Гитлер и его генералы во второй мировой войне
Первые удары Вермахта
У сказки о рыбаке и рыбке есть немецкий вариант. Жил-был старик со старухой у самого синего моря. Как полагается старому рыбаку из сказок, он был беден и малоудачлив. Кроме того, ему не повезло с женой: она была сварлива и зла. И вот однажды в сети рыбаку попалась рыбка-камбала. Она взмолилась: «Отпусти меня, рыбак! Ведь я не рыбка, а заколдованный принц!» И рыбак отпустил ее в бурные морские воды. Но как ему досталось от жены, злой Ильзебиль! Она набросилась на несчастного старика: как он смел отпустить заколдованного принца, не взяв в награду ничего! Поплелся старик на морской берег и запричитал:
Человечек, Тимпте-те,Рыбка выплыла к старику и спросила его: «Чего же хочет твоя Ильзебиль?» — «Она хочет иметь маленький домик, а не развалившуюся хижину». «Хорошо», — отвечала рыбка. И когда рыбак вернулся домой, он увидел свою жену уже не в хижине, а в уютном маленьком домике. Дальше разыгралась знакомая история. Жене было мало домика. Сначала она захотела иметь замок. Она его получила. Затем она захотела стать королевой. Рыбка выполнила и это ее желание. Потом она пожелала стать римским папой. Каждый раз рыбак брел на берег и причитал:
Человечек, Тимпте-те...Наконец старуха совсем взбеленилась: она захотела стать самим господом богом. В ужасе пошел старик на берег, но рыбка даже не стала его слушать Море бушевало. Когда же рыбак вернулся домой, старуха снова сидела у разваленной хижины. [129]
«Все, чего они достигли, пропало, ибо они никогда не были удовлетворены достигнутым, — так кончается сказка. — И если они еще не умерли, то они живут до сих пор».
Об этой сказке вспомнил в своей книге о второй мировой войне контр-адмирал Курт Ассман, один из ближайших сотрудников гросс-адмирала Редера. Ассман сделал эту сказку эпиграфом к изложению всей истории гитлеровских военных походов. Мысль Ассмана такова: собственно говоря, единственная и главная ошибка Адольфа Гитлера и его генералитета состоит в том, что они не сумели вовремя остановиться. Вот, скажем, как было бы хорошо, если бы вермахт ограничился аншлюсом Австрии и захватом Чехословакии. Или, к примеру, как хорошо было бы, если бы Гитлер, разгромив Польшу, оставил на время дальнейшие военные планы...{219}
У Ассмана есть и другая, прямо не высказанная, но подразумеваемая мысль: немецкая агрессия по своей сути не была чем-то точно задуманным и запланированным, это была своеобразная «импровизация», которую можно было прервать на каком-либо этапе. И тогда старуха Ильзебиль в коричневой униформе благополучно оставалась бы если не «римским папой», то во всяком случае европейской королевой.
Подобная трактовка политики германского милитаризма страдает лишь одним недостатком: она не соответствует историческим фактам. И одним из самых убедительных доказательств тому служит период 1939–1941 гг. — от нападения на Польшу («операция Вейсс») до вторжения в Советский Союз («операция Барбаросса»).
Это были два года, даже меньше — девятнадцать месяцев. Но никогда еще до того ни в одном генеральном штабе не составлялось и не осуществлялось за такой отрезок времени столько военных планов, к?к в штабе германского вермахта за 1939–1940 гг.
На практике это выглядело так.
План «Вейсс», составление которого началось 3 апреля 1939 г., а осуществление — 1 сентября 1939 г., был выполнен в кратчайший срок — в основном к 25 сентября. Героическое, но безнадежное сопротивление некоторых частей польской армии и рабочих отрядов продолжалось до конца сентября, но оно уже ничего не могло изменить. [130]
Для осуществления плана «Вейсс» были брошены следующие силы:
| Танковые дивизии | 6 |
| Мотодивизии и легкие дивизии | 8 |
| Пехотные дивизии | 43 |
| Всего | 57 |
| ВВС (два воздушных флота) | 2000 самолетов |
Следует заметить, что эти силы представляли собой лишь около 40% всей полевой армии по мобилизационному плану 1939/40 г. (103 дивизии). Они были объединены в две группы армий: группу «Север» генерал-полковника Федора фон Бока и группу «Юг» генерал-полковника Рундштедта.
Преданные панским правительством, разложенные прогитлеровской политикой правящей клики, польские войска не смогли противостоять напору танковых дивизий и герингов-ской авиации. 27 сентября пала Варшава. 1 октября по притихшей, еще не потушившей пожары польской столице немецкие полки прошли церемониальным маршем. В октябре было образовано «генерал-губернаторство» под тяжелой рукой Ганса Франка — того самого Франка, который через пару лет заявил: «Если я прикажу вывесить по одному плакату, извещающему о каждых семи расстрелянных поляках, то для этих плакатов не хватит всех деревьев Польши и не хватит бумаги»{220}.
Задача вермахта в операции «Вейсс» была выполнена. Однако в сейфах ОКВ уже лежали новые планы.
Мы помним дискуссии в имперской канцелярии, которые велись между Гитлером и генералами в 1937 («протокол Хоссбаха») и в 1938 гг. («протокол Шмундта»), помним дискуссии по поводу направления ударов германских войск. Каждый раз, когда Гитлер хотел выдвинуть самый веский аргумент, который мог бы на 100% убедить военное руководство, он заявлял: «Я не допущу войну на два фронта. Я обещаю создать политические условия для того, чтобы бить противников Германии порознь, в одиночку». До сих пор эти «политические условия» были налицо.
А после 1 сентября 1939 г.?
Англия. 3 сентября Англия объявила войну Германии. Утром английский погол сэр Невиль Гендерсон нанес прощальный визит Риббентропу. Риббентроп ответил ему (с сожалением [131] или с издевкой?), что «никто так не стремился к миру и хорошим отношениям с Англией, как господин Гитлер»{221} и пожелал Гендерсону наилучшего здоровья. Последний заметил, что ужасно сожалеет о провале его попыток добиться мирного соглашения. Таково было самое решительное действие английского правительства в момент «объявления» войны. Ни английская авиация, ни флот не были двинуты на помощь Польше.
Франция. Официальное объявление войны последовало в тот же день, 3 сентября. Оно ознаменовалось легкой перестрелкой на линии Мажино. И затем все затихло.
Соединенные Штаты. 3 сентября США объявили о своем нейтралитете.
Западноевропейские державы не смогли полностью остаться в стороне. Они формально вступили в состояние войны с Германией. С другой стороны, они практически не начали военных действий. Это была война, которая во Франции получила название «странной» («dröle de guerre»), а в Германии — «сидячей» («Sitzkrieg»){222}.
Подобная ситуация особенно остро ставила перед ОКБ и Гитлером вопрос: каково направление следующих ударов?
С давних времен в военной истории Германии существовала проблема, мучившая не одного, а буквально каждого руководящего деятеля немецких правящих кругов. Недаром, когда граф Шувалов заметил Бисмарку: «У вас кошмар коалиций», старый князь ответил: «Поневоле!» В сложной путанице династических и политических комбинаций XIX в. Бисмарк прилагал все свои немалые дипломатические способности, чтобы избежать опасных для Пруссии коалиций и со своей стороны создать коалиции, выгодные для нее.
Для империалистической Германии, начавшей в конце XIX — начале XX в. борьбу за «место под солнцем», вопрос о коалициях приобретал особое значение. А так как «под солнцем» уже было тесно, монополии Рура и их военно-политические приказчики изыскивали самые разнообразные средства для того, чтобы пробиться на мировые рынки, оттеснить соперников, переделить колониальные владения и затем переделить весь мир. Раз-вязывая первую мировую войну, кайзеровский империализм ставил перед собой далеко идущие цели. Это были цели захвата мирового господства. Вышедшая в 1963 г. в Западной Германии книга историка Ф. Фишера «Рывок [132] к мировому господству»{223} снова напомнила миру об этом.
Военная сторона проблемы коалиций для империалистической Германии имела свое специфическое выражение: она именовалась проблемой «войны на два или на один фронт». Десятки самых талантливых офицеров генштаба ломали себе голову над том, как начинать войну, куда наносить удар, хватит ли сил для войны на два фронта. И как «кошмар коалиций» мучил Бисмарка, так кошмар «войны на два фронта» тяготел над Шлиффеном, Мольтке и Людендорфом. Перед началом второй мировой войны он не в меньшей мере мучил Гитлера, Кейтеля, Браухича и Бека.
