Глава II.

Легенда об английской и англо-французской неподготовленности

В отличие от политиков профессиональные военные, включая моряков и летчиков, пользовались репутацией реалистов, которые принимали трезвые решения, не поддавались эмоциям и руководствовались только хладнокровной оценкой установленных фактов. Мюнхенское соглашение, как мы увидели, дало им время перевести дух. И они воспользовались этим. Имперский генеральный штаб максимально использовал передышку, выигранную за счет приобретения Германией чехословацкого военного потенциала{33}.

В феврале, через четыре месяца после принесения в жертву Чехословакии, комитет начальников штабов Англии представил кабинету министров обширный доклад, в котором давалась оценка обстановки после Мюнхена. В этом документе, названном «Оценка обстановки в Европе», комитет начальников штабов поставил на первое место по стратегической важности оборону Египта и Суэцкого канала. Подробно излагалась проблема обороны Индии; предполагалась посылка военно-морских подкреплений на Дальний Восток. Возможность осложнений в Европе была сведена к заключению, что англо-французская стратегия должна быть направлена главным образом на «обеспечение целостности французской территории», но вместо объяснения, как это должно быть осуществлено, [43] приводились только внушительно звучащие банальности. В документе не чувствовалось особой безотлагательности принятия мер: как будто Мюнхен предоставил союзникам беспредельно много времени. Не чувствовалось, что приближается развязка, что приоритетом у Гитлера пользуется не Египет, а Прага, что целью Гитлера является не Суэцкий канал, а Европа.

В конце концов, 27 марта, ровно через шесть месяцев после Мюнхена и через две недели после того, как Гитлер превратил это соглашение в клочок бумаги, оккупировав Чехословакию, английский и французский штабы начали «совещание», чтобы выработать совместные планы, исходя из новой обстановки.

Двумя днями позже, 29 марта, в Лондоне состоялось заседание кабинета министров, на котором было решено, что в случае войны на континенте участие в ней Англии больше не будет ограничиваться действиями военно-морского флота и авиации. В будущем англичанам необходимо подготовиться для отправки войск на континент. Кабинет также принял решение об увеличении в два раза численности территориальной армии, а также одобрил предложенные премьер-министром «гарантии» польскому государству, которые должны были быть опубликованы 31 марта.

Итак, в зале заседаний кабинета министров на Даунинг-стрит английское правительство раскрыло наконец свой защитный зонтик над поляками, а в это же самое время на своем первом заседании представителей английского и французского генеральных штабов «военные» советники приступили к разработке военных мер, которые вытекали из «гарантий». Они начали с весьма сдержанного обмена информацией. Английская сторона представила объяснение по поводу малочисленности английского вклада и медлительности осуществления предложенных мер, в то время как французы только «в общих чертах» раскрыли сведения о численности своих вооруженных сил в метрополии. Однако они ничего не высказали англичанам относительно предложенного ими плана кампании. Англичане и не настаивали на этом.

Таким образом, тревожные события в Европе, вынудившие Чемберлена и его правительство вопреки традициям английской внешней политики прибегнуть к столь драматическому шагу, как заявление о гарантиях независимости [44] Польши, не нашли своего отражения в переговорах военных представителей. Как мы видели, основной причиной поспешности с декларацией был страх, что нападение на Польшу может произойти в любое время. Однако, связав таким образом Британскую империю обещанием прийти на помощь полякам, ни Чемберлен, ни начальники штабов в Лондоне и Париже, кажется, и не задумывались над тем, каким образом на практике осуществить эти гарантии, окажись это необходимым. Судя по всему, мы должны, однако, сделать вывод, что это было не следствием мошенничества или продуманной двойной игры со стороны Чемберлена, а явилось результатом его убеждения, что достаточно будет заявления об английских гарантиях, чтобы удержать Гитлера от осуществления запланированного им нападения.

Однако такие мотивы не могут служить оправданием для англо-французского комитета начальников штабов{34}. Комитет должен был разработать военные меры по осуществлению этих гарантий, если, конечно, руководители делегаций в комитете не получили строгих указаний от своих правительств не рассматривать никаких таких мер, которые могли бы принести облегчение полякам в случае нападения на них немцев. А такое правительственное указание нигде не зафиксировано. Создается впечатление, что в нем не было и нужды: делегации английского и французского штабов перечеркнули гарантии Польше, как только о них было заявлено. Ни на какой стадии своего планирования начальники штабов не допустили влияния этих гарантий на установившиеся взгляды относительно того, что англичане и французы противопоставят, как казалось, превосходящей мощи германского рейха итальянского дуче.

«Мы встретились бы с противниками, которые окажутся более подготовленными к войне в национальном масштабе, чем мы», — писали они своим правительствам [45] в докладе, составленном в итоге первого совместного обсуждения.

Немцы и итальянцы имели бы превосходство в воздухе и в наземных силах, но уступали бы на море и в общей экономической мощи. Из этого представители двух штабов сделали вывод, что «в таких условиях мы должны быть готовы встретить крупное наступление против Франции или Англии или против той и другой страны одновременно». И чтобы сорвать такой план немцев, они рекомендовали Англии и Франции сосредоточить главные усилия для нанесения поражения Германии в ходе отражения удара. Было сделано только одно исключение в этой оборонительной концепции: «Мы должны быть готовы использовать любую возможность добиться успеха против Италии без чрезмерных издержек, что могло бы умерить ее воинственность».

