XXI. Агония (1–5 октября)

В течение немногих дней, прошедших после Мюнхена, Чехословакия из независимого и самостоятельного государства превратилась в вассальное образование, которое быстро приспосабливало свою внутреннюю структуру к требованиям и желаниям нацистской Германии. В короткий срок был ликвидирован внешнеполитический курс, которым чехословацкая политика следовала целых двадцать лет существования буржуазно-демократической республики. И во внутренней политике создавались условия для реализации устремлений правого крыла буржуазии. Весь этот процесс ускорялся непрерывным вмешательством и угрозами со стороны нацистской Германии, которая не слишком скрывала свою цель добиться полного раздробления чехословацкого государства на составные части. Чехословакия была оставлена на произвол судьбы Францией и Англией, и уже в первые дни октября стало ясно, что содержавшаяся в мюнхенском договоре декларация о гарантиях не имеет никакого политического значения и даже не является поддержкой чисто морального характера.

Прежде чем, согласно мюнхенскому договору, Германией была начата оккупация четырех пограничных зон, бековская Польша ультимативно потребовала удовлетворения своих территориальных претензий. В такого рода действиях она опиралась на согласие нацистской Германии, тем более что само чехословацкое правительство сообщило Москве, что оно уже не нуждается в дальнейшем в поддержке Советского Союза, когда речь идет о взаимоотношениях с Беком. Франция и Англия советовали Э. Бенешу, чтобы чехословацкое правительство приняло ультиматум Ю. Бека еще до истечения его срока, то есть до 12 часов 1 октября{867}. Э. Бенеш принял этот совет, за что Ж. Боннэ выразил ему исключительную признательность. Разумеется, такой образ действий со стороны Э. Бенеша был абсолютно недальновидным, ибо для Ю. Бека речь шла не столько о Тешинской области, сколько об отделении всей восточной половины республики. Закарпатская Украина должна была быть аннексирована Венгрией, а Словакия — попасть под протекторат Польши или Венгрии. Э. Рыдз-Смиглы, о котором М. Гамелен в Лондоне заявлял, будто тот дал ему честное слово, что польская армия никогда не нападет на Чехословакию, убеждал ныне лондонского посла Кеннарда, что такое расчленение Чехословакии на составные части является неизбежным, [343] коль скоро должен быть создан надежный барьер против СССР{868}. После передачи Тешинской области подстрекательская кампания бековской Польши против Чехословакии продолжалась в такой активной форме, что К. Крофта обратился в Париж и Лондон с просьбой, чтобы оба правительства сдержали свое обещание гарантий, данное ими в Мюнхене{869}. Сомнения в реальности этих обещаний возникли уже 1 октября, когда Э. Бенеш апеллировал к посланникам Франции и Англии, чтобы те приняли в Варшаве меры против вымогательств Ю. Бека. Э. Бенеш сказал тогда французскому посланнику: «Французское и английское правительства обещали нам в Мюнхене гарантии. Будут ли эти гарантии применены против Польши и каким образом? Выполнят ли великие державы то, что подписали?» Подобный вопрос был задан и Б. Ньютону: «Когда мы приняли мюнхенское соглашение, мы считали, что нам были даны гарантии. Какова будет позиция Лондона, если Польша на нас нападет и мы будем вынуждены защищаться с оружием в руках?» Фальшивость обещанных гарантий уже на другой день после мюнхенской конференции настолько была очевидна, что Э. Бенеш осмелился заявить обоим западным посланникам такое, на что он не находил смелости за все время сентябрьского кризиса: «Предупреждаем, что мы имеем возможность обратиться к Лиге наций и мы полны решимости сделать это... Я не знаю, как поступит Россия, но из этого может произойти ужасная вещь. Наше государство будет требовать выполнения всех международных обязательств»{870}. Это напоминание об обещанных гарантиях имело единственный результат: был оказан нажим на Прагу, чтобы она уступила и приняла ультиматум Ю. Бека.

1 октября началась эвакуация и оккупация пограничных районов Чехословакии. Армия воспринимала все это с возмущением и отдельными проявлениями протеста. Было немало случаев самоубийств среди младших офицеров. Однако мощная патриотическая сила в армии пропадала без пользы.

