Глава третья

Через несколько дней Звонарев получил приказ отправиться на форт номер три.

Около штаба Восточного фронта он застал роту "баянцев", пришедшую в резерв. Моряки в черных бушлатах, высоких сапогах, с винтовками и подсумками своим видом напоминали больше морскую пехоту, чем матросов. Командовал ими Павлик Сойманов. Поздоровавшись с ним, прапорщик справился, зачем здесь моряки.

— Прибыли на помощь форту номер три и укреплению номер три. К вечеру должны будем сменить в них часть гарнизона. Пока же стоим неизвестно зачем, — жаловался лейтенант.

В свою очередь, прапорщик рассказал ему о своем назначении на третий форт.

— Значит, вместе будем! — обрадовался Сойманов.

Появление Фока верхом на лошади заставило их отойти к своим частям.

— Здорово, матросня! — приветствовал моряков генерал, прибавив при этом, как всегда, матерщину.

Моряки рявкнули что-то похожее на ответную брань. Но Фок только добродушно улыбнулся и тут же завернул несколько совершенно нецензурных выражений, вызвавших громкий смех среди солдат и матросов. Довольный произведенным эффектом. Фок слез с лошади и, подозвав офицеров, вошел с ними в штабной блиндаж. Надеин и Степанов поднялись ему навстречу.

— Генерал Стессель приказал мне подробно ознакомиться с положением на вашем участке и обо всем доложить ему, — проговорил Фок, пожимая им руки.

— Шлушаюшь, — прошамкал Надеин. — Капитан Штепанов шейчаш вше доложит вашему превошходительштву.

Начальник штаба подошел к карте и подробно стал объяснять, что происходит на каждом форту и батарее.

— Выходит, что японцы присосались к фортам второму и третьему и укреплению номер три. Сколько же времени они, по-вашему, смогут еще продержаться? — спросил Фок, делая заметки в записной книжке.

— Ждавать их я не шобираюшь, — отрезал Надеин, но Фок на него даже не посмотрел, ожидая ответа Степанова.

— Я вполне разделяю мнение его превосходительства, — ответил капитан.

— Нет таких крепостей, которые не сдавались бы, тем более нет таких фортов. Нужно заранее определить срок ее возможной обороны и своевременно подготовиться к ее очищению.

— Шрок обороны иштечет тогда, когда на форту не оштанетшя жащитников. Пока я жив, форты жданы не буду ешли мне даже это прикажут! — разволновался старик, тряся от возбуждения своей длинной белой бородой.

— Надо, Митрофан Александрович, всегда исходить из реального соотношения сил, а не из личных побуждений и чувств. Мне тоже совсем не хочется, чтобы форты были сданы, но предусмотреть эту возможность необходимо.

— Генерал Кондратенко больше заботится об укреплении фортов, чем о сроке их сдачи, — заметил чуть насмешливо Степанов.

— Надоел мне этот умник! В Артуре сложилось мнение, которое, к сожалению, разделяет даже Стессель, что Кондратенко все знает, все может и, кроме него, в крепости нет ни одного толкового человека. По-моему же, он приносит больше вреда, чем пользы. Возьмите, например, избыток солдат в окопах. Зачем это? Это ведет только к излишним потерям. Зря льется солдатская кровь. Если война затянется и через месяц Куропаткин не будет у Цзинджоу, то Артур обречен на капитуляцию

— Ошобенно при наличии таких генералов, как ваше превошходительштво, — не утерпел Надеин.

— Вы, очевидно, переутомлены от слишком долгого пребывания на позициях, и вам следует отдохнуть, — спокойно, не повышая голоса, чуть поблескивая своими холодными серо-голубымч глазами, ответил Фок.

— Пока у меня ешть шилы, буду нешти шлужбу его величештва.

— Итак, господа, я хотел бы, чтобы вы продумали вопрос о пределе обороны атакованных фортов и в письменной форме доставили генералу Стесселю ваши соображения.

— Прошу предштавить и этот приказ в пишьменной форме, — потребовал Надеин.

— Сегодня же получите.

— Тогда и подумаем, што нам с ним делать, а равно и ш теми генералами, которые отдают такие прикажания! — весь трясся от негодования Надеин.

— Вредно так волноваться в ваши почтенные годы, — с издевкой проговорил Фок, поднимаясь со стула.

Через минуту он уже трусил мелкой рысцой, направляясь в тыл.

Степанов бегло ознакомил Звонарева с положением на форту и попросил его вечеров прийти с докладом в штаб.

— Вообще я считаю ваше постоянное пребывание на фортах ненужным. Вы — инструктор, а не офицер гарнизона, поэтому вы должны ночевать при штабе. Пока желаю счастливого пути, — пожал ему руку капитан.

Воспользовавшись некоторым затишьем, Звонарев и Сойманов напрямик пошли к форту. Военная дорога здесь шла узкой лощиной почти до самого форта, который возвышался на крутой каменистой сопке.

Комендант форта штабс-капитан Булганов, подвижной, веселый человек лет тридцати, приветливо встретил гостей и провел их в конец казармы, где за занавеской он расположился с двумя младшими офицерами и ветеринарным врачом Авроровым. Доктор заведовал на форту перевязочным пунктом.

— Правда, воздух у нас не лучше, чем в остальной казарме, и далеко не спокойно, зато нижние чины всегда у меня на глазах, а мы — у них. Это обеспечивает непосредственную и постоянную связь с ними, что очень важно в военное время, — пояснил он Сойманову и Звонареву. — Прошу закусить чем бог послал, — не то конинкой, не то ослятинкой. Отдельной кухни от солдат у нас нет, питаемся из общего котла.

— И жестоко страдаем желудками, — докончил Авроров.

— Вода, правда, у нас привозится из города в бочках и часто бывает несвежая, от этого болеем и мы и солдаты, но улучшить водоснабжение все же не удается, — продолжал капитан.

Узнав о цели визита своих гостей, он предложил вместе пойти осмотреть форт.

— Пока он еще не окончательно разбит одиннадцатидюймовыми бомбами. Вчера, сволочи, десять снарядов влепили, засыпали наполовину левый ров, отбили угол капонира, разрушили горжевой бруствер. Мы всю ночь провозились потом с починкой.

Следуя за Булгановым вдоль казармы, Звонарев обратил внимание на то, что при проходе офицеров солдаты продолжали спокойно сидеть и заниматься своими делами. Некоторые из них подходили к командиру с различными вопросами. Капитан держался с ними просто, шутил, хлопал по плечу и шел дальше. Заметили это и прибывшие с Звонаревым солдаты.

— Комендант-то здесь не очень форсистый, вроде нашего поручика, не то что на втором форту, — говорили они.

Из казармы, по короткой потерне, они вышли во внутренний дворик форта и оказались перед четырехорудийной батареей шестидюймовых пушек, примыкавшей к правому брустверу. Одно из орудий было подбито и лежало на боку. Артиллеристов не было видно.

— С час тому назад попали, — указал Булганов на лежавшую на земле пушку.

— И все потому, что она стоит открыто, — вставил

Сойманов. — На Скалистом кряже, где мы, моряки, строим новые батареи, все орудия устанавливаются на обратных скатах.

— Наконец-то за ум взялось ваше начальство, — отозвался Звонарев.

Из бокового блиндажа батареи появился молодой поручик Соломонов, которого Звонарев раньше встречал на цзинджоуских позициях. Раненный в ногу на батарее литеры Б во время августовских боев, он и сейчас еще ходил с палочкой.

— Привет артурскому Архимеду, — поздоровался он с прапорщиком. — Ваше появление у нас сразу же подняло мой слабеющий дух. Не желаете ли заглянуть ко мне в келью?

— Мы, Александр Александрович, сейчас заняты и зайдем к вам на обратном пути, — ответил за Звонарева капитан. — Лихой артиллерист, но любит заложить за галстук, — заметил он, когда они отошли от батареи.

Внутренний дворик вдоль и поперек был загроможден траверсами из мешков для предохранения от пуль и осколков.

— Нас обстреливают с трех сторон. Брустверы недостаточно высоки, поэтому и приходится так загромождать внутренность форта, — пояснил Булганов.

Офицеры подошли к входу в бетонную потерну, ведущую в капонир, расположенный в переднем рву. Потерна проходила через передний бруствер и спускалась под дном рва. У входа в нее стояли противоштурмовые пушки и пулеметы, приготовленные к быстрому выдвижению на валы форта при атаке. Обслуживались они матросами с "Пересвета", которые помещались в небольшом каземате рядом. Миновав слабо освещенную потерну, офицеры попали в капонир.

В отличие от второго форта, он был приспособлен для ружейно-пулеметной обороны и поэтому имел только узкие стрелковые бойницы. Они пропускали настолько мало света, что внутри капонира царил полумрак. Присмотревшись, Звонарев увидел нескольких матросов и стрелков. Некоторые стояли, приложив ухо к задней стенке капонира.

— Слышно что-нибудь? — справился Булганов.

— Так точно. Постучит, постучит и перестанет, — ответил один из них.

— Какой здесь грунт? — поинтересовался прапорщик, прижав ухо к стене.

— Сплошь скала, и притом такая твердая, что лом — и тот часто не берет, не говоря уже о кирках и лопатах.

— До японцев, по-моему, не меньше двадцати пяти — тридцати саженей, если судить по силе доносящихся ЗВУКОВ.

— Они свою траншею ведут как раз на таком расстоянии.

— Раз так, то трудно определенно сказать, роют ли они траншею или ведут минную галерею, — решил Звонарев. — Все же следует незамедлительно приступить к противоминным работам. Крепления стен и крыши у вас, конечно, не потребуется. Я сейчас могу наметить и места для минных галерей, — предложил он.

Капитан вытащил план форта, на котором были нанесены линии японских траншей. При взгляде на карту стало очевидным их стремление возможно скорее продвинуться именно к капониру. В ближайшем будущем должна была начаться подземная борьба в непосредственной близости к форту.

— Не следовало допускать занятия японцами передних окопов, — заметил Звонарев, — теперь они оттуда легко могут опередить нас в продвижении под землей. Минная же галерея в непосредственной близости от капонира потеряет свой смысл.

— Это почему?

— Ведя подземные работы, мы стремимся подойти под противника и взорвать его. Вблизи же от стен капонира такой взрыв будет опасен прежде всего для нас, так как может разрушить капонир, — пояснил Звонарев.

— Быть может, уже и поздно начинать работы?

— О нет, время еще не упущено, но мешкать, конечно, не следует.

— Сейчас же пришлю сюда стрелков для работ. Саперов у меня нет.

— Со мной пришли два артиллериста, которые уже знакомы с ведением минных галерей. Они и будут руководить стрелками.

— Я могу прислать матросов. Среди них имеются шахтеры, — предложил Сойманов.

— Вот и отлично. Общее руководство возьмет на себя прапорщик Звонарев, в помощь вам я прикомандирую своего "фендрика", а сам перееду из казарм в помещение при входе в потерну. Оттуда мне будет близко до любого места форта.

— Но зато не очень удобно и весьма беспокойно, — заметил прапорщик.

— На войне с этим считаться не приходится. Очень признателен вам, господа, за все указания, — пожал руки гостям Булганов. — Заходил сюда вчера саперный поручик Мокриевич, — мямлил, мямлил, так ни с чем и ушел.

Подозвав солдат и матросов с "Баяна", Звонарев подробно разъяснил им, как приступить к работам, что надо делать и чего следует опасаться. Булганов тоже слушал и старательно делал заметки.

— Если вас и не окажется на форту, я сам все растолкую солдатам, — улыбнулся он. — Пока на фронте тихо, давайте-ка полюбуемся на панораму, открывающуюся с нашего богом спасаемого форта.

— Надо думать, что помимо господа бога и гарнизон принимает в этом некоторое участие, — вставил Сойманов.

Все направились к выходу из капонира, сталкиваясь в полутемных узких переходах. Едва успели они выйти на дворик, как раздалось хорошо знакомое шипенье одиннадцатидюймовых бомб.

— Наша! — крикнул Булганов и, схватив за руки Звонарева и Сойманова, бросился обратно в потерну.

Едва они скрылись в ней, как на дворе взвились два огромных столба дыма, сопровождаемые страшным грохотом. Тысячи осколков и камней с визгом разлетелись во все стороны. Сойманов упал на землю, а капитан налетел на пулемет и сильно расшиб колено. Матросы и артиллеристы, не успевшие еще выбраться из потерны, побежали назад в капонир. Когда наконец офицеры пришли в себя и вновь выглянули наружу, они увидели, что левый боковой бруствер снесен почти наполовину, а сложенные из мешков траверсы разметаны по всему внутреннему дворику форта.