Однако сам ход дискуссии между представителями штабов двух стран был, пожалуй, еще более показательным для взглядов того времени, чем подготовленные ими обобщающие выводы. Английская делегация информировала французов, что обязательство, взятое год назад, остается без изменений: первоначальный вклад Англии в континентальные силы может составить не более двух регулярных дивизий. Кроме того, учитывая складывающуюся серьезную обстановку, Англия будет готова к отправке на континент еще двух дивизий только через одиннадцать месяцев. С другой стороны, те две бронетанковые дивизии, которые на начальных стадиях переговоров с французским правительством в 1938 году они обещали отправить «как можно скорее», будут готовы не ранее чем еще через 18 месяцев, то есть не ранее сентября 1940 года.

Французы, разумеется, были «обеспокоены» столь малообещающими перспективами; поляков же оставили в счастливом неведении.

Первой целью Франции в войне с Германией будет оборона французской территории, объясняла делегация французского генерального штаба. «Когда это будет обеспечено, Франция намерена оставаться в обороне, продолжая экономическую блокаду Германии, пока не будут созданы достаточные силы для наступления».

Англо-французские штабные переговоры исходили из этих двух отправных положений. У них не было затруднений [46] в достижении соглашения по вопросам общей стратегии, которой собирались придерживаться союзники, и в оценке возможных немецких акций; все это нашло отражение в общих выводах, представленных двум правительствам.

Было бы бесполезно утверждать, что французы не были поражены тем, что они услышали на этих лондонских переговорах относительно подготовленности Англии. Как и английская общественность, они находились под впечатлением грандиозной программы и заявлений, сделанных прессой и руководителями военных ведомств во время обсуждения в парламенте в начале марта состояния вооруженных сил. Эти заявления создали впечатление крупного и решительного скачка вперед по осуществлению программы перевооружения — 19 дивизий для экспедиционных сил, огромные новые воздушные флоты для обеспечения господства в воздухе, ежедневные расходы по 250000 фунтов стерлингов на обновление военно-морских сил. На начальной стадии переговоров французы обратили внимание на расхождения между самоуверенными публичными заявлениями и малоутешительными данными об английском потенциале, которые им были представлены на этих переговорах. Английская делегация стремилась смягчить тревогу французов по поводу столь незначительных усилий Англии по созданию сухопутной армии, подчеркивая те меры, которые предпринимаются Англией по увеличению военного потенциала на море и в воздухе. «Великобритания в настоящее время прилагает большие, чем когда-либо, усилия к расширению королевских военно-воздушных сил... Она на пути к созданию бомбардировочной авиации, равной немецкой», — говорили французам. Однако это новое оружие намечалось использовать только с исключительной осторожностью. Английский и французский штабы согласились, что союзники «не предпримут воздушных операций против любых целей, а только против чисто «военных» объектов в самом узком смысле этого слова, то есть против военно-морских, наземных и авиационных объектов». Воздушные атаки будут ограничены теми целями, нападение на которые «не повлечет за собой жертв из числа гражданского населения».

В то время как английские и французские штабные эксперты завершали первое обсуждение этого деликатного [47] документа, эксперты немецкого генерального штаба вносили последние уточнения в оперативный план вторжения в Польшу — в «план Вейс». 3 апреля план был готов для представления Гитлеру. Гитлер, как мы уже знаем, к 25 марта 1939 года окончательно решился на осуществление принятого им курса действий в широких масштабах, когда он излагал Браухичу свою точку зрения, прежде чем дать ему указания о подготовке более подробной директивы. Он хотел держать англичан и французов в состоянии неопределенности, ввести их в заблуждение и парализовать их заслуживающей доверия и противоречивой информацией относительно намерений Германии; он, а не Чемберлен, хотел с наибольшим выигрышем воспользоваться плодами и временем, предоставленными мюнхенским соглашением.

Соответственно с этим он инструктировал генерала Браухича: никаких опрометчивых шагов в отношениях с англичанами, французами и поляками; предоставлять им любую возможность идти на дальнейшие уступки, ибо он еще не готов к решению польской проблемы. Однако должно подойти время, чтобы начать подготовку к ее решению, которое должно будет основываться, как мы видели, «на особенно благоприятных условиях».

Депортация{35} польского населения и заселение территории страны были теми вопросами, которые Гитлер хотел оставить открытыми. Имея в виду эти общие руководящие указания, штаб вермахта приступил к разработке военных планов в связи с польской проблемой в то самое время, когда представители французского и английского штабов встретились, чтобы рассмотреть ту же польскую проблему, хотя, судя по общему тону лондонских переговоров, трудно было увидеть эту проблему в основе переговоров.

Таким образом, примерно в то же самое время, когда делегации штабов Англии и Франции представили правительствам свои доклады по итогам переговоров{36}, начальник [48] штаба верховного командования генерал Кейтель закончил свои «Директивы вооруженным силам на 1938—1940 годы». При сравнении этих директив с предположениями, высказанными одновременно английским и французским штабами в отношении немецких планов нападения на Польшу, получается довольно поучительная картина. Чтобы не оставалось никаких сомнений относительно серьезности его намерений осуществить эти планы, Гитлер добавил приписку с указанием графика претворения в жизнь разрабатываемых операций. В первой части длинной директивы повторялись общие указания, данные Гитлером Браухичу 25 марта; затем директива переходила к военным аспектам и к конкретным задачам вооруженных сил; отдельным разделом рассматривалась предполагаемая оккупация Данцига, что могло оказаться возможным независимо от «плана Вейс» в результате использования благоприятной политической ситуации.

Однако Гитлер хотел быть уверенным, что его указания не будут поняты неправильно; это было не гипотетическое штабное учение{37} — одно из тех многочисленных военных учений, которыми армейские штабы любят забавляться и запутывать историков. Под директивой подразумевались реальные действия; отсюда и дополнительные указания с предложением графика осуществления кампании.

