте германского первого и главного удара. Этого просчета они не сумели исправить в ходе всей войны.

Вплоть до начала мая 1940 г. союзное командование, несмотря ни на какие предупреждения, ни на более чем ясные сигналы, не верило, что немцы действительно атакуют. Французский главнокомандующий Гамелен впоследствии не мог не признать, что еще до германского вторжения он имел сведения из различных стран мира о готовящемся ударе, в том числе из Германии. Но вряд ли он правдив, утверждая, что из этих материалов "невозможно было сделать какие-нибудь точные выводы, по крайней мере в отношении даты"{228}. Дата, как мы показали, не оставалась тайной. Но союзное командование пребывало в мире созданных им самим ложных представлений. Оно не реагировало достаточно энергично на поступающие сведения.

Почему французское командование, подробно осведомленное о численности и общей группировке германских сил, было застигнуто врасплох танковым ударом через Арденны?

Решающее значение имели его уверенность в том, что германский удар последует только через Центральную Бельгию. Сыграла роль недооценка оперативных возможностей немецких крупных танковых соединений, основаниям на устаревших довоенных взглядах и на одностороннем, неглубоком восприятии опыта [144] германо-польской войны, повторение которого во Франции считали невозможным.

Французская разведка не смогла вполне ясно и отчетливо определить вероятные задачи ударной танковой группировки гитлеровской армии (группы Клейста). Французские разведчики и прежде всего тогдашний руководитель Второго (т. е. разведывательного) бюро полковник Гоше после войны утверждали, что вскрыть развертывание немецкой танковой группы было практически очень трудно.

Гоше пишет по этому поводу: "Поверхностные умы не могли сделать ничего другого, как приписать этот явный просчет Второму бюро. Он был, однако, неизбежен, и вот почему: атакующая группировка занимала позиции в ночь или за две ночи до "дня икс", вероятнее всего в последнюю ночь перед "днем икс". Эту группировку можно было определить только при соприкосновении с противником... Но соприкосновения между массой немецких сил вторжения и французами, которых в течение 8 месяцев отделяла нейтральная люксембургско-бельгийско-голландская область, никогда не существовало. Для того чтобы заранее разгадать группировку и замысел вторжения противника, Второму бюро надо было бы обладать немецким оперативным приказом и относящимися к нему картами. Большей частью... направление удара противника узнается только в самом сражении... Достаточно уже и того, если какое-нибудь Второе бюро до начала атаки сможет установить и определить район развертывания, фронт, где может быть проведена атака, предусмотреть возможные события. Заранее требовать от него, чтобы оно стрелкой указывало вероятное направление главных усилий противника, означало бы требовать невозможного, в особенности когда нет боевого соприкосновения. В момент, когда боевые действия начались, неплохо, если этот пробел будет восполнен как можно скорее"{229}.

Затем Гоше доказывает, что французская разведка имела только 11 часов — с 18 час. 00 мин. 9 мая, когда танковая группа Клейста выступила из районов сосредоточения, расположенных в тылу, до 5 час. 35 мин. 10 мая, когда она перешла границу, — чтобы получить информацию о группе Клейста и успеть сделать доклад в ставку. Но уже в 6 час. 30 мин. 10 мая главнокомандующий отдал приказ о вступлении в Бельгию.

Бросая ретроспективный взгляд на этот столь важный момент начального периода войны, вряд ли можно признать оправдания Гоше состоятельными. Дело в том, что французская разведка через агентуру заблаговременно узнала о сосредоточении в люксембургском направлении немецких танковых дивизий позади фронта. Но Второе бюро не смогло сделать правильных выводов насчет предназначения этой группировки, недооценило ее, не дало [145] прогноза в соответствии с той истиной, что разведка должна уметь не только устанавливать, где расположены войска противника, но и анализировать их возможные действия. Это лишь одна сторона вопроса.

Другая, гораздо более важная, состоит в том, что союзное командование придерживалось только расчетов мирного времени без глубокого и всестороннего анализа конкретной обстановки. Оно позволило немцам ввести себя в заблуждение. Французский генеральный штаб не планировал, как это обычно практикуется, задачи армии в зависимости от нескольких вариантов обстановки. Он догматически признавал за вермахтом возможность наносить главный удар только в одном направлении — в Бельгию, и в ответ предполагался лишь один-единственный вариант стратегического маневра союзных армий: тоже в Бельгию. На войне предусмотрительность и гибкость мышления командования не менее важны, чем хорошее оружие и хорошие солдаты...

Для немецкого командования общее положение на фронте 15 — 16 мая, несмотря на серьезные успехи, все же оставалось не вполне ясным. Правда, Голландия капитулировала на четвертый день военных действий, но немецкая 6-я армия Рейхенау остановилась в Бельгии перед "позицией Диль". ОКВ и ОКХ находились в состоянии неуверенности. Они не верили в столь быструю удачу. Ждали, что именно сейчас, после прорыва германских танковых соединений в оперативную глубину, союзное командование примет решительные контрмеры.

Почти в то самое время, когда генерал Гамелен на совещании 16 мая в Париже шокировал союзных руководителей вестью, что у него нет никакого резерва для парирования удара, начальник гитлеровского генерального штаба Гальдер с тревогой констатировал: "Крупный армейский резерв противника еще, по-видимому, не введен в действие"{230}. Немцы боялись французских резервов, которых не существовало. Ждали контрударов, которые французы и не собирались наносить. Немецкий генеральный штаб не мог предположить, что французская армия не оставит стратегического резерва в глубине.

Гальдер записал 17 мая в дневнике: "Фюрер сегодня особенно нервозен. Он боится собственного успеха. Он не хочет ничем рисковать и поэтому стремится ограничить нас в действиях. Предлогом для этого является беспокойство за левый фланг"{231}. Требование "действовать осторожно" было передано Кейтелем и самим Гитлером командующим группами армий и другим ответственным генералам. "Фюрер испытывает непонятный страх за южный фланг, — пишет Гальдер. — Он рвет и мечет, боится, что вся операция может закончиться поражением"{232}. [146]

Фронт прикрытия на юг, призванный отразить несуществующие контрудары, стал отвлекать все больше сил. После полудня 17 мая Браухич указал Рундштедту: "Положение на южном фланге рассматривается как особая опасность"{233}. Он потребовал немедленно ввести все пехотные дивизии, которые можно использовать, для укрепления оборонительного фронта. В тот же день около 15 часов на командный пункт группы армий "А" приехал Гитлер. "Он подчеркнул, — записано в журнале боевых действий группы, — особое значение, которое имеет южный фланг не только для операции всей армии, но и в политическом и психологическом отношениях"{234}. Ни при каких обстоятельствах, нигде, продолжал Гитлер, нельзя в настоящий момент давать возможность нанести контрудар, "который не только военному, но прежде всего политическому руководству мог бы дать роковой импульс"{235}.

Германское командование не верило в собственную удачу. Выдвинутые вперед части, включая танковую группу Клейста, снова были остановлены.

Лишь постепенно ОКВ и генеральный штаб сухопутных сил начали понимать, что дела идут лучше, чем представляется. 17-го Гальдер отмечает, что противник не принял мер, чтобы закрыть прорыв. Утром 18 мая он приходит к выводу: "Французские резервы главного командования введены в действие лишь в незначительном количестве", — и поэтому предлагает развивать наступление на юго-запад. По сообщению Кейтеля, Гитлер выразил в этот день свое полное удовлетворение мерами, принятыми группой армий "А", и теперь "почувствовал себя успокоенным в отношении южного фланга"{236}.

На следующий день штаб сухопутных сил произвел частичную перегруппировку и уточнил планы. Всей авиации Западного фронта ставилась задача поддержать наступление подвижных соединений на главном направлении — между французской границей и Соммой. После переброски танковых и моторизованных соединений из группы фон Бока в группу Рундштедта вновь созданному мощному танковому клину, поддерживаемому почти всей авиацией, предстояло выполнить главные задачи в дальнейшем развитии наступления.

Глубокий прорыв вывел 20 мая танки Рундштедта к побережью Ла-Манша.

Столь крупный успех вызвал окончательный перелом в настроении гитлеровского высшего руководства. Именно 20 мая стало тем поворотным пунктом, когда Гитлер и все его штабы отрешились от многих страхов и сомнений и почувствовали себя победителями в "западном походе". "Фюрер в этот день, — записал [147] в дневнике Иодль, — был вне себя от радости, он расточал комплименты военному руководству"{237}. Тут же Гитлер сформулировал дальнейшие задачи вооруженных сил:

"1. Уничтожить противника севернее Соммы и занять побережье.

2. Затем продвинуться между Уазой и морем до Сены и

3. Присоединить к этому главное наступление по обе стороны Реймса в юго-западном направлении, продвигая на правом фланге восточнее Парижа подвижные силы.

4. На вспомогательном участке слабыми силами прорвать "линию Мажино" между Сент-Авольдом и Сааргемюндом в направлении Нанси, Люневиль"{238}.

Именно начиная с 20 мая ОКВ и ОКХ приступают к планированию заключительной операции на Западе, получившей условное наименование "Рот".

IV

Расколов фронт союзных армий и выйдя на побережье, германские войска зажали во Фландрии основную, наиболее сильную группировку французских, британских и бельгийских войск. Под Дюнкерком германское командование по приказу Гитлера от 24 мая (так называемый стоп-приказ) остановило наступление танков и в последнюю минуту выпустило английскую экспедиционную армию из железных клещей. Искусственно созданная пауза предоставила в последующие дни возможность английским войскам избежать полного уничтожения и эвакуироваться морем из Франции.