Свист новых снарядов заставил всех вернуться в потерну и переждать здесь обстрел. Снаряды с ревом взрывались, уничтожая все вокруг и до основания сотрясая весь форт.

— Пронеси, господи, и помилуй, — набожно крестились солдаты при каждом новом взрыве.

— Это, пожалуй, будет почище морского боя. Там дистанция до цели все время меняется, и поэтому попасть гораздо труднее, а тут и батарея и цель неподвижны, — можно все снаряды класть чуть ли не в одну точку, — заметил Сойманов.

— По-видимому, к третьему форту пристрелялись сразу несколько батарей и теперь решили его смести с лица земли, — проговорил Звонарев.

Он с опаской поглядывал вверх на свод потерны, откуда сыпалась бетонная пыль.

— Ты боишься, что потерна завалится? — спросил его Сойманов. — Я думаю, она рассчитана с большим запасом прочности.

— На обстрел шестидюймовыми снарядами, а не одиннадцатидюймовыми, — пояснил прапорщик. — Эти могут свободно пронизать любое перекрытие на форту.

— Я этого и не подозревал. Значит, мы фактически совершенно беззащитны! — испуганно вскочил Булганов. — О чем же вы, инженеры, думали, когда строили форты? За это всех вас надо отправить в Сибирь на каторгу или просто расстрелять!

— От этого форты прочнее не станут, — философски заметил Сойманов.

— Надо немедленно же принять меры к усилению бетонных перекрытий!..

Яркий сноп огня у входа в потерну заставил всех броситься на землю. Раздался страшный грохот, посыпались целые глыбы бетона. Булганов пронзительно вскрикнул и сразу умолк. Несколько небольших бетонных осколков ударили Звонарева по голове, но папаха предохранила его от ранения. Рядом с ним Сойманов отряхивался, вставая на ноги. В группе матросов и солдат кто-то громко стонал.

— Капитан-то наш убит или только обмер от страха? — чуть иронически справился лейтенант, наклоняясь к Булганову. — Кажись, жив, только малость животом приболел, — потянул он воздух носом.

— У меня началась тифозная дизентерия, — охая, поднимался комендант форта.

Звонарев обернулся к солдатам. В темноте можно было разобрать лежавшую на земле фигуру. Чиркнув спичкой, прапорщик нагнулся к раненому и в ужасе отпрянул. Большой осколок снаряда врезался в лицо матросу, превратив его в кашу.

— Аминь! — сказал Сойманов, снимая фуражку.

— Аминь! — как эхо отозвались солдаты и матросы.

Капитан приказал послать за носилками, и тут только все увидели, что вход в потерну был завален обломками бетона с землей.

— Попали в ловушку, черт возьми! — проговорил

Сойманов.

Звонарев подошел к засыпанному месту. Проход был завален до самого верха. Ни лопат, ни кирок под руками не оказалось. Надо было вручную разгребать землю и разбирать камни.

— Аида, ребята, разбирать завал, — обернулся Звонарев к солдатам и, показывая пример, начал вытаскивать камни.

С десяток рук сразу же потянулось за ним. Работа двигалась медленно. Несколько новых взрывов поблизости увеличили обрушение свода. Прошло добрых полтора часа, пока наконец показался дневной свет. Капитан успел вылезти наружу, когда со стороны тыловой казармы показался десяток-другой стрелков с кирками и лопатами, предводительствуемых доктором Авроровым.

— Где же офицеры? Почему они не сразу пришли к нам на помощь? — накинулся на врача Булганов.

— В горжу тоже были попадания снарядов. Ранены подпоручики Жилин и Турсхий. Убито десять солдат, а ранено свыше тридцати. Я едва успел перевязать, — сообщал Авроров.

— Это возмутительное безобразие! Вы начали оказывать помощь солдатам и забыли о коменданте! Что делал артиллерийский поручик Соломонов?

— Пьян, пришлось ему дать нашатырного спирта, чтобы он хоть немного пришел в себя.

— Под суд! Расстреляю! — бешено орал капитан, наседая на врача.

— Наша! — вдруг крикнул Сойманов и кинулся бежать к казарме.

Забыв обо всем, капитан бросился за ним. Звонарев прислушался, но знакомого свиста снаряда не было слышно, и он не торопясь пошел по дворику.

— Лейтенанту с перепугу все время мерещатся выстрелы из мортир, — усмехнулся один из артиллеристов.

— И выходит, что ты совсем дурак, — вступился за своего офицера матрос с "Баяна". — Лейтенант нарочно крикнули, чтобы капитан поскорее убрался отсюда.

Веселое и хитрое выражение лица Сойманова, поджидавшего Звонарева у казармы, подтвердило правоту этих слов.

— Здорово я разыграл этого капитаншу! Мигом смылся и прямо в уборную! — хохотал Сойманов.

— Вы, что ли, господин доктор, будете руководить работами по восстановлению потерны? — спросил у Авророва прапорщик.

— Стрелки и без меня это сделают. Я иду к раненым. Среди них есть тяжелые. Трудно одному здесь работать, так как никто не решается поселиться вместе со мной. Уйти же зазорно, — сам сюда напросился.

— Хотите, пришлю к вам сестрицу? — неожиданно для самого себя предложил Звонарев, вспомнив о Варе.

— Дайте мне лучше двух толковых санитаров. За это я вам скажу большое спасибо, а от сестричек-благодарю, отказываюсь! — замахал руками Авроров.

Звонарев почувствовал облегчение. Теперь он был гарантирован, что Варя сюда не попадет. Сегодняшний обстрел показал ему, как опасно пребывание на этом выдвинутом вперед форту.

Воспользовавшись наступившим затишьем, он поднялся на барбет и выглянул за бруствер. По берегу реки Лунхе вилось разрушенное местами полотно железной дороги. Насыпь ее служила прикрытием для японских ходов сообщения. Левее, на соседней горушке, чернели валы укрепления. Между ним и фортом лежала глубокая лощина, преграждаемая расположенной несколько сзади, за Китайской стенной, Курганной батареей. Справа торчали развалины капонира. Еще дальше можно было разглядеть и форт номер два. Последний был гораздо лучше применен к местности, чем третий форт.

"Молодчина Кондратенко, — подумал Звонарев, — талантливо использовал рельеф для целей обороны".

Прямо в тылу возвышался, доминируя над всеми фортами и укреплениями района, скалистый утес — обычный наблюдательный пункт Кондратенко, почти беспрерывно обстреливаемый японцами.

В непосредственной близости от рвов, на самом гласисе форта, темнели два ряда японских окопов. Звонарев не замедлил привлечь внимание японцев, по нему сделали несколько выстрелов. Прапорщик сошел вниз и направился в казарму.

В горжевом рву, как муравьи в развороченном муравейнике, толпились солдаты, исправляя причиненные бомбардировкой разрушения. Булганов, весело покрикивая, бегал между ними. Он уже успел успокоиться, но ласковое, дружеское обращение с солдатами на этот раз показалось Звонареву неискренним.

— Шевелись, дружочки! Надуем японца, чтобы к утру все опять было в прежнем виде. Он разбивает, а мы восстанавливаем. Ему это скоро надоест, и он уйдет от Артура, — говорил Булганов.

Верили солдаты ему или нет, прапорщик понять не мог, но работали они дружно. Комендант попросил Звонарева и Сойманова остаться до прибытия на форт офицеров взамен выбывших из строя.

Было далеко за полночь, когда Звонарев вернулся в штаб. Кроме дежурных телефонистов, все спали. Наскоро поужинав холодной кониной и горячим чаем из термоса, Звонарев, не раздеваясь, улегся на свою раскладушку.

— Прошу вас, ваше превосходительство, сегодня же сдать все дела генералу Горбатовскому, — сердито приказал Стессель.

— Шлушаюшь, — дрожащим от волнения голосом ответил Надеин, стоявший около генерал-адъютантской лошади.

— Вам, Митрофан Александрович, надо хорошенько отдохнуть. Посмотрите, на что вы стали похожи — похудели, осунулись, мешки под глазами. Как вы не крепитесь и ни храбритесь, а годы берут свое, — уже гораздо мягче проговорил Стессель.

— Отдыхать будем, ваше превошходительштво, в могиле. Ежели я уже не пригоден жа штароштью для командования вшем фронтом, то ражрешите мне принять хотя бы роту в первой линии, ш ней я авошь еще шправлюшь, — просил Надеин, глядя слезящимися глазами на монументально восседавшего на коне Стесселя.

— Что вы, у меня этого и в мыслях не было, Митрофан Александрович! Поживите в городе неделю-другую, отоспитесь, сходите в баньку, — старался успокой гь старика генерал-адъютант.

— Как милошти, прошу у вашего превошходительштва оштатьша на фронте вмеште ш шолдатами на любой должиошти — хоть шанитаром или кашеваром.

— Какой же вы упрямец, Митрофан Александрович. Жена, узнав, что вы будете в Артуре, велела мне передать вам приглашение на обед на завтра.

— Премного благодарен матушке Вере Алекшеевне жа штоль милоштивое внимание ко мне. Прошу передать ей мою глубокую прижнательношть.

— Сейчас сюда прибудет генерал Горбатовскии, а вы отправитесь в мое распоряжение, — теряя терпение, повторил приказание Стессель. — Мои адъютанты все разосланы по фортам. Просьба откомандировать в мое распоряжение на сегодня одного из чинов вашего штаба.

— Шлушаюшь! — ответил Надеин. — Федор Вашильевич, кого бы мы отдали беж ущерба для дела? — обратился он к Степанову.

— Прапорщика Звонарева. Собирайтесь поживей, молодой человек, и отправляйтесь сопровождать генераладъютанта. Возьмите мою лошадь, а то она сильно застоялась.

Через десять минут прапорщик уже ехал в свите генерал-адъютанта, неторопливо следовавшего по улицам

Старого города. Густой туман мешал японцам, и они ограничивались обстрелом наудачу города и порта.

— Мерзейшая погода, — ежился Стессель. — Хорошо только, что япошата молчат и наши артурцы смогут немного отдохнуть от обстрела

Свернув влево, они выехали на Пушкинскую улицу.

Почти все дома в Старом городе были разрушены. Только почтовая контора еще уцелела. На Пушкинской улице виднелись развалины нескольких домов — магазина и склада Чурина, городской читальни, типографии газеты "Новый край" и других. Возле разрушенного здания типографии уныло бродил редактор-издатель газеты полковник Артемьев. Вместе со своими сотрудниками он под обломками разыскивал уцелевшие части печатных машин.

Подозвав его к себе кивком головы, Стессель выразил ему свое соболезнование в постигшей беде, но тут же не преминул прибавить:

— Я думаю, что оборона Артура от этого не пострадает. Газета, да еще в условиях осажденной крепости, излишняя роскошь. Пусть читают мои приказы, в них написано все, что нужно и можно знать гарнизону и жителям города.

— Я все же собираюсь возобновить газету, но уже в

Новом городе. Сейчас подыскиваю подходящее здание.

— Только без какого бы то ни было участия в ней этого мерзавца и японского шпиона Ножина, — сразу загорячился генерал, вспомнив сообщения "иностранных" корреспондентов.

— Воля вашего превосходительства будет строго выполнена, — поспешил заверить полковник.

Миновав Старый город, разрушенную железнодорожную станцию с разбитыми и исковерканными вагонами на путях, генерал-адъютант решил побывать на Зубчатой и Саперной батареях, благо сегодня там было совершенно тихо и безопасно.

Вениаминов встретил генерала далеко впереди позиции и почтительно шел у генеральского стремени, на ходу докладывая о положении дел. За убылью артиллерийских офицеров он командовал обеими батареями и переселился в прекрасно оборудованный блиндаж Страшникова на Зубчатой.

Спешившись, Стессель зычным голосом поздоровался с солдатами, затем даже рискнул забраться на бруствер и, став во весь рост, внимательно разглядывал в бинокль сквозь туман японские позиции. Поблагодарив за службу Вениаминова и солдат, генерал направился уже обратно. В это время где-то далеко чуть слышно прогремел выстрел и затем послышался свист приближавшегося снаряда.

— Сюда, кажется, — беспокойно проговорил генераладъютант, ускоряя шаги.

Впереди и несколько сбоку вырос фонтан дыма, раздался грохот, запели осколки. Забыв обо всем, Стессель ринулся к спасительным блиндажам, придерживая рукой шашку, и в этот момент небольшой осколок ударил его в правый висок. Генерал охнул и со всего размаху повалился на землю. Его фуражка отлетела далеко в сторону. Свита бросилась его поднимать. Несколько капель крови алели на седеющих волосах генерала.

