Короткий рассказ о Первой мировой войне
Вопреки названию речь сейчас пойдет не о событиях августа 1914 г. — событиях, которые предопределили всю историю XX в., — автор искренне признается в том, что пока эта тема ему не по силам.
Обстоятельства, приведшие к началу Первой мировой войны, в общем и целом хорошо известны.
Но мало кто знает, что на переломе двух веков как минимум еще несколько раз могла разразиться большая война великих держав.
Последний такой кризис — Агадирский инцидент 1911 г., когда германская канонерская лодка обстреляла город Агадир во Французском Марокко в ответ на убийство и ограбление нескольких немецких подданных.
Но темой этой главы послужит самый первый из них — Самоанский, произошедший весной 1889 г., — пожалуй, наиболее показательный в смысле непредсказуемости путей истории, когда из-за маленького далекого архипелага могла разразиться война между великими державами.
Итак, архипелаг Самоа, открытый голландцами во второй половине XVII в. Площадь — несколько сот квадратных [433] километров. Гористые острова, окруженные коралловыми рифами, всего две гавани, не слишком удобные и открытые всем ветрам. Стратегическая ценность равна нулю, основные морские пути проходят далеко в стороне, минеральных ресурсов — абсолютно никаких (101, 160).
И вот вокруг этих клочков суши на юге Тихого океана завязался узел упорного и малообъяснимого противостояния между тремя великими империями.
Началось все с того, что со второй половины XIX в. острова оказались в сфере внимания купцов и плантаторов, прежде всего из Англии, США, а позже — и Германии.
Отметим — интерес к этим островам проявляли не правительства этих стран, а европейские авантюристы и торговцы.
Покупая землю в обмен на бросовые товары вроде бус и табака, европейцы разводили бананы, пробовали сажать кофе, но главным образом кокосовую пальму. Дело в том, что на тот период в мире был довольно высок спрос на копру — сушеную мякоть кокоса (предвижу, что многие читатели улыбнулись), которую в большом количестве использовали в мыловаренной промышленности.
Естественно, начали возникать инциденты с местным населением: полинезийцы не очень понимали, почему нельзя сорвать несколько орехов или гроздь бананов. Иногда с бедолагами расправлялись с крайней жестокостью.
Особенно этим отличались немецкие колонисты, хотя англичане и американцы, лицемерно осуждавшие тех, вели себя немногим лучше (101, 160).
Происходили и конфликты между европейцами — из-за наиболее плодородных угодий.
Вместе с торговцами и плантаторами прибыли и миссионеры, распространявшие среди туземцев христианство и одновременно — влияние своих стран (77, 185).
Вскоре на берегах бухты Апиа вырос одноименный европейский городок, разделенный на кварталы, населенные выходцами из трех стран, управлявшихся их консулами. [434]
Через какое-то время первостепенное положение на Самоа заняли немцы, и только тогда Берлин обратил на далекий архипелаг свое — не очень, впрочем, пристальное — внимание.
Встревоженные немецкой активностью, правительства Англии и США предприняли ряд дипломатических демаршей против Берлина. Видимо, причиной стала даже не мысль всенепременно присоединить эти островки на краю света к своим империям, но стремление не допустить, чтобы Германия хоть немного усилилась.
В июне 1887 г. в Париже состоялась конференция трех держав по самоанскому вопросу, окончившаяся ничем.
Затем, после смерти правившего архипелагом короля Малиэтоа, разгорелась борьба за власть среди полинезийцев, чем не замедлили воспользоваться европейцы.
Немцы активно интриговали против англичан, науськивая на них местных вождей.
Но и тех и других внезапно опередили американцы, создав правительство из своих местных сторонников, возглавляемое полковником Стейнбергером. В ответ на это англичане высадили десант с оказавшегося в водах архипелага корвета «Барракуда», разогнали правительство, а полковника арестовали и вывезли на Фиджи. Разразился дипломатический скандал, давший начало активной фазе кризиса.
Англичанам с трудом удалось замять его, отдав командира корвета под суд и отозвав с островов английского консула.
Но конфликт вовсе не был исчерпан.
На острова прибывали военные корабли всех трех стран и транспорты с оружием для враждующих племен.