Согласно довольно широко распространенному на Западе взгляду, "чудесное избавление" британской армии под Дюнкерком в конечном счете спасло Англию, ибо сохраненные войска стали после возвращения не только основой обороны страны в последующие месяцы, но и костяком экспедиционных сил в будущем.

Почему же германское руководство, которое бесспорно держало в своих руках полную победу, отдало подобный приказ, остановило танковую группировку и позволило более чем 300 тыс. английских солдат и офицеров уплыть через Ла-Манш?

В исторической литературе о событиях у Дюнкерка существуют дне отличающиеся друг от друга точки зрения.

Сторонники первой считают, что немецкие танки были остановлены по мотивам главным образом оперативно-стратегического характера и что поэтому эвакуация английской армии — не результат преднамеренных действий гитлеровской верхушки. [148]

Согласно второй точке зрения, "дюнкеркское чудо" — это следствие прежде всего политических причин — стремления Гитлера выпустить английские войска, чтобы скорее заключить мир с Англией и при ее благожелательном нейтралитете напасть на СССР{239}.

Как нам представляется после изучения всех доступных документов, наступление немецкой танковой группировки было остановлено под Дюнкерком в результате ряда причин военно-политического и оперативного характера. Главными являлись политические соображения{240}.

Гитлер стремился после победы над Францией заключить мир с Англией, исходя из своей политической доктрины. Флот и отчасти ВВС не были готовы к успешной скоротечной войне против Великобритании. Все расчеты строились на предположении, что после разгрома Франции Англия падет сама собой. Борьба с ней приняла бы затяжные формы, связанные с большими потерями. Даже в случае успеха Германия не могла бы использовать плоды победы. Заключением мира Гитлер предполагал заставить Англию, сведенную, как он думал, на положение второразрядной державы, признать его завоевания в Европе, гегемонию "Великой Германии" и отдать часть колоний. Он надеялся таким путем развязать себе руки на Западе. Одновременно с этими расчетами в 20-х числах мая 1940 г. зародилось намерение начать вскоре войну против Советского Союза (см. главу III). Итак, "все, что я делаю, направлено против России"!

События 20-х чисел мая ускорили принятие решения: следующий удар направить против СССР. Рассечение союзных армий, выход вермахта к побережью, близость окончания войны во Франции, потеря Англией французской "континентальной шпаги", что, по взглядам Гитлера, предрешало ее крах, вместе с тем необоснованные подозрения о возможном "сговоре" Советского Союза и Англии, — все это происходило в 20-х числах мая{241}. Именно теперь гитлеровское руководство ставит вопрос о войне против СССР как о следующей практической задаче. На таком фоне причина остановки немецких танков под Дюнкерком представляется нам частным, производным вопросом, который должен решаться в плане более крупных замыслов военно-политического характера.

Если с Англией возможен мир, — а Гитлер, безусловно, тогда не сомневался, что мюнхенские элементы разгромленной, как он [149] считал, Англии заставят правительство пойти на соглашение с победоносным и могущественным рейхом, — то мирные жесты, по мнению Гитлера, следовало начинать немедленно.

В 20-х числах мая, когда еще шли крупные сражения и начинать мирные переговоры было преждевременно, что еще мог сделать Гитлер для Англии, кроме того, как вернуть ей ее солдат, конечно, без оружия? Политические маневры интенсивно вторгались в военные действия и прямо влияли на оперативные решения. И 24 мая отдается "стоп-приказ". Сражавшейся английской армии облегчается эвакуация из Франции.

Гитлер, как он нередко делал и в других случаях, видимо, никого не посвятил в свои действительные расчеты (что, собственно, и привело к возникновению в историографии "проблемы Дюнкерка"). Это вполне объяснимо стремлением сохранить в тайне столь необычное решение. Постоянный представитель Риббентропа при Гитлере дипломат Гевель, хорошо осведомленный и в политической, и в военной обстановке, сразу "раскусил" намерения фюрера. Он писал впоследствии о причинах "стоп-приказа": "Лично Гитлер вмешался в то, чтобы дать англичанам уйти. Он был убежден, что разгром британской армии вынудил бы Англию сражаться до последнего человека"{242}.

Тот факт, что генералы спорили и возмущались, что появился, по словам Гальдера, "кризис доверия", объясняется их неосведомленностью в политических аспектах проблемы, недоумением, вызванным чисто военной нецелесообразностью принимаемых решений. Единственным генералом, кто, видимо, знал о плане фюрера, был Рундштедт, находившийся тогда в фаворе у Гитлера (Кейтель заявил 22 мая: "Фюреру особенно близок Рундштедт"). Именно ему Гитлер поручил проводить в жизнь "стоп-приказ".

Рундштедт не подчинился приказу ОКХ от 25 мая о продолжении наступления на Дюнкерк — факт, не имевший прецедента в германской армии и поныне вызывающий удивление историков. Все разногласия 24-26 мая среди генералитета, включая ОКХ, к которому Гитлер относился с некоторой неприязнью, также происходили из-за незнания Браухичем, Гальдером и другими подлинной сути дела. Наступление, возобновленное 27 мая, было уже "другим наступлением", не идущим вразрез с замыслом "стоп-приказа" и ставящим цель отсечь англичан от их французских и бельгийских союзников, разгромить последних и ускорить отплытие английских войск в Англию.

Английскому военно-морскому командованию удалось эвакуировать 338 226 человек (из них 126 175 французов), в том числе 239 555 из гавани Дюнкерка. В период с 27 по 30 мая эвакуировалось 126 606 человек, остальные — до 4 июня{243}. Вооружение [150] английская армия бросила на французском берегу. В момент, когда последний английский солдат покинул французское побережье, английское правительство перестало оказывать военную помощь своему союзнику, тщетно взывавшему к Лондону о присылке новых эскадрилий.

Военное поражение Бельгии, полное нарушение взаимодействия между союзниками, отсутствие какой-либо помощи со стороны британского и французского командования, происки Ватикана ускорили решение бельгийского короля Леопольда III о капитуляции, хотя возможности сопротивления отнюдь не исчерпались.

В полночь 28 мая немецкий генерал Рейхенау и бельгийский генерал Деруссо подписали протокол о безоговорочной капитуляции бельгийской армии. До 500 тыс. бельгийских солдат сложили оружие.

После выхода немцев на побережье, катастрофы Бельгии и эвакуации англичан наступила передышка, продолжавшаяся до 5 июня. Французское правительство постаралось использовать ее для зондирования вопроса о перемирии. Капитулянты и пораженцы вели дипломатическую разведку в Риме, рассчитывая, что удобнее всего использовать в качестве посредника Италию, отдав ей "в компенсацию" часть заморских территорий.

Однако Гитлер и Муссолини не считали момент достаточно выгодным для переговоров. Они понимали, что добьются значительно большего путем продолжения войны. Да и во Франции боязнь возмущения народа еще удерживала правительство от слишком открытых шагов к полной капитуляции. Когда стало ясно, что Германия и Италия еще не хотят вести переговоры, а британский союзник отказывается от реальной помощи, премьер-министр Рейно фактически передал власть капитулянтской группе Петэна — Лаваля. По мнению пораженцев, она могла теперь повести дела лучше.

V

Катастрофа Франции надвигалась все быстрее. Шел к развязке следующий акт трагедии европейских народов.

Французское командование отдало приказ о подготовке к новому оборонительному сражению, которое предполагалось дать на Сомме.

После победы во Фландрии германское командование мало сомневалось в исходе борьбы. Картины эвакуации британских войск из Дюнкерка, гигантское окружение на севере, откуда теперь тысячи и тысячи пленных двигались на восток, паника мирного населения, развал французского государственного аппарата — все это убеждало завоевателей в непреоборимой, как им казалось, силе вермахта. [151]

Теперь генеральному штабу предстояло организовать последний удар в глубь Франции, и его началом должен был стать прорыв слабого, истекающего кровью фронта вдоль Соммы и Эны.

Германский план наступления в центральные районы Франции (план "Рот"), основанный на указаниях Гитлера от 20 мая, излагала директива ОКВ от 24 мая, а затем уточняла директива ОКХ от 31 мая{244}. Операцию предполагалось вести в три этапа. Первый этап — удар группы армий "Б" между морем и Уазой до Нижней Сены с целью подготовить "главную операцию". Второй — содержал наступление основных сил — группы армий "А" по обе стороны Реймса в юго-восточном направлении, чтобы "разбить главные силы французской армии в треугольнике Париж, Мец, Бельфор" и выйти в тыл "линии Мажино". На третьем, этапе переходила в наступление группа армий "Ц", удар которой через ослабленную "линию Мажино" намечался на Люневиль{245}. Предполагалось создать сильную подвижную группировку, которая будет развивать наступление к Мозелю, воплощая собой теперь уже полностью утвердившуюся идею о ведущей роли крупных танковых соединений в операциях. Направление удара определялось стремлением захватить Лотарингский железорудный бассейн и осуществить двойной охват всей главной группировки французской армии между Парижем и "линией Мажино". Браухич дал указание прорываться, не опасаясь за фланги.

