Глава десятая.

Лицом к лицу

1

Уже не первый раз Реввоенсовет Второй Конной армии просил у штаба фронта хотя бы самый короткий отдых. В этих донесениях выражалась тревога, что состояние войск почти небоеспособное, а сражения идут на местности, лишенной воды. Лошади по суткам не поены, а часто и не кормлены, что они не расседлываются по десяти суток подряд, истощены, а бойцы, хотя и уверены в победе, утомлены, голодны, покрыты ранами.

И все-таки предоставить армии отдых не было никакой возможности. Враг будто чувствовал и знал, что красные бойцы измотаны до предела, и бросал в бой отборные полки, стараясь окружить кавалерию Городовикова. Но она жила, и сражалась, и даже ходила в безумно смелые рейды по тылам.

Наконец выпала короткая передышка. Даже кони почувствовали отдых, лежали на горячей земле, откинув гривастые головы и закрыв глаза от усталости.

Эскадрон Папаши остановился там, где его застал приказ. Это было небольшое село Святодуховка, окруженное близкими и дальними хуторами.

Тут и произошло непредвиденное.

На рассвете сторожевые посты задержали девочку лет девяти. Она пряталась в камышах, и было заметно, что она кого-то искала. Девочку привели в штаб; и когда она убедилась, что перед ней красные, бросилась к Папаше со словами:

— Ой, дядечку, не ездите у Белоцеркивку.

— А что там?

— До нас белогвардейцы пришли.

— Много?

— Ни, не много, и вси охвицеры.

— А солдаты?

— Ни, солдат нема. Тилько охвицеры в золотых погонах с хрестами... Нас из хаты выгнали, а батьку заарестували. Не ездите туда, бо вас убьють... Тетя Параска сказала: «Бежи, доню, а то червонноармейцы не знають, ще здесь белые, скажи, щоб тикали. Вы меня не бойтесь, дядечку. Мой брат Грицко в Петрограде у Червонной Армии служат. А батько были председателем. Охвицер взял его за грудки и каже: «Ты с коммунистами чи с большевиками?» А тато отвечаютъг «Я с селянами». — «А як що ты с селянами, то сидай в тюрьму». И прикладами его били... А тетя Параска кажуть: «Тикай, доню, бо и тебя убьють». А сама плаче, и я плачу, не знаю, куда мени тикать. А подруга сказала, что в Святодуховку червонни пришли, вот я и прибигла до вас...

— Да остановись ты, говорунья... Кавалерия в селе есть?

— Есть. Аж три...

— Чего «три»?

— Кавалерии... И все чай пьють.

Разведчики засмеялись, а девочка не поняла почему и заговорила еще горячее:

— Ей-богу, дядечка, не брешу. Прямо из котелков пьють через край... И сахар у них настоящий, прикладом разбивають и грызуть... А кавалерия привязана до вишни... У нас в огороде большая вишня росла, еще тато посадили, когда не женились...

— Сколько же там кавалерии: трое верховых?

— Ни, еще есть! Тилько они коней чистять. А чубатый и тот, що с пикой, ездють по селу и грабють...

Командир эскадрона разведчиков догадался: в соседнем селе, как видно, разместился штаб белогвардейской части. В руки шла крупная добыча. Ведь если белые избрали местом для штаба Белоцерковку, значит, не предполагают, что красные близко. Было бы ошибкой не воспользоваться случаем и не разгромить штаб врангелевцев. Действовать надо было немедленно. Папаша вскочил на коня и помчался в штаб бригады.

2

Ленька воспрянул духом. Ведь он для того и перешел в разведку, чтобы найти заклятого врага Геньку Шатохина. Сколько времени прошло, а встретить его не удавалось. Ленька присутствовал на допросах пленных, внимательно прислушивался к их показаниям, надеялся, что вдруг отыщется след кадета Геньки, но тот исчез, точно в воду канул.

Был однажды случай, спросил невзначай у пленного казака: не знает ли тот офицера по фамилии Шатохин Геннадий. К удивлению Леньки, казак охотно заговорил:

— Как же-с, как же-с. Я их благородие очень даже хорошо знаю. Они теперича в Севастополе, в штабе главнокомандующего господина Петра Николаевича Врангеля служат. — Да ты, наверно, придумал все это? — с досадой сказал Ленька.

— Боже упаси. Зачем врать? Вот вам крест истинный, — и казак стащил с лысой головы папаху, перекрестился.

Если даже поверить казаку, что все это правда, как доберешься до Севастополя, как проникнешь в штаб самого Врангеля? Погоревал Ленька и совсем уже позабыл про этот разговор, как произошла встреча с девочкой Оксаной. У Леньки снова мелькнула надежда, когда комиссар эскадрона Павло Байда приказал ему собираться в разведку.

Когда Папаша уехал в штаб бригады, Оксана осталась на попечении разведчиков. Девочка быстро освоилась среди бойцов. И почему-то ей особенно понравился Ленька. Сначала разглядывала его издали, а потом подошла и притронулась пальцем к маузеру. И тут она заговорила, и не было никакой возможности остановить ее.