Разумеется, профессора военной истории в немецких университетах изображали эту проблему как некий «неразрешимый» и «естественный» дуализм любой германской политики. Лежашая в центре Европы Германия, утверждали они, указуя перстом на географическую карту, не может обходиться без того, чтобы не блокироваться с той или иной державой, и, как следствие, не может обойтись без необходимости войны на несколько фронтов. Однако псевдотеоретики в нацистских мундирах старались замаскировать основной факт — то, что проблему «войны на два фронта» родило не географическое положение Германии, а империалистическая политика рурских монополий и служащих им генералов генштаба. Ведь для державы, ведущей мирную политику, не надо заботиться, на сколько соседних стран она нападет и на скольких фронтах она будет вести свою агрессивную войну...
В какой же ситуации очутился германский империализм, когда он разрабатывал стратегию второй мировой войны? И для генералов, и для Гитлера было ясно, что рано или поздно им придется встать лицом к лицу с этой проблемой. Геббельс как-то записал в своем дневнике: «Рейх еще никогда не выигрывал войну на два фронта»{224}. Задумывался об этом и Гитлер — он не раз обещал своим генералам, что решит сию неразрешимую проблему. А 23 ноября 1939 г. он хвастливо провозгласил на очередном совещании с главнокомандующими: «Первый раз за 67 лет мы можем констатировать, что не должны вести войну на два фронта. Наступило то, чего мы желали начиная с 1870 года и что считалось невозможным. Впервые в истории [133] мы должны воевать на одном фронте!»{225}. Следовательно, невозможное стало возможным?
Ответ на этот вопрос обнажает перед нами всю убогость и авантюристичность политики германского империализма. Ответ гласит: «войны на два фронта» Гитлер так и не избежал. Даже 23 ноября он признавался:
— Никто не знает, как долго сохранится такое положение...
У германского империализма существовал известный автоматизм даже в его просчетах. В период планирования войны он строил искусные планы, как ему обойтись без войны на два фронта. В период развязывания войны, опьяненные первыми успехами, германские политики вдруг объявляли, что им море по колено и они сумеют победить и на два фронта. Проиграв же войну, они горестно признавали просчет — и совершали новый! В этом не было ничего удивительного и виновата здесь была совсем не психология. Просчеты германских стратегов могут объяснить не книги Фрейда, а бухгалтерские книги германских монополий. Их ненасытная жажда наживы, их стремление к захвату новых рынков, их острая конкуренция на мировом капиталистическом рынке двигали пером политиков и стратегов. И если высокомерие и зазнайство были отличительной чертой прусских генералов-юнкеров, то они полностью совпадали с пожеланиями Тиссена, Круппа и Цангена.
Итак, 1939 год. Польша разгромлена. На Западе — «странная война». Какое направление избрать для дальнейших ударов?
Само собой напрашивавшийся ответ гласил: дальше на Восток, на Советский Союз. Это, казалось бы, соответствовало общему стратегическому плану Гитлера в его борьбе за мировое господство.
Но такого ответа не дали в те месяцы ни сам Гитлер, ни генеральный штаб. Как объяснял Гитлер в речи перед генералами 23 мая 1939 г., Польша должна была явиться только первой ступенькой в борьбе, в ходе которой аппетиты Гитлера распространялись как на Восток (против Советского Союза), так и на Запад (против Франции и Англии). Он еще тогда предупреждал, что Польша может послужить не только военным плацдармом для движения «нах Остен», но и экономическим плацдармом для войны с Западом. Но когда же следовало начинать эту войну? Если вернуться к еще более раннему выступлению Гитлера перед генералитетом (5 ноября 1937 г.), то он весьма боялся откладывать это столкновение на слишком [134] позднее время. Тогда же Риббентроп в секретном меморандуме об англо-германских отношениях (от 2 января 1938 г.) предупреждал, что необходимо «создание блока против Англии»{226}.
В такой обстановке мюнхенская политика западных держав оказывала на Гитлера совсем не такое воздействие, какое хотелось бы тем американским, английским и французским политикам, которые мечтали о «канализации» агрессии Германии на Восток. Они заведомо закрывали глаза на тот факт, что имели дело не с веймарской Германией и ее двенадцатью дивизиями, а с отмобилизованным вермахтом, располагавшим 100 дивизиями, новейшими танками и самой мощной в Западной Европе авиацией.
Кроме того, для Гитлера было важным и такое обстоятельство. Еще в 1937 г. он придавал большое значение внутриполитическому положению во Франции, а именно степени «социального напряжения» в стране. И вот в конце 1939 — начале 1940 г. возникла ситуация, о которой мечтал фюрер. Реакционные круги Франции перешли в наступление против рабочего класса. 26 сентября 1939 г. правительство Даладье запретило коммунистическую партию. С апреля 1940 г. специальный закон угрожал каждому французу смертной казнью, если он будет заподозрен в коммунистической пропаганде. Было запрещено более полутора сотен газет. В стране бушевал подлинный антикоммунистический психоз, почти как в Германии в дни пожара рейхстага. Прогерманские политики Боннэ, де Бринон, Деа задавали тон действиям правительства. Не удивительно, что все это преисполняло удовольствием Гитлера.
Так рождается следующая ступень стратегического планирования: план «Гельб» — план нападения на Францию.
В принципе план нападения на Францию начал готовиться еще в 1936–1937 гг. (в эпоху Бломберга). В операции «Вейсс» также предусматривалась возможность ведения операций против Франции. Когда же успех «Вейсс» обозначился достаточно определенно, началось планирование французской кампании. В середине сентября 1939 г. (когда еще шла война с Польшей) Гитлер в беседе с адъютантом Энгелем упомянул о намерении перейти в наступление на Западе{227}. 27 сентября в речи перед генералитетом в Берлине фюрер подтвердил свое намерение «перейти в наступление на Западном фронте еще в течение этого года». А 9 октября уже издается «директива № 6» — приказ о подготовке нападения на Францию. [135]
Но дальше начинается любопытная история. Гитлер назначает «день А» на 9 ноября. 7 ноября он отменяет приказ, и «день А» переносится на 19 ноября. Следующий срок — «не раньше 22 ноября». Затем следует «не раньше 26 ноября», хше раньше 3 декабря», 9 декабря, И декабря, 17 декабря, 1 января 1940 г., «не раньше 10 января», 17 января, 20 января. Затем эта игра в «начало войны» прекращается до 7 мая 1940 г.
В чем же было дело?
Началось с того, что командующий сухопутными войсками генерал Вальтер фон Браухич и начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Франц Гальдер сочли наступательный план Гитлера неудовлетворительным. Они не хотели торопиться.
Из чего же исходили Гальдер и Браухич?
Во-первых, они базировались на соображениях генералов-танкистов Гудериана, Геппнера и Рейхенау, которые считали безумием начинать войну осенью, когда эффективность танковых войск ограничена. В то же время Кессельринг, Штудент, Шперрле от имени ВВС возражали против осенних сроков, ибо период туманов сводил на нет возможности авиации. Наконец, Гальдер был невысокого мнения о боевых качествах пехоты вермахта.
Во-вторых, они основывались на еще далеко не оставленных надеждах достигнуть сговора с западными державами, не вступая в непосредственную стычку. Как мы узнаем из следующей главы, именно в октябре — ноябре 1939 г. тайные агенты генштаба развернули свою деятельность как нельзя активнее.
Но Гальдер и Браухич натолкнулись в свою очередь на оппозицию. Со стороны Гитлера? Отнюдь нет. Со стороны не менее влиятельной группы генералов в ОКВ, генштабе и в верхушке армейского командования.
Во-первых, это были руководители ОКВ — генералы Кейтель и Йодль. Именно они консультировали Гитлера в составлении директивы № 6. Кейтель и Йодль принадлежали к тем генералам, которых польская кампания привела в состояние телячьего восторга.
Во-вторых, это была группа кадровых генералов во главе с опытным генштабистом, бывшим начальником оперативного отдела генштаба, ставшим начальником штаба группы армий «А», генералом пехоты Эрихом фон Манштейном унд Левински.
Условное обозначение дня начала военных действии. [136]
Манштейн, за которым стояла влиятельная группа кадровых генералов, считал преувеличенными опасения Браухича и Гальдера. «Можно ли было выиграть войну обороной?» — спрашивал себя Манштейн и вместе с Гитлером отвечал отрицательно. Более того, Манштейн считал невозможным и вариант Гальдера, который хотел ожидать удара французской армии через линию Мажино или через Бельгию. Поэтому Манштейн весьма обрадовался, когда 23 ноября 1939 г. Гитлер обрушился на Браухича с резкой критикой.
Речь Гитлера в глазах Манштейна «была продуманна и убедительна». Гитлер, видите ли, был «прав в том, что без его политической смелости, без той энергии, с которой он проводил перевооружение, и без того нового военного духа, который внесло национал-социалистское движение... вермахт не имел бы той силы, которую он проявил в 1939 году». Так Манштейн восхищался нацистским диктатором.
Браухич и Гальдер очутились в конфузном положении. Гитлер (неожиданно для себя) получил поддержку не только от верного дуумвирата Кейтель — Йодль, но и от тех «истинно прусских» генералов, на которых опиралась оперативная мудрость генштаба.
