Смертельное объятие: Гитлер, Сталин и нацистско-советский пакт, 1939–1941

Рид А., Фишер Д.

Антони Рид — английский журналист, режиссер-постановщик, сотрудник Би-би-си. Дэвид Фишер — австралиец, известный сценарист документальных передач.

Книга построена по проблемно-хронологическому принципу от заключения пакта о ненападении до начала войны Германии с СССР. В работе, состоящей из пролога, 56 глав и эпилога, широко использованы многочисленные архивы и документальные публикации многих стран, интервью и переписка авторов с участниками и очевидцами описываемых событий, мемуары государственных, политических и военных деятелей, исследования.

Сталин не мог не знать о подлинных намерениях Гитлера, связанных с созданием мировой империи. Вне всякого сомнения, он был знаком и с «Майн Кампф». Тем более удивительно, что, зная все это, Сталин решился на подписание даже договора о дружбе с человеком, открыто писавшем, что не следует заключать договора с тем, у кого [55] единственная цель — уничтожение своего партнера. Авторы полагают, что у Сталина в 1939 г. не было никакого выбора, ибо в то время как Гитлер превратил Германию в мощную в военном отношении державу мира, Сталин сам лично в ходе чисток в 1937–1938 гг. все сделал для того, чтобы «уничтожить Красную Армию как эффективную боеспособную силу» (с. 12). В этих условиях ( «ни Вооруженные Силы СССР, ни власти в центре и на местах, ни руководимая ими экономика в цепом не могли противостоять быстро растущей нацистской Германии» (с. 13).

Чтобы противостоять гитлеровской экспансии, у Сталина, по мнению авторов, было три выхода: 1. Принести Гитлеру в жертву Украину в надежде, что он удовлетворится этим. 2. Попытаться заручиться поддержкой со стороны других государств, заключив с этой целью военные союзы, особенно с западными странами против Германии. 3. Попытаться отвлечь Гитлера от достижения своих целей хотя бы временно, предложив ему дружбу, а также поставки продуктов и сырьевых материалов, в которых очень нуждалась Германия. Первый вариант авторы считают не заслуживающим внимания, тогда как второй и третий, по их мнению, тщательно рассматривались и проводились в жизнь одновременно (с. 13).

Антикоминтерновский пакт вызвал у Сталина глубокую тревогу. Любой союз Германии с Японией создавал мрачную перспективу для СССР войны на два фронта. И она, естественно, не улучшилась, когда на следующий год к пакту присоединилась Италия.

По мнению авторов, Мюнхенское соглашение вошло в историю как «свидетельство слепоты, предательства и трусости, триумф политики умиротворения и мира любой ценой». Оно «несомненно открыло дверь второй мировой войне, обеспечив Гитлеру бескровную победу там, где он, по всей вероятности, потерпел бы сокрушительное поражение, прояви чехи и их союзники волю к борьбе» (с, 30). Несомненно также и то, что Чехословакия при германском господстве «превращалась в кинжал, направленный в сердце Советского Союза», Именно поэтому Сталин был вынужден [56] подумать о мерах по защите своей страны. Ему пришлось также «переосмыслить свою политику с учетом отношения западных держав к Советскому Союзу и нацистской Германии» (с. 31).

Направление, в котором работала сталинская мысль, со всей определенностью выразил заместитель наркома иностранных дел В. П. Потёмкин, заявивший осенью 1938 г. французскому послу в Москве Р. Кулондру: «Для нас я не вижу иного выхода, как четвертый раздел Польши» (с. 31). И Германия была единственной страной, считают авторы, с которой СССР мог разделить Польшу.

Сразу же после Мюнхена Гитлер и Сталин обратили свои взоры на Польшу. Сталин, как это видно из высказывания Потёмкина, «рассматривал раздел Польши как подкуп Гитлера с целью отвлечь его внимание от СССР и как средство установления дружественных отношений с Германией» (с, 32). У Гитлера, однако, в отношении поляков в то время были иные планы. Он намеревался использовать в своих целях известную ненависть поляков к русским для достижения своих целей — захвата Украины. А после выполнения этой задачи он не предполагал столкнуться с особыми трудностями на пути превращения поляков в своих вассалов. С этой цепью, подчеркивают авторы, Гитлер еще на мюнхенской встрече начал свою сложную игру с поляками, оказав им поддержку в приобретении части чехословацкой территории Тешенской области. Однако попытки Гитлера и Риббентропа в ходе встречи с Веком 5–6 января 1939 г. втянуть Польшу в совместный поход против СССР с целью отторжения от него Украины, которую затем предполагалось поделить между Германией и Польшей, не увенчались успехом. Отказался Бек и от присоединения к «Антикоминтерновскому пакту», сославшись на то, что Польша тогда не сможет поддерживать «мирные, добрососедские отношения с Россией, что является необходимым для ее безопасности» (с, 42). В этих условиях, считают авторы, Германия была вынуждена все больше внимания обращать на СССР.

9 января 1939 г. советский посол в Берлине А. Мерекалов в беседе с заведующим Отделом экономической [57] политики МИД Германии Э. Вайлем сказал, что СССР готов возобновить переговоры по торгово-кредитному соглашению, срок которого истек в марте 1938 г. Более того, он пошел еще дальше, подчеркнув, что «СССР желает новой эры в советско-германских отношениях» (с. 47). За этой встречей, безусловно, стоял Сталин, ибо Мерекалов по своей инициативе никогда не отважился бы на такой шаг.

12 января 1939 г. Гитлер при встрече с дипкорпусом в Берлине долго на виду у всех беседовал с Мерекаловым. Вслед за этим в газетах появились инспирированные Москвой сообщения о том, что Гитлер якобы согласился на переговоры с СССР и просил посла передать Советскому правительству, что «Германия в настоящее время не разрабатывает никаких планов в отношении Украины» (с. 51). Примечательно, что в этот же день Н. Чемберлен, находясь с официальным визитом в Италии, пытался выяснить у Муссолини планы Гитлера в отношении Украины. Это, естественно, вскоре стало известно Сталину. Это давало подозрительному Сталину лишний довод против Англии и усиливало его стремление найти взаимопонимание с Германией.

27 января 1939 г. в лондонской газете «Ньюс кроникл» была помещена статья дипломатического корреспондента В. Бартлетта, известного своими тесными связями с советским послом в Лондоне И. М. Майским, регулярно использовавшим его в качестве рупора официальных советских взглядов. В статье (полностью, но без комментариев опубликованной на следующий день в «Правде») предсказывался ход событий в советско-германских отношениях. В ней, в частности, отмечалось, что правительства Англии и Франции сознательно игнорируют СССР, тогда как Германия и Польша приступили к торговым переговорам с ним, и что в настоящее время «у Советского правительства нет намерения оказывать Англии и Франции какую-либо помощь в случае их конфликта с Германией и Италией». Далее автор статьи подчеркивал, что «СССР готов заключить соглашения со своими соседями при условии, чтобы его оставили в покое» (с. 57). [58]

30 января 1939 г. Гитлер в речи, посвященной очередной годовщине прихода к власти, впервые не подверг нападкам Советский Союз, что было расценено как «пробный шар» к улучшению отношений.

10 марта И. В. Сталин, выступая на ХУШ съезде партии, резко осудил проводимую Англией и Францией политику умиротворения. Вместе с. тем в его речи содержались прямые и косвенные намеки Германии приступить к улучшению отношений между двумя странами. Как бы перекликаясь со статьей в «Ньюс кроникл», Сталин подчеркнул, что за исключением разногласий в области идеологии между СССР и Германией нет непреодолимых препятствий для установления хороших отношений и нет явных причин для конфликтов. Речь Сталина, заявившего о том, что необходимо «соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками», послужила Гитлеру еще одним сигналом к улучшению отношений с СССР (с. 59).

7 апреля Риббентроп отдал распоряжение эксперту по восточноевропейским делам П. Клейсту приступить к переговорам с советскими дипломатами в Берлине с целью улучшения советско-германских отношений. Временный поверенный в делах СССР Г. А. Астахов, с которым Клейст вел переговоры, назвал абсурдным положение, при котором Германия и СССР ведут друг с другом борьбу по «идеологическим вопросам» вместо того, чтобы рука об руку проводить большую политику, как это они делали часто в прошлом, Когда же Клейст сказал, что « идеологические вопросы» стали уже реальностью, стоящей на пути достижения взаимопонимания, Астахов парировал: «Сталин и Гитлер создали эти реальности, и они не позволят, чтобы эти реальности господствовали над ними» (с. 71). После того как Клейст представил отчет о своей беседе Риббентропу, министр иностранных дел очень забеспокоился, что Гитлеру не понравится такой ход событий, и он приказал Клейсту прекратить контакты с Астаховым.

17 апреля Советское правительство в ответ на обращение британского правительства по поводу возможного нападения Германии на Румынию и принятия на этот счет

совместной декларации предложило Англии и Франции заключить договор о взаимной помощи с принятием военной конвенции, в которой три великие державы гарантировали бы существующие границы всех государств от Балтийского до Черного моря. Однако, как признают авторы, это предложение СССР выходило за рамки того плана, который был готов принять Чемберлен, несмотря на мощную поддержку его влиятельной группой членов парламента — противников политики «умиротворения». Отказ английского правительства от этого предложения, безусловно, не мог не вызвать у Сталина сомнений в желании английского руководства противостоять германской агрессии.

28 апреля Гитлер выступил в рейхстаге с двухчасовой речью, в которой подверг резкой критике позицию западных стран и не высказал ни одного критического замечания в адрес СССР. Это также не могло остаться не замеченным в Москве. Но одно событие тех дней, по мнению авторов, имело принципиальное значение. Речь идет об освобождении Литвинова с поста наркома иностранных дел 3 мая 1939 г. Авторы полагают, что этим шагом Сталин коренным образом переориентировал внешнюю политику СССР. Опытный дипломат, архитектор и ярый сторонник коллективной безопасности и сближения СССР с Англией и Францией, Литвинов прекрасно понимал, что в ближайшее время во внешней политике СССР произойдут существенные изменения, о чем он поведал своей жене незадолго до вынужденной отставки. Гитлер же отставку Литвинова расценил как важный шаг Сталина, сигнализировавший ему о предстоящих крупных изменениях во внешней политике СССР. Гитлер приказал Геббельсу полностью прекратить в газетах нападки на СССР.

Гитлер четко уловил смысл сталинского «сигнала». 17 мая Астахов вновь посетил К. Шнурре, ответственного секретаря политико-экономического отдела МИД Германии, и выразил удовлетворение по поводу изменений, происшедших в германской прессе по отношению к СССР. Информация в ней стала более объективной, и он вновь заявил, что «между Германией и СССР нет оснований для конфликтов во внешнеполитической области: а поэтому нет причин [60] для вражды между двумя странами» (с. 78), На вопрос Шнурре об англосоветских политических переговорах Астахов пренебрежительно ответил, что «вряд ли достижимы желаемые Англией цели» (с. 78). Авторы считают, что инспирированная Сталиным встреча Астахова со Шнурре 17 мая была вызвана, с одной стороны, неудовлетворенностью Сталина английской и французской позицией — отказом западных держав (что выяснилось в ходе встречи 15 мая Молотова с английским послом Сидсом) заключить военно-политический союз с СССР, который гарантировал бы независимость всех стран от Балтийского до Черного моря, а с другой стороны, событиями в Польше и на дальневосточных границах СССР. Сталин не знал, как будет развиваться необъявленная война с японцами, и перед ним, по мнению авторов, открывалась перспектива войны на два далеко отстоящих друг от друга фронта.

Шнурре тотчас доложил о беседе с Астаховым, и Риббентроп дал указание Шуленбургу немедленно возобновить переговоры с Москвой по экономическим вопросам. С этой целью Шуленбург 20 мая посетил Молотова. В ходе беседы Молотов предложил не только возобновить переговоры по экономическим вопросам, но и подвести под них «необходимую политическую основу». На вопрос Шуленбурга, какого рода «политическое соглашение» имеет в виду Молотов, советский премьер ответил, что над этим следует подумать обоим правительствам (с. 87–88).

Хотя Германия остро нуждалась в советском сырье, Гитлер, по мнению авторов, не был еще готов сделать первый шаг к заключению крупномасштабного договора. Риббентроп, надеясь склонить Японию к заключению с Германией военного союза наподобие «Стального пакта» с Италией, выражал опасения по поводу того, что соглашение Германии с СССР может напугать японцев. Шуленбург же и статс-секретарь МИД Вайцзеккер боялись, что Сталин просто использует немцев для оказания давления на Англию и Францию, чтобы склонить их на соглашение с СССР. Именно поэтому из Берлина поступил ответ: «Сидеть и ждать до тех пор, пока русские не заговорят более открыто» (с. 88). [61]

После того как 24 мая Чемберлен согласился на ведение переговоров с СССР, английский и французский послы в Москве представили через несколько дней проект договора Молотову, который раскритиковал его за бесконечные ссылки на Устав Лиги Наций и заявил, что союзники намереваются следовать «процедурам Лиги Наций», в резолюциях которой много красивых, но пустых слов.

Через несколько дней на сессии Верховного Совета Молотов подверг критике западные демократии за их колебания и за то, что они «несерьезно» относятся к переговорам, Особенно резко он критиковал западный проект договора за отсутствие в нем гарантий трем северо-западным соседям СССР (Латвии, Литве, Эстонии). Правда, как отмечают авторы, он не упомянул при этом, что все эти страны категорически отвергали любое предложение о предоставлении им гарантий со стороны других государств и даже шли дальше, заявляя, что они будут рассматривать любую незапрашиваемую помощь как «недружественный акт» (с. 94). При этом Молотов совершенно не подверг критике нацистский рейх и даже, напротив, вновь подтвердил, что для Берлина двери переговоров все еще открыты. Более того. Молотов утверждал, что Антикоминтерновский пакт, при наличии «Стального пакта», совершенно очевидно направлен против Запада, а не СССР и что сейчас открывается возможность для возобновления советско-германских экономических переговоров. Сталин, однако, не хотел полностью отказываться и от англо-французского варианта, и 2 июня Молотов представил послам Англии и Франции переработанный проект договора.

В первой половине июня, когда правительство Англии приступило к серьезным переговорам; с СССР, Гитлер решил предпринять контрмеры в противовес англо-франко-советским переговорам о предоставлении гарантий балтийским странам, заключив пакты о ненападении сначала с Данией, затем 7 июня с Эстонией и Латвией. Политическая активность в советско-германских отношениях, таким образом, временно застопорилась.

