Глава 1.

«В Москву до снегопада!»

I

Согласно директиве № 21, изданной фюрером 18 декабря 1940 года, немецкая армия должна была «сокрушить Советскую Россию в ходе быстрой кампании». Рассчитывая на такой итог, 22 июня 1941 года восемь пехотных армий и четыре танковые группы пересекли советскую границу, уничтожили основную часть войск, им противостоявших, и продвинулись вперед на советскую территорию. В первые три недели, на волне азарта и энтузиазма, когда гусеницы танков отсчитывали победные мили, мало кто сомневался в успехе. На севере, двум танковым корпусам Геппнера оставалось пройти 80 миль до Ленинграда; на юге танковая группа Клейста рвалась в низовья Днепра. В центральной части, по обе стороны от Московского шоссе, танковые группы Гота и Гудериана дважды замыкали кольцо окружения, отрезая огромные скопления советских войск. 16 июля танки прогрохотали по руинам Смоленска, проделав две трети пути до советской столицы. Огромный кусок территории СССР, вдвое превышавший Францию, был захвачен, и около двух миллионов пленных ожидали своей участи. Без сомнения, это была победа эпического размаха.

Эпического, допустим. Но еще не победа. Вопреки тому, что предсказывал Гитлер, СССР не развалился. «Мы должны всего лишь пнуть дверь, — говорил фюрер, — и вся постройка с грохотом рухнет». Что ж, в дверь действительно хорошо стукнули, [21] но постройка тем не менее устояла. Fall Barbarossa, план захвата России начинал расползаться по швам.

Он был слишком оптимистичным изначально. В СССР были слишком большие расстояния, было мало дорог, крайне мало открытых ровных пространств. И враги были совсем непохожи на тех, что уже были сокрушены железной пятой вермахта. У советских граждан воля к сопротивлению была не в пример выше, чем у французов, а пространств, где можно было это сопротивление организовать, куда больше, чем у злосчастных поляков. И советских войск было слишком много. Немцы с самого начала уступали Красной Армии в живой силе. Они наступали по трем главным направлениям, стратегические цели были разнесены на тысячи миль, и между ними лежала суровая местность. Сила главных ударов постепенно выхолащивалась, расстояния между направлениями ударов росли, а немецкая разведка была вынуждена постоянно корректировать данные о силе Красной Армии в сторону увеличения. Поскольку вместо каждого красноармейца, погибшего или попавшего в плен, в строй немедленно вставали двое. Немецкая лодка набирала воду быстрее, чем команда успевала ее вычерпывать. Если не предпринять радикальных мер, то рано или поздно она должна была затонуть.

У этой проблемы было только одно решение. Если члены Советского Голиафа невозможно было поразить, то удар необходимо было нанести по его нервной системе. В конце концов это основа танковой войны. Смерть посредством паралича, а не от ударов по телу. Удары должны наноситься по целям, чью важность в конечном итоге превышает их непосредственная значимость. И это необходимо успеть сделать до того, как армию втянут в войну на истощение, которую ей не выиграть.

Но по каким целям? Этот вопрос и был первостепенным в течение двух последних недель июля и первых дней августа. Гитлер еще не осознал всю полноту сопротивления русских и даже 15 июля проинформировал японского посла, что намерен начать выводить войска с русского фронта приблизительно в августе. На этот момент план «Барбаросса» пока еще развивался согласно расписанию, а это предполагало, согласно видению плана фюрером, то, что танковая мощь группы армий «Центр» в скором времени должна быть перенаправлена на север и на юг, чтобы помочь соответствующим группам армий на флангах для установления контроля на побережье Балтики и в промышленном регионе в нижнем течении Дона. По крайней [22] мере о такой передислокации говорилось в директиве № 33, изданной фюрером 19 июля.

Браухич, Гальдер и генералы группы армий «Центр» не разделяли уверенности Гитлера и равно были не в восторге от предполагаемого изменения направления удара центральных танковых групп. Для них было очевидно, что грандиозные цели плана «Барбаросса» не могут быть достигнуты «в ходе быстрой кампании». Они настаивали на продолжении наступления по центральному направлению. Только у Москвы, доказывали они, русские будут сражаться насмерть. И только захват столицы станет тем сокрушающим ударом, который избавит армию от войны на истощение и сможет изменить ход войны. Они прямо цитировали результаты Цоссенских командно-штабных учений, состоявшихся в декабре 1940 года. «Принимая во внимание тот факт, что сохранение ресурсов группы армий «Центр», необходимых для нанесения окончательного удара по Москве, является первостепенной задачей, — говорилось в этом докладе, — то группы армий «Север» и «Юг» должны обходиться своими собственными силами. В случае если Москва взята не будет, участники КШУ предрекали «долгую и затяжную войну, вести которую немецкой армии будет не по силам».

Под таким давлением, к которому подключился даже доселе покорный Йодль, Гитлер заколебался. Директива № 34, изданная 30 июля, откладывала «на данный момент выполнение дальнейших задач и решений для 2-й и 3-й танковых групп, указанных в директиве № 33».

Такая отсрочка со стороны фюрера подготовила почву для совещания в Новом Борисове 4 августа. Все генералы требовали продолжения наступления на Москву. Гитлер же убедительно говорил о необходимости занять Ленинград, Украину и Крым, но не решался назначить ни одно из направлений приоритетным. Затем он улетел на рандеву с судьбой на Растенбургском аэродроме. Два дня спустя Гальдер приступил к черновой разработке оперативного плана захвата Москвы.

Это было непросто, поскольку места для маневра у немецкой армии было крайне мало. Гальдер не мог просто дать отмашку на безудержный, стремительный марш на столицу — это было бы в той же степени самоубийственно, как и продолжать медленное наступление широким фронтом.