Германское наступление начала группа армий "Б" в 5 часов утра 5 июня. Силы были слишком неравными, немецкое превосходство в танках и авиации особенно большим, оборонительный фронт неглубоким, а моральная и физическая усталость французских войск чрезмерной. Французские солдаты и офицеры не видели перед собой ясной цели и перспектив борьбы. Они, как и прежде, храбро и честно вступили в бой за Францию. Но теперь они не могли не понимать, что организм французской армии болен и распадается под действием бациллы пораженчества. Единственное спасение Франции — превращение войны в подлинно народную — было абсолютно чуждо правительству. Французские солдаты, поднявшиеся на рассвете 5 июня 1940 г. из окопов за Соммой, чтобы встретить врага, теперь уже сражались без надежды на успех. На отдельных участках немецкую атаку отбили успешно. Однако фронт на Сомме не смог удержать танкового потока. Немцы обходили опорные пункты, прорывали растянутую оборону компактными танковыми группировками при сильной поддержке авиации.

Именно в эти дни немецко-фашистский генералитет уже окончательно признал все преимущества массированного наступления крупных танковых соединений в оперативных масштабах. После прорыва на Сомме все намерения командиров сводились к [152] быстрейшему проталкиванию вперед подвижных войск. Анализ оперативных документов немецкого верховного командования от июня 1940 г. показывает, что, не в пример маю того же года, решение главных задач возлагалось теперь не на пехоту, а исключительно на танковые корпуса; пехотные части как бы отодвигаются на второй план. Танковые соединения получают множество задач на разных участках.

Среди массы отступающих войск и миллионов беженцев, растущего хаоса немецкие танки двигались все дальше на юг.

Раздавшийся 6 июня призыв французских коммунистов — превратить войну в народную, вооружить народ, оборонять Париж — определял эффективный путь, способный изменить ход борьбы. Столь же очевидно, что в июне 1940 г. ее исход решался прежде всего политическими обстоятельствами — готовившейся капитуляцией захвативших власть соглашательских элементов.

С точки зрения истории германского военного руководства заключительный этап военных действий в Западной Европе (июнь 1940 г.) связан со следующими существенными моментами.

Во-первых, исчерпало ли французское командование в июне 1940 г. ресурсы военного сопротивления или же оно еще располагало силами, но не использовало их, вольно или невольно облегчив германскому командованию ведение наступления?

Изучение ряда материалов позволяет опровергнуть тезис об истощении военных ресурсов Франции в июне 1940 г. и о военной неизбежности капитуляции. Оказывается, что в распоряжении французского командования к середине июня оставалось еще немало техники, которую, однако, в сражение не ввели. Согласно данным, опубликованным французской военно-исторической службой в начале 50-х годов, к 11 июня 1940 г. во Франции имелось 3047 танков и 743 бронемашины{246}.

По данным французских историков, в конце июня французская авиация имела в строю больше самолетов, чем перед вторжением. Именно в июне можно было ввести те 1445 самолетов, которые по разным причинам к 10 мая находились в бездействии.

К моменту капитуляции в июне 1940 г. военные ресурсы Франции не были повсеместно исчерпаны. Сопротивление могло продолжаться. Оно было прервано вероятнее всего вследствие боязни вызвать революционные процессы. Французские солдаты прекратили борьбу не потому, что их окончательно победили на поле боя

Во-вторых, какие обстоятельства позволили немцам в июне 1940 г. быстро преодолеть укрепления "линии Мажино" фронтальной атакой и в какой степени правы те западногерманские военные писатели, которые затем поставили в заслугу вермахту "прорыв сильнейшей в мире укрепленной полосы"?

Проведенный нами подсчет показал, что французы сняли в течение мая 18 пехотных дивизий из 26, имевшихся на неатакованной [153] "линии Мажино", и перебросили их на активные участки фронта. Ясно, что заранее подготовленный против "линии" удар превосходящих сил германской группы армий "Ц" не мог встретить серьезного противодействия. Совершенно очевидно, что нет веских оснований ставить прорыв ослабленной "линии Мажино" в ряд выдающихся достижений военного искусства.

В-третьих, в какой степени германское военное руководство в июне 1940 г. шагнуло вперед в методах применения бронетанковых войск?

Завершающий этап боев во Франции окончательно сформировал метод "танковых клиньев". Конечно, перед немецкими танковыми группировками находился теперь истощенный в боях противник. Преследуя его, гитлеровские командиры использовали свои моторизованные корпуса компактными массами, создавая эффект неодолимости танкового потока.

Танковые дивизии завоевывали поле сражения. Они появлялись везде и повсюду, шли то в одном, то в другом направлении, и, к полному удовольствию командования сухопутными силами, складывалось впечатление, что танковые колонны непобедимы. Как-то само собой ускользало из поля зрения то обстоятельство, что этот танковый успех достигнут против сломленного противника, лишенного средств борьбы с танками и с авиацией, в условиях общего отступления и морального кризиса. Ничего этого должным образом не поняли и не оценили. И теперь нацистские генералы окончательно поверят в свою непобедимость и в способность завоевать Европу с помощью, как им станет казаться, всемогущего метода "молниеносной войны". Его основой должен стать "танковый блиц" — средство, которому не сможет противостоять никто и нигде.

И все же завершающие бои во Франции отнюдь не представляли собой сплошного триумфа нацистских генералов. 10 июня Гальдер записывал в своем дневнике: "Для обстановки сейчас характерно, что противник ожесточенно сопротивляется по всему фронту. Перед 1-й армией признаков отхода не отмечается. Вражеская пехота удерживает позиции даже тогда, когда наши танки оставляют их далеко позади. Контратаки противник всегда поддерживает танками"{247}. На следующий день Гальдер подчеркивает: на некоторых участках противник "оказывает сильное сопротивление". Наступивший восточнее Амьена 14-й армейский корпус потерял 65% танков от того числа, которое имелось у него 10 мая. "Силы войск на исходе, отмечает Гальдер 11 июня. — Они могут вести только преследование, но не в состоянии участвовать в крупном наступлении ("синдром усталости")"{248}.

Замысел генерального штаба сухопутных сил — осуществить пресловутые Канны в Западной Франции путем встречного наступления [154] танковых групп Гудериана и Клейста к верхнему течению Сены — никак не удавалось реализовать. Гудериана задерживали контратаки французов из района Аргонна. Отсюда же следовали удары против 12-й армии Листа, наступавшей восточнее Парижа. "Пехотные дивизии смешиваются с боевыми порядками танковых соединений", — отмечает Гальдер. В 12-й армии все перемешалось, управление нарушилось, танки застряли в пехотных массах, которых сгрудилось слишком много на подступах к Сене, южнее Реймса, на дорогах к Маасу. Однако, несмотря на все это, германское наступление продолжало развиваться с нарастающей силой. Танковые колонны двигались все дальше в глубь Франции.

Все решилось само собой после того, как французские руководители окончательно пришли к мысли о необходимости прекратить сопротивление.

Правительство капитулянтов уже предрешило судьбу Франции. Французский генеральный штаб заявил 9 июня: "Главное командование не питает больше никаких иллюзий в отношении возможности восстановить положение... Эта проблема уже является не военной проблемой, а политической".

10 июня Франции и Англии объявила войну Италия. Теперь в среде французского руководства уже не велось речи о сопротивлении. Рейно предлагал правительству эвакуироваться в Северную Африку или в Англию, передав ей французский флот. План поддержали англичане. Намерения группы Петэна — Лаваля были проще: заключить сделку с Гитлером и при его поддержке стать "вождями" фашистского типа.

В той же связи стоял и вопрос о сдаче Парижа. Выражая настроения трудящихся, Коммунистическая партия Франции 6 июня объявила, что оставление Парижа фашистским захватчикам было бы изменой и что она рассматривает в качестве самого главного национального долга оборону столицы. Правительство Рейно решило покинуть столицу без боя. Были приняты энергичные меры, чтобы предотвратить "беспорядки" в Париже до момента прихода немцев.

Правительство и военное командование хотело скорее заключить мир и сохранить армию — единственную реальную силу против возможных выступлений французских трудящихся. Новый главнокомандующий Вейган высказывал в эти дни Полю Рейно опасение, что в условиях разрухи, нищеты и смерти повсюду возникнут маленькие местные правительства, начнет распространяться "советизация". Только армия, подчиняющаяся правительству, могла бы предотвратить этот процесс.

12 июня войска получили приказ о всеобщем отступлении. Вечером того же дня немецкое командование неожиданно узнало об отходе французов от Парижа. 14 июня при гробовом молчании парижан в столицу вступили гитлеровские дивизии. В этот день траура для всей Франции, когда нацистские дивизии гордо маршировали по Парижу, ни один француз не встретил их. [155] Зловещее молчание стало прелюдией будущего грома Сопротивления.

Гитлеровские генералы торжествовали. Они в Париже! Фон Бок немедленно отправился в Дом Инвалидов, к гробнице Наполеона. Здесь он позировал фотографам. Наполеон и фон Бок! Это волновало воображение "завоевателя" Парижа.

Французские армии отступали по всему фронту. 15 июня французский генштаб так оценивал обстановку: "Прорыв центра наших расположений завершен; противник быстро использует успех в южном и юго-восточном направлениях... Становится невозможным противопоставлять фронты и подразделения крупных соединений глубоким рейдам танковых дивизий противника". 16 июня после отставки Рейно сформировалось правительство Петэна, которому предстояло оформить капитуляцию. Переговоры начались немедленно и закончились 22 июня подписанием в Компьене акта о перемирии.