Манштейн не хотел ждать до 1942 г. Еще осенью 1939 г. он разработал план французской кампании, значительно отличавшийся от «плана Шлиффена» (захождение правым флангом через Голландию и Бельгию), ставшего «альфой и омегой» стратегии немецкого генштаба. Сам граф фон Шлиффен был настолько одержим своей идеей, что даже на смертном одре шептал: «Только сделайте мне сильным правый фланг!» «План Шлиффена» оставался предметом восхищения немецких генштабистов и после поражения в первой мировой войне — от Тренера (с его книгой «Завещание Шлиффена») до Кейтеля, который подсказал Гитлеру идею наступления «на северном (т. е. правом. — Л. Б.) фланге» (§ 3 директивы № 6).
Манштейн предложил иное решение. Он счел, что традиционный «план Шлиффена» не дает возможностей реализовать те преимущества, которые сулит Германии использование мощных танковых войск. Поэтому он выдвинул план стремительного танкового прорыва не на правом фланге, а в Арденнах{228}. Предложение Манштейна нашло самую горячую поддержку [137] у Гудериана, который уже «опробовал» танковую тактику в польской войне. Вскоре у двух генералов появился влиятельный союзник — Гитлер. Манштейн изложил фюреру свой план в специальной докладной записке, а затем улучил момент доложить его лично. 24 февраля идея Манштейна была официально принята. С этого момента в основе всей оперативной подготовки генштаба к французской кампании лежал план Манштейна — Гитлера.
Этот эпизод в предыстории нападения на Францию дает нам весьма важный материал для понимания внутреннего механизма взаимоотношений в высшей военной верхушке в тот период. Во-первых, мы видим ситуацию деления этой верхушки отнюдь не по принципу «Гитлер против генералов», а по принципу «одна генеральская группа против другой». В ходе этого деления Гитлер опирается сначала на одну генеральскую группу (Кейтель — Йодль) против другой (Браухич — Гальдер); затем видит, что существует еще одна группировка (Манштейн — Гудериан), которая хотя не поддерживает его в вопросе о сроках, но располагает куда более многообещающими идеями. Тогда Гитлер, ни минуты не задумываясь, блокируется с ними.
Расправа с Францией в согласии с пожеланиями Гудериана и его коллег была отложена на весну 1940 г. Пока же на первый план выступила другая операция, получившая в генштабе условное наименование «Везерюбунг» («Везерские маневры»). Это был замысел агрессии против Дании и Норвегии.
Разумеется, Гитлер решил форсировать подготовку захвата двух скандинавских стран не только из-за того, что затянулась разработка плана «Гельб». «Скандинавская» идея уже давно вынашивалась в недрах гитлеровского руководства. Главнокомандующий ВМФ гросс-адмирал Редер еще 3 октября 1939 г., т. е. во время польской кампании, дал указание записать в дневник штаба ВМФ следующее:
«Начальник военно-морских операций (т. е. сам Редер) считает необходимым доложить фюреру мнение военно-морского штаба о возможности распространения (курсив автора) оперативных баз на Север»{229}.
Главный штаб ВМФ Германии в начале октября 1939 г. (документ от 3 октября) приступил к «исследованию» проблемы захвата военно-морских баз в Норвегии. 9 октября тогдашний командующий подводным флотом адмирал Дениц направил на имя Редера секретный меморандум, [138] в котором конкретизировал заявку: он хотел заполучить Тронхейм и Нарвик{230}.
Вторым ярым приверженцем плана захвата Норвегии среди нацистских лидеров был Альфред Розенберг (и его внешнеполитическое бюро АПА). В числе сотрудников этого бюро уже давно числился норвежский государственный советник Видкун Квислинг — глава норвежских фашистов. С 1933 г. Квислинг получал обильные субсидии из Берлина и со своей стороны не уставал бомбардировать Розенберга напоминаниями о том, чтобы при планировании военных операций вермахта «не позабыли» о Норвегии. Когда в декабре 1939 г. Квислинг в очередной раз появился в Берлине, Розенберг свел его с гросс-адмиралом Редером. Они быстро нашли общий язык.
12 декабря 1939 г. Редер у Гитлера. Он докладывает ему о плане Квислинга. Фюрер согласен. Так в подготовке нападения на Норвегию и Данию формообразующими элементами стали: Гитлер, давший общее направление; Редер, разработавший конкретный замысел; Квислинг и Розепберг, позаботившиеся о «политическом обеспечении» плана. Начинается штабная разработка операции под условным наименованием «Везерюбунг». 1 марта 1940 г. рождается окончательная директива об операции «Везерюбунг» за подписью Гитлера.
Утром 9 апреля немецкие войска вторглись в Данию. В то же утро около берегов Норвегии «случайно» оказались десятки транспортов с дивизиями первой волны. Немецкие послы в Копенгагене и Осло заявили, что Германия отныне берет на себя «защиту» обеих стран. Датское правительство вскоре капитулировало. Норвегия боролась дольше: 14 апреля в Нарвике, Намсосе и других портах наконец высадились английские экспедиционные войска. Однако они были слишком слабы, чтобы изменить положение. В мае англичане ушли из всех портов, кроме Нарвика. Нарвик был эвакуирован 8 июня. Черчилль, бывший тогда морским министром, меланхолически замечает в своих мемуарах об этой «позорной», по его мнению, кампании:
Кто не хочет, когда он может, Когда захочет, — то не сможет...{231}
Англия и Франция не хотели помочь Норвегии, когда могли это сделать, упредив Гитлера. Когда же они «захотели», они опять-таки ничего толком не сделали. Сейчас доподлинно [139] известно, что немецкие части под Нарвиком попали в исключительно сложное положение. Уже 15 апреля Гитлер был настолько испуган ситуацией, что собирался отдать генералу Дитлю приказ о переходе шведской границы и сдаче шведам для интернирования{232}. Однако командование английских экспедиционных войск действовало настолько нерешительно, что Дитль продержался... до добровольной эвакуации англичан.
Успех в Норвегии подбодрил Гитлера. Наступал час трагедии французского народа. Но для понимания всей коварности этого нападения мы должны вернуться на несколько месяцев назад.
Когда танки вермахта пересекли германо-польскую границу, а эскадры Геринга начали бомбить польские города, на фронтах «тайной дипломатии» произошли соответствующие изменения. В условиях войны, хотя бы формальной, надо было менять некоторые методы работы, вводить в действие новых людей. В любом случае закулисная деятельность требовала строжайшей регламентации и руководства из одного центра. Германский генеральный штаб, который внимательно следил не только за военной, но и за политической обстановкой, имел такой центр.
Он именовался Управлением разведки и контрразведки верховного командования вооруженными силами. Его начальник — адмирал Вильгельм Канарис.
Фигура адмирала Канариса — одна из наиболее интересных в галерее гитлеровских генералов. Вокруг нее сложено немало апологетических легенд. Однако, и оставив в стороне легенды, Канариса нельзя сбрасывать со счетов политики немецкой военной касты.
Вильгельм Канарис родился в 1887 г. в семье директора рурской металлургической фирмы. Это в значительной мере определило круг его привязанностей и, как констатирует его биограф Абсхаген, обусловило его «инстинктивное отвращение к марксизму». Военная карьера сына рурского промышленника началась в 1905 г. в кильском императорском кадетском училище. В 1907 г. он уже офицер и направляется в Южную Америку, где служит на крейсере «Бремен» — плавучем центре германской разведки. [140]
B 1916 г. начинается первое серьезное «дело» Канариса — участие в немецком шпионаже в Испании. Задача Канариса — вербовать агентов в испанских портах и наблюдать за передвижением союзных судов. Эту задачу он выполнял блестяще.
В дни революционных событий в Германии Канарис — один из организаторов «добровольческой» дивизии в Берлине. Он занимается установлением связи между контрреволюционными группами в Берлине и Южной Германии. Среди его друзей капитаны Эрхардт и Пабст, лидеры офицерской бандитской своры. Канарис в это время «отличается», спасая одного из убийц Карла Либкнехта и Розы Люксембург от заслуженной кары.
1924 год. Канарис — референт в штабе морских сил при министерстве рейхсвера. Он разъезжает по свету, затем переходит на флот, командует линкором «Силезия». Наконец, 1 января 1935 г., в день своего сорокавосьмилетия, он становится начальником разведки в военном министерстве.
Биографии разведчиков часто облекают в пелену загадочного тумана. Их жизнеописания любят превращать в детективные романы с традиционными аксессуарами: таинственными автомашинами с притушенными огнями, прекрасными незнакомками под вуалями, душераздирающими сценами и т. д. Жизнь адмирала Канариса была прозаична и рассудочна. Профессия разведчика в западном мире сейчас требует отнюдь не романтических черт характера. Руководители секретных служб империалистических государств — это прежде всего дельцы крупных масштабов. Как и Канарис, из «делового мира» вышел долголетний шеф американской секретной службы Аллен Даллес — крупный банкир, совладелец банка Шредера и фирмы «Салливэн энд Кромвел».
