Глава вторая

С возвращением Жуковского на батарею литеры Б Звонарев после почти двухнедельного отсутствия вновь переселился на Залитерную, чему Борейко очень обрадовался. — Соскучился я по тебе, дружище, — гудел он. — Я тут много о чем передумал с солдатами. Нам нужно начать подкопы под японские траншеи и взрывать их на воздух. Они теперь близко подошли к форту, и надо начинать подземную войну.

— Поезжай в штаб Кондратенко и изложи ему на словах свой план. Он ведь очень ценит и поощряет всякую инициативу, особенно младших офицеров и солдат.

Поручик отрицательно покачал головой.

— Ругать начальство я умею, но разговаривать с ним совсем не горазд. Возьмись-ка ты сам за это дело, Сережа. Ты ведь свой человек во всех штабах и у всех генералов и их дочерей. Кстати, как поживает твоя дева-воительница?

— Обзавелась мальчиком... Подобрала бездомного ребенка-сироту и как бы усыновила его.

— Его усыновила, тебя "умужила"... Так к концу войны у нее на руках окажется целое семейство! — шутил поручик.

Приход писаря Пахомова с целым ворохом бумаг нарушил этот разговор.

— Здорово, Пафнутьич! Как воруется со штабс-капитаном на Утесе! — приветствовал его Борейко.

— Здравия желаю! Воровством мы не занимаемся.

— Свежо предание, а верится с трудом! Чем порадуешь?

— Огорчить вас должен. Приказано все продовольственные излишки сдать интендантству.

— У нас их и нет.

— Штабс-капитан сообщили, что имеются.

— Пусть у него и берут, коль у него есть, а в роте нет.

— Завтра для приемки приедут на Утес интендантские чиновники.

— Иван! Покличь ко мне Родионова и Зайца! — приказал Борейко денщику.

В блиндаж вошли Родионов и Заяц.

— Честь имеем явиться, вашбродь! — вытянулись солдаты.

— Отберешь сейчас, Тимофеич, десять человек с винтовками и боевыми патронами. Пойдете со мной на Утес, — объявил поручик.

— Что ты задумал, Борис? — с беспокойством спросил Звонарев.

— Пойду выручать наши запасы. Добром не отдадут — силой возьму.

— Ты с ума сошел. Позвони хоть Жуковскому и поговори с ним.

— Теперь на Утесе он не хозяин, а каков будет разговор с Андреевым, узнаю на месте.

Через минуту отряд маршировал за поручиком.

С наступлением темноты к батарее подъехали три подводы с провиантом под охраной вооруженных артиллеристов.

— Живо разгружай и сейчас же назад, пока интенданты не явились! — громко скомандовал Родионов. — Поручик там ждут.

Прапорщик спросил, что произошло на Утесе.

— И смех и грех, вашбродие! Поручик приказал нам открыть погреб и продукты нагрузить на подводы. Штабскапитан выскочили, кричат солдатам, грозят судом и расстрелом, а поручик от них только отмахиваются. Пришел новый командир, бородатый такой, давай тоже кричать. Но нашего поручика разве перекричишь? Слабосильные, как сообразили, что мы провиант хотим забрать, — на нас с костылями да клюками, чуть было не смяли. Пока крик шел, мы подводы и нагрузили.

Вскоре появился сам Борейко.

— Знаешь дорогу к батарее литеры А? — спросил он у Звонарева. — По пути там есть незаконченные блиндажи. В них я и устрою на сегодняшнюю ночь временный продовольственный склад, а то с минуты на минуту может нагрянуть погоня за продуктами. Вали, Сережа, а я буду гостей встречать.

Через минуту Звонарев отправился с гружеными подводами в указанное Борейко место.

Не успел прапорщик добраться, как началась довольно сильная ружейная перестрелка. Молчавшие сначала крепостные батареи одна за другой открыли огонь. Вскоре загрохотал весь Восточный фронт. Батарея литеры Б и Залитерная тоже полыхали огнями выстрелов. Взволнованные артиллеристы торопились с выгрузкой подвод.

Оставив около склада караул из трех человек, прапорщик поспешил обратно на Залитерную. Он нашел Борейко в блиндаже. Тот протянул ему для подписи акт. В нем значилось, что при подъезде к Залитерной снарядами были разбиты три подводы с продовольствием и убита одна лошадь.

— Около перевязочного пункта действительно разбило одну повозку и убило лошадь. Мы сейчас все перетащим сюда, и дело будет в шляпе, — весело говорил Борейко. — Подпишет и Николай Васильевич, а Чиж с интендантами останутся в дураках.

Утром на батарею приехали Белый, и Кондратенко. Борейко чистосердечно все рассказал Белому. Генерал посмеялся и тут же утвердил представленный ему акт.

— Оставшиеся на Утесе продукты все же придется поделить с интендантством, — предупредил он. — Вы и так успели захватить хорошую их часть.

Поручику ничего не оставалось, как согласиться с этим предложением.

Пока Белуги разговаривал с Борейко, Кондратенко отозвал в сторону Звонарева.

— Сергей Владимирович, я опять имею на вас некоторые виды. Сейчас начнется новый этап борьбы за Артур — война под землей, в минных галереях. Не хотите ли вы принять в ней участие?

— Но я в этом деле полный профан!

— Научитесь. Я думаю сначала вас направить в распоряжение Сергея Александровича Рашевского. Вы будете у него помощником. В его ведении участок оборот от батареи литеры Б до третьего укрепления. Работа сосредоточится на втором и третьем фортах. Дело, конечно, опасное, но интересное.

Узнав о сделанном Звонареву предложении. Белый запротестовал:

— Он мне нужен в Управлении. У меня всего два инженера — он и Гобято. Того взяли моряки для своей секретной работы этого хотите забрать вы...

— При первой же надобности, Василий Федорович, обязуюсь вернуть его вам в целости и сохранности, — уверял Кондратенко.

— Этого вы никак гарантировать не можете, коль скоро направляете его в самые опасные места.

— Бог не без милости, будем надеяться на лучшее Завтра или послезавтра и приступите к своим новым обязанностям, — предупредил Кондратенко Звонарева.

Борейко тоже был крайне недоволен новым назначением своего друга.

— Мелькнешь на батарее искрой малой и опять исчезаешь! — бурчал он. — Нет чтобы на месте посидеть, как порядочному человеку.

Прослышав о новом назначении Звонарева, Блохин не замедлил тотчас явиться в офицерский блиндаж.

— Зачем пожаловал? — спросил Борейко.

— Разрешите мне, вашбродь, с прапорщиком идти японца из-под земли взрывать.

— А я с кем останусь?

— Мало ли еще у нас народу!

— Блоха-то у меня одна...

— Другую можно завести, много их вокруг прыгает.

— Когда найду — тогда и отпущу.

Солдат вздохнул и вышел.

Через минуту явился с тем же Родионов.

— Я, вашбродь, шахтер и привык копаться под землей.

— Чем тебе здесь не житье?

— Скушно больно! Когда-нибудь выпустит батарея десяток снарядов и опять на неделю замолчит.

— Мне и самому невесело. Но, верно, японец нас скоро порадует — на штурм пойдет. А коль скучно — Харитиной займись, баба стоящая!

— Я, вашбродь, женат. А на Харитину наш сказочник виды имеет.

— Я тебя, Тимофеич, никуда не отпущу, ты моя правая рука на батарее.

Затем появился Юркин.

— Ты-то что в минном деле понимаешь?! — накинулся на него Борейко.

— Рвут их электрическим проводом, а я как телефонист умею провод прокладывать и к батарее его присоединять, — бойко ответил солдат.

— Черт с тобой! Иди, если прапорщик возьмет.

Уже под вечер осторожно постучал в дверь Ярцев и сконфуженно попросил Звонарева взять его с собой на минные работы.

— А Харитина как же? — спросил Борейко.

Солдат сильно покраснел.

— Они на меня и смотреть не хотят, это только солдаты с зависти сплетки плетут, а я тут совсем ни при чем.

— Спрошу у Харитины, так ли это.

— Верно слово — ни при чем, только ей не говорите ничего, серчать на меня будет.

— А ты и струсил? С японцами под землей воевать хочешь, а бабы испугался! Пока не поженитесь — не отпущу, — решил поручик.

— Можно? — раздался за дверью женский голос.

Борейко подскочил, как на пружинах, и, быстро застегнув китель, окинул взглядом, все ли в порядке в блиндаже.

— Кто это? — спросил Звонарев.

— Они... — неопределенно бросил Борейко и шагнул к двери. — Милости прошу!

На пороге появилась Оля Селенина, а за ней Леля. Варя, Стах. Шествие замыкал Вася с судками в руках.

— Не ожидали такого нашествия? — проговорила Оля, здороваясь с мгновенно просиявшим Борейко. — Решили вас навестить всей компанией.

— Очень рады, пожалуйте...

— Это Варя подбила нас на прогулку сюда.

— Совсем нет! Стаху надо было побывать в окопах на батарее литеры Б, мы и решили его проводить до Залитерной, — запротестовала девушка.

— ...благо здесь находится Сережа Звонарев, — тотчас поддел Борейко. — А это еще что за хлопчик? — заметил он Васю.

— Варин сын, — ответила Оля.

— Да ну! Я и не знал, что у амазонок родятся сразу такие большие ребята.

— Не пытайтесь быть глупей, чем вы есть, — нахмурилась Варя.

— Как тебя звать, герой? — спросил поручик.

— Вася.

— Так, значит, это тебя недавно подобрали на дороге? Какой ты худой да хилый! Кормить его надо побольше!

Мальчик, поставив судки на стол, спрятался за Варей и с недоверием смотрел на огромного поручика.

— Пойдемте во двор, а то тут очень тесно, — предложила Леля.

— Вы хорошо знакомы со стрелковыми окопами впереди батареи литеры Б? — спросил у Звонарева Стах. — Я назначен начальником этого участка обороны вместо Шметилло.

— А он куда переводится?

— Пока на отдых, в резерв, а затем — где понадобится, туда и назначат. Вы часто заглядываете в стрелковые окопы?

Звонарев рассказал о положении на батарее и сообщил о своем новом назначении.

Борейко повел гостей по батарее. Варя здоровалась с знакомыми солдатами.

— Ты здесь совсем своя, — удивилась Оля.

— Они вместе с нами были под Цзинджоу и во время августовских штурмов, — отозвался Родионов. — Всех наших раненых перевязывали.

— И водочкой угощали, — подошел Блохин. — Давно я ее что-то не пробовал.

— Разве поручик тебя не угощал?

— Да они сами ее пить перестали, — сокрушенно вздохнул солдат. — Когда-никогда стаканчик пропустят.

— Так, значит, все же пьет? — настаивала учительница.

— Какое уж это питье! То ли дело раньше!

— Пропал теперь Медведь, — шепнула Звонареву на ухо Варя. — Будет ему от Оли. Он ее все уверяет, что бросил совершенно пить.

Вася все время вертелся около пушек, с большим любопытством разглядывая их.

Он залез было на лафет, но его оттуда прогнали, затем нырнул в блиндаж.

— Куда, пострел! — набросился на него Блохин. -

Еще стыришь что-нибудь!

Обиженный мальчик вернулся к взрослым.

Со стороны кухни показались Шура и Харитина с узелками в руках.

— Здравствуй, Шура! — окликнула подругу Варя.

Девушка сконфуженно сунула узел Харитине и направилась к учительницам.

— Да это, никак, Васятка Зуев! — удивилась Харитина, увидев мальчика. — Что ты туг делаешь? Поди батька тебя по всему городу ищет!

— Тятьки-то уж нет — убило его, — проговорил Вася и громко всхлипнул.

— Да что ты! Когда же это случилось? — начала расспрашивать мальчика Харитина.

Утирая глаза кулаками, Вася поведал ей свою грустную историю.

— Бедная ты моя сиротинушка! — гладила его по голове молодая женщина. — Кто-то теперь о тебе позаботится!

Забыв о своем солдатском положении, Харитина совсем по-бабьи причитала над ребенком. Варя подошла к пей.

— Я взяла его к себе и пока устроила при Сводном госпитале, — пояснила она.

— Только вы, сестрица, не обижайте его, сироту, — просила Харитина. — Молодая вы, под горячую руку и прибить можете, а у него ни отца ни матери... Отдали бы вы его мне, барышня?

— Так вы же на позиции, в окопах, — там ребенку совсем не место.

— Жил бы здесь, на Залитерной, я к нему приходила бы.

— Поручик Борейко не позволит этого, да в госпитале и безопаснее.

— Там от больных смердит. Как нанюхаешься, так и есть не хочется, — неожиданно запротестовал Вася.

— Привыкнешь.

Учительницы, Борейко и Стах издали наблюдали за этой сценой.

— Смени, Харитина, брюки на юбку, — посоветовал Борейко. — Окрутил бы я тебя с кем-нибудь из своих добрых молодцев, да поселилась бы на кухне вместе с хлопчиком. И все было бы в порядке.

— Я никому не отдам Васю, — запротестовала Варя.

— Он не вещь, чтобы его отдавать или не отдавать, — вмешалась Оля. — Где тебе, мальчик, больше нравится?

Вася посмотрел на ласковое лицо Харитины, суровое — Вари, на учительницу, Борейко и Звонарева и развел руками, не зная, что ответить.

— Раз не нравится у меня, тогда иди к Харитине, — решила за него Варя.

Вася испуганно взглянул на нее. У него еще свежи были воспоминания о том, что для него сделала Варя, а главной приманкой в будущем являлась велосипедная команда, куда его обещала устроить девушка. С другой стороны, ласковая Харитина была ближе и роднее ему. Ребенок тихо и печально подошел к Варе.

— Пока тетя Харитина холят и солдатах, я хочу быть у вас, — почти шепотом проговорил он. — Только чтобы я ездил на лисопете.

— Мал, мал, а хитрости у тебя, хлопчик, больше, чем у взрослого! — усмехнулся Борейко.

— Я хочу пройти сейчас к Шметилло. Вы не проводите меня? — обернулся к Звонареву Стах.

— С удовольствием, с нами, верно, пойдет и Харитина.