Первое предложение о заключении всеобъемлющего советско-германского пакта поступило от Сталина 14 июня. [62]

В тот день Астахов посетил болгарского посла в Берлине Драганова и дал ясно понять, что он хотел бы, чтобы содержание их беседы было доведено до сведения руководства МИД Германии. Советское правительство сейчас решает, какой избрать путь действий: заключение договора с Англией и Францией или улучшение отношений с Германией. Из этих вариантов Советское правительство, подчеркнул Астахов, предпочитает последний, который не требует учета идеологических соображений. «Если Германия заявила бы, что не нападет на Советский Союз, — продолжал он, — или еще лучше, если бы она заключила пакт о ненападении с нами, Советский Союз, вероятно, отказался бы от договора с Англией» (с. 97).

Драганов поспешил сообщить о беседе с Астаховым в МИД Германии, где должным образом оценили всю значимость этого предложения, и уже на следующий день Риббентроп заявил японскому послу в Риме, находившемуся с визитом в Берлине, что поскольку Япония не принимает предложение Германии присоединиться к «Стальному пакту», «Германия заключит пакт о ненападении с Россией» (с. 97).

29 июня Сталин еще раз дал понять Гитлеру, что двери к переговорам открыты, В тот день в «Правде» была помещена статья его ближайшего сподвижника А. А. Жданова, в которой критиковались английское и французское правительства за нежелание заключить с СССР договор на основе равенства. Как доносил в Берлин Типпельскирх, «эта статья несомненно написана была по приказу сверху» (с. 98).

На переговорах в Москве английская и французская делегации, по мнению авторов, были поставлены в очень трудное положение, так как на все многочисленные уступки со стороны западных демократий Молотов отвечал категорическим «нет»: «Советское правительство вынуждено отвергнуть это предложение как неприемлемое!» Сидс доносил в Лондон, что делегации лишены возможности неофициальных встреч, на которых можно было бы достигнуть компромиссные решения. Глава Форин оффис Галифакс писал Сидсу о своем возмущении отношением Молотова к переговорам, [63] а Майскому он жаловался на то, что на переговорах Советское правительство не уступило ни дюйма, тогда как западные делегации сделали несколько уступок. Постоянно говорить «нет» всем предложениям западных стран, по мнению Галифакса, не лучший способ ведения переговоров и он поразительно напоминает нацистские приемы урегулирования международных вопросов. Касаясь споров по вопросу «косвенной агрессии», длившихся более 2,5 недель, авторы считают, что принятие советского определения «косвенной агрессии» предоставило бы СССР возможность вмешательства во внутренние дела других стран.

18 июля замторгпреда СССР в Берлине Е. Бабарин посетил Шнурре и сообщил ему, что он уполномочен правительством вести переговоры по заключению торгового договора между двумя странами. Впервые Советское правительство пошло на значительные уступки; в частности, оно сняло ранее выдвигавшееся им условие обязательного предварительного урегулирования политических вопросов до заключения торгового договора. Этим самым, считают авторы, Сталин делал смелый шаг на пути приглашения Гитлера к подписанию крупномасштабного пакта, условия которого Сталин в присущей ему манере обнародовал через Майского в лондонской газете «Нью кроникл» 11 июля. В статье А. Каммингса сообщалось, что якобы Гитлер «неофициально» внес следующие предложения Москве; 1. Предоставление Германии свободы действий в Восточной Европе при условии отказа от угрозы России или Украине. 2. Раздел Польши. 3. Предоставление России свободы действий при полной поддержки ее Германией в Азии и на Дальнем Востоке. 4. Отказ Германии от сотрудничества с Японией, т. е. выход Японии из союза стран «оси». 5. Советско-германский политический союз по всем этим вопросам (с. 104).

Похвалив германское правительство за прекращение антисоветской пропаганды в средствах массовой информации, автор статьи поучал Геббельса, как наилучшим образом можно использовать эти средства для достижения договора с СССР. Заканчивалась статья констатацией того, что у британского правительства имеются возможности немедленно [64] торпедировать эти планы, но, зная о том, что консерваторы в высших эшелонах британской власти не желают договора с Россией, ее автор предупреждал, что в случае отказа от договора с Россией война будет неизбежна и она будет проходить в крайне невыгодных и опасных для Британской империи условиях (с. 104).

Авторы подчеркивают, что Сталин регулярно публиковал в западной прессе подобные материалы от лица «независимых» журналистов, с тем чтобы их затем опровергнуть, Но в данном случае опровержения не последовало. В этом авторы усматривают далеко идущую двойную игру Сталина, проводимую им одновременно и с Германией, и с Англией. Давая понять Гитлеру, что пакт между двумя странами возможен на выдвинутых условиях, статья вместе с тем обращала внимание англичан на то, что в их силах предотвратить такое развитие событий путем срочного заключения соглашения с СССР.

В конце июля Гитлер получил ряд встревоживших его сообщений. Первое было из Италии, в котором говорилось, что Италия отказывается от поддержки Германии в случае войны Германии против Польши, а Муссолини настаивает на проведении второй мюнхенской встречи. Заколебалась и Венгрия, хотя и подтвердившая свою приверженность странам «оси», но все же заявившая, что она по «моральным причинам» не может прибегнуть к «вооруженному нападению на Польшу» (с, 121), Гитлер и Риббентроп считали маловероятным военное вмешательство Англии и Франции в случае германо-польской войны. Пугало их, по мнению авторов, возможное объединение СССР, Польши, Англии и Франции — тогда положение резко изменилось бы и «молниеносная» война превратилась бы в затяжную. К тому же поступившая из Лондона информация (на конец июля) свидетельствовала о том, что англичане намерены начать военные переговоры с СССР, Все это не могло не беспокоить Гитлера и Риббентропа, и поэтому для них крайне важное значение приобретал фактор времени. Сразу же после беседы с Гитлером Риббентроп 25 июля вызвал Шнурре, которому предстояло сделать первый шаг к заключению всеобъемлющего [65] соглашения с СССР. Ему поручалось вести переговоры в строгом секрете, минуя Шуленбурга и МИД Германии.

26 июля в одном из берлинских ресторанов состоялась встреча Шнурре, Шмидта с Астаховым и Бабариным. Шнур-ре предложил новый политический договор, что было с восторгом встречено советскими участниками беседы. По словам Шнурре, национал-социалистскую Германию, фашистскую Италию и СССР объединяет одно — «оппозиция капиталистическим демократиям», и было бы удивительно, если «социалистическое государство объединилось бы с западными демократиями» (с. 124). Что предлагает Англия России? В лучшем случае участие в европейской зоне и проведение враждебной политики по отношению к Германии. Думаю, сказал Шнурре, вряд ли это может заинтересовать Россию. А что предлагает Германия? Нейтралитет и неучастие в возможном европейском конфликте, а если Москва пожелает, то и советско-германское соглашение, учитывающее взаимные интересы, которое, как и в старые добрые времена, пойдет на пользу обеим странам (с. 125).

В советско-германских отношениях с этого дня, считают авторы, открывалась новая страница. 27 июля Гитлер, вдохновленный докладом Шнурре и, стремясь закамуфлировать свои интересы на Востоке, пока Сталин изучает его предложения, отправляется в сопровождении Риббентропа и Кейтеля с экспедиционной проверкой так называемого «Западного вала». Однако обеспокоенный продолжительным молчанием Москвы Гитлер вызвал Риббентропа я поручил ему в течение 14 дней попытаться заключить пакт со Сталиным. Риббентроп немедленно направляет в Москву Шуленбургу специального курьера, доставившего ему письмо с подробным описанием встречи Шнурре с Астаховым и инструкции Шуленбургу, суть которых сводилась к тому, чтобы любой ценой ускорить заключение пакта с СССР. В инструкции, в частности, говорилось, что Шуленбург «может предложить СССР сделку по Польше и прибалтийским странам» (с. 131).

2 августа Шнурре сообщил Шуленбургу, что «проблема России приобретает чрезвычайно срочный характер» и что Гитлер ждет результатов его встречи с Молотовым [66] как можно скорее. В этот же день Астахов посетил Вайцзеккера и был немедленно приглашен к Риббентропу, открыто заявившему, что «все зависит от Москвы... Если Москва положительно отнесется к нашим предложениям, то от Балтийского до Черного моря нет проблем, которые мы не смогли бы решить» (с. 139). «Интересы России, — подчеркнул Риббентроп, — нигде и никоим образом не сталкиваются с нашими» (с. 140). Астахов переключил разговор на Польшу и поинтересовался планами Германии в отношении ее. «Мы внимательно следим за событиями в Польше, — ответил Риббентроп, — и в случае какой-либо провокации со стороны поляков мы разделаемся с ней в течение недели». Затем он осторожно намекнул, что они могут «прийти к взаимопониманию с Россией в отношении судьбы Польши». Астахов попросил его высказаться конкретнее по этому вопросу, но Риббентроп заявил, что более конкретно он выскажется после того, как Советское правительство официально сообщит ему о своем желании заключить договор с Германией (с. 140).

Авторы обращают внимание на различия в подходах, проявленных английским и французским правительствами к ведению военных переговоров с СССР. Французский премьер Даладье осознал всю необходимость и срочность заключения политического и военного соглашения с СССР, Инструктируя главу французской военной миссии генерала Думенка, он говорил: «Любой ценой привезите мне договор. Все, даже пакт с самим дьяволом, будет предпочтительней второй мировой войны» (с. 147). Думенк знал, что хочет от него его правительство, и он был попон решимости сделать все возможное для достижения этой цели. Но правительство Англии, подчеркивают авторы, по-иному оценивало ситуацию. Галифакс, давая указания Драксу затягивать как можно дольше переговоры, вместе с тем делал все, чтобы договориться . прежде всего с Германией. 4 августа он лично инструктировал шестерых бизнесменов во главе с Ч. Спенсером, отбывавших в Германию для встречи с Герингом, подготовленной Б. Далерусом. Делегации западных стран не могли избавиться от подозрений, что «русские могут воспользоваться переговорами для улучшения [67] своих позиций на переговорах с Гитлером», т. е. они опасались, что русские могли преднамеренно организовать эту встречу, чтобы выведать военные секреты союзников, а затем передать их Германии (с. 158).

Наиболее ожесточенные споры разгорелись по вопросу прохода советских войск через польскую и румынскую территории. Признавая близорукость и уязвимость позиции делегаций западных стран, авторы тем не менее высказываются в поддержку заявления Дракса о том, что СССР якобы сознательно избрал этот вопрос в качестве предлога для срыва тройственных переговоров. На требование Ворошилова о проходе советских войск через польскую территорию Драке заявил, что не следует забывать, что даже если бы поляки согласились с этим, то вермахту потребуется всего две недели, чтобы разгромить польскую армию, в течение которых СССР не сможет даже отмобилизовать свою армию. Тем не менее по настоянию Ворошилова военные миссии союзников 15 августа запросили инструкции у своих правительств. 16 августа Форин оффис запросил мнение заместителей начальников штабов трех видов вооруженных сил Англии. Их ответ сводился к следующему: «Для тесного сотрудничества в отражении германской агрессии против Польши или Румынии русские выполнять эту роль эффективно могут на польской или румынской территории, В случае срыва переговоров с Россией может произойти сближение между Россией и Германией, вероятным последствием которого будет то, что Россия и Германия поровну поделят добычу и договорятся о новом разделе восточноевропейских стран» (с. 165).

17 августа по настоянию Ворошилова до получения ответа от правительства западных стран, Польши и Румынии был объявлен перерыв до 21 августа. 18 августа Германия подписала военный договор со Словакией, по которому она взяла на себя «военную защиту словацкой территории», Словакия была оккупирована вермахтом, а через 2 недели 31 немецкая дивизия из 50, участвовавших в польской кампании, наступала со словацкой территории.

Как только был объявлен перерыв в работе военных [68] миссий. Драке направил в Лондон тревожное донесение, в котором он сообщал, что Ворошилов стал большим пессимистом и все больше убеждается в неизбежности войны. Он также отмечал, что «СССР не испытывает никакого уже желания заключать с кем-либо военное соглашение или договор, а предпочитает остаться нейтральным в предстоящей войне». Русские собираются, подчеркивал он, «занять позицию стороннего наблюдателя и следить за тем, как другие европейские страны будут рвать друг другу глотки» (с. 165).

Думенк, напротив, был все еще преисполнен решимости бороться. Он просил свое правительство дать положительный ответ на поставленный Ворошиловым вопрос и под свою ответственность срочно командировал капитана А. Бофра из Москвы в Варшаву с целью переубедить поляков и получить их согласие на проход советских войск через их территорию. Его миссия не увенчалась успехом. Польский генштаб и правительство не согласились с доводами французов.

В то время как генерал Думенк ожидал вестей из Варшавы, полагая, что судьба московских переговоров зависит исключительно от решения польского правительства, появились более могущественные силы, способные поставить под сомнение исход трехсторонних переговоров. В течение двух недель, пока делегации западных стран медленно добирались до Москвы, а затем ожесточенно спорили с Ворошиловым, немцы вели тайное, но весьма эффективное дипломатическое наступление на Москву и во второй половине августа уже были готовы пожинать плоды своей неутомимой деятельности.

Главная опасность гитлеровским планам, по мнению авторов, исходила не от Запада, а от Советского Союза, Ведь до получения 5 августа молотовского послания, в котором однозначно выражалась готовность к переговорам с рейхом, единственное, на что мог рассчитывать Гитлер, это то, что Сталин займет позицию «стороннего наблюдателя», и поэтому он 4 августа издал следующую директиву ВМС: «Позиция России неясна, хотя и можно предположить, [69] что она останется нейтральной, оказывая явное предпочтение западным державам и Польше» (с. 171). 5 августа эта его оценка неожиданно изменилась. На Сталина, считают авторы, неблагоприятное впечатление оказали как состав англо-французской делегации, так и та медлительность, с которой она добиралась до Москвы, а поэтому он, очевидно, был готов рассмотреть в качестве альтернативы германские предложения. Если бы от Сталине можно было бы как-то откупиться, то у Гитлера не маячила бы перспектива войны с СССР из-за Польши, по крайней мере сейчас. Союзники же, лишенные советской помощи, умерили бы тогда свой пыл сражаться за Польшу, предоставив Гитлеру свободу рук в проведении молниеносной ограниченной военной кампании, к которой его вооруженные силы были наилучшим образом подготовлены. Так, по мнению авторов, рассуждал Гитлер.