Возглавив службу разведки и контрразведки вермахта (мы для краткости будем употреблять немецкое слово «абвер», уже завоевавшее себе международное право гражданства, как и слово «вермахт»), Канарис создал свою собственную, новую систему разведки.
Канарису принадлежит инициатива создания разведывательной сети, основанной на тех деловых связях, которыми располагали крупнейшие немецкие промышленные и финансовые компании. Его знание обычаев и методов делового мира сберегло немецкой военной разведке силы: туда, где оперировали дельцы, Канарис не посылал своих людей, ибо имел всю необходимую информацию от этих дельцов.
Крупные фирмы всегда имели свою собственную разведку. Ротшильд раньше всех узнал о поражении Наполеона под [141] Ватерлоо и сумел извлечь из этого большую выгоду на бирже. Гуго Стиннес располагал собственной агентурой во многих странах Европы. Наконец, редко какая-либо официальная разведывательная служба имела такую сеть, как германский трест «ИГ Фарбениндустри».
Если у вермахта было ведомство Канариса на набережной Тирпиц-уфер, то у «ИГ Фарбен» было бюро «Берлин НВ-7» на Унтер-ден-Линден и «собственный Канарис» — директор Макс Ильгнер. Бюро «НВ-7» занималось сбором и изучением коммерческой и иной информации по всему миру, для чего ему было придано специальное экономическое отделение (так называемое «Фови») и статистический отдел, За этими безобидными названиями скрывалась деятельность определенного направления.
«Наше дело, — описывал один из сотрудников статистического отдела свои функции, — было подготовлять... всякие документы, досье, доклады, карты и цифровые данные, о которых нам приказывали (sic!) офицеры верховного командования вооруженных сил; пополнять их материалами как нашего отдела, так и архивов, находившихся в распоряжении верховного командования вооруженных сил; подготовлять доклады и карты о промышленности и сельском хозяйстве за границей...»{233}
Как впоследствии признавал Ильгнер, он установил связи с верховным командованием еще в 1928 г., в эпоху рейхсвера. Особенно ценными для армии были зарубежные связи Иль-гнера. Например, «ИГ Фарбен» создал свой филиал в США под названием «Кемнико инкорпорейтед». «Кемнико» было «чисто американским» предприятием, в нем служили только американцы. Но одним из директоров «Кемнико» был д-р Рудольф РТльгнер — брат Макса, живший с 1923 г. в Нью-Йорке и ставший в 1930 г. американским гражданином. В коммерческом регистре «Кемнико» числилось как «агентство по техническому обслуживанию». В действительности трест «ИГ Фарбениндустри» ставил перед Рудольфом Ильгнером следующие задачи: «Совершать по заданию ИГ посещения, осмотры, обследования и оценки технического, финансового, экономического и промышленного порядка... знакомиться по заданию ИГ с американскими патентами... выполнять такие же задания в Канаде». Когда в 1942 г. после вступления США в войну архивы «Кемнико» были конфискованы, в них обнаружили аппараты для секретной связи, аэрофотосъемки Нью-Йорка, карты побережья [142] и военно-экономическую информацию более чем по 50 странам{234}.
Канарис уделял «ИГ Фарбен» огромное внимание и ценил услуги всемогущего треста. Когда начальник одного из отделов абвера Пикенброк ушел со своего поста, то он счел нужным направить директору «ИГ Фарбен» фон Шницлеру письмо, в котором сообщал:
«...Я покидаю свой нынешний пост и вскоре уезжаю из Берлина, получив командную должность на фронте. Я испытываю потребность выразить Вам благодарность за ценное сотрудничество с моим учреждением. Я всегда сохраню приятное воспоминание о личном и служебном сотрудничестве с Вами.Пользуюсь настоящим случаем, чтобы просить Вас об оказании такого же содействия моему преемнику подполковнику генштаба Ганзену».
Этот документ был вскоре после войны обнаружен в архивах «ИГ Фарбениндустри». А спустя десять лет при разборе архивов «Дейче банк» сотрудники берлинского Немецкого экономического института обнаружили письмо такого же точно содержания, адресованное Пикенброком директору банка Герману Абсу. Следовательно, абвер пользовался «сотрудничеством» не только «ИГ Фарбен», но и «Дейче банк» и, более чем очевидно, ряда других фирм. Герман Абс отвечал Пикенброку:
«Я благодарю Вас за Ваше дружеское письмо от 15 марта. Разрешите передать Вам мои поздравления по поводу Вашего фронтового назначения. Я охотно и в любое время предоставлю свои услуги в распоряжение Вашего преемника г-на подполковника генштаба Ганзена и просил бы Вас отрекомендовать меня г-ну подполковнику Ганзену.С сердечным приветом, хайль Гитлер! Преданный Вам
Герман Абс {235}.
22 марта 1943 г.»
Параллельно с абвером работал другой орган гитлеровской разведки, так называемое VI управление Главного управления имперской безопасности СС (сокращенно РСХА), т.е. разведка СС. Главой РСХА в те годы был Рейнхард Гейдрих, один из самых страшных героев коричневого мира. С Канарисом он был знаком очень давно. Когда Канарис в 1922 г. командовал крейсером «Берлин», под его началом служил юный кадет [143] Гейдрих. Тогда Гейдрих не удержался долго на флоте: его уволили за безнравственное поведение.
Теперь Канарис и Гейдрих снова встретились. Они, как полагается шефам двух конкурирующих разведслужб, не были особенно расположены друг к другу. Однако им удалось заключить «дружественный пакт» о разделе сфер влияния. В частности, военная разведка за рубежом была признана полем деятельности абвера. Это не мешало Канарису вести политическую разведку внутри Германии, а Гейдриху — заниматься разведкой и контрразведкой за рубежом. Рядом с Канарисом и Гейдрихом собственные разведорганизации имели Риббентроп (через МИД), Розенберг (АПА), гаулейтер Боле («зарубежная организация НСДАП»), Геринг («исследовательский институт ВВС», занимавшийся дешифровкой перехваченных радиограмм). Канарис и Гейдрих прекрасно ориентировались в этих джунглях германской разведки, оказывая при случае посильную помощь один другому.
В чем же состояла та сторона деятельности абвера, которая отражала внешнеполитические интересы немецкого вермахта?
1 сентября 1939 г. немецкие и английские монополии не объявили друг другу войны, не говоря уж об американских. Война отнюдь не помешала устройству секретного совещания представителя рокфеллеровской фирмы «Стандард ойл» Фрэнка Говарда с представителем треста «ИГ Фарбениндустри» Фрицем Рингером. Совещание состоялось, правда, не в самой Германии, а в нейтральной Гааге в конце сентября 1939 г. Участники совещания заключили ряд сделок: «ИГ Фарбен» продал Рокфеллеру различные патенты и акции. Но куда важнее было особое «гаагское соглашение», по которому «ИГ Фарбен» сохранял за собой право в любое время возвратить эти акции и патенты. Говард сам писал об этой встрече, что «мы сделали все зависящее от нас, чтобы выработать законченные планы для modus vivendi на все время войны, независимо от того, вступят ли в войну Соединенные Штаты»{236}. И действительно, какая разница для концернов — идет война или нет?
Например, к этому периоду относятся активные действия Германии в международном титановом картеле. Титан был крайне нужен для немецкой военной промышленности. В этот картель входили Германия («ИГ Фарбен»), США («Нейшнл лэд», «Дюпон», «Титан компани»), Англия (ИКИ, «Гудласс Уолл»), Норвегия («Титан», на 87% принадлежавшая «Нейшнл лэд»), Япония. Картель был основан еще в 1920 г. и [144] возобновлялся в 1927 и в 1933 гг. Начало войны не разрушило братство «титанового бизнеса». Наоборот, 11 декабря 1939 г. один из деятелей американской фирмы «Нейшнл лэд» писал об одном из своих деловых предложений: «Наше предложение имело целью в первую очередь защитить права «ИГ Фарбен-индустри»...»{237} В чем же состояло это предложение? Оказывается, на время войны «ИГ Фарбеи» передал все свои патенты в сфере влияния «Нейшнл лэд» в ее пользование, в то время как «Нейшнл лэд» разрешила «ИГ Фарбен» взять себе все американские патенты и заявки на территории Германии и других европейских стран.
Что же касается некоторых военно-промышленных картелей, то они делали большую политику. Например, уже давно существовало и действовало соглашение между известной немецкой фирмой «Карл Цейсс» и американской фирмой «Бауш энд Ломб». В преддверии войны их сотрудничество зашло настолько далеко, что по указанию Цейсса американские директора упорно отклоняли все заказы английского правительства на военную оптику. Такой же ответ получила Франция. Например, Франция и Англия испытывали недостаток в альтиметрах и дальномерах. Но фирма «Бауш энд Ломб», монопольно владея лучшими патентами, передавала их немцам, но не поставляла оборудования своим будущим союзникам.
