Федя Стародубцев
1
Валетка мчался, выбиваясь из сил. Конь тяжела дышал и весь был в мыле. Ленька знал: будет погоня, ему не уйти. Когда дорога нырнула в балку, он повернул коня в сторону и поскакал туда, где виднелись поля подсолнухов: в них можно укрыться.
С ходу Валетка влетел в заросли, тяжелые шапки подсолпухов били его по груди, хлестали по морде, но конь остановился лишь тогда, когда услышал команду: «Стой!» Ленька спрыгнул на землю, снял раненого, а Валетка, повинуясь приказу, опустился на передние колени и лег. Все затихло вокруг, и было слышно, как поют жаворонки в небе. Потом вдали простучал и затих топот лошадей: наверно, промчалась погоня.
Надо было ослабить на Валетке подпругу. Ленька так и» сделал, но седла не снял. Тут он заметил, что конь был в крови. Неужели ранен? Нет. Вгорячах Ленька не понял, что его самого догнала вражеская пуля и ужалила в ногу. Боли он не ощущал, достал красный платок и перетянул им ногу поверх галифе. Валетка внимательно следил глазами за хозяином, будто все понимал. Надо было уложить Стародубцева на мягкую подстилку. Ленька сорвал несколько шапок подсолнухов, наломал шершавых листьев и подсунул раненому под голову и спину.
Курсант не приходил в себя, лицо у него пылало жаром, и Ленька боялся за его жизнь. Потом Федя глубоко вздохнул и слабым голосом позвал:
— Леня... Алексей Егорович, водицы глоток...
Где взять воды? Впрочем, в балке могла быть криница. Ленька вынул из коробки маузер и вложил его в руку раненому.
— Федя, я поищу воды. А ты, если налетят, стреляй...
Поле подсолнухов тянулось по верху балки, а ниже росли дубки. Низиной Ленька пробрался сквозь кусты и очутился у самой дороги. Вдруг он услышал топот множества лошадиных копыт и замер. Он видел, как возвращался в Орехов разъезд врангелевцев. Лица у казаков были злые: не догнали беглеца. Из густых зарослей было бы удобно стрелять в казаков, и Ленька пожалел, что оставил маузер. Хотя нападение на целый отряд было бы по меньшей мере нелепостью. Когда казаки проехали, Ленька отполз в сторону. Он понял, что искал воду не там, где надо. Теперь он пробирался сквозь цепкие ветви степных дубков в другую сторону и скоро увидел ставок. Прихрамывая на раненую ногу, поспешил туда и сразу же натолкнулся на мальчишку, который, не заметая его, ловил удочкой рыбу. Штаны у него были засучены до коленей, стоял он в воде возле берега и, не отрываясь, смотрел на поплавок. Потом Ленька догадался, что мальчишка был не один: в стороне послышался плеск воды и голос торого, который вышел из камышей с ведром:
— Нема тут ниякой рыбы...
— Мовчи.
— Идем до хаты.
— Цыть! — прошептал старший и прислушался: под ногой у Леньки осыпалась земля, и с откоса покатился камешек.
Чтобы не напугать пацанов, Ленька придал себе беззаботный вид, заложил руки в карманы и не спеша вышел из-за куста шипшины.
— Хлопцы, вы не так рыбу ловите. Вот у нас, в Донбассе...
.Ребятишки замерли. Старший уронил удочку и смотрел на Леньку с настороженным любопытством.
— Дядю, вы красный? — шепотом спросил он.
— Землемер я...
Кубанку Ленька повернул задом наперед, чтобы не видно было красной звездочки. Но ребята поняли, с кем имеют дело. Во-первых, кобура маузера на боку; во-вторых, нога прострелена, да и сам встревоженный — глаза так и бегают. А потом Ленька и вовсе выдал себя: оглянулся, и мальчишки увидели пятиконечную звездочку.
— Дядю, вы не бойтесь, мы тоже за Советскую власть... — шептал старший. — У нас на хуторе червонноармийцы были... Сказали, опять приедуть.
Незачем было разыгрывать из себя землемера, и Ленька сказал:
— Вот что, хлопцы... Если вы за красных, то должны помочь. Бегите скорее и найдите красного командира. Скажите, что здесь, в подсолнухах, раненый курсант. Любой ценой найдите, иначе погибнет человек.
