Захар Шкурко — секретарь райкома
Все, что лежало вокруг по обе стороны дороги — и перепаханная черная степь, и неглубокие балочки, и справа, возле станицы Елизаветинской, ярко-синий изгиб Дона, и серые кусты перекати-поля, перерезающие под ветром дорогу, — все это было знакомо.
Захар Шкурко ехал по району и хотел побывать в нескольких колхозах: и у полеводов, и у рыбаков, еще раз посмотреть, увидеть, как работали люди, как посеяли, сколько наловили рыбы.
Путь он держал в Маргаритовку, село, расположенное на берегу Азовского моря. В Маргаритовке он хотел повидаться с ветеринарным фельдшером Кужаровым, узнать, как живет старик, вспомнить с ним недавнее прошлое, еще горячее в памяти. Все, что Шкурко видел в районе, он как-то неразрывно соединял с именем этого скромного незаметного человека. Так случилось, такие вышли обстоятельства, что с именем Кужарова было связано многое, а может, и жизнь Шкурко, и председателя исполкома Денисова, и других членов бюро Азовского райкома партии, оставшихся во главе партизанского отряда в районе в то время, когда здесь были немцы.
Ехал Шкурко по дорогам района, и радость наполняла его душу. Район быстро встал на ноги, все вернулось на свое место: и яровые были посеяны, и урожай собран, и тракторный парк был не меньше, чем до оккупации, и люди работали отлично. И вот она лежит, ожидая снега, черная и перепаханная земля — озимые в ней посеяны, озимые хлеба. Пусть лежат зерна в земле, пусть наполняются силой — придет весна, снег сойдет, и пробьет пшеница землю, выйдет нежной зеленью под весеннее солнце. Посеяли больше плана. Война еще идет, и хотя на сотни верст она откатилась от синих донских вод и с каждым днем уходит все дальше, но победу надо питать — каждое зерно растет для победы.
По Дону ходят баркасы-водаки, груженные рыбой. Осенняя рыба — пудовые сазаны, многопудовые сомы лежат под высокими навесами Азовского рыбозавода. Лежат, широко раскрывая рты. Подходят вагоны. В них грузят рыбу. Паровоз свистнет — и пошел поезд к фронту. Один ушел, а с запасных путей подходит другой поезд.
Давно уже азовские рыбаки выполнили годовой план улова рыбы. Лов продолжается. Станет Дон, покроется льдом — начнется подледный лов.
Но не так просто это все далось. Глубокие и поучительные причины лежали в том, что район богатырски начал работать уже на второй день после того, как немцы были изгнаны из его пределов. Великая сила колхозного строя, сила партийного руководства, сохранение моральной чистоты советского человека — все это особенно сказалось тогда, когда на Азовщине стояли черные дни немецкой оккупации.
Это все видел и понимал Захар Шкурко — секретарь Азовского райкома ВКП(б) — и в этом чувствовал подтверждение правильности линии своего поведения до войны и во время ее, и видел уже сейчас послевоенный путь, озаренный большим трудом на освобожденной земле.
Лежала вокруг него донская приазовская степь, резко выделяясь на осенней желтизне берегов, синел спокойный Дон, над степью шли редкие белые облака, и солнце освещало степь негреющим осенним светом.
В июле 1942 года Шкурко хранил полное спокойствие, хотя на душе было мрачно и горько. Решение было принято, оставалось его выполнить. Члены бюро райкома Алексей Федорович Денисов — председатель исполкома, Иван Ефимович Еременко, Иван Тимофеевич Сахаров были готовы для ухода в партизанский отряд.
Они оставались в своем районе, запоминая на дороге последний след советской пушки, колесившей на восток. Вера была в их сердце. У всех у них, собравшихся в небольшом Александровском лесу, была эта вера, дававшая им силу к борьбе.
Отряд был не очень большой, но люди решительные, честные, проверенные долгой работой. Шкурко много ходил по лесу. Нет, оставаться в нем было нельзя. Лес небольшой, местами редкий, малорослый, несомненно, притянет к себе внимание немцев.
Степная азовская сторона: открытые поля, балки да овраги — вот все, что оставалось для партизан. Выбор был ограничен.
Шкурко стоял на опушке леса вместе с Денисовым. Было раннее августовское утро. Птицы звонко щелкали, от земли поднимался редкий туман, лес еле слышно шумел. В степи было тихо, где-то над горизонтом стоял пепельный столб дыма — горела приазовская станица.