Можно, пожалуй, понять банкира Шахта, который, беседуя с американскими офицерами в Нюрнберге, с яростью воскликнул:
— Если вы хотите обвинять промышленников, которые помогли вооружить Гитлера, то вы должны приняться за своих промышленников. Заводы «Опель», которые выпускали только военную продукцию, принадлежали «Дженерал моторе»!{238}
Бизнес есть бизнес. И под его сенью совершались операции на фронтах «тайной войны».
Уже во время польской войны друг адмирала Канариса знакомый нам Карл Герделер набрасывает некоторые проекты, касающиеся ведения секретных переговоров с Западом. Историк Герхард Риттёр, биограф Герделера, излагает эти проекты в следующих выражениях: «Западные державы... должны обещать немецкому народу удовлетворение его справедливых претензий на Востоке и свободный доступ к мировому рынку, если бы со своей стороны немецкое правительство было бы готово восстановить Польшу (без ее немецких территории) и Чехословакию [146] в мюнхенских границах... Кабинет Геринга как переходный... Никакого военного путча»{239}.
Такова была первая разработка Герделера, сделанная уже в военный период. Она соответствовала направлению действий Канариса. Они оба, как видно, отнюдь не помышляли отказываться от завоеваний фюрера. Они не думали ни о каких путчах. Их идеал если не сам фюрер, то Геринг. И главное — маниакальная идея «свободы рук» на Востоке, «удовлетворение всех претензий» на Востоке!
Приступая к тайной дипломатии, генералы не действовали в одиночку. Наоборот, они черпали вдохновение у германских монополий. Герделер жил на средства крупнейшего электротехнического концерна «Бош». Начальник генштаба Гальдер был тесно связан с Гуго Стиннесом. Те же связи поддерживал и Браухич. В своем дневнике от 17 ноября 1939 г. сотрудник Канариса Ганс Бернд Гизевиус записал, что Браухич имел длительную беседу с Гуго Стиннесом и Гальдером. «У Стиннеса, — пишет Гизевиус, — создалось впечатление, что главнокомандующий немецкой сухопутной армией рассматривает его (Стиннеса) как патера, которому надо исповедоваться»{240}. Стиннес как духовный отец Браухича — это не лишено иронии!
Гуго Стиннес был владельцем одного из крупнейших состояний в Германии. Наследник владыки Рура, «старика Стиннеса», Гуго Стиннес-младший придал своему концерну специфический характер. Он создал за океаном свою дочернюю фирму «Гуго Стиннес индастрис корпорейшн» (Нью-Йорк). Филиал был создан и в Англии («Гуго Стиннес лимитед», Глазго). Американские владения Стиннесов были столь солидны, что ряд членов этой семьи перебрались за океан. Американский филиал завязал тесные связи с банковским домом «Саун-дерс энд Сэмюэль». Впоследствии Стиннес так «американизировался», что после 1945 г. его рурские заводы официально стали американской собственностью. Стиннес, «духовный отец» Браухича, разумеется, мог направить фельдмаршала по нужному пути. По свидетельству Риттера, Браухич располагал и другими связями в рейнских промышленных кругах. Генерал Томас, начальник военно-промышленного управления вермахта, также «собрал вокруг себя кружок рейнских промышленников»{241] . Подкрепленные такими солидными связями и идеями Герделера, генералы начинали свою тайную дипломатию. [147]
...Еще стоял на дворе сентябрь 1939 г. Еще немецкие танки вздымали пыль на польских дорогах и спешно строились концлагеря для сотен тысяч поляков. В эти дни мюнхенский адвокат д-р Йозеф Мюллер, сотрудник мюнхенского «разведыва-тельно-контрразведывательного пункта», получил от заместителя Канариса полковника Остера секретное поручение особой важности. Ему надлежало отправиться в Рим, ко двору папы Пия XII, и через Ватикан установить контакт с официальными представителями Англии. Цель — зондаж условий мира и сделки с Англией. Особое условие — переговоры только с Англией, но не с Францией.
Д-р Мюллер имел кое-какие шансы найти нужные двери в Ватикане. Во-первых, было хорошо известно, что папа Пий XII — до восшествия на святой престол кардинал Пачелли, папский нунций в Германии — очень внимательно занимался германской политикой. Во-вторых, д-р Мюллер был воспитанником иезуитского ордена. Это было очень важно. В Ватикане он сразу нашел своих коллег — патера Иво Цейгера, патера Лейбера, затем прелата Кааса — бывшего лидера немецкой партии центра, сменившего в 1933 г. скамью в рейхстаге на ватиканскую канцелярию, наконец, ректора «немецкой коллегии» кардинала Шенхефера. Каас занимал в Ватикане важный пост: он был секретарем церковного управления храма св. Петра. Мюллер отправился в Рим вместе с д-ром Шмиттхубером, португальским консулом в Мюнхене. Шмиттхубер хорошо знал главного капеллана ватиканской гвардии монсиньора Крига. Через них папа узнал о миссии Мюллера и выразил согласие быть посредником в переговорах Мюллера с послом Англии при Ватикане сэром Джорджем Осборном.
Вспомним: Англия объявила войну Германии 3 сентября. А в последних числах октября д-р Мюллер уже получил через посредников сообщение, что английское правительство (т. е. Чемберлен и Галифакс) готово вступить в тайные переговоры. Начался активный обмен меморандумами и записками. Мюллер писал папе, папа передавал записки Осборну, Осборн пересылал их в Лондон,, и затем вся машина крутилась в обратном направлении.
О чем же велись переговоры в Ватикане? Все стадии этого секретнейшего контакта Германия — Ватикан — Англия не зафиксированы с достаточной достоверностью. Например, один из промежуточных документов («Доклад о переговорах в Риме и Ватикане между 6 и 12 ноября 1939 г.»){241} глухо упоминает [148] о «возможности благоприятного разрешения территориальных вопросов». Однако более или менее подробно известно о существовании «доклада Икс», который был подготовлен Мюллером, сотрудником Канариса Донаньи и генералом Томасом в конце ноября 1939 г. Сам документ утерян. Однако его составители по памяти реконструировали основные пункты «доклада Икс» и изложили их немецкому историку д-ру Курту Зендтнеру, который опубликовал этот рассказ в работе «Немецкая военная оппозиция в первом году войны».
Итак, Томас вспомнил следующие пункты немецких предложений:
1) смена правительства (устранение Гитлера и Риббентропа); Геринг приемлем;
2) никакого немецкого наступления на Западе;
3) разрешение всей восточной проблемы в пользу Германии{242}.
Гальдер, которому в свое время был вручен «доклад Икс», добавил следующее:
4) проведение референдума в Австрии (не позже чем через пять лет);
5) Судетская область должна остаться у Германии; Чехия не будет протекторатом;
6) восстановление немецких границ 1914 г. на Востоке;
7) восстановление немецко-французской границы 1914 г.
Бросив взгляд на эту программу, можно сразу оценить смысл и характер тайных переговоров в Ватикане. Их основная идея все та же: поворот Германии на Восток. Авторы «доклада Икс» обильно использовали те идеи, которые в свое время излагал Галифакс в беседах с Гитлером, которые издавна вынашивал Розенберг. Война, собственно говоря, должна была продолжаться, но только не на Западе, а на Востоке. Генералы предлагали Англии санкционировать захват Австрии и Судет, отторжение части Польши (по границам 1914 г.) — все это как сугубо предварительное условие.
Нельзя пройти мимо еще одной, почти невероятной по своей наглости идеи: генералитет предлагал Англии санкционировать ревизию франко-германской границы. «Восстановление немецко-французской границы 1914 г.» означало передачу Эльзас-Лотарингии в руки Германии. И это, очевидно, был тонкий расчет. Во всяком случае, английское правительство сочло нужным сохранить в тайне от Франции не только содержание, но [149] и факт римских переговоров. Как сообщил Зендтнеру в 1954 г. некий «авторитетный, но неофициальный» представитель английского правительства, Англия «из соображений секретности не информировала своих союзников, в том числе и Францию, о римских переговорах»{243}.
Таким образом, картина становится почти гротескной: Англия вступает в секретные тайные переговоры с Германией за спиной Франции, торгуя ее территорией. Таковы были странности «странной войны».
Параллельно с «докладом Икс» в феврале 1940 г. s Лондон был направлен меморандум, составленный немецким дипломатом Ульрихом фон Хасселем, связь с которым установил личный агент Галифакса м-р Лонгсдейл Брайане. Брайане и Хассель, тесно связанный с Веком и Герделером, несколько раз встречались в Арозе (Швейцария). Хассель с санкции генералов Бока и Браухича предлагал Галифаксу санкционировать захват Австрии и Судет и восстановить польско-германскую границу 1914 г. Взамен Хассель от имени Браухича обещал отказ Германии от войны на Западе, откровенно спекулируя ролью Германии как «фактора против России»{244} и запугивая Брайанса «опасностью большевизации Европы». Добавим, что в ноябре 1939 г. немецкий дипломат Эрих Кордт встретился с упоминавшимся выше Конуэл-Эвансом, передав ему для Чем-берлена примерно ту же программу. Так образовался довольно широкий фронт «тайной войны», в которой германский генералитет пытался шантажировать Англию.
