Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Часть вторая.

Всадники-други

Глава седьмая.

Кремлевские курсанты

В ответ усмехнулся
Палач-генерал:
«Спасибо за вашу работу!
Вы землю просили —
Я землю вам дал,
А волю на небе найдете».

1

Рано утром эскадрон входил в Гуляй-Поле. Разведка еще раньше донесла, что махновская столица занята бригадой красных курсантов, прибывших на фронт из Москвы и Петрограда. Конники невольно подтянулись, подравняли ряды: о курсантах говорили, что они бесстрашны, все до одного коммунисты и что в Москве охраняли правительственные учреждения и квартиру Ленина.

Окраина Гуляй-Поля встретила всадников тишиной, белыми хатками, утонувшими в садах по самые крыши. За глиняными загатами пестрели красные мальвы, выглядывали золотые круги подсолнухов.

В этот ранний час улицы села казались пустынными. Но так лишь казалось. Жители настороженно глядели сквозь щели в заборах: одни с ненавистью, другие с любопытством и радостью. Но они боялись, как бы соседи не донесли махновцам об их сочувствии Красной Армии.

Девчата прихорашивались, им не терпелось показаться на улице, да строг был запрет родительский.

Но вот грянула песня. Ее затянул Павло Байда:

Засвистали козаченьки
В поход с полуночи,
Заплакала Марусенька
Свои кари очи...

Какое сердце не забьется от дружной песни с лихим пересвистом!

Первыми высыпали мальчишки в холщовых рубахах, в залатанных штанишках: гуляй-польская голытьба. Одна за другой выходили девчата. На ходу рвали цветы, дарили бойцам. А когда матери увидели своих детей в седлах у кавалеристов, тоже заулыбались. Кто-то из мальчишек кинул яблоко, и Махметка на лету подхватил его на конец сабли, чем вызвал бурю восторгов.

В центре Гуляй-Поля большинство домов каменные. Улицы, как и в городе, пересекают одна другую. Центральная обсажена молодыми акациями и топольками.

Эскадрон сделал привал в сквере, где уже расположились курсанты.

Ленька привязал Валегку к стволу тенистой акации: здесь коню было прохладней. Гуляп-польские ребятишки наперегонки носили в ведрах колодезную воду, поили коней.

Курсанты разбили на площади временный спортивный городок. Тут шли учения: одни маршировали, другие практиковались штыковому бою.

Неподалеку рослый курсант, сбросив гимнастерку, упражнялся на перекладине. Легко и ловко он вертелся на согнутой коленке, взлетал над перекладиной, потом сел на ней, отдыхая.

— Атлетикой занимаешься? — подойдя поближе, спросил Ленька.

— Можешь и ты попробовать. Покажи свое искусство, — сказал курсант, спрыгнув на землю.

— Мое искусство вон стоит, сено жует, — и Ленька указал на лошадь.

— Кавалерист?

— Вроде того...

Курсант был старше Леньки лет на пять, совсем взрослый парень с сильными плечами и упругой мускулатурой. Леньке он сразу понравился: глаза светлые, улыбчивые, кудри на голове вьются.

Ленька не сводил глаз с татуировки на груди курсанта. Всякие дива видел он — и орлов с раскрытыми крыльями от плеча до плеча, и гадюк с раздвоенным жалом, и русалок, и женские головки с надписью: «Маруся, любовь до гроба!», но такой наколки не встречал. Рисунок, изображенный на груди курсанта, был революционного содержания. На пушке стояла женщина с саблей. Оглядываясь на защитников уличной баррикады, она звала их вперед. Волосы у женщины были распущены, грудь обнажена, и что-то призывное было во всем ее облике. Под рисунком — гордые слова: «Парижская коммуна».

Что и говорить, красивая татуировка. У Леньки куда проще: звездочка и надпись: «Воспрянет род людской!» Ничего. Тоже видно, что коммунар и что будет биться, пока на земле воспрянет род людской!

Курсант надел гимнастерку и подошел к Валетке, погладил его по морде.

— Твой? Ах ты, коняга, — ласково сказал он. — Как поживаешь, дружок?

— Валеткой его зовут, — подсказал Ленька.

Курсант пошарил в карманах и нашел несколько сахаринных леденцов, прилипших к бумаге. Валетка не стал дожидаться, пока леденцы очистят, взял их трепетными губами и захрустел, помаргивая длинными ресницами.

С завистью смотрел Ленька на форму курсанта — красные петлицы на гимнастерке через всю грудь. На правом рукаве такая же красная стрела с пятиконечной звездой.

— Правду говорят, что у вас все коммунисты? — спросил Ленька.

— Правда.

— Все до одного? И командиры и красноармейцы?

— Все до одного, — с улыбкой глядя на Леньку, ответил курсант.

— А комсомольцы есть?

— Есть. Только с ними трудно.

— Почему? — не понял Ленька.

— Текучесть большая: сегодня в строю, а завтра залп над могилой. Отчаянный народ, в атаке не удержишь. Вот и теряем их...

— А ты сам комсомолец?

— Был до службы в армии. Теперь большевик.

— А Ленина ты видал?

— Конечно. И не раз. Стоял на посту в его квартире.