— Генерал-адъютант убит или смертельно ранен! — не своим голосом закричал Вениаминов, падая на колени рядом с лежащим на земле Стесселем. — Скорей носилки, позвать врачей! — командовал он, прикладывая свой носовой платок к голове раненого.

Сопровождавшие генерала казаки и солдаты бросились исполнять эти приказания. Звонарев опустился на землю рядом с Вениаминовым и помогал ему привести в чувство Стесселя. Генерал был бледен и едва заметно дышал, но кровавое пятно на платке почти — не увеличивалось.

— Где я, что со мной? — чуть слышно спросил наконец генерал и попытался приподняться.

— Ради бога, ваше превосходительство, лежите спокойно и не двигайтесь, иначе у вас выпадут мозги из головы, — трагически проговорил Вениаминов.

"Если только они у него есть", — не смог не улыбнуться про себя Звонарев.

Слова капитана и особенно гон, каким они были произнесены, вновь повергли Стесселя в беспамятство.

— Пойдите за носилками сами, Сергей Владимирович, — все сильнее нервничал Вениаминов.

Но к месту происшествия уже со всех сторон бежали санитары с носилками в руках. Раненого генерал-адъютанта бережно перенесли в ближайший солдатский блиндаж, и здесь ротный фельдшер сделал первую перевязку. Стессель уже вполне оправился и теперь только морщился от боли. Вениаминов разослал целую роту стрелков и артиллеристов на поиски врача. Как на грех, воспользовавшись затишьем на фронте, все доктора уехали в тыл за медикаментами и перевязочным материалом. Наконец нашли молодого врача Красного Креста Миротворцева. Он осмотрел рану и поспешил успокоить генерала:

— Сущие пустяки, царапина, а не рана. Через неделю все заживет.

Все еще бледное лицо Стесселя сразу побагровело.

— Очевидно, вы, доктор, не хирург по специальности.

У меня страшно болит вся правая половина головы и пульсирует в мозгу. Вероятно, треснули черепные кости и начинается кровоизлияние в мозг, — сердито проговорил он.

— Да этого быть не может, ваше превосходительство, — простодушно уверял врач. — Случись это, ваше состояние было бы гораздо тяжелее. С такими ранами мы возвращаем стрелков в строй.

Последняя фраза окончательно вывела генерала из себя.

— Вы, очевидно, забываете, что я генерал, а не солдат, если позволяете себе разговаривать подобным тоном. Доложите обо всем егермейстеру Балашову{96}. Хотя вы и не военный врач, но чинопочитание обязательно и для вас. — И генерал, не прощаясь, вышел из блиндажа.

— Быть может, прикажете подать экипаж? — почтительно справился Вениаминов.

— Как-нибудь доберусь и верхом, — ответил Стессель.

С помощью двух ординарцев он водрузился на свою смирнейшую кобылу и шагом тронулся по дороге Раздавшиеся сзади разрывы шрапнелей сразу же придали бодрости его превосходительству, который не замедлил перевести свою лошадь на рысь, а затем в галоп. Постепенно прибавляя аллюр, вся кавалькада вскоре уже карьером неслась по узким улицам. Встречные повозки и экипажи при виде бешено мчавшегося генерал-адъютанта с перевязанной головой спешно сворачивали в сторону, люди мгновенно цепенели, отдавая честь или снимая фуражки перед грозным начальством. Проскакав добрых пять верст, Стессель около своего дома перешел в шаг.

Как ни быстро мчался генерал, но все же телефонограмма о его тяжелом ранении уже дошла до штаба. Немедленно же Рейс кинулся с нею к Вере Алексеевне. В доме поднялась невообразимая суматоха. Забыв обо всем, генеральша в одном капоте, с непокрытой головой выбежала навстречу своему супругу и тут же на улице, заключив его в свои объятия, истерически разрыдалась. Девочки-воспитанницы бросились на колени перед своим благодетелем и наперебой целовали ему руки. Рейс, Водяга, Гаптимуров и еще с полдюжины штабных офицеров кинулись поддерживать под руки свое начальство. Успокаивая взволнованную жену, генерал-адъютант милостиво раскланивался по сторонам и благодарил окружающих за проявленное сочувствие.

Звонарева все наперебой расспрашивали, что и как произошло на злосчастной Зубчатой батарее. Он десять раз повторил несложный рассказ о происшедшем.

Едва Стессель вошел в свой кабинет, как появился Никитин, за ним — Фок, Церпицкий, Белый. За генералами пришли полковники и все желающие так или иначе выразить свое сочувствие генералу. Целый сонм врачей во главе с егермейстером Балашовым и артурским Пироговым — главным хирургом крепости доктором Гюббенетом{97}, еще раз осмотрели и вновь забинтовали генеральскую голову.

Более опытный в житейских делах, чем простак Миротворцев, Гюббенет много и долго распространялся о необходимости соблюдать полный покой, не волноваться и вообще обратить самое серьезное внимание на здоровье генерала. При этом условии он обещал полное и скорое исцеление.

— Скажите правду, Борис Викторович, — умоляла его Вера Алексеевна, — рана не смертельна?

— Все в руках божьих. Но будем надеяться, что это так, — дипломатично отвечал главный хирург.

— Я вас запишу в свой поминальный синодик о здравии, Борис Викторович, и попрошу протоиерея Глаголева вынимать частицу из просфоры за ваше долголетие.

Гюббенет поблагодарил и почтительно приложился к ручке генеральши.

Стессель счел нужным также особо отметить проявленную при его ранении распорядительность Звонарева.

— Да, да, конечно, Анатоль. Поведение мосье Звонарева заслуживает награды, — вторила ему супруга.

— Все это найдет отражение в приказе. Прапорщик, вы имеете уже клюкву? — спросил генерал-адъютант.

— Никак нет, клюквенного морса у меня не имеется.

Дружный хохот окружающих был ответом на эти слова Звонарева.

— О господи, какой вы все еще штатский человек! — вздохнула Вера Алексеевна. — Я женщина, и то знаю, что "клюквой" называется красный анненский темляк на шашке — первая боевая офицерская награда.

— Орден Святой Анны четвертой степени с надписью "За храбрость", — пояснил Стессель.

— Никак нет, не имею!

— В таком случае властью, данной мне главнокомандующим, я поздравляю вас кавалером этого ордена, — объявил генерал, протягивая руку прапорщику.

— Мне кажется, я ее совсем не заслужил, — смущенно забормотал Звонарев.

— Не скромничайте, молодой человек, вы давно заслужили, и только не представлялось подходящего повода для награды. Давайте вашу шашку, я сама прикреплю к ней новый темляк, — запела Вера Алексеевна.

Начались общие поздравления. Были уже сумерки, когда наконец прапорщик после обильного обеда был отпущен домой. Около Пушкинской школы его окликнула Варя.

— Он сегодня умер, — печально сообщила она.

— Кто?

— Сахаров, конечно. Все шло так хорошо, и вдруг ни с того ни с сего крупозное воспаление легких — и через два дня конец.

— Откуда вы это узнали?

— Я дежурила около него последние сутки. Сделали все, что только было можно. Главный врач больницы Петр Андреевич Розанов не отходил от него ни на минуту, и все же спасти Василия Васильевича не удалось, — голос девушки дрожал от еле сдерживаемых слез.

Звонарев сочувственно вздохнул.

— Пожелаем ему царствия небесного.

— Он все время бредил, говорил что-то о Фоке и бранил Гантимурова, вспоминал Веру Алексеевну...

— Вы знаете, сегодня на Зубчатой батарее ранен Стессель, — в свою очередь, поделился новостью Звонарев.

— И серьезно? — довольно безучастно спросила девушка.

— Пустяки, оцарапало ему голову камнем или осколком при взрыве снаряда. Он-то старается всех убедить, что рана весьма опасна, а окружающие делают вид, что верят этому. Настоящая комедия! Меня за "безумную" храбрость, проявленную при оказании первой помощи генералу, наградили "клюквой", — похвастался прапорщик и подробно рассказал обо всем происшедшем.

— Если все это правда, то за что же вас наградили? А затем — неприлично разговаривать с дамой, сидя на лошади, потрудитесь сейчас же слезть на землю! — обрела свой обычный тон Варя. Звонарев повиновался. — Пойдемте к учительницам в школу. Вы им расскажете о своих чудесных приключениях.

В школе, где они застали Стаха и Борейко, в сотый раз Звонарев рассказал обо всем самым подробным образом, вплоть до своего неожиданного награждения. Последнее вызвало общий смех.

— Вы были на Электрическом Утесе, под Цзинджоу, на батарее литеры Б, при штурме Высокой, наконец, на фортах — и не удостоились даже благодарности, а тут сразу получили орден! — удивлялась Мария Петровна.

— Покажи-ка свою саблю, Сережа, — попросил Борейко.

Взяв шашку в руки, он с комическим видом понюхал красный темляк и, сорвав его с эфеса, бросил в горящую печь.

— Чтобы стесселевским духом от тебя не пахло, — пояснил он, возвращая шашку. — Есть награды, которыми можно и должно гордиться, а есть и такие, которые унижают, которых нельзя не стыдиться, — добавил он.

Звонок прервал этот разговор.

— Варя, тебя спрашивает какой-то служащий Тифонтая, — сообщила Оля, открывавшая дверь.

— Проси его сюда, — распорядилась Мария Петровна.

Через минуту в столовую вошел господин Шубин и раскланялся со всеми присутствующими.

— Я хотел бы переговорить с мадемуазель Белой без свидетелей, — проговорил он.

Удивленная девушка вышла с ним в соседнюю комнату.

— Наш общий друг и мой начальник Василий Васильевич Сахаров отошел в мир теней, — начал Шубин. — Незадолго перед своей смерч господин Сахаров через вас же передал мне записку, которую вы так хотели прочитать. Теперь я могу удовлетворить ваше любопытство. Василий Васильевич сделал завещание в вашу пользу. Он оставил вам всю обстановку своей квартиры. Он приказал мне передать вам, что это его свадебный подарок. Вам надо подать заявление в местный суд о вводе во владение. Я его уже заготовил, подпишитесь внизу, и я завтра с утра начну хлопотать об этом, — протянул бумагу Шубин.

— Но я не собираюсь выходить замуж, а поэтому, господин Шубин, не считаю возможным и вступать во владение завещанным имуществом, — отказалась Варя.

— Этим вы оскорбите тень нашего друга. Быть может, вы примете хоть небольшой слиток червонного золота на обручальные кольца? Когда в них встретится надобность, вы его используете.

Варя решительно отказалась. Вернувшись в столовую, она рассказала о завещании Сахарова и о своем отказе от наследства.

Друзья начали прощаться.

Пройдя полдороги вместе с Борейко, прапорщик свернул к штабу. Он подробно рассказал Степанову о дневных приключениях, умолчав, однако, о своем награждении. Капитан выслушал его с видимым интересом, а затем повел к новому командующему фронтом, генералу Горбатовскому.

Очень высокого роста, широкоплечий, с пушистыми седыми бакенбардами, с отрывистой лающей речью, он показался прапорщику типичным армейским бурбоном.

Генерал принял прапорщика просто и смеялся, слушая его рассказ.

Вернувшись от Стесселя, Фок уселся в мягкое кресло и принялся читать недавно полученную в Артуре немецкую газету "Остазиатнше Цейтунг". Не успел он погрузиться в дебри высокой политики, как к нему вихрем влетел радостный Гантимуров.

— Приказание вашего превосходительства выполнено. Сахаров умер.

— Когда и при каких обстоятельствах?

— Сегодня, от воспаления легких, которое я ему устроил. Надеюсь, вы теперь не откажетесь вернуть мне хотя бы часть моих векселей?

— У меня к этому нет никаких оснований, — невозмутимо ответил генерал.

— Зато у меня есть все основания считать вас непорядочным человеком, — вспыхнул поручик.

— Что вы, сутенер, шулер и просто мелкий жулик, понимаете в порядочности?

— Во всяком случае, больше, чем бывшие жандармы и шпионы.

— Напрасно вы думаете, что можете меня оскорбить. Я слишком презираю вас, чтобы обижаться. Но так как ваше присутствие не доставляет мне никакого удовольствия, то прошу вас покинуть мою квартиру. Эй, подать поручику пальто! — крикнул генерал.