Ребятишки давно все разгадали и уже думали, где найти красного командира.
— Не бойтесь, товарищ... Мы зараз сбигаем.
— Только смотрите: никому ни слова, — строго предупредил Ленька.
Старший обернулся к товарищу и поднес к его несу кулак:
— Микола, скажешь?..
— Ни.
— Гляди, а то убью... Мы швыдко, товарищ... Нечипор казав, что в Гусарке красни стоять...
— Ведро оставьте.
Убегая, мальчишки то и дело оглядывались, будто хотёзи успокоить Леньку, чтобы не сомневался и ждал помощи.
Не медля ни минуты, Ленька подхватил ведро, зачерпнул воды и заспешил туда, где оставил коня и раненого курсанта. Осторожно пробирался он в зарослях подсолнухов, то и дело прислушивался. Он боялся, как бы Валетка не поднялся на ноги, и тогда он станет виден издалека, или не догадались бы враги прочесать посадку. Наконец он услышал звяканье уздечки: наверно, Валетку донимали мухи. Так и было на самом деле. Но верный конь терпел, встряхивая головой, и хлестал себя куцым хвостом по крупу. Почуяв воду, он тихонько заржал. Федя узнал своего спасителя по шагам.
— Пить, Алексей Егорович... — попросил раненый. — Все горит в душе...
Раненый жадно припал к ведру, а Ленька одной рукой поддерживал ему голову, а другой смочил разгоряченное лицо. Только тут он заметил, что Федя был ранен и в шею: на вороте засохли пятна крови. Ленька размотал свою ногу и красным платком перевязал шею Стародубцеву.
Валетка тянулся губами к воде. Уложив раненого, Ленька напоил коня, обмыл кровь на седле и на боку. Самому воды не осталось, а она сейчас была равносильна спасению. Ленька еще раз, прихрамывая, сходил к ставку, сам вдоволь напился, рану обмыл, и ноге стало легче.
Вернувшись, он прилег отдохнуть между Валеткой и Федей. На душе было тревожно. «Неужели не придет помощь? Не может быть! Черта с два дождутся враги нашей смерти!» — с ожесточением думал он. Пусть только стемнеет, и он сам доставит раненого в лазарет, назло врагам спасет курсанта. Такой человек не должен погибнуть. Может быть, сам Ленин вспоминает о нем: мол, где ты, Федя, мой верный часовой? А Федя лежит в посадке подсолнухов на земле Украины, истекает кровью, и враги, как черные вороны, кружат по дорогам, ищут свою жертву.
— Леня... Алексей Егорович, ведь их расстреляли, раненых, а они не сдались и пощады не просили. Слышишь? Не сдались красные курсанты.
Федя лежал в полубреду с закрытыми глазами. Ленька не знал, что делать. Так было жалко раненого, что, кажется, отдал бы ему свое сердце.
«Эх вы, высокие благородия, сопляки в офицерских погонах! Погодите, грянет над вашими головами гроза!..»
В степи было тихо. Вечернее солнце золотило макушки подсолнухов. Вдруг послышался в небе шелест летящего снаряда, и неподалеку, в зарослях подсолнухов, взметнулся к небу фонтан чернозема. Комья земли и осколки, разлетаясь, застучали по листьям. Запахло гарью. Не успел Ленька опомниться, как левее первого снаряда разорвался другой, Валетка прижал уши. А когда шагах в десяти блеснуло пламя, а макушки подсолнухов точно косой срезало взрывной волной, Ленька накрыл собой Федю. Валетка вскочил на ноги.
— Стоять! Умри! — крикнул Ленька, и конь жалостливо заржал, повинуясь хозяину.
К счастью, артиллерийский обстрел кончился. Где-то далеко тарахтел пулемет — наверное, разведка врангелевцев наткнулась на нашу заставу.
Валетка постепенно успокоился. Ленька дал ему еще напиться, и конь подбирал губами обломанные листья подсолнухов.
Что-то долго не было пацанов. Быть не может, чтобы они обманули. Ленька умел разгадывать ребячьи души. Если мальчишка верит тебе и хочет помочь, никакие препятствия не остановят его.
Начинало вечереть. Тонкий серп месяца взошел над степью, хотя небо еще было светлым. Вокруг звенели цикады. Неожиданно Ленька уловил приглушенный топот коней. Он невольно схватился за маузер. Вот в стороне послышался осторожный шорох листвы и вкрадчивый голос спросил: «Дядю, вы где?»