Победа на Западе повлекла за собой дальнейшее усиление позиций фашизма. Германия контролировала теперь обширные территории Центральной, Юго-Восточной, большей части Западной и Северной Европы. В ее руках находилось побережье Балтийского моря от Мемеля, Атлантики от Нарвика до испанской границы. Флот получил широкие маневренные возможности. Правда, обстановка для вермахта усложнялась тем, что Англия не капитулировала. Но в пьянящем триумфе победы это теперь казалось некой деталью. Дни Англии сочтены. Приговор вынесен. Согласно оценке Гитлера, данной непосредственно после победы над Францией, британцы уже не обладали способностью к длительному сопротивлению. Исходя из таких "указаний фюрера", ОКВ и рассматривало теперь всю стратегическую обстановку на Западе.

Катастрофа Франции существенно повлияла на международную ситуацию, на политику и военную стратегию различных государств. Непосредственная угроза, нависшая над Англией, укрепила решимость ее правящих кругов к борьбе, способствовала изоляции капитулянтских элементов, сплочению сил английского народа, скорейшей мобилизации британских ресурсов для дальнейшего ведения войны.

Произошли некоторые сдвиги в позиции США. Вашингтон стал значительно более реально осознавать угрозу фашистских держав Западному полушарию и позициям американского империализма. Разработка США планов обороны Западного полушария, начало поставок оружия Англии и обмен на английские базы (соглашение от 2 сентября 1940 г.) и военно-техническую информацию, а затем подготовка соглашения о системе ленд-лиза были в той или иной степени результатом событий лета 1940 г. в Европе.

Усилились агрессивные действия Италии в бассейне Средиземного моря. Японский империализм поставил на очередь дня захват французских и голландских колоний в Индонезии и в [156] Индокитае. Под прямым влиянием нового крупного военного успеха гитлеризма происходила дальнейшая консолидация фашистских режимов, выражением которой явился Берлинский пакт Германии, Италии, Японии 27 сентября 1940 г., приведший к созданию "Тройственного союза" агрессоров. Фашистский блок быстро укреплял позиции в Юго-Восточной Европе, все шире распространял влияние на Ближний и Средний Восток, на некоторые африканские и латиноамериканские страны.

Германия серьезно повысила свой военно-экономический потенциал. В ее распоряжении теперь оказались находившиеся на оккупированной части Франции производственные мощности, выплавлявшие 97% чугуна и 94% стали, производимых в стране, 79% добычи угля, 100% железной руды{249}. Концерн "Г. Геринг" включил в свою систему металлургические заводы Эльзас-Лотарингии и Люксембурга. Захват Польши и, особенно, предприятий Франции, Бельгии, Люксембурга увеличил мощность металлургической промышленности рейха на 13-15 млн. т. Бельгия уже к 1941 г. дала рейху 2,3 млн. т стали, Северная Франция — 857 тыс., Голландия — 193 тыс. т. Число иностранных рабочих и военнопленных в германской промышленности превысило 1 млн. человек по сравнению с 0,5 млн. осенью 1939 г.{250}

Вместе с тем борьба в Западной и Северной Европе уменьшила на данном этапе второй мировой войны и на ближайшие месяцы мощь германских вооруженных сил в воздухе и на море. Потери немецкой авиации на Западе — более 2,7 тыс. самолетов, и флота — более 50 крупных и средних боевых судов — ощутимо повлияли на дальнейший ход войны с Англией, на ведение морской блокады и на борьбу за господство в Средиземном море. Германское военное руководство в 1940 г. выглядело особенно выгодно на фоне устаревших приемов ведения войны, которыми пользовались генеральные штабы союзников. Идеи сплошных укрепленных позиций вдоль границ государства без крупных маневренных резервов в глубине, статичной обороны, основанной на системе огня и мощи укреплений, но недооценивающей маневр, себя не оправдали. Оказалось, что сильнейшее средство против такой обороны — подвижность наступающего. "Мы вынуждены признать, что не предвидели, с какой легкостью противник сможет продвинуть свои танки по ту сторону препятствия"{251}, — писал французский генерал Жорж после окончания военных действий в начале августа 1940 г. в рапорте генералу Вейгану об операциях Северо-Восточного фронта.

Крах устаревших оперативных идей и утверждение новых — вот в чем заключался для генеральных штабов, помимо [157] непосредственных результатов на полях сражений, главный оперативный итог 1940 г. Гитлеровский генеральный штаб оказался сильнее и организованнее своих противников. Но это не означало, что он стал "непревзойденным инструментом планирования и ведения войны", как начало казаться в те дни многим недостаточно критически мыслящим людям. Лишь вследствие реакционной политики и устаревшей военной доктрины Франции стратегия "молниеносной войны" имела на Западе успех.

Всенародная война, элементы которой зародились в Польше и к которой в ходе борьбы в Западной Европе начали горячо призывать французские патриоты, не возникла во Франции летом 1940 г. вследствие быстрой капитуляции правящих кругов, разобщенности социальных сил, дезориентации народа. Но она еще предстояла! Все было впереди.

Что касается гитлеровского вермахта и его верховного командования, то они, безусловно, накопили обширный боевой опыт. Военный аппарат третьего рейха стал еще более опасным для человечества инструментом ведения захватнических войн.

Раздвоение стратегии

I

Поражение Франции, Бельгии и Голландии летом 1940 г. стало самым тяжелым ударом по коалиции капиталистических государств, противостоявших фашистскому блоку в начале второй мировой войны. Изменившаяся обстановка в Европе требовала от германских политических и военных лидеров новых оценок и решений.

Франция как фактор силы — исключена. Значительная часть ее обширных ресурсов могла быть поставлена на службу военным планам Германии. Условия перемирия были, с точки зрения нацистов, "умеренными": режим оккупации распространялся лишь на северную часть страны. На деле же они представляли собой грабеж национальных богатств Франции.

На севере Европы в руках Германии находились удобные фланговые позиции против Англии. Правда, создание обширных военно-воздушных баз в Норвегии затруднялось климатическими и географическими условиями, но зато ее побережье давало идеальные возможности для развертывания баз подводного флота. Шведская железная руда бесперебойно доставлялась в германские порты. На Балканах третий рейх быстро усиливал экономическое и политическое влияние, стремясь надежно закрепить за собой румынские месторождения нефти, медные и бокситовые рудники Югославии, выгодные стратегические позиции.

Укреплялся союз Германии с Испанией. Отказавшись от первоначально провозглашенного "строгого нейтралитета", Испания [158] 12 июня 1940 г., через двое суток после вступления в войну Италии, объявила себя "державой, не участвующей в войне", но 14-го ввела войска в международную зону Танжера. Франко уже в начале июня передал Гитлеру свои пожелания новых успехов. Затем Берлину дали понять, что Испания при определенных предпосылках отнюдь не против того, чтобы участвовать в войне{252}. Так как Германия из донесений послов и разведки самым обстоятельным образом знала, в какой мере внутреннее положение Испании после многолетней ожесточенной гражданской войны является неустойчивым и как велика ее потребность ввоза продовольствия и сырья, то эта декларируемая "готовность к войне" рассматривалась в Берлине только как заявка на интересующие Испанию политические и территориальные приобретения в случае победы Германии. Ожидать от Франко вклада в военные действия не приходилось.

Вступление Италии в войну "без пяти минут двенадцать", притом ради французских трофеев, мало устраивало Гитлера. Ему была хорошо известна слабая военная готовность Италии как из послания Муссолини, врученного через несколько дней после заключения 22 мая 1939 г. германо-итало-японского союза, так и из дальнейшего, очень подробного и чистосердечного сообщения дуче от 25 августа 1939 г., которое касалось причин нежелания Италии участвовать в борьбе, а также из данных разведки{253}. Доказательством, подтверждающим эти сведения, являлась пассивность верховного военного руководства Италии в дни ее вступления в войну. Только на самом неподходящем в оперативном отношении участке, в итальянских Альпах, на фронте против Франции предпринимались слабые атаки. На тунисском и египетском фронтах не велось никаких действий. Ожидавшийся рейд на Мальту не осуществился.

Итак, война уже выиграна! Такой была основная оценка обстановки в дни после победы над Францией. Англия изгнана с континента и с военной точки зрения, по крайней мере в отношении сухопутных сил, значительно ослаблена. Она — без союзников против Германии, которая находится на вершине успеха. Положение Англии считалось безнадежным. Иодль приходил к заключению, что Англия капитулирует в августе — сентябре{254}.

Масштабы мировой войны расширялись. Италия, вступив в борьбу, рассчитывала осуществить свои давние планы установления гегемонии в бассейне Средиземного моря. Вслед за авантюрой против Албании она готовила вторжение из Ливии в Египет.

США не были готовы к войне, но теперь их военные приготовления развертывались все шире. Еще 22 мая сенат одобрил ассигнование 1823 млн. долл. военному министерству, 1473 млн. долл. морскому ведомству. Намечалось строительство нескольких новых [159] военных баз. Производство самолетов предполагалось увеличить до 50 тыс. в год. Военная комиссия палаты представителей одобрила законопроект об увеличении численности американской регулярной армии с 280 тыс. до 400 тыс. человек. Был разработан план постройки новых 68 военных кораблей. 19 июня принимается решение об ассигновании дополнительно 4 млрд. долл. на строительство флота. Одновременно США брали все больше английских заказов на производство самолетов{255}.