— Ух ты!.. — Ленька не мог себе такое представить. Хотелось еще что-нибудь спросить, но тут заиграла труба.

Привал кончился, и снова в путь. Кое-кто из бойцов пристроился было варить суп на кирпичиках, да пришлось выливать, а полусырое мясо дожевывать на ходу.

Ленька с сожалением покидал Гуляй-Поле, не хотелось расставаться с хорошим человеком.

— Бывай здоров, товарищ...

— Счастливого пути, браток... Как тебя зовут-то?

— Устинов, — сказал Ленька и прибавил для солидности: — Алексей Егорович.

— Значит, будем знакомы. Я Стародубцев Федор.

Эскадрон съезжался в походную колонну. Ленька привычным движением кавалериста примял кубанку и легко вскочил на Валетку.

— Прощевай, товарищ Федор, — сказал еще раз и опять подосадовал — не пришлось поговорить с таким хорошим человеком: шутка сказать — Ленина охранял...

2

Вторая Конная продолжала формироваться на ходу. В пути скупали у крестьян повозки, тачанки, а если удавалось, и лошадей.

Население встречало красноармейцев по-разному. Беднота радовалась красным флажкам на пиках; многие выносили прямо на улицу столы, покрывали чистой скатертью и угощали бойцов. Кулачье хмурилось. Никто из них не хотел что-либо продавать красноармейцам, а если продавали, то требовали царские деньги или, на крайний случай, керенские.

— Почему советские не берешь? — спрашивали бойцы.

— Та не знаю...

— Врангеля ждешь?

— Мени абы гроши... — уклончиво отвечал кулак.

На длительных привалах красноармейцы помогали бедноте по хозяйству: косили траву, чинили брички, копали колодцы. Закончив одну работу, спрашивали у хозяина, не надо ли еще что-нибудь сделать. Платы не требовали. И после работы доставали из сумки по сухарю и запивали водой из кружки.

В одном селе погорельцу-незаможнику деду Кавуну построили хату. Старик не знал, плакать ему от радости или смеяться, разводил руками и говорил соседям:

— И що це за люди? Сколько проходило у нас войск, и каждый то курку утянет, то солому запалит или последнюю коняку заберет. А тут хату зробили и грошей не берутъ...

Красноармейцы смеялись, а дед, раздумывая, чем отплатить за добро, куда-то ушел и, к удивлению бойцов и командиров, прикатил небольшую горную пушку, запорошенную соломой. У нее был коротышка-ствол, задранный кверху, и небольшие колеса. Старик еще раз куда-то сбегал и принес под мышкой два снаряда.

Когда Городовикову доложили об этом, он позвал деда и, пряча усмешку, спросил:

— Где пушку взял, дедусь?

— У казакив купили, ще в семнадцатом году...

— А снаряды?

— Та купили ж, по гусаку за снаряд платили.

— А на что тебе пушка?

— Вам же пригодилась, — хитро ответил дед Кавун.

Командиры смеялись, а дед стал просить:

— Детки, дайте мне винтовку. Пойду я с вами Врангелюку бить.

Пушку деда Кавуна никто не хотел брать. В артиллерийском дивизионе сказали:

— Что из нее, по воробьям стрелять?

И все-таки хозяин пушки нашелся. Это был Павло Байда.

— Чем же мы стрелять будем? — удивились разведчики.

— Кавунами, — ответил загадочно Байда.

Так и осталось тайной, каким образом хочет использовать горную пушку командир разведчиков.

3

Вторая Конная спешила на исходные рубежи. Пыль поднималась к небу от тысячи коней, тарахтели пулеметные тачанки, грузно проезжали батареи полевых орудий. Командарм требовал строгого соблюдения правил движения на марше: выставляли боевое охранение, впереди шли группы разведчиков.

Несмотря на меры предосторожности, по ночам налетали махновские банды, обстреливали штабы и опять исчезали, точно растворялись в воздухе. Особенно доставалось обозам, которые шли последними.. На них с охотой нападали бандиты, потому что там было чем поживиться — от патронов до фуража и продовольствия.

Сельское население было напугано слухами о неисчислимой коннице Врангеля, особенно о броневиках и танках, привезенных из Англии. Рассказывали, что эти невиданные чудища ползут по земле на пузе, а ревут так, что скотина глохнет. А если такая машина наедет на хату, то вмиг развалит ее вместе с фундаментом, вещами и людьми. Усиливали страх аэропланы: они будто бы сбрасывают на головы бомбы и железные стрелы, которые прибивают человека к земле. И все-таки пуще всего боялись белых офицеров: они мстили бедноте за отобранные богатства, били людей шомполами, вешали. Не было никакой пощады советским учреждениям и работникам — громили комитеты бедноты, а коммуны сжигали дотла.

Светлели у людей лица, когда проходили по селу полки красной конницы. Развевались алые знамена, покачивались за спинами всадников карабины, громыхали пушки — силища!

