Содержание
«Военная Литература»
Исследования

«Обстановка: поразительно спокойно...»

В первой декаде марта на всем советско-германском фронте наступило относительное затишье. Обе стороны пополняли войска, сильно поредевшие за истекшие месяцы.

В тылу у немцев южнее и юго-восточнее Вязьмы продолжала существовать обширная зона, контролируемая регулярными советскими частями и партизанскими отрядами. В ряде районов была установлена Советская власть, работали призывные комиссии, шел сбор оружия, боеприпасов и продовольствия. Генерал Белов произвел реорганизацию своей группы, расформировав 41, 57 и 75-ю кавалерийские дивизии, а их личный состав использовав для доукомплектования двух гвардейских дивизий.

За счет мобилизации мужского населения в возрасте до 49 лет и «окруженцев», численность корпуса была доведена до 17 тыс. человек. 1-я гвардейская кавдивизия генерал-майора Баранова дислоцировалась в районе Дорогобужа, подчинив себе все местные партизанские формирования. 2-я кавдивизия генерала Н.С. Осликовского контролировала район Всходы, Сенютино.

4-й воздушно-десантный корпус занимал район Ключи, Тыновка, Юркино, Петрищево, Новая, станция Вертерхово. Общий фронт обороны составлял 35 км. В первой половине марта более или менее было налажено снабжение корпуса и эвакуация раненых по воздуху. [114] Однако в воздушных перевозках часто бывали длительные перерывы из-за неблагоприятных метеоусловий, возросшего противодействия ночных истребителей противника и нехватки транспортных самолетов. В состав корпуса вновь влилась 8-я бригада Онуфриева, от которой, правда, осталось чуть больше батальона.

Группа Ефремова держала оборону по реке Угре в районе Шеломицы, Гуляево. От обескровленных войск требовалось

«организовать оборонительные действия так, чтобы ни в коем случае не допустить сдачи занимаемой территории и сужения района действий группы».

Ни одна из советских группировок во вражеском тылу не получила приказа о прорыве из окружения, так как для Жукова принять подобное решение означало окончательно отказаться от надежд захватить Вязьму. Ставка в директиве от 20 марта отмечала, что «ликвидация ржевско-гжатско-вяземской группировки противника недопустимо занянулась» и вновь приказывала овладеть городами Гжатск, Вязьма, Ржев.

Немцы оставили лесные районы, но цепко удерживали узловые населенные пункты и основные коммуникации. Вокруг зон, занятых советскими частями, были созданы полосы заграждений и укреплений, состоявшие из минных полей, рвов, ледяных валов, дзотов. Эти рубежи оснащались артиллерией, танками и прожекторами. Измотав армии Западного фронта, противник мог теперь выделить больше сил и средств для очистки своих тылов. Германские части начали планомерно сжимать кольцо.

Так, отразив наступление 50-й армии, немцы смогли вплотную заняться десантниками Казанкина. 18 марта части 131-й пехотной дивизии нанесли удар с востока и заняли Пушкино. К концу боя от оборонявшего этот пункт 4-го батальона 214-й воздушно-десантной бригады в живых осталось лишь 30 человек. 31 марта 34-я пехотная дивизия ударила в стык 9-й и 214-й бригад между деревнями Дубровня и Пречистое и заняла Куракино. [115] Части корпуса понесли значительные потери. Отряды парашютистов-диверсантов, не предназначенные и не вооруженные для правильного боя, оказались в тяжелом положении. Была потеряна почти вся артиллерия, ощущался острый недостаток в боеприпасах и продовольствии, в госпиталях корпуса находилось свыше 2000 раненых, причем треть из них нуждалась в немедленной эвакуации. 3 апреля немцы захватили Акулово, а к 9 апреля — деревню Жуковку, станции Вертерхово и Угра. На следующий день пали поселок Комбайн и Марьино. Создалась реальная угроза расчленения 4-го ВДК на две части.