Уже 1 октября между политическими партиями правительственной коалиции начались споры о составе будущего правительства. Левое крыло коалиции предлагало, чтобы правительство генерала Сыровы было реорганизовано на основе представительства в нем политических партий, причем отмечалась необходимость кадровых замен в министерстве иностранных дел. Социал-демократы даже предлагали, чтобы в Берлин была послана особая делегация для ведения переговоров о «вечной дружбе». Однако правое крыло коалиции отвергло подобные предложения. Оно было убеждено, что время работает на них и нет необходимости торопиться{871}. Сохранение кабинета генерала Сыровы обосновывалось необходимостью полностью осуществить мюнхенское соглашение{872}. [344]

В то время как входящих в правительство социалистов одолевала забота, как бы не «выпасть» из правительственной коалиции, представители различных оппозиционных течений на совместной встрече с несколькими генералами еще 2 октября обсуждали вопрос о новом нажиме на Э. Бенеша и возможности создания правительства защиты республики, а также о различных внешнеполитических акциях. В конечном счете все эти попытки остались тщетными из-за отсутствия единства и нерешительности либеральных политиков и генералов. Большинство входивших в правительственную коалицию политиков примирилось с неизбежностью капитуляции еще до того, как состоялась мюнхенская конференция. Среди армейского командования также не было единства, начальник генерального штаба генерал Л. Крейчи и председатель правительства генерал Я. Сыровы приняли и отстаивали Мюнхен. Любое правительство, пусть даже и неконституционное, едва ли могло строить иллюзии относительно массовой поддержки, если бы оно выступило против Э. Бенеша. А с другой стороны, ни одно правительство не могло быть назначено иначе, кроме как президентом республики. В критические моменты сентябрьского кризиса Э. Бенеш сам выступил решительным сторонником капитуляции. А без его согласия как президента не могло возникнуть никакое правительство защиты республики.

Один из участников этих безуспешных и запоздалых попыток защитить республику написал в своих воспоминаниях следующее: «Дело осложнилось, когда многие из тех, кто еще 2 октября был готов взять на себя ответственность, отпали один за другим. Большинство генералов были против союза с СССР, меньшинство было индифферентным и выражало готовность присоединиться лишь в том случае, если акция удастся. Президент республики мог, конечно, распустить правительство генерала Сыровы, назначить новое правительство и таким образом легализовать неконституционное движение сопротивления... Советские политические круги были обеспокоены нашей постоянной нерешительностью. Некоторые чехословацкие генералы хотя и утверждали позднее, что они были полны решимости присоединиться к любому правительству, выступающему за войну, однако они не сказали этого своевременно... Армейское командование не имело достаточно воли и силы взять на себя ответственность и действенно выступить на передний план, оно хранило формальное пассивное повиновение»{873}.

Растерянность, колебания и нерешительность военно-политического руководства не давали возможность что-либо спасти. К. Крофта не скрывал от С. С. Александровского, что Чехословакия превращается в фикцию, правительство утрачивает свое значение, у него уже нет собственной политической линии. Недалек момент, когда Чехословакия станет лишь привеском гитлеровской [345] Германии, ибо в Мюнхене было принято решение об изменении всей внутренней чехословацкой политики. Во внешнеполитическом отношении республика будет нейтрализована и окажется под покровительством четырех держав, которым нельзя доверять{874}. Донесение советского полпреда в Москву охарактеризовало эти перемены следующими словами: «Ныне правительство уже само выполняет приговор западных держав... Вчера правительство еще верило в самого себя, но сегодня у него руки настолько опустились, что если бы какая-нибудь иностранная держава захотела потребовать территорию...»{875}

Стремительный упадок авторитета чиновничьего кабинета создавал возможность для его замены или существенной реорганизации. Однако в каком направлении будет происходить эта замена? Германское посольство 3 октября отправило в Берлин сообщение, которое, очевидно, опиралось на информацию, исходившую из правых кругов: «Сегодня, 3 октября, ожидается реорганизация правительства... Чехословацкому народу удалось преодолеть демократический режим. Призывают к твердому руководству»{876}.

Глашатаем создания правительства сильной руки стал генерал Л. Крейчи. На заседании Политического комитета, состоявшемся 3 октября в 11 часов 45 минут, можно было слышать такие его высказывания: «Необходимо реконструировать государство на иной основе. Последнее правительство является жульничеством. В политические партии не верится. Готовятся бунты и демонстрации. Призывают к правительству сильной руки. Бенеш, а также и политические партии потеряли авторитет в армии. Мы не хотим в это вмешиваться с помощью насилия. Хотим сохранить конституционный путь. У меня в руках целая армия, я мог бы делать, что хочу. Я прошу создания нового правительства, без политических партий, без парламента... Президент — за правительство политических партий, армия — против. Президент не знает о моем требовании. Я хочу авторитарное правительство в противовес правительству политических партий».

Социал-демократы также высказались за правительство сильной руки, однако они не поддерживали требование, чтобы политические партии были отстранены от решения. Вскоре оказалось, что требование генерала Крейчи следует понимать таким образом, что для него речь шла прежде всего об отстранении входивших в правительство социалистов. Л. Крейчи перечислил своих кандидатов в состав будущего правительства, и оказалось, что речь идет не о беспартийных лицах, а в первую очередь о крайне правых. Назывались такие имена, как генерал К. Гусарек, Г. Масаржик, Я. Черны, И. Калфус, Т. Батя, В. Шадек, О. Крулиш-Ранда, генералы Виест и Ингр, В. Файнор, [346] Кочвара, Ф. Дурчанский, Я. Паулини-Тот, И. Карваш, П. Затько, М. Бела. Позднее трое из них стали членами правительства Гахи в протекторате, трое — членами правительства Тисо в Словакии, трое были членами так называемого лондонского правительства и его органов. Из левого крыла коалиционного лагеря никто не был назван. Л. Крейчи требовал, чтобы Политический комитет представил Э. Бенешу проект о назначении правительства сильной руки, то есть крайне правого правительства. Это правительство, хотя и названное «временным», должно было просуществовать несколько лет{877}.

