Немеркнущее пламя
I
Вчера мы лежали под крылом его самолета, скрываясь от томительного зноя монгольского солнца. Он читал мне первые страницы своего дневника. На просторных листах большой конторской книги он начал по моему настоянию вести дневник. По этим записям мы хотели вместе воссоздать его боевую работу.
Читатель, увидев эти страницы, сказал бы: «Да ведь это же история подразделения, а не личная жизнь человека». Так оно и есть: дневник Ююкина — история его части. Нам, его друзьям, это понятно. Жизнь подразделения для него самое дорогое, самое близкое.
Детство Миши Ююкина, родившегося в 1911 году, проходило в семье бедного гнилушинского крестьянина.
Сельская школа, совпартшкола, летная школа — и вот лейтенант Ююкин на самолете. Но советской авиации нужны комиссары-летчики, и Михаил Анисимович снова на школьной скамье: он слушатель политической академии. И тут происходит событие грустное и радостное. Грустно то, что прервана учеба, но неизмеримо более радостно то, что молодой лейтенант со смеющимися голубыми глазами — комиссар бомбардировочного подразделения, несущего ответственную и почетную службу у советских границ. Новый комиссар оказался летчиком, полным энергии и молодого большевистского задора. Это сыграло немалую роль в жизни подразделения. Засидевшиеся за книгами летчики полезли на высоту, столь необходимую современному бомбардировщику. К тому времени, когда страна призвала на защиту границ МНР, подразделение уже в совершенстве владело высотностью. Оно доказало это в многократных боях с врагом, работая на высотах, недоступных японским истребителям.
Под руководством своего боевого командира Бурмистрова и комиссара Ююкина, с которым они жили общей нераздельной жизнью, их часть дралась и дерется так, как только должна и может драться непобедимая советская авиация — умело, бесстрашно. Внимательно подбирали командир и комиссар своих летчиков, штурманов, радистов. Любовно приглядывались к каждому человеку.
Вечерами, лежа в общей палатке, они придирчиво обсуждали прошедший боевой день и дела своих подчиненных.
Вот-вот готов вспыхнуть между ними спор, почти ссора. Но разве могут поссориться большевики, живущие одной жизнью, мыслью, чувством — командир и комиссар.
II
Сегодня я снова пришел под крыло ююкинской «птички». Вечером он ушел переписать вчерашнее и хотел прочесть мне снова. Вокруг нас изнывала в послеполуденном зное голубая монгольская степь. Из-под крыла было видно, как над полынью поднимается горячий воздух, ломая силуэты стоящих на площадке самолетов.
— Такое пекло, что даже слушать не хочется, — сказал я, — неужели ты способен сейчас читать?
Ююкин рассмеялся:
— Жирен ты еще. Вот вытопится из тебя все лишнее, как из меня за этот год вытопилось, и ты ничего бояться не будешь.
Но прежде чем я успел поудобнее улечься, рядом остановилась «эмочка». Из-за руля выскочил Бурмистров:
— На задание!
Этого короткого, негромко произнесенного приказания было достаточно для того, чтобы жаркая сонливость соскочила со всех. Казалось, чехлы сами соскальзывают с винтов и кабин.
Спокойно и в то же время как-то по-особенному весело застегивая лямки парашюта, Ююкин продолжал отдавать приказания. А через несколько минут его самолет уже пристраивался ведомым в командирское звено, чтобы быть готовым в любой момент стать на место выбывшего командира и вести за собой остальных.
Товарищи ушли в бой! Это так много значит для оставшихся на земле.
III
Ведомая командиром и комиссаром часть как всегда точно вышла на цель. Далеко внизу виднелись штабеля ящиков, копошились люди. Противник подтягивал боеприпасы для своей артиллерии. Японские зенитки открыли беглый огонь. Клубки разрывов шрапнели и рваные клочья черного дыма ложились то ниже, то выше наших самолетов. Не обращая внимания, командир подошел к цели и сбросил бомбы. Следом за ним — комиссар. Штурман Морковкин уже закрыл опустошенные люки. Левым разворотом Ююкин отводил машину, чтобы уступить свое место другим. Но прежде чем он вывел самолет, у его левого мотора раздался взрыв и брызнуло яркое пламя — прямое попадание снаряда самурайской зенитки. Ююкин мгновенно принимает правильное решение: сбить огонь. Он скользит вправо, дает время своему экипажу приготовиться к прыжку. Кое-кто на соседних самолетах успевает заметить, что стрелок Разбойников — один из лучших людей части — сбрасывает маску и поднимается с места, но, увидев, что самолет над территорией врага, садится обратно. К этому времени пламя охватывает и правую плоскость. Чтобы дать возможность хотя бы штурману оставить машину, Ююкин переводит ее в пикирование и принимает на себя всю силу беснующегося огня. Товарищи видели, как от охваченного пламенем самолета отделился один человек.
Это штурман Морковкин по приказу командира покидает самолет, а машина, не имея уже возможности дотянуть до своих, клубком дыма и пламени уходит к земле, туда, в самый центр вражеских позиций, где сосредоточены японские огневые точки и пехота, чтобы своей смертью нести смерть врагу. До последней секунды, до последнего дыхания он бился с врагом.
...Долго не расходились мы. Сидели в жесткой монгольской полыни и ждали, что все-таки спустится оттуда, с белесого неба, машина Ююкина и скроет нас, как всегда, под своим могучим крылом. Только увидя, как напряглись багровые от ветра скулы Бурмистрова и сжались его тяжелые кулаки сибирского кузнеца, мы поняли и приложили руки к пилоткам. Я видел, как вздрагивают эти загорелые рабочие руки техников, мотористов и оружейных мастеров.
— Наше дело — отомстить за комиссара, — сказал Бурмистров и, не удержавшись, прибавил крепкое слово по адресу самураев. Отвернулся и пошел прочь, тяжело ступая своими большими ногами.
IV
Спустя день, пробравшись через линию фронта, к нашим окопам пришел Морковкин.
Я взял дневник Ююкина, чтобы после исписанной им первой страницы вписать туда последнюю, самую славную страницу героической жизни боевого комиссара Ююкина...