Как отмечает Кейтель в конце своей директивы, имелись три специфических указания, которые добавил фюрер: подготовка должна быть проведена с таким расчетом, «чтобы осуществление операции было возможно в любое время начиная с 1 сентября 1939 года».

В этих целях командование вермахта должно разработать «точный график» для осуществления нападения на Польшу и скоординировать действия трех видов вооруженных сил. Все эти планы и детальные графики необходимо [49] было подготовить и представить на рассмотрение верховного командования к 1 мая 1939 года. Гитлер не играл в игрушки. Он дал руководству вермахта четыре недели на изготовление проектов всех разработок и назначил дату операции. В своих предположениях он был значительно ближе к цели, чем штабы Англии и Франции. Почему?

Напрашивается один довольно экстраординарный ответ. В это время Гитлер запретил ведение какой бы то ни было разведывательной деятельности против Англии; он, по-видимому, в значительной степени игнорировал те ворохи разведывательных документов, которые собирались в Англии службой безопасности Гиммлера и министерством иностранных дел Риббентропа. Если бы из этих источников не было ни одного сообщения, Гитлер, видимо, вполне обошелся бы и без них в отношении определения хода мышления и планов Лондона. Ибо, судя по его действиям, у него было ясное представление об английских планах и возможностях их осуществления, о нежелании английского правительства идти на конкретные действия в те решающие месяцы.

Было бы излишней наивностью полностью приписывать оценку Гитлером обстановки его политической и военной интуиции, чего у него, несомненно, было больше, чем у его сообщников.

Поэтому мы должны предполагать, что у него были другие, более точные источники информации, чем «обычные каналы», к которым он относился с полным презрением. Возникает вопрос: не имел ли он своего собственного «Канариса» или «Гизевиуса»{38}, а возможно, кого-нибудь с еще более удачным положением в английских правящих кругах, который постоянно информировал его о планах и намерениях англичан? В свете действий и поступков Гитлера неизбежно напрашивается такой вывод. Ничем иным невозможно объяснить ту определенность [50] и самоуверенность, с которой Гитлер оценивай действия правительства Чемберлена.

Иное дело в Париже. Здесь немцы имели первоклассную разведывательную организацию, которая поставляла им непрерывную информацию об осуществляемых мерах и намерениях французского правительства и о положении дел в вооруженных силах Франции. Через нее они получали немало данных и об английских планах и намерениях, так как, что англичане ни передавали бы французам, вскоре становилось известно немецкой разведке.

Это, однако, только одна сторона подготовительной битвы за исходные позиции. К счастью, англичане и французы имели среди своих атташе в Берлине нескольких способных и достаточно проницательных молодых сотрудников, которые не придерживались довольно беззаботного подхода к политике Германии, характерного для некоторых их начальников в посольствах или в министерствах. Английским военным атташе был Кеннет Стронг (впоследствии ставший руководителем английской военной разведки и возглавлявший ее вплоть до ухода в отставку в 1966 году), а в аппарате военно-воздушного атташе Франции сотрудником был Поль Стэлэн (впоследствии начальник штаба ВВС Франции), который в то время был в Берлине по специальному заданию Второго бюро. Он сопровождал Даладье в Мюнхен и имел исключительные связи как в немецких кругах, так и в правительственных кругах своей страны.

Именно Стэлэн позднее понял, что на протяжении всего мюнхенского кризиса и почти в течение года после Мюнхена немцы реверсировали деятельность своей разведки. Вместо того чтобы скрывать от англичан и французов военные секреты, они использовали любую возможность, чтобы предать их гласности и убедить союзников в превосходстве военных возможностей Германии, и особенно в ее авиационной мощи. Вместо того чтобы скрывать важную информацию от военных атташе Англии и Франции, немцы снабжали их доверительной информацией, с тем чтобы ее получали правительства в Лондоне и Париже из своих собственных надежных источников. Мы уже видели, как помощник Геринга Боденшатц вмешался, чтобы сообщить Стэлэну о готовности немецкой авиации, и какое впечатление это сообщение [51] произвело на французов. Однако теперь, когда шли англо-французские штабные переговоры, когда проводилось предварительное зондирование в Москве относительно присоединения Советского Союза к мерам по ограждению немецкой экспансии{39} «откровенность» немцев приобрела неожиданно новый оборот.

В конце января 1939 года, когда в период между мюнхенским соглашением и оккупацией Праги наступило затишье, состоялась встреча Боденшатца со Стэлэном. Генерал Боденшатц сообщил Стэлэну, что происходит полная реорганизация воздушного флота Германии. Целью реорганизации является тройное увеличение воздушной мощи Германии к 1941 году, хотя у Германии есть все необходимое, чтобы «осуществить это завтра», появись такая необходимость, говорил Боденшатц, обращаясь к Стэлэну с просьбой дословно передать все сказанное им правительству в Париже. Германия хочет взаимопонимания с Францией и питает к ней глубокие симпатии, подчеркивал Боденшатц. Посещение командующим французскими военно-воздушными силами генералом Вюйльмэном немецких люфтваффе произвело куда более благоприятное впечатление, чем состоявшийся до этого визит итальянских офицеров.

Фюрер питает огромное доверие к «президенту Даладье», продолжал Боденшатц; он считает личность главы иностранного государства решающим фактором в военной оценке возможностей страны. Боденшатц добавил, что Гитлер не стал бы прибегать к политике запугивания в отношении Англии, если бы там во главе правительства [52] был «кто-то вроде Ллойд Джорджа, а не некий Чемберлен».

Стэлэн точно передал полученную информацию, как просил об этом Боденшатц. Каково бы ни было личное мнение Стэлэна по поводу всего услышанного от Боденшатца, французский посол в Берлине Кулондр, правительство в Париже и союзник в Лондоне приняли заверения Боденшатца за чистую монету.