Еще в тот же день генералы Л. Крейчи, К. Гусарек и полковник Эмануэль Моравец посетили президента Э. Бенеша и потребовали, чтобы тот подал в отставку, потому что этого желает Германия. Вечером у Э. Бенеша собрался Политический комитет и отклонил требование генералов о создании правительства сильной руки{878}. Показательно, что на другой день в газете «Лидове новины» появилась статья Я. Странского, который ратовал за военное правительство сильной руки, за сотрудничество с Германией и отвергал прежнюю линию чехословацкой внешней политики.

Эта первая атака показывала, что дни, а лучше сказать, часы левого крыла коалиции сочтены. Э. Бенеша уже ничто не могло спасти. В британском парламенте Э. Галифакс, правда, выразил Э. Бенешу благодарность за содействие, оказанное им политике «умиротворения», однако его не могло уже спасти даже обещание английского займа, который должен был стать неким пластырем на экономические прорехи, вызванные вооружением, мобилизацией и оккупацией пограничных районов. Финансовая помощь должна была поддержать денежный курс, облегчить переселение значительного количества чешского населения из пограничных районов, реорганизацию транспорта, промышленного производства и т. д. Несмотря на многословные обещания, дело завершилось в конце концов скромным подаянием, которое не имело для Чехословакии экономического значения.

Главный нажим на Чехословакию оказывала Германия. Ее армия вторглась в Чехословакию, не имея заранее установленной линии, на которой она должна была бы остановиться. Так называемую пятую зону должна была определить международная комиссия в Берлине, составленная из посланников четырех держав. Уже 2 октября Гитлер принял членов этой комиссии и авторитетно заявил, что линия пятой зоны должна совпасть с линией границы, указанной в его меморандуме{879}. Было очевидно, что Германия просто-напросто диктует границу, демонстративно игнорируя существующие национальные отношения. В конце концов Германия с помощью международной комиссии получила гораздо больше, чем требовал Гитлер в Годесберге. [347]

К 10 октября была оккупирована территория площадью 28 679 кв. км, где проживало 3,59 млн. человек, из них 727 тыс, чехов.

Точно так же как во время сентябрьского кризиса, Н. Гендерсон и ныне, в международной комиссии, являлся наилучшим защитником требований нацистов{880}. Мюнхенское соглашение с первого дня своего существования систематически нарушалось, и такого рода нарушениями явились ультиматум Ю. Бека от 30 сентября, диктат Гитлера по вопросу пятой зоны оккупации и последующий венский арбитраж, отказ Гитлера от гарантий и, наконец, нацистская оккупация остатков Чехословакии в марте 1939 г. Ни одно из государств, подписавших это соглашение, не протестовало против его нарушений. Наоборот, поведение А. Франсуа-Понсе и Н. Гендерсона в международной комиссии было настолько ошеломляющим, что создавалось впечатление, будто для Франции и Англии, собственно говоря, мюнхенского соглашения никогда не существовало. Я. Масарик обратился в британский Форин оффис с запросом, как следует истолковывать положение мюнхенского соглашения, которое возлагает на Чехословакию обязанность освободить отбывающих заключение нацистов. Означало ли это, что также будут освобождены сотни чехов, которые были увезены в Германию в качестве заложников?{881} На подобные вопросы британская дипломатия отвечала, что с ними следует обращаться к международной комиссии в Берлине. Я. Масарик и Э. Бенеш напрасно и безрезультатно пытались получить британскую поддержку в этой международной комиссии. Без всякого успеха они требовали, чтобы определение линии пятой зоны учитывало экономические и транспортные интересы страны. Напрасно они просили, чтобы национальные отношения не оценивались по результатам переписи 1910 г. Б. Ньютон на все это давал стереотипный ответ, что было бы очень трудно снова возвращаться к мюнхенским решениям{882}. Вместо того чтобы поддержать чехословацкую позицию в международной комиссии, Н. Гендерсон расточал советы, чтобы Чехословакия как можно скорее подчинилась Германии: «Мы должны привлечь немцев заверением, что будем проводить политику нейтралитета и будем дружески относиться к Германии, тогда Германия якобы будет великодушной». Одновременно этот адвокат нацистов давал понять, что в Праге необходимо произвести изменения в правящих кругах, ибо только уход представителей прежнего курса способен повлечь за собой изменение позиций германской делегации в международной комиссии{883}.