Полковник Казанкин обратился за поддержкой к генералу Белову. На помощь десантникам была послана вся 2-я гвардейская кавалерийская дивизия. Наконец, 11 апреля воздушно-десантный корпус по распоряжению Военного совета фронта был подчинен штабу 1-го кавкорпуса. Белов по этому поводу саркастически заметил, что все советские соединения в тылу противника имели свои задачи, «но как только они попадали в тяжелое положение, их сразу же переподчиняли штабу корпуса и на нас возлагалась особая ответственность за их спасение». Объединенными усилями конников и десантников в крайне ожесточенных боях к 12 апреля немцев удалось остановить. Десантники перешли к обороне вместе с партизанским отрядом Жабо.

В эти дни началась агония группы Ефремова. 10 апреля он послал донесение: «С 13.00 10.04.1942 г. враг бросил на сжатие кольца танки и пехоту, нацелив их на каждый наш укрепленный район... Стремлюсь организовать оборону по реке Угре». 12 апреля Ефремов получил заведомо невыполнимую директиву командующего Западным фронтом пробиваться на восток навстречу 43-й и 49-й армиям, которым предписывалось в один день прорвать оборону противника на всю глубину. [116]

Оценивая действия войск Голубева и Захаркина, полковник Генштаба К.В. Васильченко писал:

«Они разбросались на широком фронте по разным направлениям, без тесной увязки проводимых операций между собой. Не умели быстро достигать превосходств в силах на решающем направлении за счет решительного оголения второстепенных участков фронта. Стремление быть сильными везде, боязнь проявить оперативный риск вело к распылению сил и средств в каждой из них.

Вначале армии даже не имели резко выделенных ударных группировок; особенно в худшую сторону в этом вопросе выделяется 49-я армия, в которой даже дивизии действовали по различным направлениям, и нельзя понять по оперативной обстановке, где и на каком направлении командующий армией ищет решение своей задачи.

43 армия начиная с февраля имела ударные группировки на отдельных направлениях, но слабые по численному составу и раздробленные по силе. На первом этапе ей пришлось вести бои против мятлевскои группировки противника, которая напрягала все усилия для того, чтобы прорваться через части 43-й армии на северо-запад и против затянувшейся бреши в районе Захарове. В дальнейшем создала две ударные группировки и, наконец, одну сильную южную группировку, но с большим опозданием. Маневренность частями была слабая и малоповоротливая.

Для 43-й армии также присуща торопливость, поспешность, ввод частей в бой пачками, по частям, без должной организации взаимодействия всех родов войск, благодаря чему армия и не имела крупных успехов...

Когда противник расколол западную группировку 33-й армии на части и вышел на восточный берег р. Угра, с одной стороны, безрезультатность боев 43-й и 49-й армий по прорыву обороны — с другой, то была ясна судьба западной группировки. Благодаря крупным недочетам в первую очередь оперативного характера... в действиях 43-й и 49-й армий противник избежал разгрома по частям. [117] Получился успех вместо оперативного масштаба — чисто тактический — вытеснение мятлевскои группировки противника, взятие Юхнова и выход на рубеж рек Воря и Угра».

Генералы Голубев и Захаркин задачу по деблокаде не выполнили и 14 апреля прекратили наступательные действия, тем самым предоставив немцам возможность сосредоточиться на окончательном уничтожении группировки 33-й армии. Она была плотно блокирована в районе деревни Новая Михайловка. Трижды раненный генерал Ефремов, не желая оказаться в плену, застрелился. Около сотни бойцов под командованием полковника Ф.М. Орлова пробились в расположение группы Белова, еще около 660 человек вышли на участок партизанского полка Жабо. Ударная группа 33-й армии прекратила свое существование.

Вину за провал операции, гибель Ефремова и его трех дивизий маршал Жуков, как уже нетрудно догадаться, возложил на самого Ефремова:

«...Как показало следствие, никто, кроме командующего 33-й армией, не виновен в том, что его коммуникации противник перехватил. Жуков».

