Моряки в горах
Когда будет написана история героической стойкости Ленинграда, Одессы, Севастополя и Сталинграда, — мир узнает о беспримерной отваге балтийских, черноморских и волжских моряков.
Узнает, как они сражались на кораблях, в воздухе, на земле, как были артиллеристами, разведчиками, кавалеристами, саперами, как дрались они подобно легендарным богатырям — без оглядки назад и без страховки, а всегда на «полный газ», на «всю железку», каждый раз так, как будто это было их последним сражением.
Но история подвигов моряков в дни Отечественной войны будет неполной, если мы не вспомним моряков под Москвой, моряков в десантах на Феодосию, Керчь, моряков на Кубани летом 1942 года, моряков на защите Орджоникидзе в зиму того же года, моряков в горнолесной войне на защите Черноморья и на подступах к Туапсе и, наконец, моряков-десантников Куликова.
...Январской ночью в предгорьях Дур-Дура, за Тереком, встретил я конного моряка. Он пел песню, в припеве которой часто повторялась одна и та же строка: «Моряк в горах проложил путь». И точно. В тех местах впервые видели моряка, да еще верхом на коне, и моряк этот действительно прокладывал путь в горах, отбрасывая немцев на запад.
У переправы, возле взорванного моста, он слез с коня размять ноги, а вновь садясь в седло, сказал весело:
— Кто куда, а я на свой мостик! — и взгромоздился на лошадь, как командир, в руках которого не жалкий повод, а штурвал по крайней мере торпедного катера.
На переправе все засмеялись шутке моряка.
— И всюду ведь первые, мать моя — женщина... Скажет же — я на мостик, — с завистью к веселости, остроумию и дерзости моряков произнес сапер, стоявший в воде по пояс.
И видно было, что сам он, этот сапер, тоже солдат не из последних, и ценит себя, но вот до моряка далеко, и невольно завидует тому, чем не владеет сам: умению всюду быть дома, как бы среди своих, тому умению, которое формирует морской характер и оттачивает великолепное, тонкое чувство корабля.
Корабль — это семья, и подразделение, и площадка боя, и «поле» сражения. На корабле сражаются, не сходя, так сказать, с койки. Даже раненые не покидают судна до окончания боя и вместе со здоровыми продолжают оставаться в опасности. Это роднит людей.
Поэтому, когда моряк сходит с корабля, он — куда бы его ни занесла обстановка — забирает с собой и все корабельные навыки, и даже судовой распорядок, морскими словами называет он и многое в своем новом быту.
Выроет себе блиндажик — и это у него «салон», выроет второй — это «кубрик», выроет третий — это уже «камбуз», то есть, попросту говоря, — кухня, обыкновенный же сухопутный нужник обязательно с уважением назовет «гальюном».
Чувство корабля никогда не покидает моряка, и поэтому он как бы всюду среди своих. И если сражается в горах, горы — его корабль. Если дерется в поле, поле — его корабль. И с этим кораблем он — одно.
Ночью отряд морской пехоты под командной майора Куникоза внезапно ворвался с моря в населенный пункт, занятый немцами. Десятиминутная артиллерийская подготовка предшествовала их высадке. На исходе десятой минуты, следуя непосредственно за огневым валом, на черте эллипса поражения, забрасываемые землей, моряки вступили на берег. Немцы еще отсиживались от огня нашей артиллерии в укрытиях, как моряки уже блокировали их укрепленные точки.
Артиллерия перенесла огонь глубже и поставила огневое окаймление отряда. Началась рукопашная. Трудная, сложная, необыкновенно рискованная операция, исход которой мог быть печален, удалась благодаря внезапности. Но и не только благодаря ей. Внезапность была применена как оружие, но она подготовлялась, рассчитывалась, взвешивалась задолго до этой счастливой ночи.
Майор Куников вырос на опыте трех профессий, и одно это качество уже делало его замечательным командиром. Партийно-комсомольский работник, массовик и психолог, он превратился потом в инженера, работающего на тончайших приборах, и привык к абсолютной точности, к тончайшей отделке деталей. С годами из способного инженера вырос редактор большой технической газеты, и уж затем сформировался командир. У Куникова было все, что создает военачальника: знание людей и умение в них разбираться, спокойствие, любовь к точности и чувство времени.