— Сей секунд, вашбродь, только белье захвачу, — посолдатски ответила Харитина.

— Мы вас подождем здесь, — предупредила Стаха Леля. — Только вы долго не задерживайтесь.

Офицеры и Харитина вышли.

Солнце уже скрывалось за сопками, в долинах стоял вечерний туман. С фронта доносились редкие ружейные выстрелы, чередующиеся с короткими пулеметными очередями.

Вскоре им повстречался бывший фельдфебель охотничьей команды Денисов. Завидев поручика, он вытянулся во фронт и громко ответил на приветствие. Радости фельдфебеля не было предела, когда он узнал о назначении Стаха.

— Вашбродь, Евстахий Казимирович, позвольте, я сейчас всех наших позову. — И Денисов опрометью бросился вперед.

Через минуту десятка два радостно возбужденных стрелков ринулись навстречу поручику, заполнив весь окоп.

— Здорово, молодцы! — приветствовал их поручик.

Солдаты в ответ рявкнули так оглушительно, что перепуганные японцы не замедлили дать несколько ружейных залпов.

— Японцы тоже вас приветствуют, Евстахий Казимирович, по случаю прибытия на передовые позиции, — усмехнулся Звонарев.

— На днях мы заведем с ними более близкое знакомство, — ответил Стах и начал расспрашивать своих солдат о позиции, питании, потерях.

Появился Шметилло и неторопливо зашагал к солдатам.

— Что за шум, почему беспорядок? — крикнул он издали.

— Все в полном порядке, Игнатий Брониславович.

Я беседую с вашими молодцами, — ответил Енджеевский, здороваясь с капитаном. — Завтра прибуду к вам на смену со своими охотниками.

— Наконец-то нас оттягивают в тыл! Уже больше месяца, как мы тут кормим вшей. Рады будете отдохнуть? — обернулся Шметилло к солдатам.

Те замялись и не отвечали.

— Аль не рады? — удивился капитан.

— Дозвольте нам, ваше высокоблагородие, остаться с поручиком Енджеевским, — выступил за всех Денисов.

— То есть как это остаться? Всем перевестись в охотничью команду?

— Тем, которые прежде служили у поручика в команде, и еще человек с десяток. С мирного времени мы с Евстахнем Казпмировичем вместе. И под Цзипджовой были, и на перевалах... Сжились, можно сказать, вместях.

— Я без командира полка этого разрешить не могу. Шутка ли, сразу сорок лучших моих стрелков уйдут в охотники. Да и обидно мне это слышать. Кажется, вам у меня жилось не плохо.

— Так точно, вашескородь, вы о нас заботу имели, — ответили стрелки.

— В чем же тогда дело?

— Поручика-то мы до вас еще знали, и они всех нас знают, — сбивчиво пояснили солдаты.

— Как хотите! — махнул рукой все еще обиженный Шметилло. — Околдовали вы их совсем, Евстахий Казимировнч.

— А мне к вам, вашбродь, можно? — чуть слышно спросила протолкавшаяся к Стаху Харитина.

— Подойдет она к нам, ребята? — спросил у солдат Енджеевский.

— Так точно, подойдет. Бой-баба, другого стрелка за пояс заткнет! — послышались ответы.

— Можете остаться, — решил Енджеевский.

— А Залитерная как же? — спросил Звонарев.

— Я до вас буду в гости ходить, — улыбнулась Харитина.

— Мы вам уж и жениха подобрали, — продолжал Звонарев, — и про Васю, значит, забыли?

Харитина глубоко вздохнула и призадумалась. Ей не хотелось расставаться со стрелками, с которыми она успела сжиться, не хотелось оставлять привлекавшую ее своей опасностью жизнь разведчика, тянуло и к полюбившемуся ей ребенку.

— Подумаю я до завтра, — решила она наконец.

— Хорошо. Значит, артиллеристы и впрямь вам пришлись по сердцу, — улыбнулся Стах.

— Мальчонку-сироту жалко, — ответила Харитина и отошла.

Заглянув ненадолго в блиндаж к Шметилло, Енджеевский и Звонарев направились обратно. Они подошли к батарее во время вечерней переклички. Родионов при свете фонаря по списку выкликал фамилии солдат, построенных за орудиями. Несколько поодаль, около костра, стоял Борейко и рассматривал какие-то бумаги. Гости пили чай за небольшим столом у блиндажа. Уткнувшись головой в Варины колени, дремал Вася.

По окончании переклички Родионов подошел с рапортом к Борейко.

— На вечерней перекличке люди налицо оказались все, и за день никаких происшествий не случилось. Прикажете петь молитву?

— Подожди. Сейчас прочту приказ начальника сухопутной обороны генерала Кондратенко. — Борейко зашагал к солдатам. — Дай-ка сюда фонарь.

Заинтересованные Звонарев и Енджеевский последовали за ним. Варя не утерпела и, переложив голову мальчика на колени Лели, тоже подошла.

Прокашлявшись, поручик громким, протодьяконским голосом начал;

Приказ N 36 по войскам сухопутной обороны крепости Порт-Артур.

26 сентября 1904 года

Прошу всех господ офицеров разъяснить нижним чинам, что упорная оборона крепости, не щадя своей жизни, вызывается не только долгом присяги, но весьма важным значением Порт-Артура, как необходимого для России порта на Дальнем Востоке. Упорная оборона до последней капли крови, без всякой даже мысли о возможности сдачи в плен, вызывается — сверх того еще тем, что японцы, предпочитая саvи смерть пленению, без всякого сомнения произведут в случае успеха общее истребление. Вследствие весьма важного значения — Порт-Артура не только государь, но и вся наша великая родина с напряженным вниманием следит за ходом обороны, весь мир заинтересован ею. Приложим же все наши силы и нашу жизнь, чтобы оправдать доверие царя, матушки России и достойно поддержать славу русского оружия на Дальнем Востоке.

Приказ прочесть во всех ротах, батареях, сотнях и командах.

Подлинный подписал начальник сухопутной обороны

Порт-Артура

Генерал-майор Кондратенко

— Все поняли? — спросил Борейко, закончив чтение.

— Так точно, поняли, — оборонять, значит, Порт-Артур, как самую Россию, — хором отозвались солдаты.

— На молитву! Шапки долой! Запевай, Белоногов, — распорядился Борейко.

За столом остались Варя и Звонарев. Девушка оперлась на стол и внимательно смотрела на прапорщика.

— Так зачем вы пошли в минеры? Хотите прослыть героем?

— Еще под Цзинджоу вы установили, что у меня заячья душа и, конечно, не замедлили об этом оповестить всех своих друзей и знакомых.

— Не дразните меня! Будете голодать, тогда обо мне вспомните, — И Варя вышла из-за стола. Звонарев, посмеиваясь, последовал за ней.

Невдалеке стояли, обнявшись, обе учительницы и Шура Назаренко с Васей. Борейко усиленно размахивал руками, дирижируя импровизированным хором.

— Прекрасно! — одобрил Стах, когда хор смолк. — Кто лучше — хор или регент, — сказать трудно.

— А как вы находите, Ольга Семеновна? — спросил поручик.

— Ничего. Но наши ребятишки в школе поют не хуже, — с напускным спокойствием ответила девушка.

— Вашбродь, пехоцкий капитан просют обстрелять цель номер шесть, — неожиданно вырос перед Борейко дежурный телефонист.

— К орудиям! — рявкнул поручик.

Артиллеристы со всех ног бросились к своим пушкам.

— Батарея, залпом! — скомандовал Борейко.

— Первый взвод готов!

— Второй готов!

— Пли!

Четыре огненных смерча осветили на короткое мгновение солдат, прижавшихся к брустверу, стоящих поодаль оглушенных учительниц и испуганно кинувшегося бежать от батареи Васю. Не успели пушки стать на место, как поручик вновь скомандовал, раздался залп, затем еще и еще.

— Пехоцкие благодарят и просют прекратить стрельбу, — доложил телефонист.

— Отбой! Пробанить орудия, а затем продолжим пение.

Солдаты бросились чистить ПУПКИ.

Учительницы стали прощаться.

— Спасибо вам, солдатики, за прекрасные песни, — обратилась к артиллеристам Оля. — Давно мы так хорошо не проводили время, как сегодня.

— Заходите еще к нам, барышня, — за всех ответил Родионов.

— Обязательно придем, до свидания, — проговорила Оля.

Не успел Звонарев проснуться, как в блиндаж вошел, поеживаясь от утренней свежести, инженер-подполковник Сергей Александрович Рашевский.

— Приношу свои извинения, Сергей Владимирович, что побеспокоил вас в столь раннюю пору, — чуть заметно картавя, проговорил он, поглаживая свою густую черную бороду, — пожалуйста, продолжайте лежать. Я заехал к вам на минутку, чтобы условиться о времени и месте встречи с вами.

— В любое время и в любом месте, господин подполковник, — ответил Звонарев.

— Для вас я — Сергей Александрович, с этого начнем. Вы человек штатский, и стеснять вас официальным титулованием не хочу. Роман Исидорович вчера очень обрадовал меня, сообщив о вашем назначении. Хотя мы раньше встречались не очень часто, но о вас у меня сложилось вполне определенное хорошее мнение как о человеке и инженере.

— Весьма благодарен за столь лестную для меня оценку и постараюсь ее по возможности оправдать.

— Я в этом не сомневаюсь. Теперь о деле. В одиннадцать часов дня я попрошу вас быть в штабе Восточного фронта обороны, у Скалистого кряжа. Там мы вместе с генералом Надеиным и комендантами фортов обсудим план минных работ. Засим позвольте отклоняться. Еще раз прошу извинения за причиненное беспокойство. — И Рашевский, чуть согнувшись в двери, вышел из блиндажа.

Вскоре ввалился Борейко, дежуривший ночью на командирском наблюдательном пункте. Он продрог и теперь стремился поскорее согреться.

— Ива-а-а-ан! — крикнул он денщика.

По интонации голоса денщик решил, что поручику требуется водка. Наполнив ею до краев стакан и отрезав большой кусок черного хлеба, он явился на зов поручика.

Борейко потянул носом запах водки и отвернулся.

— Убери и больше никогда не приноси!

Иван оторопело посмотрел на офицера.

— Да как же это, Борис Дмитриевич, можно! — возмутился солдат. — Всю ночь на дворе мерзли и вдруг не желаете выкушать водки. Этак и простудиться недолго!

— Вон, сатана! — вдруг взревел поручик.

Денщик мгновенно исчез. Звонарев громко хохотал, лежа в постели.

— Здорово же тебя прикрутила Олечка! Видать, и впрямь — любовь не картошка, не выбросишь за окошко!

— Нишкни, Сергей! И без тебя на душе муторно, — взмолился Борейко.

— Выпей уж, Боря, в последний разок! Я не Блохин и ничего не скажу твоей мучительнице.

— Так это он ей сообщил? Иван, позови сейчас же

Блохина! Я ему голову с плеч сорву! — грозился поручик.

Вошел Блохин.

— Ты что же... Подводить меня вздумал? Рассказал все обо мне учительнице? — накинулся он на солдата.

— Так я же, Борис Дмитриевич, не знал, что вы к ней приверженность имеете.

— Я те пропишу такую приверженность, что до самой смерти не забудешь! — вскипел офицер.

— И я, уж так и быть, выпью с тобой, Боря. Иван, принеси-ка водки! — вмешался Звонарев.

— Пошел вон, Иван, и если принесешь водку — пришибу на месте! — крикнул Борейко.

— Сходи-ка за ней ты, Блохин!

— Сей секунд, Сергей Владимирович!

— Назад, чертова Блоха! — рявкнул поручик, но солдат уже выскочил из блиндажа.

Через минуту он осторожно вошел, с опаской поглядывая на поручик? Тот, сердито сопя, давился горячим чаем, закусывая черным хлебом.

— Хорошо пахнет водочкой, Боря. Не хочешь ли понюхать?

Борейко только прорычал что-то себе под нос.

— Выпьем, Блохин, за здоровье маленькой учительницы! — предложил Звонарев.

— За нее завсегда выпить можно, — осклабился солдат.

Чуть пригубив стакан, Звонарев отдал его Блохину.

— Покорнейше благодарю, — во весь голос заорал тот и, опрокинув водку в рот, поставил стакан на стол около Борейко.

Поручик в бешенстве сбросил его на пол.

— Марш отсюда, Блоха, иначе сгною под винтовкой!

Солдат мгновенно скрылся за дверью.

— Олечка — хорошенькая девушка, но зачем же стаканы бить, Боря? — ехидничал Звонарев.

— Ива-а-ан, водки! — крикнул вдруг поручик.

— Так-то, Боря, лучше!

Выпив подряд три стакана, Борейко лег и мгновенно заснул.

День выдался серый, туманный. Тяжелые тучи низко нависли над сопками. Временами побрызгивал мелкий холодный дождь. С фронта глухо доносились отдельные ружейные выстрелы. Звонарев поморщился. Перспектива идти по такой погоде за три версты до штаба Надеина была не из приятных.

На батарее, кроме дневальных в накинутых на плечи брезентовых плащах, никого не было видно. Над блиндажами, в которых помещались солдаты, чуть вились дымки. Внизу около кухни Белоногов рубил дрова. Пара артельных лошадей со спутанными ногами медленно бродила поодаль, пощипывая скудную артурскую траву.

Вдруг слева, со стороны батареи Малого Орлиного

Гнезда, один за другим четко прогремели четыре выстрела. Затем открыла огонь Заредутная батарея. Зататакал пулемет, оживилась ружейная перестрелка.

— Родионов! — громко позвал Звонарев.

Из крайнего правого блиндажа показалась рослая фигура фейерверкера.

— Я ухожу в штаб Восточного фронта, поручик спит после ночного дежурства. Зря его не буди, — предупредил Звонарев и зашагал к штабу Надеина. Там он застал Рашевского, комендантов фортов: номер два — капитана Двадцать пятого полка Рязанова, номер триштабс-капитана Булганова, укрепления номер три — поручика Фролова. Ожидали только прихода Кондратенко, чтобы открыть заседание.