Ленька облегченно вздохнул; это были свои.
2
Походный лазарет Второй Конной разместился в тихом уголке, в заброшенном доме лесничества. Это был небольшой островок лесопосадок среди бескрайних степей Северной Таврии: заросли черного граба, клена и ясеня с неожиданной для этих мест прохладой, с грачиным криком, о голубым ставком, заросшим тиной. Берега в ставке травянистые, с корягами и рачьими норами. Вербы смотрели в воду, где отражались лебединые облака, проплывающие над лесом.
Ничто не будило здесь заповедной тишины. Лишь изредка прилетит аист, сядет на зеленую траву и бродит по берегу, голенастый, важный, щелкает клювом в тине: ищет лягушек. Насытившись, разбежится прыжками и взлетит, размахивая черно-белыми крыльями.
Немногие из бойцов или командиров знали, где находится перевалочный лазарет, да и не очень интересовались этим. Как правило, легкораненые оставались в строю. Увозили туда лишь тяжелораненых. Поэтому в походном госпитале было тихо. Во дворе стояли двуколки с красными крестами, на веревках сушились стираные бинты.
Но с того дня, как привезли в лазарет кремлевского курсанта Федю Стародубцева, жизнь там изменилась. Всем хотелось поглядеть на человека, который видел Ленина и даже разговаривал с ним.
В большой комнате, где был лазарет, тесно стояли железные койки с соломенными тюфяками, деревянные топчаны, а то и просто сено на полу, а на нем раненые. Серые солдатские одеяла, шинели. Вместо подушек — мешки с соломой. В углу — голландская печь. На подоконнике — керосиновая лампа, которая давно не горела, и под стеклом видны были засохшие мухи. Тут же в козлах стояли винтовки для самообороны, потому что, бывало, враги врывались в лазарет и рубили раненых.
В коридоре была еще одна комната, где на столе санитары разложили перевязочный материал и склянки с йодом. Бедность обстановки объяснялась общими недостатками и походным характером лазарета.
Главным здесь был фельдшер дядя Яша, которого в шутку звали «братом милосердия», а еще «помощником смерти». Это был добрый, тихий человек. Он спал вместе с бойцами, по ночам дежурил возле тяжелораненых. Дядю Яшу бойцы любили и добродушно посмеивались над тем, как он определял температуру простым прикладыванием ладони ко лбу.
Никто не ожидал, что в лазарет может приехать командарм. Но именно так случилось. Городовиков уже знал, как беззаветно дрались с дроздовцами московские курсанты, и хотел поговорить с одним из них.
Как на грех, в тот день собрались в лазарете Ленькины дружки — Сергей, Махметка и Петро Хватаймуха. Они на рассвете вернулись с боевого задания и сразу же прискакали в лазарет, прихватив с собой два огромных полосатых кавуна. Махметка отрезал саблей ломти сочного арбуза и угощал Федю и других раненых.
Пока фельдшер и сестры милосердия делали раненым перевязки, разведчики окружили койку Феди Стародубцева:
— Значит, ты из Москвы?
— Из Белокаменной, — со слабой улыбкой отвечал Федя.
— А царь-пушку видал?
— Каждый день ходил мимо нее.
— Да ну?.. А верно, что одним ее снарядом можно дом развалить?
— Она не стреляет.
— Выдумывай... Кутузов в Наполеона не из этой пушки стрелял?
Часть бойцов навалилась на Леньку, рассматривали фотографию, где кремлевские курсанты были сняты вместе с Лениным.
— А ты где, Федул?
— Вот, рядом с Лениным, — отвечал Ленька, — А это Владимир Ильич.
— Где? Покажи.
— Вот, в середине, в ушанке.
Все тянулись потрогать руками фотокарточку, сравнивали лицо Феди со снимком: одни узнавали, другие говорили — не похож. Каждый тянул фотографию себе, а Ленька не давал.
— Тише, хлопцы, порвете...
— Ленин сейчас на фронте. Воюет с белополяками, — уверенно проговорил боец с забинтованной ногой и костылем в руке.
Другой возразил:
— Ленин — вождь мировой революции. Посуди: есть у него время шашкой махать?