Обстановка резко обострилась, когда по приказу консула Германии доктора Фридриха Кнаппе немецкий десант при поддержке артиллерии с двух канонерок атаковал лагерь Матаафы — вождя, пользующегося поддержкой англичан, но потерпел поражение, хотя в бою погибло много островитян (77, 184). [435]
После этого, разозленные неудачей, немцы захватили английский транспорт «Ричмонд» с боеприпасами для туземцев и объявили на острове Упрлу военное положение. В ответ англичане и американцы принялись укреплять свои кварталы, готовясь к уличным боям.
Напряженность между гражданами трех держав достигла предела.
В европейских, американских, австралийских газетах появлялись сообщения о приближающейся войне между крупнейшими державами из-за островов, не представляющих ровно никакого интереса ни для Германии, ни для Великобритании, ни для США, где вели дела несколько десятков плантаторов и торговцев. И правительства этих стран ничего не предпринимали для того, чтобы охладить обстановку (77, 184).
К 11 марта 1889 г. на рейде гавани Апиа находились три американских военных корабля во главе с крейсером «Трентон» под командой контр-адмирала Кимберли, три немецких и английский корвет «Каллиопа». У заряженных орудий в полной готовности дежурили расчеты. Европейские кварталы, ощетинившись баррикадами, превратились в настоящие военные лагеря, да к тому же разъяренный Матаафа всерьез готовился к штурму города (101, 161).
Счет времени до начала большой войны, возможно, измерялся даже не сутками, а часами.
Но вот наступило 15 марта. С утра барометр внезапно начал неудержимо падать.
Уже к двум часам дня начался сильный шторм, и гавань — фактически открытый рейд — больше не могла служить убежищем.
Логика и элементарный здравый смысл диктовали — уйти в открытое море, где только и была надежда пережить надвигающийся тайфун.
Но военный психоз уже прочно взял в плен моряков трех стран. Никто не тронулся с места.
К полуночи шторм перешел в настоящий ураган неслыханной силы (позже выяснится, что подобной силы буря последний раз разыгралась два десятка лет назад). [436]
Первой погибла канонерская лодка «Эбер», которую, сорвав с якоря, несколько раз швырнуло на рифы. С нее чудом спаслись лишь четыре матроса и лейтенант.
Затем с якорей была сорвана вторая немецкая канонерка «Ольга», которую шторм поочередно швырнул на американский корвет «Нипсик», тяжело его повредив, затем на «Каллиопу» и, наконец, на «Трентон», после чего выбросил на отмель. За ней последовали «Нипсик» и «Трентон», потом — последний оставшийся немецкий корвет. Удалось уйти только «Каллиопе», которой командовал капитан второго ранга Клейн, весьма опытный моряк.
К счастью, большая часть команд сумела спастись — общее число потерь составило чуть более полутора сотен погибших.
Что показательно — в спасении погибающих приняли активное участие полинезийцы, среди которых было немало солдат армии Матаафы, не делая разницы между англичанами, американцами и немцами (которые их истребляли считанные дни назад) (101, 162).
Нельзя не упомянуть об одном обстоятельстве: в это время года ураганов в тех широтах практически не бывало, последний подобный шторм случился, как уже говорилось, за двадцать лет до того.
Поневоле придут мысли о промысле Божьем!
После урагана страсти почти мгновенно улеглись (так и просится на язык: «унесенные ветром»). И в апреле того же года на конгрессе в Берлине было принято решение поделить злополучные острова между США и Германской империей.
Не слишком ли серьезно утверждение, что ураган этот предотвратил большую войну, то есть помешал Первой мировой войне разразиться на четверть века ранее? Во всяком случае, именно такое мнение было характерно для многих современников — политиков и журналистов да и позднейших историков.
Можно чуть поднапрячь воображение и представить дальнейшее развитие событий, не случись тайфуна. [437]
Или, что более соответствует истине — ведь, как гласит старая русская пословица: «С божьей стихией и царям не совладать», — если бы боевые действия начались раньше 15 марта.
Итак, после нескольких месяцев стремительной эскалации в начале марта 1889 г. на Самоа вспыхивает вооруженный конфликт между европейскими кораблями и отрядами.
В ходе морского боя в бухте Апиа потоплена большая часть противостоящих друг другу эскадр, а одноименный город сожжен артиллерийским огнем с кораблей.
Даже налетевший ураган, уничтоживший все еще не погибшие суда, не охладил воинственный пыл участников.
Уцелевшие моряки с утонувших и выброшенных на берег судов и на суше продолжают войну. Европейцы объединяются с отрядами враждующих племен, и бои с применением артиллерии и огнестрельного оружия охватывают весь архипелаг. Волна грабежей и насилия прокатывается по мирным полинезийским деревням.