Князь ушел. Фок по телефону вызвал Рейса и, попросив не допускать Гантимурова до Стесселя, добавил:

— Жду вас немедленно к себе.

— Позвать сюда Шубина, — приказал он затем денщикам.

Как только Шубин появился в комнате, лицо Фока сразу просветлело.

— Итак, наш милейший друг Василий Васильевич, к великому сожалению, покинул бренный мир. Что же вы собираетесь теперь делать?

— Господин Тифонтай предусмотрел этот случай Управление всеми делами передается мне, но под мудрым контролем вашего превосходительства, — отвечал Шубин.

— Никогда не думал, чтобы он оказался столь дальновидным.

— Покойный капитан был неплохим советчиком.

— Постараюсь во всем следовать ему, за исключением оплаты моих, как вы выразились, мудрых советов. По своему генеральскому чину и положению я должен получать значительно больше, чем получал Сахаров

В цене скоро сошлись. Обсудив затем некоторые детали, оба собеседника поднялись с мест.

— Да, не думаете ли вы, милейший, что некий князь совершенно не нужен в Артуре?

— Мои мысли всегда совпадают с желаниями вашего превосходительства.

— Тем лучше, медлить не следует.

— Все будет сделано в кратчайший срок!

Шубин исчез, а на смену ему появился Рейс.

— Надо немедленно опечатать квартиру Сахарова, — с места начал Фок.

— Это уже сделано.

— ...и назначить комиссию для приведения в ясность оставшихся дел и имущества. Общее руководство — за мной, но меня в нее официально не вводите.

Рейс едва успевал записывать распоряжения Фока.

— Сегодня же оформите у Стесселя этот приказ.

— Будет сделано, ваше превосходительство.

— Итак, мы теперь без всяких посторонних лиц связаны со штабом, но, конечно, не Куропаткина, — весело засмеялся Фок. — И можно действовать смелее. Вам поручается "мадам", благо вы еще мужчина в соку и вполне сохранили свой гвардейский вид, а я вплотную займусь моим старым, но, увы, безнадежно глупым другом, — весело шутил генерал, потирая от удовольствия руки.

— Кстати, следовало бы также чем-либо отметить память нашего незабвенного друга. Это бы и для нас было полезной ширмой. Надо подумать о сооружении ему памятника в Дальнем, — предложил Рейс.

— Нет, этого без разрешения японцев не сделаешь. Проще представить его к ордену, например — к Георгиевскому кресту.

— Но за что же?

— Хотя бы за то, что так хорошо сумел наладить связь с... японцами. Это ведь дело весьма рискованное. Подайте-ка эту мысль Вере Алексеевне!

Поздний звонок встревожил собравшуюся на покой Веру Алексеевну. Не желая беспокоить уже дремавшего в постели мужа, она сама вышла в приемную.

— Приношу тысячу извинений! Не будь самых срочных дел, никогда не посмел бы обеспокоить в столь поздний час, — расшаркался Рейс. — Сейчас получил известие о смерти в больнице Красного Креста капитана Сахарова.

— Василий Васильевич умер? — с ужасом воскликнула генеральша и от волнения опустилась на стул. — Какое несчастие! Неужели эти медики не могли его спасти? Два дня тому назад уверяли, что он вне опасности — и вдруг умер! Завтра же велю отслужить по нем панихиду. — И Вера Алексеевна по-настоящему всхлипнула.

— После Василия Васильевича осталось значительное имущество, различные документы, имеющие, быть может, большую государственную важность. Все это надо привести в ясность, необходимо принять сразу же экстренные меры. Я набросал тут проект приказа и хотел просить его превосходительство о подписи.

— Анатоль уже спит, завтра с утра я передам ему. Никак не могу примириться с мыслью, что бедного Василия Васильевича уже нет на свете, — печально вздохнула Вера Алексеевна. — Когда же всем этим ужасам придет конец?

— Когда это найдет нужным и возможным Анатолий Михайлович.

— Разве дело только в нем? А Фок, Смирнов, Белый, Кондратенко, адмиралы...

— Генерал Фок давно уже обдумывает этот вопрос. Вот с Кондратенко договориться труднее! Остальных не стоит и принимать в счет. В случае чего их можно и обезвредить.

— Роман Исидорович еще месяц тому назад поднимал вопрос о сдаче, но Анатоль отклонил его предложение, — проговорилась генеральша. — Только вы не выдавайте меня мужу, Виктор Александрович. Это секрет.

— Тем не менее Кондратенко проявляет самую кипучую деятельность по обороне Артура и, кроме того, очень популярен среди солдат и младших офицеров.

— Ну, тех-то никто спрашивать не станет, что делать. Прикажут — они сдадутся.

— А если нет?

Вера Алексеевна с удивлением и страхом посмотрела на своего собеседника.

— Быть этого не может, — полушепотом проговорила она.

— Я вполне уверен, что первым откажется повиноваться приказу о сдаче все тот же Кондратенко, и гарнизон его поддержит. Недавно я шутя спросил его, что он будет делать при известии о сдаче Артура. Он совершенно серьезно ответил, что арестует начальника, отдавшего такое приказание, и будет продолжать сражаться до последнего человека.

— Анатоль об этом знает?

— Я не доводил до сведения его превосходительства.

— Напрасно. Я сама расскажу ему обо всем. Спокойной ночи. — И генеральша удалилась.

— В чем там дело? — сонно справился Стессель у жены.

Вера Алексеевна передала свой разговор с Рейсом. К известию о смерти Сахарова генерал отнесся совершенно спокойно. Но награждать Сахарова все же не согласился.

— Одним жуликом в Артуре стало меньше, царство ему небесное, — пробормотал он зевая.

— Как ты можешь так говорить о покойнике? О них или не говорят, или говорят хорошо.

— В могиле все безукоризненно честны, Верунчик. А Рейс — хитрая лиса, себе на уме, вроде твоего Кондратенко. Два сапога пара. Крестов же за мошенничества пока не дают.

— Виктор Александрович всецело предан тебе и твоим интересам...

— Потому что сидеть в штабе гораздо спокойнее, чем командовать полком на позиции: больше шансов уцелеть.

— Когда ты думаешь кончить воевать, Анатоль? — спросила генеральша.

— Это вопрос сложный. Если Артур падет раньше времени, я за все буду отвечать. Выгонят меня со службы.

— У нас кое-что есть в Шанхайском банке.

— На три-четыре тысячи долго не проживешь.

— А золото, которое хранилось в Артуре?

— О нем, конечно, знают японцы и все отберут при капитуляции.

— Можно попробовать с ними договориться.

— Снявши голову, по волосам не плачут. Сдавши крепость, об условиях капитуляции не говорят.

— Тогда нужно начать переговоры заранее.

— О сдаче? — даже приподнялся на кровати генерал.

— Если Артуру суждено пасть, то надо хоть себя обеспечить в материальном отношении. Служишь ты почти сорок лет, а, в сущности, гол как сокол; нищ как церковная крыса.

— Это-то, конечно, верно, но твои планы очень опасны, — уже неуверенно проговорил Стессель.

— С точки зрения гуманности тоже не следует затягивать оборону, так как это поведет к лишним, напрасным жертвам. Ты подумай, сколько жен, матерей и детей будут за тебя молиться богу, если ты сохранишь их мужей, сыновей и отцов.

— Этот вопрос надо как следует обдумать, а за Кондратенко установить негласное наблюдение: не ведет ли он интриг против меня? Но кому это поручить?

— Конечно, Фоку. Он ведь из жандармов и хорошо знает, как это следует организовать.

— Завтра же с ним об этом переговорю.

— А заодно и о сроках обороны, — вставила Вера

Алексеевна.

В тот же вечер, когда Гантимуров возвращался домой после безуспешной попытки повидать Стесселя и пожаловаться на Фока, он был убит случайной пулей, залетевшей в город.

— Потарапливайтесь, Сергей Владимирович, — будил

Рашевский заспавшегося Звонарева. — К десяти часам на форт номер два должен прибыть генерал Смирнов. Он лично хочет взорвать заложенный нами в левой галерее камуфлет.

Обжигаясь горячим чаем, глотая целиком куски холодной конины, прапорщик одновременно одевался. Через несколько минут он уже шагал рядом с подполковником по военной дороге. Стоял ясный, солнечный день. Японцы усиленно обстреливали все форты и тылы крепости. Русские батареи молчали

После ночного дождя было свежо, еще не высохшие лужи блестели под лучами солнца. Рашевский громко хохотал, слушая рассказ о ранении Стесселя и о награждении Звонарева.

— Смех-то наш сквозь слезы Больно все это грустно и гнусно. Служить бы каждый из нас рад, но прислуживаться тошно, — заметил Рашевский, выслушав рассказ.

— Зато меньшинство, которое вьется около начальства, процветает, осыпаемое наградами.

— Вот и на форту втором. Решили мы подорвать японскую минную галерею. Рассчитал я заряд, получилось около трех пудов пороха, а у Григоренко вышло в два с лишним раза больше. Мы заспорили. Подошел Смирнов и давай тоже считать. Досчитался чуть ли не до десяти пудов. Если взорвать такой камуфлет, то может обнажиться тыльная стена капонира. Сколько я ни возражал — не слушают, а Григоренко не смеет перечить начальству. Вот и заложили девять с половиной пудов. Сделали забивку, теперь сам Смирнов прибудет для того, чтобы замкнуть ток мины.

— И получить крест за вашу работу...

— Вернее, наградить деревянными крестами добрый десяток наших солдат, если только все выйдет, как я предполагаю.

— Быть может, сообщить об этом Стесселю, он остановил бы своей властью это дело?

— Что вы! — замахал руками Рашевский. — Если только сунуться сейчас к нему, жена раскричится. Нет, надо идти на форт и там по возможности обезвредить генеральскую затею.

На форту они застали нового коменданта, молодого поручика Фролова. Он проявлял кипучую деятельность. Противоштурмовые пушки в полной боевой готовности находились на брустверах. Рядом с ними сидели на земле номера. На тыловом капонире поставили пулеметы и старые полевые пушки. Капонир вооружили малокалиберными скорострельными морскими орудиями. Гарнизон был разбит на три части. Одна часть гарнизона спала в нижней казарме, другая дежурила в верхней, а третья караулила снаружи. Даже на укрытом ходу над контрэскарпной галереей усилился караул. Молодой артиллерийский поручик носился по форту, примеряя, где бы еще можно было установить орудие или миномет. Солдаты сразу повеселели и имели бодрый вид. Около минных галерей Рашевский и Звонарев нашли прапорщика Берга.

— Выдержит забивка? — спросил его Рашевский.

— Думаю, что выдержит, но боюсь, чтобы свод или стены каземата не дали трещины при взрыве камуфлета, — ответил минер.

— Тогда микадо должен будет наградить Смирнова большим орденом за его помощь японским саперам!

— Во всяком случае, отсюда и из контрэскарпной галереи надо будет вывести всех людей, а также убрать часовых с укрытого хода и брустверов, — распорядился Рашевский.

— Генерал Смирнов! — торопливо доложил Один из стрелков.

В сопровождении Фролова быстро шел своей прыгающей петушиной походкой комендант крепости.

— Здравствуйте, друзья мои! — на ходу приветствовал он солдат.

— Ишь ты, друг-то какой у меня нашелся, с красными отворотами! — прошептал кто-то сзади Звонарева.

Прапорщик обернулся и увидел Блохина. Солдат похудел, почернел, оброс щетиной. Его глубоко посаженные в орбитах глаза горели беспокойным огнем и все время находились в движении.

— Здорово, Блохин! — дружески улыбнулся ему Звонарев.

— Здравия желаю! Думал, не захотите и признать меня. А где наши-то? — скороговоркой вполголоса проговорил солдат.

— Работают около третьего форта по устройству электрической станции. А ты как поживаешь?

— Скушно без своих, — вздохнул солдат. — День за неделю кажется. Хоша бы поручик набил мне морду да вернул на батарею.

— Что там за приватные разговоры в моем присутствии? — вдруг обернулся Смирнов. — Можете найти другое время и место для своих собеседований, господин прапорщик. Это что за бандитская рожа? Как стоишь, какой части, фамилия?

— Бомбардир-лабораторист Блохин.

— Титуловать надо, дурак. Зачем здесь? На неделю без горячей пищи! — брызгался слюной генерал, злобно глядя на солдата.

— Хорош друг, нечего сказать! — пробурчал Блохин себе под нос.

— Не угодно ли вашему превосходительству послушать, как работают японцы? — поспешил отвлечь внимание генерала Рашевский.