— Здесь, Алексей Федорович, нам не жить. Этот лес, как бельмо в глазу. Ровное место. Где партизаны могут скрыться? В лесу. А лес где? А лес вот он, один. Значит, они там, а в лесу всего пять тысяч гектаров, да и то не сплошные массивы. Надо уходить...
— Куда уходить, Захар Прокофьевич?
— Куда уходить? — Шкурко замолчал, потом, повернув голову, прислушался. Высоко в небе плыл тонкий утиный кряк. Шкурко повернулся к Денисову: — Уходить будем к Кугейскому лиману, Алексей Федорович.
Денисов вопросительно смотрел на Шкурко:
— Но ведь там камыш да вода!
— Там камыш гуще этого леса. Подходы к лиману видны далеко. Если лес не может спрятать, спрячет камыш.
— А идти туда?
— Идти далеко. Но я проведу. Охотничьи тропинки известны мне.
Начало перехода было назначено на следующую ночь. В эту ночь решили из заранее подготовленной базы взять необходимое количество боеприпасов. Отправилась к базе небольшая группа партизан. В дозоре шли семнадцатилетний Аркадий Штанько и его дружок Жора.
Ночь была звездная, лунная. Немцы над дорогой, над степью развешивали бесчисленное количество ракет. Группа партизан шла по лесу метрах в ста от Аркадия Штанько. Вдруг лес огласился автоматными очередями. Раздались крики. Штанько с товарищем напоролись на немецкую засаду. У Аркадия было две гранаты. Пули свистели вокруг него, цокали о стволы деревьев. Совсем близко около себя в кустах Аркадий увидел четырех немцев и бросил гранату. Он услышал взрыв и увидел, как повалились все четверо, дико закричав. Он замахнулся, чтобы бросить вторую гранату, но несколько пуль из немецкого автомата впились ему в грудь. Падая, он все же кинул гранату.
Партизаны вернулись к своему лагерю. Когда о смерти Штанько сообщили Шкурко, у него перехватило дыхание. Аркадий был самым близким другом его сына Юрия. Юрий Шкурко ушел в армию. Аркадий Штанько пошел с его отцом в партизаны. Принесли дневник Аркадия Штанько. Он учился в десятом классе. Прошедшей зимой и весной он выполнял специальные задания, пробираясь в занятый немцами Таганрог. Вернувшись с задания в Азов, Аркадий шел в школу и блестяще сдавал зачеты по литературе. Последняя его работа была о Чернышевском.
Шкурко перелистывал страницы дневника...
«13 апреля. Был в Ростове с ребятами, которые 20 марта ходили с нами на операцию. Узнал, что про нашу операцию сообщили в Информбюро, в «Правде» под заголовком «Ночной рейд». Надо во что бы то ни стало достать газету за 9 апреля. Когда буду в Азове, схожу в парткабинет.
25 августа. После долгого перерыва продолжаю писать дневник. За последние месяцы произошло много событий и изменений, перевернувших мою жизнь. Через пять дней будет месяц, как я с партизанским отрядом нахожусь в тылу немецких войск. Началась партизанская жизнь.
27 июля немцы заняли Азов. Мы двинулись с партизанами в плавни.
Нужно было достать сведения военного характера. Я межевыми дорогами пошел на совхоз 13, затем на хутор «Вторая Полтава». Представлялся то крестьянином, то пленным, то рабочим.
Отдан приказ приготовить оружие для активной партизанской борьбы. Я сейчас автоматчик третьей группы у тов. Ушлого. Меня все время не оставляет мысль о семье, которая осталась дома. Что с ними, живы ли они или нет, не знаю.
Все равно в Азове будет Советская власть!»
* * *
Иван Еременко с партизанами принесли тело Аркадия и его простреленный в нескольких местах патронташ. Грудь юноши была залита кровью, лицо — бледно-восковое.
Под невысоким дубом вырыли могилу и, завернув тело Аркадия в одеяло, опустили его в землю. Партизаны тесно стояли вокруг могилы, сняв шапки. Шкурко сказал:
— Ты еще вернешься, Аркадий, в Азов. — Затем обратился ко всем: — Начинается, товарищи, борьба с немцами за Азовский район. Сегодня мы выступаем из леса. Направляемся в Кугейский лиман, переходы будут трудными. Приготовьтесь, товарищи партизаны.
