Первый бой
Вспомните про Сычова в разговоре с любым халхингольцем — и он тотчас отзовется сердечной улыбкой, радостным словом:
— Комиссар 9-й мотомехбригады! Как же, знаю! Он был во всех боях с начала и до конца.
И сразу польются воспоминания...
Грохотал ли бой, или части на отдыхе приводили себя в порядок, — Сычов всегда с бойцами, с народом. И неизменно рядом с ним товарищам было тепло.
Сычову тридцать семь лет. Отец его работал горновым на Саткинском металлургическом заводе на Урале. И сам Сычов Василий Андреевич работал на этом заводе с 1914 года; в 1922 году пошел добровольцем в Красную Армию.
Еще до боевых действий о нем шла слава как о замечательном политическом работнике. Но развернулся он и вырос здесь, в боях против японских захватчиков.
9-я мотомехбригада действовала отдельными своими подразделениями еще в майских боях. Автоброневой батальон прошел маршем более 500 километров. Сразу же восемнадцать бронемашин были брошены в глубокую разведку боем. Руководили этой разведкой командир бригады майор Алексеев и комиссар Сычов.
Незнакомая местность. Трудное движение по сыпучим пескам. Экипажи продвигались вначале нерешительными бросками от рубежа к рубежу. Сычов решил идти в голове колонны. Проскочив вперед, он открыл люк башни, поднял Красный флаг и скомандовал:
— За мной!
А через полчаса броневики уже заняли новый рубеж.
На луговине, между буграми, валялись винтовки, одеяла, патроны. Накануне здесь был бой, и японцы бежали. Экипажи с любопытством разглядывали следы сражения.
Вдруг по луговине веером просвистели пулеметные очереди.
— По машинам!
Только Сычов заскочил в броневик — по дверке простучала очередь из пулемета. Комиссар приказал командиру роты Дурнову наблюдать и вести огонь с места. А сам продвинулся по глубокой складке вправо, к реке Хайластин-Гол. Там он тоже был обстрелян.
Кто же стрелял? Где-то вправо находилась монгольская кавалерийская дивизия. Может быть, бойцы по незнанию открыли огонь? После вчерашнего сражения могла быть сутолока, неразбериха. Надо разведать, во всем разобраться.
Сычов под огнем пробрался к монгольским кавалеристам. И они не знали, кто же впереди, на холмах долины Хайластин-Гола, кто ведет оттуда огонь. Сычов проскочил на своем броневике вперед, открыл дверку машины, выставил Красный флаг. Тотчас же по броне застучали японские пули. Да, это враги, огонь ведут японцы. Разведывательная задача была выполнена.
Таким оказалось боевое крещение Сычова.
Потом было много боев, но вот это движение с открытой дверкой, с флагом в протянутой руке, это ожидание вражеского огня — все неизгладимо врезалось в память.
Стремительным ударом были отброшены японцы. Броневики встали на границе. Экипажи наперебой делились впечатлениями. И каждый пристально и весело поглядывал на комиссара.
А у комиссара дел невпроворот. Он обошел все экипажи. Он видел, как пылают глаза у храбрецов, рвущихся в бой:
— Почему мы стоим? И вот это война?
— Хватить бы сейчас по японцам, пока они не удрали до Хайлара...
Он успокаивал горячие головы:
— Успеете, хватит и на вас войны!.. А на чужой земле нам делать нечего. Поняли? Наша задача — защитить братскую Монголию, и все!..
Погорячившиеся бойцы отвечали с улыбкой:
— Да мы понимаем, товарищ комиссар!
После майских сражений потянулись напряженные дни ожидания, разведок, тяжелых оборонительных боев.
Подошли остальные подразделения. В ротах было немало новых людей, из последнего призыва. Как будут они вести себя в бою? Комиссар внимательно присматривался к людям в боевой обстановке. Был среди них Занин. На зимних квартирах вел себя недисциплинированно. Совершил серьезный проступок, и его хотели отдать под суд. Но Сычов отложил дело Занина и теперь увидел как будто другого человека: отважного, храброго бойца. И не раз вспоминал: «Как хорошо, что не поторопились и сберегли человека!».
Быстро меняется обстановка на войне. Начинали скучать бойцы. Осточертели и эти песчаные бугры, и сыпучие гребни, и томительная жара.
Днем над фронтом с ревом проносились самолеты японцев. Они исчезали в просторах неба над нашей территорией. Бойцы видели вдалеке, за рекой, воздушные бои, падение пылающих, словно факелы, самолетов. В июне война шла в воздухе.
Утром 3 июля было тихо. В обед на левом фланге над монгольской кавалерией появился японский разведчик. Он кружился, закладывая крутые виражи. Вдали звучали орудийные выстрелы.
Вскоре наша разведка донесла, что с северо-запада движется колонна японских танков, за ней эшелоны бортовых машин с вражеской пехотой, а на флангах маячат полки конницы. А вскоре и простым глазом стало видно движение врага, бесспорное численное превосходство его сил. Над дорогами и над горизонтом встали рыжие, тревожные облака пыли.