Первым — и самым очевидным — сдерживающим фактором была текущая расстановка сил немецкой и советской армий. В центральном секторе условия на первый взгляд были в пользу [23] немцев. За первую неделю августа группы Гота и Гудериана предприняли шаги, чтобы обойти мощное сосредоточение частей Красной Армии в районе Ельни. Разведывательные подразделения Гота вышли к Ржеву, Гудериан занял Рославль и расположил силы по обе стороны дороги, ведущей из Рославля в Москву. Воздушная разведка выявила, что за тонкой линией фронта у русских в этом секторе нет практически никаких резервов. Таким образом, прорыв в глубину обороны больших проблем для возобновленного немецкого наступления не создаст.

Но проблемы могут возникнуть далее, на флангах в тылу наступления. Красная Армия перебрасывала силы в район Великих Лук и Гомеля. Если наступление на Москву будет продолжено, то силы немцев, прикрывающие эти сектора, будут сильно растянуты. У группы армий «Центр» просто не хватало сил, чтобы одновременно и наступать, и защищать свои фланги. Последнюю задачу должны на себя взвалить части из других групп армий.

На севере сам ход сражений неожиданно предоставил Гальдеру уже готовое решение проблемы. По состоянию на 6 августа Красная Армия держала оборону по линии от озера Ильмень до г. Луги и далее по р. Луга до побережья Балтики. Физические особенности местности, состоявшей в основном из лесов и болот, делали применение танков крайне затруднительным, и в течение нескольких недель 4-я танковая группа, под командованием Гёппнера вязла в позиционной войне. Затем, 12 августа, советская 34-я армия предприняла наступление в районе к югу от озера Ильмень. Один из двух корпусов Гёппнера — 56-й, под командованием Манштейна — был переброшен с фронта под Лугой, чтобы разобраться с ситуацией. Что он и сделал в течение нескольких дней. Более того, теперь 56-й танковый корпус был прямо-таки идеально расположен так, чтобы возглавить северное крыло наступления на Москву.

На юге таких возможностей не представилось. Железный кулак группы армий «Юг» — 1-я танковая группа под командованием Клейста — постепенно отходила от группы армий «Центр». В районе Умани было завершено окружение группировки советских войск, имевшее решающее значение, и теперь передовые подразделения Клейста шли потоком в коридоре между Бугом и нижним течением Днепра. У них в тылу огромный киевский гарнизон продолжал сражаться против 6-й армии; севернее советская 5-я армия в районе Чернигова угрожала [24] северному и южному флангу групп армий «Юг» и «Центр» соответственно. Для немцев данная ситуация таила немалую угрозу, и с намеренным отступлением 5-й армии за Десну в середине августа эта опасность не уменьшилась. Брешь между группами армий «Центр» и «Юг» должна быть заполнена.

Все это являлось азбучной стратегией для достаточно косных руководителей немецкого Генерального штаба. Нельзя наступать, не обезопасив фланги. Но Гальдер, в отличие от Гитлера, не усложнял проблему. Он намеревался решить ее, не дожидаясь, пока она начнет диктовать ему свою стратегию. Один из трех танковых корпусов Клейста должен быть отведен назад и передан во временное командование 6-й армии. Усиленная таким образом армия должна, в свою очередь, развернуться далее на север, чтобы установить прочное соединение со 2-й армией, самым южным подразделением группы армий «Центр». Такая ситуация, конечно, делала маловероятным захват Украины группой армий «Юг», но это было неизбежно, иначе марш на Москву продолжить было невозможно. Пусть уж Москва без Украины, чем Украина без Москвы. На данный момент немецкая армия не могла себе позволить и то и другое.

Пока Гальдер занимался целями, остальная немецкая армия прилагала усилия, чтобы разобраться со средствами. Кампания продолжалась уже семь недель, больше, чем во Франции, а вот условия для людей и для машин были не в пример жестче. Танки порядком поизносились, преодолевая то, что у русских называлось «дороги», их моторы были забиты повсеместной пылью; колесные же транспортные средства просто были порой разбиты на ухабах и колдобинах. Чтобы поддерживать темп движения, этой моторизованной армии требовался чудовищный объем запасных частей и горючего, куда больший, чем тот, с которым могла справиться немецкая промышленность. К середине августа снабжение многократно отставало от нужд фронта.

Основным камнем преткновения была широкая колея советских железных дорог. Только ветка Варшава — Полоцк с небольшим количеством паровозов и вагонов, захваченная в начале войны, отвечала техническим требованиям. Остальные дороги необходимо было переделать в соответствии с немецкими спецификациями — сузить колею. Хотя инженеры работали круглые сутки, перекладывая рельсы, им удалось пока что продвинуться только до Гомеля, Орши и Дна, и припасов, необходимых для того, чтобы группа армий «Центр» начала полномасштабное [25] наступление, явно не хватало. Из доклада генерал-квартирмейстера от 6 августа выходило, что одновременное наступление тремя армиями в принципе невозможно, даже одновременная операция двух танковых групп потребует значительного напряжения служб МТО. Необходима была двух-трехнедельная пауза, чтобы войска могли отдохнуть, заняться ремонтом и аккумулировать необходимые припасы.