— Тебя Леней зовут, да? Сними сорочку, я постираю.

— Она чистая, — отозвался Ленька, косясь на товарищей.

— А рушник у тебя е?

— Нема.

— Чем же ты утираешься?

— Рукавом, — пошутил Ленька.

— Возьми мою хусточку, — сказала Оксана и сняла с головы ситцевый платок.

— Да отстань ты от меня.

Ленька подумал мрачно: попадется же такая жена, и беды с ней не соберешься — заговорит до смерти. И все-таки ему было жалко Оксану: чем-то она напоминала Тоньку — может быть, деловитостью или смелыми черными глазами.

Папаша вернулся быстро, и была объявлена тревога. Оксана не отставала от Леньки.

— Ты в «гуску» умеешь играть?

— В какую еще «гуску»? — сердился Ленька.

— Я буду тикать, а ты меня лови. Ты будешь волком, а я гуской.

Ленька опасался: не слыхал ли эту чепуху кто-нибудь из друзей. А девчонка не отставала:

— Давай играть.

— Отвяжись!.. Не видишь, хлопцы в бой собираются?

Словой «бой» испугало Оксану. Она с жалостью глядела на Леньку, точно не верила, что мальчишка тоже пойдет в бои.

Кони, насторожив уши, ждали седоков.

3

В последних августовских боях все перепуталось, и часто трудно было определить, где белые и где красные.

В рассказе Оксаны было много правды. В селе Белоцерковке в самом деле находились белые, там расположился штаб Астраханского полка под командованием князя Шахназарова. Сам князь был на пути к Белоцерковке. Село заняла только часть его штаба с полусотней охраны. Врангелевцы думали, что окрестные села заняты своими частями, по крайней мере, так донесла разведка. Поэтому в штабе полка шла обычная жизнь, и никаких показаний на тревогу не было. Дежурный офицер штабс-капитан Каретников раскладывал бумаги, связисты проводили телефон. Второй офицер лежал на диване, задрав ноги на валик, и забавлялся со своим рыжим бульдогом, дразня его плеткой. Пес лежал возле дивана и лениво покусывал ремешок плетки.

Офицеры вели между собой негромкий разговор. Было жарко. Тот, кто лежал на диване, доводился родным братом самому Туркулу — командиру дроздовцев. Младший Туркул был капитаном контрразведки и отличался жестокостью. Пользуясь славой брата, он свысока смотрел на сослуживцев.

— Не обольщайтесь, Олег Иванович, — говорил Туркул, дразня собаку. — Кто попробовал, как сладка даровая собственность, тот не откажется увеличить свой кошелек за счет ближнего. И заметьте: чем богаче этот ближний, тем сильнее страсть пограбить его.

— Не знаю, как насчет ближнего, — отвечал Каретников, молодой, но уже лысеющий офицер. — Но я уверен, что частную собственность надо защищать всеми средствами, иначе воцарится хаос. И тогда каждый, именно каждый, захочет грабить, и остановить его будет некому. Собственность, как молитва, утешающая и радующая душу.

— Забыли сказать «и очищающая»... — с иронией заметил Туркул.

— Вот именно, — серьезно заключил Каретников.

Штабс-капитан был человеком «либеральных» взглядов, но в вопросах собственности для него не существовало двух мнений. Именно соображения защиты собственности (у отца в годы революции отобрали два дома, лесной склад и магазин) заставили его в свое время пойти добровольцем сначала в деникинскую армию, а затем перебраться к Врангелю. Олег Каретников, окончивший калужскую Шахмагоновскую гимназию, хорошо помнил, как зимой 1918 года на лестнице гимназии выстроилась длинная очередь желающих «спасать Россию от большевиков», сражаться за «единую и неделимую». Разумеется, эти высокие слова были приманкой, а на деле все сводилось к защите частной собственности, к сохранению буржуазной власти. Потому и записался тогда в Добрармию Олег Каретников и уехал на Дон...

Три окна в доме выходили в поповский сад. Они были открыты настежь, и оттуда доносилась негромкая казачья песня:

...А как мне не плакать.

За оградой слышался чей-то смех и стук топора: там, видно, рубили дерево.

Неожиданно распахнулась дверь и вошел молоденький поручик в белом кителе, на погонах которого были нарисованы чернилами звездочки — особый шик молодых офицеров, только что получивших повышение. Это был приятель Олега Каретникова — Геннадий Шатохин.

— Господа, поручик Михайлов привез из Аскании-Новы зебру.

— Что же, отличная закуска, — отозвался Туркул.

— По-моему, даже пикантно: шашлык из зебры.

— Представляю, что за гадость, — брезгливо проговорил Каретников.

— Почему? — с удивлением спросил Шатохин.

— Полосатая: будешь жевать точно пижаму.

— Предрассудки, — сказал Туркул.