Для Куникова любая боевая операция была технологическим процессом, ведущим к победе, и он знал, что ее надо решать во времени, во взаимодействии с артиллерией и авиацией. Куников сам поехал к начальнику береговой артиллерии, и, как два дирижера, они проработали с точностью до десятков секунд «хор» своих пушек и пехоты. Если удастся Куникову на исходе десятой минуты огневого вала быть у переднего края немцев, значит добрых семь — восемь минут спокойной работы ему уже после этого обеспечено. Пока немцы будут гадать, кончился ли артиллерийский налет или нет, моряки захватят инициативу и сблизятся для рукопашной. Так и произошло.
Моряки высадились на берег и атаковали противника. Маленькими штурмовыми группами проникли они в первые улицы населенного пункта, ворвались в дома, блокировали немецкие дзоты. Час назад они были еще в море, сейчас вели бои за населенный пункт, один из самых сложных видов современного боя, а к рассвету обстановка могла потребовать от них операции в условиях гор. Они готовы были на все. Может быть, куниковцы тоже знали ту песню, в припеве которой было: «Моряк в горах проложил путь...»
Старший лейтенант Степан Дмитриевич Савалов с хода захватил пять немецких орудий и развернул их к бою. Из немецких пушек перебил их же прислугу. Командир отделения Лукашев тоже захватил пушку, но у него не было под рукой артиллериста. Его бойцы кричали по цепи:
— Кому пушку? Эй, давай сюда, знающие! Стрелять надо!
Кто-то подполз и открыл огонь. Его даже не спросили, как зовут.
Младший сержант Романов с небольшой группой захватил пулемет и пушку, тут же ввел их в дело и отбил атаку немецкой роты, потеряв всего шесть человек.
Чудеса делала и группа старшего лейтенанта Боты-лева. Она передвигалась из дома в дом по крышам или, пробивая стены комнат, штурмовала укрепленные здания в три яруса — ползком с земли, огнем из окон и огнем с крыш — и заставила замолчать спаренные шестиствольные минометы.
Население, притаившееся в подвалах и погребах, вылезало на помощь морякам.
Женщины перевязывали раненых и относили их в укрытые места, но некоторые, как Тося Полякова, сразу же превратились в разведчиц и показывали бойцам, где у немцев укреплено и где ничего нет.
Младшие лейтенанты Мамаев и Фелин, захватив три миномета и пушку, создали свой артиллерийско-миномет-ный узел и вдвоем обслуживали его добрых два часа.
Была еще ночь. Подброска людей, боеприпасов и продовольствия продолжалась. Катера разгружались под огнем немецких батарей. Катер сел на мель у самого берега, в зоне ближнего боя. Раненый командир лейтенант Крутень приказал спасать судно. Видя, что героическая команда спасает катер, немцы усилили свой и без того смертельный огонь по суденышку и бросили к нему снайперов. Крутень падает мертвым. Секретарь партийного бюро Коваленко приказывает принять бой с немецкими пехотинцами и пробиться к Куликову. И пробиваются!
А в это же время на сейнере, подвезшем боеприпасы, возникает пожар. Командир Новик подает приказ разгрузиться, «не интересуясь по сторонам». Судно горит, но боеприпасы выгружены, сейнер уходит в море и там на свободе тушит пожар.
— Когда необходимо, так и время мимо, — говорит Новик. — На нахала я и сам нахал...
Баркасы возвращаются к пункту погрузки.
— Кто?
— Куниковцы!
...К утру занятый населенный пункт получает неписаное новое прозвище — Куниковка. Да, теперь это место отныне и навек будет известно нам под славным именем бесстрашного командира. Его будут помнить и жители, и бойцы, вся армия.
Куниковцы — это звучит гордо.
Недаром бойцы подбирают и хранят на груди осколки мины, ранившей майора Куникова.
Имя его навек священно для тех, кто сражался под его командой.