— Есть у него время на все. У нас под Тихорецкой случай был. Рота попала в окружение. Со всех сторон белые кавалеристы шашки выхватили и давай, рубать. Жуть что творилось, а помощи ниоткуда. И вдруг примчался всадник на коне, как из-под земли вырос. Рубает направо и налево, крошит беляков, только головы летят!. А конь ногами топчет врагов, зубами рвет. Половину беляков перебил, а другая тягу дала. Тогда наши бойцы удивились и спрашивают: «Кто ты такой, товарищ, и откуда взялся?» — «Отвечу, — говорит, — но только по большому секрету: я — Ленин». Сказал — только его и видели...
— Сказки рассказываешь!
— А вот и не сказки... Товарищ курсант может подтвердить.
В эту минуту и нагрянул в лазарет Ока Иванович. Он прискакал со своим адъютантом, увидел во дворе кавалерийских лошадей под седлами, и по Ласточке догадался, что приехали друзья Леньки Устинова.
Легкими шагами Ока Иванович поднялся на крыльцо. Фельдшер дядя Яша в своем замызганном халате с завязочками на спине даже уронил склянку от неожиданности.
— А ну, где тут раненый курсант? — спросил Городовиков и сам открыл дверь.
При виде командарма все вскочили. Раненые заковыляли к своим койкам, а разведчики, друзья Леньки, застигнутые врасплох, вытянулись перед командармом.
— Что-то чересчур здесь много раненых, — проговорил Ока Иванович, оглядывая гостей. — В каком это смертельном бою вы пострадали? Почему в лазарете?
Сергей откашлялся и объяснил:
— Дружка навестили, товарищ командующий.
— Возле боевых коней ваше место. — Ока Иванович остановил подозрительный взгляд на Махметке, который не успел дожевать кусок арбуза и глядел на командарма, выпучив глаза: — А ты куда ранен?
— В душу, товарищ командарм!
— Хитер, барбос... — и Городовиков не удержался от улыбки.
Разведчики поняли, что командарм подобрел, откозыряли и вдоль стены боком поспешили к выходу.
Ока Иванович подошел к Стародубцеву, обложенному подушками:
— Здравствуй, герой... Лежи, лежи. В грудь ранен? Жалко, что у нас врачей нема. Но ничего, дядя Яша у нас мастер на все руки.
— Живо на тот свет отправит, — засмеялся кто-то из бойцов.
Городовиков на шутку ответил шуткой:
— Не верь. Дядя Яша залатает все твои раны... С командованием твоим я договорился: временно полежишь у нас.
Городовиков присел на кровать и облокотился на шашку:
— Как себя чувствуешь?
— Навоевался я, наверно, товарищ командующий... Спасибо вашим кавалеристам, а то бы худо мне было.
Пока шел разговор, Ока Иванович ни разу не поглядел на Леньку, будто не замечал его, а тут стрельнул в его сторону строгим взглядом и сказал:
— А с тобой, партизан, я еще побалакаю... — Он повернулся к Стародубцеву, и разговор продолжался: — Значит, крепко дрались за Орехов?.. А город, видишь, опять у белых...
— Отобьем. Это я вам точно говорю. А дрались наши так, что передать невозможно.
— Да-а... — задумчиво протянул Ока Иванович. — Дела у нас пока неважнецкие. У Врангеля вдвое больше кавалерии. И каждому нашему коннику приходится драться против двоих белых. Но ты верно говоришь: последнее слово будет за нами.
Командарм поднялся, обошел раненых, а в коридоре отозвал в сторонку дядю Яшу:
— Бойцов корми лучше. А курсанта придется отправить в тыл.
— Опасно, товарищ командарм. У него три раны и одна штыковая. Не выдержит дальней дороги.
— Такой геройский парень все выдержит. А ты готовься принять раненых. Начались сильные бои, несем такие потери, что... — Городовиков махнул рукой и пошел к ординарцу, который держал в поводу его коня.
Красавица кобыла, испугавшись собачьего лая, попятилась боком. Ока Иванович поймал левой рукой переднюю луку седла и ловко вскочил на лошадь. Она затанцевала и, подчиняясь всаднику, рванула с места.