Ситуация с припасами/транспортом в секторе группы армий «Север» была лучше, чем в центре, и это укрепило Гальдера в его решении поместить основную ударную силу московского наступления к северу от шоссе Москва — Смоленск. Конечно, Валдайская возвышенность — это не самое идеальное место для ведения танковой войны, но поскольку атака в этом районе уберет угрозу северному флангу, и более того, трудностей со снабжением тут не предвидится, то с данной помехой необходимо было примириться. 56-й танковый корпус Манштейна, усиленный 8-й танковой дивизией и переведенный под командование 3-й танковой группы, должен выступить на восток, вдоль южных берегов озера Ильмень к шоссе Москва — Ленинград и затем повернуть на юго-восток, в направлении столицы. Наступление должно начаться 23 августа.

Через два дня в дело вступит группа армий «Центр». Два других танковых корпуса 3-й танковой группы Гота нанесут удар на северо-восток, в район Ржева. Оттуда один корпус продолжит движение на север, чтобы встретиться с Манштейном, и таким образом окружить несколько советских армий в Осташковском котле. Второй корпус повернет по Волоколамскому шоссе на Москву, как только позволят условия. 2-я танковая группа Гудериана не будет наступать по оси Брянск — Калуга, как предполагалось изначально, но вместо этого с помощью 4-й армии будет выдавливать мощную советскую группировку в районе Ельни и далее наступать вдоль Вяземского и Волоколамского шоссе на Москву. За этими танковыми кулаками будут идти 4-я, 9-я и 16-я армии (последнюю одолжили у группы армий «Север»), чья задача будет заключаться в сортировке пленных и установлении полного контроля над территорией. 14 августа Гальдер разослал боевые распоряжения.

У солдат группы армий «Центр» это удивления не вызвало, поскольку они, в отличие от фюрера, никогда не задумывались о наступлении в иных направлениях. На дорогах уже появились указатели «Москва — 240 километров». Боевой дух подразделений был высок, потому что конец войны был близок. Лозунг [26] «В Москву до снегопада — домой к Рождеству!» был весьма популярен. Лишь немногие понимали, что одно необязательно предполагает другое.

II

3 июля, через 12 дней после начала блицкрига, Сталин обратился к советскому народу. «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» — так начал он речь. Беспрецедентная доверительность обращения советского лидера сильнее всего подчеркивала ту отчаянную ситуацию, в которой оказался СССР. Эти слова возвещали о приходе новой реальности. Реальности, в которой были оккупированные территории, в которой необходимо было формировать народное ополчение и партизанские отряды, в которой земля должна гореть под ногами захватчиков. Реальности всеобщей войны.

Проходил июль, а враг все продолжал наступать. По всему восьмисотмильному фронту, от Балтики до Черноморья, Красная Армия погибала, отступала или брела долгими ломаными колоннами на запад, в немецкие лагеря для военнопленных. Названия городов, упоминаемые в сводках Совинформбюро, постоянно смещались на восток, а за ними следовали сообщения о зверствах, чинимых фашистами на оккупированных территориях.

Но к концу этого страшного месяца непрерывное продвижение, казалось, прекратилось по крайней мере на какой-то момент. В районе Смоленска войска стояли насмерть и жители столицы, в двухстах милях восточнее, нервно и с облегчением вздохнули.

Условия в столице были трудными, но пока еще не суровыми. В середине июня было введено нормирование продуктов, и основные вещи типа продуктов или сигарет стало доставать все труднее, особенно для тех, кто не принадлежал к льготникам. Но рестораны и театры продолжали функционировать, в театрах полным ходом ставились постоянно публиковавшиеся патриотические пьесы и спектакли. Грозная система ПВО Москвы поумерила пыл пилотов люфтваффе, немецких ВВС, совершавших ночные налеты на город, и городу пока что был причинен незначительный ущерб. По ночам многие спали в новом московском метро, а по небу скользили лучи прожекторов и спокойно висели аэростаты. [27]

В Кремле слишком хорошо представляли себе положение дел, чтобы предаваться оптимизму. Ставка Верховного главнокомандования, собиравшаяся в старых залах Кремля, раз за разом получала плохие новости, которых становилось все больше и больше. Красная Армия была захвачена врасплох, у немцев повсеместно было тактическое преимущество, в военном отношении вермахт превосходил Красную Армию и постоянно разбивал ее части. Постоянно получая предупреждения от англичан, от своих собственных командиров, от агентов по всему миру, советское руководство тем не менее в упор не замечало угрозы и, естественно, добилось впечатляющих результатов. ВВС были уничтожены в первые часы, не успев взлететь, целые армии, подобно неповоротливым мамонтам, окружались и методично истреблялись немецкими виртуозами танкового искусства. Когда представлялась возможность атаковать, части Красной Армии устремлялись вперед подобно легкой бригаде прямо на пушки и пулеметы немцев{8}. Бестолковые в обороне, в наступлении же храбрые до безрассудства передовые подразделения Красной Армии стремительно таяли.

Кто был виноват в этой катастрофе? Уж, конечно, не рядовой красноармеец. Хотя у него не хватало того опыта и тактических навыков, которые были у противника, и вооружен он был менее современным оружием, но он сражался и продолжал сражаться с такой яростной храбростью, что немцев это начало повергать в уныние. Равно, как не виноват был фронтовой офицер. Как и его коллеги из Польши или Франции, он не мог себе представить, что внезапно на него обрушится вся мощь танковой войны.

Если кто и был виноват, то, бесспорно, Верховное главнокомандование. Говоря проще — Сталин. В первую очередь в том, что позволил немецкой армии застать СССР врасплох, во-вторых, те командиры, которые понимали, что такое механизированная война, в частности Тухачевский, исчезли в чистках [28] 1937–1938 годов. Но, даже не принимая во внимание эти явные ошибки, невозможно было проигнорировать вывод, что основной причиной советского поражения летом 1941 года были различные приоритеты, которых придерживались лидеры Германии и СССР. Если одна страна концентрирует все свои силы на завоевании территорий, а другая — на национальном строительстве, то все шансы будут за то, что первая окажется более умелым завоевателем.