Командир разведывательного батальона Кузнецов уже завязал бой. Сычов видел, как от соседа справа показались и помчались по травянистой долине навстречу противнику легкие броневики.
Из штаба фронта требовали срочных донесений. Напоминали под личную ответственность командира и комиссара, что отступление исключено. Позиции надо удержать любой ценой. Командир бригады Алексеев умчался в разведывательный батальон, на который с ходу повернули японские танки.
По всему фронту гремели пушки. Ружейная и пулеметная пальба слилась в сухую и дробную трескотню. Пикировали японские самолеты, бомбы рвались то тут, то там.
Комиссар находился на командном пункте. Он сам принимал по телефону донесения из частей. Вдруг к нему подбежал комиссар разведбатальона политрук Зорин:
— Товарищ комиссар, стрелково-пулеметный батальон отходит! Все погрузились на машины!
Глаза Сычова побелели от ярости.
— Сам видел?
— Сам.
— Пойдем!
Сычов бросился со всех ног с бугра. Зорин еле поспевал за ним. В лицо Сычова бил жаркий воздух. Бешено колотилось сердце.
«В прорыв, где стоял батальон, хлынет враг, — тогда вся бригада будет смята», — подумал он.
Комиссар спустился в узкую долину, на дорогу. Навстречу мчались грузовики. Сычов выбежал на середину дороги и встал, раскинув руки в стороны, преграждая путь:
— Стой!
— Стой! — кричал и политрук Зорин, становясь рядом с Сычовым. Колеса, зашуршав по траве, замерли. В кузовах машин попадали бойцы. Люди соскакивали и бежали к комиссару. И уже гремел на всю долину его яростный голос:
— Товарищи красноармейцы! Позиции надо удержать! На огневые шагом марш!..
Он быстро побежал вперед, не оглядываясь. Когда отбежал шагов сто, мимо, обгоняя его, уже мчались бойцы.
Батальон занял свой рубеж и отразил атаку японской пехоты. Зорин сказал:
— Товарищ комиссар, ведь еще бы несколько метров проехали машины, и нас не было бы в живых!
Сычов серьезно и тихо ответил:
— Я же знаю своих бойцов. И они знают меня. Какой же это будет комиссар, если за ним не пойдут люди? Я знал, что пойдут!..
Пятеро отважных
— Экипаж, помни присягу! Биться до последнего дыхания! Если убьют меня — командиром будет башенный стрелок. Последний из живых забирает пулемет — и к своим! В плен не сдаваться! Вперед!
Танк набирает ход. Близка линия степного горизонта.
В густой высокой траве он видит пехотинцев, они в защитном, в касках. Не свои ли? Но тут глаза Квачева ловят погончики.
— Осколочный!
Грохает выстрел. Еще. Из травы выскакивают японцы. Падают — уничтоженные огнем, раздавленные гусеницами.
— Впереди справа кавалерия! — кричит башенный стрелок Чешев.
— Диск! Быстро!
Квачев, повернув машину вправо, обрушивает всю силу огня на конницу. Кони вздымаются на дыбы. Падают, намертво давят всадников. Правее и левее — также грозно и стремительно мчатся танки.
И вдруг машина с ходу погружается в топь. На полу появляется вода, выше и выше.
Квачев слышит какой-то шум. По триплексу бьет очередь, осколки стекла впиваются в тело. Башенный схватился за лицо.
— Ранен?
Тот открывает глаза. Смотрит.
— Вижу! — вскрикивает радостно: — А, с такими ранами век бы воевать!
— Справа враг! — Квачев открывает огонь. И снова тишина. Прибывает, плещется в танке вода.
Оглядываясь вокруг, Квачев замечает в камышах очертания какого-то танка.
«Может быть, это та машина, которая громила японцев правее?» — мелькает мысль, и Квачев приказывает Чешеву выйти на разведку.
— Есть, товарищ командир! — бодро отвечает тот. Они приоткрывают люки. Квачев пристально глядит на Чешева. Двадцати одного года, масленщик с Нижней Волги, Алеша Чешев вопросительно поднимает выгоревшие брови. Мальчишески задорное лицо его безмятежно. Сильная рука крепко сжимает наган.
— Что, товарищ командир?
— Иди! Поглядывай! — грубовато и нежно говорит Квачев. Чешев вылезает из танка и идет по камышам, раздвигая их рукой.
Вот и соседний танк. Чешев подходит и стучит по броне.
— Есть кто живой?
Башенный стрелок подбитого танка Архипов слышит в тишине, как стучит, словно в броню, его сердце.
Он сидит рядом с механиком-водителем Аношиным у пушки. Внизу, на полу, лежит мертвый командир танка политрук Муратов. Их танк прошел все расположение врага, громя и сокрушая самураев, как вдруг очередь из крупнокалиберного японского пулемета пробила триплекс. Муратов был ранен в грудь навылет. Осев на сиденье, он закашлял кровью. Потом выпрямился, взялся было за оружие и бессильно склонился на затвор пушки.