3
Койки друзей стояли рядом. Первую ночь, когда курсант был в тяжелом состоянии, Ленька не спал, чутко прислушивался к прерывистому дыханию раненого и все время бегал к рукомойнику, чтобы смочить тряпку ему на голову. О своей ране Ленька не думал — пуля прошла навылет, и нога заживала. С Федей было хуже. Как ни старались Ленькины друзья подкармливать его: привозили сало, молоко в глечиках, даже белый хлеб, — раненый чувствовал себя плохо, G койки не поднимался.
Часто Федя, забывшись, тяжело стонал. Ленька не находил себе места: такие люди не должны умирать...
Августовские ночи стояли тихие, лунные, пахнущие спелыми дынями с недалеких бахчей. Окна в лазарете оставались открытыми настежь, и все-таки было душно.
— Леня, спишь? — придя в себя, шепотом позвал Стародубцев.
Ленька придвинул койку почти вплотную, и они стали негромко разговаривать, чтобы не разбудить спящих.
На подоконник косо падал лунный свет. В саду шелестела листва, и тени от ветвей двигались по стене.
Стародубцев с трудом приподнялся на локте, желая улечься поудобней. Ленька помог ему.
— Вот так хорошо, — облегченно сказал Федя и поглядел в открытое окно, — Луна-то какая! Небось до самой Москвы земля освещена... В Москве-то не бывал, поди? Кончим войну, приедешь ко мне в гости.
Слушая Федю, Ленька волновался: схожи были их судьбы.
Родился Федя в рабочей семье, в Москве, у Крестьянской заставы. Отец его работал на заводе «Гужон», в листопрокатном цехе, там и погиб: упал на раскаленный лист, и его пережгло. Остались у Феди сестренка и мама. Сам он тоже был рабочим и там, на заводе, стал комсомольцем. Осенью 1919 года Федя попал на курсы красных командиров. Закончить не успел. Сколотили наскоро бригаду курсантов, и прямиком на Врангеля!
Захотелось Леньке рассказать о себе, как остался без отца и матери, да мало ли о чем — всего довелось испытать. Только не стал Ленька ни о чем рассказывать. Хотелось послушать Федю. Ленька вздыхал, не зная, как затеять разговор о Ленине. Вся его маленькая жизнь была связана с именем этого человека. До сих пор звучали в ушах Васькины забавные и трогательные рассказы. В них Ленин выглядел богатырем из сказки. Подумать только: шел он из Сибири по грудь в снегу да еще в цепях. Пришел в Петрограде к царю, а тот сидел на троне и водку пил. Подошел к нему Ленин и говорит: «Отдавай, гад, власть народу!» А царь отставил бутылку с водкой и отвечает: «Не отдам, а тебя еще дальше в Сибирь прикажу сослать». Тогда Ленин сказал: «Эх ты!..» — и свергнул царя.
Теперь Ленька понимал, что это были Васькины мечты и сказки. А Федя лично своими глазами видел Ленина, даже разговаривал с ним. Как бы спросить об этом? И вот осмелился:
— Федя, неужели ты взаправду видел Ленина?
— Конечно... На субботнике он с нами работал.
— Про пост в его квартире расскажи.
Федя усмехнулся. Он заметил, каким любопытством горели глаза мальчишки, прямо-таки огоньками светились в темноте. И Федя стал рассказывать:
— Видишь, какое дело... Наши пулеметные курсы, кроме учений, несут караульную службу в Кремле. Мы охраняла Съезды, конгрессы, конференции. Есть посты в Совнаркоме, в Арсенале, ну и в квартире Владимира Ильича... Первый раз когда заступил на этот пост, сильно волновался... Стою и не верю, что я в квартире Ленина. Прижал винтовку к плечу, а сам глазами по сторонам: светлый длинный коридор, по одну сторону окна, по другую — шкафы с книгами. Дальше — вешалка, а на ней зонтик и знакомое пальто. Я ведь и раньше видел Владимира Ильича, только издали. А тут открывается дверь, и выходит он, нагруженный книгами. Идет быстрыми шагами. Остановился, взглянул на меня: «Здравствуйте, товарищ. Вы, я вижу, новенький? Издалека?» Отвечаю: «Москвич, с завода «Гужон». Стародубцев Федор». — «Знаю ваш завод, — сказал Владимир Ильич и сам на минуту задумчивый стал. — Мимо ваших цехов проходил кандальный путь в Сибирь...» Посмотрел он снова на меня и спрашивает: «Не устаете на посту?» — «Что вы, Владимир Ильич, я молодой». И тут он заметил на моем дежурном столике книгу, взял ее и говорит: «Это хорошо, Федя, что вы любите читать. Я принесу вам одну интересную книгу, вы ее непременно прочитайте».