В августе 1966 года он же поведал историкам:

«Там, собственно говоря, и операции никакой не было. Прорвались. Ефремова отсекли, Белова отсекли. Они остались в тылу... Относительно отрезания этой группы. Командующему фронтом, когда ведется сражение на таком огромном пространстве 600 км по фронту, очень трудно уследить за вопросами тактического порядка. Ефремов прошел в свободную «дырку». Сзади у пего остались главные силы... Что должен был сделать Ефремов? Он должен был за счет главных сил армии, которые задержались у Шанского завода, пару дивизий поставить, как распорки, для. того чтобы у него тыл был обеспечен. Он этого не сделал... Вопрос обеспечения — это не вопрос командующего фронтом (?), и я не считал нужным смотреть, что справа и слева (???,)... (курсив наш.- Авт.). Ну, а большую взять на себя ответственность для того, чтобы показать себя здесь самокритичным, я думаю, надобности нет, зачем это нужно». [118]

Относительно выхода из окружения Жуков наразмышлял, вернее, наизмышлял в своих мемуарах следующее:

«По просьбе генералов П.А. Белова и М.Г. Ефремова командование фронта разрешило оставить занимаемый район и выйти на соединение с войсками фронта, при этом было строго указано: выходить из района Вязьмы на Киров, пробиваясь через партизанские районы, через лесные массивы, в общем направлении через Ельню, реку Десну, Киров (курсив наш.- Авт.) , где 10-й армией фронта будет подготовлен прорыв обороны противника. В этом месте был самый слабый участок в обороне противника... А Михаил Григорьевич Ефремов, считая, что этот путь слишком длинен, обратился через голову фронта по радио в Генштаб с просьбой разрешить ему прорваться по кратчайшему пути — через реку Угра. Мне позвонил Сталин и спросил мое мнение. Я категорически отверг эту просьбу. Но Верховный сказал, что Ефремов опытный командарм, надо согласиться с ним и приказал организовать встречный удар силами фронта».

Не в первый раз «память подвела» Георгия Константиновича. Во-первых, генералу Белову в течение пяти месяцев до последней возможности категорически запрещалось уходить из-под Вязьмы. Лишь в начале июня ему было дано разрешение на прорыв через линию фронта. Он и придумал вышеописанный маршрут на Киров, который был слишком заумен для Жукова, мыслящего кратчайшими расстояниями. Во-вторых, жуковский приказ Ефремову прорываться именно на восток подтверждается документально, в отличие от маршальских «воспоминаний».

Маршал Соколовский, бывший начальник штаба Западного фронта и направления, в изданном под его редакцией труде о Московской битве авторитетно подтвердил версию «патрона» о том, что Ефремов был хоть и героической личностью, но генерал — никудышный: [119]

«Что касается трех дивизий 33-й армии, то когда выяснилось, что овладеть Вязьмой имеющимися силами невозможно, командование фронта предложило (в какую форму облекал Жуков свои «предложения» мы уже видели.  — Авт.) генералу Ефремову отвести свои войска в район лесов между Вязьмой и Юхновом. Там успешно действовали наши крупные партизанские отряды (никаких указаний Ефремову «отвести свои войска» в район лесов в архивах до сих пор не обнаружено. — Авт.). Задерживать далее под Вязьмой эти ставшие в тому времени весьма малочисленными соединения, без сомнения, не следовало.

Однако генерал Ефремов в ответ на это предложение в достаточно уверенной форме высказался за прорыв к главным силам своей армии в районе Захарова и немедленно двинулся в этом направлении, выключив радиосвязь (?) с фронтом. Командование фронта, получив последние донесения генерала Ефремова, приказало командующему 43-й армией организовать удар навстречу этим дивизиям. Но и двухсторонний прорыв не удался, ибо противник сопротивлялся упорнейшим образом.