— Товарищ Архипов, я не могу. Давай ты. За Родину, стреляй!..
Его положили на пол, и он, взглянув на товарищей признательными и затуманенными глазами, затих навсегда.
— По врагам — огонь! — срывающимся от горя голосом скомандовал Архипов. Аношин сел заряжать. Они открыли огонь по скоплению самураев.
Чешев стучит еще раз, потом другой, третий.
— Да что же вы молчите? Я танкист из части Яковлева! Чешев!
Мгновенно открыты люки. И какое же крепкое это пожатие дружеских рук!
— Я своим доложу! — Чешев мчится по камышам. Вскоре весь экипаж его танка, забрав пулеметы, диски, компас и бинокль, перебирается к Архипову.
— Как старший, принимаю команду! Чешев, наблюдай из камышей.
Квачев садится за пушку и открывает огонь по японцам, снова скопившимся на той стороне реки, у сопки.
Угасает золотой вечер. Слева над сопками долго пылает заря. Становится сыро и холодно.
— Что же делать? Будем к своим уходить, а? — спрашивает Квачев.
— Никогда! — звенит голос Аношина, и на усталом в масле и копоти его лице огненно блестят глаза. — Ни за что не уйдем!
— Машины не оставим! — дружно отзываются товарищи.
— Родина надеется на нас! Танкисты не подкачают! — И стремительный сероглазый физкультурник из Сталинградской области Квачев, и медлительный обычно, но быстрый в бою москвич, проходчик метро Архипов, и смолянин Филиппов с его мягким белорусским акцентом, и тихий Алеша Чешев, и пламенный Аношин, душа комсомольской организации части, — все они в дружеском порыве теснее прижались друг к другу. Пятеро отважных, спаянных любовью и преданностью к Родине, сильные нерушимой дружбой в бою.
На реку опустилась светлая ночь. Озноб изнуряет танкистов. Невдалеке слышится шумное движение машин, топот ног спустившейся с брони пехоты, потом пьяные крики «банзай».
К танку подходят самураи, стучат в броню, что-то кричат, потом шум затихает.
Около полудня танк осматривает японский офицер, усмехается и уходит.
— Скоро приведет гадов! — говорит Квачев. И верно: через полчаса появляется три десятка солдат. Они окружают танк.
Трое лезут на башню. Квачев видит в отверстие гранату в руках японца; он берется было за шлем, чтобы подставить его под гранату и выбросить ее обратно. Но тут же раздумывает: «опасно», — и целится в японца из нагана.
Увидев ствол, враг спрыгивает с танка, остальные — за ним следом.
Квачев, стремительно развернув башню, стреляет по врагам. Когда после разрыва снаряда улеглись тина и камыши, самураев уже и след простыл.
Грохот боя идет теперь в стороне от танка. Надежды на то, что свои скоро придут, почти не остается, и танкисты решили вернуться в часть. Они вытаскивают пулеметы и диски. Вечером Квачев выпускает последний снаряд.
Надо уходить. Но как же оставить танк? На глазах Акошина блестят слезы. Архипов открывает плоскозубцами краник бензопровода. Течет бензин. Аношин соединяет провода, вспыхивает, ревет пламя. Он выскакивает из башни, тушит в воде тлеющую одежду.
Танк весь в пламени. Пятеро танкистов бросаются в воду, плывут по течению. Сзади в полнеба столб огня, взрываются баки. По танкистам с обоих берегов ведут неистовую пальбу из пулеметов и винтовок. Они выбираются на берег и ползут, прижимаясь к траве. Ко всему прибавляется новая пытка — комары. Несметные тучи их покрывают лица и руки, забивают глаза и ноздри. Там, где танкист проводит по лицу рукой, остается кровавая каша, и снова все черно от подлого гнуса.
Несколько раз невдалеке проходят кавалерийские разъезды. Вот приближается группа пехоты. Один японец, увидев Архипова, вскидывает винтовку в двух шагах от него. Архипов стреляет из нагана в упор. И товарищи — тоже. Четыре самурая падают. С криками разбегаются остальные.
И вновь ползут танкисты. Натыкаясь на желтые японские провода, они старательно рвут их. Давно уже сброшены сапоги, изранены и кровоточат ноги.
Уже совсем стемнело, когда они выходят наконец на след танка и радуются ему.
В стороне слышен треск ночной перестрелки. Длинная очередь пулемета и свист пуль прижимают их к земле. Они отползают и замирают в траве. На темной синеве неба зажигаются звезды. Зудят комары.
И тут Квачев слышит хрипловатый голос:
— Товарищ командир...
— Это же наши! Наши! — шепчет Квачев товарищам, и у него перехватывает горло.
Танкистов радостно встречают боевые друзья. А через день Квачев с помощью товарищей вытаскивает танк и вновь ведет в бой.