— Между прочим, — продолжал Шатохин, — в этом поместье немца Фальцфейна есть даже страусы. Одному из них офицеры привязали под хвост клочок бумаги и подожгли. Страус бежал так, что со смеху можно было околеть.

— Как Пилсудский от Буденного? — ядовито заметил Олег Каретников.

Туркул яростно хлестнул себя плетью по голенищу.

— Черта с два! Вот увидите, большевики получат под Варшавой в морду и сами побегут.

— Я слышал, господа, что Пилсудский склонен заключить мир с красными? Это же предательство! — возмутился Шатохин.

— А вы чего ждали от этого союзничка? — спросил Каретников.

— Пусть мирятся.. Без них справимся... — самоуверенно произнес Туркул.

Шатохин взял у Каретникова папиросу, закурил и сел на диван, картинно заложив ногу за ногу и пуская колечки дыма к потолку.

— А вы слыхали, господа, красные переправились через Днепр у Каховки и заняли на нашем берегу tot de pon{3}?

— Ничего страшного, — сказал Туркул. — На помощь генералу Слащеву идет конный корпус генерала Барбовича, а это пять тысяч сабель. Полагаю, что от красного десанта останутся одни клочья.

Штабс-капитан Каретников прибил на стену карту военных действий и сказал с недовольным видом:

— А в общем, противно иметь у себя в тылу неприятеля. Это похоже на кинжал, приставленный к боку.

— Не волнуйтесь, — сказал Туркул. — Генерал Слащев пустит конницу, и этот плацдарм действительно станет красным, только от ихней крови...

Каретников взял со стола портсигар, который оказался пустым, бросил его и позвал вестового. Тот вошел и вытянулся перед дежурным офицером штаба.

— Пошли кого-нибудь в Святодуховку, — приказал Каретников вестовому. — Пусть явится к поручику Язвицкому и попросит для меня папирос.

— Слушаюсь, ваше благородие.

— Господа, скоро командир полка князь Шахназаров прибудет, — предупредил Каретников офицеров. — Надо выставить караулы.

— Ваша очередь, поручик, — сказал Туркул Шатохину, а сам снова принялся играть с собакой, заставляя бульдога прыгать через плетку.

4

По степи, отчаянно пыля, катил длинный «паккард» на высоких желтых колесах с откидным кожаным верхом. Автомобиль был старый и на неровностях дороги тяжело переваливался с боку на бок. Из радиатора валил густой пар.

Машину сопровождал небольшой конный отряд. На папахах — трехцветные кокарды. Лошади казачьи, с длинными хвостами. Винтовки тоже надеты на казачий манер — справа налево.

В автомобиле ехали офицеры, и среди них полковник с большой окладистой бородой и двумя георгиевскими крестами на кителе. С ним рядом сидел молоденький подпоручик, — как видно, адъютант. На нем были шевровые сапожки, золотые аксельбанты и новенькая фуражка, кокетливо сдвинутая набекрень.

На заднем сиденье, на прочном помосте из досок, была установлена небольшая горная пушка. Она глядела в небо куцым стволом и придавала автомобилю устрашающий вид.

Только опытный глаз мог заметить, что одно колесо не имело камеры и было набито тряпками, отчего покрышка шуршала и прихрамывала, тащилась, как нога инвалида, зато остальные три колеса бежали резво, хотя тоже были залатаны. Словом, внимательный взгляд сразу определил бы, что «паккард» собран из старых частей и не соответствовал высокому рангу офицерских чинов, сидевших в автомобиле.

Поблизости от села Белоцерковки встретили верхового. Отряд конников, сопровождавший автомобиль, окружил казака.

— Далеко едешь, молодец? — спросил полковник.

— В село Святодуховку, ваше благородие, — бойко отозвался казак. — Дежурный по штабу послал за папиросами.

— Какая часть стоит в Белоцерковке?

— Штаб Астраханского полка.

— Полковника Шахназарова? — спросил бородатый полковник.

— Так точно, — весело ответил казак.

— Конница в селе есть?

— Полусотня, ваше благородие.

— Почему так слабо охраняете штаб?

— Не могу знать, ваш бродь...

— Тачанки есть?

Вестовой внимательно посмотрел на полковника, точно почуял неладное. Последний вопрос насторожил, и казак ответил растеряннно:

— Четыре «максима».

— Пароль тебе, надеюсь, известен?

Глаза вестового испуганно забегали.

— Ты напрасно волнуешься, голубчик. Я полковник артиллерии Свиридов, инспектирую надежность мостов для прохода пушек. Нам нужен пароль, чтобы не было недоразумений.

Объяснение полковника еще больше насторожило казака. Почему же инспектор не знает пароля? Казак волновался. Назвать пароль — воинское преступление. Но его окружили вооруженные всадники и в конце концов заставят назвать пароль. Казак жалобно улыбнулся и попросил:

— Отпустите меня, господин полковник, а то мне достанется на орехи...