19 июля 1940 г. состоялось заседание германского рейхстага. В огромном зале собрался цвет третьего рейха: генералы вплоть до командиров корпусов, дипломаты, главари СС, гестапо, экономические вожди, бессловесные, раболепствующие перед фюрером "депутаты". На заседании выступил Гитлер. Подведя итог победам германского оружия, он торжественно объявил, что предлагает Англии мир. Это была апелляция к соглашательским элементам Англии в расчете на новое издание Мюнхена{256}. Однако времена изменились. Мирное предложение повисло в воздухе. В тот же день Гитлер выразил благодарность вооруженным силам. Двенадцать генералов производились в фельдмаршалы. Торжества в генеральном штабе продолжались несколько дней.

II

Принципиальным вопросом изучаемого этапа истории второй мировой войны является вопрос о содержании главного военно-политического решения гитлеровского руководства после победы над Францией. Было ли летом и осенью 1940 г. единственным намерением Гитлера и ОКВ осуществить вторжение в Англию или же этот план следует рассматривать в связи с замыслом агрессии против Советского Союза?

Некоторые историки на Западе придерживаются взгляда, что главным и единственным планом германской верхушки летом и осенью 1940 г. был план продолжения войны на Западе путем вторжения в Англию. Лишь после того как Англия дала отпор и выстояла, Гитлер был вынужден поздней осенью отказаться от своих намерений и решил начать подготовку войны против Советского Союза. В итоге делается вывод, что "Битва за Англию" представляла собой решающий поворотный пункт второй мировой войны. Для подтверждения своей концепции ряд авторов использует прежде всего высказывания представителей гитлеровской военной верхушки. Они ссылаются, например, на рождественское выступление по радио в 1940 г. Браухича, в котором фельдмаршал [160] заявил: "Вермахт имеет лишь одну задачу: разбить Англию"{257}. Редер в своих мемуарах также называет войну с Англией главной целью Германии{258}.

Следуя этим высказываниям, имевшим целью маскировку действительных намерений рейха, такие современные западногерманские исследователи, как Квинт, утверждают: "Операция "Зеелёве" ("Морской лев") была важнейшим пунктом истории второй мировой войны"{259}. Лиддел Гарт: "Поражение Гитлера может быть объяснено неудачей в битве за Англию"{260}. По мнению Росси, воздушная битва над Англией в 1940 г. "не только обеспечила победу, но также сделала короче войну"{261}.

Основное зерно концепции: исход второй мировой войны предрешили уже летом 1940 г. усилия Англии. Логический вывод: все, что следует затем, в частности вклад Советского Союза в разгром гитлеровской Германии, уже не могло иметь существенного значения.

Мы хотели бы подробнее рассмотреть эту проблему, которая имеет, как нам кажется, особое значение для понимания дальнейших событий войны{262}. После захвата ряда государств Европы гитлеровской политической и военной верхушке стало казаться, что близится время решать главную задачу германского империализма — напасть на СССР. Что касается Англии, то с ней летом 1940 г. лучше всего было бы заключить мир, а затем, при ее поддержке или благожелательном нейтралитете, начать агрессию против Советского Союза. Предпосылкой для мирного сговора считалось военное поражение Англии на континенте, снисходительное отношение к разбитой во Франции экспедиционной армии (Дюнкерк), надежда на поддержку мюнхенских элементов среди английских влиятельных кругов. Уже в конце мая — начале июня 1940 г. у Гитлера впервые (с начала войны) возникло намерение: следующий удар направить на Советский Союз{263}.

После капитуляции Франции гитлеровское правительство направило секретно через дипломатические каналы Швеции, США и Ватикана предложение британскому правительству о мирном урегулировании. Однако Англия не выказывала намерений прекратить борьбу и начать переговоры. Более того, она отвергла "мирные предложения" Гитлера и сражалась. [161]

Перед нацистской верхушкой, военным руководством возникал вопрос: как дальше действовать против Англии? Именно этот вопрос был поставлен адмиралом Редером на совещании у Гитлера 20 июня{264}. Анализ процесса планирования войны против Англии приводит нас к выводу, что давние расчеты нацистов относительно того, что поражение Франции, потеря британцами их "континентального меча" повлекут за собой падение Англии, предопределили отсутствие в июне 1940 г. у германской стороны каких-либо ясных соображений и тем более конкретных расчетов о дальнейшем ведении борьбы. Очевидно, командование флота в это время серьезно сомневалось в реальности плана вторжения, так как потери флота в Норвежской операции не позволяли рассчитывать на удачу такого предприятия. Гитлер в мае 1940 г. не ставил ОКВ задачу разработать план десанта в Англию, так как надеялся на мир с ней. Когда 21 мая Редер в Шарлевиле первым (как и перед вторжением в Норвегию!) поставил вопрос о десанте в Англию, он, видимо, не нашел поддержки Гитлера{265}.

30 июня, когда Гальдер беседовал в министерстве иностранных дел о возможной войне против СССР, начальник штаба оперативного руководства ОКВ Иодль представил Гитлеру памятную записку, в которой заявлял, что войну против Англии необходимо завершить политическими средствами. Если же они к цели не приведут, следует силой сломить сопротивление Англии. Сначала необходимо подавить английскую авиацию, после чего развернуть наступление авиацией и флотом на морские коммуникации и, особенно, на промышленность Англии.

Иодль считал вторжение крайним, последним средством. Главная предпосылка вторжения — завоевание господства в воздухе. Для десанта в Англию, если он все же потребуется, должно быть выставлено не менее 30 дивизий, которые могут встретить сопротивление примерно 20 английских соединений. Иодль полагал, что Англия борется теперь не ради победы, а только во имя удержания еще оставшихся позиций{266}.

Записка Иодля — генерала, ответственного за высшее стратегическое планирование, — свидетельствует о том, что намерением германского верховного командования в конце июня — начале июля 1940 г. было по возможности скорейшее заключение мира с Англией и прекращение войны на Западе. Вторжение рассматривалось как нежелательное и самое крайнее средство. [162]

2 июля ОКВ отдало приказ штабам сухопутных и морских сил о начале подготовки, а 3 июля в штабе сухопутных сил была создана небольшая рабочая группа, которая и занялась подготовкой оперативного плана вторжения в Англию. Одновременно энергично развертывались работы по планированию нападения на СССР. В июне — июле 1940 г. начались первые железнодорожные переброски войск с запада на восток.

На совещании с командованием сухопутных сил, состоявшемся в Бергхофе 13 июля, Гитлер говорил о нежелательности дальнейшего ведения войны против Англии. Он удивлялся тому, что Англия до сих пор не ищет мира, но объяснял это ее надеждой на Россию. "Если мы разгромим Англию в военном отношении, то вся Британская империя распадется, — заявил он. — Однако Германия ничего от этого не выиграет. Разгром Англии будет достигнут ценой немецкой крови, а пожинать плоды будут Япония, Америка и другие"{267}. Так или иначе, но оговорки свидетельствовали об отсутствии решимости провести намерения в жизнь. Гитлер продолжал развивать свои планы: втянуть в войну Испанию, "чтобы создать сплошной фронт против Англии от Нордкапа до Марокко", расширить влияние в Румынии, захватить побережье Африки. Совещание не дало ничего нового. Оно вновь убеждало военное командование в том, что у Гитлера нет ясности в планах дальнейшего ведения войны.

Итак, германская политическая и военная верхушка находилась в состоянии колебаний и сомнений{268}. Она хотела пойти на соглашение с Англией и проводила этот курс начиная с 20-х чисел мая. Вплоть до июля германское командование не имело каких-либо серьезных планов вторжения в Англию, и только с начала этого месяца штабы приступили к планированию десанта. 16 июля, за три дня до выступления Гитлера в рейхстаге с "мирными предложениями", была подписана директива № 16 о вторжении. Директива "Зеелёве" начиналась констатацией факта, что Англия, "несмотря на свое безнадежное военное положение, еще не подает признаков стремления к соглашению". Поэтому необходимо подготовить десантную операцию "и, если окажется необходимым, провести ее".

Комментируя эту часть директивы, западногерманский историк Клее пишет: "Другими словами, это означало, что Гитлер еще предполагал возможность того, что Англия при известных условиях, из политических соображений, проявит уступчивость или ее можно будет заставить уступить под военным нажимом — сильной воздушной и морской войной, — и тем самым необходимость десанта на остров отпадет"{269}. Следует добавить, что "политическими [163] соображениями", о которых упоминает, но которые не раскрывает Клее, был, видимо, желаемый сговор с Англией за счет Советского Союза — именно об этом думал в те дни Гитлер.

В качестве главного объекта операции директива № 16 называла метрополию, которую следовало, "если потребуется", полностью занять. Десант должен проводиться внезапным переходом Ла-Манша на широком фронте примерно от Рамсгета до района западнее о-ва Уайт.

В качестве предпосылок возможного десанта в Англию указывалось: разгром вражеских ВВС, "чтобы они не могли оказать заметного сопротивления германской операции"; создание маршрутов, свободных от мин; подготовка минных заграждений на флангах маршрутов десанта; сковывание английских военно-морских сил в Северном и Средиземном морях{270}.