Первые же известия обо всем происшедшем повергает население и власти вовлеченных в конфликт стран в ярость и шок. Голос разума заглушается воинственными криками.
После первых же выстрелов, первых убитых, первых потопленных кораблей в действие вступили бы совершенно другие движущие силы и аргументы — ярость и гнев масс, воинственные амбиции генералов (а далеко не все из них были даже просто умными людьми), политические интриги и противоречия...
В конце концов ответственные лица просто могли не понять всей серьезности ситуации.
Ведь и Первую мировую войну начинали как войну «обычную», войну старого доброго XIX в., войну короткую и не особенно кровавую (61, 140).
Предсказать возможные сценарии развития тем сложнее, что в конфликте столкнулись не две, а три антагонистические силы.
Какие бы образовались коалиции и что бы это повлекло за собой — ответить очень трудно. Ведь и в «нашу» Первую [438] мировую, например, Италия, незадолго до того явно склонявшаяся в сторону Тройственного союза, выступила на стороне Антанты.
Наиболее вероятной видится следующая расстановка сил — Англия и США против Второго Германского рейха.
В этом случае события развиваются примерно следующим образом: британские и американские корабли захватывают мелкие немецкие колонии на Тихом океане, в то же время британские колониальные войска начинают успешное наступление против немецких сил в Германской Юго-Восточной Африке (нынешняя Танзания), принадлежащей Берлину с 1884 г.
На этом первый этап войны заканчивается, устанавливается своеобразное равновесие.
Если на море, несомненно, господствуют английский и американский флоты, намного превосходящие германский, то на сухопутье ситуация совершенно иная. И малочисленная английская и столь же немногочисленная американская армии, естественно, не в состоянии сражаться с, пожалуй, сильнейшими на тот момент в Европе (а значит, и в мире) германскими вооруженными силами. К тому же мысль о переброске большого числа американских солдат на Европейский континент встретила бы решительную оппозицию и в тамошнем обществе, и в среде элиты — военной в том числе.
Да и на тот момент вряд ли подобная операция могла бы быть так легко осуществлена на практике. До двух третей торгового флота были все еще парусными, а что такое перевозка солдат в трюмах тихоходных парусников, те же англичане хорошо помнят по Крымской войне.
Положение для противников Берлина осложняется и тем, что отсутствует блокада Германии — как было в реальности в войне 1914–1918 гг., и она имеет возможность получать необходимые сырье и материалы через нейтральную Австрию и Россию сколь угодно долго. Вернее, пока хватит золота в подвалах Берлинского Рейхсбанка. [439]
Единственной возможностью перенести боевые действия к границам Германии является вовлечение в войну Франции, к чему активно стремится прежде всего Лондон. Попытки, по всей вероятности, успешны — Франция объявляет войну Берлину, надеясь взять реванш с помощью англосаксонских держав за поражение 1871 г. и возвратить отторгнутые тогда Эльзас и Лотарингию.
Но Германия без особого труда наносит сокрушительное поражение французской армии, возглавляемой теми же самыми генералами и маршалами вроде Буланже и Мак-Магона, которые «блистательно» проиграли франко-прусскую войну 1870. г. И второй раз за два десятка лет немцы входят в Париж. Впрочем, его судьба могла оказаться куда печальнее, если вспомнить, что во время франко-прусской войны специально для штурма французской столицы было заготовлено почти полмиллиона зажигательных снарядов, а германское духовенство по этому случаю обращалось к кайзеру с настоятельной просьбой стереть с лица земли «Новый Вавилон» (6, 91).
Существовала вероятность и того, что возникла бы совсем другая война — война США против Англии — вместе с Германией или порознь (вполне возможна редкая ситуация — война трех стран друг против друга вне любых союзов — война всех против всех).
В этом случае развитие ситуации еще более осложнилось бы.
В Америке после начала боевых действий на Самоа и столкновения американской эскадры с английскими силами сразу же активизировались бы крайние империалисты — сторонники вооруженной экспансии.
«Мексику завоевать, англичан выгнать, а Россию отбросить на другую сторону Берингова пролива» — лозунг этот, существовавший как политическое кредо весьма влиятельных сил с начала 40-х гг. XIX столетия (43, 27), довольно активно претворялся в жизнь. Во всяком случае, Россию удалось без проблем «освободить» от ее аляскинских владений, а от Мексики отторгнуть почти половину территории. И [440] вот теперь пришел черед осуществить вторую часть этой программы.