Ленька ехал на фронт в составе Особого кавполка, подчиненного командарму. Согласия на переход в отряд Байды он еще не получил. Ока Иванович, как всегда, отшучивался: «Отпущу, только не сейчас. Пострадай еще немного для пролетарского Отечества». И на Леньку свалилась гора всяких дел: и трубач, и ординарец командарма, и связной, и «комиссар по молодежным делам», как в шутку прозвали его друзья. А тут еще Сашко привязался — тоже надо учить хлопца уму-разуму. Ока Иванович в присутствии Сашко как-то пошутил: «А этого, Ленька, бери себе в адъютанты». Все поняли, что это было сказано не всерьез. Один Сашко принял слова командарма как приказ и с тех пор всюду следовал за своим «начальством», семенил на буланой лошадке, на мешке с сеном вместо седла. Ленька подарил ему свою трубу и обучил сигналам. Он старался воспитывать Сашко так, как его самого учил Васька.

— Никогда ничего не бойся. На свете ничего нема страшного. Это попервам кажется так, а разберешься, ни капельки. Вот я тебе расскажу: когда я был пацаном, то всего боялся — мышей, собак, а от грома под кровать прятался. Потом Васька и говорит мне: «А ну, не смей бояться, ты что, маленький? Ты, — говорит, — никогда не жди, а бей первым, если буржуй встретится, бей в зубы — и все! Тогда все богачи будут дрожать перед тобой».

Валетка, шагая рядом, настораживал уши, точно понимал Леньку и одобрял его. Буланая Сашко старалась не отставать.

— Кончим войну, — продолжал Ленька, — поедем с тобой, Сашко, знаешь куда? Поедем учиться на красных командиров. Я одного в Гуляй-Поле встретил, так он самого Ленина видел, за руку с ним здоровкался. Так что ты старайся и не бойся никого.

Сашко был отчаянным по характеру, но из вежливости слушал и не возражал — «начальство» надо, уважать.

4

Вторая Конная прибыла на исходные позиции в тот самый день, когда Врангель отдал приказ наступать по всему фронту.

Он нацеливал главный удар на Александровск и Синельниково, рассчитывая захватить эти узловые станции и через них пробиться в Донбасс и на Дон. Врангель готовил второй удар: морской десант из Керчи на Тамань. За счет казаков Дона и Кубани генерал хотел увеличить свою сильную, но малочисленную армию. В горах Северного Кавказа боролись недобитые остатки деникинской армии под командой белых генералов Фостикова и Крыжановского. Черный барон рассчитывал соединиться с ними.

В Северной Таврии Врангель имел задачу — окружить и уничтожить Тринадцатую армию красных. О том, что большевики создали Вторую Конную, ему было доложено, но главковерх не хотел брать в расчет этих, как он считал, горе-кавалеристов, восседавших на некормленых клячах. Однажды он проучил ретивого полководца по имени Жлоба. Теперь появился какой-то Городовиков, урядник из калмыков... Разве можно сравнить этого лапотника с молодцами-генералами, окончившими академии, — Барбовичем, Калининым, Слащевым, Бабиевым?

Для борьбы против Советов Врангель собирал все темные силы — от националистов и черносотенцев до меньшевиков и эсеров. Он отправил к Пилсудскому своего «полномочного представителя» для формирования на территории Польши 3-й русской армии из белогвардейцев всех мастей. Не погнушался барон связями с Петлюрой и даже батьке Махно предложил чин генерал-майора, объявил его идейным борцом против коммунизма. Врангель просил помощь у стран Антанты. Но главную надежду возлагал на свои «железные» полки и отборную кавалерию.

Врангель уверенно смотрел в будущее. Русское духовенство благословляло его на битву против большевиков и, молясь за «болярина Петра», намекало, что именно он является претендентом на русский трон.

Планы барона никак не подходили Республике Советов, и она приказала своей Красной Армии бить врага, не давать ему передышки, гнать в три шеи!

Врангель, в свою очередь, издал приказ по войскам — назад ни шагу! Здесь будет граница свободной России, и отсюда пойдем на Москву!

Бои развернулись в районе Орехова. Все прилегающие к этому городу населенные пункты — немецкая колония Тифенбрук, Сладкая Балка, Малая Токмачка, Жеребец и сам город Орехов — занимали отборные части Врангеля: конный корпус генерала Бабиева — восемьдесят пять эскадронов кавалерии, более трехсот тяжелых пулеметов и множество орудий; Дроздовская и Марковская офицерские дивизии. В резерве стояла Корниловская ударная офицерская дивизия — надежда и гордость Врангеля.

Этим грозным силам противостояли Вторая Конная армия и лишь одна, по-настоящему боеспособная 46-я стрелковая дивизия Федько, которой была придана сводная бригада кремлевских курсантов.

Под Ореховом сошлись в единоборстве две силы. С одной стороны — цвет белого офицерства, сыновья помещиков, фабрикантов, финансовых воротил, высших царских сановников. С другой — рабочие и крестьяне, завтрашние красные командиры, которых сами же белогвардейцы именовали «ленинскими юнкерами» и в плен не брали.

На рассвете бригада кремлевских курсантов повела наступление на Орехов. Удар был таким ошеломляющим, что к полудню город был полностью занят. Врангелевцы понесли серьезные потери и впопыхах бросили аэроплан.

Офицерье пришло в бешенство — какие-то курсанты выбили из города отборные войска белой гвардии! Главковерх Врангель передал из Мелитополя по телеграфу одно лишь слово: «Позор!»