Авторы обращают внимание на отсутствие должной поддержки и понимания международного положения Германии со стороны её союзников и друзей, прежде всего Италии, Венгрии, Болгарии и Японии, побудившее Гитлера, по их мнению, обратить свои взоры к Сталину и попытаться на случай нападения на Польшу нейтрализовать СССР. Так, Венгрия, проявив солидарность с Германией по поводу предполагавшегося нападения на Польшу, пожелала воздержаться от участия в войне, Муссолини ратовал за проведение второго Мюнхена и за то, чтобы не допустить перерастание конфликта из-за Польши во всеобщую войну, Болгария, заявив о понимания позиции Германии, просила для себя побольше современного оружия, столь необходимого тогда Германии, а Япония не проявляла склонности обсуждать предложенный Гитлером проект военного союза с Германией и не проявляла желания начать военные действия против Англии и Франции на дальнем востоке. С учетом этих фактов Гитлер отдал 8 августа Риббентропу распоряжение приложить все усилия для достижения договоренности с Москвой.

9 августа Риббентроп получил донесение Шуленбурга, который в отличие от оптимистически настроенного Астахова [70] был более сдержан в своих оценках относительно возможности советско-германского сближения. Шуленбург сообщал о недоверии и подозрениях советского руководства в отношении угрозы Советскому Союзу со стороны Германии, в частности заключенных Гитлером с Латвией и Эстонией договоров о ненападении, якобы направленных против СССР, хотя Советское правительство само заключило с этими странами аналогичные договоры. Принимая во внимание чрезмерную подозрительность русских, Шуленбург наотрез отказался от предложения эстонского посла в Москве, чтобы Германия гарантировала «независимость» прибалтийских стран, как это она сделала в отношении Бельгии, под тем предлогом, что «"такой шаг правительства Германии не понравится Москве» (с. 176).

10 августа, когда военные миссии западных стран прибыли в Ленинград, состоялась очень важная встреча Астахова с Шнурре, в ходе которой последний уверял, что интересы Германии в Польше «строго ограничены» и не сталкиваются с советскими интересами и что если Германии пришлось бы разрешить польскую проблему силой оружия, то она предпочла бы крупномасштабное соглашение с Москвой, которое учитывало бы взаимные интересы сторон, Он также обратил внимание Астахова на существенную разницу в позициях Германии и Англии. Германия действительно предлагает что-то конкретное; торговый договор, территории в Польше после того, как она будет разделена, тогда как Англия ничего не предлагает. Английская помощь, подчеркнул Шнурре, «никогда не может быть эффективной в Восточной Европе» (с. 177).

Таким образом, немцам, по мнению авторов, удалось «вбить клин» между Англией и Францией, с одной стороны, и СССР — с другой (с. 178), Астахов не мог без инструкций Москвы говорить о «цене», которую Германия должна была заплатить за политическое соглашение с СССР, но Шнурре на вопрос Астахова о целях и планах Германии в Польше не имел пока полномочий обсуждать эту проблему. Оба дипломата понимали, что такая беседа может проходить на более высоком уровне.

В этот же день, 10 августа, в Кремле состоялось [71] заседание Политбюро, на котором Ворошилов выразил беспокойство по поводу того, что он не знает, насколько и в какой степени он должен стремиться к заключению соглашения с Англией и Францией. Это был нелегкий вопрос. В течение многих лет СССР находился в положении изгоя на международной арене, и сейчас перед ним открывались разные возможности и надо было принять единственно правильное решение. Судя по последней встрече Астахова с Шнурре, Гитлер предлагал Советскому правительству назвать свою «цену», которую Германия должна была заплатить за политическое соглашение с СССР. Советское руководство знало, что Гитлер нападет на Польшу. Было ясно также, что немцы сумеют быстро разгромить польские войска и вермахт выйдет на границу с СССР.

Молотов, выступая на Политбюро, сказал, что Гитлер не скрывает своих планов в отношении нового раздела Польши, что дает возможность СССР как возвратить захваченные в 1921 г, Пилсудским территории бывшей царской империи, так и создать буферное государство между Германией и СССР, Сталин поставил вопрос, можно ли как-то связать немцев в этом вопросе, если он согласится на их предложение заключить политическое соглашение. Молотов уверенно ответил «да», мотивируя свой ответ тем, что «немцы очень торопятся». Сталин подчеркнул «ненадежность» западных держав как партнеров; они слабы, нерешительны и не будут сражаться с немцами (с. 185). Поддержав точку зрения Сталина, Молотов сообщил Политбюро, что западные демократии проводят секретные переговоры с немцами, которые могут привести к новому Мюнхену. Он, в частности, указал на беседы Вольтата в Лондоне, на переговоры британских бизнесменов с Герингом. Все это убеждало его в том, что англичане не выполнят своих гарантий, данных Польше, и будут склоняться к соглашению с Германией (с. 186).

Политбюро высказалось за то, чтобы не принимать на этом заседании окончательного решения, так как, с точки зрения Сталина, срочного решения стоявших проблем добивались противоборствовавшие Советскому Союзу стороны. [72]

Немцы стремились заполучить свободу рук для нападения на Польшу, а западные демократии искали соглашения с СССР, поскольку они предоставили Варшаве свои гарантии. Марксистский подход в такой ситуации, полагают авторы, вполне ясен: нужно делать все для сохранения двух вариантов и тянуть с выбором по возможности до самого последнего момента. Только таким образом, заключают они, «из переговоров можно было извлечь максимальную выгоду» (с. 186). В итоге было принято решение: завтра, 12 августа, Ворошилов со всей серьезностью открывает военные переговоры с союзниками, а Молотов также со всей серьезностью сообщает немцам» что он готов начать с ними политические переговоры. Победит тот, кто предложит наилучшие условия для сделки.

С 14 августа во всю мощь заработала и немецкая дипломатическая машина, Шуленбургу направляется указание добиться приема у Молотова 15 августа. Понимая, что немцы очень торопятся, советский премьер не проявлял большого желания спешить, тем более что на 15 августа было назначено очередное заседание Политбюро, на котором рассматривался вопрос о ходе англо-франко-советских военных переговоров. Членам Политбюро была представлена информация о том, что западным демократиям верить нельзя, так как, по всей вероятности, они Польшу предпочитают Советскому Союзу, а нацистскую Германию — им обоим. Сообщалось также об интенсивных секретных переговорах англичан с немцами. Обращалось внимание на то, что англичане надеются договориться с немцами, хотя и делают при этом вид» что они серьезным образом ведут переговоры с СССР. Сталин, делают вывод авторы, устал ото лжи: настало время, по его мнению, западным демократиям столкнуться с последствиями своей политики недоверия к СССР. Советское правительство начнет политические переговоры с Германией. Параллельно будут продолжены переговоры военных миссий. Отсутствовавшего Ворошилова, по мнению Сталина, нецелесообразно информировать о принятом решении. Сталин, полагают авторы, считал, что Ворошилов, не зная о решении, с большим успехом [73] сумеет водить за нос союзников. С этого момента, утверждают авторы, в советские внешнеполитические приоритеты были внесены существенные коррективы: немцы выдвигались в фавориты, а союзники задвигались на задний план.

Вечером 15 августа Молотов принял Шуленбурга. Советский премьер приветствовал предложение о приезде Риббентропа, но считал, что этот визит должен быть надлежащим образом подготовлен и завершиться принятием конкретных решений. Шуленбурга потрясла прямота Молотова, заявившего далее, что в связи с визитом Риббентропа Советское правительство хотело бы получить ответ на вопрос, готово ли германское правительство заключить пакт о ненападении или что-либо в этом роде с СССР. Едва веря своим ушам, германский посол поинтересовался, желает ли Молотов вести переговоры по этому вопросу с Риббентропом и может ли он подготовить своего министра иностранных дел соответствующим образом. Получив положительный ответ, Шуленбург обещал незамедлительно сообщить об этом в Берлин.

Через несколько часов содержание этой беседы, как и последующих встреч и переговоров, стало известно правительствам западных демократий через секретаря Шуленбурга Г. Херварта, Держать в тайне такой кардинальный поворот во внешней политике, полагают авторы, практически было невозможно. По разным каналам западные державы узнавали о советско-германских контактах. Наиболее важными из них были статс-секретарь Э. Вайцзеккер, адмирал В. Канарис, Херварт и сами Гитлер и Риббентроп, проинформировавшие Англию и Францию через Чиано. Правительства западных стран, отмечают авторы, располагали достоверной информацией о ходе советско-германских встреч, но сделать должных выводов из нее, к сожалению, не сумели.

17 августа Молотов вновь принял Шуленбурга. Советский премьер опять вернулся к варианту, чтобы сначала было подписано торгово-кредитное соглашение, а затем пакт о ненападении, либо подтвержден договор о нейтралитете [74] от 1926 г. Но в любом случае, подчеркнул он, должен быть подписан специальный протокол в качестве неотъемлемой части пакта, в котором излагались бы «интересы договаривающихся сторон в том или ином вопросе внешней политики» (с. 207–208). На просьбу Шуленбурга прояснить пожелания Советского правительства, которые должны быть отражены в секретном протоколе. Молотов ушел от ответа, попросив при этом «как можно скорее представить германский проект» (с. 208). Риббентроп срочно телеграфировал Шуленбургу, чтобы он встретился с Молотовым 19 августа. Риббентроп подчеркнул, что «время сейчас настолько критическое, что промедление со встречей даже на полдня может обернуться катастрофой» (с. 209).

19 августа в 14 часов Молотов принял Шуленбурга. Германский посол заявил, что его правительство полностью удовлетворило пожелания советской стороны, в частности уже подготовлено торговое соглашение, и что оно готово вести переговоры с СССР по вопросу о сферах интересов, но это лучше делать при личной встрече Риббентропа с Молотовым. Посол обратил внимание советского премьера на то, что Германия сделала «исторический поворот» в своей внешней политике. Что касается пакта о ненападении, то Шуленбург отметил как наиболее важные, с точки зрения Берлина, следующие положения, которые должны войти в него: 1. Германия и СССР обязуются ни в коем случае не прибегать к войне и уважать друг друга. 2. Пакт вступает в силу сразу же после подписания сроком на 25 пет.

Молотову не очень понравился германский проект пакта, и он сказал, что если немцы не знают, как составляются подобные документы, то пусть они в качестве примера возьмут любой из подписанных СССР пактов о ненападении с Польшей, Латвией или Эстонией. Но его больше интересует секретный протокол. Это слишком серьезный вопрос, и Советское правительство надеется, что Германия конкретно изложит все его пункты. Было бы несерьезно, по его мнению, рассчитывать на то, что этот вопрос можно было бы быстро разрешить при личной встрече. [75]

Если до этого Шуленбург был оптимистично настроен в отношении скорого заключения пакта, то после такой нотации Молотова его настроение, как он телеграфировал в Берлин, резко изменилось. Тем не менее он целый час пытался переубедить Молотова и согласиться на безотлагательный приезд Риббентропа в Москву. Конечно, Советское правительство, сказал Молотов, понимает причины, по которым Риббентроп хочет приехать в Москву, но в данный момент еще нельзя даже приблизительно установить дату его визита, так как к нему необходимо самым тщательным образом подготовиться. К тому же еще не подписано торговое соглашение, а вначале следует его подписать и опубликовать. Только затем, по мнению Молотова, можно будет начать переговоры о Пакте о ненападении и секретном протоколе. Такова твердая и окончательная точка зрения Советского правительства.

В расстроенных, чувствах Шуленбург возвратился в посольство. Но не успел он дойти до своего кабинета, как Молотов по телефону попросил его срочно приехать в Кремль ,в 16 час. 30 мин. Когда Шуленбург появился у Молотова, он сразу почувствовал, как резко изменилось настроение советского премьера: благожелательность, внимание, никаких признаков холодности. Молотов сообщил, что после ухода посла он проинформировал Советское правительство о результатах переговоров и ему поручено передать советский проект пакта о ненападении. Далее он сказал, что Риббентроп может приехать в Москву через неделю после подписания торгового соглашения.

События развивались в благоприятном для Гитлера направлении. Сразу же после второй встречи Шуленбурга с Молотовым в полночь 19 августа Бабарин посетил Шнур-ре в его доме и заявил, что уполномочен немедленно подписать торговое соглашение. Через час в МИД Германии срочно были вызваны соответствующие сотрудники и машинистки, и в 2 часа ночи 20 августа соглашение было подписано.

Выполнив первое условие Молотова, Гитлер с надеждой взирал на главный приз, и вечером в субботу, 19 августа. [76] Политбюро официально высказалось за заключение пакта с Германией. Гитлера беспокоила только слишком для него поздняя дата его подписания: этот вопрос становился почти столь же важным для Гитлера, сколь и для судьбы самого пакта. 20 августа Вайцзеккер записал в дневнике: «Если Риббентроп отправится на следующей неделе в Москву, это будет означать, что Россия приглашает Гитлера к нападению на Польшу и что она не боится повторения 1812 года» (с. 221).

Безусловно, Сталин понимал, что 27 августа для Гитлера — слишком поздняя дата подписания пакта, а поэтому он считал, что если у Гитлера будет желание заключить пакт до Х-дня, 26 августа — дня нападения на Польшу, то ему придется предпринять что-либо из ряда вон выходящее. И Гитлер лихорадочно думал над тем, как убедить Сталина изменить свое решение. А тем временем рано утром 20 августа в Берлин поступили отчеты Шуленбурга о его встречах с Молотовым и советский проект пакта о ненападении, отличавшийся от немецкого. В нем, в частности, говорилось, что Германия и СССР обязуются не оказывать никакой помощи третьей стране в случае ее нападения на одну из договаривающихся сторон и что пакт заключается сроком на 5 лет (вместо 25 по германскому проекту) с автоматическим его продлением на тот же период, если ни одна из сторон не денонсирует его за год до истечения его срока. В проекте не предусматривалось его немедленное вступление в силу сразу же после подписания, чего добивался Гитлер, а указывалось, что он будет как можно скорее ратифицирован. И, наконец, самое главное: настоящий пакт, подчеркивалось в проекте, приобретал силу только в случае одновременного подписания «специального протокола», составляющего «неотъемлемую часть пакта», в котором должны были быть изложены интересы договаривающихся сторон в области внешней политики (с. 222).