В этом бою погибли геройской смертью генерал Ефремов (по Соколовскому, из-за собственной глупости и самоуверенности. — Авт.) и ряд других офицеров армии, а остатки дивизий, не преследуемые противником, отошли в леса, где присоединились к партизанам (!)».

Получается, генерал Ефремов чуть ли не по собственной инициативе бросил армию и с тремя дивизиями решил взять Вязьму, и вообще, вел себя легкомысленно, не прислушиваясь к советам премудрого главкома, который, в свою очередь, «не считал нужным смотреть, что справа и слева», и тем более «взять на себя ответственность». [120]

Тем временем Жуков готовил новую, столь же необеспеченную наступательную операцию. Да и то сказать, ведь за 3 месяца он потерял всего каких-то полмиллиона человек.

50-я армия должна была в третий раз попытаться совершить прорыв через Варшавское шоссе, а 1-й гвардейский кавкорпус совместно с десантным корпусом — помочь ей, нанеся немцам удар с тыла. Обрадованный столь обнадеживающими известиями, генерал Белов провел разведку в указанном направлении и 10 апреля послал командующему Западным направлением план предстоящей операции:

«Протяженность корпуса по окружности превышает 300 км. Силы противника: на линии Милятино — Ельня разведано шесть пехотных дивизий. К Ельне подходят подкрепления со стороны Рославля и Смоленска... Силы корпуса и протяжение фронта вынудили меня перейти к обороне. Инициатива заметно переходит в руки противника. Резервов нет. В этих условиях выдвигаю следующий наступательный план...»

План Белова предполагал сосредоточение в течение 7–10 дней районе Всходы сильной ударной группы в со ставе 1-й и 2-й гвардейских кавалерийских дивизий, 4-го воздушно-десантного корпуса и партизанского отряда Жабо и прорыв навстречу 50-й армии в общем направлении на Милятино. Ответ штаба фронта был разочаровывающим: предложенный план в целом признавался правильным, но сообщалось, что 50-я армия к наступлению не готова. Кроме того, запрещалось ослаблять район Дорогобужа, который по приказу Верховного Главнокомандующего надлежало удерживать. На свой страх и риск Белов решил провести несколько частных операций, чтобы продвинуться на юг и создать более благоприятную обстановку для соединения с армией Болдина.

Далее началась чехарда, вызванная жуковскими понятиями о секретности и взаимодействии: [121]

«14 апреля из штаба Западного фронта было получено совершенно неожиданное сообщение: 50-я армия перешла в наступление и даже овладела Зайцевой Горой в шести километрах от Милятино. Это сообщение показалось мне странным. Три дня назад армия еще была не готова к активным действиям и вдруг самостоятельно, без согласования с нами, начинает прорывать оборону противника. Чем это объяснить? Несогласованностью? Нли у 50-й армии наметился просто частный успех?

Как бы там ни было, командующий фронтом потребовал от нас немедленно ускорить наступление навстречу 50-й армии. Я считал, что надо пойти на риск, снять из района Дорогобужа нашу самую сильную в то время — 1-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию с ее артиллерией и минометами. Однако командование фронта было другого мнения».

2-я гвардейская кавдивизия и 4-й воздушно-десантный корпус начали наступление довольно удачно. К исходу 14 апреля соединениями Казанкина были заняты станция Вертерхово, Богородицкое, а в ночь на 15 апреля — Платоновка, Акулово, Бараки Плотки. Кавалеристы Осликовского вели упорный бой в трех километрах от станции Баскаковка. В течение следующих двух суток 8-я и 9-я бригады продолжали наступление и 17 апреля освободили Буду. Однако с утра 18 апреля после сильного артиллерийского и авиационного налетов противник перешел в контратаку и к 16 часам выбил десантников из Буды. Полковник Казанкин перенес направление удара и к 23 апреля передовые части 9-й воздушно-десантной бригады достигли Нового Аскеро-во. Отсюда до позиций 50-й армии оставалось всего около двух километров. Казалось, еще одно усилие — и цель будет достигнута, но эти последние километры оказались непреодолимыми. Противник ввел в бой части 31-й пехотной и 19-й танковой дивизий и непрерывно контратаковал.