К Кугейскому лиману шли семь суток. Днем отлеживались в подсолнухе, в кукурузе. По дорогам сновали немецкие машины, грохотали танки.
Партизаны шли к Кугейскому лиману по топким плавням, пробираясь меж хуторов. Ночи были короткие. В четыре часа уже светало, и снова надо было ложиться в снопы, зарываться в солому. Шкурко смотрел за этим.
— Так дрофа прячется от охотников, — говорил он.
— Дрофа — птица, а мы — люди. Нам обидно так прятаться, — нетерпеливо отвечал рыбак Пушкарский.
— А мы сегодня будем как дрофа, а завтра соколами станем. Не горячись, Пушкарский, — успокаивал его Шкурко.
Острая осока резала ноги. Сапоги разлезались от болотной воды. Из рукавов старых кожухов делали мягкие сапоги и брели по воде; у каждого за спиной по два пуда боеприпасов: патроны, тол, автоматы, гранаты.
Днем в степи жарко, душно. Воды нет. Колодцы в хуторах, в таборах. А там набилось немчуры.
К исходу седьмых суток отряд дошел до Кугейского лимана. Когда на рассвете Шкурко оглядел отряд, он увидел людей, заляпанных по горло грязью, худых, с ввалившимися щеками, с распухшими лихорадочными губами...
Он давно знал это место. Не раз до войны бывал здесь со своей заветной двустволкой и собакой. Несчетное количество битых уток и селезней перетаскал он с Кугейского лимана домой в Азов. И вот теперь этот лиман должен был стать их домом, штабом, крепостью, рубежом обороны, вышкой, с которой они могли видеть весь район.
Лиман удобен тем, что подходы к нему видны со всех сторон, пути к нему затруднены. Осока, болото, зыбкая почва — все это преграждало путь к тому месту, где обосновались партизаны.
По конструкции Шкурко сделали прочные бахчевые шалаши и поставили таким образом, что их ни издалека, ни вблизи нельзя было заметить.
Теперь отряду предстояло начинать свою боевую деятельность. Но Шкурко думал о большем: находясь в Кугейском лимане, они должны постоянно напоминать, что здесь, в районе, находится Советская власть, что здесь и он, секретарь райкома партии Захар Шкурко, и председатель исполкома Алексей Денисов, и весь райком партии. Ему предстояло со своими товарищами держать район в постоянной осведомленности о том, что происходило за линией фронта — на советской стороне. Он должен был крепите, в колхозниках веру в скорое их освобождение от немецких захватчиков.
Стоял сентябрь 1942 года. Желтели камыши, и по утрам в лимане плавали туманы.
Шкурко и Денисов шли по узкой степной стежке. Еще издали они заметили в поле несколько фигур. Денисов шел, поглаживая опущенные книзу усы.
— Никак, сеют, — сказал он.
— Как видишь, — ответил Шкурко, и сердце у него защемило. Обычно в это время года приазовская степь наполнялась грохотом тракторов. Ничего этого сейчас не было. Возле одной сеялки, запряженной в четверку худых быков, толпилось несколько стариков и подростков. Быки стали. Ребятишки кричали на них:
— Цоб, цобе!
Быки не трогались с места. Подходя, Шкурко увидел, что зерна лежали поверх земли. Крупные комья неборонованной земли громоздились друг на друга.
Увлеченные желанием тронуть с места отощавших быков, колхозники не заметили, как к ним подошли Шкурко и Денисов.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал Шкурко.
Все, вздрогнув, обернулись.
— Здравствуйте, — неохотно ответил высокий старик с черной бородой.
— Чего ж так сеете плохо? — спросил Денисов.
— А вы кто такие будете?
Шкурко подошел совсем близко:
— Чи вы не узнаете? Это вот председатель исполкома Денисов. Усы отпустил только... Узнаете?
— Да, вроде узнаем...
— А я — секретарь райкома Захар Шкурко, может, тоже узнаете?
Старики и подростки испуганно оглянулись: осмотрели степь. Но степь была пуста. Только вдали большой куст перекати-поля колесил по степи.
— Та по правилам сиямо... — начал один из колхозников, но чернобородый перебил его:
— Да шо ты брешешь. Видишь, хто это? Районное начальство. Сиямо так зато, што на немца сием.
— Сейте хорошенько, скоро наши будут. Урожай нам пойдет.