Однако в отличие от предвоенного периода «министерств ) иностранных дел» генштаба интенсифицирует свои связи с Соединенными Штатами. Позиция США казалась ему особо важной. Для этого пускаются в ход старые связи Яльмара Шахта. 16 октября 1939 г. Шахт пишет письмо на имя своего давнего друга американского банкира Леона Фрэзера, бывшего президента Банка международных расчетов, одним из директоров которого был в свое время Шахт. Шахт передает это письмо опытному агенту Канариса Гансу Бернду Гизевиусу, который спешит в Швейцарию и обеспечивает доставку письма. В своем письме Шахт просит Фрэзера воздействовать на президента Рузвельта, дабы тот выступил с «мирной» инициативой. Шахт советовал, чтобы Фрэзер пригласил его, Шахта, в [150] США «для чтения докладов», и под этим соусом хотел начать переговоры{245}.
Шахт знал, куда целил. Ему было хорошо известно, что в США есть люди, горячо симпатизировавшие «третьему рейху», подобно полковнику Чарльзу Линдбергу, который без обиняков заявил: «Война против Германии — ошибка. Настоящая война должна вестись на Востоке»{246}. Людей типа Линдберга искал и молодой немецкий дипломат Адам Тротт цу Зольц, который осенью 1939 г. направился в США на сессию Института тихоокеанских отношений. Тротт цу Зольц вел беседы с американскими дипломатами, зондируя возможности и перспективы. Тротт считал себя «антинацистом». Однако ему задали примерно такой вопрос:
— Если, как вы уверяете, в Германии придет к власти ненацистское правительство, то будет ли оно готово отказаться от территориальных завоеваний, которых достигнет к тому времени Гитлер?
Тротт отвечал:
— Нет, ни в коем случае!{247}
Такова была цена оппозиции Тротта и господ, его пославших. Тротт нанес визит бывшему германскому рейхсканцлеру Генриху Брюнингу, находившемуся в эмиграции в Соединенных Штатах. В одном из своих писем, опубликованных после войны, Брюнинг делает любопытное признание: он отмечает, что в те месяцы в США «завязалась отчаянная борьба различных авантюристических личностей, которые хотели посредничать в мирных переговорах». Для характеристики подлинного смысла этой борьбы решающим является следующее заявление Брюнинга: «Они (участники борьбы. — Л. Б.) никогда не подчеркивали необходимости сперва освободиться от нацистов». Это замечание ставит на место все преувеличенные фантазии послевоенных историографов вермахта, которые стараются изобразить эмиссаров генштаба в роли «врагов Гитлера».
Убийственными для авторов подобных утверждений являются некоторые факты, которые долгие годы оставались неизвестными широкой общественности. Эти факты достаточно убедительно свидетельствуют о том, что в 1939 г., т. е. в начальный период «странной войны», контактами с западными державами занимались нацисты чистейшей воды.
А факты таковы. На протяжении нашего повествования мы один раз уже встречались с английским резидентом Розенберга [151] бароном де Роппом. Он функционировал в Лондоне в 1933–1934 гг., активно действовал в Берлине в 1938 г. Когда же началась «странная война», де Ропп, как и все мастера европейского шпионажа, перебрался в Швейцарию. Он условился с Альфредом Розенбергом, что когда почувствует благоприятную атмосферу для англо-германского сговора, то напишет в Берлин о том, что «выпал снег».
Уже 23 сентября 1939 г., в разгар польской войны, Ропп радует Розенберга своими зимними новостями и просит прислать связного{248}. Розенберг докладывает об этом фюреру, который даже готов дать барону гарантию безопасности для въезда, ежели тот предъявит полномочия от английского правительства. Розенберг направляет в Швейцарию своего эмиссара Хардера.
В начале ноября Ропп шлет новую депешу: «Здесь выпал обильный снег, вплоть до озера. Надеюсь, что будет хорошая погода». Розенберг спешит к фюреру, и тот в беседе с ним высказывает мнение, что «все еще считает правильным тезис об англо-германском взаимопонимании, особенно с точки зрения перспектив». Англия, говорит он, выйдет из войны потрепанной, а Соединенные Штаты будут потирать руки. «Да, США хотят быть наследниками Англии в Южной Америке», — поддакивает Розенберг.
Почему вдруг два нацистских главаря заговорили о Соединенных Штатах? Имели ли они в виду что-либо конкретное? Очевидно, да. За несколько дней до их беседы в Берлине появился таинственный посетитель из-за океана, который, согласно правилам хорошего тона секретной службы, назвался «мистером Икс». «Мистер Икс» объявил, что приехал с ведома влиятельных кругов и хотел бы знать, какие условия Гитлер ставит для заключения мира. Ему были вручены некие «пять пунктов», с которыми он и направился в Вашингтон, Париж и Лондон.
Инкогнито «мистера Икс» мы можем раскрыть: это был нефтяной магнат У. Р. Дэвис из группы Рокфеллера, который энергично добивался от госдепартамента полномочий на поездку. Он их получил. Дэвис был далеко не первым американским гостем в Берлине. Не говоря уже о полковнике Чарльзе Линдберге, не скрывавшем своих симпатий к нацизму, в спис-КР визитеров числились многие сенаторы и промышленники. Дэвис прибыл в Берлин и был несколько раз принят Герингом. В первой же беседе он заявил удивленному Герингу:
— По моему мнению, Германии надо немедленно вернуть Данциг, [Польский] коридор и бывшие провинции Польши, отобранные у Германии по Версальскому договору. Вопрос о бывших немецких колониях должен быть решен полюбовно...{249}
Геринг, едва ли ожидавший услышать столь далеко идущие предложения, ответил, что готов поехать в Вашингтон, чтобы принять участие в международной конференции для создания «новой системы рынков». Одновременно эта конференция должна вообще «установить новый порядок в мире». Вот как ободрились в Берлине!
Правда, Дэвису не удалось развить своего успеха. Когда оп вернулся, Белый дом отмежевался от его визита: всем было ясно, что бизнесмен слишком далеко зашел{250}.
Теперь мы можем сделать несколько выводов, касающихся как линии руководства вермахта, так и поведения самого Гитлера в месяцы «странной войны». Эти выводы таковы:
1. На протяжении осени 1939 г. — зимы 1940 г. гитлеровское руководство продолжало попытки добиться создания обще» европейского блока (с участием США) против Советского Союза и удовлетворения своих претензий в Европе без расширения сферы военных действий.
2. Позиция руководства вермахта в этом смысле принципиально не расходилась с линией фюрера. [153]
3. Продолжавшийся зондаж обусловил промедление с нападением Германии на Францию, первоначально намеченным на ноябрь 1939 г., но перенесенным затем на весну 1940 г. Эта оттяжка отнюдь не явилась результатом «мирных устремлений» генералитета, а была связана с вышеупомянутым зондажем и, кроме того, с задержкой в разработке стратегического плана французской кампании.
4. Зондаж ничуть не мешал активной подготовке к дальнейшим военным операциям.
Оперативный план «Гельб», уже разработанный в мельчайших подробностях, предусматривал нанесение сокрушительного удара по Франции, Бельгии и Голландии с полным разгромом их вооруженных сил. С этой целью были образованы три группы армий.
Группа армий «Б» (генерал-полковник фон Бок) в составе двух армий (27 дивизий) находилась на правом фланге немецкой армии вторжения. Но вопреки традиционным представлениям Шлиффена Боку ставилась лишь ограниченная задача: вторгнуться в Голландию и Бельгию, сковать силы противника и не допустить контрнаступления англо-французских войск.
Зато группа армий «А» (генерал-полковник фон Рунд-штедт) должна была сломить всю систему французской обороны. В ее состав вошли три армии (4-я, 12-я, 16-я) в количестве 44 дивизий. Ударное ядро составляли танковые корпуса, расположенные за основными силами армий и предназначавшиеся для молниеносного прорыва в тыл. Так, танковая группа Клейста должна была осуществить прорыв через Люксембург, затем через Арденны на Седан, Амьен и далее к Ла-Маншу. Этот замысел Гудериан еще 16 марта доложил Гитлеру и получил одобрение. На Западном фронте было сосредоточено более 2500 танков (примерно по рецепту Эймансбергера).
Наконец, группа армий «Ц» (генерал-полковник фон Лееб) выполняла задачу прикрытия на южном фланге; она имела две армии (18 дивизий), стоявшие вдоль линии Мажино и на Рейне.