Германская пропаганда не прекращала своих вульгарных нападок на Чехословакию, выражая таким образом недовольство Гитлера доживающим в Праге политическим курсом. Обращение Э. Бенеша к Лондону, чтобы британское правительство [348] приняло меры против враждебной чехам нацистской кампании, являлось лишь свидетельством принципиального непонимания целей политики Н. Чемберлена{884}. Если Гитлер проявлял враждебность, то Лондон отвечал на это демонстративным безразличием. Из всего этого в Праге сделали заключение, что нужно быстро сменить правительство и президента.

Вырисовывались три тенденции реорганизации правительства генерала Сыровы. Поддерживавшие правительство социалисты и лидовцы стремились к созданию политического, коалиционного кабинета министров из новых лиц. Аграрии и их сторонники желали создания правительства твердой руки, которое полностью подчинилось бы Германии и запретило все революционные организации во главе с КПЧ. Третье направление составляла партия Глинки, воспользовавшаяся ослаблением республики для реализации своей собственной программы{885}. Программа Коммунистической партии в то время заключалась в поддержке любого правительства, готового защитить и сохранить республику и ее прежнюю политическую структуру. Партия была готова в союзе с социалистами поддержать создание общего фронта, отстаивающего республику и демократические права, в противовес аграриям и их союзникам. Это соответствовало политической линии Коминтерна, призывавшего рабочий класс к сплочению, являвшемуся необходимым условием «для упрочения народного фронта против капитулянтов, против внутренней реакции и агентуры Гитлера, против фашистских захватчиков, которые вторглись в живой организм страны, для обеспечения народного характера армии и демократического устройства республики»{886}. По вопросу реконструкции правительства КПЧ защищала мнение, что в правительство должны войти представители армии и политических партий, не отягощенные ответственностью за последние страшные недели{887}.

Поскольку испытанным политическим методом правительственной коалиции всегда был компромисс, то в конце концов кабинет генерала Сыровы был реорганизован путем лишь незначительных изменений. От имени Политического комитета Я. Шрамек взял с генералов Я. Сыровы и Л. Крейчи обещание, что они не предпримут ничего неконституционного. В уплату за это коалиционные партии обещали поддерживать новое правительство{888}. Потом Э. Бенеш распустил Политический комитет, место которого заняли председатели коалиционных партий{889}. В последний момент он сделал попытку, чтобы представителю партии национальных социалистов была поручена функция заместителя председателя правительства. Это было отвергнуто, а правый блок интерпретировал это как последнюю, безуспешную попытку Э. Бенеша повлиять на состав правительства{890}. Новый кабинет генерала Сыровы представлял [349] собой правительство, осуществившее ограничение роли политических партий и парламента, что было основной идеей генерала Л. Крейчи.

Политический тон и лицо нового правительства определяли в первую очередь крайне правые аграрии: министр иностранных дел Ф. Хвалковский и Л. Фейерабенд. Когда-то Ф. Хвалковский был секретарем А. Швеглы, а на пост министра был предложен М. Годжей. Он был известен как поклонник фашистских систем. Инструкции Э. Бенеша, посланные Ф. Хвалковскому в Рим, говорили о необходимости нового отношения к Германии, Италии и другим соседям{891}. Ф. Хвалковский истолковал это как поворот на 180 градусов. Вместе с Ш. Осуским и сенатором Матоушеком Ф. Хвалковский стал вдохновителем публичной кампании, критикующей политику Э. Бенеша справа; это было повторение старых попреков К. Крамаржа, что Чехословакия восстановила против себя Б. Муссолини и Ю. Бека. В политическом отношении эта критика была глупой и примитивной.

«Изменения можно наблюдать повсюду, каждый спешит облечься в другую одежду, лидеры партий, руководители газет предлагали свои услуги новому правительству... У широких слоев народа иные представления о правительстве, чем у Гитлера, однако и они ищут новых людей, не скомпрометированных капитуляцией, нового утверждения демократии, новых борцов с фашизмом». Так советское полпредство в Праге характеризовало политические перемены в первые дни октября{892}. В реорганизации кабинета генерала Сыровы значительную роль сыграло также влияние Англии, которая умышленно выдвигала аграриев на передний план. Советская печать критиковала этот курс английской политики, поддерживавшей реакционный поворот Чехословакии в сторону Германии и ликвидации коммунистической партии{893}.

В представлении британских политиков вассализация Центральной и Юго-Восточной Европы обязательно подразумевала безоговорочное признание правительствами малых государств гегемонии нацистской Германии. Поэтому предатели из среды лидеров аграрной партии Чехословакии уже в течение ряда лет были фаворитами английской политики.