— А чем можно заручиться за это? — спросил недоверчиво маленький рыжий старик, которого все остальные называли Хлипун.
— Придут, — сказал убежденно Шкурко, и все посмотрели на него с уважением. Он попросил закурить, и все протянули ему и Денисову кисеты с махоркой. Чернобородый же взял свой кисет и, ссыпав туда из всех остальных махорку, протянул его Шкурко.
— Курите там, — махнул он неопределенно рукой.
Попрощавшись с колхозниками, Шкурко и Денисов не спеша направились в обратный путь.
Скоро по району за подписью Шкурко и Денисова были распространены листовки, призывающие колхозников не подчиняться немецким приказам.
Шкурко вел острую, умную борьбу с немцами. В селах и хуторах сталкивались два влияния. Одно — от народа идущее, русское, советское; другое — с угрозами расстрела, надеждой на предательство, грубое, чужое. Сталкивались они на колхознике, казаке, рыбаке, и первое побеждало. Немцы метали громы и молнии, пытались найти штаб Советской власти на Азовщине. Усиливали наблюдение, подсылали в село шпионов, только бы найти, разыскать Шкурко, Денисова и других партийных работников...
Стоял декабрь. Больше ста дней и ночей партизаны жили в лимане, не прекращая борьбы. В полутора километрах от лимана был заброшенный степной колодец. Партизаны очистили его и до самой середины декабря брали воду и устраивали около него купание. Однажды по мыльной пене в корыте возле колодца полицейские установили, что в лимане есть жители. Началась облава.
На заранее подготовленном рубеже обороны партизаны приняли бой.
Но силы были неравные. В заснеженной азовской степи, среди замерзших, звенящих, как стекло, камышей, шел бой. Шкурко, оставив арьергарды, уводил партизан в степь. Там было единственное место, где можно было укрыться, — большая яма, тесная, открытая сверху, но скрытая от посторонних взоров складками местности. Там и собрались все к ночи, залегли в яме. Немцы потеряли след в декабрьском буране.
Десять дней лежали люди в этой яме под открытым небом. И новый, 1943 год встретили в ней. Но Шкурко был и сейчас спокоен. Под Новый год он сказал:
— По звездам вижу, что год будет наш.
Звезды висели над степью, над занесенной снегом ямой и переливались холодным синим светом.
Заболел Денисов. Он тяжело и долго кашлял. По всем признакам это была не просто простуда.
Шкурко принял решение...
В селе Маргаритовка жил и работал ветеринарный фельдшер Матвей Данилович Кужаров. Во время одного из своих предыдущих путешествий по району Шкурко высказал Кужарову свое предположение о том, что, может, в случае нужды придется воспользоваться его домом. Кужаров ответил:
— Приходите, когда сочтете нужным. Мой дом, моя жизнь к вашим услугам.
Теперь пришла пора воспользоваться домом фельдшера.
Азовский райком стал буквально подпольным райкомом. В доме Кужарова прорезали пол. Днем наверху шел прием «больных». Колхозники тащили больных кур, гусей, свиней... Целый день сидевшие под полом партизаны слышали кудахтание, гогот, поросячий визг. Целый день в доме Кужарова толпился народ.
Ночью начиналась другая жизнь.
В это время на широком фронте Красная Армия уже вела наступление. По льду через Азовское море ходили партизаны Приазовья за сводками Информбюро к подпольщикам Таганрога. Когда они возвращались, Шкурко садился за стол и писал от руки воззвания, переписывал сводки Информбюро в маленькую складную папку. Это была газета «Приазовская правда». Газета выходила в двух экземплярах. С каждым из них подпольщики шли по хуторам и станицам и читали сводки колхозникам.
Немцы стремились выкачать из района как можно больше продуктов, угнать с собой скот. Необходимо было воспрепятствовать этому. Шкурко писал директиву:
«Всем руководителям колхозов Азовского района.
Враг отступает и с неистовой злобой разрушает и сжигает огромные богатства нашей Родины — предприятия, мельницы, склады с зерном и продовольствием. Он грабит население, угоняет и убивает скот, отнимает личное имущество у наших людей. Мы должны им противопоставить свои силы. Поэтому Азовский райком ВКП(б) и райисполком требуют от вас немедленного выполнения нижеследующего:
Чтобы отступающий враг не сжег колхозное зерно в амбарах, чтобы не угнал и не истребил скот (коров, быков, овец, свиней, лошадей), раздайте все это на хранение колхозникам, установив строжайший учет и ответственность за хранение и содержание скота.