Войска Болдина не только не смогли прорвать оборону 34-й пехотной дивизии, но и были выбиты из Зайцевой Горы. Атаки продолжались еще в течение нескольких суток, но не принесли успеха. [122] Наступление постепенно затухло.

Очередная попытка 50-й армии прорваться через Варшавское шоссе снова оказалась безрезультатной. Группа Белова вернулась в прежний район и перешла к обороне.

Провалилось и наступление 5-й армии Говорова на Гжатск, результаты которого только укрепили немцев в сознании своего превосходства. 14 апреля штаб германского 9-го армейского корпуса докладывал в штаб 4-й танковой армии:

«Атаки противника, проведенные с 4.3.42 г. семью стрелковыми дивизиями, семью стрелковыми и двумя танковыми бригадами против северного фланга 252-й пехотной дивизии и против фронта 35-й пехотной дивизии с целью захвата Гжатска были отбиты. Противник потерял в этих боях свыше 800 пленных. Его потери убитыми, согласно показаниям пленных и согласно нашему подсчету, составляют свыше 20000 человек. 36 танков противника были уничтожены».

Корпус потерял 5800 погибшими и пропавшими без вести и около 3200 человек тяжелоранеными и больными

В связи с «ослаблением наступательных возможностей войск Западного направления» и начавшейся весенней распутицей, Ставка 20 апреля приняла решение о переходе этих фронтов к обороне на занимаемых рубежах. Да и как тут было не ослабеть, если только в апреле армии одного лишь Западного фронта, с упорством, достойным лучшего применения, безуспешно атаковавшие на одних и тех же направления укрепленные позиции противника, потеряли 119 тыс. человек убитыми и ранеными — вдвое больше, чем войска вермахта на всем Восточном фронте.

20 апреля генерал Гальдер записал в дневнике:

«Обстановка: поразительно спокойно...» [123]
* * *

На этом закончилась Ржевско-Вяземская наступательная операция — но не эпопея десантного и кавалерийского корпусов, оставшихся в тылу противника.

«Частям, которые вели бои за линией фронта, — сообщает наша официальная история, — было приказано выходить на соединение с главными силами».

На самом деле 26 апреля генерал Белов был уведомлен о том, что Западный фронт перешел к обороне. Но ему вовсе не было приказано «выходить на соединение» с кем бы то ни было, а напротив — удерживать занимаемый район, «перейти к активной обороне» и одновременно «дать отдых людям и беречь кадровые соединения». Группа Белова ушла в леса, превратившись, по-существу, в партизанское соединение. На контролируемой ею территории находилась огромная масса вооружения и техники, брошенная советскими частями при октябрьском разгроме 1941 года:

«За время пребывания в тылу противника мы потеряли часть тех немногих артиллерийских орудий, которые удалось взять в рейд. Но общее количество пушек не только не уменьшилось, а даже увеличилось (курсив наш.- Авт.). Наши гвардейцы с помощью населения и партизан разыскивали орудия, минометы и боеприпасы, оставшиеся в лесах и болотах после боев, шедших в этих местах осенью 1941 года. Артиллеристам 1-й гвардейской кавалерийской дивизии удалось обнаружить несколько дальнобойных орудий с запасом снарядов. Одно из орудий оказалось исправным. Его установили вблизи села Гришине. Время от времени оно вело огонь по противнику, чаще всего по железнодорожной станции Вязьма, когда там скапливались вражеские эшелоны... Немецкая авиация долго и безрезультатно разыскивала эту пушку. Обстрел Вязьмы прекратился только, когда пушка разорвалась от слишком большого заряда.