Правый лагерь использовал мюнхенский крах республики, чтобы пробраться к власти. Составной частью этого лагеря стала партия Глинки. В последние дни сентября она, пользуясь поддержкой чешских правых, заигрывала с Ю. Беком, М. Хорти, Гитлером. В начале октября Александр Мах, побуждаемый немцами, издал декларацию о так называемом словацком государстве, которую цензура конфисковала. Между Й. Тисо и германским консулом Друффелем также шли переговоры об отторжении Словакии{894}. [350]

2 октября Й. Тисо опубликовал заявление, в котором говорилось, что исчерпаны все возможности соглашения с чехами и исполнительный комитет партии Глинки потребовал принятия решения о своих дальнейших действиях{895}. На другой день М. Чернак вручил Э. Бенешу ультиматум, требуя, чтобы власть в Словакии была передана в руки партии Глинки. В знак протеста против нерешительности правительства в отношении этого требования он подал в отставку{896}. Переговоры с представителями партии Глинки вел в Тренчанске-Теплице М. Годжа. В дни борьбы за сохранение республики и демократических прав народа, за будущую линию внутренней и внешней политики людовцы активно поддерживали правый лагерь. Нацистская печать получила указание благожелательно писать о сепаратистских требованиях людовцев и аналогичных националистических группировок в Закарпатской Украине{897}.

Венгрия добилась согласия пражского правительства на переговоры о пересмотре границ, однако в своем стремлении снова овладеть всей территорией Словакии и Закарпатской Украины она не получила поддержки в Италии. Последняя изменила свою первоначальную позицию, подчинившись требованиям нацистской Германии{898}. Ю. Бек и М. Хорти, прилагавшие с помощью своих агентов усилия к расчленению Чехословакии, вынуждены были спасовать перед более сильным конкурентом — нацистской Германией. Хотя консул Друффель еще посылал из Братиславы предложения, чтобы в Словакии было установлено некое германо-польско-венгерское совместное господство, однако в германском министерстве иностранных дел уже 5 октября был составлен меморандум, из которого вытекало, что наиболее выгодно для Германии создание вассальной Словакии. Она не представляла бы для Германии никакого противодействия на Востоке и, как слабый государственный организм, скорее всего, соответствовала бы германским интересам проникновения в Восточную Европу{899}. Цели, которые Германия преследовала в Словакии, отнюдь не скрывались венским радио{900}.

5 октября, одновременно с реорганизацией кабинета генерала Сыровы, было достигнуто соглашение между централистами и партией Глинки об автономистской программе. На другой день последовало соглашение о представительстве партии Глинки в пражском правительстве и о реализации автономистской программы. На митинге в Жилине партия Глинки вместе с централистами приняла манифест, в котором подчеркивалось «особое место Словакии в борьбе против марксизма». Три дня спустя в Словакии была запрещена деятельность КПЧ и началось преследование партийных кадров. Чешские правые приступили к осуществлению подобных мероприятий немного позже. Политический план крайне правых, переданный с Ренсименом [351] в Лондон 16 сентября, считал запрещение Коммунистической партии Чехословакии одним из условий соглашения с Германией; он мог осуществиться только после мюнхенского разгрома республики.

Наступление крайне правых выдвинуло на первый план также вопрос об изменении функций президента республики. С одной стороны, нажим шел из Берлина, где Гитлер давал понять, что он готов пойти навстречу желаниям правого блока, при условии, что в Праге исчезнут из политической жизни все те, кто осмелился выступать против Германии. Его пожелания передавали в Прагу главным образом генерал К. Гусарек, министр Г. Вавречка и банкир Я. Прейсс. С другой стороны, в самой Чехословакии к тому, чтобы Э. Бенеш ушел в отставку, прилагали силы М. Годжа, Ф. Ежек и представители живностенской партии, короче говоря, весь правый блок. Совершенно естественно, что Б. Ньютон был хорошо осведомлен об этой активности{901}. В ночь на 5 октября на отставке президента настаивали К. Гусарек и Г. Вавречка; Э. Бенеш колебался. Представители КПЧ пытались на него воздействовать, чтобы он не уступал нажиму правого блока. Однако на Э. Бенеша, видимо, повлияло то обстоятельство, что французский парламент ратифицировал мюнхенское соглашение. Э. Даладье требовал предоставления полномочий для борьбы против левых сил. Развитие событий в Праге и в Париже шло одним и тем же путем. Утром 5 октября Э. Бенеш был готов сложить с себя полномочия президента. И когда к нему прибыли генералы Я. Сыровы, Л. Крейчи и К. Гусарек, чтобы снова на этом настаивать, Э. Бенеш дал обещание подать в отставку. Однако Л. Крейчи требовал, чтобы это было сделано немедленно. В течение первой половины дня он настаивал на этом еще трижды — по телефону. В записях Э. Бенеша об этом говорится следующее: «Он уже был невежлив, если не неприличен. Я прервал разговор с ним и сказал, чтобы он не вмешивался не в свое дело, что все будет выполнено в свое время и так, как я заявил утром»{902}.