Спешно подтянув резервы, враги обрушили на красных курсантов ураганный огонь, пошли в обход, чтобы взять город в клещи. Под угрозой окружения красные батальоны вынуждены были оставить Орехов.

Но пришел новый приказ: вернуть город любой ценой.

И разгорелся бой без плена и пощады.

Смертельным огнем встретили дроздовцы первые цепи курсантов. Гул артиллерийской канонады заглушал винтовочные залпы и яростную скороговорку пулеметов. Было невозможно преодолеть сплошную завесу огня, и атака красных захлебнулась.

Укрывшись за полотном железной дороги, первый полк курсантов перестраивал свои ряды. Вокруг рвались снаряды, бойцов осыпало песком, пылью, с свистом разлеталась шрапнель, поражая людей. И снова поднимались в атаку курсанты, бежали со штыками наперевес. Два пулемета с флангов поддерживали наступающих. Бешеные контратаки дроздовцев не остановили красных героев. Они прижали врангелевцев к станции и сокрушительным ударом выбили их оттуда.

Белогвардейцы отошли менее чем на версту и укрепились на подступах к городу и на кладбище. Опять разгорелся ожесточенный бой. До десяти раз ходили в атаку курсанты, и все же упорство врага сломили.

В сумерках дроздовцы пошли в последнюю контратаку, шагали в полный рост, плечом к плечу, с винтовками наперевес и с песней:

Вперед, дроздовцы удалые,
Вперед, без страха, с нами бог.
С нами бог!..
Поможет нам, как в дни былые
Чудесной силою помог.

Поднялись курсанты, вскинули штыки, и зазвучало грозно:

Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!

Ударилась песня о песню, звякнули штыки о штыки. И вот уже громовое «ура» погнало врангелевцев. Курсанты ворвались в город, и постепенно бой затих. Белых отбросили за город.

Улицы Орехова были усеяны битым стеклом, ветками деревьев и зеленой листвой. На хатах — следы пуль, из пробоин сыпалась сухая глина. Окна в домах выбиты.

Дорогой ценой досталась курсантам победа: сносили раненых, подбирали убитых...

Оборону заняли на окраине. Каждый вырыл себе окопчик, кто-то укрылся за каменным забором. На флангах, за хатами замаскировали пулеметы: приказано стоять насмерть!

Белогвардейцы, зная крутой нрав главковерха, торопились снова вернуть город. Пока передовые части вели атаку за атакой, к Орехову стягивались резервы. Прибыла конница Бабиева.

Врангель придавал большое значение боям за Орехов. Этот город был узлом железных и шоссейных дорог. Его надо было держать как ключ ко всем направлениям. И барон пустился на хитрость. Он приказал полкам и дивизиям завязать бои по всему фронту, чтобы ни одна часть красных не могла прийти на помощь кремлевским курсантам.

На протяжении многих десятков верст войска были втянуты в сражение. И тогда Врангель отдал приказ окружить Орехов и уничтожить курсантов всех до единого.

Скоро пехота противника стала развертываться в густые цепи, Вот они спустились в лощину и вал за валом стали подниматься на косогор. Впереди шагали офицеры с наганами в одной руке и обнаженными саблями в другой. Белогвардейцы шли с показной удалью — фуражки набекрень.

Курсанты подпустили врага на близкое расстояние, и лишь тогда послышалась команда:

— По врагам революции — огонь!

Заговорили пулеметы, полетели гранаты, загремели залпы. Белогвардейцы залегли, ведя беспорядочную стрельбу.

Не знали курсанты, что атака белой пехоты носила отвлекающий маневр. Скрыто, по балкам и яругам проникла в город врангелевская кавалерия, и началась рубка.

Ни на минуту не смолкала перестрелка, лилась кровь, раздавались стоны раненых. Враг захватил окраину города, подходил к базару. То здесь, то там вспыхивали рукопашные схватки.

Врангелевцы занимали одну улицу за другой. Красноармейцы дрались за каждый дом. Но им приходилось отступать: сказывалось численное превосходство неприятеля.

После полудня, вводя в бой все новые части, белые вытеснили курсантов из города.

Отбиваясь от наседавшего врага, медленно отходя, курсанты с горечью думали о своих товарищах, которые навеки остались на улицах Орехова. Но еще хуже была судьба раненых, которых не успели подобрать.

5

Когда колосятся хлеба, синие безбрежные поля похожи на море. Волнуется на ветру тучное жито, выбросил колючие усы ячмень, позванивает зелеными серьгами овес. Пробежит ветерок, и неоглядные просторы хлебов закачаются. Волны взбегают на курганы, перекатываются через них и катятся дальше, теряясь в голубой дали.

Даже трудно поверить: по всей стране голод, а здесь, на полях Северной Таврии, хлеба в рост человека. Земли в этих краях плодородные, имения богатые. Особенно зажиточны немцы-колонисты, у них и бахчи щедрые, и подсолнухи, что лесные заросли.

Весь июль стояла жара. Хлеба поспели и ждали косовицы. И она пришла, смертная «косовица». На безбрежных равнинах схватились с врагом в своем первом бою конники армии Городовикова.