Командование сухопутных сил получило задачу разработать оперативный план переброски соединений первого эшелона, распределить переправочные средства, установить совместно со штабом ВМС районы погрузки и выгрузки.

Командованию военно-морских сил была поставлена задача разработать оперативный план, обеспечить и подвезти в районы погрузки переправочные средства в количестве, отвечающем требованиям сухопутных сил, обеспечить охрану операции с флангов, подготовить береговую артиллерию. Подготовку операции требовалось закончить к середине августа.

В задачу ВВС входило завоевание господства в воздухе; подавление английских береговых укреплений, наземных войск, резервов; нарушение транспортных коммуникаций, нанесение ударов по английским ВМС.

Директива № 16 — это единственная оперативная директива ОКВ на десант в Англии. Следующая директива — № 17, датированная 1 августа, — посвящалась усилению воздушной и морской войны против Англии, а директива № 18 от 12 ноября 1940 г. упоминает операцию "Зеелёве" лишь кратко{271}.

Директива главного командования сухопутных сил, отданная 17 июля, предусматривала участие в операции группы армий "Б" в составе 16, 9-й и 6-й армий.

Но уже на следующий день после подписания директивы № 16 между Браухичем и Редером состоялся крупный разговор о предполагаемом десанте. Оказалось, что военно-морское командование не видит реальной возможности подготовить флот к середине августа. Более того, оно считает, что задачи, поставленные директивой, совершенно ни отвечают состоянию флота, что они [164] значительно труднее задач, определенных другим видам вооруженных сил. Сухопутные силы уже сосредоточены в Бельгии и Северной Франции, авиации не потребуется для наступления на Англию проводить какую-либо серьезную подготовку, а флоту предстоит полная перегруппировка сил, изменение базирования, создание новых стоянок. Наконец, перед ним стоят дополнительные трудности: погода, туманы, штормы, течения и т. д. Прошло еще несколько дней — и военно-морское командование официально сообщило, что к 15 августа оно ни в коем случае подготовку вторжения не закончит.

III

Одним из самых трудных вопросов истории стратегии начальной стадии второй мировой войны следует признать вопрос о возможности германского вторжения в Англию после капитуляции Франции летом и осенью 1940 г. В оценках степени реальности и осуществимости плана "Зеелёве" существуют самые различные, порой взаимоисключающие точки зрения.

Возможность германского вторжения в Англию в 1940 г. (план "Морской лев") зависела от четырех главных условий: 1) предварительного установления германской авиацией господства в воздухе; 2) обеспечения господства на море по меньшей мере в районе вторжения и надежного сковывания сил британского флота в Атлантике; 3) наличия достаточного тоннажа средств десантирования; 4) возможности преодоления береговой обороны и сопротивления британских войск в ее глубине. Только выполнив все без исключения эти четыре условия, немцы могли надеяться на успех. Не обеспечив даже одного из них, они лишались всяких шансов. Какими же ресурсами обладало германское командование для осуществления своих планов?

Завоевание господства в воздухе штаб германского верховного командования считал главной предпосылкой успеха вторжения. Имеющиеся в настоящее время данные о соотношении авиационных сил довольно противоречивы. Абсолютно точный подсчет здесь невозможен. Решающую роль играло, конечно, соотношение в истребительной авиации. Кессельринг считает, что в июле — августе 1940 г. немецкая авиация значительно превосходила британскую и могла справиться с задачей. По его данным, два базирующихся на западе воздушных флота имели 900 истребителей и 900 бомбардировщиков против британских 650 истребителей и 360 бомбардировщиков{272}. [165]

Точка зрения Кессельринга совпадает со взглядом Черчилля, также утверждавшего, что британские ВВС летом 1940 г. серьезно уступали немецким. Но следует иметь в виду некоторую пристрастность обоих авторов. У Кессельринга видна явная тенденция выгородить командование ВВС и обвинить штаб ОКВ в плохом планировании воздушного наступления на Англию, что и было, по его мнению, причиной неудачи "Битвы за Англию". Черчилль несколько драматизирует положение Англии в 1940 г. (и без того, конечно, трудное) и несколько завышает силы германских ВВС.

Другие источники дают иное число самолетов германских ВВС, причем общие данные колеблются от 2 тыс. до 2422 самолетов{273}. Наиболее капитальным исследованием на эту тему мы считаем работу историка и инженера Т. Вебера "Воздушная битва за Англию", в которой детально и критически изучены все возможные источники, включая данные авиационной промышленности обеих сторон{274}. Подробные подсчеты Вебера показывают, что количество пригодных к боевому использованию германских самолетов было по разным причинам (неисправность, отсутствие экипажей и т. п.) значительно меньшим, чем общее их количество.

Перед началом "западного похода" германские ВВС насчитывали всего 5 тыс. самолетов, из них в готовности находилось 3643. Союзники располагали 2146 самолетами на континенте и 960 — в Англии, всего 3106 самолетами, из них английских 1460.

Потери немецкой авиации вовремя "западного похода" в мае — июне составили 2784 самолета, в том числе 1163 бомбардировщика, 795 истребителей, 242 транспортных самолета и др.{275}

Английские ВВС потеряли за тот же период 959 самолетов, в том числе 477 истребителей. Но британская авиационная промышленность в мае 1940 г. выпустила 1279 самолетов, в июне — 1591, в июле — 1665, в августе — 1601. За июнь — август 1940 г. британские заводы произвели 1418 истребителей, что, по заключению Вебера, "примерно вдвое превышало производство истребителей в Германии за тот же период"{276}. Следовательно, уже со второй половины июля британский авиационный парк превышал 3 тыс. самолетов всех типов. Однако по различным причинам общая численность вполне готовых и пригодных боевых самолетов первой линии к началу августа была следующей: бомбардировщиков — 500-517, истребителей — 660-700. [166]

Что касается численности германских боевых ВВС, то, по данным Вебера, в июле 1940 г. у немцев на Западе в строю готовыми к бою было всего 550-578 истребителей типа Мессершмит-109{277}; число бомбардировщиков всех типов и двухместных истребителей Мессершмит-109, используемых как бомбардировщики, равнялось примерно 1100-1150 (по данным Ферстера, Гельмерта и Шниттера — 1100{278}).

Таким образом, соотношение в воздухе на Западе в конце июля — начале августа 1940 г. было примерно следующим: английские ВВС имели 700 истребителей и 517 бомбардировщиков против 578 истребителей и 1100 бомбардировщиков немцев.

Следовательно, английская истребительная авиация — основное средство борьбы за господство в воздухе — численно несколько превосходила немецкую, а германские ВВС имели превосходство в бомбардировщиках над английскими. Вебер делает вывод, что число германских истребителей "во всяком случае было меньшим, чем число готовых к бою британских истребителей"{279}. Германская разведка преуменьшила действительную численность английской истребительной авиации на треть. Когда просчет обнаружился, это сыграло не последнюю роль в определении дальнейших стратегических расчетов.

Соотношение в истребителях было для немецкой стороны настолько неблагоприятным, что, как передает генерал Остеркамп, Геринг, узнав на совещании высшего командования ВВС в Гравенвеге в июле 1940 г. о количестве имеющихся в строю самолетов, был потрясен и воскликнул: "И вот это мое воздушное оружие?"{280} Подсчеты, произведенные на этом совещании, привели, по словам Вебера, "к совершенно разочаровывающим результатам". Штаб ВВС предполагал иметь после пополнения в каждом авиасоединении на 27 самолетов больше, чем до сих пор, а оказалось, что имеется на 9 самолетов меньше. На требование командиров соединений принять меры к получению новых самолетов начальник штаба ВВС Ешоннек лаконично ответил: "Больше у нас нет"{281}.

Сила англичан в воздухе значительно возрастала благодаря активным действиям британских летчиков и надежно организованной противовоздушной обороне.

Когда стало очевидным, что Англия не намерена капитулировать, Гитлер решил, что необходимо силой заставить ее пойти на мир и вывести из войны путем авиационного наступления. Так возник план, приведший затем к "Битве за Англию". Скажем априори, что он не удался, ибо германские ВВС не имели [167] к началу стратегической операции необходимого превосходства над английскими ВВС в истребителях и поэтому не могли установить господства в воздухе, являвшегося главной предпосылкой успеха операции в целом. Командование германских вооруженных сил недооценило численность и возможности английских ВВС, поэтому операция была начата в неблагоприятных для германской авиации условиях. Наконец, отсутствовал единый четкий план проведения операции. Нацистское командование колебалось в определении главных объектов наступления, распыляло силы и в результате не создало перспектив решающего успеха ни против одного из намеченных объектов.

Итак, возможность обеспечения германским командованием первой предпосылки для реализации плана "Морской лев" — установления господства в воздухе — оказалась по меньшей мере весьма проблематичной.

Что касается второго условия — обеспечения господства на море, — то здесь положение Германии было тогда вообще бесперспективным. После потерь в Норвежской операции германское командование не смогло выставить летом и осенью 1940 г. для вторжения в Англию минимально необходимых сил надводного флота. Наиболее крупные корабли находились на ремонте и могли вступить в строй лишь к зиме — весне 1941 г.{282} В готовности имелось лишь четыре крейсера{283}. Поэтому операцию вторжения могли обеспечивать лишь малые суда — торпедоносцы, эсминцы, минные заградители и т. п. Но против них стояли превосходящие силы британского флота: 17 крупных кораблей и большое число судов других классов{284}.