Немецкому командованию удалось сохранить у своего противника впечатление, будто «план Шлиффена» остался в силе. Как бы в угоду германскому генштабу французы сосредоточили основные силы (40 дивизий) в Бельгии и Голландии. Всю линию Мажино занимали только 26 дивизий. 32 дивизии резерва были разбросаны по всему фронту. Французское командование как бы открывало путь для немцев в Арденнах. [154]
Западные военные историки могут спорить, было ли это «роковой ошибкой» или «просчетом». Причины этого «просчета» коренились в мюнхенской психологии тогдашних политических и военных руководителей Франции и их союзников. Невозможно себе представить, чтобы французский генеральный штаб не располагал сведениями о немецкой группировке. Если взять книгу французского военного историка Жоржа Кастеллана «Тайное перевооружение Германии (1930–1935)», написанную на основе архивов знаменитого 2-го бюро французского генштаба, можно убедиться в отличнейшей информированности 2-го бюро о немецких военных делах того периода{251}. Было мало таких секретных планов германского генштаба, которые бы не становились известными в Париже. Трудно предположить, что в 1939–1940 гг. французские генералы из дальнозорких превратились в близоруких, а то и совсем слепых. Кроме того, они действовали не в одиночку: английская военная разведка обладала огромными связями в Германии. Тем не менее французский главнокомандующий генерал Гамелен не предпринимал никаких активных мер, упорно считая, что оборона — лучший метод для победы в войне. Эта точка зрения как нельзя лучше устраивала реакционную клику, стоявшую у кормила правления во Франции.
О трагической судьбе Франции летом 1940 г. написаны десятки книг, мемуаров, исследований. Сейчас не подлежит никакому сомнению, что вина за эту судьбу лежит на плечах пресловутых «двухсот семейств», которые сознательно шли на капитуляцию, боясь своего собственного народа больше, чем Гитлера. «Клика, выдавшая Францию Гитлеру, получила после поражения долгожданную возможность установить фашизм в стране»{252}, — писал руководитель французских коммунистов Морис Торез, определяя умонастроения тогдашних правителей Франции.
Мы знаем, что еще в двадцатых годах в Германии и Франции имелись исступленные приверженцы идеи «сотрудничества» французских и германских монополий, которые своими деньгами способствовали созданию проектов Рехберга — Гофмана — Фоша. В конце тридцатых годов эти группировки в обеих странах сохранились, при том только отличии, что немецкие партнеры абсолютно доминировали над французскими. Последние были немногочисленны, но влиятельны: к ним [155] в первую очередь относились военные монополии — «Шнейдер-Крезо», де Вандели и некоторые химические группы.
Несмотря на то что экономические и политические противоречия между Германией и Францией обострялись из года в год, за кулисами продолжался сговор. В тридцатых годах французские и немецкие монополии вступили в ряд картелей, деливших европейские рынки сбыта. В 1932 г. в Люксембурге состоялось тайное совещание немецких магнатов и представителей «Комите де форж» — штаба французской тяжелой промышленности, в ходе которого французские дельцы заявили о своей поддержке политики вооружения Германии. На этом совещании они подтвердили, что согласны с увеличением и переоснащением германской армии. Более того, они высказа лись за совместную деятельность генштабов этих стран{253}. Напомним, что это происходило в те годы, когда Гитлер рвался к власти, а французская общественность была не на шутку встревожена тайным вооружением Германии.
Гитлеровская пропаганда неустанно апеллировала к интересам «двухсот семейств». В те годы с обеих сторон регулярно поднимался вопрос о «необходимости» тесного сотрудничества французских и германских капиталов. В частности, говорилось и о совместной эксплуатации колоний. Так, в 1938 г. газета «Эвр» прямо предлагала создать совместные немецко-франпуз-ские акционерные общества с целью эксплуатации французских колониальных владений{254}.
Результат? Французские монополии не смогли достичь своей цели в совместной игре: они не обуздали германских конкурентов. Зато расчеты рурских магнатов оправдались в полной мере. Они сумели поставить французских монополистов на службу своим экономическим и политическим планам. Так, уже в 1933 г. концерн Шнейдера начал поставки танков Гитлеру. В 1939 г. тот же Шнейдер за бесценок продал немецким концернам гигантские военные заводы Шкода. Из Франции шли непрерывные поставки руды в Рур, завершавший последние военные приготовления. При прямом участии французских монополий немецкий трест Рехлинга получил подряд на постройку линии Мажино, в результате чего секретные чертежи фортификаций оказались в руках германского генштаба{255}.
Еще большую услугу Гитлеру оказала политическая агентура «двухсот семейств» Франции. На деньги де Ванделей подвизались фашистские молодчики из «Боевых крестов»; сам [156] де Вандель располагал членской книжкой этой организации за № 11. Агенты Гитлера сидели повсюду вплоть до французского правительства. Салоны промышленников и банкиров стали лучшим прибежищем для гитлеровской агентуры.
Таковы были плоды того «сотрудничества», которое уже давно предлагали германские монополии французским. Впоследствии один из руководителей концерна смерти «ИГ Фарбен», фон Шницлер, прямо признавал, что на базе лозунга о сотрудничестве «развились связи между немецкой и французской промышленностью, которые фактически охватили всю французскую промышленность...»{256}
Чувствуя свое доминирующее положение, германские монополии диктовали соответствующее поведение своим военным и дипломатическим агентам. В силу этого закулисная игра в отношениях между Францией и Германией значительно отличалась от того, что происходило между Германией и Англией, Германией и США.
Дипломатическая агентура генштаба, так старательно устанавливавшая в конце 1939 — начале 1940 г. связи с Лондоном и Вашингтоном, проявляла поразительную незаинтересованность в Париже. Это делалось по простой причине: генштаб не вел переговоров со слабыми, он предпочитал их захватывать. Эта своеобразная «заповедь» германского генералитета уже давно определяла деятельность его агентуры. В 1938 г. агенты генштаба штурмовали Лондон, но не хотели даже и говорить с Бенешем. В 1939 г. они не вели переговоров с Польшей. В 1940 г. Франция была списана со счетов как серьезный партнер. Она стала лишь объектом плана «Гельб».
Если в 1926 г. Рехберг раболепно заискивал перед Фошем, то теперь роли изменились. Французские мюнхенцы обивали пороги Берлина, умоляя о переговорах. Как только началась кампания 1939 г., в Люксембург прибыл специальный уполномоченный французского министерства иностранных дел Бланш. Он явился к германскому посланнику и сделал ему «секретнейшее заявление». Бланш изложил следующее: «Во Франции многие верят, что Англия вовлекла Францию в самую бедственную ситуацию, и теперь эти люди начинают оказывать давление на Кэ д'Орсэ, чтобы найти почетный выход из положения, так как они рассматривали бы усиление войны между Францией и Германией как катастрофу»{257}. Эта информация была немедленно переслана в Берлин. [157]
Однако Берлин не проявил особой заинтересованности в том, чтобы помочь в поисках «почетного выхода». В сентябре через испанские источники в Берлине стало известно, что французский министр иностранных дел Боннэ хочет мирного соглашения сразу после окончания войны в Польше{258}. В октябре через итальянцев Берлин узнал об активных выступлениях ряда членов французского правительства в пользу «мирных предложений». Особую активность проявлял престарелый маршал Петэн, который, будучи французским послом в Мадриде, регулярно информировал Франко (а через него и Гитлера) о состоянии французских вооруженных сил. Одновременно Петэн вел секретные переговоры с Лавалем о создании такого правительства, которое осуществит сговор с Гитлером, установив фашистскую диктатуру и заключив сепаратный мир.
Понятно, что с немецкой стороны охотно принимали к сведению все эти данные. На их основе укреплялась уверенность Гитлера, Гальдера, Браухича п всех остальных в успехе операции «Гельб». Судьба Франции была предопределена, и стратегические просчеты Гамелена были лишь фрагментом в общей капитулянтской политике французских правящих кругов.
Военная трагедия Франции длилась недолго. Она началась в 5 часов 35 минут утра 10 мая и закончилась в 18 часов 50 минут 22 июня, когда представители французского командования подписали акт о капитуляции. В промежутке между этими двумя датами мир увидел еще один пример наглой, откровенной агрессии, осуществленной генералами немецкой армии.
Однако генералы действовали отнюдь не по собственной инициативе. Направления их действий были заранее определены в другом, еще более мощном «генеральном штабе» — в генштабе монополий. Один из его деятелей, Фридрих Флик, писал 23 июня 1940 г., через день после капитуляции Франции: «Мы имеем моральное и материальное право притязать на распределение объектов». Понятие о морали у Флика было своеобразное, но в делах материальных он разбирался неплохо. В соответствии с этим главный управляющий делами Имперской группы металлургической промышленности Рейхард направил 44 крупнейшим рурским предпринимателям, в том числе Цангену, Пенсгеиу, Рейшу, Феглеру, Клекнеру, письмо следующего содержания:
«Со стороны официальных органов нас попросили срочно установить, какие пожелания имеются у нас касательно предстоящего мирного урегулирования и реорганизации экономических [158] отношений в европейском районе. При этом следует учесть следующие страны: Норвегию, Данию, Швецию, Финляндию, Голландию, Бельгию, Люксембург, Францию, Англию и Балканы»{259}.