Шесть недель спустя, сразу же после оккупации немцами Праги, Боденшатц снова встретился со Стэлэном, на этот раз с совершенно иной конфиденциальной информацией. Можно подумать, что уж теперь на Западе эту информацию воспримут с большей настороженностью, учитывая опыт недавнего прошлого. Увы! Не было никаких признаков настороженности. Наоборот, информация, которую он, «радостный и в болтливом настроении», теперь передал Стэлэну, вскоре просочилась к участникам второго раунда англо-французских штабных переговоров в Лондоне и сыграла свою роль при составлении англо-французской оценки складывающейся обстановки.

В своей информации Боденшатц перенес акцент с «мира» на «оборону». Немцы будут придерживаться только оборонительной стратегии на Западе, говорил он Стэлэну. «Сооружение Западного вала почти закончено», и любое наступление здесь можно легко отбить относительно слабыми оборонительными силами. Это высвобождает 150 немецких дивизий, которые могут прорвать любую блокаду на Востоке. Немцы нанесли бы удар по западным державам с помощью военно-воздушных сил; «молниеносный» удар (Боденшатц употребил именно это слово) по Англии оказался бы решающим. С этой целью «авиагруппа «Север» в настоящее время оснащается самыми современными самолетами — «Юнкерс-88».

Ровно через месяц, 30 апреля, Боденшатц снова встретился со Стэлэном и передал французской секретной службе поразительную информацию. В некотором роде это было дальнейшим развитием ранее намеченного плана. Теперь Гитлер убежден, что союз Англии и Польши приведет их к вооруженному конфликту с Германией, сообщал Боденшатц, однако Германия начнет войну «только тогда, когда у нее будут все козыри». Гитлер решительно настроен устранить малейший риск длительной [53] войны на два фронта, продолжал Боденшатц, и остается только два пути: либо англичане и французы убедят поляков удовлетворить требования Германии, либо Германия должна добиться установления взаимопонимания с Советским Союзом. «По этому поводу уже идут переговоры с Советским Союзом, — сообщил Боденшатц. — Однажды вы услышите, как идут эти дела на Востоке». Три раздела Польши уже было; нет причин, чтобы не состоялся четвертый, добавил он в виде заключительного намека.

Стэлэн доложил об этом французскому послу в Берлине. Кулондр был глубоко поражен сообщением Стэлэна и командировал последнего в Париж к министру иностранных дел с докладом и личными комментариями посла. В течение шести дней Стэлэн ждал приема у Боннэ{40}, но безуспешно. Расстроенный, он вернулся в Берлин. Однако для нас, в данном случае, более важно проследить, что случилось с докладом Стэлэна о его разговоре с Боденшатцем, и, главное, выяснить подлинные цели, к которым стремились немцы, передавая через Боденшатца такую информацию. Какие цели преследовали Боденшатц, Геринг и Гитлер, преднамеренно организуя утечку рискованной информации о переговорах с русскими, которые, честно говоря, еще и не начинались?

Чтобы найти ответ, нужно временно оставить круг людей, уверовавших в призрак мира, в который военные, возможно, даже больше, чем гражданские, верили в те апрельские дни 1939 года. Реальностью были продолжавшиеся приготовления Гитлера к нападению на Польшу 1 сентября; реальностью были трудные, болезненно развертывавшиеся англо-французские штабные переговоры; реальностью были темпы перевооружения и развертывания вооруженных сил в Европе. Нам необходимо более пристально рассмотреть эти вопросы, прежде чем мы сможем вернуться к той любопытной информации, которую сообщил Боденшатц о переориентации Гитлера в отношении Советского Союза. Ибо «утечка» информации от Боденшатца, как мы увидим, ставила своей целью вызвать цепную реакцию событий, которые бы парализовали [54] любые англо-французские намерения осуществить эффективные меры в поддержку Польши, дав Лондону и Парижу предварительный намек о проектируемом соглашении с Советским Союзом, которое на самом деле в это время было не чем иным, как всего-навсего возникшим у Гитлера намерением.

К этому времени Гитлер полностью определил характер своих противников в Париже и Лондоне. Теперь он начал досаждать им, завлекать их, подвергать искушению и запугивать. Он воспользовался результатами той «конфиденциальной» информации, которая «просочилась» в Лондон и Париж; он давал заверения и делал предупреждения, передаваемые через нейтральные каналы, находившиеся вне подозрений; и больше того, он сам делал публичные заявления, в том числе особенно характерное 28 апреля в рейхстаге, в защиту своей внешней политики.

В то же время Гитлер решил, что приближается благоприятный момент для нападения на Польшу. 11 апреля он дал указание о завершении работ над «планом Вейс»; были внесены новые уточнения в план нападения на Польшу и в начале мая внесены еще добавления. А по ту сторону Ла-Манша, где в апреле вновь собрался англо-французский штаб планирования и затянул переговоры на май, союзники либо сами входили, либо попадали в каждую ловушку, устраиваемую для них Гитлером. Они делали то, чего от них хотел Гитлер; складывающуюся обстановку они оценивали так, как этого хотел Гитлер. В целом это не было случайностью. Англичане не были глупцами, не были ими и французы. Это были трезвые реалисты, а не романтики, которым было не под силу позволить себе мышление в антинацистском направлении. Более того, очевидная достоверность переданной им информации привела их к самой тяжелой из всех ошибок. И опять сработала та повсеместная система дипломатических донесений, докладов разведки и хорошо информированных частных источников, объединенных в усилиях нарисовать впечатляющую картину, которую, как хотели немцы, англичане и французы восприняли бы как реальную. И они восприняли ее так.