Молодежь собиралась на сечу, точно на праздник: хорошенько наточили сабли, накормили и напоили досыта коней и вплели в гривы красные ленточки, убрали цветами фуражки. Кони стригли ушами, будто чуяли: близится горячая схватка.

За околицей села, где стояла ветряная мельница, съехались военачальники Второй Конной. Городовиков, сидя верхом, смотрел в полевой бинокль.

Холмистое поле, залитое полуденным солнцем, золотилось от хлебов. Воздух дрожал. Было тихо кругом, лишь кузнечики певуче стрекотали в траве. Ни один стебелек не шелохнулся, ни одного облачка не показывалось на небе.

Но вот взлетел над курганом потревоженный орел. И на вершине кургана показался неизвестный всадник. Он остановил коня и долго оглядывал окрестность, потом стеганул лошадь и скрылся.

Не прошло и минуты, как на вершине появилось до десятка верховых. Они тоже покрутились на конях и скрылись по ту сторону кургана.

И тогда заговорили батареи врага. Высоко над степью прошуршал первый снаряд и взорвался неподалеку от ветряка. Городовиков, глядя в бинокль, не оглянулся в сторону взрыва, только лошадь прижала уши и пошла боком.

На душе у командарма было неспокойно. Еще на военном совете в Волновахе, когда жлобинцы делились горьким опытом неудачного рейда, Городовиков понял, что премудрый барон не сидел в Крыму зря и сумел за короткое время преобразить армию. Это были уже не те самоуверенные и вечно пьяные полки, что дрались под знаменами Деникина. Появилась новая, технически вооруженная и отлично обученная армия. Городовиков знал, что Врангель применил немало новинок. Кавалерию сделал «бронированной», придав ей много броневых автомобилей. Во время атаки машины двигались впереди и поливали противника из пулеметов, а кавалерия шла следом и завершала разгром. Врангель применял изворотливую тактику коротких ударов в неожиданных местах. Он даже пехоту посадил «на колеса» и мог за одну ночь перебросить целую дивизию на сто верст. Это было выгодно для создания перевеса и внезапных атак.

Надо было противопоставить тактике Врангеля свою. Сейчас все решал первый бой, первая великая рубка, и надо было выиграть сражение во что бы то ни стало!

Главные силы той и другой сторон находились в резерве. На степных просторах кружили небольшие отряды. Врангелевцы держали себя спокойно и уверенно.

С наблюдательного пункта генералу Бабиеву были видны передовые эскадроны красной конницы. Не отрываясь от бинокля, он сказал с усмешкой:

— Полюбуйтесь: они нарядились, как на свадьбу, — и генерал передал бинокль полковнику, а сам обернулся и крикнул через плечо: — Федорчук, ко мне!

— Слушаюсь, ваше превосходительство! — На коне подъехал вахмистр в черной лохматой папахе.

— Хорошо ли наточена твоя сабля?

— Вечером брился, ваше превосходительство.

— Тогда бери молодцов и скачи вон туда. Сыграй у них на свадьбе похоронный марш.

— Слушаюсь!

— С богом!..

Под генералом Бабиевым танцевал белый конь. Сам он тоже был в белой черкеске, а впереди на поясе поблескивал драгоценными камнями кинжал — диво тонкой чеканки.

Рядом с ним сидел в седле полковник из калмыков, аристократ, выросший при царском дворе, князь Тундуков. Его «молодцы» до поры стояли за курганом. Бой начала казачья сотня, и то не вся, а часть ее под командой вахмистра.

С горы Городовиков наблюдал, как сходились две конные лавы. Белогвардейцы скакали с пиками наперевес, низко пригнувшись к шее коня. Казачий офицер вытянул саблю вперед, точно указывая ею на красных конников. Врангелевцы летели с горы. Сейчас ударят, сомнут — и тогда уже трудно будет выиграть бой.

У Леньки глаза молодые, он и без бинокля видел, как закипала схватка. Его подмывало броситься туда, но не было минуты передышки, уже и Валетку загнал в мыло — носился с донесениями и приказами то в одну, то в другую дивизию. Сейчас наконец выдалась свободная минута, и он следил за началом боя.

— Летят, гады, красиво... — сказал вестовой на серой лошадке.

— Кто? — спросил Ленька.

— Золотопогонники.

— Сейчас будут тикать. Там Цымбаленко повел бойцов.

Вот всадники сошлись, засверкали клинки. Кони вставали на дыбы и неслись по степи с пустыми седлами. Пыль тучей поднялась над полем боя. Бились в одиночку и группами, всадники перелетали через головы лошадей, клубком вертелись люди и кони.

— Эх ты, гляди, офицера зарубали!..

Похоже, что красные брали верх: кое-кто из врангелевцев задал стрекача. Их кони тяжело скакали на взгорье, а бойцы с красными ленточками гнались за ними, и оттуда доносилось дружное «ура».

— Молодцы! — шептал с волнением Городовиков. — Герои!

Все же он беспокоился: не хитрят ли белые. Так и случилось. В тылу увлекшихся погоней красных кавалеристов из балки выскочили врангелевцы. Их было немало, пожалуй, до полка. На ходу перестраиваясь, они заходили с двух сторон, охватывая отряд красных конников.