В большом, прочно построенном блиндаже Надеина на стенах были развешаны карты восточного участка обороны и отдельные планы фортов номер два, номер три и укрепления номер три. На последних были нанесены и японские окопы. Звонарев удивился, увидев, как они близко подошли к фортам номер два и номер три. Было очевидно, что развитие постепенной атаки крепости быстро шло вперед.

Появление начальника инженеров крепости полковника Григоренко оторвало прапорщика от созерцания планов и карт. Полковник сообщил, что Кондратенко прислал его вместо себя.

— Гошпода, прошу жанять мешта, — обратился Надеин к присутствующим и сел за стол.

Генерал был в своем допотопном сюртуке с двумя рядами близко поставленных медных пуговиц; его длинная белая борода придавала ему вид библейского святого.

Рядом с Надеиным поместились Григоренко и Рашевский, затем сел начальник штаба западного участка капитан Степанов, за ним, по чинам, заняли места прочие офицеры. Звонарев оказался в самом конце.

— Шеводня мы должны обшудить вопрош о мерах борьбы с японским продвижением при помощи шап, — прошамкал Надеин. — Шергей Алекшандрович, прошу.

Рашевский подошел к карте и в нескольких словах объяснил свой план.

— Японцы подошли к форту номер два настолько близко, что, конечно, в ближайшие дни начнут вести мину под контрэскарпную стенку форта. Бороться с этим мы можем лишь контрминами. К этой работе надо приступить немедленно. К сожалению, у нас очень мало обученных солдат-минеров.

— Разрешите мне сказать, ваше превосходительство? — попросил Звонарев.

Все обернулись в его сторону. Григоренко презрительно сощурился, глядя на прапорщика. Остальные офицеры смотрели скорее удивленно, чем враждебно. Один Рашевский приветливо улыбался, стараясь этим подбодрить смутившегося молодого человека.

— У нас на Залитерной есть солдаты, знакомые с рудничными работами. Они сами просятся в минеры. Имеются, верно, такие же знатоки и в других частях. Надо только вызвать желающих заняться этим делом.

— Командиры запротестуют. Эти солдаты нужны всем, так как они обычно прекрасно роют окопы, строят блиндажи и вообще отличаются сообразительностью и инициативой, — возразил Булганов. Но Рашевский поддержал Звонарева:

— Прекрасное предложение! Убежден, что генерал Кондратенко с ним согласится.

— Кроме того, у нас почти нет шанцевого инструмента, — проговорил Рязанов.

— Это я возьму на себя, — ответил Григоренко. — Опасаюсь только, что вызванные охотники из бывших шахтеров далеко не всегда окажутся хорошими минерами, как предполагает прапорщик. Да и роль его самого на нашем совещании мне непонятна: артиллерист по роду службы, технолог по образованию — он едва ли чтонибудь смыслит в минной войне...

— Сергей Владимирович зарекомендовал себя при постройке фортов и батарей и лично известен генералу Кондратенко, — пояснил Рашевский.

— Раз он протеже самого начальника сухопутной обороны, то я, конечно, не смею возражать против мудрых предначертаний его превосходительства, — иронически отозвался Григоренко, опять презрительно прищуриваясь на Звонарева.

Обсудили еще некоторые детали. Генерал закрыл собрание.

— Мы с вами, Сергей Владимирович, и капитаном Рязановым направимся отсюда на форт номер два, — предупредил Рашевский. — На Григоренко вы не обращайте внимания. У него прескверный характер. В любое время он готов наговорить неприятностей младшим офицерам.

Выйдя из блиндажа, Звонарев неожиданно увидел одноногого солдата в фуражке с красным околышем и с набором крестов и медалей на груди. Он узнал в нем машиниста, вместе с которым вел последний состав из Нангалина в Артур.

— Здравствуй, дедушка, — приветствовал его прапорщик.

— Здравия желаю вашему благородию, — сурово ответил старик, видимо, не узнавая его.

— Забыл, как вместе на паровозе из Нангалина ехали четырнадцатого мая?

— А и вправду вы! — обрадовался старик. — Запамятовал было совсем вас, да вы будто и старше с лица стали.

— Что делаешь здесь? — справился прапорщик.

— Состою при их превосходительстве Митрофане Александровиче господине генерале Надеине, — важно ответил солдат. — Мы вместях с ним были в Севастополе, на четвертом бастионе. В те поры они были еще штык-юнкером, затем прапорщиком, а теперь, вишь, до полного генерала дослужились.

— А ты что в чинах отстаешь?

— Даже вроде назад иду. Был о двух ногах, а остался при одной, другую в крушении потерял.

Вскоре Рашевский, Рязанов и Звонарев уже шагали по дороге к форту номер два. День постепенно прояснялся, тучи поредели и поднялись вверх, выглянуло солнце, смоченные туманом и дождем придорожные кустарники блестели. Перестрелка оживилась. Со стороны гавани раздались громовые раскаты двенадцатидюймовых морских орудий броненосцев.

— Стрельба разгорается, — заметил Звонарев. — Хорошо еще, что не все японские снаряды рвутся. Мы их собираем и отправляем в арсенал, там их перезаряжают и вновь стреляют, благо у японских орудий обратная нарезка.

Перевалив через скалистый кряж, офицеры оказались перед Китайской стенкой. Японцы тотчас же заметили их по светло-серым шинелям, блестящим пуговицам и погонам. В воздухе запели ружейные пули. Прапорщик невольно ускорил свои шаги. Рашевский продолжал неторопливо объяснять Рязанову план минных работ. Капитан тоже не выказывал признаков волнения. Звонарев устыдился своей нервности и задержался, поджидая их.

— Здесь останавливаться не следует, Сергей Владимирович. Вы служите прекрасной мишенью для противника, — обратился к нему Рашевский. — Пойдемте, господа, поскорее, не стоит искушать свою судьбу.

И все трое поспешили укрыться за бруствером Китайской стенки. Она достигала вместе с наложенными наверху мешками полуторасаженной высоты и вполне прикрывала от взоров и пуль. Вдоль стенки глубоко в земле были устроены блиндажи для стрелков. Несколько обложенных досками ступенек вели в их узенькие двери.

Скоро офицеры добрались до форта номер два. В плане он представлял собой неправильный пятиугольник, расположенный на выдвинутой вперед возвышенности. Передний фас его выходил на северо-восток, боковые — на восток и север, а два тыловые, так называемые горжевые фасы, или просто горжа, были обращены к Китайской стенке. Форт со всех сторон был окружен высеченными прямо в скалистом грунте рвами глубиной до трех саженей. Рвы эти простреливались из расположенного тут же бетонного капонира. От последнего вдоль наружной стенки рва шла контрэскарпная галерея, которая при помощи подземного бетонного хода-погерны соединялась с задней частью форта и с двухэтажной бетонной казармой. Здесь и помещался гарнизон крепости — две роты стрелков.

Для того чтобы попасть на форт, необходимо было перейти через деревянный мост, расположенный на полторы сажени ниже, во рву. К мосту была проложена стремянка.

— Прошу здесь долго не задерживаться. Сход на мост обстреливается пулеметным и ружейным огнем с редута номер один, — предупредил Рязанов своих спутников.

Как бы в подтверждение его слов, неожиданно в воздухе засвистели пули. Офицеры отскочили назад, выжидая конца стрельбы.

— Заметили. Теперь будут следить, и без риска на мост не попадешь, — нахмурился Рашевский.

— Оп-ля! — крикнул весело Звонарев и с размаху прыгнул, минуя стремянку, на мост. Несколько пуль свистнули рядом.

— Целы? — крикнул сверху Рашевский.

— Вполне.

— Мы за вами, к сожалению, последовать не можем, нам не по возрасту такие прыжки, — заметил Рашевский.

— Сходите, прапорщик, в казарму и прикажите выслать сюда человек пять с переносными железными щитами — ими прикроемся и пройдем, — решил Рязанов.

Звонарев перешел через мост, вошел в сводчатые ворота казармы и первому встречному стрелку передал распоряжение капитана.

Через несколько минут солдаты с большими щитами в руках вышли на мост и стали на стремянке.

Заметив этот маневр, японцы открыли учащенный огонь. Пули звонко защелкали по железу. Рашевский и Рязанов быстро спустились вниз, все обошлось благополучно.

— Сегодня же ночью устройте скрытый подход к мосту и прикройте его мешками, — приказал Рашевский.

Офицеры направились к тыловому капониру. В амбразуры его выглядывали тонкие дула скорострельных малокалиберных морских пушек, предназначенных для фланкирования заднего рва.

Через ворота они вошли в казарму. Вдоль стены были расположены двухъярусные нары. В помещении было накурено, душно. Дежурный, громко скомандовав "смирно", подлетел с рапортом.

— Не надо, — остановил его подполковник.

Миновав казарму, спустились вниз в потерну. Здесь было сыро и темно. Впереди чуть светилась небольшая керосиновая лампочка, тускло освещая идущие вниз ступеньки.

— Да тут шею сломишь, — заметил Звонарев. — Надо устроить покатый ровный спуск без ступенек, затем усилить освещение.

— Много надо сделать, Сергей Владимирович, да нет на это ни времени, ни материалов, — возразил Рашевский.

— Готов взять на себя спланирование спуска и устройство на форту электрического освещения. Кстати, установим и прожектор, — предложил Звонарев. — Электрические провода достанем у моряков.

Миновав затем длинную, узкую контрэскарпную галерею, слабо освещаемую лишь через узкие стрелковые бойницы, офицеры наконец попали в капонир.

При входе офицеров стрелки вскочили на ноги.

Поздоровавшись, Рашевский направился к тому месту, где в бетонной стенке были сделаны ниши, из которых намечалось выведение минных галерей в сторону противника.

— Пробьем стену и поведем галерею прямо вперед по направлению к японцам. Работать будем укороченными лопатами и кирками, а скальные, работы придется вести при помощи молотов и долот, — подробно объяснял подполковник Звонареву.

Рашевский с прапорщиком пошли назад. Перед уходом Звонарев решил осмотреть внутренний дворик форта, окруженный двухсаженными валами. В углах имелись площадки для противоштурмовых орудий, обычно укрытых в блиндажах под брустверами. Скалистое дно дворика было лишь спланировано землей, с тыловой стороны он прикрывался невысоким земляным барбетом, являющимся запасной тыловой позицией внутри форта. На брустверах стояло несколько часовых, у пушек сидели артиллеристы.

Прапорщик прошел к площадке для противоштурмовых орудий и осторожно выглянул наружу. Прямо за рвами форта, у самых проволочных заграждений, виднелись линии японских траншей. От них в тыл зигзагами шли ходы сообщений. Вправо, за батареей литеры Б, синело море, влево, внизу, вилось приспособленное к обороне полотно железной дороги. Над ней навис тяжелый массив, увенчанный фортом номер три.

— Вы бы, вашбродь, сховались, — обратился к Звонареву один из часовых. — Не ровен час, японец подстрелит.

В подтверждение этих слов мелкий снарядик с шуршанием, похожим на шелест воробьиных крыльев, упал во дворике и негромко разорвался.

Прапорщик вернулся в каземат Рязанова. Здесь он нашел Рашевского, за стаканом чая беседующего с капитаном и двумя молодыми офицерами.

— Знакомьтесь, Сергей Владимирович, ваши будущие соратники по минной войне — прапорщик Берг{94} и поручик Дебогорий-Мокриевич{95}.

Берг, румяный, рыжеватый блондин из немцев, приветливо встал навстречу. Поручик, чуть кивнув своей волосатой головой, ограничился пожатием руки. Он сразу не понравился Звонареву манерой держаться, скрипучим монотонным голосом и неприятно шепелявой, речью. Договорились, что через день артиллеристы с Звонаревым примут участие в рытье минных галерей.

— В таком случае завтра я нанесу визит морякам в порт. Постараюсь повидать самого адмирала Григоровича и с помощью Белого и Кондратенко раздобыть паровой котел, машину, динамо и нужную электрическую аппаратуру, — решил Звонарев, поднимаясь с Рашевским из-за стола.

Они благополучно миновали мост и направились вдоль Китайской стенки по направлению к батарее литеры Б.

Пройдя с версту, офицеры оказались на Куропаткинском люнете — батарее шестидюймовых полевых мортир. Пушки стояли совершенно открыто за невысоким бруствером.

— Так ставить мортирную батарею просто преступление! — возмутился Звонарев. — Отчего бы ее не отнести саженей на двадцать в тыл, врыть орудия глубоко в землю и полностью использовать крутизну мортирной траектории?

— Не собираетесь ли вы перетащить и эту батарею, как Саперную? — улыбнулся Рашевский.

— Готов немедленно заняться этим, — пылко ответил прапорщик.

— Жаль, что вы так поздно появились в Артуре. Год тому назад здесь еще ничего не было построено. Тогда ваши фортификационные таланты развернулись бы полностью, — шутил Рашевский, — но переделывать надо чуть ли не всю крепость, что сейчас, конечно, невозможно.

За Куропаткинским люнетом они распрощались.

На следующее утро, под проливным дождем, прапорщик через весь Артур шагал в Управление артиллерии. Пелена дождя закрывала город и гавань от взоров японцев и мешала обстрелу. Каскады воды, низвергаясь с окружающих город сопок, неслись к гавани, заливая тротуары и мостовую. Спасаясь от дождя, Звонарев завернул в Сводный госпиталь. Подойдя к длинному одноэтажному зданию, он спросил в вестибюле о Варе. Ждать пришлось довольно долго.

Наконец Варя появилась. Она была сильно утомлена и без стеснения все время зевала.

— Я не спала две ночи, — объяснила она, — к нам перевели много тяжелораненых из других госпиталей; беспрерывно идут операции и перевязки. Раздам лекарства и уйду. Подождите меня.

Через четверть часа они вместе вышли из госпиталя.

— Зайдем по пути в Мариинскую больницу проведать

Сахарова, — предложила Варя. — Он будет очень рад. Миновав площадь, они подошли к большому двухэтажному зданию готической архитектуры, на главном фронтоне которого красовался большой красный крест. Варя провела Звонарева до просторной светлой палаты на четырех человек. В одном из больных прапорщик узнал Сахарова. Капитан сильно осунулся, пожелтел, лицо заросло густой щетиной полуседых волос. Глубоко ввалившиеся темные глаза лихорадочно горели.