Чтобы колхоз был готов к успешному проведению весеннего сева (это время уже недалеко), теперь же соберите и ремонтируйте весь с.-х. инвентарь.
Организуйте и укрепляйте дисциплину среди колхозников, разъясняя им, что успешное проведение в жизнь этих заданий будет являться ценнейшим их вкладом в наше общее дело — в борьбу против немецко-фашистских оккупантов.
Настоящее письмо необходимо обсудить на совещании бригадиров и советского актива с целью привлечения их и всей массы на выполнение этих неотложных задач.
Секретарь Азовского РК ВКП(б) ШКУРКО.
Командир партизанского отряда САХАРОВ».
Директива была разослана во все колхозы. Со всех сторон к Шкурко поступали сведения о том, что эта директива, подкрепленная сводками Советского Информбюро, распространенными в селах и хуторах, делала очень многое.
Наконец наступили счастливые дни. Немцы бежали с Кубани, бежали с Дона. Освобождался Азовский район. Во все сельсоветы, колхозы, в села и хутора райком разослал своих людей для установления Советской власти.
На путях отхода немцев стали небольшие партизанские группы, уничтожавшие гитлеровцев.
В окно Шкурко видел отступающих через Маргаритовку немцев. Они шли пешком, ехали на буксующих в талом снегу машинах. Он сказал Кужарову:
— Надо бы, Матвей Данилович, красную косынку достать, флаг сшить. Завтра будем Советскую власть в Маргаритовке устанавливать.
— А еще ж наших не слышно.
— Зато видно, Матвей Данилович, — он показал в окно.
На следующий день у сельсовета в Маргаритовке провозглашали Советскую власть.
И вот весь район был свободен.
Только теперь Шкурко убедился, какое огромное влияние оказывал подпольный райком на жизнь района. Немцам ничего не удалось вывезти из района. Почти весь хлеб остался в колхозах. Район получил задание дать четыреста тысяч пудов хлеба. В первый же месяц азовцы дали Красной Армии полмиллиона — пятьсот тысяч пудов хлеба. Необмолоченный хлеб в скирдах в поле охранялся от поджогов.
В колхозах осталось много скота. Трактористы выкапывали из земли магнето, и через неделю тракторы вышли в степь...
Нет, недаром они стыли в Кугейском лимане, лежали в декабрьскую стужу в волчьей яме, в азовской степи, задыхались днями в тесном подполье у Кужарова. Недаром!
Шкурко не забыл о юном своем друге, геройски погибшем, Аркадии Штанько. Тело Штанько перевезли в Азов. Похоронили в саду, поставили каменный памятник, оградили высокой железной решеткой.
На траурном митинге Шкурко вспомнил и повторил собравшимся слова, записанные молодым партизаном в свой дневник в тяжелые дни августа 1942 года:
«Все равно в Азове будет Советская власть!»
На памятнике Аркадию Штанько выбиты стихи:
Я долю свою по-солдатски приемлю.А родная земля лежала нерушимо вокруг памятника молодому герою, вокруг Азова, расходясь на все четыре стороны.
Проезжая как-то по степи, Шкурко снова встретился со стариками, прошлой осенью угостившими его и Денисова табаком. Машина остановилась, и Шкурко подошел к колхозникам.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал Шкурко.
Старик с черной бородой остановил четверку лошадей, запряженных в сеялку.
— Здравствуй, Захар Прокофьевич.
Они закурили.
— Как сеете? — спросил Шкурко, хитро улыбаясь.
— Отлично сеем, в норму, — ответил бородач.
— Не так, как прошлой осенью?
— Так мы ж для себя сеем, не на германца.
— А я ж вам говорил еще тогда, что мы урожай снимать будем.
— Тебе видней... Ты человек с горизонтом... У тебя, мабуть, такие очки есть, што ты через бугор видишь.
— Может, и есть, — сказал, улыбаясь, Шкурко. Они попрощались.
Старики прикрикнули на коней. Лошади легко тронули сеялку с места, и Шкурко увидел, как в землю из желобков потекли пшеничные зерна.
Далеко-далеко лежали черные перепаханные земли, и над ними стоял легкий, прозрачный туман поздней осени.
Ноябрь 1943 г.