— Я спрашиваю пароль, — повысил голос полковник, — А тебя мы оставим в залог. Если обманешь — голова с плеч.

— Пароль — «штык», — осипшим от страха голосом сказал казак.

— Поехали, — сказал полковник шоферу, и «паккард» тронулся дальше. Один из всадников остался с казаком, остальные ускакали за автомобилем.

Папаша повеселел. Неожиданная встреча с вестовым облегчала задачу по захвату белогвардейского штаба. Теперь сторожевые заставы пропустят автомобиль.

Правда, встреча с казачьим вестовым не меняла первоначального плана. А он состоял в том, что группа захвата под видом белогвардейцев должна была проникнуть в село и оттуда подать сигнал основной кавалерийской группе под командой Байды. Эта группа скрыто, по балкам, следовала за автомобилем. Задача ее состояла в окончательном разгроме белогвардейского гарнизона, а если так случится, что в село прибудут дополнительные силы белых, прикрывать отход разведчиков.

Все же автомобиль двигался навстречу неизвестности: никто не мог поручиться, что казак назвал правильный пароль.

За бугром дорога пошла вниз, вдали заблестела речка, заросшая камышом. Через нее был переброшен деревянный мост. Вблизи виднелось охранение: двое офицеров и несколько солдат с винтовками. В траве был замаскирован пулемет. Солдаты стирали в речке белье, офицеры покуривали, стоя в стороне.

Не ожидая приказа, автомобиль затормозил. Офицеры с белыми повязками на рукавах пошли навстречу. Солдаты оставили стирку и взяли винтовки наизготовку: их озадачил невиданный желтый автомобиль с пушкой на заднем сиденье.

— Пропуск? — холодно проговорил офицер в чине поручика и загородил собой дорогу.

Папаша поднялся с сиденья и с важным видом произнес:

— Господа, мы свои! Полковник артиллерии Свиридов. А вы какой части, молодцы?

— Просим прощения, господин полковник, но мы не можем вести никаких переговоров. Назовите пароль.

— Штык, — негромко произнес Папаша, и офицеры тотчас успокоились.

Солдаты опустили винтовки.

— В селе штаб Астраханского полка, — холодно ответил поручик.

— Знаю, знаю, — весело проговорил Папаша, — это полк князя Шахназарова.

— Так точно! — подтвердил второй офицер в белом кителе с чернильными звездочками на погонах, который поначалу недоверчиво встретил гостей. Теперь он пытался загладить подозрительность любезностью.

Поручик выглядел подростком: тонкие усики-стрелки едва пробивались, но были ухожены и делали офицерика старше. Он важничал и рисовался перед полковником, умышленно не замечая «адъютанта», который, судя по возрасту, приходился ему сверстником.

Вот и хорошо, что не замечал, потому что Ленька, узнав Шатохина, изменился в лице. Его бросало то в жар, то в холод. Он отворачивался, отводил глаза. И нужно же было судьбе сыграть с ним такую шутку! Пусть бы встретились в бою, а то вот так вдруг, лицом к лицу, и хоть провались сквозь землю! Кажется, в пору было сказать врагу: «Попался, голубчик!» Но сейчас трудно было понять, кто кому попался. Если Генька опознает его, может сорваться вся операция. Вот и не знал Ленька, что делать. В самом деле: стрелять нельзя, хватать врага тоже. И упустить невозможно: такой встречи может больше не представиться.

Между тем разговор Папаши с офицерами продолжался.

— Далеко ли красные? — спросил он у Шатохина.

Ответил первый офицер:

— По вчерашним данным, в тридцати верстах.

— Полковник Шахназаров у себя?

— Никак нет, — ответил Шатохин. — На месте дежурный офицер.

— Кто из вас командир охранения, господа? Впрочем, вот вы, — Папаша указал на Геньку, — садитесь к нам в автомобиль и проводите к штабу.

Натянув белую перчатку, Шатохин встал на подножку автомобиля, держась рукой за низкую, до пояса, дверцу.

Сердце у Леньки колотилось: даже во сне такое не приснится, как невероятно близко был от него враг, которого искал. Но надо было сдерживать себя и сидеть с независимым видом, подавлять в себе бурю чувств.

Шофер гнал машину в направлении церкви: обычно там находятся лучшие сельские дома и в них останавливаются штабы.

— Ваше благородие, осторожнее, — говорил Геннадий полковнику. — Здесь ямы, дороги варварские. Сами знаете: Россия-матушка...

— Где штаб?

— Вон в том каменном доме. Нас приютил местный священник. Богато живет, каналья...

На сельской улице не было ни души. По знаку Папаши шафер притормозил машину. Гигант Прошка, сидевший рядом с шофером, обнял офицерика за шею и, не дав пикнуть, пригнул его голову к своим коленям, а потом и вовсе втащил в автомобиль и подмял под себя. Для надежности затолкал ему в рот кисет с табаком, хотя тот уже не подавал признаков жизни: должно быть, впал в обморок.