Ставке приходилось учиться жестоко и моментально. Хотя кое-какие меры были предприняты сразу: генералов, типа Рокоссовского, чьи карьеры оборвались по политическим мотивам, выдернули из лагерей и поставили в строй, вернув звания, но основная задача реорганизации, переоснащения и переобучения Красной Армии требовала огромного количества времени. А его как раз и не было.

В августе выяснилось, что те уроки, которые надо было учить как можно быстрее, вообще не были усвоены. Очередная серия фронтальных атак приводила к тому, что целые армии попадали в подготовленные ловушки, подобно медведю в западню. Именно это случилось с 34-й армией около оз. Ильмень, с 38-й — у Рославля, с 13-й и 15-й — между Гомелем и Кричевым — они просто растворились в неизвестности истории. Все наступления русских производились на хорошо защищенные тыльные фланги намечающегося немецкого наступления; провал атак русских привел Гальдера в состояние облегчения. Только у Ельни, в центральном секторе, Красная Армия весь август героически отбивала все атаки немцев. Этот успех в итоге оказался столь же фатальным, сколь и поражения на других фронтах. В Кремле его расценили как доказательство жизнеспособности линейной обороны и продолжили возводить еще две линии между Ельней и Москвой. Первая, под командованием Жукова, состояла из пяти свежих армий, расположенных на линии Осташков — Киров{9}; вторая была просто цепью земляных укреплений, вырытых московскими рабочими. Собственно, на линии фронта восемь армий Западного фронта Тимошенко держали оборону от озера Селигер до Ельни. Южнее две армии нового Брянского фронта Еременко прикрывали сектор Брянск — Орел, который советская разведка посчитала наиболее привлекательным для танков Гудериана.

Все эти линии были безнадежно тонкими. Потенциально людская мощь СССР была в буквальном смысле неисчерпаема. [30]

Но армии нуждались не только в живой силе. За конкретный промежуток времени можно обучить и вооружить лишь определенное число людей, а оружейная промышленность, эвакуированная на восток, не могла немедленно удовлетворить потребности армии. Единственная оснащенная и обученная из советских армий — Дальневосточная, числом в 30 дивизий — находилась на Дальнем Востоке и не могла быть двинута против немцев — армия охраняла Советское Приморье и маньчжурскую границу. Это позже советский разведчик в Токио, Рихард Зорге, получил подтверждение слухам, что японцы, вероятнее всего, ударят на юг, нежели на север.

Таким образом, Красная Армия уступала врагу у стен Москвы. Весь август ставка ждала. Ждала, когда появятся дополнительные резервы, ждала сообщение от Зорге, ждала первых признаков надвигающейся осени. И наступления немцев на Москву.

III

23 августа, едва первые лучи солнца осветили кроны сосен, усиленный 56-й танковый корпус, дислоцированный к югу от оз. Ильмень, начал свое наступление. Дорог как таковых не было, и 8-я танковая дивизия пошла на восток вдоль железнодорожной линии на Лычково. В десяти милях к северу 6-я танковая и 3-я моторизованная дивизии направились по болотистым лесным дорогам на Крестцы, что на шоссе Москва — Ленинград. Примерно в стольких же милях к югу, в районе Демянск — озеро Селигер, моторизованная дивизия СС «Мертвая голова» прикрывала от возможных атак противника южный фланг корпуса. Продвижение было медленным, но уверенным, основную проблему представляла местность, нежели противник, лихорадочно пытавшийся заполнить брешь, вызванную недавним разгромом 34-й армии.

К ночи 24 августа 6-я танковая дивизия оседлала шоссе, а 8-я после короткого и яростного боя с ротой советских Т-34 заняла Лычково и продвигалась к Валдаю. Спонтанная контратака, предпринятая русскими у восточного берега оз. Ильмень, была без особых проблем отбита 3-й моторизованной дивизией.

На следующий день 8-я танковая ворвалась в Валдай. Сам город, несмотря на недавний налет «Юнкерсов», выглядел вполне пристойно. Там был обязательный памятник Ленину, небольшая группа административных зданий, улицы с деревянными домами, тянувшиеся от центра к окраинам. Часом позже [31] с севера появились передовые машины 6-й танковой дивизии. Ее направили на восток, чтобы занять и удерживать важный железнодорожный узел Бологое; 8-я же должна была продолжить движение на юго-восток вдоль основной трассы на Вышний Волочек.

В Кремле недооценили ту угрозу, которую несло наступление корпуса Манштейна. В течение нескольких дней там велись споры о том, куда с наибольшей вероятностью будет прорываться противник. Мнения разделились с вероятностью 50/50 — либо по Московскому шоссе, либо в секторе Брянск — Орел; все внимание сконцентрировалось на этих участках. На сообщения о мощной танковой атаке в районе оз. Ильмень поначалу не обратили особого внимания — в Кремле решили, что противник продолжает выжимать все возможное из поражения 34-й армии, и доклады командиров частей о масштабе атаки сочли необоснованно раздутыми.

К 25 августа опасность была видна невооруженным глазом, но к тому времени у Ставки возникла иная проблема. На рассвете этого дня группа армий «Центр» — около миллиона человек и две тысячи танков — перешла в наступление. В районе Белого и вдоль основного шоссе на Москву танки Гота мощным ударом прорвали советскую линию обороны. 57-й танковый корпус направился на северо-восток, в направлении предполагаемой встречи с Манштейном, а 39-й танковый — на восток, на соединение с Гудерианом. Танки последнего прорвались сквозь советские укрепления на дороге Рославль — Юхнов; один из корпусов вклинился глубоко в тыл сосредоточения советских войск у Ельни. Малоподвижные части Красной Армии продолжали яростно сражаться против медленно накатывающейся волны 4-й армии, но ничего не могли поделать с клещами окружения, замыкавшимися у них в тылу. К 28 августа 3-я танковая дивизия Моделя установила контакт с передовыми подразделениями 7-й танковой у Лозимо, и кольцо замкнулось. Большая часть трех советских армий оказалась в котле.