Смирнов махнул рукой, чтобы все замолчали, и припал ухом к бетону. Прошла минута напряженного молчания.

— Да, да! Но они, по-моему, еще очень далеко от капонира, не ближе тридцати саженей.

— Я считаю, что не больше десяти-двенадцати, — возразил Рашевский.

— Вы считаете! — презрительно бросил комендант. — Я окончил две академии — артиллерийскую и генерального штаба — и, надо думать, кое-что в минном деле понимаю.

— Я же учился всего лишь в одной — в инженерной академии.

— Вечно вы, полковник Рашевский, вступаете в неуместные споры, — оборвал генерал и вышел из капонира.

— Видели? — кивнул ему вслед головой Рашевский. — Изволь иметь дело с таким упрямым ослом!

Электрические провода от мины были выведены на внутренний дворик форта в один из блиндажей переднего бруствера. Смирнов, все еще раздраженный, брюзжал всю дорогу. На дворике он громко, во весь голос, поздоровался с солдатами. Те ответили сдержанно и тихо, не желая привлекать внимания японцев, до которых было не более пятидесяти шагов.

— Отвечать как следует, а не бормотать себе под нос! Здорово, друзья! — крикнул генерал.

Солдаты ответили на этот раз громко и дружно, и через минуту около бруствера разорвались две бомбочки, брошенные японцами.

— Ой, братцы, ой, рука! — застонал стрелок, у которого по локоть оторвало руку. Соседи бросились к нему на помощь. Генерал же поспешил юркнуть в блиндаж.

Не успели солдаты отойти от брустверов, как Смирнов включил ток. Над местом взрыва поднялся столб дыма и пыли, полетели вверх доски, камни и какие-то бесформенные предметы. Сильно осела земля.

В первый момент у японцев воцарилось полное затишье, которое через минуту сменилось неистовой ружейной трескотней и градом ручных гранат. Пули и осколки засвистели во всех направлениях, раня и калеча не успевших укрыться.

Смирнов предпочел отсиживаться в блиндаже, пока не уляжется этот ураган смерти. Фролов, выскочивший наружу, чтобы успокоить метавшихся по дворику солдат, тоже получил ранение в кисть руки.

— Всего этого можно было избежать, если бы ваше превосходительство не так торопились, — проговорил Рашевский, глядя на происходившее в форту смятение.

— Потрудитесь не учить, что и как мне делать! — обозлился Смирнов. — Вы боялись, что развалится капонир, а он стоит целехонек. Я предвидел и учел все возможное и невозможное, когда рассчитывал взрывной заряд. У меня было сделано свыше десяти вариантов для разных случаев.

Как только стало тише, Смирнов торопливо скрылся в тыловую казарму. Здесь прапорщик Берг доложил ему, что капонир остался совершенно цел и забивка камуфлета хорошо выдержала удар взрывной волны.

— Вот видите, — торжествовал генерал, обращаясь к Рашевскому, — а вы еще со мной спорили.

В это время с Куропаткинского люнета прибежал с запиской запыхавшийся стрелок. Комендант люнета сообщал, что камуфлетом была обнажена тыловая стена капонира и японцы, видимо, подготовляли ее взрыв снаружи.

— Немедленно обстрелять и забросать бомбочками, — распорядился Смирнов.

— Обстрелять нельзя, так как это место в мертвом пространстве, а бомбочками можно повредить стену, — нахмурился Рашевский.

— Вашескородие, японец долбит самую крышу капонира! — прибежал с докладом Блохин.

Рашевский опрометью бросился к потерне. За ним устремились все, кроме Смирнова, что-то сердито кричавшего им вдогонку.

Оправдались наихудшие опасения Рашевского. Японпы подобрались к крыше капонира и, положив на нее заряд динамита, произвели один за другим несколько взрывов. После первого в своде появились трещины, после которого в нем образовалось небольшое отверстие, а после третьего свод рухнул, и японцы ринулись внутрь капонира. Все это произошло настолько быстро, что стрелки едва успели загородить мешками с землей выход из капонира в контрэскарпную галерею.

Японцы втащили в капонир пулемет и открыли из него огонь вдоль галереи. Положение русских стало сразу критическим. Спасая положение, Фролов бросился вперед и бомбочкой уничтожил пулемет. Оправившиеся стрелки кинулись за ним. У входа в тесный, темный, полуразрушенный капонир начался рукопашный бой. Несколько японских солдат подобрались по рву к пушечным амбразурам и через них забросали внутренность капонира бомбочками большой разрушительной силы, при этом взорвалась целая груда пушечных патронов, оставшихся в орудиях. Часть капонира рухнула. Контрольная галерея наполнилась едким дымом и пылью. Среди солдат началась паника.

Раненый Фролов, стараясь перекричать грохот, сзывал к себе стрелков и попытался с несколькими смельчаками еще раз броситься в штыки.

Звонарев потерял в темноте Рашевского и, схватив первую попавшуюся под руку винтовку, выпускал патрон за патроном в сторону японцев.

— Поберегитесь, Сергей Владимирович, я их сейчас угощу, — хрипел у него над ухом Блохин и, размахнувшись, кинул сразу целый десяток бомбочек.

Страшный взрыв оглушил припавшего ничком к земле прапорщика. Сверху посыпались осколки бетона, земля и окровавленные куски человеческих тел. Блохин вскочил на ноги и, громко закричав, со штыком наперевес бросился в сторону японцев. Прапорщик последовал за ним. Вдвоем они вскочили в полуразрушенный капонир, где в живых застали двух оглушенных японцев, которых Блохин тут же и приколол. За ним вбежали стрелки и наскоро стали сооружать траверс из земляных мешков. Японцев не было видно.

Звонарев начал осматриваться. Половина капонира около левой минной галереи была разрушена сверху донизу и представляла собой груду бетонных осколков. Часть капонира около правой минной галереи уцелела. Ее-то и начали торопливо укреплять земляными мешками.

Вскоре японцы опять попытались прорваться в ров через разрушенный капонир, по были отброшены картечью с брустверов форта и вернулись в свои окопы. Настало временное затишье. Рашевский, дважды оцарапанный бетонными осколками, перевязанный носовым платком, расхаживал окопы остатков капонира.

— Надо сейчас же вокруг разрушенного пространства в гласисе устроить бруствер из мешков с землей и гнезда для пулеметов, иначе ночью японцы прорвутся через ров прямо на форт, — предупреждал он.

Стрелки быстро и сноровисто стали укладывать метки по его указанию.

— А Смирнов где? — вспомнил Звонарев.

— Как только запахло жареным, дал стрекача. Забыл и про свой генеральский чин, когда бежал через горжевой мост, — ответил подполковник.

День промелькнул очень быстро, и совсем неожиданно наступил вечер. Стало быстро темнеть. Начавшийся артиллерийский обстрел форта заставил стрелков спрятаться в контрэскарпную галерею и казармы. Тяжелые, сотрясавшие до основания весь форт взрывы указывали, что идет бомбардировка из одиннадцатидюймовых орудий. Звонарев, Рашевский, Фролов и артиллерист Корсаков сидели в казарме, когда на форт неожиданно прибыл Кондратенко в сопровождении своего неизменного начальника штаба Науменко. Невзирая на обстрел, они сразу же отправились осматривать повреждения капонира.

— Зачем вы, Сергей Александрович, впутали в минное дело Смирнова? Он ведь ни уха ни рыла в нем не понимает, — упрекал генерал Рашевского.

— Сам впутался, будь он неладен! Кинься японцы сразу после взрыва на штурм, была бы нам крышка, не отбились бы от них.

— Эта опасность, по-моему, еще не миновала. Я распорядился передвинуть сюда две роты резерва и направил вам еще два пулемета с китайской гладкостенной картечннцей.

— Она-то нам на что? — удивился Корсаков.

— Она у нас будет на ролях сторожевой пушки. Поставите ее на месте прорыва и в случае штурма ударите картечью.

Проходя по казармам, Кондратенко, как и Смирнов, здоровался с солдатами, но обращал внимание исключительно на их вид, а не на выправку.

— Когда ели, давно ли были на отдыхе, нет ли цинготных? — спрашивал он у стрелков.

Глядя со стороны на этого невысокого, невзрачного на вид генерала с глуховатым голосом и живыми умными глазами, Звонарев мысленно представил себе его в серой солдатской шинели.

"Едва ли бы он выделился чем-либо из толпы десятков и сотен других стрелков, разве что своей сметкой", — подумал прапорщик, так мало было в Кондратенко специфически барского, офицерского.

Солдаты, видимо, чувствовали то же самое и свободно разговаривали с генералом, путая официальное титулование с простым обращением к нему по имени и отчеству, которое твердо знали все стрелки. Кондратенко даже не замечал этого нарушения уставной формы.

— Если японцы прорвутся в ров, стремитесь отрезать им путь отступления, атакуя их из контрэскарпной галереи. Капонир надо отстаивать до последней возможности, — предупреждал генерал обступивших его стрелков.

— Нам бы втащить в галерею скорострельную пушку, — проговорил Блохин.

— Дельное предложение. Ты кто такой? — спросил генерал.

Блохин назвался.

— Он сегодня отличился — выбил японцев из уцелевшей части капонира, — доложил Фролов.

— Представьте его к кресту.

— Бог с ним, с крестом, все равно все под деревянными лежать будем; мне бы... — замялся солдат.

— Ну, говори, чего хочешь! В город, что ль, сходить нужно?

— Никак нет... Водочки бы выпить, — смущенно улыбаясь, попросил солдат.

Стрелки дружно захохотали.

— Выдайте ему от моего имени чарку, поручик, — обратился к Фролову генерал.

— Покорнейше благодарю, ваше превосходительство! — гаркнул в ответ Блохин.

— Зайдешь потом, — приказал Фролов.

Обойдя весь форт, побывав даже в укрытом пути над контрэскарпной галереей, Кондратенко ушел с Рашевским и Звонаревым.

— Откровенно скажу — очень опасаюсь, что при нервом же серьезном штурме форт будет взят, а это затруднит и осложнит оборону Китайской стенки, — задумчиво говорил Кондратенко.

В штабе Звонарева уже поджидала Варя.

— Идемте обедать вон в тот блиндаж. Там помещается кухня, а то в штабе неудобно. Скорее бы вы возвращались на Залитерную, и я буду спокойнее за вас, и люди там все знакомые. Харитина с мужем сегодня отправились уже на позицию.

— С каким мужем?

— Да Ярцевым. Вчера их повенчал госпитальный батюшка. Это Медведь им приказал жениться.

— То есть как?

— Фу, какой вы непонятливый. Из-за Харитины Блохин поранил Ярцева. Медведь за это прогнал его с батареи. Харитине тоже запретил там появляться, чтобы все солдаты не передрались между собой. С мужем, говорит, пущу, а одну нет. Ну, они и переженились.

— Что значит — переженились? Кто на ком? Харитина на Ярцеве или он на ней?

— Замолчите, или я сейчас же уйду.

— Как же я один обедать-то буду?

— Ян забыла, что по молодости лет вас еще нужно с ложечки кормить.

За обедом Звонарев выслушал подробный рассказ обо всех артурских новостях, о самочувствии Стесселя, об увлечении Григоровича. Полочкой, о произведенных за день в Свободном госпитале операциях, причем выходило так, что во всех них Варя была едва ли не самым отавным действующим лицом.

— Они, конечно, все уже умерли?

— Кто?

— Да раненые, оперированные вашей милостью.

— Останетесь за дерзость без сладкого. — И Варя миюм проглотила крем.

— Молчу, а то и второе блюдо так же быстро исчезнет...

— Вот вам, вот вам, чтобы не дразнили меня. — И Варя слегка подергала прапорщика за ухо.

Тот в ответ свирепо зарычал, и оба весело захохотали.

Звонарев проводил девушку до городских ворот. Вернувшись в штаб, он получил от Рашевского задание на следующий день побывать на укреплении номер три.

Укрепление номер три являлось крайним западным фортом Восточного фронта обороны крепости. Хотя оно носило название "временного", но, как и многое другое в Артуре, это не соответствовало действительности. По своему устройству это было настоящее долговременное укрепление, как и форты номер два и номер три, только несколько меньшего размера. Оно защищало подступы к форту номер три с долины реки Лунхе. Китайская стенка, отходившая от западнотылового угла форта номер три, тянулась до самой горжи укрепления.

В плане оно представляло собой треугольник с закругленной вершиной. Передний вал его шел дугой, концы которой опирались на боковые брустверы.