Собранное и отремонтированное артиллерийское вооружение использовалось для пополнения материальной части наших подразделений. Кроме того, были заново сформированы минометный дивизион и две тяжелые артиллерийские батареи 152-мм гаубиц... [124]

В тылу врага, на освобожденной территории, мы обнаружили значительное количество советских танков. Некоторые машины можно было отремонтировать и снова ввести в строй... В первых числах мая мы объединили эти две роты в отдельный танковый батальон, который возглавил старший лейтенант Кошелев — более 20 танков (!), среди них два тяжелых КВ и восемь Т-34. В апреле была организована и посадочная площадка для самолетов, вывозились раненые».

В апреле — мае в район Дорогобужа была заброшена 23-я воздушно-десантная бригада 10-го ВДК — 2319 человек под командованием подполковника А.Г Мильского.

Эта идиллия продолжалась целый месяц. Командование группы твердо верило, что оно не напрасно копит силы и удерживает «плацдарм», что в первых числах июня непременно начнется большая наступательная операция Западного фронта. Генерал Белов имел информацию, что немцы готовят операцию по очистке своих тылов, к которой привлекались 7 дивизий 4-го и 43-го армейских корпусов, и считал этот момент исключительно удачным для удара 50-й армии. Однако немцы начали операцию «Ганновер» 24 мая, а наступление Западного фронта на Вяземском направлении так и не состоялось.

Между тем противник, применяя танки и авиацию, медленно и методично расчленял советские войска на отдельные группы. Наконец 5 июня Белов и Казанкин получили разрешение оставить район действий и прорываться к своим. При этом директива штаба фронта запрещала брать с собой партизанские части и рекомендовало два варианта прорыва: на север, для соединения с главными силами Калининского фронта, и на восток, в направлении на Мосалъск, навстречу наступающему противнику. То есть Жуков снова предлагал прорываться по кратчайшему пути. Однако Белова не устраивали самоубийственные варианты: [125]

«При прорыве на север нам пришлось бы форсировать Днепр, не имея переправочных средств. Кроме того, нам нужно было бы пересечь железную дорогу и автостраду Москва-Минск (чего не удалось сделать и при более благоприятных условиях. — Авт.) , где немцы могли свободно маневрировать своими войсками. Прорыв на восток, к 50-й армии, исключался потому, что на этом направлении действовали главные силы противника».

Поэтому Белов предложил идти на юго-запад, прорываясь близ Ельни:

«Противник здесь был сравнительно слабый, а южнее Ельни значительный район контролировался 5-м партизанским полком имени Лазо. Пройдя через этот район, мы могли пересечь Варшавское шоссе, прорвать линию фронта и соединиться с войсками 10-й армии близ Кирова. Такое решение давало возможность избежать боев с крупными силами гитлеровцев, выйти из вражеского тыла с честью и без больших потерь».

В общем — это та идея, которую Жуков позже приписал себе и даже якобы отстаивал ее перед Сталиным.

Прорыв на юг был назначен в ночь на 9 июня в десяти километрах западнее Ельни между деревнями Быки и Титово. В первом эшелоне должны были наступать 4-й ВДК, 1-я и 2-я гвардейские кавдивизии, во втором — 329-я стрелковая дивизия, прикрывающая с тыла обозы с ранеными. Операция прошла удачно. Затем, совершив тяжелый марш через заболоченные леса, основные силы группы 15–16 июня сосредоточились у Варшавского шоссе. В ночь на 16 июня через шоссе прорвалась дивизия Баранова и половина десантного корпуса, а в ночь на 20-е — остальные силы. В ночь на 28 июня около 10 тыс. бойцов и командиров вышли в расположение 10-й советской армии. [126]

* * *

Ни в одном учебнике по военному искусству не сказано прямо, что Ржевско-Вяземская операция провалилась. Нет, она получила ярлычок «незавершенной», но имевшей «важное значение»:

