6. Начало

А крейсер до последней возможности оставался в Усть-Двинске, ожидая сигнала из Муху-вяйна о готовности фарватера хотя бы вчерне. Нельзя же из одной западни влезать в другую до гарантии прорыва.

В восемнадцать часов двадцать седьмого июня «Киров» покинул рейд Усть-Двинска и, сопровождаемый эсминцами «Стойкий», «Сильный», «Сердитый», «Грозящий», «Фридрих Энгельс», сторожевиками, тральщиками, катерами МО, направился к Муху-вяйну. Вот уже видна в ясных сумерках июньской ночи круглая бетонная башня маяка Виртсу, белая внизу и красная наверху, и различим желтый с красными вертикальными полосами железный маяк Виирелайда, раньше его называли Патерностер. В час ночи «Киров» стал на якорь на рейде пролива Виире-Курк у острова Муху.

К нему подошли буксир «Артиллерист», баржи, танкер, водолей. Началась борьба за каждый сантиметр осадки, за каждую тонну груза, без которой можно в Муху-ряйне обойтись.

Кировцам запомнилось навсегда: два десятка тонн снятого груза уменьшают осадку крейсера на один сантиметр.

Прежде всего сдали «Артиллеристу» весь учебный и практический боезапас. Определили излишек топлива, Котельной воды и воды питьевой. Топлива оставили столько, сколько необходимо на переход под буксирами в Муху-вяйне и самостоятельно от Муху-вяйна до Таллина, на маневрирование, на непредвиденные нужды в открытом море — там ходили все же броненосцы береговой обороны финского флота «Ильмаринен» и «Вяйнемяйнен», следовало считаться и с этим. Лишний мазут сдали миноносцам. Им передали излишек котельной воды. Воду питьевую вылили в море, оставив минимум на время прорыва и перехода до Таллина. Извлекли из кладовых все тяжелые ящики с запасными частями к машинам и механизмам. Осторожно спустили в баржу станок для тренировки наводчиков, знаменитый прибор Крылова для главного калибра, громоздкий и тяжелый. Зенитчики тоже спустили в баржу свой прибор Крылова, расстались с болью, утешенные тем, что в Таллине прибор вернут, если, конечно, баржа и буксир «Артиллерист» сами доползут до Таллина.

Так наскребли излишков более тысячи тонн, и корабль поднялся над водой, обнажив еще пятьдесят пять сантиметров корпуса. Но и того оказалось мало: в самых коварных узкостях под килем будет меньше метра, особенно под кормой, где, как было сказано, ради маневренности и скорости выдвинуты на сто тридцать сантиметров ниже киля перо руля и кромки винтов.

Пришлось часть мазута перекачать в носовые цистерны, облегчая корму и создавая дифферент на нос.

Уменьшение осадки — главное требование гидрографов. Но это еще не все в подготовке корабля к прорыву через Муху-вяйн.

Пока там гидрографы тралили, чистили, проверяли все пять колен фарватера общей протяженностью в двести кабельтовых, пока и днем и ночью уточняли все повороты, все створы, все пронумерованные с севера на юг буи, которые нельзя было зажигать, чтобы не привлечь внимание противника, пока готовили, наконец, гониометрические сетки на весь путь на случай, если придется определять место корабля по береговым ориентирам визуально, офицеры «Кирова» готовили крейсер к походу и к бою. Заранее расписали вахты сигнальщиков, смены у стереотруб установили через каждые полчаса. На сигнальщиков возлагалось все: и связь с береговыми постами, и переговоры с буксировщиками, и связь с другими кораблями и судами, участвующими в проводке. Связь только визуальная, выходить в эфир с момента, как покинули Усть-Двинск, было запрещено.

Кораблей противника в Муху-вяйне нет. Но появлялись германские самолеты-разведчики. Судя по всему, «Киров» был хорошо замаскирован, разведчики его не обнаружили. Но они могли сбросить мины в Муху-вяйн или на выходе из него. Магнитные мины, нам тогда малознакомые. И пробомбить могли, вполне реальная угроза. Противник активно действовал рядом. Боевая хроника флота отмечает, что как раз в те дни наша авиация застигла возле Осмуссаара пять германских торпедных катеров, два из них на виду у островитян потопила, остальные — прогнала. А ведь Осмуссаар так близок к северному выходу из Муху-вяйна, он на пути «Кирова».