— Весьма рад видеть, — оживился Сахаров. — Не подаю руки, чтобы не передать заразы. Как мило с вашей стороны навестить болящего старика.

— Вы получаете диетическое питание? — сразу приняла докторский тон Варя. — При лечении брюшного тифа главное-строгое соблюдение диеты. Это необходимо для поддержания сил.

— Пока что у меня есть все, за исключением хорошего сердца. Оно износилось раньше времени...

Варя взяла скорбный лист, просмотрела температурную кривую, ознакомилась с назначением. Сахаров пытливо следил за выражением ее лица.

— Насколько я понимаю, все идет вполне нормально, даже сердечные лекарства назначаются вам в умеренных дозах, — значит, особой надобности в них нет, — проговорила девушка, заметив взгляд капитана.

Лицо больного просветлело.

— Мне тоже говорили, что тиф в самой легкой форме, авось и мое сердце выдержит.

— Ни минуты в этом не сомневаюсь. Я принесла вам кизилового варенья.

— Не знаю, как и благодарить вас за ваше внимание ко мне, — растроганно ответил больной. — Что нового на фронте?

Звонарев сообщил о положении на фронтах, о планах обороны.

— Электропровод есть у моряков в порту. Я недавно сам им продал. Сейчас черкну Григоровичу записку. По старому знакомству он должен помочь моему другу.

На прощанье Звонарев пожал сухую и горячую руку капитана, а Варя обещала навещать его ежедневно.

— Не знаю, чем и как смогу отблагодарить вас обоих по выздоровлении! Во всяком случае — свадебный подарок за мной, — обещал Сахаров.

— Ой, что вы, мы об этом и не думаем, — за себя и прапорщика ответила девушка.

— Если сейчас не думаете, то скоро додумаетесь. Со стороны-то виднее. Я прошу вас, милая Варя, — позвольте мне так называть вас, — зайдите в мою контору, тут напротив, около мельницы, и передайте эту записку господину Шубину. Он у меня является главным доверенным лицом во время моей болезни, — попросил капитан.

— С большим удовольствием, немедленно побываю там, — ответила девушка.

— Врачи говорят, что Сахаров совсем плох, у него никуда не годное сердце, — шепнула она Звонареву, когда они вышли из палаты. — Интересно, что он написал. — И она развернула записку.

На ее лице выразилось полное разочарование. На бумаге было нарисовано несколько иероглифов.

— Надо попросить кого-нибудь ее прочитать, — сказала она.

— Этого еще не хватало! — И, отобрав записку, Звонарев спрятал ее.

Шубин оказался пожилым человеком с круглыми черепаховыми очками на носу. Он рассыпался в любезностях и сообщил, что все распоряжения Сахарова будут немедленно исполнены.

— А о чем он пишет? Я все хотела понять, что эти значки обозначают, и не могла! — улыбнулась Варя.

— Господин Сахаров хотел сохранить в секрете свои намерения, и он воспользовался китайской письменностью, тем более что кое-что касается непосредственно вас.

— Что именно, скажите, пожалуйста! Василий Васильевич никогда не узнает об этом, — попросила Варя.

— Дело очень щекотливое, и я не имею права ничего сообщить вам при всем моем горячем желании исполнить вашу просьбу, — отказался Шубин.

День прояснился, и японцы начали обычный обстрел города и порта. Снаряды падали у подножья Золотой горы. Батареи Тигровки и броненосцы открыли ответный огонь. Грохот временами доходил до того, что разговаривать на улице было трудно.

— Не придется мне сегодня идти домой, — вздохнула Варя. — Золотая гора своей пальбой так и не даст заснуть целый день. Проводите меня в Пушкинскую школу. Там, забравшись в подвал, я сумею отдохнуть.

У Пушкинской школы они расстались. Звонарев обещал на обратном пути на Залитерную зайти к Варе и направился к Григоровичу.

Командира порта он застал дома и изложил ему свою просьбу от имени Кондратенко.

— Удивительное дело! Вы, сухопутные, все время на чем свет стоит ругаете нас, моряков, и в то же время за всем обращаетесь к нам! Нет у меня электрических проводов. Так и передайте генералу, — стукнул ладонью по столу адмирал.

Звонарев вспомнил о записке Сахарова и передал ее Григоровичу.

— Как здоровье милейшего Василия Васильевича? Не повезло ему, бедняге. Обязательно побываю у него в больнице, — сразу переменил тон адмирал.

Прапорщик подробно сообщил ему все, что знал.

— Жаль, жаль! Такой хороший человек и вдруг может умереть от тифа... Сколько же и чего вам нужно? Только из уважения к просьбе Василия Васильевича в последний раз иду вам навстречу.

Звонарев протянул ему заранее приготовленный список требуемого имущества. Григорович, не просматривая его, положил резолюцию об отпуске. Обрадованный таким исходом дела, прапорщик поспешил откланяться.

В этом районе на берегу моря было тихо, и Звонарев отдыхал от обычного грохота и шума передовых позиций. Электрический Утес, бывший в начале войны самой боевой батареей Артура, теперь обратился в спокойную тыловую позицию, и только задранные вверх дула орудий, повернутых в сторону сухопутного фронта, напоминали о войне.

Батарея была загружена выздоравливающими солдатами самых различных полков. Тут же мелькали черные бушлаты матросов с броненосца "Пересвет", обслуживающих пушки.

В офицерском флигеле Звонарев застал нового командира Электрического Утеса, капитана Николая Николаевича Андреева. Высокого роста, широкоплечий, с расчесанной надвое скобелевской бородой, он имел бы представительный вид, если бы не беспрерывно трясущиеся после контузии голова и руки. Тут же находился командовавший матросами лейтенант Любимов, коренастый шатен, младший врач крепостной артиллерии Зорин и Варина сестра — Катя. Звонарев застал их всех за столом. Хозяйничала Катя.

Отказавшись от обеда, Звонарев вместе с Катей отправился на розыски своих чемоданов. Он не сразу узнал свою бывшую комнату. Заново оклеенная новыми обоями, чистенькая, аккуратно прибранная, она превратилась в очаровательную девичью светелку. Катя осматривала белье.

— Я сейчас заштопаю, — взялась она за иголку.

Звонарев начал смущенно ее благодарить и отказываться.

— Пустяки! Я думаю, Варя давно отучила вас от условностей, называемых приличиями. Она и раньше не очень-то соблюдала их, а теперь и вовсе ни с чем не считается. Давно вы ее видели?

Прапорщик рассказал об утренней встрече.

— До вас ей никто не нравился, а вы сразу покорили ее суровое сердце. Сейчас, кроме вас и хирургии, она ничем не интересуется. Не знаю, отвечаете ли вы ей взаимностью, если нет — то придется пожалеть мою взбалмошную, но все же очень милую сестрицу.

— Мы с Варей большие друзья...

Катя внимательно посмотрела на него и чуть заметно улыбнулась.

Выйдя на крыльцо, Звонарев увидел перед казармой странное зрелище. Человек двадцать раненых и перевязанных солдат стояли под винтовками. Один держал костыль под правой рукой, а на левом плече у него лежало ружье, у другого винтовка была на правом плече, так как левая рука была на перевязи, у третьего была забинтована вся голова, и он ее наклонял набок, чтобы не задеть за винтовку. У крайнего были перевязаны обе руки, и все же винтовка каким-то образом держалась на плече. Перед наказанными расхаживал Чиж и, площадно ругаясь, тыкал солдат кулаками то в живот, то в лицо.

— Я вас приведу в христианский вид! Не поможет винтовка — испробуете розг, а там — на фронт, коль ноги носят! Фельдфебель, кто у тебя еще значится провинившимся? — обернулся он к подбежавшему к нему рысцой Назаренко.

Вытащив из-за обшлага бумагу, фельдфебель зачитал несколько фамилий.

— Всем по десять часов, а эту сволочь завтра через одного перепороть, — распорядился Чиж, отходя от солдат.

Поодаль группа матросов угрюмо следила за происходившим. К Звонареву подошел Любимов и, взяв его под руку, отвел в сторону.

— Чиж, по-моему, сумасшедший маньяк, садист, ненавидящий солдат. Добром это не кончится. В один прекрасный день не эти калеки, так мои матросы его прикончат.

— Не думаю, чтобы это многих опечалило.

— Это верно, но ведь пойдет суд, расстрелы, что может вызвать новый бунт, в котором и мы с вами можем пострадать.

Прапорщик пообещал обо всем этом довести до сведения артиллерийского начальства. В это время к нему подошла старая фельдфебельша, мать Шуры, и низко поклонилась.

— До вашей милости, Сергей Владимирович, — проговорила она.

— Здравствуйте, Саввична, как живете?

— Бог грехи терпит, носит еще земля. Хотела я спросить вас о дочке своей: что она — жива, цела? Умом кляну ее, а сердце все же тоскует. Одно ведь дите у меня на свете...

— Жива и здорова, вчера была на Залитерной.

— И не одумается, не бросит его, окаянного!.. Сбил с пути глупую девку, опозорил, а потом бросит. Кому она такая будет нужна? Другой раз думаю, уж лучше бы убило ее... — вздохнула Саввична. — Коль увидите, передайте ей мое родительское благословение.

Простившись с Саввичной, Звонарев зашагал по береговой дороге в Артиллерийский городок. В Управлении он застал Тахателова. Узнав о возможности получить в порту электропровод, Тахателов пришел в восхищение.

— Хитер, как муха, наш прапорщик! Кого хочешь на кривой объедет! Недаром Варю вокруг пальца обвел, — смеялся полковник.

— Эка невидаль, глупой девчонке вскружить голову! — бросил Белый. — Провод достать куда труднее! Загляните, пожалуйста, ко мне, жена вас хотела видеть, — переменил он тон.

Мария Фоминична встретила Звонарева вопросом, где Варя и почему она давно не была дома. Прапорщик поспешил успокоить ее, рассказав и о Варе и о Кате.

— За Катю я никогда не беспокоюсь, она глупостей не наделает, а вот что взбредет в голову Варваре — этого никто предвидеть не может. Вас-то она кормит?

Звонарев поблагодарил.

— Пока есть чем, будем вас питать, как можем. Муж считает вас одним из самых нужных офицеров в артиллерии. Увидите Варю, передайте, чтобы она завтра обязательно пришла домой; поди вся грязная! Да и мальчонку с собой пусть приводит.

Звонарев вышел. Вечерело. Стрельба по городу прекратилась, и прапорщик быстро дошел до штаба Кондратенко.

Там он застал подполковника Рашевского, Науменко и Бутусова. Они благодушествовали за чаем. Прапорщику тотчас предложили чай с лимоном, который уже был большой редкостью в Артуре. Звонарев доложил Рашевскому о достигнутых успехах.

— Великий вы мастер говорить с начальством. На что Григорович крепок, как кремень, и того сумели уговорить, — заметил Рашевский.

Звонарев рассказал о магическом действии записки Сахарова. Все трое присутствующих громко расхохотались.

— Ворон ворону глаз не выклюет, рука руку моет, — в один голос проговорили Науменко и Бутусов.

— Умение со всеми ладить — драгоценнейшее свойство человеческого характера, — заметил Науменко.

— Сам Роман Исидорович является образцом такого человека. Даже с нашими артурскими генералами, враждующими друг с другом, он один со всеми сохраняет дружеские отношения.

— Самое главное — он завоевал горячие симпатии Веры Алексеевны, не раболепствуя перед ней и сохраняя чувство собственного достоинства, — произнес Бутусов. — Я когда-то служил вместе со Стесселем в Ростовском гренадерском полку. Я был прапором, а он поручиком. Он и тогда не блистал умом, хотя и был прекрасным строевиком, танцором, весельчаком и выпить был не дурак. Там же в полку служил и отец Веры Алексеевны, капитан Иевлев. К пятидесяти годам он едва добрался до капитана, зато обзавелся шестью дочерьми. Одной из них и была Вера Алексеевна.

— Чем же ее прельстил Стессель? — поинтересовался Науменко.

— Не век же ей было сидеть у отца на шее. Девка она была умная, энергичная. Быстро раскусила своего будущего супруга и решила сделать ему карьеру. Заставила держать экзамен в Академию генерального штаба, но он три раза ездил и три раза провалился. Тогда по совету Куропаткина, друга детства Стесселя, он перевелся на Дальний Восток. Служить здесь было спокойнее и легче было выдвинуться. Так с помощью жены Стессель сделал карьеру, получил крест и чин генерала.

— А помните, как в тысяча девятьсот третьем году здесь побывал Куропаткин проездом из Японии? Принимали его с треском и помпой! — проговорил Рашевский. — Тогда на маневрах Фок брал Артур, а Стессель защищал. Фока признали побежденным, а Стессель за особое отличие по службе получил генерал-лейтенанта. И тут, конечно, не обошлось без Веры Алексеевны.

— Хорошо жить за спиной такой жены, — улыбнулся

Науменко.

— Сам Стессель временами держится другого мнения. Не раз пытался удрать от нее, но она крепко держала его на привязи, — улыбнулся Бутусов.

— Как ни странно, а несомненно судьба Артура в какой-то степени зависит от капризов пусть не глупой, но все же женщины, совершенно не разбирающейся в военном деле, — задумчиво бросил Рашевский.

— Пока ее продовольственные запасы не иссякнут, она не будет настаивать на немедленной капитуляции. Сейчас она загребает большие деньги, продавая свою живность по умопомрачительным ценам, — отозвался Бутусов.

— Мы должны быть готовыми ко всяким случайностям. Никто не знает, о чем думает и о чем не думает госпожа Стессель, — иронически заметил Рашевский.

— Одна надежда на Романа Исидоровича. Он сумеет в нужную минуту повлиять на Стесселя и его жену, — отозвался Науменко.

Денщик пригласил всех на другую половину дома к Кондратенко.

Отдохнувший генерал приветливо поздоровался с ними и выслушал доклад Рашевского. Одобрив намеченные мероприятия по сооружению минных галерей и сделав несколько замечаний, Кондратенко перешел на артурские темы.