«Советские войска отбросили противника на Западном направлении на 80–250 км, завершили освобождение от оккупантов Московской и Тульской областей, освободили многие районы Калининской и Смоленской областей. Германские войска не получили ожидаемой зимней передышки для подготовки новых операций и понесли значительные потери. В ходе операции советское командование приобрело поучительный опыт (курсив наш.- Авт.. ) ведения крупной наступательной операции с выброской воздушных десантов в тыл противника»

и даже, кто бы мог подумать, — всего два года прошло после войны с Финляндией — «приобрели опыт наступления в условиях суровой зимы и бездорожья» (Советская военная энциклопедия. Т. 7). Более того, в ходе страстной дискуссии о стратегических операциях Великой Отечественной войны, проведя «углубленные исследования», наши историки доказали в 1987 году, что под Ржевом и Вязьмой советские войска нанесли противнику «тяжелое поражение» (!?), а «фланги группы армий «Центр» были глубоко охвачены нашими войсками».

За этим пустословием скрывается простой факт, что ни одна из целей операции достигнута не была, а «поучительный опыт» пришлось оплатить сотнями тысяч (!!) похоронок. Генерал Конев фактически уложил весь Калининский фронт «первого состава»: к началу операции в его соединениях насчитывалось 346100 командиров и красноармейцев, потери же составили 341 227 человек! Остальные — на счету Жукова. Еще 61 тысячу убитыми и ранеными добавили войска Брянского фронта.

Маршал Рокоссовский назвал эту операцию «наступательной затеей», которая «оказалась выгодной только врагу, перешедшему к обороне...»:

«Непрерывные наступательные бои пожирали людей, как пламя сухую траву... Операции остались незавершенными. А раз так, то они не оправдали затраченных на них сил и средств. [127] Выталкивая противника, мы только ослабили себя(курсив наш.- Авт.). К тому же оказались в невыгодном положении: растянули линию фронта, выписав из нее такие невероятные «вензеля», чем предоставили врагу возможность срезать многочисленные выступы (что привело к гибели частей 33-й, 29-й, а впоследствии и 39-й армий. - Авт.) ».

Причиной, помешавшей успешно завершить наступление, наши полководцы называют нехватку сил и средств. А виноваты во всем — Сталин и Генштаб, мол, на слишком многое замахнулись. Это верно лишь отчасти. Но, во-первых, при планировании зимнего наступления никто из генералов против заявленных целей не возражал и вся их критика датируется задним числом; во-вторых, мы уже видели, как безграмотно имевшиеся силы были растрачены.

Упоминавшийся уже доклад полковника Васильченко главную вину за поражение (такое достижение, как глубоко охваченные фланги фон Клюге, для офицера Генштаба не являлись признаком успеха. - Авт.) возложил на генерала армии Жукова, непосредственно руководившего войсками Западного фронта и направления:

«Оперативный замысел операции по внезапному овладению г. Вязьмой, выходом на тылы гжатско-вяземской группировки противника, разъединение вяземской группировки от юхновской и одновременный их разгром по частям не соответствовал наличию сил и средств, выделенных для этой цели Западным фронтом.

Неправильная оценка противника о его боеспособности после нанесенных ему серьезных поражений в предшествующих боях.

Неверный расчет времени и игнорирование условий, в которых действовали наши войска, привели к неправильному принятию решения, вследствие чего задуманная операция не была выполнена. [128]

Если бы Западный фронт сначала всем своим левым крылом (33, 43, 49, 50-я и гр. Белова) обрушился на юхновскую группировку, окружил бы ее и уничтожил, для
чего по условиям обстановки предоставлялась полная возможность, а затем совместно с правым крылом при взаимодействии с Калининским фронтом мог бы ликвидировать сычевско-гжатско-вяземскую группировку противника.