Такие же клещи начали охватывать пять других армий в районе Осташкова. К вечеру 27 августа пал Ржев, и между смыкающимися зубцами оставалось 65 миль. Местность и отвратительное качество дорог оставались основной головной болью для немцев, поскольку противник был полностью занят боями с пехотными соединениями и тыл был оголен. Танки катились по пустынной сельской местности. «Это было, как во Франции, только больше леса и меньше дорог», — вспоминал позже один [32] капитан танковых войск. 31 августа кольцо замкнулось в пяти милях южнее Торжка. Две трети советских войск, защищавших Москву, оказались заперты в Осташковском и Ельнинско-Вяземском котлах.

Первую неделю сентября немецкие части сжимали кольцо окружения, подавляя попытки прорыва и направляя сдавшихся русских солдат на запад. Окруженные территории были огромны, и большое число красноармейских подразделений смогло как-то выскочить из кольца, либо прорвавшись сквозь тонкое оцепление, либо растворившись в густых лесах. Но особой роли они уже не играли и повлиять на немецкое наступление не могли. Дорога на Москву была открыта.

2 сентября главнокомандующим силами, защищавшими Москву, был назначен Жуков. Он делал все возможное, изыскивая резервы и затыкая ими бреши в тонких линиях обороны столицы. Но их было мало, и, что самое главное — у них был приказ, в случае отступления отходить на север либо на юг от столицы, но не к ней. Падение Москвы начинало становиться неизбежным. 4 сентября Сталин принял в Кремле английского посла Стаффорда Криппса. По словам Криппса, Сталин был выведен из равновесия тем огромным грузом ответственности, лежавшим на нем. Он то обвинял нас и американцев за то, что мы его оставляем одного, то подчеркивал важность поставок алюминия, которые мы продолжали делать. Информировав меня, что с падением Москвы до самой Волги не остается никакой линии обороны, он тут же с энтузиазмом начал рассказывать о планируемом контрнаступлении на юге. От его холодной твердости, которая, казалось, всегда ему была присуща, не осталось и следа.

Среди населения также росли тревожные настроения. Сообщение о том, что «войска ведут тяжелые бои на Калининском направлении», для тех, кто привык читать между строк официальной пропаганды, значило только одно — Калинин пал и враг был в ста милях от Москвы. Когда в «Правде» было объявлено об «огромной опасности, грозящей стране», москвичи поняли, что это значит. Были и другие тревожные признаки, помимо газетных сообщений. По всему городу промышленные предприятия демонтировались либо минировались; в кремлевском дворе жгли бумаги, и черный дым подымался в небеса.

За вторую неделю сентября враг продвинулся еще ближе. Корпус Манштейна захватил мост через Волгу в Калинине нетронутым, и немецкие части пробивали себе путь к Клину. [34]

39-й танковый корпус Шмидта вломился в Можайск. Заняв Сухиничи, танки Гудериана пошли на Калугу. На севере, в центре и на юге немецкие танки все ближе и ближе подходили к столице.

10 сентября было объявлено, что Советское правительство, дипломатический корпус и определенное количество научных и культурных учреждений эвакуируются в Куйбышев. Нигде не упоминалось о том, где находится Сталин, но вскоре стало известно, что забальзамированное тело его предшественника было вынесено из Мавзолея и увезено в неизвестном направлении.

Граждане расценили эти меры как первые признаки того, что Москва будет сдана, и некоторых из них, в частности те, кто не мог себе позволить эвакуироваться, искали иные пути самосохранения, не всегда достойные. Опасаясь голода, москвичи грабили магазины, рядовые граждане переворачивали грузовики с продуктами и выгребали содержимое. Приближение немцев заставило многих сжечь свои партбилеты, на стенах откуда-то появились листовки, призывающие избавляться от коммунистов и евреев. Со стен исчезли портреты Сталина.

Правительство реагировало соответствующим образом, стараясь подавить эти мятежные настроения в зародыше. Москва была объявлена частью прифронтовой зоны, было введено чрезвычайное положение. По городу разъезжали отряды НКВД, пристреливавшие мародеров и паникеров на месте.

Среди этого нарастающего хаоса командование предприняло последние отчаянные попытки усилить оборону столицы. Стариков, женщин и детей вывезли за пределы города и приказали копать земляные сооружения; молодежь «добровольно» сгоняли в рабочие батальоны, предназначенные для защиты основных дорог, ведущих в столицу. В Александровском саду, у Кремлевской стены, служащие изучали приемы штыкового боя. Автомобили и автобусы, реквизированные для нужд армии, везли подкрепления на запад, навстречу надвигающейся буре.

К 14 сентября Можайская линия была взломана по главным направлениям, и немцы обошли ее с севера. Даже начавшиеся осенние дожди, тормозившие продвижение немецких колонн на часы, а порой и дни, не могли остановить неотвратимую лавину. Будь немцы подальше от намеченной цели, кто знает, может быть, настрой армии опустился бы из-за этих препятствий, но сейчас, когда до Москвы было подать рукой, чтобы остановить [35] их, требовалось нечто более мощное, чем холодный ливень.