Ленька оглядывался на спящих — не разбудить бы. А позади уже подсел к нему на койку раненый боец.
— Ты откуда взялся? А ну, марш спать!
— Молчи. Мне тоже хочется послушать.
Курсант продолжал негромко рассказывать:
— Говоря по правде, я усомнился насчет книги. У Владимира Ильича столько дел, будет он помнить о мелочах. Когда, гляжу, выходит из кабинета: в одной руке книга, в другой стакан чаю с бутербродом. Чай на стол поставил, а книгу мне протянул: «Вот, пожалуйста». Я растерялся и говорю: «Владимир Ильич, чай зачем, сами выпейте». — «Нет, нет, когда устанете, подкрепитесь».
Кто-то из бойцов вздохнул за спиной у Леньки. Он оглянулся и увидел: уже трое сидели у него на койке.
— Слышь, Федя, а правда, что Ленин на коне с шашкой воюет? — спросил один из бойцов.
Курсант не отвечал. Стало так тихо, что были слышны за окном шаги часового.
— Слышь, Федя, что с тобой?
— Ничего... Ослабь немного повязку.
Бойцы виновато попятились к своим койкам и затихли. Федя лежал молча. Ленька встревоженно глядел на побледневшее лицо курсанта, готовый сделать все, чтобы ему было легче.
— Как не хочется умирать, — вдруг сказал Федя.
— Да ты что? — испугался Ленька. — А ну брось думать об этом...
— Устинов, ты ему подушку поправь, — робко подсказал кто-то из темноты.
— Попить хочешь, Федя?
— Спасибо... Кажется, немного полегчало.
Перед рассветом привезли партию раненых. Дядя Яша, сестры и кое-кто из выздоравливающих помогали размещать прибывших. Тех, кто не мог передвигаться, вносили на шинелях и опускали на пол, на соломенную подстилку.
В лазарете запахло йодом, и всюду царила деловая суета. Скоро раненые затихли, и стало слышно, как гремела вдали орудийная канонада, точно со степи приближалась гроза.
4
В полдень на выручку лазарету прискакала группа разведчиков во главе с Байдой. Он получил задание сопровождать раненых в тыл и, если налетят враги, защитить их.
Курсант Стародубцев с утра чувствовал себя хорошо и даже запросился на волю. Ленькины друзья-разведчики вывели его на солнышко, и Федя заулыбался:
— Эх как здесь хорошо! Что же вы, такие-сякие, держали меня в темнице?
У Феди плохо действовала рука. Она висела на марлевой повязке. Голова тоже была перебинтована, и только глаза сияли радостью.
Лесной пруд, или, по-местному, ставок, находился невдалеке от дома лесничества. Там было много рыбы и особенно раков. Махметка первым разделся, повесил на дерево саблю, а сам с разбегу бултыхиулся в воду. За ним нырнул Сергей, и началась между ними веселая возня, брызги, плавание наперегонки.
Подседланные кони, пофыркивая, паслись на зеленой травке.
Павло Байда и Ленька не отходили от курсанта. Они расстелили шинель, осторожно усадили на нее Федю. Повар Антоныч принес угощение: привезенные разведчиками спелые помидоры, желтые сливы, несколько дынь и буханку белого хлеба. Продукты были разложены на траве, и раненый под наблюдением Антоныча не спеша подкреплялся.
— Федя, выздоровеешь, переходи к нам в кавалерию, — говорил курсанту Павло Байда, — дадим тебе коня, научим шашкой рубать.
— Нет. У вас своих рубак достаточно. А я должен вернуться к своим — пусть знают, что остаюсь жить на земле...
Махметка и Сергей ловили в ставке раков, бродили вдоль берега и тихонько переговаривались, шарили руками под корягами. Ловить раков весело и страшно, они ползают по дну, щекочут усиками ноги. Махметка хватал рака, взвизгивал от радости и выбрасывал добычу на берег. Раки трепетали в траве, расползались, и Ленька собирал их в котелок. Там они возились, шурша жесткими панцирями и клешнями.