— Сегодня видел Анатолия Михайловича. Он клятвенно уверял меня, что в течение октября Куропаткин обязательно перейдет в наступление и к ноябрю, самое позднее к началу декабря, Артур будет освобожден. Эскадра Рожественского уже вышла из Либавы и, следовательно, в январе — феврале будет здесь. Тогда превосходство на море будет на нашей стороне, и к лету будущего года война закончится, — сообщил генерал.

— Значит, надо ждать очередного японского штурма, — резюмировал Науменко.

— Это почему? — удивился Кондратенко.

— Во-первых, если правда, что Куропаткин действительно будет наступать, то вполне естественно, что японцы приложат все силы, чтобы возможно скорее освободить свою осадную армию, взяв Артур, и, во-вторых, подобные известия исходят из штаба района каждый раз, когда получаются сведения об увеличении осадной армии.

— Пожалуй, вы правы, Евгений Николаевич, — отозвался Рашевский. — В куропаткннскую победу я не верю. После Тюренчена, Вафангоу и Ляояна трудно рассчитывать на быстрый успех. К весне, быть может, и удастся Маньчжурской армии перейти в наступление, но едва ли Артур доживет до того времени.

— Вы, Сергей Александрович, чрезмерный пессимист! Наступление Куропаткина тотчас же заставит японце" оттянуть часть своих сил от Артура, что сделает невозможными новые штурмы, а без них мы сможем протянуть до весны. В этом-то и заключается взаимодействие полевой армии и крепости, — пояснил Кондратенко.

— Дотянем до весны, если только Вера Алексеевна не сдрейфит и не капитулирует, — шутливо заметил Науменко.

— В Артуре преувеличивают влияние мадам Стессель на мужа. Дальше распределения наград она не идет, — запротестовал генерал.

— Сильно ошибаетесь, Роман Исидорович, недавно я узнал от самого Рейса, что Вера Алексеевна заступалась за вас перед мужем, когда вы в июле самовольно уехали на передовые позиции на Зеленых горах, — ответил Науменко.

— Все это сплетни, которые я не хочу даже слушать! — рассердился Кондратенко и встал.

Офицеры поспешили откланяться. Звонарев направился к Пушкинской школе. Уже совсем стемнело, лучи японских прожекторов скользили по вершинам гор. На улицах началось обычное ночное движение по направлению к фортам и обратно.

Выспавшаяся за день Варя с распущенными волосами расхаживала по небольшой гостиной. В углу, в качалке, с рукоделием в руках сидела Мария Петровна, на диване примостилась Леля, за роялем наигрывала чтото Оля.

— Вы мне прожужжали уши, твердя о женском равноправии, — кипятилась Варя, — почему же я должна ждать, пока мне сделают предложение, а не могу сама предложить жениться на мне?

— Это будет нескромно с твоей стороны, — возразила Мария Петровна. — Как ты будешь чувствовать себя, если получишь отказ? Скажут, что ты вешалась на шею и была отвергнута?

— И что же из того? Раз мужчинам не стыдно получать отказы, то, значит, и мне этого нечего стыдиться, — не уступала Варя.

— Одним словом, ты собираешься объясниться в любви Сереже Звонареву? — заметила Оля.

— Я ему на шею не вешаюсь, как ты Борейко.

— Что за вульгарный тон у тебя, Варя! Я просто люблю этого большого младенца и не скрываю этого от него. Быть может, со временем мы и поженимся, а может, и разойдемся, — задумчиво ответила маленькая учительница.

Стук в наружную дверь прервал разговор. Варя поспешила скрыться в другую комнату. Вошел Борейко со свертком.

— Привет честной компании! Разжился ослятиной и занес вам, — положил он сверток на стол.

— И совершенно напрасно. Вам самому надо питаться, — возразила Мария Петровна.

— Мы на позициях изредка постреляем, а вы тут в тылу работаете не покладая рук, вам поэтому и есть надо больше, — уверял поручик. — Не был у вас сегодня Звонарев?

— Варя, где твой Сережа? — крикнула Леля в соседнюю комнату.

— Мой он не больше, чем твой, — появилась Варя, заплетая на ходу косу, — обещал вечером зайти из штаба. А вы почему, господин Медведь, удрали с батареи?

— Там остался Жуковский, а меня отпустил в город.

— Какие новости, Борис Дмитриевич? — справилась Мария Петровна.

— Простите, я еще не успел их придумать, — с невозмутимым видом отозвался поручик.

— Вот и Сережа, легок на помине, — вскочила с места Леля и пошла открывать дверь Звонареву.

Борейко поместился около Оли у рояля. Она открыла ноты с романсами и стала наигрывать одной рукой.

— Спойте что-нибудь дуэтом, — попросила Мария Петровна. — После целого дня тяжелой работы в госпитале приятно послушать пение.

Когда прапорщик со всеми поздоровался и уселся на диване между Варей и Лелей, Оля взяла несколько аккордов и запела:

Не искушай меня без нужды...

— Не искушай... — подхватил поручик, и голоса их красиво сплелись.

Звонарев внимательно слушал. Свет лампы, стоящей на рояле, падал на разгоревшееся, радостное лицо Оли. Уголком глаза Оля косилась на своего партнера и улыбалась ему. Борейко не сводил с девушки восхищенных глаз. Было видно, что они поют друг для друга и ничего не замечают вокруг себя.

За первым романсом последовал второй. Все, за исключением Вари, громко аплодировали певцам.

— Ну, хватит! — наконец решила Оля и, захлопнув крышку, встала из-за рояля. — Пусть теперь сыграет или споет кто-нибудь другой, например Варя.

Сев за рояль, Варя заиграла, напевая вполголоса:

Иль мне правду сказали,

Что будто моя лебединая песня пропета...

— Чушь-то какая невероятная! — остановилась она. -

И есть же дураки и дуры, которым это нравится! То ли дело Кармен. — И девушка бойко заиграла хабанеру. Пальцы ее сразу приобрели быстроту и четкость, лицо разгорелось, глаза заблестели.

Меня не любишь, но люблю я,

Так берегись любви моей!

— Слушай, Сережа, и наматывай себе на ус, — не преминул заметить поручик.

— Я и так уж забрался на второй форт, спасая свою жизнь...

Варя свирепо поглядела на прапорщика и вдруг заиграла "Варшавянку".

Мария Петровна тревожно посмотрела на окно и поплотнее захлопнула ставни.

— Нам пора и до дому, Сережа, — поднялся Борейко.

— Сейчас подадим чай, а до тех пор вас не отпустим, — встала с места Оля и вышла из комнаты. За ней последовала Варя.

Выпив по стакану чая, офицеры стали одеваться.

В это время раздался стук в дверь, и звонкий детский голос прокричал:

— Тетя Варя у вас?

— Вася прислан за мной из госпиталя, — догадалась Варя, открывая дверь.

— Дохтур главный Протопопов просит вас приютить. Сейчас принесли двух тяжелых, а хирургической сестрицы нет, — одним духом выпалил запыхавшийся мальчик.

— Ладно уж, приду, — вздохнула девушка. — Ты ел? Садись пить чай.

Мария Петровна взяла мальчика под свое покровительство, наделила огромным куском хлеба, намазанным вареньем, и налила чаю. Через пять минут Варя, Борейко и Звонарев уже шагали по темным улицам, ежеминутно спотыкаясь по дороге. В конце концов офицеры подхватили девушку под руки и довели ее до госпиталя. Вася торопливо шагал за ними.

— Итак, до скорого свидания, — пожала руки своим спутникам девушка. — За вашу сегодняшнюю любезность прощаю вам, Медведище, многие передо мной прегрешения!

Прапорщик проснулся. Рядом на складной кровати храпел неопрятный и трусоватый Рязанов. От него шел густой запах давно не мытого человеческого тела и водочного перегара. У окна посапывали Дебогорий-Мокрневич и младший офицер стрелковой роты, глуповатый и пошловатый Карамышев. На столе чадила сильно прикрученная керосиновая лампа. Было темно и холодно. Снаружи изредка доносились глухие звуки не то артиллерийской стрельбы, не то взрывов ручных бомб.

Прапорщик, спавший одетым, встал и поднял фитиль лампы. Его слегка лихорадило. За девять месяцев войны он привык к опасностям и почти не думал о них. Ему вспомнилось, как вначале, еще на Электрическом Утесе, при каждом появлении на море японской эскадры страх закрадывался в его душу, сковывая движения и путая мысли. Постепенно он научился владеть собою. Сегодня впервые им овладел безотчетный, неопределенный страх. Звонарев попытался стряхнуть с себя это гнетущее чувство и не смог.

"Предчувствие? — подумал он, и тотчас же его трезвый ум запротестовал. — Устал, сдают нервы", — решил он, но, достав из-под подушки листок бумаги, неожиданно для себя написал письмо Варе.

"Милая Варенька, плохо себя чувствую. Что-то давит душу. Думаю — убьют меня скоро. Если это случится — не горюйте. Вы в Артуре самый близкий мне человек, поэтому я к вам и обращаюсь в минуту душевной слабости. Не плачьте, если это вообще разрешается амазонкам и валькириям. Ваш С. Пожалуй, можно ограничиться и одной первой буквой. Как вы думаете, госпожа Брунегильда?"

Заклеив письмо в конверт и написав адрес, прапорщик сунул его в папку, где хранились его расчеты и чертежи, и задумался. На столе лежали неоконченные проекты минных галерей. Надо было работать.

Со времени пребывания на форту внешний мир Звонарева страшно сузился, ограничиваясь подземными работами и событиями вокруг. Форт стал ему казаться уединенным от всего мира островом, окруженным вражеской стихией — японцами. Все интересы, разговоры, мысли, действия исчерпывались тем, что делают или собираются делать японцы и как этому противодействовать. Артур, Электрический Утес, даже Залитерная стали чемто далеким и неощутимым. О Борейко, Варе, учительницах прапорщик вспоминал как о людях, находившихся за тысячу верст от форта номер два. Их заботы, треволнения перестали его интересовать, поскольку они не были связаны с происходившим здесь, на окруженном с трех сторон и сильно пострадавшем передовом укреплении осажденной крепости.

Прапорщик старательно вычерчивал карандашом наличные минные галереи и намечаемое в дальнейшем их развитие. От этого занятия его оторвал хриплый голос Дебогория-Мокриевича, спрашивавшего, который час.

— Пять часов двадцать минут утра, — ответил Звонарев, взглянув на часы. — Сейчас японцы будут сменяться, надо пойти послушать, что у них делается.

— Не мешает, — отозвался саперный поручик и, повернувшись на другой бок, опять захрапел.

Звонарев отложил чертежи, потянулся, сложил свои бумаги и вышел из каземата. Сразу же его охватила ночная сырость, и он поспешил войти в казарму. Едва он отворил дверь, как ему в нос ударил тяжелый, спертый воздух. Сказывалось полное отсутствие вентиляции. Больше сотни людей спало на двухъярусных нарах. Дневальные сидели на табуретках или расхаживали по проходу. Завидя Звонарева, дежурный по роте подскочил с рапортом.

— Где спят мои артиллеристы? — спросил Звонарев у дежурного.

— Все уже вышедши на работу и с ними два плотника.

Миновав казарму, прапорщик направился в потерну.

Вместо прежних ступеней теперь в нее вел пологий спуск.

Здесь ему повстречалось несколько солдат. По их запачканным землей шинелям Звонарев догадался, что они из минной галереи.

— Смена уже произошла? — спросил он.

— Так точно. В левой галерее заступили артиллеристы.

— Ночью все было спокойно?

— Японец тоже где-то землю долбит, а где — не разберешь, — отвечали солдаты.

Миновав контрэскарпную галерею, прапорщик оказался в капонире. Здесь два плотника сбивали крепежные рамы, у задней стены возвышалась куча вынутой земли и камней. Наклонившись, Звонарев заглянул в прорытый туннель. Из глубины доносились стук лопат и ломов, приглушенные человеческие голоса. Работа шла полным ходом.

— Блохин! — окликнул прапорщик.

— Он в левой галерее, — доложил один из плотников.

Прапорщик пошел к следующей галерее. В орудийных капонирах, прямо на полу, на соломе спали стрелки. Около стояли часовые, наблюдая за происходившим во рву. Около левой галереи был разложен небольшой костер, дым от которого уходил в бойницу. Тут же сидел Юркин и подогревал в котелке чай. Поздоровавшись с ним, прапорщик спросил, где Блохин.

— Роется в галерее вместе с Лебедкиным. Прошли уже с пол-аршина после смены. Грунт тут мягкий, копать легко.

— Сколько человек сейчас внутри?

— Трое: Блохин с помощником и один относчик.

Через минуту из галереи показался стрелок. Мешок по дороге прорвался, и солдат рукой зажимал дыру, отчаянно при этом ругаясь. Увидев Звонарева, он сконфуженно замолчал и понес землю к бойнице.

Приказав солдатам подождать своего возвращения, Звонарев, согнувшись, нырнул в галерею.

Вокруг была непроглядная тьма. Приходилось продвигаться ползком, так как высота галереи была всего метр с четвертью, и все же прапорщик то и дело стукался головой о крепление. Пушистая сибирская папаха несколько предохраняла голову от ударов. Шашка и шпоры были сняты, в кармане лежал электрический фонарь.

Вдали слабо мерцал огонечек масленого фонаря, то появляясь на мгновение, то исчезая. Земля попадала за шиворот, липла к ногам. Преодолев половину расстояния, Звонарев окликнул Блохина.

— Ау, кто там прет? — отозвался Блохин. — Никак, Сергей Владимирович?

Звонарев присел на корточки и стал разглядывать крепление. Рамы отстояли одна от другой на пол-аршина и больше. Дальше их и вовсе не было, хотя грунт был и не из твердых.

— Сколько всего прошли? — справился прапорщик.

— Четыре с половиной сажени. За сегодня, может, и до шести саженей доберемся, — ответил Блохин.

— Почему не крепите?