Нет никакого сомнения в том, что такое представление об обстановке со всеми ее аспектами делало возможным быструю победу Гитлера в 1939 году и новую победу в 1940 году. Именно в марте и апреле Гитлер осуществил [55] нейтрализацию западных союзников и тем самым предотвратил их активное вмешательство в сентябре, когда такое вмешательство могло оказаться роковым для дальнейших планов Гитлера, а, возможно, также и для его режима.

А теперь проследим, как информация, пущенная в секретные каналы в Берлине, вышла из них в другом конце, в Лондоне, и какое влияние она оказала на продолжавшиеся англо-французские штабные переговоры.

К концу апреля англичане существенно превысили размеры своего обещанного вклада, хотя значительно отставали по срокам. На этих переговорах была принята попытка предпринять общее предварительное сопоставление развернутых сил союзников и Германии. Англо-французские эксперты пришли к выводу, что у Франции будет 72 дивизии против немцев, а с выделяемыми Англией еще 4 дивизиями общая численность дойдет до 76 дивизий; еще 12 французских дивизий разместятся по границе с Италией. По оценке англо-французского штаба, против этих сил Германия будет в состоянии отмобилизовать по меньшей мере 116 дивизий.

Если предположение о подавляющем превосходстве Германии и не было излишне подчеркнуто, то в цифрах оно вырисовывалось со всей очевидностью для всех.

Впечатление о немецком превосходстве усиливалось представлением выведенного соотношения военно-воздушных сил. По этим подсчетам, у союзников и немцев имелись следующие силы:

Англо-французский объединенный штаб считал, что Германия не нападет на Францию, «пока не разделается с Польшей»: однако после этого Гитлер будет в состоянии бросить против союзников примерно 100 дивизий. Объединенный штаб не мог предвидеть, как скоро Гитлер освободится на Востоке для осуществления нападения [56] на Западе; однако «из трезвой оценки», выведенной объединенным штабом для своих правительств, следует, что к тому времени немцы будут иметь двойное преимущество: инициативу и превосходящие силы.

В выводах объединенного штаба, однако, не было никаких предположений относительно того, чтобы воспользоваться временным вовлечением главных сил Германии на ведение войны против Польши; не было всесторонней оценки размеров вовлечения этих сил в польскую операцию; не было серьезного анализа и той возможности, что «превосходство» Германии может быть на короткий срок временно, но решающим образом уменьшено в результате ведения Германией войны против Польши. Это упущение обнаруживается еще сильнее из самого хода обсуждения роли англо-французских военно-воздушных сил, которое состоялось в марте на совещании объединенного штаба, а также на последующих совещаниях в апреле и мае.

Несколько ранее командование бомбардировочной авиации Англии подготовило некоторые довольно конкретные, если не слишком оптимистические, расчеты по разрушению 19 электростанций и 26 коксовых заводов Рура путем осуществления трех тысяч самолето-вылетов в течение двух недель. А теперь, когда дело дошло до дальнейшего уточнения этих расчетов, появился совершенно новый фактор. Начало сказываться сочетание информации Боденшатца и Линдберга. Штаб ВВС Англии дал такую оценку состоянию наличных авиационных сил Германии, которая должна была произвести исключительно устрашающее и парализующее воздействие на правительства Франции и Англии, то есть сделать то, к чему стремился Гитлер. Расчеты штаба ВВС показали, что немцы могли на протяжении 14 дней ежедневно посылать на Лондон по тысяче бомбардировщиков. Именно это внушенное извне преувеличение возможностей военно-воздушных сил Германии в последующем сказывалось почти на всем мышлении и планировании союзников. Именно оно явилось причиной запоздалой отправки английских экспедиционных сил во Францию и по отдаленному маршруту через западные порты на Атлантическом побережье Франции, чтобы избежать возможного нападения на них с воздуха; оно вынудило французов не допустить использования английской авиацией французских [57] аэродромов при налетах на намеченные объекты в Германии, и, наконец, оно привело к прогрессивному, если можно использовать это слово в таком контексте, отстранению бомбардировочного авиационного командования вообще от участия в целенаправленных действиях на решающих подготовительных фазах войны.

Создав стратегическую бомбардировочную авиацию, английские и французские штабы договорились, что основной ее задачей будет содействие успеху наземных операций. Бомбардировщики должны были ждать нападения на Францию и только тогда подвергать бомбардировкам с воздуха районы сосредоточения немецких войск, узлы коммуникаций и аэродромы. Однако, по мнению штаба английских ВВС, эти объекты не являлись очень благоприятными, и французам объяснили, что «они не должны ожидать особенно ощутимых результатов от действий английских бомбардировщиков».

Тень Боденшатца — Линдберга угрожающе нависла над этими переговорами. Наиболее остро вопрос встал после того, как Англия заявила о гарантиях независимости Польши. Объединенный штаб ВВС рассмотрел вытекающие из этого заявления новые обязательства и пришел к выводу, что оно может привести Германию к нападению в первую очередь на Польшу. Однако в таком случае, по мнению английского генерального штаба, «невозможно сделать что-либо для оказания помощи Польше». Французская делегация высказалась за осуществление в соответствии со своими планами нескольких пробных атак на линию Зигфрида. Однако для англичан было совершенно очевидно, что они не создадут серьезной угрозы для Германии и существенно не ослабят давление на поляков. Английская делегация заявила, что вмешательство английской армии ощутимо не повлияло бы на немецкое наступление против поляков.

Тем самым вопрос об основном вкладе Англии в боевую мощь союзников — о помощи Польше путем наступательных операций стратегической авиации — оставался открытым. Английский и французский штабы ВВС были категорически против той военной стратегии, для эффективности которой потребовалось бы использование французских аэродромов. Комитет имперской обороны был разочарован прямым отказом использовать военно-воздушные силы Англии и Франции для оказания помощи [58] Польше и вернул доклад в объединенный комитет планирования для дальнейшего изучения вопроса.