Неожиданно прискакал всадник и, не останавливаясь у лазарета, помчался к ставку. Разведчики узнали бойца-поляка, которого в шутку дразнили «Пилсудским». Он победно размахивал газетой, спешился на ходу и подбежал к товарищам:
— Браты, рабочие всего мира с нами! Послушайте, что пишет газета: «Рабочие Германии открыто выступают против войны в Советской России...»
— Да ты читай быстрее, прохвессор, — засмеялся Петро Хватаймуха.
— Устинову дай, он скорее прочтет.
Но тот никому не давал газету. С особой радостью он читал, как грузчики в порту Гамбурга отказываются грузить оружие для панской Польши и для Врангеля.
— Держись, Антанта! — громко воскликнул он. — Врангелю, пся крев, капут и домовина с музыкой!
В эту минуту Махметка, у которого был с Сергеем спор, кто поймает добычу крупнее, выбросил на берег зеленого рака с выпученными глазами.
— Врангель попался. Лови!
В траву шмякнулся рачище, у которого одна клешня была маленькая, а другая длинная и до того цепкая, что пучок типы, зажатый ею, невозможно было вырвать.
Сергей долго шарил в норе и тоже вытащил такое страшилище, что бойцы на берегу столпились вокруг черного замшелого рака и боялись взять в руки.
— А этот настоящий Ллойд Джордж, — сказал Федя Стародубцев, рассматривая черно-зеленого рака.
— Ну, а это сам Вильсон, — усмехнулся Антоныч, — Вон как глазища вытаращил: весь мир хочет сожрать.
В одном котелке раки уже не вмещались, вываливались через край и ползли к воде. Кто-то принес ведро, в него ссыпали улов и повесили над костром.
— Добрая будет закуска, — сказал Антоныч, подбрасывая в костер кизяк и щепки. Пламя разгоралось, дым повалил клубами и стелился над ставком.
— Эй, на берегу, прекратите дымовую завесу! — кричал Сергей, вылезая из воды.
Постепенно все снова собрались возле Феди. Раки закипели, а повар, сцедив воду, высыпал на траву краснокирпичных раков. Самого большого дали Феде.
— Бери Ллойд Жоржика, — сказал Сергей, держа рака за усы.
— И вот этого Мильерана ему отдайте, — предложил Павло Байда и выбрал второго крупного рака. — Держи, курсант!
— Еще Пилсудского возьми, — сказал боец-поляк и дал Феде самого маленького, не больше мизинца, тщедушного, пахнущего тиной рачонка.
Федя попросил товарищей расстегнуть шинель — ему стало душно. Расстегнули ему и ворот гимнастерки. Показалась белая повязка на груди, а из-под нее синеватые контуры татуировки.
— Федя, а почему у тебя Парижская коммуна на груди? — спросил Хватаймуха.
— Потому что она у меня в сердце, — сказал Федя. — Первая в мире пролетарская власть. Семьдесят два дня держалась...
— А потом?
— Потопили Коммуну в крови. — Федя помолчал и добавил с горечью: — Так и погибла первая рабочая революция.
— А я думаю: не погибла, — твердо сказал боец-поляк. — Вы, русские, продолжаете дело парижских коммунаров, а мы — поляки, немцы, французы, болгары — пойдем с вами, потому что нам тоже нужна пролетарская революция.
— Правильно, товарищ, — сказал Стародубцев, — мы не за себя бьемся, а за всех пролетариев мира. Мы армия мировой революции — вот кто мы такие!
Бойцы невольно затихли, слушая Федю. А он продолжал:
— Молодежь становится международной силой. Вы слышали о Первом конгрессе КИМа? В прошлом году нелегально собрались делегаты в Берлине, приняли устав борьбы против капитала. Ничего... Мы еще будем свидетелями того, как вспыхнут битвы рабочих с буржуями во всем мире, поднимутся на бой американские рабочие, английские, итальянские, а какой-нибудь Форд переоденется в женское платье, как наш Керенский, и сбежит, а в его дворцах откроют рабочие клубы, детские сады и бесплатные университеты для рабочих...
— Федя, а вот наш Сергей говорит, что в Коммуне денег не будет, верно это или нет? — спросил Антоныч.
— Пускай сам и объяснит, — сказал Стародубцев с улыбкой.