После долгих мучительных раздумий Гитлер решился на беспрецедентный шаг: 20 августа он направил личное письмо Сталину. Гитлер провел бессонную ночь. Поздно [77] ночью он позвонил Герингу, чтобы не только пожаловаться ему на медлительность русских, но и прежде всего поинтересоваться ходом дел по подготовке секретной поездки Геринга (в обход Риббентропа) в Лондон в среду 23 августа для встречи с Чемберленом, давшим согласие на этот визит. Англичане, подчеркивают авторы, изо всех сил старались «откупиться» от Гитлера, английское правительство было готово на передачу Данцига Германии в обмен на обещание Гитлера не выдвигать больше никаких территориальных претензий. Пока готовилась поездка Геринга, Г. Вильсон встречался с доверенным лицом Риббентропа Ф. Хессе, который должен был передать Гитлеру эти английские предложения, т. е. Гитлер, считают авторы, готовясь вступить в сделку со Сталиным, решил на всякий случай подстраховаться, если бы Сталин по каким-то причинам отказался принять гитлеровские предложения. Вступая в контакт с Лондоном, Гитлер надеялся, что он сумеет переубедить английское правительство (даже на этой поздней стадии) воздержаться от вооруженного конфликта с Германией.

Позже в ожидании Нюрнбергского процесса. Риббентроп, касаясь германо-советского пакта, напишет в мемуарах, что он стремился «создать противовес Западу» и хотел заручиться «нейтралитетом» России в германо-польском конфликте (с. 2 26). Чиано, узнав о готовящемся пакте, записал в дневнике: «Немцы нанесли мастерский удар» (с. 227). Ответное письмо Сталина Гитлеру от 21 августа по тону, как считают авторы, было более дружественным, чем письмо Гитлера.

Гитлер после необычайной радости и восторга, с которыми он встретил послание Сталина, отправился смотреть кинохронику о военном параде на Красной площади. Комментируя прохождение войск по площади, Гитлер, по словам Шпеера, сказал: «И вот эта огромная военная машина нами сейчас нейтрализована» (с. 228).

22 августа Гитлер выступил с двухчасовой речью перед руководителями вермахта. Он говорил о неизбежности войны с Польшей и всю ответственность за ее развязывание [78] возложил на поляков. «Противник лелеял еще одну надежду, — продолжал Гитлер, — что Россия станет нашим врагом после завоевания Польши. Но он просчитался. Я уверен, — подчеркнул он, — что Сталин никогда не примет английских предложений. Только слепой пессимист может полагать, что Сталин настолько глуп, чтобы не разгадать английских намерений. Россия не заинтересована в существовании Польши... Смещение Литвинова было решающим знаком. В этом шаге я увидел изменение позиции Москвы по отношению к западным державам. Я постепенно изменил отношение к России. Мы начали политические переговоры в связи с заключением торгового соглашения, затем русские предложили пакт о ненападении. Наконец, они пошли еще дальше и заявили о своей готовности подписать его. Четыре дня назад я установил личный контакт со Сталиным и организовал поездку Риббентропа в Москву для заключения этого пакта. Нам не страшна блокада: Восток даст нам зерно, уголь, нефть, металлы, продукты питания... Мы положили начало сокрушению гегемонии Англии. И сейчас путь для солдат открыт» (с. 240–243).

Прибыв в Москву 23 августа, Риббентроп в ходе первой же встречи с Молотовым и Сталиным заявил, что пришла пора двум великим странам установить отношения на совершенно новой основе. Он думает, что советское руководство разделяет эту точку — зрения. В Берлине обратили внимание на речь Сталина на XVIII съезде партии, где высказывались аналогичные идеи. Германия, уверял Риббентроп, «ничего не требует от русских — только мира и торговли». Мы прибыли сюда не для того, чтобы «просить о советской военной помощи в случае войны, как это делают другие западные державы. Нам не нужна русская кровь, Германия достаточно сильна, чтобы без помощи русских вести военные действия» (с, 2 52). Сталин, комментируя позицию Германии по международным проблемам, сказал, что «в случае войны между Германией и Польшей или Германией и Западом интересы Советского Союза и Германии несомненно будут совпадать» (с. 252), Затем состоялось обсуждение проекта пакта. [79]

Гитлер, конечно, принял советский проект в целом и речь шла лишь о некоторых уточняющих формулировках. Последняя статья 6 была важной победой Гитлера и Риббентропа; пакт вступал в силу с момента подписания, а не после ратификации, как предусматривалось в советском проекте, и заключался не на 5, а на 10 пет с автоматическим продлением на последующие 5 лет. Таким образом, считают авторы, были полностью удовлетворены требования Гитлера.

Затем участники перешли к обсуждению секретного протокола. Сталин пожелал со всей ясностью определить «сферы интересов» двух стран в Восточной и Юго-Восточной Европе и в Прибалтике, Риббентроп по этому поводу заметил, что отношения между Германией и Польшей таковы, что в любую минуту может вспыхнуть война, а поэтому было бы желательно, чтобы была согласована демаркационная линия между двумя странами в целях предотвращения столкновений германских и русских интересов. В результате была установлена разграничительная линия «интересов» проходившая по рекам Нарев, Висла и Сан, что означало «четвертый раздел Польши» (с. 254), Чтобы не возникало никаких недоразумений в отношении цели демаркационной линии, в третьем пункте секретного протокола говорилось: «Вопрос о том, является ли желательным сохранение политической независимости польского государства, может быть решен только путем дальнейших политических соглашений. В любом случае оба правительства будут решать этот вопрос в обстановке дружеского взаимопонимания» (с. 254). Таким образом, резюмируют авторы, «был вынесен смертный приговор Польской республике» (с. 254).

Сталин мог быть вполне довольным, так как к СССР возвращались ранее захваченные Польшей в 1920 г. территории Западной Белоруссии и Западной Украины. Затем Сталин обратил свои взоры на другие «сферы интересов» СССР. Он, в частности, пожелал возвратить СССР Бессарабию, против чего Риббентроп не возражал. Более сложным оказался вопрос о прибалтийских странах. Гитлер, желая оставить Литву за Германией, предложил, чтобы северная [80] граница германской зоны проходила по реке Двина, что означало переход к Германии большой территории вплоть до Риги. Оставшаяся часть Латвии, Эстония и Финляндия отходили к СССР. Сталин же желал иметь незамерзающие балтийские порты Либаву (Лиепая) и Виндау (Вентспилс). К такому повороту событий Риббентроп не был готов, и он срочно телеграфировал Гитлеру. Через пару часов от него поступил лаконичный ответ: «да», и вопрос был окончательно решен. Демаркационная линия отодвигалась далеко на юг от Риги.

Чемберлен срочно направил письмо Гитлеру, в котором предупреждал, что Германия совершит грубую ошибку, если решит, что теперь после заключения пакта с СССР Англия не выполнит своих обязательств по отношению к Польше. Вместе с тем он утверждал, что между Польшей и Германией нет проблем, которые нельзя было бы разрешить путем переговоров, и изъявлял готовность убедить польское правительство пойти на уступки. «Дух Мюнхена, — замечают авторы, — все еще был очень живуч» (С. 262).

В целом реакция англичан и французов на пакт разочаровала Гитлера. Но он тешил себя надеждой, что через 1–2 дня они изменят свою позицию и откажутся от поддержки Польши. Правда, его радовала реакция на пакт в других страдах, особенно в малых европейских. В Белграде эта новость поразила всех как «орудийный выстрел». Особенно радовалась друзья Германии, тогда как ее противники были «ошеломлены». Многие говорили о «провале политики окружения Германии», о «неизбежном новом разделе Польши». Болгарский посол в Белграде, поздравляя германского поверенного в делах с заключением пакта, заявил, что он «одним ударом изменил международное положение», а болгарское правительство приветствовало его «с радостью и огромным облегчением», расценивая его как «мастерский удар фюрера. « (с,268), Финны называли пакт «мастерским контрударом по политике западных держав», но одновременно проявили большую озабоченность по поводу возможных секретных статей между Германией и СССР, предоставляющих русским свободу рук на Балтике. Финский [81] посол в Берлине потребовал разъяснений по этому поводу, но немцы самым категорическим образом отрицали существование таких статей (с. 268–269).

Голландия, Бельгия, Люксембург и Швейцария заявили о «строгом нейтралитете». Удовлетворены пактом были и китайцы, надеявшиеся на улучшение китайско-германских отношений, поскольку они имели дружественные связи с СССР и воевали с Японией — союзницей Германии.

Неприятным сюрпризом пакт оказался для обоих главных союзников Германии, особенно для японцев. Влиятельная токийская газета «Асахи шимбун» писала, что подорван дух Антикоминтерновского пакта, Германия предала союзника» (с. 2 70). 25 августа японское правительство официально заявило протест Германии, указав ей на то, что советско-германский пакт похоронил всякую возможность достижения трехстороннего соглашения Японии, Германии и Италии, о котором уже велись переговоры. Японцы рассматривали такое соглашение как «союз трех держав против СССР». Германия же и Италия безуспешно пытались убедить японцев направить свой удар главным образом против Англии.

Гитлер был готов, считают авторы, смириться с опасностью потерять Японию как союзника, поскольку приобретаемые по пакту в силу нейтрализации русских преимущества перевешивали значение его дружбы с японцами. 25 августа он направил письмо дуче, в котором извинялся за то, что был вынужден подписать пакт, не поставив в известность своего союзника. Гитлер пытался убедить Муссолини, что пакт выгоден и Италии. Он гарантирует, убеждал Гитлер, в случае возникновения какого-либо конфликта «самое благожелательное отношение России, и отныне устраняется прежде всего любая возможность вмешательства Румынии» (с. 2 72). Даже Турция, писал Гитлер, в нынешних условиях начнет пересматривать свою прежнюю позицию, но я вновь повторяю: «Румыния не сможет больше участвовать ни в каком конфликте против стран «оси» (с. 272). Пакт с СССР, доказывал он, создал совершенно новую ситуацию, крайне благоприятную для «оси». Дважды [82] привлекая внимание дуче к Румынии, Гитлер, возможно, считают авторы, давал понять Муссолини, что Италия может спокойно проводить свою политику на Балканах, не опасаясь получить отпор со стороны сильной армии Румынии. Но Муссолини переубедить было трудно, так как он понимал, что пактом с Москвой Гитлер обеспечил себе тыл на востоке, но ему не очень импонировала перспектива стоять на страже южного тыла Германии в борьбе с военной мощью Франции, морскими и воздушными силами Англии.

В своем ответе Муссолини полностью поддержал пакт и все, что писал Гитлер, но предупредил, что если Гитлеру не удастся локализовать польскую кампанию и в войну вступят Англия и Франция, то «итальянцы ничего сделать не смогут, так как они не готовы к войне, о чем они неоднократно указывали ему и Риббентропу» (с. 273).

Гитлер, пишут авторы, настолько уверовал в то, что английское и французское правительства после заключения германо-советского пакта падут, что, когда 25 августа он спросил своего пресс-атташе О. Дитриха, имеются ли сообщения о правительственном кризисе, тот в замешательстве даже и не понял, о чем идет речь. «Я имею в виду кризис английского и французского правительств, конечно, — сказал Гитлер. Ни одно демократическое правительство не может устоять после такого поражения и позора, которые я нанес Московским договором Чемберлену и Даладье» (с. 274). Когда же ему перевели выступление Чемберлена в палате общий, его настроение резко изменилось. Но он не терял надежду и поэтому приказал выяснить срочно в генштабе, может ли он и за сколько времени отложить отправку закодированного приказа о нападении на Польшу, запланированного на 26 августа. Одновременно с этим он поручил Герингу послать своего друга Б. Далеруса в Лондон на правительственном самолете.

Основной смысл германских предложений, переданных 26 августа через Далеруса, сводился к следующему:

1. Пакт или союз Германии с Англией. 2. Сотрудничество Англии в деле возвращения Германии Данцига и [83] «коридора». 3. Гарантия Германией новых польских границ. 4. Возвращение Германии ее колоний или равноценная их замена. 5. Гарантии немецкому меньшинству в Польше. 6. Обещание Германии защищать Британскую империю (с. 26). Пока Далерус вел переговоры в Лондоне, Гитлер выступил в рейхстаге 27 августа. Он заявил, что передал «последнее предложение» Англии и ждет от нее ответа. Он выразил решимость так или иначе возвратить Данциг и «коридор». Касаясь пакта с СССР, он выразил сожаление, что его действия не нашли понимания среди членов партии. Советский Союз, сказал он, «не является уже большевистским государством, он просто авторитарная военная диктатура, ничем не отличающаяся от нас». Но «благодаря пакту и отчасти своей самообеспеченности Германия может больше не испытывать страха перед блокадой со стороны западных держав», — подчеркнул он (с. 287).

28 августа Далерус привез ответ английского правительства. Лондон соглашался на переговоры о пакте, поддерживал он и идею гарантий польских границ, но пятью великими державами. Лондон предлагал Германии и Польше немедленно приступить к переговорам о «коридоре». Гитлер согласился с этими предложениями, но в кругу своего окружения сказал, что он «выбил Англию из игры». На переговорах с поляками, по словам Браухича, Гитлер собирался предъявить им «максимальные требования», заранее предполагая, что поляки с ними никогда не согласятся. Гитлер, отмечают авторы, делал все возможное, чтобы убедить английское правительство в том, что его требования «крайне умеренны» и он весьма заинтересован в разрешении спора за столом переговоров. Настроение его вновь сразу поднялось, исчезли все сомнения, а уверенность в полной безопасности с востока, со стороны СССР придавала ему силу. «Если меня зажмут, — сказал он Браухичу, — я смогу вести войну теперь даже на два фронта» (с. 289). В 15 час. 22 мин. он установил окончательную дату нападения на Польшу -1 сентября, не дожидаясь ответа на свои предложения из Лондона. Это была тонкая игра, а не расчет на соглашение с Англией, [84] ибо в своем письме к Муссолини от 27 августа Гитлер не скрывал, что после разгрома Польши зимой или самое позднее весной 1940 г. он атакует «Запад силами, равными по крайней мере французским и английским» (с. 281).

Сталин полагал, пишут авторы, что теперь, после подписания пакта с Гитлером, ему вовсе не было смысла стремиться предотвратить войну. Напротив, он теперь очень желал, чтобы она началась между капиталистическими странами, тем более что он сам, по утверждению авторов, «прекрасно понимал, что пакт — прямое поощрение Гитлера к войне» (с. 300). Не каждый пакт о ненападении, подчеркивают авторы, направлен на предотвращение войны. Для подтверждения своего тезиса они приводят известные слова Литвинова из его выступления 14 сентября 1935 г. в Лиге Наций: «Не каждый пакт о ненападении заключается с целью укрепления всеобщего мира. В то время как в подписанных Советским Союзом пактах о ненападении имеется специальная статья о приостановлении действия пакта в случае нападения, предпринятого одной из сторон на третье государство, мы знаем, что в других пактах о ненападении не содержится такой статьи. Это означает, что то или иное государство, обеспечившее с помощью пакта о ненападении свои тыл и фланги, может безнаказанно напасть на третье государство» (с. 300). В советско-германском пакте о ненападении как раз и отсутствовала такая статья.