На южном фланге танки Гудериана вышли на берега Оки, ударив по фронту Калуга — Серпухов, и двинулись далее на восток, в направлении между Подольском и Пролетарским. Единственная проблема возникла 15–17 сентября, когда армии все еще крепкого Брянского фронта Тимошенко ударили по немцам в районе Кирова. Но эта атака была жестом отчаяния, соответствующим образом спланированная. Наступавшие части Красной Армии, включая кавалерию, были разбиты вдребезги моторизованными частями, располагавшимися на флангах Гудериана. Для самого архитектора «танкового молота», который находился в ста милях восточнее, во главе удара, эта атака была из разряда текущих проблем, с которыми без труда справятся подчиненные. Гудериан рвался к Ногинску, лежащему в 40 милях к востоку, — на встречу с Манштейном.

На северном фланге мост через Дубну был захвачен молниеносным ударом. Оборонявшиеся приняли колонну немецких танков, во главе которой было несколько захваченных советских, за отступавшие части Красной Армии. Затем 8-я танковая дивизия прошла вдоль восточного берега канала Москва — Волга до Яхромы, а оттуда повернула на Загорск с целью перерезать шоссе Москва — Ярославль. Теперь в восточном направлении от Москвы отходили только две незанятые противником дороги.

Вечером 18 сентября Жуков прибыл на доклад к Сталину. Несмотря на слухи, постоянно блуждавшие по городу, советский лидер все еще находился в Кремле. Жуков доложил Ставке, что город не удержать, и предложил отвести войска на линию Ярославль — Рязань. Сталин согласился с этим.

Во время встречи Жуков обратил внимание, что Сталин вернулся в свое обычное спокойное состояние. Сталин скрепя сердце признал, что сохранить Красную Армию более важно, чем удержать Москву. Но глава Советского Союза подчеркнул, что борьба должна продолжаться на территории города. Батальоны НКВД и части рабочего ополчения должны устроить немцам небо с овчинку на каждой улице.

Ситуация на Украине обсуждалась более детально. В итоге постановили, что в дальнейшем отступлении необходимости нет. Оправданием для отвода войск может служить только угроза окружения. Также было решено, что Ставка переезжает в Горький, пока еще есть возможность это сделать. Возможность [36] капитуляции не обсуждалась в принципе. Члены Ставки покинули совещание в 3.15 19 сентября и направились домой, собирать вещи.

Три дня и шесть часов спустя передовые части 18-й танковой дивизии встретились с ударными подразделениями 8-й танковой в промышленном поселке Электросталь, в четырех милях к югу от Ногинска, на шоссе Москва — Горький. За день до этого через Электросталь проехал специальный поезд, в котором находились Иосиф Сталин, Ставка Верховного главнокомандования и тело Владимира Ильича Ленина. Так началось падение Москвы, пока еще незанятой, но уже окруженной. В Германии по радио было объявлено о специальном сообщении в скором времени.

IV

Перед началом войны население Москвы перевалило за четыре миллиона, но к 22 сентября призыв в вооруженные силы, эвакуация промышленности и исход москвичей из города сократили эту цифру примерно вдвое. Сейчас этим двум миллионам, запертым в осажденном городе, предстояло решить — оказывать сопротивление неизбежной немецкой оккупации столицы или же нет. Согласно приказу Сталина — надо сражаться, но Сталин, вероятнее всего, покинул столицу. В городе оставались большие подразделения НКВД, но с точки зрения прагматиков с ними можно было справиться куда легче, чем с немцами.

Тем не менее очень многие готовились продолжать борьбу, чтобы превратить Москву во второй Мадрид{10}. Наследие революции укоренилось в массах гораздо прочнее, чем полагали немцы. С приближением тех, кого газета «Правда» назвала «отбросами покоренной Европы», росла решимость защищать завоевания революции. На фабричных окраинах Москвы немцам пришлось убедиться, что дело тут не в Сталине, а скорее в социалистической системе, которую защищали русские.

Не все сражавшиеся за Москву руководствовались такими убеждениями. Кое-кто сражался, решив, что фронт все же лучше, чем обвинение в трусости и срок в лагерях, кто-то просто [37] пошел воевать по инерции, потому что такова жизнь. Большинство защитников Москвы составляли добровольцы с рабочих окраин. Эти батальоны, сформированные во второй декаде сентября, составили ядро сопротивления немцам, устанавливая рубежи обороны вдоль улиц и бульваров внутри Садового кольца.

Были и другие, кто не соглашался с тем, чтобы Москва превратилась в поле битвы. Некоторые из них приводили вполне приличные аргументы: логичнее, говорили они, тогда уж перенести битву далее, на восток, и сохранить город и его население. Те, кто желает сражаться, должны ночью выскользнуть из Москвы, пересечь тонкую линию фронта и влиться в ряды Красной Армии.

Те, кто верил в неизбежную победу СССР, считали, что логика в этом есть, для тех же, кто сомневался, эти аргументы мало что значили. Они были куда более впечатлены отъездом Сталина, партийного и правительственного аппарата, редакций газет и отступлением Красной Армии, чем возможностью героической гибели при обороне Москвы. Раздавались голоса, что-война уже и так продолжается слишком долго. Кто окажется в выигрыше от того, что Москву принесут в жертву? Уж, конечно, не простые москвичи. Только Сталин и ненавистная партия, которые сейчас в безопасности в Горьком, — вот они выиграют. Они и так обречены, обречены самим ходом истории, на которую так часто ссылались, затем, чтобы оправдать свои злодеяния. Самое правильное будет — забыть Сталина и его приспешников, отрепетировать слова приветствия и благодарности немецким освободителям и работать вместе с новыми хозяевами с тем, чтобы вернуть Россию в семью цивилизованных наций.