Кессельринг пишет: Англия имела достаточное число легких крейсеров на Темзе и Хамбере, а также флотилию патрульных судов (свыше 1000). Из них 200-300 находились постоянно в море, в то время как 40 соединений каждую ночь непрерывно курсировали между Хамбером и Портсмутом. "Нужно признать, — продолжает он, — что британские военно-морские силы представляли самую большую и острейшую опасность для мероприятий по вторжению"{285}.

Командование германских военно-морских сил уже в середине июля заявило, что "задача военно-морского флота в рамках плана "Морской лев" не стоит ни в какой пропорции к его силам и к задачам, которые поставлены другим родам оружия"{286}. [168] Флоту предстоит, кроме всего, "полная перегруппировка сил"{287}. 22 июля Редер вновь сообщил в ОКВ, что подготовка к десанту в намеченный первоначально срок "ни в коем случае не завершится" и что новый срок станет ясным, "когда определится, что установлено господство в воздухе"{288}.

Итак, выполнить второе важнейшее условие, необходимое для успеха вторжения, — завоевать господство на море — германское командование летом и осенью 1940 г. не могло.

Что касается следующего условия — обеспечения необходимых транспортных средств десантирования, то здесь картина была такой. Еще 11 июля Редер докладывал Гитлеру: "Имеющиеся транспортные средства крайне недостаточны для осуществления быстрой высадки"{289}. Штаб флота к 25 июля подсчитал, что для операции "Морской лев" потребуется много переправочных средств{290}. Обеспечить необходимое их количество можно лишь путем широкой мобилизации тоннажа из германского народного хозяйства, в частности с Рейна, а также из оккупированных стран — Франции, Бельгии, Голландии{291}. Такая мобилизация наносила тяжелый удар германской экономике, особенно в перевозке угля и руды. Кроме того, для сосредоточения необходимых транспортов и кораблей требовалось не меньше двух месяцев. Лишь в конце сентября 1940 г. немцам удалось подвести необходимый тоннаж{292}. Но тогда уже был почти решен вопрос об отмене десанта.

Следовательно, проблема транспортных средств представляла собой для германского командования также большие трудности.

Нельзя недооценивать того обстоятельства, что британское командование смогло создать довольно быстро хорошо организованную систему обороны, построенную на сочетании действий флота, авиации, эшелонированных позиций на побережье и маневра сухопутных сил{293}.

Английский флот имел в водах метрополии в период предполагаемого вторжения немцев 5 линкоров, 1 авианосец, 11 крейсеров, 80 эсминцев{294}. Кроме того, прибрежные воды, прикрытые плотной зоной минных и иных заграждений, патрулировало и охраняло до 700 малых кораблей. Береговая авиация круглосуточно прикрывала британские воды. Система сухопутной обороны включала ряд мощных оборонительных полос. Армия, приведенная в готовность, насчитывала 39 дивизий, из которых 22 [169] находились на юге страны, и, кроме того, 500-тысячную "гвардию метрополии" (ополчение){295}. Немцы же развертывали для вторжения 16-ю и 9-ю армии в составе 24 дивизий (из них четыре танковые, две моторизованные){296}. Столь сильная и хорошо организованная оборона создавала для наступающего многие и большие трудности.

Наконец, и это необходимо особенно подчеркнуть, английские вооруженные силы были в общем едины в своем стремлении упорно сражаться с агрессором, если тот начнет вторжение. Здесь создавались условия для общенационального сопротивления.

Все эти моменты, рассматриваемые в совокупности, показывают, что операция по вторжению в Англию оказалась для немцев трудным, рискованным делом. И, конечно, не случайно Иодль считал десант в Англии "крайним", "последним" средством и призывал добиться мира с ней политическим путем{297}. Начиная с середины июля к подобной точке зрения присоединяется и командование военно-морских сил. Редер 11 июля заявил Гитлеру: десант — "последнее средство"{298}.

Возможно ли было вторжение в Англию вообще? Очевидно, что при условии полной подготовки и сосредоточения Германией всех возможных сил авиации, флота, армии, транспортного тоннажа, средств обеспечения и т. д. на одном фронте против Англии десант теоретически стал бы возможен, хотя трудности его очевидны. Но главным решением гитлеровской верхушки начиная с лета 1940 г. было нападение на Советский Союз. И одновременно с подготовкой операции "Морской лев" проводилось не только планирование войны против Советского Союза, но и начиналось развертывание вооруженных сил на Востоке. Политически созревшее решение об агрессии против Советского Союза преобладало над неопределенными, полными сомнений и колебаний расчетами относительно десанта в Англию. И очень скоро, в октябре 1940 г., подготовка антисоветской войны окончательно вытеснила все связанное с планом "Зеелёве".

Советский Союз еще задолго до начала Великой Отечественной войны стал решающей силой, оттянувшей на себя мощь гитлеровского вермахта, оказавшей тем самым помощь Англии и национально-освободительному движению в Европе.

IV

Решение Гитлера об агрессии против СССР — не следствие хода борьбы против Англии, а самостоятельный, принципиальной важности шаг. Оно возникло в основе раньше плана "Зеелёве" [170] (директива № 16) и директивы о воздушном наступлении на Англию (директива № 17 от 1 августа). Поэтому не может быть и речи о том, что замысел агрессии против Советского Союза — лишь результат неуспеха в борьбе против Англии, что он возник лишь после того, как англичане "сломали воздушное оружие Гитлера", — именно так утверждают многие историки на Западе.

Это историческое обстоятельство ни в коей мере не умаляет значения вклада английского народа и его армии в борьбу с агрессором летом и осенью 1940 г. Стойкость и мужество британцев, их летчиков, солдат и моряков, всего населения как при угрозе десанта, так и во время воздушного наступления люфтваффе вошли в историю второй мировой войны.

Проведение германскими ВВС самостоятельной стратегической операции против Англии было порождено теми же расчетами — принудить ее к заключению мира и ослабить в военном отношении. Воздушное наступление началось еще в июле и значительно усилилось после упомянутой директивы Гитлера № 17, требовавшей создать предпосылки для окончательного поражения Англии. Поэтому следовало продолжать воздушную и морскую войну более энергично, чем до сих пор. Умами Гитлера, Геринга и ОКВ владел не только расчет все-таки подвести Англию к миру путем военного нажима, но и явное желание продемонстрировать всесокрушающую мощь германского воздушного флота и стремление не выпустить из рук военную инициативу в период, когда новые решения еще только созревали. Немалую роль играли также попытки подорвать английскую экономику путем ударов по судоходству.

С самого начала воздушное наступление проводилось вне связи с планом "Зеелёве", и, следовательно, оно не может рассматриваться как прямая подготовка к вторжению. Вероятнее, что Гитлер все же надеялся после террористических воздушных налетов на Англию услышать ее согласие на мир, а это окончательно развязало бы ему руки против Советского Союза. Именно поэтому, несмотря на требования директивы № 17, первые удары люфтваффе наносились не только против английских ВВС, а распылялись также по другим объектам — портам, побережью и т. д.

Еще на совещании командного состава военно-воздушных сил в Гравенвеге (июль 1940 г.), в ходе которого обсуждался вопрос о подготовке воздушной войны, Геринг защищал ту точку зрения, что господство в воздухе над Англией может быть завоевано в течение 13 дней, так как вполне возможно уничтожить за это время английскую истребительную авиацию в воздухе и на земле. Он считал, что одновременно можно наносить удары и по другим объектам Великобритании.

Настойчивые ходатайства командующих 2-го и 3-го воздушных флотов перед генеральным штабом ВВС прежде всего атаковать только английскую истребительную авиацию на аэродромах, а лишь потом перенести удары на города, порты и промышленные [171] объекты были безрезультатны. Только в конце августа но особой просьбе генерала Остеркампа и начальника штаба ВВС оперативный план был уточнен в том смысле, что главный удар перенесли на подавление английской истребительной авиации на ее базах, на всем пространстве южнее и юго-восточнее Лондона.

Упомянутый план действовал до 5 сентября, но выполнен не был. В этот день программа немецкого воздушного наступления на Англию претерпела новые изменения: отдается приказ о первой ночной атаке на столицу Англии силами одного крупного немецкого боевого соединения. Если в середине сентября после десятидневных ночных атак на Лондон снова был отдан приказ о подавлении военно-воздушных сил Англии на их более отдаленных базах, то это не означало возврата к прежней цели завоевания господства в воздухе, а имело лишь задачу принести облегчение бомбардировочной авиации, находившейся под ударом английских истребителей. В принципе главнокомандование немецких ВВС именно теперь начало проводить в жизнь давно задуманный им план осуществления доктрины Дуэ, согласно которой войну можно выиграть только ударами с воздуха. Галланд следующим образом оценивает это изменение плана: "Военно-воздушные силы отныне сосредоточивались все больше и больше на том, чтобы решить новую стратегическую задачу: разгромить Англию путем тотальной воздушной войны"{299}.

Мотивы подобных планов состоят в следующем. Уже 10 августа Браухич вручил ОКВ докладную записку, в которой он решительно отказался от мысли о вторжении. Это понятно, так как теперь основные усилия направлялись против СССР. Редер со своей стороны, чем дальше, тем больше, убеждался в чрезвычайных трудностях и опасностях, которыми чревата высадка в Англии{300}. Геринг довольно рано понял, что высадки не получится. Поэтому в сентябре он постарался придать воздушной войне другой оборот, а именно тот, который ему всегда казался идеалом: одними только военно-воздушными силами принудить Англию заключить мир{301}.