После 1 сентября 1939 г. наибольшую тревогу у Сталина вызывал вопрос о времени выступления Красной Армии против Польши. Преждевременное вторжение до того, как немцы покончат с поляками, было опасно, так как Советский Союз могли обвинить в агрессии и он мог оказаться в состоянии войны с Англией и Францией, а затем, возможно, и с США. К тому же как-то надо было объяснить советскому народу причины выступления Красной Армии. Учитывая длительную антинацистскую пропаганду, страх и подозрения советских людей по отношению к Германии, Сталину нелегко было убедить их в необходимости совместных военных действий против Польши. Но и [85] промедление было крайне опасно. Поляки могли капитулировать или подписать перемирие, и тогда любые действия Красной Армии расценивались бы как начало новой войны. В случае капитуляции или перемирия Сталин «лишился бы своей доли добычи» (с. 329). Поэтому идеальным для него временем выступления вооруженных сил СССР, по мнению авторов, было вторжение сразу после падения Варшавы. С захватом столицы немцами Сталин мог заявить, что польское правительство прекратило существование, а Красная Армия пришла восстановить порядок.

14 сентября Молотов сообщил Шуленбургу, что Красная Армия «достигла состояния готовности несколько быстрее, чем он мог ожидать» и в ближайшее время начнет боевые действия, а поэтому ему хотелось бы знать, когда немецкие войска захватят польскую столицу. «Как только Варшава падет, Красная Армия начнет наступление», — резюмировал Молотов (с. 333).

С этого дня в советской печати была развязана антипольская кампания, которая не уступила нацистской. Появились сообщения о польских провокациях, нарушениях границы, о плохом обращении поляков с национальными меньшинствами и т. д. Однако попытка Молотова оправдать выступление Красной Армии необходимостью зашиты украинцев и белорусов от немецкой угрозы натолкнулась на решительное сопротивление Шуленбурга. Молотов, колебался, из чего Шуленбург сделал вывод, что инициатором этой формулировки был сам Сталин, который быстро согласился с доводами германского посла, и 17 сентября, когда Красная Армия перешла границу, начался «четвертый раздел Польши» (с. 337).

Сталин внимательно следил за тем, чтобы к СССР отошли все причитающиеся ему по секретному протоколу территории. Он лично вмешался, когда немцы попытались «захватить» Драгобыч и проявил готовность и инициативу к новым советско-германским переговорам по выравниванию советско-германской границы. В беседе с Шуленбургом 25 сентября Сталин предложил обменять Люблинское воеводство и часть Варшавского на Литву. Он также [86] сказал, что «в соответствии с секретным протоколом он собирается немедленно заняться проблемой прибалтийских стран» (с. 346). Независимо от того, как закончится развитие событий на Западе — миром, или войной, считал Гитлер, его первоочередной задачей теперь стало «достижение соглашения со Сталиным как можно быстрее по вопросу об окончательной судьбе Польши» (с. 349). С этой целью 27 сентября в Москву вылетел Риббентроп.

По прибытии в советскую столицу Риббентроп узнал, что Сталин настаивает на передаче СССР всей Литвы и оказывает сильное давление на Эстонию с целью заключения с ней военного союза. Красная Армия начала маневры на советско-эстонской границе, а советские самолеты постоянно нарушали эстонскую границу,

Переговоры от начала до конца проходили в дружеской обстановке. Сталин доказывал, что поляки, как свидетельствуют уроки истории, всегда будут бороться за объединение, а это приведет к трениям между Германией и СССР. Желательно, по мнению Сталина, чтобы этнические поляки проживали в рамках одной территории, что не позволит подорвать им германо-советских отношений. Однако когда Риббентроп в обмен на согласие со сталинским предложением попросил уступить немцам Драгобыч, поскольку они очень нуждаются в нефти, то Сталин мгновенно отреагировал: «Нет, это часть Украины, а что касается нефти, то немцы могут не беспокоиться: нефти они получат столько, сколько пожелают» (с. 352).

В отношении Литвы Риббентроп не рискнул принять самостоятельного решения. Он знал также, что в Москве находился эстонский министр иностранных дел, которому Молотов навязывал договор о взаимопомощи, по которому СССР имел право создавать морские базы и размещать войска на территории Эстонии. Ему было необходимо все эти вопросы согласовать с фюрером. Гитлер в телефонном разговоре согласился с советским предложением, заявив, что «он хочет установить совершенно твердые и тесные отношения с СССР», на что Сталин сказал: «Гитлер знает свое дело» (С. 355). [87]

Утром 29 сентября переговоры завершились принятием трех секретных протоколов, совместной декларации, призывавшей Англию и Францию прекратить военные действия и двух соглашений об увеличении торговли между Германией и СССР. Секретные протоколы касались вопросов размещения немцев, украинцев и белорусов на территориях, относившихся к сферам интересов двух стран, в них также вносилась поправка в демаркационную линию к секретному протоколу от 23 августа. Топографические карты с нанесением новой демаркационной линии были подписаны лично Сталиным. И, наконец, в третьем секретном протоколе содержалось обязательство сторон подавлять любые признаки «агитации», которую могут вести поляки с немецкой или советской территории против СССР или Германии (с. 356).

Сталин, конечно, не питал иллюзий в отношении честности Гитлера и был уверен, что тот нападет в удобный для него момент. Естественно, публично он не мог не поддержать предложения Гитлера, Англии и Франции о мире. Более того, ему пришлось круто изменить политику Коминтерна, заставив, в частности, французских коммунистов умерить свои патриотические чувства и выступить против войны. В результате 35 из 46 коммунистов — членов Национального собрания были арестованы. В действительности же для Сталина было более предпочтительнее, если бы западные державы обрушились бы на Германию, пока она не восстановила свои силы. Длительная, затяжная война сковала бы силы Гитлера и создала бы благоприятные возможности Советскому Союзу для укрепления своей обороны. Но западные страны не торопились перейти к активным боевым действиям, и Сталин основное внимание стал направлять на укрепление своих границ.

На Дальнем Востоке с японцами было достигнуто перемирие. Западная Белоруссия и Западная Украина после месяца оккупации, в ходе которой быстрыми темпами создавались «революционные комитеты рабочих» и проводилась депортация населения в огромных размерах, 3 ноября «пожелали» воссоединиться с СССР. На юге Сталина, однако, поджидала неудача. 25 сентября в Москву прибыл

турецкий министр иностранных дел Ш. Сараджоглу для подписания пакта о взаимопомощи, по которому СССР и Турция обязывались прийти на помощь друг другу в случае нападения какого-либо третьего государства на одну из договаривающихся сторон. Турция недвусмысленно под этим подразумевала Германию. Молотов склонялся к подписанию такого пакта при условии исключения всякого упоминания Германии. Сталин же не хотел ничего предпринимать, что могло как-то вызвать подозрение у немцев. Турция настаивала на своем. Тогда Молотов потребовал, чтобы турецкое правительство дало твердые гарантии не пропускать через Босфорский пролив в Черное море военные суда нечерноморских государств. Турецкий министр ответил, что проход кораблей через проливы регулируется соответствующими международными конвенциями. Переговоры зашли в тупик , и турецкий министр возвратился в Анкару, а через несколько дней Турция подписала договор с Англией и Францией о взаимопомощи.

Значительных успехов Сталин добился в Прибалтике. После заключения пакта с Гитлером он, чтобы рассеять опасения прибалтийских стран, заявил, что ни у СССР, ни у Германии нет планов раздела этих стран. Советское правительство, сказал он, будет придерживаться политики нейтралитета и будет уважать независимость этих стран при условии, если они будут проводить политику «благожелательного нейтралитета» по отношению к СССР. На вопрос, что подразумевается под этим, один советский дипломат ответил, что они не должны сосредоточивать свои войска на границе с СССР. Естественно, это не распространялось на само Советское правительство, так как сразу же после подписания пакта с Германией оно стало увеличивать свои войска на границе с Эстонией: к середине сентября там их уже было 250 тыс. и в дипломатических кругах Москвы поползли слухи о возможном советском вторжении.

Обстановка накалилась особенно после 14 сентября, когда произошли события, связанные с польской подводной лодкой. Ей удалось добраться до Таллинна, где экипаж был интернирован, у капитана отобраны карты. И тем не [89] менее лодка тайно покинула порт и благополучно добралась до Англии, Советское правительство обвинило Эстонию в нарушении нейтралитета и направило свои боевые корабли в эстонские воды для поиска лодки. 22 сентября Молотов потребовал заключения торгового и транзитного соглашения с Эстонией, по которому СССР имел бы право использовать Таллинн как транзитный порт для экспорта своих грузов. Когда министр иностранных дел Эстонии Зельтер прибыл в Москву, Молотов стал настаивать на подписании военного союза, предусматривавшего строительство военных, военно-воздушных и военно-морских баз в Эстонии. «Если вы не уступите, — сказал Молотов, — Советский Союз обеспечит свою безопасность другим путем... без согласия Эстонии» (с. 364). Пусть Эстония, добавил он, не рассчитывает на помощь Англии или Германии. Германия, он уверен, поддержит СССР.

Зельтер вылетел в Таллинн для консультаций, а Советский Союз начал крупные маневры, его военные самолеты постоянно нарушали эстонскую границу. Зельтер вернулся в Москву накануне приезда Риббентропа. И 28 сентября, когда Риббентроп находился в Большом театре, эстонский министр подписал соглашение с СССР, по которому предусматривалось размещение советских войск на эстонской территории. Молотов первоначально настаивал на размещении 35 тыс. Когда же Зельтер сказал, что численность эстонской армии ниже этой цифры, вошедший Сталин мгновенно согласился уменьшить число советских войск до 25 тыс.

Аналогичным образом проходили переговоры с Латвией. Ее министр иностранных дел В. Мунтерс был приглашен 30 сентября в Москву. Ему, как и до этого эстонскому министру, был предложен большой перечень советских требований. И вновь, отмечают авторы, Сталин и Молотов великолепно играли свои роли: один «славного малого», другой — «злого дядю» (с. 365). «Я искренне признаюсь Вам, — сказал Сталин Мунтерсу, — что раздел сфер интересов уже состоялся... Мы можем оккупировать вас в любое время, когда пожелаем» (с. 365). Молотов заявил еще более [90] грубо: «Мы не можем допустить, чтобы малые страны были использованы против СССР. Нейтральные прибалтийские государства — это слишком небезопасно» (с. 365).

По мере того как все сильнее оказывалось давление на латвийского министра, усиленными темпами наращивались советские войска на границе с Латвией. 3 октября Сталин сказал Мунтерсу: «Вы не доверяете нам, а мы совсем не доверяем вам. Вы думаете, что мы хотим захватить вашу страну. Мы могли бы это сделать сейчас, но мы не делаем. Единственное, чего хочет СССР, — заключить такой же договор, который он уже подписал с Эстонией, СССР должен обезопасить свои границы от Германии. Он не исключает возможного германского нападения. В результате пакта Германия и СССР стали союзниками. Но кто может положиться на этот пакт? Мы должны быть своевременно подготовлены» (с. 366).

5 октября был подписан советско-латвийский договор о взаимной помощи. СССР получил право на строительство военно-морских баз в Лиепая и Вентспилсе и на размещение советских войск численностью в 25 тыс. человек. Местное население эвакуировалось из мест расположения военных баз.

Незадолго до подписания договора с Латвией в Москву был приглашен министр иностранных дел Литвы Ю. Урбшис. 3 октября он встретился с Молотовым и Сталиным. Ему были представлены точно такие доводы в необходимости соглашения с СССР, как и двум другим прибалтийским министрам иностранных дел. Разница только заключалась в том, что Литва обязывалась разместить на своей территории 75 тыс. советских войск. «В ваших же интересах принять наши условия», — сказал Сталин Урбшису. После длительных консультаций с правительством и обмена секретными письмами между Москвой и Берлином по вопросу так называемого «Сувалкского треугольника» литовцы были вынуждены подписать 10 октября договор с СССР. Вильнюс переходил к Литве, а советские войска рассредоточивались по своим базам.

К осени 1939 г. Финляндия попала в список очередной [91] жертвы, которую Сталин на основе пакта с Гитлером собирался поглотить. Но эта задача оказалась нелегкой, принимая во внимание размеры и природу этой страны. Малонаселенная территория с большим количеством озер, Финляндия представляла собой важный буфер между СССР и остальным внешним миром. Авторы считают, что если бы Советскому Союзу удалось покорить Финляндию, то он вряд ли обеспечил бы себе более выгодное с точки зрения безопасности положение.

Предыстория советско-финляндских переговоров начинается с апреля 1938 г. Прошло больше года, но никаких осязаемых результатов они не дали. Советское правительство, считают авторы, было уверено, что к такому поведению финнов подталкивает какая-то более могущественная держава, с которой они находятся в союзе, Их опасения, казалось, подтверждались, когда 28 апреля 1939 г. Риббентроп предложил Финляндии заключить с Германией пакт о ненападении, но финны отказались под тем предлогом, что пакт нарушит нейтралитет их страны.

В июне 1939 г. Сталин созвал совещание по обсуждению финской проблемы. В нем участвовали А. А. Жданов, адмирал Н. Г. Кузнецов, О. В. Куусинен, командующий Ленинградским военным округом генерал К. А. Мерецков. Ленинградскому военному округу поручалось составить планы по устранению «военной угрозы» Ленинграду.