Но вместо этого Западный фронт погнался преждевременно за большими целями, хотел одновременно разгромить гжатско-вяземскую, юхновскую, спас-деменскую, мятлевскую группировки противника, не имея для этого достаточных сил и средств. Действия Западного фронта уподобились действию растопыренными пальцами. Каждая армия имела свою ударную группировку, которая действовала на своем направлении без тесной увязки с соседями. Даже тогда, когда 43-я и 49-я армии были правильно нацелены для разрешения общей задачи по прорыву обороны противника с целью соединения с частями западной группировки 33-й армии, то и в этом случае не было налажено тесного взаимодействия между ними.

Армии, привыкшие действовать самостоятельно, без увязки своих действий с соседями, продолжали оставаться верны своим старым принципам.

Получилось так: когда ударная группировка одной армии наступает, то другой — стояла на месте, потом они менялись ролями. А командование Западным фронтом продолжало наблюдать, как рядом ударные группировки двух армий дерутся, вразнобой, и не вмешивалось в их дела до тех пор, пока окончательно операция на этом направлении не была сорвана (курсив наш.- Авт.).

Западный фронт не создал кулака в виде крупной мощной группировки из всех родов войск на решающем направлении, при помощи которого решал бы задачу крупного оперативного размаха.

Силы и средства были почти равномерно распределены по всему огромному фронту. Громкие приказы, которые отдавал командующий Западным фронтом, были невыполнимы. Ни один приказ за всю операцию вовремя не был выполнен войсками (курсив наш.- Авт.). [129] Они оставались голой бумагой, которая не отражала действительного положения войск и не представляла собой оперативного документа. А та торопливость, которую проявляло командование Западным фронтом, передавалась в войска и приносила большой вред делу.

Операции начинались неподготовленными, без тесного взаимодействия родов войск, части вводились в бой пачками, по частям, срывали всякую внезапность, лишь бы скорее начать операцию, без анализа дальнейшей ее судьбы.

Авиация также была раздроблена по всему фронту на мелкие группы, не было ее сосредоточенных ударов последовательно по определенным направлениям, а при прорыве войсками заранее подготовленной обороны противника, она почти на поле боя не участвовала, что отрицательно сказывалось на моральном состоянии войск.

Танковые и артиллерийские средства также нерационально использовались и сильно распылялись

Управление войсками, действовавшими на этом направлении, со стороны Западного фронта было слабым.

Особенно резко это сказывалось в отсутствии достаточных резервов у командующего Западным фронтом, который не мог без них влиять на ход операций».

С этими оценками согласны и немецкие «коллеги»:

«Упрямое и негибкое преследование поставленных перед собой целей посредством все новых и новых ожесточенных атак в одних и тех же местах во всех отношениях существенно облегчило немецкому командованию задачу сломить натиск противника».
* * *

Общие потери Калининского и Западного фронтов в Ржевско-Вяземской операции с 8 января по 20 апреля 1942 года, по скромным подсчетам, составили 776889 человек, 7296 орудий и минометов, 957 танков и 550 боевых самолетов. [130]

Группа армий «Центр», по советским оценкам, с 1 января по 30 марта потеряла более 330 тыс. человек. Согласно немецким источникам, потери вермахта на всем Восточном фронте с 5 января по 25 апреля достигли 318 тыс. убитыми, ранеными и пропавшими без вести.

Таковы результаты ратного труда самого «выдающегося» советского полководца. Чего же тогда стоили остальные? Впрочем, в Красной Армии имелось немало талантливых командиров. Просто отбор на высшие должности производился по другим критериям. Созданный Сталиным гигантский и громоздский военный механизм, состоявший из взаимозаменяемых «винтиков» и «шестеренок», не имевших права на самостоятельную мысль, грозно выглядел только на парадах и учениях, а в реальной войне мог работать лишь при обильном смазывании кровью. Полководцы жуковского склада оказались лучшими «смазчиками».

К тому же на фоне динозавра К.М. Ворошилова, бездарного Ф.И. Кузнецова или настоящего кретина Е.Е. Соколова — Жуков и Конев действительно выглядели подлинными корифеями военной мысли.

Дальше