Теперь ОКВ по настоянию командования ВВС приказало начать против Англии войну на уничтожение ее промышленности, войну, которая, по выражению Вебера, была "просто составной частью оперативного плана нападения с воздуха, если он мог удовлетворить поставленным целям и если проведение его в жизнь могло быть обеспечено тщательной подготовкой"{302}. Но у обоих флотов не было необходимых для нанесения удара по намеченным целям типов бомбардировщиков большого радиуса [172] действия, имеющих надлежащую скорость и грузоподъемность, а также сильного вооружения; кроме того, отсутствовали истребители дальнего действия, которые могли бы сопровождать бомбардировщики на большую глубину. Крупными соединениями невозможно было в течение длительного времени из-за туманов и большой облачности производить успешные атаки по намеченным целям{303}. Поэтому наступление против промышленных объектов в отношении конкретных целей, времени и тактики нанесения ударов часто подвергалось изменениям. Направление главного удара не было четко определено. Так как имелись довольно большие потери в бомбардировщиках во время дневных атак, в особенности в сентябре над Лондоном, то штаб ВВС с целью предотвратить дальнейшие потери распорядился, чтобы не только бомбардировщики, но и двухместные истребители вылетали для атак по британской столице лишь ночью{304}. Начиная с ноября атаки производились только в ночное время.

Частые изменения плана операции, неясно и просто неправильно определенные цели наступления, плохая погода в августе, сентябре и зимой 1940/41 г. немало способствовали тому, что эффективность "тотальной воздушной войны" оставалась низкой, не отвечающей замыслам.

Германские штабы верховного командования и ВВС допустили серьезный просчет в оценке сил и возможностей сопротивления Англии. Прежде всего, они просчитались политически, недооценив твердость английского народа и его решимость сражаться с агрессорами до конца. Кроме того, они ошиблись в определении военного потенциала Великобритании.

Стратегическая операция германских ВВС против Англии, которую германское командование пыталось осуществить в духе предвоенных взглядов о возможности самостоятельного наступления с целью принудить противника к капитуляции, не принесла ожидаемых результатов.

За период от середины августа до конца октября 1940 г. германские военно-воздушные силы потеряли более 1100 самолетов, а британская авиация — вдвое меньше (около 650). С ноября интенсивность налетов резко упала. В начале февраля 1941 г. в ставке Гитлера вынуждены были признать неудачу попыток разрушить английскую промышленность и подорвать моральный дух населения. Новым объектом воздушных атак с февраля по май стали британские порты Портсмут, Саутгемптон, Плимут и др. В то же время периодическим налетам подвергались и промышленные центры. В конце апреля — начале мая 1941 г. Геринг сделал последнюю попытку массированными ударами на Лондон "подорвать волю Англии к сопротивлению". Затем наступление с [173] воздуха прекратилось "из-за того, что основные силы немецкой авиации необходимо было бросить на Россию"{305}.

До осени 1940 г. характерная для корпорации германского генерального штаба переоценка собственных возможностей еще не казалась очевидной, по крайней мере с точки зрения внешнего хода событий. Но как только фашизм принял решение напасть на Советский Союз и начал соответствующую подготовку, которая велась одновременно с "Битвой за Англию", симптомы этой болезни стали проявляться все больше и больше. Политические и военные лидеры германского фашистского империализма теперь готовились, не завершив победой борьбу на Западе, одним ударом решить главные задачи своей геополитической программы на Востоке.

12 октября Гитлер отдал приказ об отмене плана "Морской лев". Еще через два дня он встретился на Бреннерском перевале с Муссолини и изложил партнеру свою оценку военного положения и ближайшие стратегические планы. Его рассуждения представляют интерес в том смысле, что встреча состоялась сразу же после отказа от намерений вторгнуться в Англию, в условиях возрастающей по интенсивности подготовки нападения на Советский Союз.

— Война выиграна, — безапелляционно заявил Гитлер, имея в виду войну против Англии, — доведение ее до полной победы является лишь вопросом времени.

Далее он объяснил причину отказа от вторжения в Англию:

— Решающим фактором при отказе от операции явилась плохая погода. Необходимо было лишь пять хороших дней подряд, но их не наступило.

Полная противоречий характеристика обстановки, данная затем Гитлером, отражала неспособность фашистской стратегии решить задачи борьбы на Западе в условиях, когда главной целью стала война против СССР и когда вермахт уже переориентировался на Восток. Хвастливые, ошибочные оценки общего положения перемежались с примитивными, игнорирующими действительность объяснениями причин отмены десанта в Англию.

Вопрос стоял так: каким образом продолжать войну с Англией, когда фронт уже фактически повернут против СССР и прямое вторжение не состоялось? Гитлер говорил: "Надо найти путь, с помощью которого можно было бы добиться победы над Англией, не прибегая к десанту", Таким путем он стал считать "создание европейской коалиции и "континентального фронта" против Англии". Нужно втянуть в антибританскую борьбу Испанию, возможно петэновский режим, захватить Гибралтар.

Постепенно борьба с Англией переносилась "на периферию". Вопрос о вторжении становился делом неопределенного будущего. Как выразился 13 декабря Гальдер, оно состоится лишь в том [174] случае, "если в Англии возникнут внутренние слабости". Стратегия против Англии, разработанная в декабре, вновь переносит центр усилий на традиционную блокаду, поскольку попытка прямого удара провалилась. Акцент делается теперь на захват Гибралтара, Марокко, Балкан, а затем Восточного Средиземноморья. Бассейн Средиземного моря должен оказаться в руках оси, думали фашистские стратеги, после чего Англия будет отрезана от своих владений, а по ее дальневосточным позициям нанесет удар Япония.

Так все более сложными зигзагами ложилась нить фашистской стратегии после принятия гитлеровцами кардинального решения — развязать войну против СССР. Именно это решение и связанные с ним широкие подготовительные действия германского военного руководства очень быстро стали определять дальнейшее ведение войны агрессорами. Это решение пока еще подспудно, но все более неумолимо влияло на все стратегические планы фашистской Германии, на распределение военных ресурсов, на характер дальнейшего развития ее вооруженных сил.

В Берлине непоколебимо считали, что генеральный путь к завоеванию мирового господства лежит через агрессию против Советского Союза. И если теперь признано, что пора начинать главный акт, т. е. приступить к завоеванию СССР, то можно временно поступиться тем, что отходит на второй план, т. е. войной против Англии. Вместе с тем, оценивая глобальную обстановку, в Берлине понимали, что Советский Союз остается и главным препятствием на пути к реализации планов мирового господства. Наличие Советского Союза с его непрерывно растущей мощью сковывало агрессивные устремления фашизма, не позволяло сейчас пойти на риск вторжения в Англию. Гитлер считал, что, только устранив мощь Советского Союза, он получит свободу действий, победоносно завершит борьбу с Англией и откроет себе путь к дальнейшей серии завоеваний. В противном случае даже успешная высадка на Британские острова не даст ощутимого результата: плодами победы воспользуются другие — Япония и США, которые захватят куски распавшейся Британской империи. После победы над Францией вся гитлеровская политика и стратегия все больше подходила к одному пункту: начать войну против Советского Союза, победить его и создать таким путем главные предпосылки для завоевания мировой гегемонии.

Советский Союз оказал решающее влияние на отмену гитлеровским руководством плана вторжения в Англию. Как мощный бастион мира он сковывал агрессивную внешнюю политику Германии. Он вынудил нацистов, начиная с лета 1940 г., направлять ресурсы на развитие своих вооруженных сил в "сухопутном", а не в "морском" варианте, необходимом для вторжения в Англию и для дальнейшей борьбы с Британской империей. Тем самым он сделал вермахт практически неспособным к проведению сложной операции вторжения и к эффективной борьбе против Англии и [175] США вообще. Следовательно, дело не только в переброске на Восток основных сил армии, потом авиации, сделавшей в конечном итоге невозможным вторжение в Англию в 1940/41 г., но и в постепенной переориентации крупнейших материальных ресурсов, военного производства Германии, структуры вооруженных сил для сухопутной войны — войны против СССР. Это обстоятельство, значение которого в дальнейшем ходе второй мировой войны все более возрастало, вообще сняло всякую угрозу нацистского вторжения в Англию. Нельзя не предположить: если бы основным решением Германии осенью 1940 г. — весной 1941 г. оставалась война против Великобритании, а не против СССР, то германские ресурсы, обращенные только на Запад, могли бы изменить судьбу Англии, стоявшей в 1940 г. в одиночестве.

Но "одиночество" было по меньшей мере относительным. В 1941 г. член британского парламента А. Вудборн заявлял: "Все мы недостаточно отдаем себе отчет в том, что великая мощь России, даже стоявшей вне войны, была свинцовой гирей на ногах Гитлера. Она не позволила ему прыгнуть на нас"{306}. Английский историк Лиддел Гарт признает: "Англию можно было покорить, отрезав ее от снабжения все более эффективной морской и воздушной блокадой. Но пока на сцене оставалась Красная Армия, он (Гитлер. — Д. П.) не осмеливался сосредоточить свои усилия и ресурсы на решении этой задачи"{307}.

Все это вместе взятое определило судьбу расчетов германского военного руководства относительно вторжения в Англию. [176]

Дальше