Прошение об отставке было адресовано генералу Я. Сыровы{903}. Вначале Э. Бенеш упоминает о «недавних событиях, слишком печальных для нас». Потом продолжает: «Во всем этом я принимал настолько большое участие, что не могу не размышлять над тем, что я, как президент республики, должен делать в новых условиях. Я был избран при совсем других обстоятельствах и при совершенно иных условиях и не могу сегодня не считаться с этим. Положение настолько изменилось, что моя личность, как личность политического деятеля, могла бы, возможно, стать препятствием развитию, к которому ныне должно приспосабливаться наше государство, особенно с международной точки зрения, исходя из потребности быстро [352] обеспечить спокойствие внутри нашей страны и наладить хорошие отношения и сотрудничество с соседями... Я просто хочу облегчить дальнейшее здоровое развитие государства и нации во внутриполитическом и внешнеполитическом отношении».

В циркулярной депеше дипломатическим представительствам разъяснялось, что отставка президента произошла ввиду того, что Запад покинул Чехословакию, а Германия требовала этой уступки: «Отставка президента могла бы стать предостерегающим знаком западным державам, которые своим непониманием создавшейся обстановки решились сами осуществлять программу Гитлера в отношении Чехословацкой республики. Это удалось им до такой степени, что в экономическом отношении они бросили Чехословацкую республику в подчинение Германии. Дальнейшее развитие трудно предсказать... Однако отставка президента означает уступку Германии, которая непременно продолжала бы разрушать и нападать, если бы эта жертва не была принесена»{904}. Автором этой депеши был сам Э. Бенеш. Этим он хотел еще раз обратиться к западным державам, чтобы они выступили на стороне Чехословакии, прежде всего в международной комиссии в Берлине. Но как показало последующее развитие событий, и этот последний призыв Бенеша остался безответным. Если кто-нибудь ожидал, что после его отставки нацистская Германия будет более милосердной по отношению к поверженной Чехословакии, то тот питал ложные иллюзии. Нацистское руководство понимало только одно — сильные удары решительного антифашистского отпора. Всякий признак готовности к соглашению Гитлер считал слабостью и стимулом для своей новой агрессивной акции. Германские дипломатические документы и указания, которые Геббельс давал печати, показывали, что отставка Э. Бенеша не оказала никакого влияния на германское отношение к Чехословакии.

Бенеш стал жертвой своей собственной политики. Он упорно отговаривал входивших в правительство социалистов от политики народного фронта и тем самым спас правый блок, который в конце концов добился его свержения. В заключительной циркулярной депеше Э. Бенеш должен был откровенно признать историческую неудачу своей политической ориентации на западные державы. Если искать ответа на вопрос, почему позднее, во время войны, Э. Бенеш изменил свое отношение к КПЧ, к Советскому Союзу, хотя при этом и оставался представителем своего класса, то следует возвратиться к его политическому крушению в 1938 г. Во всяком случае, нельзя понять развития Чехословакии после 1945 г. без глубокого понимания всего того, что было связано с временным прекращением существования чехословацкого государства в 1938 г. [353]

Если Э. Бенеш и правительство генерала Сыровы полагали, что делегация нацистов в международной комиссии уменьшит свои требования, то они ошибались. Предметом переговоров в эти дни был вопрос о демаркационной линии, на которой должно было остановиться продвижение германских дивизий. Э. Вейцзекер настаивал на том, чтобы за основу определения национальной границы были взяты статистические данные 1910 г. Н. Гендерсон в своей корреспонденции признает, что эти статистические данные являются unfair{905}, однако он принял германскую точку зрения. Французы первоначально дали А. Франсуа-Понсе указание защищать принцип, что под «преимущественно немецкой территорией» понимаются такие районы, в которых живет более 66% немцев. Однако англичане настаивали на принципе 51%, так как это было обещано Гитлеру. Наконец уступил и Э. Даладье, и А. Франсуа-Понсе получил инструкцию вместе с Н. Гендерсоном защищать принцип 51% немецкого большинства и оценивать национальные отношения по состоянию на 1918 г.{906} Вопреки этим инструкциям в конце концов оба посла согласились с тем, чтобы комиссия решила вопрос о демаркационной линии на основе переписи 1910 г., а для определения «преимущественно немецких областей» был принят принцип 50%. Н. Гендерсон цинично замечал по этому поводу, что поступили так, как будто мюнхенское соглашение предстояло аннулировать. Если бы чехи не признали этого решения, тогда оно было бы им навязано «высшей властью». Если бы в знак протеста они покинули комиссию, то это решение было бы осуществлено без их согласия{907}.