Ленька поскакал с боевым приказом Отдельному полку ударить во фланг белым. Врангелевцы поначалу не заметили этого, но потом бросили преследование и стали перестраиваться навстречу летящей коннице красных. Сошлись и эти, вспыхнула новая сеча среди мирных хлебов, доходивших всадникам до стремени. Кто промахивался шашкой, рубил колосья. Только пыль клубилась на месте битвы, и вспыхивали на солнце сабли.

Постепенно в бой втянулись еще несколько полков, а там и дивизии развернулись одна против другой.

Примчался вестовой и доложил, что пошла в дело славная Блиновская.

Поле покрылось густыми массами конницы, которые то сходились лава на лаву, то разъезжались, охватывая друг друга с флангов.

Уже невозможно было обнять глазами огромное поле боя. Скакали связные. Дивизия блиновцев в трудном положении.

Нет, нельзя уступить врагу первый бой, во что бы то ни стало надо вырвать трудную победу!

Запели трубачи, заиграли атаку:

Вперед, вперед, друзья!
Вперед, вперед, друзья!
Из пожен шашки вон!
Ура!

Городовиков передал командование начальнику штаба, а сам выхлестнул шашку. Впереди резервного кавалерийского полка он помчался на помощь блиновцам.

Все ближе враг. Городовиков на ходу наметил цель — головного офицера. Слившись с конем, полковник стрелой летел, увлекая за собой всадников. «Никак князь Тундуков?» — мелькнуло в голове командарма, и в нем вспыхнул азарт охоты. Ведь за «его высокоблагородием» старый должок: не доплатил князек своему батраку Оке Городовикову.

Блиновцы издали заметили командарма. Они видели, как, подскочив к белогвардейскому офицеру, Ока Иванович привстал на стременах и молниеносным взмахом шашки выбил его из седла. Конь офицера рванулся в сторону, унося на себе хозяина, повисшего в стремени.

Адъютант полковника повернул коня навстречу командарму. Но подскочивший Байда зарубил его, и тот упал.

Блиновцы смяли белых, и те повернули вспять — дай бог ноги!

Уже солнце опустилось за горизонт, когда закончился жестокий бой. Мокрые взмыленные кони медленным шагом возвращались с поля битвы; они еще дрожали мелкой дрожью и тяжело дышали. Утомленные битвой, бледные от жаркой сечи бойцы вели в поводу лошадей, чьи хозяева остались на поле боя.

Горнисты трубили сбор:

Всадники, перестань!
Отбой был дан,
Остановись!

Санитары сносили убитых. В воздухе стоял запах крови.

Спешенные бойцы ловили врангелевских коней, вели под руки раненых товарищей; собирали оружие. А те, что в пылу боя умчались преследовать врага, не спеша поворачивали коней обратно.

Цымбаленко, водивший в атаку первый эскадрон, вернулся хмурый: жалко погибших друзей. Глаза его сверкали. Он остановился у плетня, вынул карманные часы, хотел завести их, да пальцы не слушались.

— Ничего, — тяжело произнес он. — Мертвым слава, а живые пойдут вперед.

6

С того дня бои не прерывались ни на час, точно продолжался все тот же первый бой.

По многу раз брали красные конники прилегающие к Орехову села — Жеребец, Фисаки, Камышеваху, брали и снова оставляли, часто с такими горькими потерями, что сердце сжималось. Жара стояла невыносимая, и кони падали от усталости. Еще больше были измучены люди. Приходилось по целым суткам оставаться без пищи и спать в седле. Раны не успевали заживать. Еще свежая кровь проступала сквозь бинты, как снова звучали призывные трубы, и надо было лететь навстречу врагу.

С каждым боем редели эскадроны, и порой некому было заменить погибшего. В строй становились те, кто нес службу в команде связи или в обозах.

Так пришел черед Леньки. Во время одной из схваток, когда конница красных обратила противника в бегство, показалось ему, что один офицерик уж очень смахивает на Геньку Шатохина. Волнуясь от предчувствия, что нашел наконец того, кого долго искал, пришпорил Валетку и погнался за врангелевцем. Он на ходу стрелял из маузера и даже крикнул вгорячах: «Стой, гад, стой!» Офицер не оборачивался.

Верст семь шла погоня. И лишь на окраине Орехова, когда казалось, что враг настигнут, тот обернулся, и Ленька понял — это не Шатохин.

Но было поздно: разгоряченный Валетка влетел на улицы Орехова, занятого белыми. Они только что снова выбили из города кремлевских курсантов и рыскали по дворам, добивая раненых.

Опомнившись, Ленька повернул коня, но белые заметили его. Над ухом свистнула пуля, за ней другая. Какой-то казак бросился наперерез, сорвал с себя лохматую папаху и швырнул под ноги Валетке. Конь испуганно отпрянул, и Ленька полетел в канаву. Двое бородачей бросились к нему. Ленька выстрелил и сбил с одного шапку. Воспользовавшись замешательством казаков, он бросился в калитку, пересек чей-то двор, перемахнул через забор и очутился в огороде соседнего дома.

Позади слышались выстрелы и голоса:

— Во двор побежал!

— Стреляй, а то уйдет!

Прыгая через грядки, Ленька подбежал к забору, перелез через него и оказался в пустынном переулке. Здесь не было ни души. Отчаянно лаяли собаки.