5 октября, в день подписания договора с Латвией, Молотов пригласил посла Финляндии и предложил приехать в Москву министру иностранных дел Э. Эркко «для обмена взглядами на политические вопросы, представляющие взаимный интерес» (с. 381). Молотов просил дать ответ через 1–2 дня, не уточнив при этом, какие именно вопросы он собирался обсуждать, но финнам и без того было ясно, о чем идет речь. Желания вести с. иностранной державой переговоры о передаче части своей территории у финнов не было. Они с растущей тревогой следили за развитием событий в Прибалтике, за тем, какому массированному давлению подвергаются прибалтийские страны. Отказаться от советского предложения было нельзя, но финны решили показать свою независимость и как можно дольше не отвечать. [92]

Когда в сентябре Риббентроп находился в Москве в связи с подписанием Договора о границе и дружбе (в немецком тексте он именно так сформулирован), Эркко обратился к нему с посланием, в котором открыто заявил, что «Финляндия никогда не согласится с такого рода требованиями, которые СССР предъявляет Эстонии» (с. 382). 2 октября он вновь обратился с письмом к Риббентропу, желая выяснить, действительно ли между СССР и Германией достигнута договоренность о сферах интересов». Эркко пытался сыграть на так называемой «советской угрозе» Германии, утверждая, что «если Россия оккупирует Аландские острова, равновесие сил на Балтике коренным образом будет нарушено не в пользу Германии», (с. 382). Но и на этот раз Риббентроп, связанный секретным протоколом, не отреагировал на просьбу финнов. Только тогда финны поняли, что их депо очень серьезно и лихорадочно стали взывать о помощи. Англия была занята войной и не могла ничем помочь. Тогда финны обратились к США. Госсекретарь США отказался вмешиваться, однако под давлением кронпринца Швеции и Форин оффис Рузвельт обратился с письмом к Калинину, в котором выражал надежду, что «СССР не навяжет Финляндии требований, не совместимых с поддержанием и развитием дружественных и мирных отношений между двумя странами» (с. 383).

12 октября в Москве наконец-то начались советско-финляндские переговоры. Молотов предложил заключить договор о взаимопомощи по аналогии с договорами, заключенными СССР с прибалтийскими странами. Паасикиви, сославшись на провозглашенный его страной нейтралитет, отклонил это предложение. Тогда Молотов предложил внести в советско-финляндский пакт о ненападении от 1932 г. поправки и, в частности, включить статью, предусматривавшую неучастие сторон ни в каком союзе, направленном против безопасности договаривающихся стран. С этим финны согласились.

В связи с началом европейской войны, сказал Сталин, для СССР крайне важной стала проблема безопасности Ленинграда, который необходимо любой ценой защитить с моря [93] и с суши. Поэтому он предложил передвинуть советско-финляндскую границу на Карельском перешейке на север на 25 миль (32 км). А для защиты города с моря он просил передать СССР все острова в Финском заливе и предоставить в аренду порт Ханко на финской территории для строительства там советской военно-морской базы. СССР готов заплатить за 30 лет аренды 8 млн. финских марок. На севере в районе Мурманска он настаивал на передаче СССР полуострова Рыбачий. В обмен Финляндии передавалась территория в центральной Советской Карелии, в два раза превышающая переходимую к СССР территорию. Правительство Финляндии отрицательно отнеслось к этим предложениям.

14 октября делегация Финляндии пыталась доказать, что с военной точки зрения безопасности Ленинграда ничто не угрожает, так как тот, кто владеет южной частью Финского залива, контролирует весь залив, а перенесение границы к северу от Карельского перешейка крайне невыгодно с экономической точки зрения, ибо это самый развитой в стране район. «Солдаты никогда не рассуждают экономическими терминами, — сказал Сталин военному атташе Паасонену. — Вот Вы спрашиваете, почему мы хотим остров Койвисто, расположенный недалеко от Карельского перешейка? Я отвечу Вам. Я как-то спросил Риббентропа, почему Германия вступила в войну с Польшей. Он мне ответил, что немцы хотели отодвинуть границу подальше от Берлина. А она тогда находилась в 200 км от их столицы. А наша граница сейчас проходит в 32 км от Ленинграда. Ленинград передвинуть мы не можем. И это наше минимальное требование. За 2700 кв. км мы предлагаем 5500 кв. км. Поступает ли так какая-либо другая великая держава?» (с. 391). Паасикиви ответил, что он не уполномочен вести переговоры о передаче той или иной части территории страны и что ему необходимо проконсультироваться с правительством, тем более что согласно Конституции Финляндии для положительного решения таких вопросов требуется большинство — не менее 5/6 голосов депутатов парламента. «Можете рассчитывать и на наши 99%», — доверительно сказал Сталин (с. 391). [94]

15 октября делегация Финляндии отбыла для консультаций с правительством. Когда переговоры возобновились, Паасикиви заявил, что финны согласны на некоторые уступки, в частности на передачу СССР различных островов в Финском заливе и на то, чтобы передвинуть границу на Карельском перешейке на 13 км вместо предлагавшихся Сталиным 32 км. Но финны категорически отказывались согласиться на передачу в аренду Ханко. На севере финны согласились уступить полуостров Рыбачий. На Сталина это не произвело никакого впечатления. Эти уступки он считал недостаточными, а свои требования минимальными.

В течение многих часов стороны не могли прийти к соглашению. Финны заявили, что намерены прекратить переговоры. «Вы хотите спровоцировать конфликт?» — спросил Молотов. «Мы не хотим, — твердо ответил Паасикиви. Но вы, кажется, хотите» (с. 393). 26 октября делегация возвратилась в Хельсинки. Но правительство и на сей раз не смогло трезво оценить сложившееся положение. Маршал Маннергейм предсказывал национальную катастрофу в случае войны с СССР. Но многие политические деятели не вняли этим предостережениям. Эркко составил проект компромиссных предложений для делегации. Содержавшиеся в нем уступки, считают авторы, «были недостаточными, чтобы удовлетворить даже последние советские предложения» (с. 395).

2 ноября финская делегация прибыла в Москву. К этому времени обстановка еще более накалилась. Руководитель ленинградской городской партийной организации А. А. Кузнецов, выступая на сессии Верховного Совета, обвинил правящие круги Финляндии в затягивании переговоров. «Я не знаю, на кого эти правящие круги Финляндии рассчитывают, — сказал он. Нам всем хорошо известно, что некоторые европейские правительства также кое на кого рассчитывали. Они надеялись и даже добились гарантий, но нам известно, также, что с ними со всеми случилось. Разве не ясно, что единственной гарантией единственной надеждой сохранения мира, безопасности и независимости Финляндии является только Советский Союз» [95] (с. 396). Речь шла, безусловно, как считают авторы, Польше.

На следующий день 3 ноября «Правда» поместила передовую статью «О советско-финляндских переговорах» с подзаголовком «Министр иностранных дел Финляндии призывает к войне с Советским Союзом». В ней цитировалось высказывание Эркко, которое он категорически отрицал позже, о том, что советские требования об изменении границы в Карелии являются якобы «проявлением политики русского империализма», которые Финляндия не может принять, а поэтому она будет защищать свою территорию» (с. 396.). Позиций Эркко, писала газета, «очень напоминает позицию бывшего польского министра Бека, который, как хорошо известно, спровоцировал войну с Германией» (с. 396). «Силы, на которые рассчитывает Эркко в борьбе против СССР, нам известны, — заключала газета. — Это они привели к войне и продолжают свои безуспешные попытки втянуть Советский Союз в войну против Германии и его прибалтийских соседей» (с. 396).

В такой накаленной обстановке возобновились переговоры, Сталин на этот раз отсутствовал, а Молотов, вероятно, не имел полномочий пойти на какие-либо уступки. Через час переговоры зашли в тупик, и Молотов спокойно заметил, что «пришла пора военным сказать свой слово» (с. 397).

Неудача, постигшая русских на переговорах, считают авторы, укрепила позиции сторонников жесткой политики в отношении Финляндии. Среди них были Жданов, адмирал Кузнецов, генерал Мерецков, адмирал Трибун и Молотов. Они считали, что даже первоначальные сталинские требования с военной точки зрения были совершенно недостаточными и выступали за возвращение СССР к границам времен Петра Великого, т. е. за передачу Советскому Союзу всего Карельского перешейка и Выборга. Именно эта группа, утверждают авторы, убедила Сталина в необходимости военным путем решить эту проблему.

Наряду с военными приготовлениями Москва предприняла ряд шагов политического характера. Генеральному [96] секретарю КП Финляндии А. Туоминену, обосновавшемуся в Стокгольме, было предписано через О. Куусинена прибыть немедленно в Москву, чтобы возглавить новое правительство, которое Москва собиралась создать в Териоках, расположенном на территории Финляндии в нескольких километрах от советской границы. Но Туоминен, несмотря на неоднократные требования приехать, отказался это сделать. Тем не менее вслед за боевыми действиями советских войск было создано во главе с О. Куусиненом «Народное правительство Демократической Республики Финляндии», объявившее о формировании первого финского корпуса из добровольцев, которые должен был явиться ядром будущей Народной армии Финляндии. Советское правительство признало правительство Куусинена. Поводом же к военным действиям послужил «обстрел» 26 ноября советской территории в районе поселка Майнила финской артиллерией. Финны категорически отрицали это, утверждая, что их погранвойска вооружены исключительно стрелковым оружием и совсем не имеют артиллерии. Тем не менее Советское правительство 28 ноября аннулировало пакт о ненападении с Финляндией от 1934 г. и потребовало отвести финские войска от границы. 30 ноября Красная Армия начала военные действия. Русские были уверены в победе. В. П. Потемкин говорил французскому послу, что вся операция закончится через 4–5 дней (с. 406). Но война затянулась на несколько месяцев и стоила советскому народу огромных жертв.

Поскольку в Европе в войне между западными союзниками и Германией практически боевых действий на суше не велось, то внимание всей мировой прессы естественно сосредоточилось на советско-финляндском конфликте, переросшем в настоящую войну. Немецким посольствам были немедленно даны инструкции ни в коем случае не критиковать СССР и не поддерживать Финляндию. Германия запретила провоз через свою территорию товаров для Финляндии, что сильно задевало интересы Италии, активно выступавшей в поддержку Финляндии. Итальянцам все же удалось провезти одну партию самолетов, что было расценено [97] Молотовым как «недружественный акт» германских властей, и Шуленбургу стоило больших усилий уладить этот конфликт. Вскоре после того как немцы разрешили заправляться горючим советским подводным лодкам в Ботническом заливе с их танкеров, доверие было восстановлено.

17 февраля Красная Армия добилась первых успехов, прорвав линию Маннергейма. 22 февраля Сталин через Швецию сообщил о своих новых предложениях: аренда Ханко, переход к СССР всего Карельского перешейка, включая Выборг, части севере — восточного побережья Ладожского озера, иными словами, «полное возвращение границ 1721 г. времен Петра Великого» (с. 414).

Финны все колебались, надеясь на помощь союзников, но их помощь зависела от того, согласятся ли Норвегия и Швеция на проход англо-французских войск через свою территорию. 27 февраля они отказались пропустить войска, а Красная Армия стремительно начала развивать свой успех: создавалась опасность оккупации ею всей страны. 6 марта финны приняли советские предложения, и 11 марта мирный договор был подписан.

«Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной», — таков был ответ Риббентропу на его поздравительную телеграмму по случаю 60-летия Сталина. «Помимо драматических событий в Польше, Прибалтике и Финляндии, — подчеркивают авторы, — можно было бы найти еще многочисленные примеры, подтверждающие эту гармонию» (с. 426).

Немецкий военно-морской флот был заинтересован в использовании Мурманска в качестве базы по ремонту и обслуживанию своих боевых кораблей. 5 октября 1939 г. Молотов дал согласие на использование в этих целях в качестве базы порт Териберка, восточное Мурманска, куда запрещался вход иностранным судам. Использование этой базы немецкими кораблями, особенно подводными лодками, значительно облегчило борьбу немецкого флота с английскими кораблями. Эта база просуществовала до сентября 1940 г. [98]

Через Мурманск и Одессу шел большой поток грузов, в частности олово, каучук и другое сырье, закупаемое Советским Союзом для «третьего рейха». Грузы достигали портов Болгарии и Румынии, а оттуда по железной дороге направлялись в Германию. Часть грузов на советских судах доставлялась также во Владивосток, откуда по Транссибирской магистрали переправлялась в Германию, имея на всех участках «зеленую улицу».

Авторы разоблачают старый миф, согласно которому Сталин, чтобы выиграть время и отвести угрозу вторжения вермахта, стал жертвой обмана Гитлера и был готов заплатить любую цену, которую Гитлер назовет. В действительности, считают они, все было иначе. Война с Финляндией показала, что Советскому Союзу необходима передовая технология, чтобы противостоять Гитлеру. Поэтому Сталину нужно было не только выиграть время, но и приобрести такую технологию, а получить он ее мог только в Германии.

Гитлер, в свою очередь, также нуждался в сырье для военной промышленности. Поскольку Гитлеру не удалось нейтрализовать Англию и Францию, то в условиях блокады необходимые ему материалы он мог получить только в СССР. К сентябрю 1939 г. оба лидера оказались в смехотворном положении: Гитлеру нужны были продовольственные продукты и сырье из СССР для нападения на него, а Сталин нуждался в передовой технологии, оружии, промышленных товарах из Германии для отражения нападения с ее стороны. Вопрос заключался только в том, кто больше всего нуждался в помощи другого? Сталин отлично знал острую потребность Германии в ряде стратегических материалов. И пока она воевала с западными странами, он мог вести торговлю на выгодных для себя условиях. Но и потребности СССР были не столь уж скромными. Они включали не только станки для машиностроения, но и боевые корабли, новейшие самолеты типа «Хе-100», «Ме-110», «Ю-88», «До-215», «Фв-58» и другие новинки немецкой военной техники.

11 февраля 1940 г. после долгих переговоров был подписан новый торговый договор. В обмен на немецкие [99] поставки новейшей технологии СССР обязывался предоставить 1 млн. т зерна, 900 тыс. т сырой нефти, 100 тыс. т хлопка, 500 тыс. т фосфата, 100 тыс. т хрома, 500 тыс. т железной руды, 2400 кг платины и многие другие материалы, включая лес, каучук, марганцевую руду и т. д. (с. 442). Как заметил сам Шнурре после успешного завершения переговоров, этот договор означал «широко открытую дверь для нас на Востоке» (с. 443).

Дружеское понимание экономических трудностей Германии нашло свое отражение и в том, что 9 апреля 1940 г. Молотов поздравил Германию в связи с вторжением в Норвегию, заявив, что Советское правительство понимает причины, побудившие Германию прибегнуть к такой акции. Англичане, по его мнению, «слишком далеко зашли», они «полностью игнорируют права нейтральных государств». Мы желаем Германии, подчеркивал он, «всяческих успехов в ее оборонительных мероприятиях» (с. 444).

События на Западе развивались не по сценарию Сталина. Он рассчитывал на затяжную и ожесточенную войну, которая позволила бы ему укрепить свою армию. Он надеялся на то, что даже в случае победы на Западе Германия выйдет из войны ослабленной. В действительности же все было наоборот. Благодаря пакту Гитлер сумел разместить почти все вооруженные силы Германии на Западе, оставив на своих восточных границах только 7 дивизий, которые, как признал Кейтель на Нюрнбергском процессе, дислоцировались от Восточной Пруссии до Карпат и две из которых затем были переброшены на Запад.