Однако в это же самое время от правительств Англии и Франции были получены указания, что не следует предпринимать никаких операций бомбардировочной авиации, которые повлекли бы за собой жертвы со стороны немецкого населения и тем самым вызвали ответные воздушные налеты немецкой авиации на города и порты Англии.

По мнению английского и французского правительств, их страны были значительно более уязвимы для авиации, чем Германия. Поэтому бомбардировочное авиакомандование было переориентировано на действия против немецкого военно-морского флота. Это считалось более безопасным, так как не привело бы к ответным действиям немецкой авиации против Лондона или Парижа, но таким актом также исключалась какая бы то ни было существенная помощь полякам. Геринг, Боденшатц и Линдберг свое дело сделали. Военно-воздушные силы Англии были парализованы; бомбардировочное авиакомандование в первые, критические, дни начала войны, когда судьба Германии фактически зависела бы как раз от него, обрекалось на бездействие.

Об этом ничего не сообщили полякам; однако уклончивые отговорки и заверения со стороны руководящих кругов Англии и Франции начали вызывать беспокойство польских руководителей. Это беспокойство тем более усиливалось, что польская разведка докладывала о достаточно конкретной подготовке Германии к нападению на Польшу; она была особенно заметна в Словакии, где немецкие приготовления приняли такие размеры, что их уже было трудно скрывать, и, по-видимому, немцы не очень и старались скрыть их. Польские руководители оказались в странном состоянии раздвоенности: они, казалось, все еще были убеждены, что англо-французские гарантии удержат Гитлера от нападения и что его довольно открытые приготовления к такому нападению предназначены скорее для запугивания поляков, чем для их фактического уничтожения; что Гитлер, короче говоря, устраивал грандиозный блеф, чтобы заставить поляков и их гарантов пойти на уступку Данцига и польского коридора.

Однако польских лидеров постоянно мучили и сомнения: [59] не ошибаются ли они в оценке событий, не ошибаются ли они в отношении намерений Гитлера и в отношении намерений своих новых союзников на Западе. Немногое они могли сделать для выяснения подлинных намерений Гитлера. Однако они могли попытаться выяснить позицию французов и англичан в складывающейся обстановке. Военный министр Польши М. Каспржиский фактически без приглашения 14 мая приехал в Париж для переговоров с военными руководителями Франции.

Прямая встреча с поляками вызвала у французов некоторое замешательство, так как они только что завершили серию специальных переговоров с представителями английских штабов и пришли к согласованному решению не предпринимать никаких действий в том случае, если Германия направит свой удар в первую очередь против Польши, что, по мнению англичан, было наиболее вероятным намерением Гитлера, хотя французы были менее уверены в этом. Они, очевидно, боялись, как бы Германия внезапно не обрушилась на Францию.

Итогом этих англо-французских переговоров накануне прибытия в Париж польского военного министра было решение, что «не может быть речи о поспешном нападении на линию Зигфрида». Это был как раз тот вопрос, который собирался обсудить с союзниками военный министр Польши.

Генерал Гамелен{41} и командующий французскими ВВС были далеко не откровенны с поляками{42}. [60]

Генерал Вюйльмэн заверил их — и это всего через каких-нибудь несколько недель после принятия как раз противоположного решения на переговорах в Лондоне, — что с самого начала французские военно-воздушные силы будут действовать решительно, чтобы ослабить давление на поляков. Генерал Гамелен сам вел значительную часть этих двуличных переговоров, которые впоследствии дали ему алиби и которые создали у польского военного министра полное впечатление, что главные силы французской армии в составе 35—38 дивизий будут использованы для открытия второго фронта против немцев не позднее 16 дней после нападения на Польшу.

Польская делегация вернулась в Варшаву все же несколько обеспокоенная отсутствием энтузиазма в Париже и особенно тем, что не удалось добиться четких политических обязательств; но она осталась довольна заверениями в области военных мер, которые, как она полагала, получила от генерала Гамелена и командующего французскими военно-воздушными силами генерала Вюйльмэна.

В своих предположениях относительно того, что произойдет в начале войны, поляки в действительности зашли значительно дальше, чем Гамелен был впоследствии готов признать как на суде в Риоме{43} так и в [61] своих мемуарах. У них, по-видимому, был более ясный и более точный сценарий немецких приготовлений к началу военных действий. Они изложили его французам во время переговоров в Париже и англичанам спустя несколько дней в конце мая, когда английская делегация в составе представителей трех видов вооруженных сил прибыла в Варшаву для дальнейших переговоров по вопросу практического осуществления английских гарантий.

Поляки ожидали нападения примерно 77 немецких дивизий. Против них поляки, по их утверждению, могли мобилизовать 52 дивизии, хотя им не хватало тяжелой артиллерии и танков. Однако их главной слабостью было отсутствие необходимых резервов. Они могли обеспечить боевые действия 40 дивизий только в течение трех месяцев. Английская военная миссия пришла к выводу, что без соответствующей помощи союзников поляки выйдут из войны к концу шестого месяца или даже раньше.

Однако главный тезис в аргументации поляков состоял в том, что при сосредоточении столь большого числа немецких дивизий против Польши у немцев останется на Западном фронте только каких-нибудь 25—28 дивизий, и это открыло бы исключительную возможность для французской армии и английских ВВС, которые имели бы временное тройное превосходство на суше и в воздухе. Английская делегация полагала, что для обороны западных границ на линии Зигфрида будет оставлено значительно больше немецких войск, примерно 30—35 дивизий; однако англичане не скрыли от поляков те выводы, к которым пришли на предыдущих штабных переговорах с французами: было сомнительно, смогут ли союзные войска на Западе сделать больше, чем «вынудить немцев держать здесь минимальное количество немецких дивизий, необходимых для обороны линии Зигфрида».