Стараясь запутать след, он перебежал через дорогу и заскочил во двор, казавшийся заброшенным. В углу виднелся старый сарай, крытый черепицей. Дощатая дверь была приоткрыта, а рядом стояла коза, привязанная к стволу вишни. Увидев бегущего человека, она перестала жевать и с удивлением уставилась на Леньку вылупленными черными глазами.

В доме, что стоял напротив сарая, были закрыты ставни и царила тишина.

Пригнувшись, Ленька подбежал к сараю, протиснулся в приоткрытую дверь и затаился в углу за ящиком.

В городе продолжалась перестрелка, Потом в соседнем дворе загрохотали прикладом в дверь. В ответ забрехали собаки. Наверное, начался поголовный обыск. Что делать?.. И Ленька решил: если придут сюда, он дорого продаст свою жизнь.

Вот как глупо вышло с этой погоней. Сам попался и Валетку потерял. Наверно, мечется конь по улицам, ищет незадачливого хозяина.

От тишины звенело в ушах. Слышно было, как за дверью вздыхала коза. Потом скрипнула дверь в доме, и во дворе показалась старушка с оловянной миской в руках. Она приблизилась к сараю и стала кормить козу. Ленька боялся, как бы не взбрело старухе в голову заглянуть в сарай. Тогда не оберешься крику. Но старуха ни разу не посмотрел в него сторону, хотя вела себя странно, точно знала или догадывалась, где спрятался беглец. Она потопталась во дворе и вышла за калитку. Там она осмотрелась и, убедившись, что вокруг никого нет, вернулась к сараю и сказала тихим голосом, но так, что Ленька понял каждое слово:

— Когда стемнеет, полезешь на чердак. Там уже есть один ваш. Ах ты, господи милосердный!.. — и ушла.

Может быть, для маскировки она подперла дверь поленом: никому не придет в голову искать в сарае, если он снаружи подперт чурбаком. Старуха вернулась в дом, и опять стало тихо.

Солнце зашло, и в щели сарая бил тревожный багровый свет вечерней зари. Когда начало смеркаться, снова вышла хозяйка, отвязала фыркающую упрямую козу, завела ее в сарай и сказала негромко:

— В сенцах лестница на чердак... Не суетись, да шапку военную не забудь снять...

Чтобы не смущать беглеца, а заодно проверить, не подсматривает ли кто-нибудь за двориком, старушка вышла на улицу.

Дверь в сенцы была открыта. Ленька издали увидел лестницу, приставленную к лазу на чердак. В одно мгновение он перебежал двор, взобрался на верхотуру, оттолкнул лестницу ногой и замер. Старушка вошла в сенцы и заперла дверь на крючок.

Не зная, кто находится на бабкином чердаке, Ленька долго всматривался в темноту, потом вполголоса позвал:

— Эй, кто здесь? Отзовись!

Из дальнего угла донесся хрипловатый голос:

— Иди сюда, гад. Я с тобою поговорю...

— Я свой, товарищ, — сказал Ленька шепотом.

В ответ он услышал стон.

Ленька осторожно перешагивал через поперечные балки, пробираясь туда, откуда доносился стон. Слышно было, как тяжело дышал раненый.

Постепенно глаза привыкли к полумраку, и Ленька рассмотрел на ворохе соломы человека. Грудь его была перетянута крест-накрест холщовым полотенцем, сквозь которое проступали, пятна крови. Раненый с трудом приподнялся на локте.

— Кто ты?.. — Он терял силы и не мог говорить.

— Я свой, — поспешил успокоить его Ленька. — Из Второй Конной.

Неожиданно Ленька услышал не то всхлип, не то стон: раненый всматривался в него, потом сказал устало и горько:

— Это ты, Алексей Егорович?.. Вот как мы с тобой попались.

Слабея, раненый откинулся на спину. Сомнений на было: Ленька встретился с кремлевским курсантом из Гуляй-Поля по имени Федя.

— Потерпи, сейчас я тебя перевяжу...

Торопясь, Ленька снял с себя гимнастерку, оторвал от нижней рубахи полосу, потом еще одну. Пришлось разорвать и рукава. Осторожно он подвел левую руку под спину раненому и слегка приподнял его. Стародубцев стонал.

— Потерпи... — шептал Ленька. — Сейчас тебе легче станет.

На другой стороне улицы загорелся дом. Зловещий красный свет озарил чердак, и стала видна на груди раненого женщина-Коммуна, поднявшая над головой саблю.

— Мы еще постоим за себя, — говорил Стародубцев, и чувствовалось, что он с трудом сдерживает досаду и отчаяние. — Эх, Алексей Егорович, пацанчик ты мой, сколько наших легло на улицах!..

Леньке почудилось, что раненый плачет.

— Держись, Федя, — с великой нежностью сказал он. — У меня в маузере пол-обоймы. Помирать будем с музыкой...

Дом догорел быстро, а летняя ночь коротка: стало светать. В чердачное окно виднелись часть улицы и большой каменный дом с крыльцом. По всей видимости, в нем расположился штаб, потому что на крыльце стоял тупорылый станковый пулемет с бронированным щитком. Возле пулемета прохаживался часовой с винтовкой на ремне.

