Товарищи депутаты!
Представленный вчера вниманию Съезда документ — комиссия уполномочила меня повторить это — результат долгой и кропотливой работы и членов комиссии, и многочисленных экспертов, ученых, организаций и институтов.
По поручению комиссии были изучены относящиеся к началу второй мировой войны материалы в архивах МИД СССР, Министерства обороны СССР, КГБ СССР, Главного архивного управления, Института марксизма-ленинизма, Общего отдела ЦК КПСС. По запросу комиссии архивные материалы передало по поручению своего правительства посольство ФРГ в СССР.
Вчера вечером комиссия снова обсудила итоги своей работы, сделанные ранее выводы, замечания и соображения, высказанные народными депутатами в ходе заседания. Она работала вместе с представителями Министерства иностранных дел СССР.
От имени комиссии хотим просить вас еще раз рассмотреть представленные ею соображения, с отдельными поправками, о которых я доложу ниже.
А теперь о проблеме, которая вызвала наибольшее количество вопросов: о секретных протоколах.
Действительно, оригиналы протоколов не найдены ни в советских, ни в зарубежных архивах. Тем не менее комиссия считает возможным признать, что секретный дополнительный протокол от 23 августа 1939 года существовал. Я извиняюсь, вчера просто не расслышал вопрос товарища Сухова — тут не очень комфортная обстановка для того, чтобы слушать вопросы, — не расслышал и не смог на него вчера, таким образом, ответить. Но отвечу сегодня. Докладываю.
Первое. В Министерстве иностранных дел СССР существует служебная записка, фиксирующая передачу в апреле 1946 года подлинника секретных протоколов одним из помощников Молотова другому: Смирновым — Подцеробу. Таким образом, оригиналы у нас были, а затем они исчезли. Куда они исчезли, ни комиссия, никто об этом не знает. Вот текст этой записки: «Мы, нижеподписавшиеся, заместитель заведующего Секретариатом товарища Молотова Смирнов [493] и старший помощник Министра иностранных дел Подцероб, сего числа первый сдал, второй принял следующие документы особого архива Министерства иностранных дел СССР.
1. Подлинный секретный дополнительный протокол от 23 августа 1939 года на русском и немецком языках, плюс 3 экземпляра копии этого протокола».
Дальше не относящиеся к этому делу, в одном случае 14, в другом — еще несколько документов. Подписи: «Сдал Смирнов; принял Подцероб». Это — первое.
Следующий факт. Найдены заверенные машинописные копии протоколов на русском языке. Как показала экспертиза, эти копии относятся к молотовским временам в работе МИД СССР.
Третье. Криминалисты провели экспертизу подписи Молотова в оригинале договора о ненападении, подлинник которого, как вы сами понимаете, у нас есть, и в фотокопии секретного протокола. Эксперты пришли к выводу об идентичности этих подписей.
Четвертое. Оказалось, что протоколы, с которых сняты западногерманские фотокопии, были напечатаны на той же машинке, что и хранящийся в архивах МИД СССР подлинник договора. Как вы понимаете, таких совпадений не бывает.
И наконец, пятое. Существует разграничительная карта. Она напечатана, завизирована Сталиным. Карта разграничивает территории точно по протоколу. Причем на ней две подписи Сталина. В одном случае — общая вместе с Риббентропом, а во втором случае Сталин красным карандашом делает поправку в нашу пользу и еще раз расписывается на этой поправке.
Таким образом, дорогие товарищи, эти соображения не вызывают малейших сомнений в том, что протокол такой существовал. Это первый вопрос.
Второй. На основании вчерашнего обсуждения и на основании того, что я вам только что сказал, комиссия вчера ночью еще раз обсудила проект и просит Съезд еще раз его рассмотреть со следующими поправками.
В пункте 2, который вызвал критику, после слов «Съезд народных депутатов СССР соглашается с мнением комиссии, что договор с Германией о ненападении заключался в критической международной ситуации» вместо слов «и имел объявленной целью» записать так: «в условиях нарастания опасности агрессии фашизма в Европе и японского милитаризма в Азии и имел одной из целей отвести от СССР угрозу надвигавшейся войны». Записать здесь: «войны», а не «вооруженного конфликта в Европе», как вчера предлагали некоторые [494] депутаты. Дальше, в следующей фразе: «в конечном счете эта цель не была достигнута» вместо «иллюзии, порожденные» записать: «просчеты, связанные с наличием обязательств». И наконец, в конце дополнить этот абзац следующими словами: «в это время страна стояла перед трудным выбором».
Дальше. Последний абзац третьего пункта, где говорится о протоколах, сформулировать следующим образом: «В Подлиннике протокола не обнаружено ни в советских, ни в зарубежных архивах», и добавить: «Однако графологическая, фототехническая и лексическая экспертизы копий, карт и других документов, соответствие последующих событий содержанию протокола подтверждают факт его подписания и существования». Мы избегаем слова «достоверность», поскольку юристы говорят, что для достоверности надо иметь оригинал. Точнее, как считают юристы, записать: «подтверждают факт его подписания и существования».
Наконец, было замечание насчет слов «предвоенным советским руководством». Комиссия считает целесообразным заменить эти слова: «Сталиным и его окружением».
И наконец, снять пункт 8, в котором говорится о демобилизующем влиянии договора на антифашистские силы, поскольку эта тема нашла свое отражение достаточно и в докладе, и в объяснительной записке. Таковы соображения и дополнительные предложения комиссии.
Дорогие товарищи! Комиссия убеждена: вердикт сформулирован верно и в правовом, и в нравственном смысле; и в отношении договора о ненападении, и по секретному протоколу. Вердикт, нужный социализму, перестройке, новому политическому мышлению, нужный каждому из нас.
Какое бы решение ни принял Съезд — поддержать выводы комиссии, отклонить, просто принять к сведению или какое-то иное — оно уже не изменит историю.
Прошлое останется таким, каким оно сложилось в те годы.
Оно, это решение, не изменит юридического статуса рассмотренных комиссией договора и протокола. Как уже отмечалось, с нападением Германии на Советский Союз были перечеркнуты любые существовавшие на тот момент двусторонние соглашения.
А послевоенный мир строился уже на иных основах. Наш мандат ограничен 1939 годом, и делать какие-либо выводы по другим периодам нет оснований.
Но решение Съезда может изменить нашу политическую и нравственную оценку конкретных документов, ничего более, как только этих документов, я это подчеркиваю. Мы [495] проведем — или не проведем — четкую границу между правомерным, обоснованным, каким является договор, и морально негодным, неприемлемым, несовместимым с социализмом, каким является протокол.
Теория относительности, товарищи, великое открытие в постижении Вселенной. Но относительность не может существовать в сфере морали. Мы обязаны вернуться на твердую, здоровую почву незыблемых нравственных критериев. Пора осознать — беззаконие страшно не только своим прямым эффектом, но и тем, что оно калечит сознание, создает ситуации, когда аморальность и оппортунизм начинают считать нормой. Любое наше решение, товарищи депутаты, будет одновременно не только политическим, но и нравственным. Спасибо за внимание.
«Известия», 25 декабря 1989 г. [496]