Машина остановилась у входа в штаб, и разведчики направились за «полковником» к высокому крыльцу, где стоял часовой.

Шофер и Ленька остались возле машины, охраняя ее и втиснутого под сиденье поручика. Ленька держал наготове маузер, зорко глядя по сторонам.

Всадники из охраны направились к пулеметным тачанкам. Казаки мирно покуривали. Красные конники имели задачу захватить пулеметы, чтобы не дать белогвардейцам использовать их.

— Здравствуйте, станишники, — сказал подъехавший Хватаймуха.

— Доброго здоровья, — отозвался один из казаков.

Остальные насторожились — показалось подозрительным, почему гости не слезают с коней и окружают их со всех сторон.

— Оружие вам сейчас без надобности, — все тем же спокойным голосом проговорил Петро Хватаймуха. — Сложите без шума вот сюда в кучу.

— Это зачем же? — сердито спросил казак, евший вишни.

— Трофим, это красные, — подхватился другой.

— Не шуми, казачок. Снимай саблю...

Тачанки были захвачены.

В штабе события разворачивались своим порядком. Часовой хотел было загородить вход незнакомому полковнику, но в последний момент растерялся и пропустил.

Сразу же за входной дверью шла длинная застекленная веранда. Папаша рывком открыл дверь. Разведчики шагнули через порог.

— Руки вверх!

Туркул успел выхватить револьвер, но Папаша выстрелил первым. Офицер упал. Рыжий бульдог бросился на Прошку, норовя вцепиться ему зубами в горло, но разведчик ухватил собаку за ошейник и вышвырнул в окно.

Штабс-капитан дал себя обезоружить и покорно выполнял все приказания. Лицо у него побледнело, но он казался спокойным.

В штабе разведчики забрали документы, обрезали провода и, усадив в автомобиль двоих пленных офицеров, из которых первый так и не приходил в чувство, покинули село.

Едва успели отъехать на две версты, как в Белоцерковку вступили основные силы врангелевцев с броневиками.

Белые поняли, что произошло в селе, и полковник Шахназаров приказал поднять в воздух аэроплан, который стоял в поле за околицей и не был замечен красными. Железная птица взревела мотором и понеслась в степь догонять красных разведчиков. Врангелевская конница, наскоро напоив лошадей, тоже пустилась в погоню.

Вскоре над красными разведчиками появился аэроплан. Стрекоча пропеллером, он промчался над головами бойцов, распугав коней. Даже в ушах зазвенело от его оглушающего рева. Сразу же упало несколько коней, аэроплан расстрелял колонну из пулемета. Двух коней пристрелили, чтобы не. мучились. Третья лошадь прихрамывала и уже не годилась под седло. Ее привязали к тачанке, а хозяин сел на казачью лошадь — их много было взято в Белоцерковке.

Между тем аэроплан снова стал разворачиваться, готовясь к новой атаке. Кое-кто из разведчиков, забыв об опасности, с удивлением и любопытством смотрел на аэроплан. Многие первый раз видели в глаза этакое чудо — летит в небе какая-то чертовщина, связанная тросами, и ничем ее не достанешь. Летчик в кожаном шлеме с огромными глазищами был виден почти по пояс.

— Ну что рты разинули? — послышался голос командира. — Открыть огонь!

Разведчики сняли карабины и, сидя на танцующих конях, стали палить по аэроплану. А он коршуном кинулся на колонну и осыпал конников ливнем пуль. Разорвалась бомба.

Лошади отпрянули, и всадники не могли их сдержать. У Шайтана лопнула подпруга, седло съехало набок вместе о всадником. Махметка еле выдернул ногу из-под упавшего коня. Сердитый от боли, он вгорячах подхватил камень и запустил им вслед аэроплану. Петро Хватаймуха засмеялся:

— Жалко, не попал, а то бы добру шишку на лбу у летчика набил.

Аэроплан заходил для атаки третий раз. Папаша велел остановить автомобиль.

— А ну, хлопцы, дайте-ка мне пару кавунов, тех самых, что под сиденьем спрятаны. Зараз мы этому «французу» покажем.

Он навел пушку в небо, выстрелил, но не попал.

Аэроплан обдал всех ветром, ранил еще одного коня. И как ни в чем не бывало, разворачиваясь, накренился на левое крыло. И тогда Папаша угодил в него вторым «снарядом». В первую минуту он сам не поверил, что попал в цель, и с удивлением смотрел, как полетел к земле носом врангелевский летун. Мотор с кабиной летчика, кувыркаясь, падал отдельно и шлепнулся на землю, объятый пламенем.

Далеко на горизонте заклубилась пыль. Это мчались в погоню враги. Но до своих было уже близко, и красные конники пришпорили лошадей.

5

Допрашивали пленных офицеров в штабе полка. Первым привели Каретникова. Военком армии Макошин сидел поодаль и не вмешивался в допрос.