Сергей оторвал клешню рака, пожевал ее с хрустом и сказал:
— Деньги — зло великое для смертных. Из-за денег обречены на гибель города, и отчий дом изгнанник покидает, и, развратив невинные сердца, деяниям постыдным учат деньги...
— Артист! — усмехнулся Байда.
— Прохвессор, — подтвердил Хватаймуха. — Только ты скажи, как без денет на базар ходить?
— Талоны напечатают, — сказал Антаныч.
— Ишь ты, — усомнился Хватаймуха. — Это каждый наделает себе талонов.
— Расстреливать таких без суда, — сказал Махметка.
— Зачем? Надо таких талонов напечатать, чтобы нельзя было подделать.
— Чудак, — засмеялся Сергей. — Это и есть деньги: красивые талоны стоимостью в сто рублей, десять, пять...
— Тогда к черту талоны! Товарами обмениваться, а жалованье натурой платить. Заработал — получай что хочешь.
— Это натуральное хозяйство, — объяснил Федя. — Ты зовешь назад. Натуральное хозяйство вышло из первобытного общества.
— А по-моему, деньги и есть самое первобытное, — сказал Сергей. — И еще неизвестно, где человек дичает больше: в первобытности или в современном мире под властью денег?
— Ты, Сергей, утопист.
— Верно! — закричал Махметка. — Утопить его! Бери за ноги, тащи в ставок!..
5
После полудня прискакал вестовой с приказом — полевому лазарету спешно сниматься и с транспортом раненых отступать в тыл, Врангель прорвал линию фронта, и надо было спасти раненых бойцов.
Конюхи запрягали лошадей, устилали соломой санитарные двуколки, выводили раненых.
Фельдшер дядя Яша распределял, кому в какой повозке ехать. Для Стародубцева и еще двоих тяжелораненых была отведена особая двуколка с крытым парусиновым верхом.
— Поедем, как цыгане, — сказал Федя, когда его подвели поближе.
Ленька решил сопровождать транспорт и подседлал Валетку.
Все шло свои чередом, но неожиданно перед самым отъездом Стародубцеву сделалось хуже. Нестерпимая боль так сковала курсанта, что он не мог вымолвить слова.
— Сестрица, водички, — попросил Федя слабым голосом, взял кружку, но рука упала, и кружка покатилась, расплескивая воду.
Прибежал дядя Яша, поднес на ватке нашатырного спирту, и раненый снова пришел в себя. Его хотели положить, но он отстранил всех:
— Что вы со мной нянчитесь, как о малым дитем? Пустите, я сам...
Он сделал шаг к повозке и повис на руках бойцов. Его осторожно положили на землю возле колес повозки. Ленька склонился над раненым, не зная, как ему помочь. Один фельдшер дядя Яша уже не спешил. Он стоял над курсантом, сдвинув брови. И тогда все поняли, что Федя умер.
Болью пронзила сердца бойцов эта неожиданная смерть. Никто не двигался с места, точно не верили, что Федя умер, и ждали, что он снова откроет глаза. Но лицо курсанта точно окаменело, губы стали белыми, откинутая рука замерла.
Ленька не мог сдержать слез, облокотился на борт повозки, и плечи его затряслись. Валетка ткнулся мордой в спину Леньке, тревожно обнюхивал хозяина. Махметка, не зная, как выразить горе, выхватил саблю и секанул ею по засохшему молодому тополю.
Гул артиллерийской канонады становился все ближе, недалеко за лесом рвались снаряды.
Транспорт раненых отправлялся в путь. Кавалеристы Байды вскочили на коней и, окружив санитарные повозки, поскакали.
Лишь трое друзей остались в лесничестве, чтобы похоронить курсанта. Горестной была их работа. Молча вырыли могилу на берегу ставка, где было повыше и где росли кусты дикой шишпины. Пусть весной, когда распустятся цветы, розовые лепестки покроют одинокий могильный холм.
Когда все было кончено, зарядили карабины и дали трехкратный залп.
Вскочили на коней и помчались.
Солнце опускалось, и небо на западе было охвачено пожаром вечерней зари. Низко над степью вдоль горизонта протянулось длинное облако, похожее на саблю. Заходящее солнце раскалило его докрасна, и казалось, будто густая кровь стекала с клинка.