И, конечно, было множество, просто большинство, москвичей, не изъявлявших особого желания ни сражаться, ни приветствовать вермахт. Они прислушивались к канонаде, с каждым днем приближавшейся, они прятали еду в подвалах. Они надеялись на лучшее, но готовились к худшему.

Вскоре они узнали, что к чему. К востоку от Москвы танковые группы прочно держали кольцо, на западе же 4-я армия начала медленно, но верно пробиваться к городу. 29 сентября бои начались на западных и северо-западных окраинах Москвы, на следующий день немцы взломали кольцо обороны, расположенное по линии районов городской застройки. Обороняющиеся вскоре распались на мелкие подразделения, изолированные друг от друга. Тем не менее они продолжали ожесточенно сражаться, удерживая те небольшие участки обороны, какие могли. [38]

На промышленных окраинах Хорошево и Кунцево рабочие бились за каждый квадратный метр своих фабрик. На бульварах центральной части Москвы сопротивление было меньшим, преимущественно одинокие снайперы, которых забрасывали гранатами либо подавляли минометами.

Остатки рабочих батальонов отступали в метро, в бомбоубежища, на железнодорожные станции и в протяженные лабиринты заводов и фабрик на юго-востоке Москвы. Четыре сотни рабочих удерживали огромный Государственный моторостроительный завод в течение месяца, прежде чем немцам удалось уничтожить всех защитников до последнего человека. Другие очаги сопротивления продержались почти столько же.

Но это были отдельные участки — в целом в военном отношении город был полностью оккупирован к 8 октября. Почти сразу же после этой даты армейские львы уступили место шакалам, которые следовали за ними. Эйнзатцгруппы{11} начали методично прочесывать город в поисках евреев и комиссаров. Надо сказать, что в этом вопросе москвичи с достаточной охотой шли на сотрудничество с немцами — частично они сводили старые счеты, частично хотели снискать расположение немцев. Из сумерек войны Москва начала постепенно погружаться в тьму оккупации.

V

За несколько недель до падения Москвы группа армий «Юг» под командованием Рунштедта неожиданно далеко продвинулась по Украине. Гальдер опасался, что эта группа армий, уступающая противнику в живой силе по крайней мере вдвое, завязнет в оборонительной войне. Однако несколько отчаянных советских атак дали Рунштедту возможность, не воспользоваться которой было бы глупо.

После битвы в Уманском котле в середине августа один из танковых корпусов Клейста занял плацдарм на Днепре рядом с Кременчугом. Большой угрозы советским войскам в том не было, но Ставка, отчаянно ломавшая голову, как защитить [39] Москву, приняла решение, что хороша любая попытка отвлечь немцев от их главной цели. Таким образом, 38-й армии было приказано двинуться вперед и вышибить Клейста назад, за реку.

За что она крепко поплатилась. Немецкие танки пошли на север, в эту неожиданно образовавшуюся брешь, и вышли в тыл советским частям у Киева. Рунштедт, увидев такую возможность, послал танковый корпус Макензена на юг соединиться с Клейстом, прорвав перед этим слабую оборону русских к югу от Гомеля. В течение нескольких дней вырисовывалась реальная угроза гигантского окружения, но на этот раз Ставка среагировала на редкость умно и приказала частям отходить на линию Брянск — Конотоп — Днепропетровск. Когда 15 сентября немецкие клещи сомкнулись в районе Прилук, в кольце оставалось только две армии. Разобравшись с ними, группа армий «Юг» медленно двинулась к новой линии обороны русских.

В итоге к началу октября ситуация на фронте для немцев выглядела куда лучше, чем предполагал Гальдер. Похоже было, что главные вершины, заявленные в плане «Барбаросса», — Москва, Ленинград и Украина, — будут покорены до того, как наступит зима.

В центральном секторе главная цель уже была достигнута, и Гальдер не видел смысла в том, чтобы центр и далее продвигался на восток, несмотря на постоянные горячие требования со стороны Манштейна и Гудериана. Горький, допустим, можно было бы взять, но зачем? Лучше перевести измотанную боями пехоту группы армий «Центр» в оборону. В этом случае поезда, до настоящего времени использовавшиеся для переброски самого необходимого на Восточный фронт, можно переназначить для того, чтобы они привезли в Россию зимнюю одежду и оснащение, в данный момент находящееся на сортировочных станциях в Варшаве.

У танков отдыха не будет. Они нужны для операций на севере и юге, чтобы захватить цели, более важные, чем Горький. 3-я танковая группа, состоявшая из 39-го и 57-го танковых корпусов, направится на север, чтобы разобраться с Ленинградом. 2-я танковая группа, в которую теперь входил 56-й танковый корпус Манштейна, должна удерживать линию фронта восточнее Москвы до тех пор, пока ее не сменят пехотные дивизии, а далее передислоцироваться на юго-восток к Рязани. Один усиленный корпус, обозначенный как группы «Фитингоф», должен нанести удар на юг, вдоль трассы Тула — Орел в тыл советских армий, противостоящих группе армий «Юг». Танковый [40] корпус Макензена должен двигаться в северо-восточном направлении навстречу группе «Фитингоф». Остальные части 1-й танковой группы Клейста должны прорваться сквозь оборону Красной Армии в районе Сумы — Конотоп и пойти на юго-восток, за Харьков, перед тем, как устремиться в промышленный регион Донбасса.