Офицер вел себя покорно, сидел на табуретке, вежливо сложив руки на коленях, на вопросы отвечал охотно. Макошин, наблюдая за пленным, не мог разгадать: искренне отвечает он или хитрит, чтобы усыпить бдительность.

— По документам, которые нашли у вас при обыске, вы штабс-капитан Каретников, — начал допрос Байда.

— Так точно.

— Кадровый офицер?

— Никак нет.

— А отвечаете, как опытный военный, — заметил Байда и мельком взглянул на Макошина.

— Люблю дисциплину, — слегка нахмурившись, ответил офицер, и было неясно, досадовал он на свою оплошность или хотел изобразить обиду: почему, мол, не доверяют ему.

— К какой партии принадлежите? — продолжал допрос Байда.

— К партии «ии»...

— Что это означает?

— Испуганный интеллигент... — усмехнулся Каретников.

— Кто же испугал вас?

— Я могу быть откровенным?

— Хотите сказать: не повредит ли вам признание?

— Вот именно.

— Вам ничто не повредит больше, чем служба у Врангеля.

— Я русский и ненавижу ту Россию, которой правили цари. Они стыдились народа. Какой-нибудь плюгавый купчишка, обогатившись, покупал себе французский фрак, немецкие часы и начинал презирать собственный народ. Впрочем, вас, вероятно, не интересуют мои взгляды...

— Почему вы сражаетесь против рабоче-крестьянской власти? — спросил комиссар.

— До войны я жил в собственном доме в Калуге... — Офицер тоскливо глядел в окно. — Я вообще не одобряю войны. Дико и глупо брату идти против брата.

В комнату вошла сотрудница штаба с бумагами. Каретников встал, подчеркивая уважение к женщине.

— Сидите, — с некоторым раздражением сказал Байда.

Однако офицер продолжал стоять, пока женщина не вышла.

— Значит, вы не кадровый военный и были мобилизованы?

— Так точно.

— Почему так быстро получили высокий чин?

Каретников с усмешкой пожал плечами:

— У нас это делается просто: сегодня фельдфебель — завтра генерал. Нас еще называют «химическими офицерами».

— Почему?

— Быстро производят: не успеваем приобретать новые погоны — рисуем их чернилами.

— Кто же вас мобилизовал, если в Калуге белых никогда не было? — спросил Макошин.

Вопрос застал офицера врасплох. Все же он справился с собой:

— Я тогда был в Ростове у родных...

— Чем вы занимались до революции? — спросил Байда.

— Учился в гимназии, пробовал работать в театре...

— Значит, ты считаешь рабочих и крестьян братьями? — не выдержал Папаша, которого раздражал ложный аристократизм пленного.

Макошина тоже преследовала мысль, что офицер играет в благородство.

— Да, конечно, — ответил Каретников.

— Почему же воюешь против братьев?

— Принуждают.

— А если бы заставили убить мать, убил бы?

— Нет.

— А братьев можно?

Штабс-капитана коробила грубоватая прямота «бородача», в котором он без труда узнал «полковника», что так легко одурачил их всех. Но нужно было выдержать до конца тон раскаяния, и он продолжал несчастным голосом:

— Я понимаю, что мое положение безвыходное. Но если бы меня отпустили, я бы дал честное слово больше не воевать.

— И что бы стали делать? — спросил Байда.

— Поступил бы на сцену и служил искусству. Я в прошлом артист.

— Это заметно, — сказал Папаша.

Байда рисовал на бумаге кружочки, думая о чем-то своем.

— Уверяю вас: я безвреден на будущее, — говорил Каретников. — Мне трудно убедить вас, но скажу: если отпустите, не пожалеете. Брошу армию и порву с позорным прошлым. — Каретников помолчал и, хмурясь, добавил: — Что касается военных сведений, мог бы сообщить интересные факты, касающиеся тактики и стратегии главкома.

— Врангеля? — настороженно спросил Макошин.

— Так точно.

— Вы с ним знакомы?

— Одно время был близок к главковерху, как штабист, разумеется...

— Хорошо. У вас будет возможность рассказать об этом в штабе фронта.

Допрос Каретникова на этом закончился. Байда приказал часовому ввести второго.

Шатохин шагнул через порог с гордо поднятой головой. Кривая усмешка застыла на его тонких губах.

Присутствующие не обратили внимания на его вызывающий вид. Папаша прочищал трубку, Макошин вовсе ушел. Один Байда в упор смотрел на юнца.

— Кто вы?

— Поглядите и увидите, — с насмешливым превосходством сказал Шатохин.

— Прошу отвечать на вопросы, — одернул комиссар офицерика.

Вид у него был ощипанный: одна шпора позвякивала, другой вовсе не было. Китель с нарисованными на погонах звездочками был порван.

— Я офицер русской освободительной армии.

— Чернильный... — заметил Папаша.

— Кого вы освобождаете? — спросил Байда.

Шатохин ответил с апломбом:

— Россию.

— От чего?