Защиту от донных магнитных мин, сбрасываемых фашистской авиацией, уже разрабатывали специалисты из группы Александрова и Курчатова, будущих академиков. На «Киров» перед самой проводкой доставили начальный вариант противоминного пояса. Прибыли в Муху-вяйн специалисты, они навесили вдоль всего корабля на средний леер пучок проводов и какие-то приборы и подключили к проводам электроток. Защита, еще сама не защищенная от осколков при бомбежке, позже ее усовершенствовали, упрятали в ватервейсы вдоль корпуса корабля и закрыли кожухом; но в Муху-вяйне и такая была хороша, от магнитных мин она страховала, а страховать от бомб — дело зенитчиков.

Тут, пожалуй, пора вспомнить и о зароке молодого лейтенанта — не бриться до первого сбитого самолета. Трое суток, отведенных войной «Кирову» для прорыва, Александровский, не смыкая глаз, торчал на СПН в положении, не предусмотренном никакими проектировщиками — стоя на сиденье и высунувшись, как из башни танка, благо роста он высокого. Он считал, что обязан — на каждую долю секунды — знать обстановку в воздухе с правого борта и обстановку на воде, чтобы в ноль минут и ноль секунд открыть по вражескому самолету огонь, иначе — процитирую его самого — «мне голову снимут и правильно сделают». До выхода с рейда Куйвасту ему еще доводилось изредка спускаться из СПН на сигнальный мостик. Владимир Петрович Столяров, комиссар корабля, случайно увидел небритого лейтенанта на сигнальном мостике, расспросил сочувственно, сказал, что зарок несерьезен, пора бы и побриться, но увещевания для юноши так и остались увещеваниями, пока он на том же мостике не нарвался однажды на командира крейсера Максима Георгиевича Сухорукова. Тот строго спросил:

— В чем дело, Александровский, вы почему не бриты? Выслушав его объяснения, Сухоруков улыбнулся и сказал:

— Побриться, — взглянул на часы, — и через час доложить.

Произошло это накануне выхода — двадцать девятого июня. Каждое действие на корабле, каждое движение подчинялось одному — прорыву. А тут — такой конфуз.

Лейтенант взвился на свой командный пункт, распорядился раздобыть ему хоть полстакана уже дефицитной воды, брился, ощущая то ли ухмылки, то ли снисходительное сочувствие краснофлотцев, когда закончил — позвонил на командный пункт корабля и попросил у командира разрешения доложить...

— О чем? — Сухорукова удивило, зачем это, по какой срочности командир зенитной батареи правого борта обращается непосредственно к нему.

— Ваше приказание выполнено, товарищ командир.

— Какое?!

— Побрился.

— А-а... Ну и молодец, лейтенант…

Двадцать девятого у гидрографов все было готово. Они умудрились повторно проверить опасные колена фарватера. На рассвете минувшего дня из Риги пришел караван транспортов и эсминец «Сметливый», у эсминца работала только правая машина, левую вывел из строя разрыв бомбы у борта. Витязев и Кудинов на гидросудне «Вал», лидируя перед буксиром «Меднис», провели каналом с юга на север поврежденный эсминец. «Меднис» сразу вернулся в Муху-вяйн к «Кирову», а «Вал», им командовал капитан 3 ранга Максимов, использовал обратный путь, чтобы еще раз проверить тралом самые опасные места проводки. Когда утром тридцатого июня «Вал» подошел к южному входу в канал, там его уже поджидал латвийский буксир с приказом: Витязеву и Кудинову перейти на «Киров», их ждут.

Несколько южнее острова Кессулайд лейтенанты поднялись на крейсер, голодные, измученные, навьюченные картами, документами, приборами, доложились старшему из собравшихся на корабле штурманов. «Ждите!» — недружелюбно бросил штурман, занятый своим делом среди множества всяких представителей.

Младший из гидрографов застенчиво сжался, а старший рассмеялся: «Что же ему, целоваться с нами? Он же кап-три, а не лейтенантик...