Приближалось лето — опасное время для Европы, когда земля высыхает и становится достаточно твердой для быстрых перебросок войск армий вторжения. Тем не менее правительства и военные штабы продолжали обсуждать перспективу войны как нечто нереальное; это усиливало [62] у англичан, французов и поляков неверие в то, что на самом деле война может разразиться. Короче говоря, во время военных, политических и дипломатических переговоров все еще господствовала вера в английские гарантии Польше как в сдерживающий фактор. Эта вера настолько сильно укоренилась в дипломатических кругах Великобритании, что, как мы видим, министр иностранных дел лорд Галифакс нашел необходимым подчеркнуть решимость Англии начать войну, если независимость Польши окажется под угрозой или если Польша подвергнется нападению. Однако немцы, узнавшие подлинное содержание инструкций английским послам в тот же день, как они были переданы им, благодаря неожиданному успеху итальянской секретной службы, пропустили это предупреждение мимо ушей. Итак, мы приближаемся к роковой дате, когда Гитлер совершенно ясно дал понять руководителям своих вооруженных сил, что угроза со стороны Англии его больше не сдерживает. Он знал подоплеку этих угроз, и они его больше не пугали.

Мы проследили ход военных переговоров между англичанами, французами и поляками и между англичанами и французами без поляков. Выводы оказались различными: от первых переговоров у поляков создалось впечатление, что, как ни неохотно, англичане и французы придут им на помощь, если они подвергнутся нападению со стороны Германии. Они также несколько успокоились, так как верили, что при таких условиях Германия не предпримет вторжения в Польшу.

На переговорах без поляков англичане и французы пришли к существенно иному выводу. Они согласились, что в случае нападения на Польшу они не смогут ничего предпринять для оказания ей непосредственной практической помощи, кроме гарантирования в конечном счете разгрома Германии. Однако их не слишком беспокоил такой вывод, так как они также полагали, что будет найдено политическое урегулирование на условиях, приемлемых для английского и французского правительств. Вследствие таких настроений заседания объединенного штаба, начавшиеся в конце марта и продолжавшиеся в течение апреля и мая, приобрели характер чисто академических упражнений, в реальность которых мало кто из участников верил. Французские предложения, изложенные Гамеленом и Вюйльмэном при переговорах с [63] польским военным министром, создавали аналогичное впечатление.

Некоторое время решающим элементом в равновесии настроений была уверенность поляков, что англичане и французы их поддержат и что из-за Данцига войны не будет.

Между тем развертывались события, имевшие прямое отношение к решению судьбы Польши. В то время как польский военный министр занимался переговорами и планированием несколько туманного и неопределенного сотрудничества с Францией, немецкий и итальянский министры иностранных дел Риббентроп и Чиано 6 мая встретились в Милане и в деталях согласовали военно-политический договор между Италией и Германией, который и был подписан 22 мая в Берлине. Однако куда более значительный характер носили предварительные переговоры о заключении экономического соглашения между Германией и Советским Союзом.

То, о чем Боденшатц говорил Стэлэну в апреле, теперь превращалось в реальный факт, однако ни в Лондоне, ни в Париже не отдавали себе полного отчета относительно такого поворота событий. Наоборот, мнение изменялось в совершенно ином направлении. Английский посол в Варшаве прилагал усилия, направленные на достижение нового компромисса, основанного на совместном польско-немецком заявлении. Его немецкий коллега в Варшаве сообщал о новом, обнадеживающем настроении относительно восстановления дружественного отношения к Германии.

Однако 19 мая в Лондоне Чемберлен выступил с решительным заявлением в конце парламентских дебатов по вопросам внешней политики. Он предупредил Германию о возможных последствиях ее политики и о том, что вооруженный конфликт будет катастрофическим для всех, кого он коснется. Но затем в его речи появилась та заключительная часть, которая вновь показала, в каком направлении идет мышление Чемберлена. «Я все же прошу палату представителей помнить, — призывал он, — что в данном вопросе мы стремимся не к альянсу между нами и другими странами, а к созданию мирного фронта против агрессии, и мы бы не имели успеха в такой политике, если бы, гарантируя сотрудничество одной страны, изображали другую как беспокойную и нежелающую [64] сотрудничать с нами». И он опять возвращается к своей идее «мирного фронта», который предотвратит войну, а не «альянс».

Что подразумевал Чемберлен под этим, становится понятным из хода англо-французских штабных переговоров. С точки зрения военной терминологии «мирный фронт» не имел никакого смысла; с точки зрения Чемберлена, он мог служить средством, которое приведет поляков за стол переговоров с немцами. А при таких условиях война была бы предотвращена только ценою огромных уступок со стороны польского правительства в ущерб интересам своей страны.

Таким образом, в середине мая руководители Англии и Франции верили в возможность мирного урегулирования и убеждали других поверить им, в то время как в действительности события развивались в совершенно ином направлении. Напрасно мы ищем в донесениях дипломатов и докладах разведывательных служб какой-либо ключ к тому, что происходило на самом деле, какие действия собиралась предпринять Германия, что должно было насторожить союзные державы, какие планы были у русских. Ни в Лондоне, ни в Париже правительства не проявляли каких-либо признаков обеспокоенности тем, что их ожидало. А в Берлине, где Гитлер снова не обратил внимания на сообщения своих дипломатов и шпионов, германский фюрер подготовил оценку обстановки, которая свидетельствовала как о знании им настроений английского и французского правительств и их военных советников, так и об очень подробной информации об этом изнутри.