В тыловой части имелась бетонная казарма для гарнизона. От нее шла к бетонному капониру, расположенному в переднем рву, изогнутая потерна. Впереди укрепления имелась линия стрелковых окопов, в непосредственной близости от которых была передовая траншея японцев. Здесь ни днем ни ночью не прекращалась борьба — то японцы врывались в русские окопы, то русские, выбив японцев, захватывали часть их траншей. Ружейная перестрелка, трескотня пулеметов и взрывы бомбочек не замолкали ни на минуту. Настойчивости "сынов Восходящего Солнца" противостояло упорство сибиряков.

Сюда-то и направился на следующий день Звонарев для ознакомления с положением дел на этом участке обороны.

Стоял слегка туманный, пасмурный день. Лениво погромыхивали пушки, да японские батареи, с присушен им методичностью, неустанно посылали снаряд за снарядом по городу и стоявшей на внутреннем рейде артурской эскадре.

Постепенно незначительная с утра орудийная перестрелка превратилась в сплошную канонаду. Сотни тяжелых снарядов обрушились на форты номер два и номер три и на укрепление. Являлось ли это подготовкой к общему штурму крепости или только предварительной пробой сил, определить было невозможно. Едва прапорщик вышел из ущелья, где помещался штаб, как попал под сильный обстрел и поспешил укрыться за скалой. Пробегая таким образом от укрытия к укрытию, он добрался до вершины Скалистого хребта, расположенного в версте с небольшим за линией фортов. Обрывистый, лишенный всякой растительности кряж доминировал над первой и второй линиями обороны — фортами и Китайской стенкой.

Припав за камнем, Звонарев в бинокль начал разглядывать развернувшуюся перед ним панораму. Внизу и несколько вправо лежал форт номер три. Он весь был окутан черными столбами пыли и дыма от беспрерывно падающих на него бомб. Над ним в воздухе то и дело появлялись белые комочки шрапнельных разрывов.

Крупный снаряд ударил в самый центр казармы, и в следующее мгновение из всех окон выбросило густые облака дыма. Звонарев невольно вздрогнул На мгновение он представил себе десятки искромсанных, разорванных на куски, искалеченных солдатских тел вперемешку с осколками бетона и дерева, стоны, крики, хрипение умирающих и воздух, насыщенный едким запахом шимозы...

"Едва ли кто уцелел из находящихся в этот момент в казарме", — с ужасом подумал он и перевел взгляд на укрепление номер три.

Также окутанное густой пеленой пыли и дыма, оно едва различалось на сером фоне окружающей местности. Посредине между фортом номер три и укреплением четко виднелась глубокая лощина. В этом месте, несколько сзади, расположилась маленькая батарейка из двух полевых орудий, долженствовавшая, очевидно, защищать подступы к этой ложбине.

За рекой Лунхе темнели массивы Волчьих гор.

Прояснилось. Еще теплое солнце приятно согревало спину своими лучами. При виде сильного обстрела укрепления номер три Звонаревым овладело раздумье — идти туда или нет.

"При такой бомбардировке я, конечно, ничем не смогу помочь укреплению, там сейчас не до минных галерей", — оправдывался он перед собой. Наконец он принял компромиссное решение: подождать некоторое время, не уменьшится ли обстрел, и после этого идти на укрепление. Успокоившись на этом, он стал наблюдать за тем, что делается правее.

Далеко, чуть выступая из-за ближних сопок, виднелась батарея литеры Б. На ней тоже взлетали черные султаны дыма, но гораздо реже, чем на соседних фортах. Крепостные батареи на японский огонь отвечали вяло, посылая свои снаряды далеко в тыл. Сзади, со стороны города, доносился рокочущий гул орудий броненосцев, помогавших крепости своим огнем.

Неожиданно заговорила расположенная за Скалистым хребтом батарея сорокадвухлинейных пушек.

"Один преждевременный разрыв, и от меня останется только мокрое место", — сообразил он и медленно побрел к укреплению.

Прошло около часа, пока бомбардировка несколько стихла. Воспользовавшись этим, Звонарев быстро прошел оставшееся расстояние и, перебравшись под ружейным огнем через горжевой мост, вбежал в ворота казармы.

После яркого солнечного света и чистого воздуха он сразу попал в полутемное помещение. В казарме было душно и смрадно. С полсотни солдат сидело на нарах, держа винтовки между колен, готовые по первому приказанию кинуться в нужную сторону.

— Где комендант? — спросил прапорщик у первого попавшегося солдата.

— Их высокоблагородие в потерне.

Звонарев вышел из каземата и несколько раз глубоко вдохнул свежий воздух. Затем он направился к черневшему впереди входу в потерну, которая освещалась несколькими фонарями. Пройдя почти половину потерны, прапорщик оказался у выхода из нее во внутренний дворик. Здесь, на перекрестке, стоял небольшой стол, за которым пили чай все наличные офицеры укрепления — капитан Шметилло, артиллерист поручик Есаулов, Дебогорчй Мэкриевич и стрелковый прапорщик. Веселые, бодрые лица, шутливый разговор-все эго показывало, что бомбардировка не смутила дух защитников.

— Знаменитому артиллеристу и инженеру наше глубочайшее уважение! — приветствовал Звонарева капитан. — Вот уж никак не ожидал, что после сегодняшней бани кто-либо рискнет днем пожаловать к нам в гости. Садитесь к столу. Эй, денщик, стул!

Прапорщик пожал всем руки и занял указанное ему место. Его тотчас забросали вопросами о причинах появления на форту, о штабных новостях, после их артурских слухах, — одним словом, говорили о чем угодно, кроме бомбардировки и сопряженной с ней смертельной опасностью. Прапорщик удовлетворил их любопытство.

— Я чуть ли не час пережидал окончания обстрела вашего укрепления, — признался он.

— И правильно сделали. Зачем зря рисковать? Я всех, кого можно, упрятал в казармы, оставив только часовых. Сам же засел здесь, так как отсюда легко добраться до любого места форта, — проговорил капитан. — Что нового на Залитерной, как поживает Харитина?

— Она счастлива и довольна. Вышла замуж за нашего солдата.

— К солдатам, значит, ее все-таки потянуло. А бабочка она ничего, стоящая, — покрутил усы капитан.

После чаю с красным вином Шметилло повел Звонарева в капонир. Потерна полого спускалась в ров, но не проходила под ним, а рассекала его на две части. В этом месте она несколько расширялась, в стенах имелись бойницы для мелких орудий, из которых можно было обстреливать передний ров продольным — огнем. Потерна подходила как раз к середине капонира. Вправо и влево от нее шло по пяти казематов, установленными в них на тумбах капонирными пушками и снятыми с японских брандеров пятиствольными митральезами, что давало возможность прекрасно обстреливать боковые рвы.

— В левом углу капонира слышна работа японских минеров, — сказал Шметилло.

Звонарев стал прислушиваться и вскоре уловил довольно сильные удары киркой или мотыгой.

— Будете вести контрминную галерею? — спросил прапорщик.

— Мокриевич с саперами собираются. Да, между нами говоря, он редкостная шляпа и размазня, к тому же и трусоват. Пока он раскачается, японцы заберутся в самый ров Оставайтесь у пас вместо него. Саперов я задержу, дам своих людей, и мы с вами покажем японцам кузькину мать.

Звонарев не ожидал такого оборота дела и заколебался.

— Я командирован на время, меня ждет с докладом Рашевский.

— Черт с ним, с Рашевскнм. Мокриевич все ему расскажет и от себя еще наврет с три короба. По рукам, значит? — хлопнул Шметилло Звонарева по плечу.

Через полчаса солдаты по указаниям прапорщика уже долбили стенку кирками и мотыгами. Хозяйственный Шметилло откуда-то достал переносный горн и молот для оправки затупившихся кирок и мотыг, доски для рам, мешки. Работа закипела.

Незаметно подошла ночь, опять возобновился обстрел укрепления, снаряды с воем рвались то во рву, то на крыше капонира. Во избежание ранений осколками бойницы заложили мешками.

Кряхтя, Шметилло поднялся из-за стола.

— Пойдем, Сергей Владимирович, посмотрим, что делается на дворе, — предложил он. — Надо фендрика-то отпустить, он сейчас караулит около штурмовых пушек, там же, верно, и Есаулов. Хлопец хоть куда, разбитной и бравый, то и дело приходится его за хвост в каземат тащить, чтобы зря собой не рисковал.

Небо было покрыто легкими облаками, сквозь которые просвечивали звезды. Дул довольно резкий, холодный ветер. На фронте было тихо, только из ближних японских окопов временами доносился заливистый лай маленьких сторожевых собачек, которые постоянно жили в траншеях. Лучи японских прожекторов медленно скользили вдоль фронта. Из темноты неожиданно выступали то брустверы окопов, то группы изуродованных снарядами деревьев, то полоса проволочных заграждений.

Японцы методично обследовали всю линию русских. Дойдя до укрепления, луч остановился, как бы вглядываясь в происходящее на нем. Шметилло приказал стрелкам не попадать под лучи прожектора, чтобы японцы не заметили движения и не начали обстрел. Несмотря па то, что до прожектора не было и версты, свет его был слаб.

У переднего бруствера зашевелилась прислуга около прогивоштурмового орудия.

— Михаил Филиппович, что вы собираетесь делать? — окликнул Шметилло.

— Пальнуть раз-другой по прожектору, чтобы он так не нахальничал, — отозвался из темноты Есаулов.

— Воздержитесь пока! — остановил его капитан. — Сейчас уносят раненых, подвезли горячую пищу и воду, в горже полно людей. Теперь не время дразнить японцев.

Поручик что-то сердито заворчал, но все же артиллеристы отошли от орудий.

Сзади, со стороны Скалистого хребта, вспыхнул резкий луч русского прожектора.

— За исключением прожекторов — все у японцев лучше: и бинокли, и одежда, и шанцевый инструмент, разве мы не могли бы иметь такого же инструмента? — с досадой проговорил Шметилло. — Единственно, в чем мы не уступаем, если не превосходим их — это в храбрости. В мирное время мы занимались только шагистикой да парадами. Смешно сказать, а я уже во время войны обучил грамоте десяток-другой солдат.

— И охотно они учатся?

— Загляните в свободную минуту в казарму. Обязательно найдете несколько человек за чтением или письмом. Идут на позицию и вместо лишней смены портянок суют в мешок букварь. А наши дурачки генералы все еще твердят, что от грамоты только вред в армии.

— Сами в грамоте не сильны. Возьмите приказы Стесселя — у него безграмотность возведена в стиль. Что ни приказ-то литературный перл, — заметил Звонарев

— Если у нас не будет большого численного превосходства над японцами, то набьют макаки "кое-какам" по первое число! — вздохнул капитан и пошел на другую сторону форта.

Луч японского прожектора скользнул дальше, и все опять погрузилось во тьму. Правее вспыхнул яркий огонь орудийного выстрела, и донесся глухой раскат.

— Заредутная батарея, — определил Шметилло. — Молодцами работают. Сколько раз японцы пытались ее сбить, да все неудачно. Вот что значит хорошо применить орудия к местности!

Офицеры прошли в казарму и застали там генеральную приборку. Вынесли раненых, и дежурные с дневальными усердно мели, скребли и чистили полы, прибирали на нарах. В потерне при свечах солдаты ужинали. Тут же рядом возвышались пирамиды бомбочек вперемешку с патронами и снарядами.

Звонарев справился у Шметилло, где находится пороховой погреб.

— При постройке инженеры про него забыли, а когда спохватились, было уже поздно. Так и складываем бомбочки где придется, — ответил Шметилло.

— Но ведь это опасно. Может произойти взрыв от случайных попаданий осколков или даже просто от толчков.

— На этом укреплении больше погибло солдат от взрывов своих же бомбочек, чем от японских снарядов. А бетон какой в капонире? Глины больше, чем цемента. Я бы этих мерзавцев Лилье и Бармина за такую постройку повесил без суда, — разволновался Шметилло.

Звонарев вышел с капитаном на внутренний дворик форта. Справа беспрерывно вспыхивали зарницы выстрелов и доносился гул канонады. Снаряды с воем неслись в сторону Артура. Близко мигали огоньки ружейных выстрелов, и пули с легким свистом летели над головой. Расположенные вдоль бруствера шметилловские пулеметы, составленные из десятка соединенных вместе ружей, изредка отвечали залпом. Красиво извиваясь, к небу взлетали ракеты и рассыпались целой гирляндой ярких звездочек. При свете ракет из темноты на несколько мгновений выступали сопки, темные линии брустверов японских траншей, группы деревьев и черные точки двигающихся людей, и затем все опять исчезало во мгле.