— Не от «чего», а от «кого», — поправил Шатохин. — Если вы знакомы с грамматикой, то должны знать, что по отношению к предмету одушевленному, каковыми являются люди, ставится вопрос «кто» и «кого».

— А я думаю о другом, — мрачно сказал Байда. — Почему на вас военная форма, если вам еще нужно бегать в школу.

Любые муки готов был вывести Шатохин за то, чтобы к нему относились, как к офицеру. Сейчас он готов был лопнуть от обиды и ненависти.

— Вы хорошо знаете, почему я стал офицером... Из-за любви к вам.

— А мы не нуждаемся в вашей любви, молодой человек.

— Я не «молодой человек»! — закричал Шатохин. — И вообще прошу не затягивать допрос: отвечать больше не буду.

Всем надоела перепалка с мальчишкой. Папаша поднялся и подошел к нему.

— Сопляк ты, и больше никто! Ломаешься, как пряник копеечный. Снять бы с тебя штаны да выпороть...

Папаша вернулся к столу и сказал комиссару:

— Надо его отдать Леньке. Слыхал я, что у них давние счеты. Нехай выяснят...

6

Папаша как в воду смотрел. Ленька ходил под окнами во дворе и ждал, когда кадет «освободится», чтобы поговорить с ним по душам.

— Устинов, зайди в штаб! — позвал вестовой.

— Знаешь этого хлыща? — спросил Папаша и кивнул на Шатохина.

— Знаю, товарищ командир. Это сын помещика из-под Юзовки. Фамилия — Шатохин.

Пленный метнул на Леньку взгляд, полный удивления. Потом вспомнил, что, кажется, этот юнец сидел в автомобиле рядом с бородатым «полковником».

— Узнаешь земляка? — спросил Папаша у Шатохина.

— Не имею чести знать... Первый раз вижу.

— И в последний, — добавил Ленька угрожающе.

Комиссар Байда что-то сказал Папаше и ушел. А командир обратился к Леньке:

— Вот что, забирай-ка этого стрючка, чтобы не болтался у нас под ногами. Делай с ним, что хочешь! Можешь посадить его на забор, и нехай кукарекает до утра. Или отправь его в Могилевскую губернию...

— Аминь, — добавил кто-то из разведчиков, и все поднялись.

Ленька вынул маузер.

— Пошли, господинчик...

На ступеньках встретилась Оксана. Со страхом она поглядела на пленного и шепотом спросила:

— Куда ты его ведешь, Леня?

— Иду с ним в «гуску» играть... А ну шагай веселей! — ткнул пленному в спину дулом маузера.

Шатохин заложил руки в карманы и пошел.

— Иди, иди... Ишь притворился: «Не имею чести знать». А помнишь, как расстреливал меня на Маныче?

Кадет замедлил шаг, хотел что-то сказать, но промолчал, зашагал быстрее. А Ленька говорил ему в спину:

— Зато я хорошо помню... И твои подлые бумажки помню, которые нам, как мишени, прикалывали на грудь твои бандиты. Я до сих пор ношу на плече метку от твоей пули...

— Врешь, скотина, — сказал Шатохин, не оборачиваясь. — Во всяком случае, если бы знал, то делился бы вернее.

— Не беспокойся, я сегодня тоже не промахнусь... — отпарировал Ленька. — Кадет — на палку надет...

Хотелось высказать врагу все, что накопилось в душе. Не имеет права жить на земле такой паразит. Правильно говорил Сиротка, что всякий буржуй за свое благополучие мать родную погубит. Буржуй никогда не насытится своим богатством: всех бы он раздел, обманул, ограбил, лишь бы увеличить доход. Истреблять надо таких! Стирать с лица земли!

— «Не помню». «Не имею чести»! — Ленька передразнивал пленного. — Забыл, как в Шатохинском твои бандиты убили шахтера Барабанова?

Шатохин замедлил шаг, обернулся и сказал глухим голосом:

— Мели, Емеля, твоя неделя...

— Я тебе покажу Емелю!.. Отца родного вспомнишь, святых помянешь...

— Знать тебя не знаю, — огрызался кадет.

— Знаешь... И Ваську знаешь, который тебя за ногу с лошади сдернул на речке Кальмиус.

Дорога спускалась в балку с обрывистыми каменистыми стенами. Ленька приказал пленному идти к скале, где из трещин росли выгоревшие на солнце кустики травы.

— Стой! — скомандовал Ленька, поднимая маузер. — Повернись лицом!

Шатохин не шевелился, уперся лбом в скалу и молчал, потом резко обернулся, и Ленька не узнал его: белые губы были сжаты, лицо перекосилось.

— Стреляй, подлец!

— Не спеши... Помолись своему буржуйскому богу...

— Стреляй, мерзавец!.. Ты потому храбришься, что в руках у тебя оружие, а у меня ничего нет. А если бы ты встретился мне в бою, тогда бы драпал от меня пуще зайца.

— Что ты сказал?