17 июня Молотов передал Шуленбургу «самые теплые поздравления Советского правительства в связи с великолепным успехом германского вермахта» (с,462). После этого он сообщил немецкому послу о намеченных мероприятиях Советского Союза в прибалтийских странах.

Успех «молниеносной войны» на Западе означал, что Сталину для полного укрепления границ СССР надо действовать более быстрыми темпами. Сталин, понимая, что вермахт скоро получит «свободу рук» для нападения на СССР, не мог уже тратить время на проведение своей [100] классической игры, заключавшейся в постепенном подрыве правительств тех стран, которые он решил прибрать к своим рукам, — Литвы, Латвии и Эстонии. Он не мог себе позволить ждать несколько месяцев до того момента, когда его люди захватят там власть, пригласят к себе Красную Армию для «защиты» от внешних врагов, а затем обратятся с просьбой о вхождении в СССР, как это было сделано в Западной Украине и Западной Белоруссии. Не рассчитывал он и на то, что такие же процессы могут произойти в Бессарабии.

Проблема Бессарабии была самой сложной для Сталина. Традиционно румыны имели тесные союзнические узы с англичанами и французами. Кроме того, не утратили еще силу предоставленные одновременно Англией и Францией Польше и Румынии гарантии на случай нападения на Румынию. Король Карол II и его правительство были ярыми антикоммунистами и патологически боялись советского нападения. В ответ на действия СССР румынское правительство провело мобилизацию и стало укреплять свою оборону в Бессарабии. Король клялся, что в случае советского вторжения румынская армия не только окажет ожесточенное сопротивление, но уничтожит все свои нефтепромыслы. Это очень встревожило немцев, получавших значительную долю румынской нефти (1,2 млн. т., что превышало советские поставки). Немцы подумывали о посылке в Румынию специальных частей «коммандос» и даже об организации там «революции». Румыния, в свою очередь, учитывая опасность со стороны СССР, стала лихорадочно укреплять дружеские отношения с Германией путем резкого увеличения своего экспорта туда зерна, леса, сельскохозяйственных продуктов, нефти. В этих условиях, считают авторы, Сталин мог достигнуть своих целей только с помощью Гитлера, К тому времени положение выглядело следующим образом. Гитлер «заплатил» за советскую поддержку во время польской кампании тем, что позволил Сталину совершить «прогулку» в Польшу. Сталин в свою очередь «заплатил» за выгодные СССР статьи пакта тем, что позволил Гитлеру совершить «свободную пробежку» на Запад. Теперь [101] же, летом 1940 г., как полагают авторы, в интересах Гитлера было избежать советского вторжения, которое могло поставить под угрозу получение Германией более 50% нефти (с. 464).

Многочисленные просьбы и обращения румын к Германии о дружбе, помощи и защите на случай возможного советского вторжения или разрушения союзниками румынских нефтепромыслов возымели воздействие, и 28 мая Германия и Румыния подписали новое соглашение о поставках нефти. А 1 июня Риббентроп определил свои условия для установления дружеских отношений между странами: Румынии предписывалось начать переговоры по вопросу Бессарабии, относившейся к советской сфере интересов.

Если процесс возвращения Бессарабии проходил спокойно, мирно, то в Прибалтике Сталину пришлось действовать более решительно. С точки зрения Советского правительства, пишут авторы, прибалтийские страны представляли для Германии весьма удобный плацдарм для нападения на СССР. Но самое неприятное заключалось в том, что в идеологическом отношении эти страны предпочитали ориентироваться больше на Берлин, чем на Москву. Правда, во всех этих странах размещались крупные советские гарнизоны, но они скорее предназначались для сдерживания местного населения во время, как Сталин предполагал, «постепенного процесса советизации», чем для защиты границ от нападения Германии. И в этой связи прибалтийские страны представлялись Сталину «слабым звеном в его оборонительной цепи» (с. 465).

Первой жертвой была избрана Литва. 25 мая Молотов пригласил литовского посла и заявил ему протест в связи с «провокационными действиями» литовской стороны. Специалисты по советской внешней политике мгновенно уловили смысл этих обвинений. Шуленбург сообщал, что они вызвали «сенсационный переполох в политических и дипломатических кругах». Многие считали, что советские требования являются «первым шагом» на пути принятия Советским Союзом решительных мер против Литвы и, возможно, других прибалтийских стран (с. 465–466). Эти подозрения [102] усилились в начале июня после того, как русские организовали серию пограничных конфликтов и стали приобретать в больших количествах валюту трех стран — подобно тому, как они это делали ранее с Финляндией.

Кульминационной точки события достигли 15 июня (за день до этого немцы заняли Париж!). В этот день советские корабли блокировали эстонские и латвийские порты, а советские самолеты сбили два эстонских пассажирских самолета. Советские войска также вторглись в Литву, отвергнув все попытки литовской стороны мирным путем разрешить все проблемы.

В ночь с 15 на 16 июня на Лубянке замнаркома иностранных дел и начальник иностранного отдела НКВД В. Г. Деканозов проводил совещание. Собравшимся Деканозов сообщил, что они направляются с дипломатической миссией в прибалтийские страны. Лично он возглавил группу, отъезжавшую в Литву, Вышинский — в Латвию, Жданов — в Эстонию. Деканозов обвинил буржуазные правительства трех прибалтийских стран в том, что они по указке Парижа и Лондона «делают все возможное, чтобы саботировать заключенные с Советским Союзом договоры». Перед лицом «явных провокаций» против советского военного персонала Советское правительство приняло решение направить в эти страны три группы для «создания условий», при которых Красная Армия сможет защитить «северо-западные границы нашего социалистического отечества». Чтобы ни у кого из присутствующих не возникло никаких сомнений в отношении целей операции, Деканозов заявил, что, «если рабочие Латвии и других прибалтийских стран выразят пожелание, чтобы их новые правительства назывались «советскими» и «социалистическими», товарищ Сталин сказал, что он не будет возражать против этих требований» (с. 467).

Несколько часов спустя транспортные самолеты доставили Деканозова в Каунас, Вышинского — в Ригу. Жданов прибыл в Таллинн 19 июня на бронепоезде и с вокзала в бронированном автомобиле в сопровождении двух танков направился в президентский дворец. Все проходило по [103] одному сценарию. «Вы можете не беспокоиться, — уверял Жданов эстонского премьер-министра, — все будет сделано в соответствии с демократическими парламентскими процедурами. Мы не немцы. Мы попросили вашего президента Патса сформировать новое правительство. Поскольку нынешний кабинет не в состоянии решить существующие проблемы, президент назначит новые выборы, а мы поддержим новое правительство» (с. 467).

Параллельно с проводимыми в Прибалтике мероприятиями Советское правительство все сильнее оказывало давление на Румынию. 23 июня Молотов сообщил Шуленбургу, что Советское правительство не намерено долго ждать ответа Румынии и что оно хочет присоединить не только Бессарабию, но и Буковину, хотя вопрос о последней до этого никогда не поднимался. Молотов хотел знать, как отнесется правительство Германии к этому шагу СССР. 25 июня пришел ответ от Гитлера. Он соглашался поддержать Советское правительство, но обращал внимание на то, что Буковина, бывшая австрийская провинция, никогда не принадлежала Российской империи. Кроме того, там проживает около 100 тыс., «фольксдойче». На следующий день Молотов сообщил Шуленбургу, что Советское правительство готово «ограничиться» только Северной Буковиной (с. 472). В тот же день он вызвал румынского посла и вручил ему ультиматум.

Румыны обратились за помощью к немцам. Риббентроп направил германскому послу в Бухаресте инструкцию все валить на англичан. Это они, писал он, подтолкнули СССР на такой шаг, К тому же Румыния сама себе «напортила», приняв английские гарантии, а поэтому она не может надеяться на помощь Германии. В итоге 28 июня Румыния капитулировала, и Красная Армия мирно заняла обе провинции. Сталин, заключают авторы, «наконец извлек из пакта все, что мог и даже чуть-чуть больше» (с. 473).

К сентябрю 1940 г. в отношениях между Германией и СССР появились первые серьезные трещины, хотя обе страны делали все, чтобы скрыть растущую напряженность и разногласия. I августа 1940 г. на сессии Верховного [104] Совета Молотов говорил, что рост могущества Германии не вызывает беспокойства советского руководства, так как «дружественные отношения» между СССР и Германией «основаны на фундаментальных интересах обеих стран». Молотов дал понять Гитлеру, что Советское правительство строго соблюдает условия пакта, обеспечивая безопасность Германии на востоке. Берлин, подчеркнул он, «не должен забывать, что своими блестящими успехами немецкая армия в значительной степени обязала Советскому Союзу» (с. 501). И Молотов, считают авторы, имел на то все основания. Заключенные торговые договоры были весьма выгодны прежде всего Германии, которая к тому же добилась серьезного дисбаланса в поставках в свою пользу.

Наиболее острые разногласия между двумя странами возникли по вопросу отношения к Финляндии и Румынии. Отношения стали осложняться после оккупации СССР Бессарабии и Северной Буковины и концентрации там крупных советских сил. Гитлер опасался, что СССР может захватить имевшие для Германии жизненно важное значение румынские нефтепромыслы или попытаться через Румынию двинуться к Дарданеллам, контролируя проход в Черное море. По его указанию в юго-восточную часть Польши были переброшены дополнительные войска, с тем чтобы продемонстрировать готовность Германии защитить Румынию от Красной Армии.

Но угроза стабильности в этом регионе исходила не только от СССР. Воспользовавшись благоприятной обстановкой, Болгария и Венгрия предъявили территориальные притязания Румынии. И хотя румынский король клялся в верности Германии и державам «оси», Гитлер ничего не сделал, чтобы как-то умерить аппетиты этих двух стран.

По предложению Гитлера и Муссолини в Вене 30 августа 1940 г. состоялась встреча министров иностранных дел Германии, Италии, Румынии и Венгрии, Риббентроп положил на стол карту с уже нанесенной на ней демаркационной линией. Венгрия получала 2/3 территории Трансильвании. Но самое неприятное было то, что Германия и Италия гарантировали «неприкосновенность» территории Румынии (с. 504). Это известие привело в ярость Сталина, [105] Молотова, так как эти «гарантии» явно были направлены против СССР. К тому же исключение СССР из переговоров вновь напоминало времена Мюнхена. Когда Шуленбург сообщил Молотову о достигнутом в Вене соглашении, глава Советского правительства стал обвинять Берлин в нарушении статьи 3 пакта, предусматривавшей предварительные взаимные консультации сторон. Молотов предложил даже пересмотреть эту статью, если она не устраивает нацистское руководство.

Венгры, хотя и не получили всего того, что они требовали, в знак благодарности неуклонно шли на сближение с Германией. Болгария же со славянским населением и прогермански настроенными правителями, считают авторы, «традиционно разрывалась» между ориентацией на Россию и Германию, но когда Сталин предложил ей заключить договор о дружбе и взаимопомощи, Гитлер изъявил готовность дать ей более ощутимые блага в виде поставок оружия и направления в страну военных советников. К октябрю 1940 г. в Болгарии уже насчитывалось свыше 30 тыс. «военных туристов» (с. 505).

Таким образом, Гитлеру удалось расширить фронт для будущего нападения на СССР вплоть до Черного моря. Теперь перед ним стояла задача укрепить свои позиции на севере, прежде всего в Финляндии, используя при этом страх финнов перед Советским Союзом; и попытаться перетянуть их на свою сторону. Молотова очень беспокоило соглашение Германии с Финляндией. Оно по существу являлось «удобным прикрытием для размещения немецких войск в Финляндии, находившейся в советской сфере интересов», как предусматривалось в секретном протоколе (с. 506). Он потребовал предоставления большей информации по этому вопросу, но немцы ушли от ответа. Более того, они сказали ему, что Германия за это соглашение заплатила финнам «поставками большого количества оружия» (с. 506).

Наконец, обострению советско-германских отношений способствовало заключение 27 сентября 1940 г. Тройственного пакта между Германией, Италией и Японией. СССР вновь был устранен от участия в переговорах, и его [106] поставили перед свершившимся фактом. Новый пакт пытался реанимировать дух старого Антикоминтерновского пакта. В нем содержалось обязательство сторон оказывать политическую, экономическую и военную помощь друг другу в случае нападения на одну из участниц пакта какого-либо государства, не вовлеченного в европейскую войну или в японо-китайский конфликт. Хотя в статье 5 предусматривалось, что пакт никоим образом не затрагивает политического статус-кво, сложившегося в отношениях между каждой из трех держав и СССР, Сталин и Молотов справедливо подозревали, что Япония может напасть на СССР на Дальнем Востоке в случае его конфликта с Германией. Они признали «неубедительными» заверения Риббентропа о том, что пакт направлен не против СССР, а исключительно против США, чтобы удержать их от участия в войне, и они для этого имели все основания, ибо Риббентроп признался Чиано, что новый пакт с Японией направлен против двух стран — СССР и США.

Советское правительство требовало разъяснений по поводу растущей деятельности немцев в Финляндии, Румынии, на Дальнем Востоке, Гитлер пришел к выводу, что только личный контакт может устранить все подозрения русских. Он поручил Риббентропу 17 октября послать длинное письмо Сталину с предложением провести в Берлине переговоры по всем вопросам, затрагивающим советско-германские отношения. 22 октября Сталин ответил, что Молотов прибудет в Берлин 10–12 ноября. В отношении возможного присоединения СССР к пакту Сталин указал, что «он в принципе не возражает против этой идеи в цепом», но этот вопрос нуждается «в предварительном рассмотрении» (с. 509). «

10–12 ноября 1940 г. в Берлине состоялись переговоры Молотова с Гитлером и Риббентропом. В ходе их Молотов заявил, что участие СССР в новом пакте представляется «полностью приемлемым в принципе» при условии, что СССР в нем будет выступать «как партнер, а не просто кукла» (с. 552). Молотов также затронул целый ряд вопросов, связанных с состоянием советско-германских отношений. [107]

В частности, он напомнил, что согласно секретному протоколу, Финляндия отнесена к советской сфере интересов, на что Гитлер ответил, что там ничего не говорилось об оккупации ее Советским Союзом. Когда речь идет о впадении, мы всегда строго придерживаемся секретного протокола, подчеркнул фюрер. Никакой территории советской «сферы интересов» Германия не оккупировала. Что касается Литвы, то, по его мнению. Люблинское воеводство — не очень-то равноценная компенсация Германии за Литву, но он пошел на это, понимая, что это в интересах СССР. В Буковине он также пошел навстречу советским пожеланиям, хотя строго по пакту к СССР должна была перейти только Бессарабия. В отношении Финляндии у Германии тоже нет никаких политических интересов. Это подтвердила и «зимняя война», в ходе которой Берлин занимал «благожелательный нейтралитет» по отношению к СССР. Но «третий рейх» нуждается в финском никеле и пиломатериалах, и Гитлер не хочет новых конфликтов на Балтике, которые могли бы поставить под угрозу ее судоходство. Он отвергает обвинения, что Германия оккупировала Финляндию. Как уже известно Советскому правительству, немецкие войска лишь перебрасываются в Норвегию. Скоро они достигнут места постоянной дислокации, и никаких дополнительных перебросок не намечается. Хотя Германия не имеет никаких политических интересов в Финляндии, у нее здесь, как и в Румынии, большие экономические интересы. Он надеется, что Советское правительство примет это во внимание, особенно с учетом того понимания, которое Гитлер проявил в отношении советских интересов в Литве и Буковине. Советское правительство, возразил Молотов, считает своим долгом раз и навсегда разрешить финский вопрос. Для этого не требуется никакого нового соглашения. «Существующий советско-германский пакт передает Финляндию в советскую сферу интересов» (с. 527).