У бруствера, не спуская глаз с врага, стояли часовые, готовые ежеминутно поднять тревогу. Шметилло с Звонаревым прошли вдоль всего внутреннего дворика. Около каждого солдата капитан останавливался и обменивался с ним несколькими словами.

— Золотой народ мои сибиряки! Сколько времени уже я с ними живу и все же не успел еще их вполне оценить. Молчаливы, грубоваты с виду, но смекалисты и очень инициативны. Все время придумывают разные новые каверзы японцам. Вчера выпустили на веревке одну из захваченных японских собачонок с трещоткой. Что тут поднялось — уму непостижимо! Сначала страшная ружейная стрельба, за ней артиллерийская, полетели градом бомбочки. Собачонку давно уже спрятали, а те все продолжают бить из орудий.

Офицеры вернулись в потерну. Солдаты кончали ужинать. Вставая из-за стола, они истово крестились.

— Гнедых! — окликнул Шметилло рослого старшего унтер-офицера. — Какую пакость на сегодня придумали японцу?

— Думаем змея запустить с гранатами, — улыбнулся солдат, отдавая честь капитану.

— Но только после приборки казарм и отъезда кухни и водовоза, чтобы не было напрасных потерь.

— Не извольте беспокоиться, Игнатий Брониславович, все будет в аккурате.

Человек десять стрелков возились с большими бумажными змеями, привязывая к хвостам их небольшие бомбочки с короткими запальными шнурами.

Когда все было готово, солдаты вышли в ров. В сторону японцев дул сильный ветер. Один за другим поджигались шнуры бомбочек, и змеи взлетали вверх. В темноте едва были заметны светящиеся точки горящих шнуров. Сверху с брустверов "наводили" их куда надо, голосом командуя, травить ли еще веревку или держать ее неподвижно, если змей оказывался в нужном месте. В небе на мгновение вспыхивал огонек, и бомбочка летела вниз, падая в расположение японцев, а змей, козырнув, стремительно взмывал вверх. Стрелки быстро подтягивали его за веревку и снова "заряжали" этих своеобразных бомбардировщиков. Японцы в полной растерянности палили в воздух, безуспешно стремясь сбить невидимого врага, и в отместку стали забрасывать ров ручными гранатами. Стрелки с веселым смехом поспешили укрыться в казармах.

— Сейчас пустим еще гадючку, — предупредил Гнедых Звонарева.

Японцы несколько успокоились.

Два стрелка выползли на бруствер с небольшими ракетами в руках. К ракетам был прикреплен белый бенгальский огонь. При взлете ракеты он загорался и освещал местность. Ракета пускалась низко над землей, "ползла гадюкой", как говорили — стрелки, и, пролетев около сорока-пятидесяти шагов, падала. С бруствера укрепления следили за "гадами" и тотчас же обстреливали залпами из шметилловских пулеметов обнаруженные цели.

Не успела потухнуть последняя ракета, как обозленные японцы перевели луч прожектора на укрепление и обстреляли его сосредоточенным огнем нескольких батарей. Стрелки, за исключением часовых у пулеметов и наводчиков у противоштурмовых пушек, спрятались в центральной потерне.

— Здорово мы сегодня раздразнили японцев, — совсем по-детски смеялся Шметилло, стоя у входа в потерну. — Будут теперь с полчаса молотить по нас, пока сердце отойдет.

— Чего доброго, еще кинется в атаку, — заметил стрелковый прапорщик, стоявший несколько поодаль.

— Мои артиллеристы не прозевают, пошпарят в упор картечью, — усмехнулся Есаулов.

Звона рев отошел в глубь потерны. Снаряды то и дело рвались около входа, и осколки залетали в самый проход. Здесь же были сложены пирамидками ручные бомбочки и пороховые заряды противоштурмовых орудий Случайное удачное попадание осколка — и все это взлетело бы на воздух. Но ни Шметилло, ни два других офицера не обращали ни малейшего внимания на эту опасность. Капитан сел к с голу и крикнул, чтобы ему подали горячего чаю.

— И мне тоже, — попросил Есаулов.

— К вам, Сергей Владимирович? — обернулся к Звонареву Шметилло.

При тусклом свете керосиновой лампочки его заросшее щетиной лицо приветливо и добродушно улыбалось, как будто вокруг не летали осколки, грозя ему ежеминутной смертью.

Вдруг ослепительный яркий огненный столб вырос совсем рядом. Звонарева оглушило и так сильно обо что-то ударило, что он потерял сознание.

Он не мог определить, прошло ли пять минут или два часа, когда сознание медленно стало возвращаться к нему. В ушах звенело, все тело ныло, дышать было трудно, руки и ноги казались страшно тяжелыми и не повиновались ему. Мрак перед глазами постепенно рассеивался. Наконец Звонарев разобрал наклонившееся над ним бородатое лицо ротного фельдшера и почувствовал острое раздражение в носу.

— Приходит в себя, — расслышал он хрипловатый низкий голос.

Звонарев чихнул, почувствовав при этом острую боль в голове, и застонал.

Фельдшер убрал нашатырный спирт и влил в рот Звонареву лекарство.

— Вашбродь, принимайте команду, — сказал он.

— А капитан? — с трудом выговаривал слова, спросил прапорщик.

— Их разорвало на куски вместе с артиллерийским офицером, а нашему прапорщику раздробило ногу. Так что вы остались за старшего, — ответил фельдшер.

— У меня сильно болит голова.

— Малость оконтузило вас, а так все цело, я уже осмотрел.

Звонарев чуть приподнялся и увидел, что лежит полураздетым на нарах в казарме. Он попытался было встать на ноги, но голова закружилась так сильно, что он едва опять не потерял сознания. Кое-как одевшись, с помощью поддерживавших его под руки стрелков прапорщик вышел в потерну. По дороге его окликнул раненый стрелковый офицер.

— Умоляю вас, отправьте меня в перевязочный пункт.

Я умру здесь от потери крови, — просил он. — Ваше счастье, что вы не подошли к Шметилло, когда он вас спросил. Взорвались бомбочки как раз рядом с ним. Я успел отскочить, и все же мне повредило ногу, иначе и меня разнесло бы в клочья.

Обстрел постепенно стихал. Солдаты столпились возле останков своего капитана. Они были удручены гибелью любимого начальника.

Прапорщик взглянул на обгорелые щепки стола, за которым сидел Шметилло, уже засыпанные землей лужи крови на полу и велел убрать в потерну подальше взрывчатые вещества. Неожиданный треск шметилловских пулеметов и грохот противоштурмовых орудий заставил Звонарева выйти во двор.

— Японец лезет, — сообщил стрелок.

— В ружье! Первый взвод направо, второй налево, третий в капонир. Четвертому оставаться здесь в резерве, — приказал Звонарев, и десятки голосов тотчас разнесли это распоряжение по всему укреплению. Солдаты, расхватывая на ходу винтовки, бросились по указанным местам.

Артиллерийский огонь прекратился, зато градом сыпались ручные бомбочки. К счастью, большинство из них не долетало и падало в бруствер или около него. Стрелки с необычайным проворством выкидывали их обратно в ров.

— Банзай, банзай! — неслось со стороны японцев.

При свете русских прожекторов Звонарев увидел, как японцы, добежав до рвов, быстро прилаживали бамбуковые лестницы и по ним спускались вниз.

— Усилить огонь из капониров, четвертому взводу из горжевого рва атаковать японцев, — приказал Звонарев.

— Бей их бомбочками! — вопил рядом артеллерист.

В темноте трудно было разобрать, где находились стрелки, и еще труднее командовать ими. Но солдаты действовали сами, сообразуясь с обстановкой. Унтера или просто рядовые бросали отрывистые фразы, объясняя свои предположения и намерения. Остальные их понимали с полуслова. Па Звонарева стрелки почти не обращали внимания, часто не замечая его в темноте.

— Отобьем японцев, не впервой нам это! — спокойно говорил прапорщику стрелок, поддерживая под руку все еще не вполне оправившегося Звонарева. — Вы, вашбродь, присядьте в проходе потерны, а вам туда будут докладывать, что где деется, — посоветовал он.

Прапорщик последовал этому совету. Вскоре прибежали из капонира сообщить, что японцы забрасывают казематы ручными гранатами и пытаются пролезть в амбразуры. Звонарев поспешил туда. При слабом свете нескольких свечей он разглядел стрелков, которые, стоя у бойниц, вели частую перестрелку. Помещение было полно дыма.

— Вашбродие, прикажите забросать японцев сверху бомбочками, а мы попробуем поджечь лестницы паклей, смоченной в керосине, — предложил один из стрелков и, не дожидаясь одобрения офицера, побежал отдавать нужные распоряжения.

В крайнем каземате через амбразуру просунули длинный шест с укрепленной на нем горящей паклей и этим своеобразным факелом подожгли штурмовые лестницы. Сухой бамбук вспыхнул, как порох, ярко освещая ров.

Заметив, что путь отступления отрезан, японцы ринулись к горжевой части укрепления, надеясь здесь найти выход, но тут их поджидал четвертый взвод, бросившийся в штыки. В тесном пространстве глубокого рва завязалась свалка. По собственной инициативе стрелки начали спрыгивать с брустверов вниз и затем с тылу напали на японцев. Звонареву оставалось лишь освещать своими факелами место боя.

— Туши, — прокричал в амбразуру один из стрелков. — С японцами кончили, ни один живым не ушел.

Наступило затишье. Прапорщик прошел в казарму, куда сносили раненых и убитых.

Как только упало возбуждение, вызванное боем, Звонарев опять почувствовал себя настолько скверно, что принужден был лечь.

— Отдохните малость, вашбродь. Теперь японцы до утра будут сидеть тихо. Мы часовых расставим, переведем дежурный взвод в потерну, а сами тоже полягаем спать, — дружелюбно советовали прапорщику стрелки.

Остаток ночи прошел спокойно. Наступило туманное утро. На фронте было тихо. Звонарев, хорошо отоспавшийся, почувствовал себя лучше. Когда он вышел из-за занавески, которая отгораживала офицерское помещение от остальной казармы, то первое, что бросилось ему в глаза, была куча различных вещей, снятых с убитых японцев. Гнедых, исполнявший обязанности фельдфебеля, внимательно пересматривал их, отбирая то, что, по его мнению, могло пригодиться в роте, — теплые зимние японские шинели с широченными поповскими рукавами и меховыми воротниками, ремни, манерки, фляги, ботинки, теплое белье. Галеты же и другие съестные припасы складывались отдельно. Солдаты, стоявшие вокруг, помогали своему фельдфебелю.

— Первый взвод, подходи, — скомандовал Гнедых. — Вот вам пара шинелей, ботинки, галеты и консервы, — наделил он взводного. За первым потянулись и остальные взводы. Оставшееся имущество Гнедых велел спрятать.

Звонарев с интересом наблюдал за этой картиной. На Залитерной такого дележа не было. Там каждый считал своей собственностью все, что ему удавалось достать.

— Что вы делаете? — спросил он.

— Дуван дуваним{98}, вашбродь, — бойко ответило несколько солдат.

— Покойный капитан Шметилло, царство ему небесное, хотя он и был поляцкой веры, завел такой порядок, чтобы промеж солдат не было зависти и споров, — добавил Гнедых. — А это вам, вашбродь. — И он указал на аккуратно сложенные отдельно офицерские сумки с картами и бумагами. Тут же лежал прекрасный бинокль, компас, короткая шашка и несколько банок консервов.

— Так я же на японцев в штыки не ходил, — удивился прапорщик.

— Вы, вашбродь, хоть на ногах почти не стояли, а вместе с нами были на бруствере и капонире, опасность с нами делили и очень даже прекрасную команду всем нам подавали, — торжественно, запинаясь от волнения, проговорил Гнедых.

Звонарев понял, что отказом обидит солдат, и, поблагодарив, взял выделенное ему имущество.

Вернувшись к себе, прапорщик стал разбирать захваченные планы и бумаги. Все они были исписаны иероглифами, на планах аккуратно были нанесены русские форты и батареи, передовые линии японских окопов, которые и так были хорошо известны. Ни батарей, ни тыловых учреждений японцев на картах не было.

Раскупорив японским штыком банку консервов, Звонарев нашел в ней прекрасное сгущенное молоко, которое съел с галетами. Появился Гнедых с полубутылкой плохонького коньяку, пахнувшего клопами, и пачкой дешевых сигареток.

— Садись, Гаврилыч, — вспомнил отчесгво Гнедых Звонарев, — вместе выпьем и поедим.