На 23 мая Гитлер вызвал к себе всех своих военных руководителей. На совещание в его кабинет в новой имперской канцелярии собрались почти все главные военные руководители. Не было ни одного гражданского, отсутствовал даже Риббентроп. Присутствовали Геринг, Редер, Мильх, Браухич, Кейтель, Гальдер, Боденшатц, Ешоннек и Варлимонт. Шмундт вел протокол.

Целью данного совещания, по словам Гитлера, являлось кроме других вопросов рассмотрение сложившейся обстановки и определение задач для вооруженных сил, вытекающих из нее. Гитлер, по-видимому, принял решение в отношении Польши и Англии. Польша — враг; она всегда была врагом Германии. Договоры о дружбе ничего [65] не изменили. Присутствующие должны ясно представлять, что предметом спора не является Данциг как таковой. Речь идет о необходимости для Германии жизненного пространства на Востоке. «Если судьба вынуждает нас к войне с Западом, полезно владеть богатым районом на Востоке». Польский вопрос не может быть отделен от войны с Западом, поэтому «не может быть и речи о пощаде для Польши». Германии предоставлено решить, напасть ли на Польшу «при первом удобном случае». Германия не может ожидать повторения чешского варианта. «Будут боевые действия. Наша задача — изолировать Польшу».

Затем Гитлер подробно развил свой тезис, заострив внимание на основных моментах. «Нельзя допустить одновременной войны на Западе (с Францией и Англией)». Конфликт с Польшей, «начиная с нападения на Польшу, будет успешным только в случае, если Запад останется вне ринга»{44}. Вот чего нужно добиться Германии. Это будет «вопросом умелой политики». Смысл выступления Гитлера перед своими генералами в действительности сводился к тому, что военные и политические соображения не могут быть отделены друг от друга и что при данных обстоятельствах они, генералы, должны понять, что боевым действиям должны предшествовать политические мероприятия, что политические шаги создадут соответствующие условия вооруженным силам для решительных действий. И Гитлер перешел к осуществлению этих шагов, хотя и не был полностью откровенен со своими генералами. Теперь нам больше известно о тех обстоятельствах, чем в то время, когда они складывались, и выступление Гитлера перед своими генералами 23 мая в настоящее время приобретает для нас иной смысл (учитывая то, что нам теперь известно), нежели для тех его военных руководителей, которые все еще были в неведении относительно некоторых главных элементов гитлеровской дипломатии.

После 23 мая фактически не осталось иных путей для мирного урегулирования европейского кризиса, кроме полной капитуляции перед требованиями Гитлера по вопросам [66] о Данциге и Польше, каковы бы ни были последствия от подобной англо-французской капитуляции.

Однако оставалось еще пятнадцать недель для осуществления «умелой политики», чтобы убедить англичан и французов в достоверности их собственных легенд относительно неподготовленности к войне, подстрекать их оставаться в стороне, какие бы причины ни были, пока немцы заняты разгромом Польши. Как на Западе восприняли это инспирированное Гитлером самовнушение, лучше всего видно на примере английского министра иностранных дел лорда Галифакса. Он ничего не знал о выступлении Гитлера перед немецкими генералами 23 мая, однако «Стальной пакт»{45} Гитлера с Муссолини, заключенный за день до этого, убедил Галифакса в том, что «приближается война» и что весна и лето будут периодом ожидания этой войны.

Как нам рассказывают, Галифакс стал ждать развязки войны со спокойствием и почти с некоторым чувством облегчения, что жребий брошен. Впоследствии он подготовил меморандум с обзором этого периода. В нем он доказывал, что ни польские, ни румынские правительства не питали никаких иллюзий относительно масштабов конкретной помощи, которую они могли ожидать от Великобритании в случае нападения на них Германии. Для поляков английские гарантии представляли собой наилучшую возможность («в действительности единственную возможность») предостеречь Гитлера от развязывания войны.

По-видимому, не один только Галифакс совершенно не осознавал странной логики своей аргументации. Он утверждал, что Англия объявила о своих гарантиях полякам, чтобы предотвратить нападение Гитлера на Польшу. Однако в конце мая Галифакс пришел к выводу, что гарантии не сыграли своей роли; Гитлер изготовился для нападения на поляков. А что же дальше? Разве англичане и французы не могли ничего предпринять и только ждали нападения Гитлера со спокойствием и с некоторым чувством облегчения, как об этом пишет биограф Галифакса? [67]

Да, ничего другого не оставалось, так как политические и военные руководители в Лондоне и Париже создали легенду об англо-французской «неподготовленности». В душе они страшились неизвестности. У них было ошибочное и чудовищно искаженное представление о мощи и подготовленности Германии, и тем более о ее намерениях и возможностях ее военно-воздушных сил. Более поразительным было отсутствие веры в свои собственные возможности, в свой народ и в своих союзников, а также собственная неспособность или отсутствие желания попытаться овладеть ситуацией, с которой они столкнулись лицом к лицу. Создается впечатление, что правительства союзников, военные руководители и секретные службы, обманутые, испуганные, ощупью, как слепые, шли прямо в распростертые объятия Гитлера. Ему особенно и не приходилось прибегать к искусной политике: слепота союзников, их неспособность и внушенный самим себе страх оказывали Гитлеру лучшую услугу.

Итак, в конце мая легенды прочно укоренились: англичане считались неподготовленными, французы — слабыми и не играющими роли в равновесии сил. Немцев считали сильными, подготовленными и решительными, и судьбу Европы отдали в руки Гитлера. Вот теперь для нас настало время вернуться от легенд к действительности. [68]