В следующий раз, сказал Гитлер, может вмещаться Швеция в советско-финскую войну, и вновь повторил, что война с Финляндией крайне нежелательна для Германии, ибо она будет иметь далеко идущие последствия. [108]

Вы отходите от пакта, возразил Молотов, на что фюрер ответил, что в случае войны на Балтике вмешаются союзники. Тогда Молотов сказал, что он не понимает, почему Германия так этого боится. Гитлер же не возражал в прошлом году, когда международное положение для Германии было хуже, чем сейчас.

Попытки Гитлера перевести разговор на «южное направление» успеха не имели. Молотов вновь и вновь возвращался к Европе, Турции, Дунаю, Румынии, Особенно он настаивал на отмене гарантий Румынии. Гитлер отвечал, что они необходимы и отменить их сейчас невозможно. Ответ не удовлетворил Молотова. Памятуя о Крымской войне и интервенции 19181919 гг., он беспокоился о безопасности СССР на Черном море и повел речь о советских интересах в этом регионе. В частности, его интересовало, как отнеслась бы Германия к тому, если бы СССР перетянул Болгарию в свою орбиту? Гитлер ответил, что он не слышал, чтобы болгары просили о советских гарантиях, К тому же здесь надо учитывать интересы Италии и поэтому Молотову следовало бы проконсультироваться с Муссолини.

Этот ответ также не устроил Молотова. СССР хотел бы, сказал он, гарантий на случай нападения со стороны Черного моря, через проливы «не только на бумаге, но и в действительности» (с. 529).

В целом, считают авторы, переговоры не привели к положительным результатам. Даже во время их проведения в германском генштабе интенсивно прорабатывались планы нападения на СССР, проводились штабные игры по разыгрыванию различных вариантов боевых действий против Красной Армии. Вместе с тем Гитлер строго предупредил Геринга, чтобы ни в коем случае не прерывались экономические контакты с СССР, дабы не вызвать у Сталина подозрений.

Правительства СССР и Германии всячески стремились скрыть трения в советско-германских отношениях. Но за всем этим внешне спокойным фасадом Сталин, считают авторы, лихорадочно думал о сложившемся положении. Он Пришел к выводу продолжать дружбу и сотрудничество в [109] экономической области, ибо СССР нуждался в передовой технологии. С этой целью он приказал Микояну увеличить советские поставки зерна с 1,5 до 2,5 млн. т. Что касается политической области, то здесь Сталин изменил свою точку зрения. Для него перспектива присоединения к Тройственному пакту стала «менее привлекательной», чем раньше. Несмотря на длительную болтовню, Гитлеру не удалось разгромить Англию, а английские самолеты подвергали почти каждую ночь бомбардировкам немецкие города. Италия потерпела фиаско в Греции. Англия воспользовалась этой авантюрой и ввела войска в Северную Грецию и на Крит. Неудача постигла Италию и Германию в Северной Африке. Сталин, приходят к выводу авторы, колебался, присоединяться ли ему к Тройственному пакту или нет.

Гитлер же действовал быстро и энергично для укрепления своих позиций. 18 ноября он встретился с министрами иностранных дел Испании, Италии и болгарским королем Борисом. Испании он предложил совместную операцию против Англии в Гибралтаре, Италии — свою поддержку в Греции путем отправки туда немецких войск. Для Германии крайне важным было сотрудничество с Югославией и Италией. Гитлер предложил, чтобы Германия и Италия гарантировали Югославии границы и пообещали ей часть греческой территории в районе Салоник, Особенно теплыми и дружественными были переговоры с королем Борисом, заверившим Гитлера в том, что он не собирается принимать советские гарантии и что Болгария со временем присоединится к Тройственному пакту, а сейчас Борису приходится проявлять осторожность, дабы не раздражать Сталина. Но он не возражал против переброски немецких войск в Грецию через болгарскую территорию.

20 ноября Гитлер встретился с премьер-министром и министром иностранных дел Венгрии» В результате переговоров Венгрия присоединилась к Тройственному пакту, 23 ноября присоединилась Румыния и 24 ноября — Словакия. Изъявил желание подписать Тройственный пакт и югославский министр иностранных дел, для чего он собирался тайно прибыть в Берлин. Таким образом, пока Сталин [110] колебался, Гитлер увеличил число участников пакта с 3 до 6 и заручился согласием некоторых стран присоединиться к пакту позже.

26 ноября в Берлине был получен ответ и от Сталина. Он был прекрасной иллюстрацией к тому, в каком направлении работала сталинская мысль. Сталин не мог пойти на риск и отклонить предложение Гитлера о присоединении к Тройственному пакту. Советская экономика не была достаточно прочной, а Красная Армия достаточно сильной. Но Сталин хотел показать Гитлеру, что СССР не слабый противник и от него нельзя больше так дешево откупиться. Он соглашался присоединиться к Тройственному пакту при условии немедленного вывода всех немецких войск из Финляндии, которая затем должна была полностью перейти к СССР; Болгария на основе заключения договора о взаимопомощи с СССР должна была стать советским сателлитом и предоставить СССР военные и военно-морские базы для защиты Дарданелл и Босфорского проливов — здесь Сталин шел по старой, хорошо протоптанной в Прибалтике дороге. Предполагалось заставить Турцию предоставить СССР базы на ее территории: район к югу от Батуми и Баку в направлении к Персидскому заливу должен быть признан сферой советских интересов — иными словами, СССР должен был захватить арабские и иранские нефтяные промыслы; Япония должна была отказаться от своих прав на добычу нефти и угля на Северном Сахалине.

Гитлер разгадал тайный смысл этого послания. Оно сигнализировало ему, что «медовый месяц» в советско-германских отношениях миновал и что ему не следует надеяться на «подарки». Отныне за все, что он захочет, ему придется либо платить, либо воевать. «Сталин — умный и коварный человек, сказал он Гальдеру после прочтения его письма, — Он все больше и больше требует. Он расчетливый шантажист» (с. 539). Фюрер не ответил на это послание и фактически до 22 июня 1941 г. между СССР и Германией не велось никаких политических переговоров. [111]

За 14 недель до начала операции «Барбаросса» Гитлер решил укрепить свои фланги. Речь шла прежде всего о безопасности путей, по которым осуществлялись поставки жизненно важных для Германии никеля из Финляндии, железной руды из Швеции, нефти из Румынии. В конце января 1941 г. генштаб Болгарии согласовал с немцами все вопросы, связанные с проходом немецких войск, направляемых Гитлером в Грецию на помощь Муссолини. Но болгарское правительство очень опасалось реакции СССР и просило Берлин ничего не сообщать Москве до самой последней минуты. Поэтому,» хотя 8 февраля Болгария присоединилась к Тройственному пакту, она еще в течение трех недель не торопилась его подписать. Гитлер также боялся возможного вмешательства СССР, поскольку знал о намерениях Сталина включить Болгарию в советскую сферу интересов.

К удивлению и облегчению всех, Сталин хотя и резко отрицательно отнесся к сообщению о вступлении вермахта на территорию Болгарии, никаких ответных мер не принял: не предъявил ультиматум, не потребовал аннулировать соглашение, даже не попытался оказать нажим на Берлин, пригрозив прекращением поставок сырья Германии. Напротив, он распорядился их увеличить, стремясь тем самым всячески избежать даже намека на возможное оскорбление Гитлера. С начала марта и до 22 июня Сталин, полагают авторы, насмехавшийся два года назад над западными лидерами, «сам превратился в главного умиротворителя» (с. 560). В итоге его политика привела к таким же результатам, к каким привел курс Чемберлена: аппетит Гитлера рос с каждой уступкой, а уверенность фюрера крепла по мере того, как наблюдались признаки слабости со стороны его противника.

В Югославии депо обстояло гораздо сложнее. Несмотря на внутренние раздоры, югославы стремились остаться независимыми. В течение длительного времени они сопротивлялись попыткам Гитлера и Сталина перетянуть их на свою сторону. Но 25 марта 1941 г. Югославия все-таки уступила нажиму Гитлера и присоединилась к Тройственному пакту, фюрер обещал ей передать Салоники, гарантировать [112] ее суверенитет и границы. Однако в ту же ночь в Белграде произошел государственный переворот. Правительство регента принца Павла было низвергнуто в ходе восстания, возглавляемого армейскими офицерами. Новое правительство генерала Симоновича отказалось ратифицировать Тройственный пакт и предложило Германии заключить пакт о ненападении.

Когда 27 марта Гитлер получил сообщение о перевороте, его ярости не было границ. Он приказал не только разгромить Югославию, но и уничтожить это государство. По намеченному плану «Марита» нападение предполагалось 6 апреля. И вновь Гитлера беспокоил вопрос; вмешается ли Сталин? Воспользуется ли он этой возможностью для вторжения в Румынию и для перекрытия нефтяных поставок Германии? 31 марта военный атташе Югославии в Москве, желая припугнуть немцев, сообщил немецкому посольству, что Советское правительство предложило Югославии оружие. 1 апреля «Правда» опровергла эти слухи, а также тот факт, что Советское правительство якобы направило поздравительную телеграмму новому югославскому правительству.

Гитлер не придал этому большое значение, но его взволновало сообщение генерала Антонеску о том, что советские самолеты начали облет и фотографирование румынской территории и что в Бессарабию дополнительно прибыло 60 самолетов. Более неприятные вести поступили от Шуленбурга. Югославы вели переговоры с СССР о заключении пакта о ненападении. 5 апреля Молотов сказал Шуленбургу, что через 24 часа пакт будет подписан. Шуленбург заявил протест, но Молотов ответил, что Югославия подписала Тройственный пакт, почему же она не может подписать более безобидный пакт о ненападении?

Пакт был подписан в ночь на 6 апреля, а через несколько часов вермахт вторгся в Югославию и Грецию. И вновь Сталин ничего не предпринял. Молотов выразил лишь сожаление, что не удалось избежать войны, воздержался от осуждения немецких действий и советский посол Деканозов. [113]

В разгар событий на Балканах 27 марта в Берлин прибыл министр иностранных дел Японии Мацуока. Гитлер и Риббентроп сделали все возможное, чтобы подтолкнуть Японию к войне против Англии на Дальнем Востоке, призвав японцев напасть на Сингапур и подготовиться как можно скорее к войне против США. К удивлению Мацуока Риббентроп, всегда ратовавший за более тесные дружеские связи Японии с СССР, неожиданно стал призывать его к осторожности в своих отношениях с русскими. Гитлер и Риббентроп сделали ему ряд намеков, что в будущем отношения Германии с СССР будут «не безоблачными», но ничего не сказали о «Барбароссе». Немецкие военные предлагали Гит перу сделать это, чтобы Япония поддержала Германию в войне против СССР, но Гитлер «не хотел ни с кем делить славу и добычу». На обратном пути 12 апреля Мацуока подписал в Москве пакт о ненападении с СССР. На вопрос Мацуока, как Сталин относится к Тройственному пакту и как пакт о ненападении скажется на нем, Сталин ответил; «Я убежденный сторонник держав «оси» и противник Англии и США» (с. 567).

6 мая 1941 г. Молотова сменил Сталин на посту Председателя Совнаркома. Шуленбург доносил, что «это ответ Сталина на ухудшение отношений с Германией, которое произошло по причине упрямства Молотова. Сталин попытался положить конец охлаждению отношений с Гитлером, последовавшему после визита Молотова в Берлин». Цепь Сталина, писал он, «удержать СССР от конфликта с Германией» (с. 576).

Став главой правительства, Сталин предпринял ряд шагов по улучшению отношений с Германией. 8 мая ТАСС опровергло сообщения зарубежных агентств о концентрации советских войск на западных границах. В тот же день Советское правительство разорвало дипломатические отношения с Югославией, вызвав ее посла в Наркоминдел. Послам же Бельгии и Норвегии оно просто поспало 9 мая по почте уведомление о разрыве дипломатических отношений. Позднее точно так же оно поступило по отношению к Греции. Сталин делал все возможное, чтобы избегать «недружественных [114] акций» в отношении Германии, и торопился признать правительства, находившиеся в дружественных отношениях с Германией. 24 апреля советский посол вручил верительные грамоты правительству Виши, 12 мая СССР признал прогерманское правительство в Ираке. Даже турецкий посол в Москве доносил в Анкару, что, по его мнению, «Сталин стал слепым орудием Германии» (с. 577).

Авторы подчеркивают слепоту Сталина, ставшего жертвой собственной логики. Он был уверен, что Гитлер не может начать войну раньше 1942 г. Он был уверен, что для подготовки войны с СССР Германии потребуются месяцы для создания стратегических запасов. Поэтому он напрочь отказывался верить не только сообщениям, поступающим от правительств Англии и США, но и донесениям советских разведчиков. Он был также уверен, что Гитлер начнет с предъявления Советскому Союзу экономических требований. Главное для него заключалось в том, чтобы втянуть Гитлера в затяжные переговоры с цепью выиграть время хотя бы до 1942 г., когда, по его мнению, Красная Армия будет в состоянии оказать сопротивление вермахту. Может быть, поэтому он находился, отмечают авторы, 11 дней в состоянии прострации, когда узнал о нападении Гитлера на СССР. Может быть, поэтому он сказал тогда Н. С. Хрущеву, что «мы навсегда потеряли все то, что создал Ленин» (с. 643).

В. Я. Головин