Господа из Рура не заставили себя ждать. Их «пожелания» были изложены в нескольких толстых томах. Составителей вовсе не смущало, что из десяти перечисленных в письме европейских стран и районов были захвачены только шесть. Финляндия числилась «союзником», Швеция — нейтральной, а приготовления к захвату Англии только начались. Но рурские бароны не любили ждать: они уже видели в своих руках не только лотарингскую руду, но и английский уголь. Во имя этих целей и совершалась агрессия.
Основные элементы этой агрессии, которые постепенно складывались в определенную систему, были таковы:
Первое. Полное пренебрежение международными обязательствами, взятыми на себя в свое время германским правительством. В мае 1926 г. в Гааге было подписано соглашение о том, что Германия и Голландия будут разрешать свои споры только мирным путем. В 1935 г. Германия торжественно обязалась соблюдать независимость и нейтралитет Бельгии. В 1929 г. такой же документ был подписан по отношению к Люксембургу. 26 августа 1939 г. немецкие послы специально явились к королю Бельгии, королеве Голландии и великой герцогине Люксембургской, чтобы заявить, что Германия будет уважать нейтралитет этих стран. 6 октября Гитлер повторил это заверение в своей речи. Но планы вторжения в эти страны уже были готовы и подписаны. ОКБ не утруждало себя размышлениями о международном праве.
Подобно тому как война против Польши была начата нападением эсэсовцев, переодетых в польскую форму, на глейвиц-скую радиостанцию, начало войны против Франции было ознаменовано провокацией. 10 мая 1940 г. самолеты немецкой 51-й бомбардировочной эскадры сбросили бомбы на немецкий город Фрейбург. Нацистское правительство этот налет объявило «злодейским нападением противника» и использовало его как повод для бомбежек незащищенных городов Франции, Голландии, Англии. Фашистскими бомбардировщиками, совершившими налет на Фрейбург, командовал некий полковник Йозеф Каммхубер, а бомбежкой Роттердама руководил майор Треттнер. С обоими мы еще встретимся на страницах книги{260}. [159]
Второе Стратегия мощных танково авиационных ударов, рассчитанных на упреждение противника. Создание мощного кулака, обеспечивающего решающее преимущество и превосходство над противником на главном направлении. Такие действия оправдали себя в Польше, они были применены и во Франции
Третье Моральная подготовка войны, складывающаяся из политической деморализации противника, поощрения прогерманских групп в правящих кругах и тщательного сбора необходимых разведывательных данных о противнике. Этот метод, осуществленный при помощи «двухсот семейств», оправдал: себя полностью.
Четвертое. Проведение официальной и секретной дипломатической подготовки. В этом отношении Германия заручилась соответствующей, хотя и молчаливой, поддержкой США и достигла немалых успехов (переговоры с Англией в Риме за спиной Франции).
Для характеристики действий вермахта по последнему методу неоценимый материал представляет знаменитый эпизод франко-германской войны, разыгравшийся под Дюнкерком
Шла вторая неделя боев. Танковая группа Клейста, ядро которой возглавлял Гудериан, давно прорвав фронт, следовала по манштейновскому маршруту — к Амьену и дальше к побережью моря, к Ла-Маншу 21 мая она получила приказ выйти к портам Кале, Дюнкерк, Булонь. Для этого ей предстояло смять соединенные силы французов, англичан и бельгийцев — деморализованную группировку, потрепанную при отходе из Бельгии и Голландии. Гудериан ринулся вперед. Но 25 мая Клейст получил приказ ставки, приведший его в смятение. Гитлер приказал приостановить наступление на рубеже реки Аа и «Дюнкерк предоставить авиации». Клейст недоумевав Но приказ есть приказ — он был передан в войска. «Мы лишились дара речи»{261}, — отмечает Гудериан.
Но фюрер отнюдь не лишался этого дара 2 июня Гитлер своей собственной персоной прибыл в Шарлевиль, в штаб-квартиру группы армии «А» к генерал-полковнику Герду фон Рунд-штедту. Его сопровождал только один адъютант Фюрер пригласил к себе Рундштедта и его двух ближайших сотрудников — начальника штаба генерала Зоденштерна и начальника оперативного отдела генерала Блюментритта. Разумеется, на устах генералов застыл невысказанный вопрос почему ставка отдала приказ остановить Гудериана и тем самым позволила английскому корпусу эвакуироваться из Дюнкерка?
Гитлер сам заговорил об этом. Он высказал удовлетворение ходом операций и заметил, что, заключив мир с Францией, он откроет себе путь к соглашению с Англией. Генералы слегка опешили. Однако фюрер пустился в длинные рассуждения о роли Англии, о необходимости ее существования, назвав ее наряду с Ватиканом «необходимыми элементами устойчивости в мире». Гитлер объяснил Рундштедту, что в.настоящее время он хочет добиться от Англии лишь одного — признания роли Германии на континенте. Даже возвращение [160] [161] колоний не столь уж обязательно. Наконец, он сказал, что «готов предложить Англии поддержку войсками, если у нее возникнут где-либо трудности»{262}. По свидетельству генерала Зоденштерна, Гитлер заявил, что «настало время разделаться с большевизмом». Цель Германии — мир с Англией на прочной основе{263}.
«Дюнкеркский эпизод» является предметом острых споров в послевоенной историографии. Ряд авторов вообще отрицают политический смысл этого решения. Некоторые из них объясняют приказ Гитлера тем, что Геринг как главнокомандующий ВВС хотел обеспечить себе все «лавры победителя» под Дюнкерком; другие считают «соавтором» гитлеровского решения фельдмаршала Рундштедта, а основной причиной — желание сохранить свежими танковые соединения.
Однако сам Рундштедт впоследствии писал в письме на имя генерала Варлимонта: «Прибыв позднее в штаб группы армий «А», Гитлер высказал мнение, что надеялся скорее достичь соглашения с Англией, дав уйти британскому экспедиционному корпусу»{264}. В своих заметках, написанных перед казнью, Кей-тель обронил такое любопытное замечание: «Перед нами, солдатами, Гитлер никогда не признавался, что после краха Франции он надеялся на быстрое прекращение войны с Англией. Но я знаю, что были предприняты соответствующие зондажи... Об этом когда-нибудь расскажут английские архивы»{265}. Но до СРГХ пор архивы молчат...
Есть свидетельство и из уст самого Гитлера. Во время одного из последних ночных разговоров с Борманом в бункере имперской канцелярии в феврале 1945 г. Гитлер сказал своему «верному слуге»:
— Черчилль не сумел оценить спортивный дух, который я показал, дабы не создавать непоправимого в отношениях между нами. Мы действительно не захотели уничтожить их в Дюнкерке. Следовало бы заставить их понять, что их согласие с германской гегемонией на континенте, чему они всегда противились и чего я смог безболезненно достичь, привело бы для них к самым благоприятным последствиям...{266}
Вот парадокс империалистической войны: казалось бы, идет схватка не на жизнь, а на смерть. Бушует война. Сотни тысяч [162] солдат бьются на полях Франции, на берегах Ла-Манша. Над ними воздушные армады Геринга. Английские моряки организуют эвакуацию войск через Ла-Манш. А в это время верховный главнокомандующий одной из воюющих сторон вынашивает замысел сделать врага своим союзником, союзником в войне против социалистического государства!
Замысел остался неосуществленным. Английское правительство в те дни не могло пойти на сговор с Гитлером: этот шаг был немыслим в условиях войны, угрожавшей целостности Англии как государства. Из этого Гитлер сделал свой вывод — он продолжил расправу с французской армией. От Дюнкерка дивизии Гудериана и Клейста повернули на Париж.
Уже 25 мая новый французский главком капитулянт Вейган объявил, что исход войны предрешен. К этому моменту в войну поспешно вступил дуче, дабы присутствовать при дележе пирога. 17 июня Петэн создал новое французское правительство и запросил перемирия.
22 июня перемирие было подписано в том же самом Компьенском лесу, в котором 11 ноября 1918 г. было подписано перемирие, окончившее первую мировую войну. Со своей любовью к театральным представлениям Гитлер распорядился привезти сюда знаменитый салон-вагон маршала Фоша, в котором совершалась церемония подписания перемирия в 1918 г.{267}
Запад пожал плоды своей мюнхенской политики. Надеясь, что Гитлер пойдет только на Восток, правящие круги Франции, Англии не вняли предупреждениям Советского Союза. Франция оказалась в лапах гитлеровских генералов. Угроза нависла и над Англией.