Фельдфебель снял папаху, набожно перекрестился, достал ломоть черного хлеба и неторопливо принялся за еду. Попутно он рассказал, что еще полгода назад был рядовым стрелком и за боевые отличия получил нашивки, но "не загордился и солдат уважает": без дела не бьет и не ругает, по начальству не ябедничает; поэтому стрелки тоже хорошо относятся к нему и зовут своим "атаманом". В мирное время он бродил по тайге с артелью старателей и там, несмотря на свою молодость, тоже был за атамана. С теплыл чувством он вспомянул Шметилло, выругал раненого прапорщика, который, по его мнению, был "не самостоятельный" и при опасности первый спешил под укрытие.

— Вы бы, вашбродь, — имя-отчества вашего не знаю, — остались насовсем у нас за командира. И покойный Игнатий Брониславович вас хвалили. На всякие, говорит, выдумки они горазды. И вчерась вы понравились стрелкам своею храбростью...

— Начальство пришлет нового командира, постарше меня чином.

Подкрепившись, Звонарев и Гнедых направились

Б капонир.

Пользуясь затишьем, солдаты продолжали спать, кто где придется — в казарме на нарах, в потерне прямо на полу, вдоль стен.

Минные работы шли полным ходом. Преодолевая некоторый страх, Звонарев полез в галерею. После того как он был засыпан, у него осталась инстинктивная боязнь подземелья. Добравшись до конца, прапорщик прислушался. Все было тихо.

— Отдыхает японец, умаялся за эти дни, — проговорил сапер.

В левой галерее была та же картина. Звонарев недоумевал, почему японцы прекратили свои минные работы.

Но они сами поспешили разъяснить ему свои намерения. Едва туман стал расходиться, как начались новые атаки укрепления. Передняя цепь залегла на самом краю рва, а последующие, добежав до этого места, кидали вниз большие мешки с тряпьем и убегали назад. Стрелки закидали врага бомбочками, но эго не смутило японцев. Цепь за цепью они продолжали сбрасывать тюки, скоро покрыв ими почти сплошь дно рва.

Звонарев, следивший за этим из бойницы капонира, никак не мог понять, зачем это делается. Стрелки тоже строили самые разнообразные предположения. Забросав ров, японцы отошли в свои окопы. Вызванные охотники вытащили из рва несколько мешков, наполненных старым, никуда не годным тряпьем.

Пока Звонарев со стрелками разглядывал мешки, японцы неожиданно бросились в атаку. На этот раз они не останавливались на краю рва, а с размаху прыгали с трехсаженной высоты на мягкие тюки, которые, очевидно, для этого и предназначались. В несколько мину г ров был заполнен японскими солдатами, которые, приставив бамбуковые лестницы к внутренней стенке рва, стали взбираться на бруствер. Укрепление сразу же оказалось в критическом положении: не меньше двух батальонов обрушилось на одну роту Звонарева. Но стрелки не растерялись. Пользуясь безмолвием японской артиллерии, они встретили штурмующие колонны залпами в упор, а затем кинулись в штыки, сбрасывая врага в ров. Гнедых с двумя стрелками выволок на бруствер большую деревянную бочку с керосином и сбросил ее вниз. Она разбилась при падении. Керосин облил далеко вокруг мешки с тряпьем, затем несколькими ручными гранатами их подожгли, и вскоре весь ров был охвачен огнем.

Густые облака дыма поднялись высоко в воздух, создав защитную завесу. Обезумевшие от ужаса японцы заметались во рву, расстреливаемые из пулеметов.

То же было проделано и в другом боковом рву. Солдаты с остервенением забрасывали бомбочками беспомощно бегавших по дну рва японцев. Беспрерывно строчили капонирные пулеметы, а четвертый взвод в горже добивал всех, кому удавалось вырваться живым из моря огня, бушевавшего в боковых рвах.

Не понимая, что произошло в укреплении, все новые и новые японские цепи подходили ко рву, но в ужасе останавливались перед огненной преградой, в упор сметаемые с валов огнем шметилловских пулеметов и противоштурмовых пушек.

Крепостные батареи, видя объятое пламенем и дымом укрепление, решили, что наступают его последние минуты, и обрушились на японцев сосредоточенным огнем десятков орудий. Устилая землю своими телами, японцы в панике бросились наутек.

Задыхаясь от смрадного густого дыма, Звонарев то руководил огнем стрелков на бруствере, то появлялся в капонире, где полуживые от дыма пулеметчики продолжали беспощадно истреблять врага, то бежал к горжевой казарме, чтобы удостовериться в безопасности тыла. Приученные Шметилло к самостоятельности, стрелки работали уверенно, ни одной пули не выпуская мимо цели, ни одной бомбочки не бросая безрезультатно. Раненые не хотели до конца штурма идти на перевязку, убитых же, к счастью, было немного.

Уничтожив врага, солдаты, как после трудной, но удачной работы, вытирали пот с лица и радостно улыбались.

— Знатно мы справили поминки по нашему капитану, — никто живым не ушел...

— Да, дюже воняет жареным японцем, — повел носом Гнедых, шагая рядом с Звонаревым.

Прапорщик велел выставить часовых, а остальных людей отвел в казармы и потерны. Воспользовавшись дымовой завесой, развели огонь и кухне, чего обычно днем не делали. Вскоре бак с водой закипел, и стрелки потянулись к нему с чайниками и кружками.

Звонарева вызвал по телефону генерал Горбатовский и справился о положении на укреплении. Прапорщик подробно доложил ему обо всем.

— Немедленно прекратить пожар и впредь этого не допускать, — неожиданно распорядился генерал.

Прапорщик, считая, что Горбатовский его не расслышал, вновь стал объяснять причину возникновения огня.

— Мы уничтожили таким образом целый батальон японцев, — доказывал он.

— Категорически запрещаю впредь делать это, — отрезал генерал.

— Что? Запрещаете уничтожать японцев? — переспросил Звонарев.

— Уничтожать приказываю, разводить огонь запрещаю, — упорствовал начальник обороны Восточного фронта. — Дальнейшие разговоры считаю излишними. — И его превосходительство дал отбой.

— Круглый идиот! — выругался Звонарев и повесил трубку.

— Кто это, вашбродь, — полюбопытствовал телефонист.

— Один мой знакомый, — улыбнулся прапорщик и отошел.

Начался обычный методический обстрел укреплений артиллерийским огнем. С ревом проносились одиннадцатидюймовые снаряды, сотрясая землю при взрыве, пронзительно визжали стодвадцатимиллиметровки, рикошетируя после взрыва, глухо бухали шестидюймовки.

Погода совсем прояснилась, выглянуло солнце, ярко осветив все вокруг, и только многострадальное укрепление номер три все еще было окутано дымом от пожара. Но жизнь в нем била ключом. Стрелки раздобыли гармошку и под аккомпанемент взрывов лихо отплясывали в потерне. Звонарев с улыбкой прислушивался к этому, строча в своем углу длиннейшее донесение о вчерашних и сегодняшних штурмах. Сидевший рядом Гнедых называл ему фамилии особенно отличившихся солдат, скромно умалчивая о своей персоне.

Покончив с донесением, прапорщик прилег на нары. Голова продолжала мучительно болеть, поташнивало, глаза слипались от усталости. Он задремал. Разбужен он был громким возгласом солдат: "Здравия желаем вашему превосходительству!"

Не успел Звонарев подняться, как из-за занавески показался Кондратенко в сопровождении Рашевского.

— Так это вы и являетесь комендантом укрепления! — воскликнул генерал. — Я все ломаю себе голову, кто так успешно руководит его обороной. Оно со всех сторон охвачено огнем и дымом. Кажется, вот-вот его возьмут, а вместо этого японцы бегут от него во все стороны.

— Моя роль свелась к отдаче двух-трех приказаний. Солдаты сами отбивали штурмы, выкуривали японцев и вообще проявляли массу инициативы.

— Ваша скромность мне известна, Сергей Владимирович. Одна молодая особа решительно требовала, чтобы я разрешил ей побывать здесь, — улыбнулся Кондратенко. — Я только тем ее и успокоил, что обещал доставить к ней вас лично в целости и сохранности.

Звонарев хотел было улыбнуться, но у него так закружилась голова, что он едва устоял на ногах.

— Что с вами, вы нездоровы? — успел подхватить его Рашевский.

— Вчера меня слегка контузило, — тихо проговорил прапорщик.

— Их благородие более двух часов лежали без сознания, а как японец полез на штурму, вышли с помощью двух стрелков и всем командовали, — доложил Гнедых.

Кондратенко с чувством пожал руку Звонареву, Рашевский последовал его примеру.

— Я хотел просить ваше превосходительство оставить меня здесь и дальше.

— О нет, на это я не согласен. Вы нужны и в других местах. Теперь прошу показать нам укрепление, — попросил Кондратенко.

Прапорщик повел генерала через потерну в капонир. Кондратенко то и дело останавливался, расспрашивая солдат. Многих он знал в лицо и по фамилии.

— Откуда вы их знаете, ваше превосходительство? — удивился Звонарев.

— Шметилловских-то стрелков? Они у меня одни во всей дивизии, других таких героев нет. Когда в штабе крепости узнали о смерти Игнатия Брониславовича, то решили, что часы укрепления сочтены. Смирнов уже спешно разрабатывал тысяча сто первый вариант отражения, японской атаки. Я же был настолько уверен в шметилловцах, что рискнул отправиться сюда только вдвоем с Сергеем — Александровичем, не дожидаясь подхода резервных частей, — говорил Кондратенко, неторопливо двигаясь по потерне.

У места гибели Шметилло генерал снял фуражку и перекрестился.

— Мир его праху. Жил и умер честным солдатом.

В капонире Звонарев указал на крайне плохое качество бетона, который оказался мягче, чем окружающая скалистая почва.

— Была бы моя воля, я посадил бы сюда Бармина и заставил ожидать, пока японцы не взорвут капонир снаружи, — заметил Кондратенко. — Как вы предполагаете укрепить капонир? — справился он у Рашевского.

— Никак. Этот дефект сейчас устранить не можем.

— Тогда капонир надо оставить, забив его бутовым камнем на цементной кладке Пробив свод, японцы окажутся перед необходимостью разрушить стену до основания, чтобы проникнуть в ров. Потерну тоже придется заложить в ее передней части. Ров же будем фланкировать из горжи, возведя там брустверы из мешков, и установим мелкие скорострельные морские пушки и многоствольные митральезы, — продолжал генерал. — Прошу вас, Сергей Владимирович, немедленно произвести забивку всего капонира до самого верха. Надо, чтобы к завтрашнему утру это было выполнено.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — вытянулся Звонарев

Затем генерал обошел все брустверы, понаблюдал в бинокль за японскими работами и хотел уйти. Но в этот момент неподалеку упала и разорвалась небольшая японская бомбочка. Звонарев со стоном схватился за голову и медленно опустился на землю Кондратенко бросился к нему. Прапорщик был бледен и долго не подавал признаков жизни,

— Что с ним случилось? — взволнованно спросил генерал. — Пустяковый взрыв — и такая реакция на него?

— Должно быть, их благородие опять ударило воздухом в голову, — сказал подбежавший Гнедых и с помощью стрелков снес прапорщика в казарму.

— До подхода резервов я приму на себя командование укреплением, а вас, Сергей Александрович, попрошу заняться забивкой капонира, — решил Кондратенко.

Прошло больше часа, пока подошли вновь назначенные на укрепление роты. С ними прибыл и новый комендант, штабс-капитан Ржевский. Когда Кондратенко уходил с укрепления, фельдфебель подошел к нему.

— Мы уже месяц находимся здесь без смены, ваше превосходительство, обовшивели все и от грязи заросли коростой. Дозвольте хоть в баньке помыться.

— Ладно, даю вам неделю отдыха, а затем верну па позиции.

— Покорнейше благодарим, — радостно ответил солдат.

С темнотой шметилловцы, забрав почти все свои трофеи, двинулись в тыл, неся на носилках Звонарева.

— Теперь нам надо самим присмотреть себе командира, к нему и подаваться, — проговорил Гнедых.

— Идите к поручику Енджеевскому. Он на батарее литеры Б, — посоветовал Звонарев, которого бережно несли на носилках четыре стрелка. — И я поблизости буду, на Залитерной.

— Про него мы слыхали много хорошего от покойного капитана. Пошлем к нему ходоков, может, и возьмет к себе, — отозвались в толпе.

Они донесли Звонарева до штаба Восточного фронта, где он и остался ночевать.