— Нет готовых рам, а ждать неохота. Как наготовят, сразу все и поставим на место. Японец где-то сильно бьет. Я в толк не возьму — сверху или сбоку. Вот послухайте, вашбродь. — И солдат затих.

Прапорщик уловил слабый, едва различимый стук в земле. Раздавался он спереди, но выше или ниже галереи — разобрать было невозможно.

Звонарев добрался до конца галереи. Блохин и Лебедкин полулежали у стены. Тут же валялись лопаты, кирки и несколько дерюжных мешков.

Лебедкин взял в руки комочек земли и растер его между пальцами.

— Совсем тощая глина, почти песок, так и сыплется, — проговорил он.

— Поэтому надо обязательно крепить потолок, иначе может произойти обвал, — заметил прапорщик. — Отправляйся-ка, Лебедкин, и капонир и поторопи плотников, а я побуду здесь, послушаю, что делается у японцев.

Оставшись вдвоем, Звонарев и Блохин стали вслушиваться в окружающую тишину. Из-за недостаточного притока воздуха дышать было трудно, лампа горела тускло и отравляла воздух своим чадом. Вдруг справа послышался довольно сильный удар, и с потолка посыпалась земля.

— Бьет из пушек либо кидает бомбочки, — пояснил Блохин.

— Сколько, по-твоему, до поверхности земли? — спросил Звонарев.

— Кто его знает, надо думать, не меньше полутора саженей. Мы шли с уклоном четверть на аршин длины.

— Значит, углубились почти на сажень против пола капонира и находимся в двух, двух с половиной саженях под землей, — подсчитал Звонарев.

Несколько новых ударов вызвали значительное осыпание. Большой ком земли попал в лампочку. Она затухла. Все погрузилось в непроницаемый мрак. Ругаясь, Блохин полез в карман за спичками. Прапорщику стало жутко.

— Пошли-ка от греха туда, где есть крепления, — проговорил он и, повернувшись, ощупью полез на четвереньках. В это же мгновение над головой сильно грохнуло, сверху обрушилась земля. Звонарев закричал, пытаясь освободиться, но под страшной тяжестью распластался на дне галереи.

Сколько времени прошло с момента обвала — он не представлял себе. Вокруг по-прежнему было темно, сверху давила тяжесть, но около рта образовалось пустое пространство, в которое откуда-то проникал воздух. С трудом ему удалось пошевелить правой рукой. Постепенно высвободив ее и подняв кверху, он ощутил над собой пустоту. Затем удалось освободить и левую руку. Чуть приподнявшись, Звонарев громко позвал Блохина и удивился слабости своего голоса.

Неожиданно он увидел над головой небольшое светлое пятно и понял, что в галерею попал снаряд, обрушив ее. Светлое же пятно над головой — дно воронки от снаряда. Прапорщик обеими руками начал разгребать рыхлую, чуть влажную землю.

— Блохин, Блохин!.. — несколько раз окликнул он. Ответа не последовало. Через несколько минут Звонарев уже встал во весь рост, причем голова его оказалась как раз на уровне воронки. Рядом виднелись поваленные колья проволочного заграждения, темной ниткой чернела проволока на сером фоне позднего осеннего рассвета. Где-то высоко с резким шипением пролетел снаряд и гулко разорвался.

"А вдруг японцы заметят ворочху и захотят занять ее? — мелькнула мысль. — Тогда они сразу же увидят отверстие и не преминут бросить в него бомбочку, или наши угодят сюда ручной гранатой". И Звонарев поспешно опустился вниз.

— Блохин! — изо всей силы закричал он. — Отзовись!

Он прислушался, и ему показалось, что из-под земли донесся слабый стон. Прапорщик начал быстро разгребать руками землю прямо перед собой. Вскоре его рука наткнулась на что-то твердое,

"Сапог! — мелькнула догадка. По положению ноги прапорщик примерно определил, где должна была находиться голова солдата, и принялся еще быстрее рыть. Через минуту он уже увидел солдатскую фуражку. Ею было прикрыто лицо Блохина. Мертвенно-бледное, с закатившимися вверх зрачками глаз, оно выглядело совершенно безжизненным.

— Блохин! — наклонившись к лицу, крикнул он. Но тот оставался неподвижным. Напрасно Звонарев тормошил его, дул в лицо. Отчаявшись, он решился на последнее средство — осторожно запустил спичку в нос Блохину и легонько пощекотал. Нос дрогнул, лицо сморщилось, и наконец солдат сильно чихнул.

— Жив! — радостно воскликнул прапорщик.

Солдат тихо простонал, закрыл глаза и чуть слышно прошептал:

— Выпить бы... водочки.

— Потерпи немного, сейчас нас отроют. Я подниму тебе голову повыше. — И Звонарев нагреб земли к изголовью Блохина.

Возясь с ним, он совсем забыл обо всем остальном и неожиданно явственно услышал сзади стук лопат и говор. Помощь была близка.

— Вашбродь, Блохин, откликнитесь! — донеслось до него сквозь толщу земли.

— Мы живы, скорей копайте! — изо всех сил закричал прапорщик и опасливо оглянулся на дыру вверху.

— Потерпите чуток, Сергей Владимирович, через полчаса доберемся до вас! — Прапорщик узнал голос Лебедкина. Застучали лопаты.

Скоро Блохин совсем оправился.

— Нам бы начать копать им навстречу, — посоветовал он все еще слабым голосом.

— Ладно уж, лежи. Я один буду действовать. Лишь бы не произошло нового обвала, — отозвался прапорщик и принялся обеими руками разгребать землю навстречу своим спасителям.

Минут через сорок напряженной работы показался свет лампочки, и еще через четверть часа Звонарев был уже в капонире. За ним вынесли на руках Блохина. Дебогорий-Мокриевич стоял около входа в галерею и приветствовал появление прапорщика насмешливым замечанием:

— Беда, коль артиллеристы берутся не за свое дело! Мой вам дружеский совет — сегодня же вернуться на свою батарею.

— Благодарю, я в ваших советах не нуждаюсь и прошу их оставить при себе, — резко ответил Звонарев и отошел к Блохину, около которого хлопотали солдаты.

— Глотнуть бы водочки, — тихонько попросил солдат, — мигом очухаюсь.

— Не водки тебе надо, мерзавцу, а розог! Как ты, сволочь, смел рыть дальше без крепления? — накинулся на него подошедший саперный поручик.

— Это сделано по моему личному распоряжению для ускорения работ, — вступился Звонарев. — И поскольку я отвечаю за ведение минной галереи, то прошу не вмешиваться не в свое дело. Ваше присутствие здесь я нахожу совершенно лишним.

— Ваше поведение хоть и объясняется пережитым страхом, но все же недопустимо на военной службе, о чем я подам рапорт по команде. — И разобиженный Мокриевич ушел.

— Чистая зануда, а не человек! — сказал Лебедкин. — Как только вас засыпало, мы с Юркиным кинулись выбирать землю и послали сказать коменданту. Они прислали сюда поручика. Он и начал нам разные слова говорить, что можно и чего нельзя... Я говорю: люди, мол, там задохнуться могут, пока мы собираться будем. А он — раз меня в морду...

Звонарев решил сходить в офицерское помещение вымыться и заодно захватить водки для Блохина. Он застал Рязанова и Карамышева играющими в гусарский винт вдвоем. Его появление не вызвало у них ни удивления, ни радости, как будто ничего особенного не случилось.

— Вещички ваши я уже отправил в штаб фронта, — думал, что вам аминь пришел, — неторопливо проговорил капитан.

— Почему же вы так поспешили? Теперь мне даже умыться нечем.

— Возьмите мое мыло и полотенце. Вот и списочек вещей из штаба.

Звонарев прочитал его.

— А где же мой бинокль и фляга? — удивился он.

— Вместо них к вещам приложено пять рублей деньгами. Бинокль приобрел за четыре с полтиной поручик Карамышев, а фляга лежит у меня под подушкой.

— Но ведь это чистый грабеж! Бинокль стоит минимум двадцать пять рублей, а фляга-термос-три, — возмутился прапорщик.

— Продажа состоялась с публичного торга в присутствии всех наличных офицеров форта, следовательно, закон соблюден.

Звонарев не стал слушать дальнейших рассуждений капитана, а просто взял свою флягу с его постели и снял со стены бинокль.

— Прошу чужих вещей без разрешения не брать! — вскинулся Карамышев. — И, кроме того, зачем вам нужен бинокль в подземной галерее?..

— Чтобы его здесь не украли. — И прапорщик направился обратно в капонир.

Там он застал Мокриевича, с эпическим спокойствием избивавшего стоявших перед ним Лебедкина и Блохина. Поручик неторопливо тыкал кулаком в зубы то одного, то другого и негромко при этом приговаривал:

— Будете знать до самой смерти, как исполнять мои приказания! Прикажу умереть — и умрете, а не умрете — пристрелю, как паршивых собак!

У Лебедкина уже заплыл левый глаз, у Блохина до крови были рассечены губы, но оба солдата стояли навытяжку, не смея защищаться.

— Сейчас же, прекратите это безобразие, — ринулся вперед прапорщик, — и уходите отсюда, или я за себя не ручаюсь. — И схватил стоявшую около стены винтовку.

— Блохин, Лебедкин, Юркин, в ружье!

Саперный поручик пытался было что-то сказать, но

Звонарев разразился по его адресу такими дикими выкриками, что Мокриевич поспешил скрыться.

— Не стоит, вашбродь, так из-за нас беспокоиться, — уговаривал Звонарева Блохин. — Солдатская морда, по мнению начальства, на то и существует, чтобы по ней бить, — утирал он кровь с разбитого лица.

— Шли бы вы, Сергей Владимирович, отдохнуть, — предложил, в свою очередь, Лебедкин. — Чать, и вам сегодня не сладко пришлось, когда земля обрушилась.

— Сейчас не до этого. Надо немедленно произвести забивку всей обрушившейся галереи, чтобы японцы по ней не смогли проникнуть сюда, — распорядился Звонарев.

Позвали саперных солдат и стрелков, назначенных в помощь артиллеристам. Прапорщик объяснил им свои намерения.

— Без поручика никак не можем делать этого, — заупрямились саперы, — они нас со свету сживут, хотя и мы думаем, что по-вашему будет лучше.

— Ладно, идите в галерею, а я тут буду орудовать со своими артиллеристами.

— Мы вам подсобим, вашбродь, — неожиданно отозвалось несколько стрелков, слушавших разговор прапорщика с саперами. — Поручик нам не указ, мы под ним не ходим.

Через пять минут работа закипела. Наполненными землей мешками закладывали обвалившуюся часть галереи. Заодно наглухо забили и дно воронки.

За этим делом незаметно прошел день. Стемнело, и пришлось зажигать свет. Вскоре солдатам принесли ужин. Стрелки и саперы расположились группами около котелков. Артиллеристы тоже сунулись было со своими котелками, но получили решительный отказ.

— Комендант приказал для них ничего не давать. Пусть, грит, убираются с форта подобру-поздорову со своим прапорщиком, — сообщил вернувшийся ни с чем Юркин.

Блохин замысловато выругался и вопросительно посмотрел на Звонарева.

— Я сейчас схожу сам и выясню этот вопрос. В крайнем случае вернемся на Залитерную. Там нас, наверно, накормят.

Рязанов удивленно уставился на Звонарева, когда тот обратился с просьбой накормить солдат.

— Вы еще здесь? Советую вам возможно скорее исчезнуть с форта. У меня лежит рапорт поручика Дебогория-Мокриевича, в котором он обвиняет вас в открытом неповиновении и грубом нарушении воинской дисциплины. Я должен вас немедленно арестовать и направить в штаб района.

— Сейчас идет разговор не обо мне, а о солдатах. Прошу их накормить!

— Ваших разбойников я немедленно же прикажу выгнать в три шеи. Они вносят дезорганизацию в среду стрелков и саперов!

Неизвестно, чем бы кончился этот разговор, не появись в каземате Рашевский.

— Рад вас видеть в добром здравии, Сергей Владимирович, — крепко пожал он руку прапорщику. — Расскажите подробно, что с вами произошло. Признаюсь, не ждал видеть вас живым, когда мне в штабе показали донесение капитана Рязанова и присланные им ваши вещи. Письмо ваше мадемуазель Белой отправлено.

"Бедная Варя только зря будет беспокоиться! — подумал прапорщик, совсем забывший о ночном послании.

Он подробно рассказал Рашевскому все перипетии минувшего дня, вплоть до своего изгнания с форта. Подполковник слушал молча, теребя свою бородку и делая заметки в полевой книжке.

— Сколько у вас было денег, Сергей Владимирович? — внезапно спросил он.

— Сто двадцать четыре рубля с копейками.

— В штаб доставлено всего двадцать четыре рубля.

— Украли по дороге, мерзавцы! — покраснев, воскликнул Рязанов.

— Советую вам, капитан, эти деньги поискать, — обернулся к нему Рашевский.

Затем он прочел рапорт Мокриевича и спокойно проговорил:

— Все это, конечно, сплошная чепуха. Поручика я переведу на форт номер три, куда он сейчас и отправится. Все работы здесь я поручаю прапорщику Звонареву. Артиллеристов надо немедленно накормить, капитан. Пойдемте в капонир. — И Рашевский поднялся со стула.

— Скажите откровенно ваше мнение о порядках на этом форту, — спросил он по дороге Звонарева.

— Да тут никакого порядка нет! Офицеры сидят в своем блиндаже, а солдаты обороняют форт по своему разумению. Вернее всего, главным командиром и покровителем форта состоит исконный заступник земли русской — Николай-угодник, — улыбнулся прапорщик.

— Придется сменить командира. Рязанова отправим в другое место, Карамышеву поручим произвести вылазку и определить направление японских галерей.

— Лучше уж я возьму это на себя. Он едва ли сумеет, или, вернее, едва ли захочет выполнить как следует.

— Заставим. Не доставит нужных сведений — пошлем в разведку еще раз, пока не добудет того, что нам нужно.

Осмотрев работы на месте, Рашевский одобрил все мероприятия прапорщика и поблагодарил за службу артиллеристов.

— Здорово ж тебе физиономию помяло при обвале, — заметил подполковник, взглянув на Блохина.