— То, что слышал. Ты кухаркин отпрыск, хамло неумытое. Не строй из себя героя. Твой отец был мужланом, и в тебе самом течет рабская кровь. Это даже по харе твоей видно. Ты, поди, и стрелять не умеешь...

Ленька растерялся. Ни от кого не слышал он таких обидных слов. Так ему стало больно, что рука с маузером сама собой опустилась. Всплыла в памяти детская битва на речке Кальмиус. Тогда Васька не стал казнить пленного кадета, а поднял его на смех. «Иди, — сказал он, — и знай, как с пролетариатом воевать». Васька поразил ребят благородством, зато кадет ушел освистанный. Вот Это была победа!..

— Значит, в бою я бы от тебя бежал? — спросил Ленька, еле сдерживая себя от обиды.

— Еще как!.. Только пятки сверкали бы. Ведь ты от природы трус.

Зеленые круги поплыли перед глазами Леньки — так зашлось сердце от обиды.

— Ну вот что, гад ползучий... Я тебя отпускаю. Слышишь? Тикай! Найду я тебя в открытом бою, и тогда посмотрим, кто храбрый, а кто трус. Чего стоишь, буржуй вонючий? Тикай, пока сердце мое не остыло, иначе я из тебя решето сделаю!

Геннадий Шатохин сделал неуверенный шаг в сторону, потом другой, поминутно оглядываясь, пошел — и вдруг стал карабкаться вверх, цепляясь руками за кусты. В один миг добрался он до вершины балки, еще раз оглянулся; и только тогда Ленька понял, какую оплошность допустил. Он будто окаменел от мысли, что совершил непоправимое, кинулся вдогонку, крича: «Стой, стой, гад!» Выстрелил два раза вслед и стал взбираться на гору. Уцепился за камень и сорвался. Пока поднимался снова, кадет исчез. Он еще пробежал несколько шагов, бросился в одну сторону, в другую. Кадета нигде не было. Лишь каркала ворона, точно дразнила его, разиню.

Чуть не плача от досады, Ленька пошел к штабу.

7

— Ну как, выяснил свои отношения с «земляком»? — спросил Папаша, когда Ленька пришел в штаб.

— Такой не промахнется, — весело добавил Байда.

Ленька молча отстегнул ремень, снял через голову маузер, шашку, все это положил на стол и, отступив на шаг, замер — руки по швам.

— В чем дело? — спросил Папаша.

— Арестуйте меня, товарищ командир, — проговорил Ленька серьезно.

— За что?

— Я отпустил беляка.

Все, кто был в комнате, с удивлением подняли головы.

— Как отпустил? Зачем?

Ленька виновато молчал.

— Отвечай, почему отпустил пленного?

— Стыдно признаться...

— Знаешь что: ты не в церкви перед попом, а в штабе. И не загадывай нам загадок.

— Пацаном я себя повел, товарищ командир, как дите малое поступил. Совестно сказать, но там не сдержался.

— Может быть, расскажешь толком?

— Обидел меня кадет: обозвал трусом. Если бы, говорит, мы в бою встретились, то я бы тикал от него как заяц... Только не в моем характере бегать от врага.

Командиры зашумели: одни осуждали Ленькин поступок, другие одобряли его.

— Воин Красной Армии должен быть гордым, — сказал Папаша. — С этой стороны ты прав. Но толковать по-своему воинский устав тебе никто не разрешит. Дежурный, вызовите конвой!

8

Запертый в какую-то кладовку, где пахло мышами, Ленька долго не мог прийти в себя. Думы, как тучи, наваливались на него. Вот какую промашку дал! Сердце мягкое подвело. Долго думал Ленька над своей судьбой и, устав от переживаний, задремал, сидя на жесткой лавке.

Ночью за дверью послышались шаги и звон шпор. В каморку вошел Ока Иванович. Он принял от часового керосиновую лампу, поставил ее на пол, а сам сел рядом с Ленькой.

— Так, так... Здорово ты окарапузился. И что мне делать с такими партизанами? Прошлый раз чуть в плен не угодил, теперь врага отпустил на волю.

Захотелось Леньке ткнуться головой в грудь Оке Ивановичу, как родному отцу, и заплакать. Но он держался изо всех сил, только хмурил брови и молчал.

— Знаешь ли ты, что делает сейчас тот офицер, которого ты отпустил? Он саблю точит — на тебя и на меня. Хорошо, если ты сам поплатишься за свою ошибку. А если товарищей подведешь и люди из-за тебя пострадают?

Ленька не отвечал.

— Запомни: бдительность — наше первое оружие. Если враг не сразит тебя пулей, не зарубит шашкой, то постарается обмануть, усыпить твою бдительность. А когда ты разинешь рот, нанесет смертельный удар. Знай, враг не прощает... Ладно, ложись спать, партизан. Завтра отправляемся в новый рейд. Надо выспаться, запастись силами. Вот тебе моя папаха: подложи под голову и спи. Утро вечера мудренее.

Закрылась дверь, и Ленька долго слушал, как удалялись шаги командарма.