В личном письме к Э. Галифаксу Н. Гендерсон охарактеризовал это решение как самое лучшее, какое могло быть принято. Его идея якобы совершенно проста: чехи должны были заявить немцам, что они оставляют курс Э. Бенеша и желают жить в мире с немцами и в политическом, и в экономическом отношении. Они должны были бы договориться обо всех спорных вопросах между собой сами, без комиссии. Он говорил об этом с Г. Герингом и устроил так, что Г. Геринг принял по этому делу посланника В. Мастного. Когда в конце сентября война казалась Н. Гендерсону неотвратимой, он утешал себя только двумя мыслями: что война избавила бы Германию от Гитлера и его режима и что он, как посол Англии, покинул бы Берлин. «Но мы спасли мир, а тем самым и Гитлера», — говорит дословно Н. Гендерсон. И вопреки этому успеху немцы как нация будто бы не признательны Гитлеру, а напротив, с глубокими опасениями следят за этим человеком, который привел их на грань войны и который может сделать это снова{908}. [354]

Н. Гендерсон, как циничный графоман, в своей корреспонденции раскрывает действительные цели политики «умиротворения» — без всяких словесных прикрас и запретов. Если цель британской политики состояла в том, чтобы привести Чехословакию в сферу германских интересов, тогда Мюнхен означал достижение этой цели. С этого момента британская политика уже никак не заботилась о Чехословакии.

2 октября Н. Гендерсон пишет, что было бы неразумно поддерживать дальше веру чехословацкого правительства в международную комиссию. Он сообщает, что А. Франсуа-Понсе получает инструкции не предпринимать ничего, что могло бы свести на нет результаты Мюнхена. Но по его мнению, в данных обстоятельствах наилучшее решение — положить в основу разграничения перепись населения 1910 г., хотя это и не соответствует замыслам Мюнхена. Радикальные операции, считает Н. Гендерсон, вообще являются наилучшей политикой для будущего. Иначе в короткий срок снова повторился бы кризис 1938 г. Географии принадлежит в политике последнее слово, и для чехов не будет в Европе мира, пока они не признают того факта, что Чехословакия может быть лишь нейтральной составной частью германской экономической и политической сферы влияния. Кажется, пишет далее Н. Гендерсон, пражское правительство в конце концов поймет это. Его надежды — только в прямых переговорах с немцами. Когда в международной комиссии дискутировался вопрос о данных переписи населения 1910 г. и об определении «преимущественно немецкой территории», Н. Гендерсон попросил посланника В. Мастного не посылать об этом в Прагу никаких донесений{909}.

Мнение Н. Гендерсона разделялось британскими дипломатами в Центральной Европе, в том числе и Б. Ньютоном в Праге. Показателен случай, о котором докладывал Б. Ньютон 8 октября. Во время визита к Ф. Хвалковскому он встретился там с генералом Л. Крейчи. Тот выразил опасения, что германская армия не остановится на определенной линии, и задал вопрос, как на это должна реагировать чехословацкая армия. Б. Ньютон спокойно ответил, что было бы весьма неразумным, если бы чехословацкая армия оказала сопротивление таким действиям. Это не принесло бы успеха и дало бы Германии повод к агрессии. Ф. Хвалковский с живостью согласился с этим{910}.

18 октября Э. Галифакс докладывал британскому кабинету о работе международной комиссии в Берлине. Он сказал, что Н. Гендерсон проделал там полезную работу. Отрадно, что чехи и немцы ныне сами договариваются между собой. В информационном материале, который Э. Галифакс представил правительству, весьма высоко оценивалось то, что в чешской политике наконец получило перевес антикоммунистическое течение, [355] которое видит будущее страны в тесном союзе с Германией. Следовательно, Германия могла бы, кажется, считаться с чешской приспосабливаемостью в сфере экономики и внешней политики и согласиться на присутствие Словакии в составе этого зависимого государства{911}.

Когда спустя неделю министр Бёрджин задал Э. Галифаксу вопрос, правда ли, что немцы перешли демаркационную линию в 300 местах, Э. Галифакс ответил утвердительно. Так, по его мнению, произошло, вероятно, потому, что новая граница была проложена ошибочно, либо просто в результате преднамеренных действий германской армии. Э. Галифакс надеется, конечно без большой веры, что Германия будет вести себя разумно. Британское правительство не привлечено к этому делу, и Э. Галифакс думает, что Чехословакия скорее могла бы достичь благоприятных результатов прямыми переговорами с Германией, чем добиваясь помощи со стороны Англии{912}.

Может быть, это не британское правительство требовало от Праги капитуляции, обещая гарантии? Меморандум британского министерства иностранных дел по вопросу чехословацких гарантий от ноября 1938 г. открыто высказывает мысль о том, что, собственно говоря, наступила новая ситуация. Так как Чехословакия сближается с Германией и, таким образом, все больше попадает в ее сферу влияния, то гарантии утратили свое значение сдерживающего фактора в отношении Германии{913}.

Все послемюнхенские документы говорят о британской политике периода сентябрьского кризиса гораздо откровеннее, чем большинство предшествующих материалов, завуалированных завесой политической тактики, шантажа и обмана. Мюнхен явился достижением целей, которые уже формулировались в секретных меморандумах секретариата Чемберлена в 1937 г, Ныне же отпали все тактические соображения, и аморальность британской политики «умиротворения» выступила на поверхности.