— Эти его изукрасил Мокриевич, — ответил Звонарев.

— И тебя тоже? — спросил у Лебедкина Рашевский.

— Так точно, ваше высокоблагородие.

— Тяжел на руку поручик. Очевидно, еще не очень изголодался, — заметил подполковник. — И об этом я доложу Кондратенко. Он органически не переваривает "дантистов". Не дать ли вам и вашим солдатам день-другой передышки, а то вы здесь уже чуть ли не неделю без отдыха?

— Не откажемся.

— Тогда я завтра вам пришлю на смену саперов, но эту ночь вам придется еще провести здесь.

Звонарев поблагодарил за внимание.

На обратном пути из капонира в плохо освещенной потерне они неожиданно встретились с Варей.

— Да не бегите сломя голову, вам же говорят, что он жив и здоров, — слышался из темноты голос Борейко, едва поспевавшего за девушкой.

Но Варя, рискуя разбить лоб, стремительно неслась вперед, пока не налетела на офицеров. Не разобрав в темноте, кто перед ней, она схватила за руку Рашевского и дрожащим от слез и волнения голосом воскликнула:

— Вы живы, целы, Сереженька?.. Если бы вы знали, что я пережила сегодня! Как только получила ваше письмо, бросилась в штаб, попросилась на фронт — не пускают, пошла на Залитерную к Медведю. Тут и он зашевелился и приволок меня прямо сюда! — быстро говорила девушка, вглядываясь в лицо Рашевского.

— Хоть я и Сереженька, но не тот, какой вам нужен, — тихонько освободил свою руку подполковник.

— Ах, извините, я совсем голову потеряла от волнения! Я думала, считала... не увижу. — И Варя неожиданно громко всхлипнула, уцепившись на сей раз уже за Звонарева.

— Успокойтесь, милая Варя, ведь все обошлось благополучно, — тихонько гладил припавшую к его груди девушку прапорщик.

Рашевский и Борейко из деликатности пошли вперед.

— Вы должны немедленно, сегодня же, сейчас же уйти с этого проклятого форта, иначе я совсем рехнусь! Слышите, Сергей Владимирович?

— Мне разрешают завтра отлучиться отсюда на один день.

— Нет, вы не должны, не смеете возвращаться сюда, я этого не хочу, вы должны пожалеть меня. Я пойду к Кондратенко и попрошу за вас, откажет — брошусь перед ним на колени и не встану, пока он вас не отпустит отсюда, — быстро бормотала Варя.

— Лучше вам не вмешиваться в это дело. Как только минная галерея будет окончена, меня отпустят на Залитерную.

— И опять пошлют в какое-нибудь пекло...

— Весь Артур сейчас в таком же положении. Побольше спокойствия, Варюша. Завтра я буду на Залитерной, приходите и вы туда. Поговорим обо всем, — уговаривал Звонарев девушку. — Ну, будьте молодцом. Нас, верно, уже ждут.

Миновав казармы, они прошли в офицерский каземат. Тут они застали Борейко, Рашевского и Рязанова. Последний был смущен и взволнован

— Прапорщик меня неверно понял, тут явное недоразумение, смею вас в этом уверить, — бормотал он. — Вот и ваши сто рублей нашлись, они случайно завалились в ящике стола, — проговорил Рязанов, протягивая деньги. — Теперь, кажется, все на месте?

Звонарев сухо поблагодарил его.

— Поскольку все здесь улажено, можно двигаться и домой, — стал собираться в обратный путь Рашевский.

— И мы с вами, — присоединились Борейко и Варя.

— Сергей Александрович, а здесь нельзя устроить перевязочный пункт, как у Авророва? — спросила Варя.

— Отчего нельзя — можно. Но кто за это возьмется?

— Я...

— Тогда нельзя, — решительно ответил Рашевский.

— Это почему? — вскинулась Варя. — Я, то есть мы с Сергеем Владимировичем, оборудовали пункт номер два у Залитерной, и нас даже Кондратенко похвалил.

— Нельзя потому, что вы при каждом разрыве снаряда или бомбы будете бросать раненых и бежать разыскивать Сергея Владимировича, — ответил Рашевский. — Он тоже будет беспокоиться о вас.

— Он обо мне и не думает! Если бы это было так — он не согласился бы пойти сюда на минную работу.

— А записку забыли? — опросил Звонарев.

— Один раз в счет не идет...

Звонарев и Рязанов проводили гостей за мост и вернулись в каземат. Мокриевича уже не было. Карамышеву было дано задание организовать вылазку, и он, пользуясь темнотой, пытался найти наиболее удобный путь для выхода с форта.

— Надеюсь, вы на меня не в претензии, Сергей Владимирович, за те небольшие шероховатости, которые сегодня имели место, — проговорил Рязанов, почувствовавший необыкновенное расположение к прапорщику после разговора с Рашевским.

Звонарев буркнул что-то неопределенное и откланялся. Он решил ночевать сегодня не в офицерском каземате, а в капонире, около места работ. Там он застал своих солдат за ужином. В бачке плавали несколько бобов и разваренная картошка.

— От такой еды никакой силы не может быть у человека. Бурда да в придачу китайская чумиза, — ворчал Блохин. — Скорей бы попасть к себе на Залитерную!

— Ничего удивительного, если солдаты болеют от такой пищи, — проговорил прапорщик.

— Мы для себя займем этот каземат, Пусть он будет нашим, артиллерийским, — решил после еды Блохин. — А ну, пехтура, вались отсюда и забирай с собой всех своих вшей, — обернулся он к стрелкам, толпившимся вокруг.

— У тебя, что ль, их нет? — обиделся один из стрелков.

— Есть, как не быть, да другого фасона — антиллерийского образца тысяча восемьсот семьдесят седьмого года.

— Что же, они не кусаются, что ли?

— Нас не трогают, а пехоцких загрызают до смерти, — зубоскалил Блохин.

Утомленные за день Звонарев и Блохин задремали на охапке гаоляна, брошенной на пол. Прапорщик вспомнил Варю, ее сегодняшнее неподдельное волнение и остро почувствовал, как прочно она уже вошла в его жизнь, эта славная, так привязавшаяся к нему девушка.

"Скорее бы кончилась война, тогда можно будет и попытать счастья в семейной жизни", — со вздохом подумал Звонарев, погружаясь в глубокий сон. Около полуночи прапорщик проснулся от холода и пошел посмотреть, что делается на месте работ. Два сапера и два стрелка под руководством Лебедкина усердно рыли колодец, углубляя галерею, и в мешках выносили землю. В забитом конце туннеля чуть прослушивались стуки японцев, ведущих подкоп.

"Надо возможно скорее выяснить направление и характер их работ", — подумал Звонарев, входя в капонир. Он поделился своими соображениями с солдатами.

— Пойдем, Сергей Владимирович, сами на разведку, — предложил Блохин, тоже очнувшийся от сна. — Сейчас ночь, темно, постараемся пробраться к японцу в гости. Быть может, и узнаем кое-что.

Оставив Лебедкина за старшего, прапорщик вместе с Блохиным отправился к Рязанову. Капитан сидел за столом и пил водку. Перед ним стоял взволнованный Карамышев в испачканной землей шинели.

— Как хотите, Василий Петрович, а я больше туда не пойду. Японцы завели маленьких собак, очень чутких, которые сразу же начинают лаять, едва заслышат малейший шорох, и этим предупреждают о нашем приближении.

Звонарев сообщил о своем желании лично произвести разведку японских работ.

— Приветствую ваше намерение. Если вы руководите минными работами, вам и книги в руки. Не желаете ли выпить "русский флаг"?

Звонарев отказался, зато Карамышев с видимым наслаждением налил в стакан сначала водки, затем синий пипермент и сверху красный абрикотин. Не смешивающиеся между собой жидкости составили основные цвета русского флага, откуда и произошло название напитка.

Проглотив одним глотком стакан, поручик сразу побагровел.

— Может быть, вы теперь рискнете повторить вылазку вместе с прапорщиком? — спросил Рязанов, усмехаясь в усы.

— Нет, сегодня я уже достаточно наигрался в жмурки со смертью. Отложим до завтра. Я немного прилягу. — И через мгновение поручик храпел на весь каземат.

Рязанов молча пил водку.

— Пройдемте по форту, — предложил он Звонареву.

Они спустились из офицерского каземата в расположенный внизу пустой пороховой погреб, а затем попали в нижний этаж горжевой казармы. Прикрытый верхним этажом, землею и прослойкой камней, он являлся самым защищенным убежищем на форту.

Едва они открыли дверь, как им в нос ударил крепкий запах йодоформа, карболки и еще каких-то лекарств. К этому примешивался обычный солдатский дух — пота и немытого тела. Первое, что они увидели, войдя внутрь, было несколько трупов, лежащих на нарах.

— Убрать, пока не завоняли, — распорядился Рязанов.

Рядом с убитыми лежало человек десять раненых.

Санитары поили их водой, подбинтовывали раны и по возможности старались подбодрить своих пациентов. В воздухе плавали облака густого махорочного дыма, который раздражал глаза и горло. Керосиновые лампочки тускло светили.

— Открыть дверь, проветрить! Накурили так, что дышать невозможно, — распорядился Рязанов.

Звонарев обратил внимание на то, что многие солдаты были полураздеты.

— Как же они выскочат по тревоге? — спросил он.

— Здесь помещается резервная полурота. Она вызывается не сразу, поэтому у солдат будет время одеться, — пояснил капитан.

В конце казармы был устроен склад бомбочек. Несколько сот их лежало прямо под нарами, на которых лежали солдаты. Тут же стояли цинковые ящики с ружейными патронами.

— Почему все это находится здесь, а не в пороховом погребе? — удивился Звонарев.

— Покорно благодарю! Погреб помещается рядом с нашим казематом. Стоит одному снаряду попасть в него, и мы взлетим на воздух, а тут и более укрыто, и при взрыве пострадает солдатня, а не мы, — спокойно ответил капитан.

Обойдя нижний этаж, они по лестнице поднялись вверх. Тут картина была несколько иная. Солдаты сидели или лежали на нарах с винтовками, почти никто не спал. В любую минуту вся рота могла выйти с оружием в руках. Около входа стояли приготовленные к действию пулеметы с вдетыми лентами. Рядом дремали пулеметчики. При появлении офицеров солдаты вскочили и вытянулись. Рязанов неторопливо прошел вдоль нар, осматривая стрелков.

Несколько глухих взрывов, донесшихся со стороны внутреннего дворика форта, отвлекли внимание капитана.

— Японец сегодня сильно волнуется с самого вечера, как бы не полез на штурм, — забеспокоился Рязанов.

— Он, ваше высокоблагородие, слышит, как мы роемся под землей, и трусит, что его могут взорвать. Со страху и бомбочки бросает, — вмешался Блохин.

— Я вернусь в свой каземат, — проговорил капитан, — вас же попрошу понаблюдать с брустверов, что делается у противника.

Звонарев повиновался. На дворе было очень темно. Низко нависли тяжелые тучи, шел нудный осенний дождь, сквозь который с трудом пробивались лучи прожекторов.

Когда глаза привыкли к темноте, прапорщик различил фигуры часовых, припавших к бойницам. Несмотря на темноту, ружейная перестрелка не замолкала ни на минуту.

— Берегись! — крикнул Блохин и толкнул Звонарева за прикрытие. Почти тотчас блеснул яркий огонь и грохнул взрыв ручной гранаты.

Поднявшись затем на бруствер, Звонарев и Блохин стали вглядываться в окружающую темноту. За пеленой дождя японские окопы едва выступали чуть заметной полоской. На ней то здесь, то там вспыхивали на мгновение огоньки ружейных выстрелов.

— Вот бы сейчас пойти в разведку, — проговорил Блохин.

— Завязнешь в грязи и заплутаешься в темноте, — возразил Звонарев.

— Никак нет! В такую погоду только и ползать к японцу в гости. Давайте сходим сейчас на укрытый ход, — предложил он. — Там до врага рукой подать: может, что ежели и не увидим, то услышим.

Звонарев замялся. Укрытый ход представлял собой узенькую, в аршин шириной, тропинку, которая шла по наружному краю рва вдоль крыши контрэскарпной галереи. Даже днем там легко было оступиться и упасть с трехсаженной высоты в ров. Теперь же двигаться но нему было во много раз опаснее. С наступлением темноты здесь выставлялись часовые. Поколебавшись немного, он все же согласился. Они осторожно миновали дворик и зашли к Рязанову, которому сообщили свои наблюдения и планы.

— Желаю успеха, хотя и уверен в противном, — напутствовал их капитан.

Добираться до укрытого пути пришлось ощупью, на четвереньках. Их окликнул испуганный голос часового:

— Кто идет?

Узнав, кто идет и зачем, он вызвался проводить их до самого капонира.

Заметив движение, японцы открыли ружейный огонь и начали бросать бомбочки. Одна упала к самым ногам Звонарева. В темноте чуть заметной точкой тлел бикфордов шнур. Прапорщик остолбенел от ужаса. Еще мгновение, и фунтовый заряд пироксилина взорвется у его ног, убьет или искалечит на всю жизнь. Звонарев как зачарованный смотрел на тлеющий огонек, не двигаясь с места.

— Пошла дальше, — спокойно проговорил стрелок, сталкивая бомбочку в ров, где она тотчас же взорвалась.

Тут только прапорщик вполне осознал, какой опасности он только что избежал.

— Спасибо тебе, братец! — схватил он солдата за руку.

— Э, что, вашбродие! Пустое это. За ночь-то сколько их таких перекидаешь в ров, — неторопливо рассказывал стрелок.

Добравшись до крыши капонира, Звонарев хотел было высунуться и посмотреть вперед, но в это время луч японского прожектора остановился против этого места. Опять пришлось томительно ожидать, пока он сдвинется в сторону. Прапорщик стал дрожать от холода.

— Пошли назад, — предложил он Блохину.

— Подождем еще малость, Сергей Владимирович.

Сосчитаю до ста: коль прожектор не уйдет — поползем домой.