Гальдер и не рассчитывал, что эти операции пройдут гладко. В конце концов в строю оставалось еще достаточное количество русских, а погодные условия стремительно ухудшались — приближалась зима. Но на этот раз он переоценил противника. Все дошедшие до наших дней советские источники соглашаются, что в эти критические недели, последовавшие за падением Москвы, Красная Армия была на грани развала. Чтобы избежать этого, она отступала. Как вспоминал советский писатель Москаленко, в то время сражавшийся в районе Курска:

Мы думали: «Или оке война закончилась и мы сражаемся безо всякой причины, или же война будет продолжаться восточнее Москвы, пока не кончится». Никто из нас не помышлял о сдаче — все знали, как немцы относятся к пленным, - но в те страшные недели только горстка твердолобых намеревалась сражаться и умереть там, где стояли. Большинство из нас желали остаться целыми и выйти из этого положения. Что мы и делали, отступая четким порядком на восток.

Единственные, кто был лишен такой возможности, — защитники Ленинграда. В первые недели ноября, грохоча по мерзлой земле, 3-я танковая группа пробилась с боями через Чудово к южным берегам Ладоги. 4-я танковая группа, усиленная 2-й танковой дивизией из резерва ОКХ, перла вдоль Финского залива по направлению к городу. Финны, вдохновленные падением Москвы, отбросили свои колебания на предмет перехода границы. Они прошли до западного берега Ладоги, встретились с танками Гота и тем самым убили последнюю надежду ленинградцев использовать замерзшее Ладожское озеро в качестве «дороги жизни». К 13 ноября город был полностью отрезан от остальной части Советского Союза.

С этим 18-я армия перешла в наступление на Ленинград, намереваясь истребить непокорных русских. Однако это оказалось ни быстрым, ни легким делом. Ленинград был обречен, но его жители не собирались выкидывать белый флаг. Это вам была не [41] Москва — это была «колыбель революции». О капитуляции речь не шла.

В течение трех месяцев 18-я армия пробивалась в город с тяжелыми боями. Улица за улицей, дом за домом — духовный центр советского коммунизма отчаянно сражался. Специальные подразделения атаковали военно-морскую базу Кронштадт по льду. Потери были ужасающими. Согласно исследованию профессора Ходила «Ленинград: смерть города» более половины 18-й армии было убито или ранено за 11 недель боев. Потери среди защитников также были чрезвычайно высоки. Мало кто не знал о судьбе, постигшей «выживших» в ленинградской бойне. Город и его обитатели погибли, но цена, которую заплатили немцы, чтобы уничтожить наследников Ленина, Троцкого и Зиновьева, была огромной.

Южнее Москвы дела вермахта обстояли куда лучше. Две советские армии в районе Брянска не успели отступить вовремя и были пойманы в клещи корпусом Макензена и группы «Фитингоф». Еще южнее 11-я армия взломала советскую оборону на Перекопском перешейке и заняла весь Крым, за исключением хорошо укрепленной крепости Севастополь. В центральной части Украины основные силы Клейста прорвались к Обояни и устремились к югу за Харьковом. К началу ноября танки уверенно шли правым берегом Дона в направлении района Донбасса. Только на р. Миус передовые части, ослабленные погодными условиями, постоянными поломками и растянутыми сверх всякой меры путями снабжения, были остановлены свежими красноармейцами-сибиряками.

Немецкое военное командование пребывало в отличном настроении. К тому времени, как очнется фюрер, им будет, что ему показать. Москва и Украина пали, Ленинград ожидала та же судьба. Согласно предварительным подсчетам, около 60% советской промышленности было разрушено. Половина населения СССР теперь жило под сенью свастики. Красная Армия была практически разгромлена.

Возможно, русского Компьена{12} и не будет, не будет мягкого вагона, в котором завоевания и смерти превратятся в те холодные [42] слова, которые так любят политики. Но это, собственно, было и не важно. Немецкие войска устраивались на зиму, большинство в относительном тепле оккупированных ими крупных советских городов. Бедной СССР будет положен конец, раз и навсегда. На призывы к сопротивлению, доносившиеся из Горького, внимания обращали мало — пустая риторика никого не затрагивает.

VI

Черчилль был более оптимистичен. 9 октября он выступил в палате общин:

На улицах русской столицы сейчас развеваются кривые кресты. Однако, несмотря на это, было бы величайшей глупостью считать, что Россия побеждена. Возможно, нацистские лидеры холодными берлинскими ночами, под звуки разрывающихся британских бомб, вспомнят с тревогой, что Наполеон тоже вошел в Москву накануне зимы...

Сталин выжимал из параллелей с Наполеоном все, что можно. 17 октября он выступил с обращением к советскому народу, в первый раз после падения Москвы. Люди слушали этот медленный невыразительный голос, в котором грузинский акцент был заметен более обычного, сухо описывающий трагическую ситуацию в СССР, и такое спокойствие было страшнее всего. Сталин говорил об огромных потерях, но заявлял, что потери врага еще больше. Он соглашался, что враг захватил большие пространства, но напоминал слушателям, что гораздо большие пространства остались непокоренными. Он обращался к национальной гордости, вспоминая великих деятелей из прошлого России, которых Троцкий однажды направил «на свалку истории». Он цитировал депешу Кутузова к царю в 1812 году:

Потеря Москвы не означает потерю России. Я считаю своим долгом спасти мою армию от уничтожения, сберечь ее жизненные силы и быть уверенным в неизбежном поражении неприятеля, даже если для этого придется оставить Москву. Поэтому мои намерения: отступить через Москву по Рязанской дороге.

«Мы пошли тем же путем», — сказал Сталин, что было малость неточно. Вне сомнения, это будет долгий и трудный [43] путь. Но с этим врагом — тут он процитировал несколько типичных немецких высказываний о русских унтерменшей{13} — не может быть никаких соглашений. Мир придет только вместе с победой.