В самом начале этой книги мы приводили ряд материалов, в которых намечались будущие пути политики «умиротворения». В заключение приводим один из документов, в котором представлен ретроспективный взгляд на политику, послужившую причиной гибели Чехословакии. Это — пространное изложение, написанное Э. Галифаксом в начале ноября 1938 г, для нужд британского посла в Париже Э. Фиппса{914}.

Э. Галифакс пишет в нем следующее: не может быть мира в Европе, пока не будет согласия между Францией, Англией и Германией. Одним из главных препятствий для достижения такого согласия была нереалистическая позиция Франции в Центральной и Восточной Европе. Франция посредством системы [356] альянса оказывала большое влияние на политику центральноевропейских государств. Это являлось постоянным источником беспокойства для Германии. В связи с ростом и становлением могущества Германии и при пренебрежении обороной со стороны Франции эта система альянсов не могла быть эффективной. Впрочем, после заключения мюнхенского соглашения и после крутого изменения французской политики в Центральной Европе франко-германские отношения получили новый импульс.

«С этого момента мы должны считаться с германским господством в Европе. Я всегда думал, — пишет далее Галифакс, — что, как только Германия восстановит свои естественные силы, ее господство станет неминуемым по причинам географического и экономического характера, и было бы ошибкой пытаться оказывать ей противодействие». В этой ситуации, делает вывод Э. Галифакс, задача Англии и Франции состоит в том, чтобы удержать в Западной Европе свое преимущество, основанное на военной силе. Следует сохранить Средиземноморье и Ближний Восток, а также колониальную империю и тесные связи с США. Наилучшим уроком минувшего кризиса является убеждение, что неразумно базировать внешнюю политику на недостаточной военной силе. Другое дело — разрешить Германии экспансию в Центральную Европу, которая, по мнению Галифакса, является естественной и нормальной. Однако Англия должна оказывать сопротивление германской экспансии в Западную Европу или туда, где это грозило бы подрывом всех ее позиций. Для Англии было бы роковым, если бы она снова была противопоставлена Германии, не имея достаточной собственной силы. Далее Э. Галифакс высказывает опасение, что пораженческие настроения могут настолько сильно захватить Европу, что Англия в конечном счете окажется изолированной перед лицом Германии.

В заключение своего письма Э. Галифакс рассуждает о путях дальнейшего развития. Германия будет консолидировать свои позиции в Центральной Европе. Франция и Англия сделают то же самое в Западной Европе и в колониях. Но имеются и неясные факторы, а именно Польша и Россия. Польша также могла бы стать составной частью германской сферы влияния. Это связано с проблемой германской экспансии в направлении Украины. Франция все еще имеет пакт с Россией, но можно надеяться, что она, если бы и была втянута Россией в войну с Германией, ограничилась бы только своей собственной обороной.

Документ, принадлежащий перу Э. Галифакса, приведен здесь вместо заключения. Он рассказывает о сущности Мюнхена больше, чем работы многих историков. Этот документ снова демонстрирует империалистический колониальный образ [357] мышления, согласно которому Германия имела естественное право осуществить колонизацию и вассализацию земель, лежащих к востоку от ее границ. А последние фразы письма Э. Галифакса раскрывают конечные цели мюнхенцев: германо-советская война является возможной и вероятной. Франция хотя и может сохранять союзнический пакт 1935 г., но должна следить за тем, чтобы не быть втянутой в германо-советскую войну.

Антисоветизм и антикоммунизм всегда были неразрывной составной частью политики «умиротворения». Чехословакия заплатила за эту авантюристическую политику потерей своего государственного существования, а ее организаторы взяли на себя ответственность за развязывание второй мировой войны. Таким образом национальная катастрофа Чехословакии стала увертюрой к самой крупной из до сих пор имевших место катастроф в истории человечества. Все это заставляет историка и читателя снова возвращаться к вопросу, который внешне звучит совсем просто: как был утрачен международный мир?

Война не является фатальной необходимостью, и самый малый прогресс на пути познания механизма, ведущего к мировому военному пожару, имеет свою позитивную ценность в жизни человечества.

В конце 1973 г. мюнхенское соглашение окончательно утратило значение правового документа, с которым еще можно было бы связывать территориальные и иные притязания к Чехословакии. На будущее Мюнхен 1938 г. останется для народов Чехословакии историческим уроком. В наиболее общем виде этот урок можно выразить приблизительно так: государственные и национальные интересы Чехословакии совершенно противоположны политике империализма.

Из такого урока следует заключить, что в жизни наших народов не должны иметь места те течения и тенденции, которые подчиняли бы интересы Чехословакии империализму. В истории наших народов были периоды, когда проводилась именно такая политика.

Долг исторической науки — честно помочь читателю составить правильное представление о прошлом. В этом и состояла скромная цель, которую ставил автор при написании данной книги. [358].