Не успел он просчитать и до пятидесяти, как луч угас и опять стало совершенно темно. Блохин мигом вскарабкался на бруствер и пополз вперед. Звонарев и двое часовых остались ожидать на месте. До японцев здесь было всего шагов тридцать. В тишине ясно слышался их гортанный говор, стук лопат, звяканье железа и тонкий, пискливый лай маленьких сторожевых собачонок.

— Ох, и вредные же они! За сто шагов русского человека чуют, а на своих не лают, — сообщил шепотом один из стрелков.

Прислушиваясь к разговору, Звонарев внимательно всматривался туда, где скрылся Блохин.

— А ну, потише, послушаем, что впереди делается, — остановил он солдат.

— Вы, вашбродь, не очень высовывайтесь, может я заметить, — предупреждали стрелки.

Вдруг впереди у японцев звонко залаяла собака.

— Почуяла, стерва, — буркнули в один голос солдаты. — Будет теперь баня.

После полуминутного молчания посыпались ружейные выстрелы, полетели бомбочки. Прапорщик и стрелки припали к самому брустверу.

— Пропал, черт рябой, — проговорил один из стрелков, имея в виду Блохина.

Переждав минуту, Звонарев все же рискнул на мгновение высунуться из-за бруствера и чуть не ударился лицом о сапоги ползущего назад Блохина. Солдат удивительно тихо и неслышно опустился на укрытый путь.

— Ничего не видел, а где работают — слышал: чуть правее нашего.

Прошло не меньше четверти часа, пока японцы наконец успокоились. За это время несколько бомбочек опять упали совсем рядом с прапорщиком, но он уже спокойно скидывал их в ров, где они и рвались.

— Надо придумать такую бомбочку, чтобы она взрывалась от удара, — заметил Блохин. — Пошли обратно. Сергей Владимирович. — И артиллеристы тихонько двинулись вдоль бруствера.

Рязанов крепко спал, положив голову на стол. Рядом с ним стоял недопитый стакан водки.

— Разрешите, вашбродь? — проговорил Блохин и, не дожидаясь ответа, опрокинул водку себе в рот. — Сразу веселее на сердце стало, — улыбнулся он.

Карамышев храпел на кровати. Прапорщик не захотел будить офицеров и вместе с Блохиным направился в капонир.

Проходя через казармы, Звонарев обратил внимание на то, что сегодня здесь почти никто не спал. Посреди на нарах сидел бородатый и уже не молодой солдат и рассказывал сказку. Стрелки — кто лежа, кто сидя — расположились вокруг и, дымя цигарками, внимательно слушали.

— Почему не спите? — обратился офицер к вскочившим при его появлении солдатам.

— Японец что-то больно разыгрался нынче. Все время бомбочки бросает. Как бы не полез на нас, — пояснил один из унтеров.

— Ну, пошли, Блохин, — заторопил Звонарев.

— Пехтура народ скучный — никакого тебе веселья нет у них в голове. То ли дело у нас: Белоногов споет — душа радуется, Заяц представит — живот от, смеха лопается, поручик рыжнет — так всего до печенок проберет! — разливался Блохин, идя за офицером.

В контрэскарпной галерее солдаты тоже бодрствовали у "остров, разложенных прямо на бетонном полу. Дым клубами плыл по потолку.

— Удивительное дело! Сегодня все офицеры спят, а солдаты глаз не смыкают, — сказал прапорщик.

— Держут форт, чтобы невзначай его японец не захватил.

— Об этом должны прежде всего беспокоиться командиры, а затем уж солдаты.

— Солдат сам обо всем подумает, — ему начальство совсем даже без надобности. Сказано — держи форт, они и держат его всем миром.

Работы в минных галереях шли полным ходом. Лебедкин распоряжался всем — и стрелками и саперами. Юркин помогал ему, объясняя, что и как надо делать. Солдаты беспрекословно их слушали, признав авторитет артиллеристов.

— С обеих гальдерей японцев слышно. В левой — справа, а в правой — слева. Видать, они роют между нашими, — доложил Лебедкин. — Отросток бы теперь дать ему напоперек.

Звонарев побывал в обеих галереях, послушал доносящиеся стуки и согласился с мнением Лебедкина.

— Завтра саперы начнут рыть боковую галерею, — сообщил он солдатам.

Было около трех часов утра, когда он наконец улегся на соломе рядом с уже храпевшим Блохиным.

Утром прибыл с несколькими саперами прапорщик минной роты Берг. Передав ему работу, Звонарев со своими артиллеристами зашагал на Залитерную. Тут только он почувствовал, как сильно устал морально и физически за десять дней, проведенных на втором форту.

После бани и крепкого сна Звонарев сразу даже не мог понять, где он находится. Не хотелось открывать глаза, во всем теле ощущалась приятная свежесть. Прапорщик прислушивался к полузаглушенным разговорам в блиндаже: как шмель, гудел Борейко, его то и дело перебивал чей-то прерывистый сердитый шепот. На столе позвякивала посуда. Извне глухо доносилась стрельба. Затем хлопнула дверь, и звонкий голос Васи возвестил:

— Тетя Харитина сейчас принесет подогретый обед!

— Тише ты, разбудишь Сергея Владимировича, — остановил его голос Вари.

— Не беда, если и проснется. Дрыхнет целый день без просыпу, — отозвался Борейко.

Звонарев открыл глаза и сладко зевнул.

— Агусеньки, Сереженька! — наклонился над ним поручик.

Вася громко засмеялся, за что и получил шлепок от своей строгой наставницы.

— Добрый вечер, Сергей Владимирович, — неожиданно приветствовала его Леля. — Ну-с, Борис Дмитриевич, пойдемте к столу, пусть наши голубки здесь на свободе поворкуют.

За обедом Варя потребовала подробного рассказа о событиях, происшедших на втором форту.

— Вы туда больше не вернетесь, — объявила она, протягивая прапорщику бумагу.

"Вы временно откомандировываетесь на форт номер три, — с удивлением читал Звонарев, — где вам надлежит организовать работу прожекторов. Начальник штаба капитан Степанов".

— Как она к вам попала? — спросил он, подозрительно поглядывая на девушку.

— Шла мимо штаба, справилась у Степанова о вас. Узнав, что я иду к вам, он и всучил мне это послание.

— Это называется из огня да в полымя. На третьем форту еще беспокойнее, чем на втором. Его почти беспрерывно обстреливают одиннадцатидюймовыми бомбами.

— Тогда вы не идите на этот форт, пока не переговорите с Рашевским, — сразу забеспокоилась Варя.

— Наше дело маленькое, куда велят, туда и пойдем...

В дверь постучали, и вошла Харитина, в женском платье, повязанная платком.

— Здравствуйте, Сергей Владимирович, — приветствовала она прапорщика. — Вы будто похудели на форту.

— Здравствуйте, Харитина. Решили перейти в свое природное положение?

— Попробую; а может, и опять в окопы потянет.

— А Шметилло где?

— Капитан находятся на укреплении номер три. И меня туда звали, да я здесь на Залитерной застряла.

— Это все наш сказочник Ярцев виноват.

— Ой, что вы! — густо покраснела молодая женщина. — Он тут совсем ни при чем. Мне поручик приглянулся. Высокие они, такие видные. Сердце у них ясное, чистое, а что пьет — не беда. Кто же из мужиков-то не пьет, — убежденно проговорила Харитина. — Пойдем-ка со мной, сынок, — позвала она Васю. — Я тебя малость причешу, а то смотри, какой ты стал вихрастый.

Вскоре после их ухода в блиндаж торопливо постучался Родионов. Его обычно спокойное и суровое лицо выражало сильное волнение.

— Нельзя ли вас попросить к нам в блиндаж, сестрица? — обратился он к Варе. — Надо перевязать раненого.

— Сергей Владимирович, где бинты? — вскочила Варя.

— Что случилось? — торопливо спросил Звонарев, накидывая шинель.

— Блохин, черт пьяный, сказочника изувечил, — сердито ответил фейерверкер. — Как пришел утром с форта и узнал, что Харитина проводит с Ярцевым все время, так и начал к тому приставать. А сейчас явился откудато пьяный и сразу полез в драку. Ярцев, обороняясь, хватил его табуреткой по башке, а тот, варначья душа, японским тесаком сказочнику голову рассек.

— Блохина немедленно связать и посадить под арест.

— Скрутили уж. Здоровый он, впятером едва осилили. Пришлось даже малость прикладом стукнуть.

В крайнем блиндаже на нарах лежал с окровавленной повязкой на голове Ярцев. Около него плакала, утирая слезы концами головного платка, Харитина.

— Егорушка, соколик ты мой ненаглядный! За что тебя злодей убил-покалечил, — причитала она.

Варя вместе с Мельниковым начала перебинтовывать раненого. Слева над ухом зияла большая резаная рана.

— Черепные кости целы. Рана неопасная, поверхностная, — обернулась Варя к Звонареву. — Его надо сейчас же на подводе отправить в госпиталь с моей запиской. Пусть положат в мою палату на полу. Завтра я его устрою как следует.

Пришедшему Борейко Звонарев и Родионов подробно доложили о случившемся.

— Придется Харитину с батареи убрать. Пока она никому предпочтения не давала — все шло хорошо, а как предпочла сказочника-все остальные просто с ума посходили. Крики, брань, драки... Возьмите ее к себе в госпиталь, — обернулся он к Варе.

— Не знаю, захочет ли она, — неуверенно заметила Варя.

— Здесь я ее держать больше не стану. Готов командовать тысячей мужчин, но ни одной бабой командовать не хочу.

— Бабой! Грубиян вы этакий, — возмутилась Варя.

Вскоре раненого отправили в госпиталь с Харитиной, Лелей и Васей. Борейко приказал держать Блохина связанным до утра.

Варя и Звонарев отправились в штаб Кондратенко. Было уже совсем темно. По чуть заметной во тьме дороге, все время спотыкаясь и поддерживая на ходу друг друга, они добрались до места.

— Мы пришли спросить, нужно ли Сергею Владимировичу отправляться завтра на форт номер три, — обратилась Варя к встретившему их Науменко.

— Приказ касается прапорщика Звонарева и совсем не обязателен для вас, мадемуазель, — шутливо ответил ей подполковник. Затем он в двух словах объяснил Звонареву задание.

— Я тоже буду проситься на форт номер три, на перевязочный пункт к доктору Авророву, — проговорила Варя.

— Заранее предупреждаю, что вам в этом будет отказано.

Прапорщик пошел проводить Варю в госпиталь

— Как здоровье Сахарова? — спросил Звонарев, когда они проходили мимо больницы Красного Креста

— Представьте, выскочил. Тиф принял лизисную форму, температура спадала постепенно, и он на пути к полному выздоровлению. Давайте зайдем к нему.

— Не поздно сейчас?

— Со мной пропустят в любое время.

Сахарова они застали в одиночной палате дремлющим. Он сильно осунулся. Варя осторожно потрогала его руку. Она была влажная и холодная. Не желая его беспокоить, они тотчас вышли. В коридоре они неожиданно встретились с Гантимуровым. Князь любезно раскланялся и сообщил, что он принес Сахарову лимоны.

— Он опит, его нельзя будить, — предупредила девушка.

— Я на одну секунду, только положу их к нему на стол. — И Гантимуров вошел в палату.

Он тихонько подошел к больному и окликнул его. Капитан не ответил. Поручик оглянулся. Взгляд его упал на плохо закрытую форточку. Гантимуров подошел к окну, широко распахнул ее. Струя сырого, холодного воздуха сразу ударила в больного. Князь поспешно вышел, старательно прикрыв за собой дверь. На его лице появилось выражение злобного торжества. В вестибюле он нагнал Варю и Звонарева, еще раз учтиво с ними раскланялся и скрылся за дверью.

— Как ни верти, Блохин, выходишь ты сволочью, — сурово говорил Борейко, сердито глядя на стоявшего перед ним солдата. — Посмотри на свою рожу — черт на ней в свайку играл! Голос у тебя грубый — лаешь, а не говоришь. Двух слов без площадной брани не выговоришь. Куда тебе до сказочника! Тот и лицом чист, и голосом тих, и речь у него ласковая. Конечно, он, а не ты пришелся Харитине по нраву.

Блохин глубоко вздохнул. При этом его изувеченное в драке лицо страшно перекосилось.

— Я, вашбродие, у ней попрошу прощенья, что Ярцева попортил.

— Чтобы она тебя огрела по башке поленом? Дело не в том. Как мог ты кинуться с оружием на своего же брата солдата? И из-за чего? Бабу не поделили?

Борейко говорил необычно для него спокойно, с грустью глядя на Блохина.

— Сегодня из-за бабы сказочника порезал, завтра еще кого-нибудь пристукнешь. Нам на батарее таких солдат не надо. Откомандирую я тебя на минные работы на форт номер два. Баб там и близко нет, — авось башка твоя проветрится. Я спрашивал солдат, что с тобой делать. Они так и просят — пусть уходит, может, одумается. Такой разбойник, что своих калечит, нам не нужен.

Блохин побагровел и прерывающимся от волнения голосом спросил:

— Неужто насовсем от себя гоните, вашбродь?

— Сейчас — да, а там видно будет, как дело пойдет.

— Вашбродь, что я за проклятущий такой, что со мной никто и знаться не хочет? Разрешите хоть с прапорщиком быть...

— Спроси об этом у него. Возьмет — будешь, не возьмет — значит, и ему поперек горла стал. Так-то, брат Филя. Проштрафился — иди замаливай грехи. По закону я должен был отдать тебя под суд.

— Так, может, потом и обратно возьмете? — с надеждой в голосе спросил солдат.

— Хорошего человека отчего не взять, а дряни нам не надо. — И поручик отошел.

Через пять минут Блохин с узелком под мышкой уходил с батареи. Солдаты, сумрачные, молчаливые, старались на него не глядеть, даже когда он заговаривал с кем-нибудь.

— Прощайте, братцы, да не поминайте лихом, коль смерть приму на форту...

Никто ему не ответил.

— А жаль Блоху. Парень он не плохой, — неожиданно обернулся Борейко к Родионову.

— Проучить его, Борис Дмитрич, надо, чтобы на всю жизнь запомнил, — ответил фейерверкер.