Американские войска вторгаются в Канаду, без труда разгромив малочисленные английские гарнизоны. Тем более что у армии вторжения могли найтись многочисленные союзники — прежде всего квебекские французы.
Кроме них, на стороне США могли выступить метисы и некоторые индейские племена западных территорий Канады — ведь всего за два десятка лет до того в тех районах существовало мощное движение за независимость под руководством метиса Луиса Риля (78, 377).
Одновременно североамериканские десантные отряды занимают карибские владения Соединенного королевства — Ямайку, Багамские острова, Британский Гондурас, Малые Антилы, — подняв над ними звездно-полосатые флаги. Эта же участь ждала бы несколько позже Британскую Гвиану.
События мировой войны могли подтолкнуть к активным действиям Японию. На пять лет раньше, чем в нашей истории (1895), японская армия захватывает Тайвань (Формозу), вторгается в Корею, а может быть, и в Китай.
Мишенью японской экспансии могли стать и Филиппины — владения одряхлевшей Испании, — благо великие державы заняты войной и не в силах вмешаться в конфликт.
Не исключено/что за этим последовало бы и вовлечение Японии в войну на стороне одной из коалиций. Скорее всего это была бы Германия, которая вполне могла пообещать Стране восходящего солнца часть английских и французских колоний в Азии — тот же Индокитай.
Какую позицию заняла бы Россия в разразившейся мировой войне?
Вопрос достаточно сложный.
С одной стороны, у власти в Санкт-Петербурге находится Александр III, прозванный Миротворцем. Будучи, несмотря на все недостатки, человеком трезвомыслящим и презрительно относящимся ко всяким «высоким материям» [441] (вроде защиты «европейского мира и равновесия»), вряд ли он так просто дал бы втянуть себя в большую войну непонятно из-за чего. Известно высказывание императора: «Во всем свете у нас есть только два верных союзника — наша армия и флот. Все остальные при первой же возможности сами ополчатся против нас».
На определенном этапе вступления Российской империи в войну, вероятно, обнаружилась бы нехватка собственного «пушечного мяса».
Влезать в большую войну тем более нет резона, что на тот момент русская армия была достаточно слаба.
Ощущался заметный некомплект офицеров и унтер-офицеров. Материальная часть войск тоже уступала снаряжению возможных противников. Армия еще не была полностью перевооружена на новейшие винтовки Бердана, значительная часть войск имела устаревшие винтовки Карле и Кренка с картонным патроном и игольчатым воспламенением (23, т. 2, 190). На вооружении артиллерии состояли устаревшие пушки с клиновыми затворами образца 1867 г., уступавшие европейским в скорострельности и дальнобойности.
Вдобавок начальником Генерального штаба был скудоумный Драгомиров, отрицавший новейшую технику, военную науку и даже необходимость щитов на орудиях.
С другой стороны, Англия на тот момент имела статус «вероятного противника», сохранившийся еще с Крымской войны, и в случае, если бы ее дела пошли неважно, у многих в Петербурге наверняка возник бы соблазн воспользоваться ситуацией.
Тем более как раз незадолго до этого обострились отношения с Англией из-за русского продвижения в Туркестан.
За пять лет до описываемых событий, в 1884 г., произошел серьезный русско-английский конфликт из-за Мервского оазиса.
Можно даже сказать — русско-англо-афганский. Хотя серьезных боевых действий не велось, однако Англия, перед [442] этим дважды (в 1841 и 1879 гг.) воевавшая с Кабулом, вдруг стала на его сторону, требуя некоего «третейского» (т.е. своего) разбирательства и даже угрожая войной (23, т. 2, 301).
Кроме того, имелось еще одно обстоятельство. Хотя времена тесного союза с Германией (1863–1875) давно закончились и наметилось сближение с Парижем, но симпатии высшего света были на ее стороне, а не на французской. Опять-таки причин этому немало — тут и упоминавшаяся Крымская война, и то, что именно с Францией и Англией у России были сильные трения по поводу польского восстания 1863 г. Ведь, по воспоминаниям военного министра Российской империи Д. Милютина, тогда в английских и французских газетах «писали... о восстановлении Польши по Смоленск... и даже... превращении России в государство, подобное Китаю...» Более того, есть сведения, что подобные идеи даже втайне обсуждались политиками обеих стран (43, 81).