Леньке был виден двор особняка, окруженный высоким глухим забором. Во дворе в туманном сумраке рассвета ходили белогвардейские солдаты, они сносили и бросали в кучу лопаты.

Потом о черного хода, где тоже было крыльцо, но попроще и без перил, стали выводить и выталкивать пленных, у которых руки были связаны за спиной. Даже издали Ленька хорошо различал кровавые клочья одежды. Пленных били прикладами, сталкивали со ступенек. Некоторые падали, но снова поднимались.

Пиная ногами, подгоняя штыками, солдаты провели пленных в глубь двора и там развязали им руки. Офицер приказал курсантам разобрать лопаты и рыть себе могилу. Но никто из них не двинулся с места. Стояли, тесно прижавшись друг к другу, чтобы не падали даже те, кто терял последние силы. Офицер кричал на них, бил плеткой, но курсанты продолжали стоять. Солдатам самим пришлось копать могилу. С торопливой злостью они швыряли землю на ноги пленным, точно хотели засыпать их живыми.

В тишине утра был слышен стук лопат о камни. Потом, как видно, перед самым расстрелом, все замерло. Ленька боялся, что Федя услышит голоса своих товарищей. Чтобы отвлечь его, он низко склонился над раненым, поправляя скомканную под головой гимнастерку. Ленька волновался, его тянуло к окну увидеть последний смертный час героев-курсантов. В то же время он боялся за Федю, не хотел, чтобы тот страдал еще больше.

— Ты спасайся, Ленька, — говорил Стародубцев. — Тебе еще жить да жить...

— Лежи... Наши отобьют город, и мы вернемся к своим, — шепотом успокаивал Ленька.

В тишине послышались отдаленные отрывистые команды и щелканье затворов. И тогда донеслось оттуда нестройное хрипловатое пение:

Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!

Последнюю минуту жизни курсанты провожали великой песней революции.

Федя насторожился, он с тревожной болью вслушивался в нарастающее пение и силился подняться.

— Это наши! — сказал он. — Это мои товарищи!..

Он напрягся с такой силой, что сквозь повязку проступили свежие пятна крови.

Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов.

— Ленька!.. Это наших повели на расстрел.

...Владеть землей имеем право,
Но паразиты — никогда.

Ленька уже не мог оторваться от окна. Он видел, как офицер столкнул ногой крайнего курсанта в яму и дважды выстрелил в него.

— На тебе! Владей землей!..

Стародубцев до боли сжал руку Леньке, собрал последние силы и подхватил песню:

...С Иптернациона-а-лом...

Ленька зажал ему рот ладонью, но Федя мотал головой, вырывался:

...Воспрянет род людской!

Белогвардейцы не дали курсантам допеть. В беспорядочных выстрелах вместе с жизнью оборвалась величавая песня.

У Леньки текли по щекам слезы. Федя лежал, крепко сжав губы. Ленька придвинулся к нему, и они долго молчали, думали о погибших товарищах, о своей судьбе. Надежды на спасение не было...

Но она явилась. Сначала Ленька услышал на улице конский топот и чей-то грубый крик:

— Стой, проклятый!.. Черт, а не конь!

— Хватай его под уздцы.

— Сделай ему закрутку, враз успокоится...

— Попробуй подойди к нему... Кусается.

— Значит, настоящий конь.

Сердце у Леньки сжалось от предчувствия, что это Валетка. Взглянув в окно, он не сразу узнал своего коня. С растрепанной гривой и налившимися кровью глазами, Валетка бегал по улице, не даваясь в руки никому. Он взвивался на дыбы, бил задними ногами так, что казаки прятались за деревья.

— Лови, не пускай его туда.

— Пристрелить его.

— Плюнь, Петрович, проголодается, сам на конюшню придет.

— И то правда...

Ленька выждал минуту. Как видно, казаки ушли. И тогда, сам не зная зачем, он тихонько свистнул. Валетка остановился и навострил уши. Ленька свистнул еще раз, и Валетка голосисто заржал, метнулся в одну сторону, другую, и вдруг одним махом перелетел через забор. Он заметался, не зная, куда кинуться, и отвечал на свист хозяина призывным и радостным ржанием.

Дальше все было как во сне. Меньше всего сознавая, что делает, а скорее подчиняясь внутреннему голосу, Ленька застучал ногой в чердачный настил, а сам кинулся к лазу. Старушка выбежала в сени.

— Бабушка, лестницу!.. Это мой конь.

Ленька вел Федю, а старушка, приставив лестницу, старалась помочь ему спустить раненого вниз. Она приняла Федю на руки. Лестница упала, и Ленька спрыгнул с чердака в сенцы.

Валетка, увидев хозяина, зафыркал, замотал головой, Вдвоем со старушкой Ленька подсадил Федю на коня, сам прыгнул в седло и сквозь пролом в заборе выскочил на улицу.

— Спасибо, мамаша! — успел крикнуть он, а старушка перекрестила их вслед.

Валетка мчался — только пыль из-под копыт. Белогвардейцы спохватились, но было поздно. Пули засвистали вдогонку.

— Держи! Красный! — кричали врангелевцы.

Ищи ветра в поле!

Дальше