От Индии русские войска отделяло 150 миль афганских гор, и вполне возможно, соблазн повторить то, что собирался сделать Павел I с помощью казаков Платова, и нанести воистину смертельный удар по британскому могуществу, мог бы оказаться сильнее всех прочих соображений и доводов разума (23, т. 2, 302).
Хотя в Индии на тот момент было более 200 тысяч войск, но на девять десятых то были местные уроженцы, и как знать, как бы они себя повели в случае чего.
А надо еще учитывать памятное всем восстание сипаев 1857 г. Англичане и в самом деле боялись подобного оборота событий, хотя численность войск в Туркестане была немногим более двадцати батальонов.
Случись война, скорее всего русская экспедиционная армия погибла бы еще в Афганистане. В лучшем случае отступила бы от перевалов Гиндукуша с огромными потерями. Но ситуация резко изменилась, если бы афганцы стали на сторону России, против нелюбимых им бриттов, с которыми, как уже говорилось, у них были две тяжелые и кровопролитные [443] войны, последняя из которых закончилась заключением кабального мира.
Вряд ли у англичан нашлось бы достаточно сил, чтобы противостоять совместной афгано-русской армии и вообще вести против России полномасштабную войну. Кроме разве что обстрелов и разрушений русских прибрежных городов британскими кораблями, как это происходило в Крымскую войну.
Поскольку отношения с США были как раз не столь плохи — Россия не так давно оказала активную помощь Вашингтону в период Гражданской войны между Севером и Югом (главным образом в противовес Англии, негласно поддерживавшей конфедератов), могло случиться и так, что, объявив войну Англии, Россия при этом и не оказалась бы в состоянии войны с Америкой. По крайней мере на начальном этапе.
Что же касается дальнейшего, тот тут автор вынужден сдержать полет фантазии — просто нет возможности что-то внятно предположить.
С течением времени в круговерти разгоревшейся мировой войны могло произойти все, что угодно. Вчерашние союзники оказались бы непримиримыми врагами; заключались и расторгались эфемерные военные союзы; солдаты, еще вчера сражавшиеся в одном строю, завтра стреляли бы друг в друга...
Быть может, американские броненосцы обстреливали бы Владивосток и Петропавловск-Камчатский, русские и британские корабли бороздили бы океаны под единым командованием, а немецкие и французские солдаты, сражаясь плечом к плечу, сбрасывали бы в море английские десанты.
Наверняка широкое боевое применение получил бы пулемет, незадолго до войны (в 1883-м) изобретенный американцем Хайремом Максимом, приводя в глубочайший ужас участников боев; и весьма возможно — на крепости и города обрушились бы бомбы с тоже совсем недавно изобретенных дирижаблей. [444]
Тяготы многолетней войны могли с высокой вероятностью спровоцировать революционные взрывы в странах-участницах — как франко-прусская война породила Парижскую коммуну за восемнадцать лет до того, и «наша» Первая мировая менее чем через три десятка лет вызвала к жизни целый букет революций и смут.
И после этой кровопролитнейшей, продлившейся не один год бойни, уложившей в землю не один миллион человек, превратившей в руины и пепел цветущие прежде города и земли, наступил бы долгожданный мир... чреватый новой войной, подобно Версальскому миру 1919 г.
И быть может, человечеству суждено было бы пережить не две, а три (если не больше) мировые войны.
Имена германского консула Кнаппе, полинезийского короля Матаафы, адмирала Кимберли и капитана Клейна вошли бы в историю и попали бы в школьные учебники, как попали туда имена Гаврилы Принципа и эрцгерцога Франца-Фердинанда. А название крошечного городишки Апиа (от которого скорее всего не осталось бы даже развалин) произносилось бы с тем же чувством, что в реальной истории — Сараево.
И будущие поколения точно так же не понимали бы, из-за чего возникла большая война, унесшая миллионы жизней, — неужели эти крошечные островки на краю света стоили того? И так же исписывались бы тома, чтобы вскрыть подлинные причины войны, которые были бы отысканы в реальных экономических, политических, территориальных противоречиях.
И высокомудрые ученые доказывали бы — и доказали бы — неизбежность именно этой войны и именно в тот момент.
И гуляла бы из книги в книгу фраза вроде: «Если бы самоанского кризиса не было, его бы выдумали» (как говорили и писали о сараевских событиях). И потомки, вероятно, сочли бы именно этот путь развития — путь, порожденный этой войной и ее последствиями, которые даже приблизительно просчитать невозможно, — неизбежным и единственно мыслимым.