В кают-компании они встретили коллегу, хорошего человека, лейтенанта Георгия Рамзайцева, гидрографа из группы капитан-лейтенанта Иванова, занятой подготовкой планшетов для проводки. Рамзайцев вручил им все документы и сошел с крейсера, направляясь с посыльным катером в порт Виртсу к своим товарищам.

Гидрография расставляла свои силы, как перед сражением: одни на материке, другие на островах, третьи на судах, идущих впереди. Два юных лейтенанта были оставлены на борту крейсера — им его вести. Впрочем, не сразу им доверили такое дело. Да и как было без колебаний доверить такую махину двум безвестным «керосинщикам»?

Особенно сердился один из штурманов, которому лейтенанты докладывали об окончании подготовительных работ и о деталях обстановки пути. Сколько их тут вертится под ногами, этих керосинщиков-фонарщиков, позволяющих себе высказывать советы и давать навигационные рекомендации. Им мало, видите ли, гирокомпаса, карт и документов, притащили на мостик свои допотопные секстаны, разглагольствуют про балансирующие на фарватере вешки, про триангуляционные вышки вдоль побережья, по которым должен определять свое место современный корабль. Да еще подчеркивают, что своим ходом крейсер не везде сможет пройти — его будут буксировать.

Конечно, любой из штурманов понимал, что буксировка неизбежна, но больно слышать такое на мостике корабля от посторонних. Особенно тем в экипаже, кто достраивал корабль вместе с заводскими, помнил не только красивые предвоенные походы в открытом море, но и самый первый выход от достроечной стенки завода, помнил тот праздничный миг, когда крейсер, не опекаемый больше буксирами, снялся с якоря на рейде и пошел — пошел сам, движимый силой своих турбин. В корабельной хронике отмечено точно: 7 августа 1937 года в 5.40 «Киров» впервые начал самостоятельное плавание, сопровождавшие его корабли сразу отстали, не в силах состязаться с ним в скорости, хотя он не развил еще полного хода. А теперь какие-то юнцы тычут в нос свои расчеты проводки корабля буксирами, словно крейсер превратится снова в беспомощную мертвую коробку...

Лейтенантов вежливо выслушали, поблагодарили и сообщили им, что они свободны. Могут, конечно, оставаться на мостике, но молча и в сторонке. Крейсер поведут другие, есть и гидрограф, присланный из Таллина и облеченный полномочиями.

Но у него же планшеты стотысячного масштаба! И пыжится, как актеры в кинофильмах, играющие марсофлотов. Лейтенанты одно, он другое: «В ваших планшетах и секстанах нет нужды... Тут действуют гирокомпасы. Мы я без вас определим истинный курс...»

Подумать только — крейсер войдет в канал ночью, а их отстраняют. Витязев и Кудинов были ошарашены. Могли бы доказать всю нелепость подобного решения. Ночью идти опасно, все подготовлено для скрытого перехода или под вечер или на рассвете, пусть при малой, но видимости, когда возможен визуальный контроль с помощью сигнальщиков, вахтенных у стереотруб и измерительных приборов; надо идти, подминая вешки строго под форштевень, не отклоняясь ни вправо, ни влево. Лейтенантов для того и послали на крейсер, чтобы в полутьме июньской ночи, в тумане подсказывать вовремя все повороты; буи не светят, возле светящих немцы сбрасывают с самолетов донные мины, поэтому наши катерники, едва завидев светящийся буй и не умея его выключать, тут же его расстреливают. Нельзя зажигать огни, они демаскируют проводку, их могут увидеть с берега лазутчики врага. Хоть и взяты все вышки, все высоты под контроль, шпионаж не исключен — ради того и внедряет всякая разведка агентов на побережье возле военных баз и фарватеров, чтобы вот в такой именно момент получить один-единственный сигнал о выходе и движении боевых кораблей. Уж если идти ночью, никак нельзя отстранять от дела людей, помнящих весь извилистый путь на ощупь, а лейтенанты помнят наизусть все повороты и опасности. Почувствуешь пролив вслепую, если прошел по нему десятки раз пешком в валенках и высоких резиновых кеньгах от лунки к лунке по льду и столько же раз — на ГИСУ, прочесывая фарватер до грунта тралами, и на катерах, расставляя вешки, полувешки, буи, ограждая препятствия, банки, уточняя планшеты, привязывая каждый поворот, каждый знак на воде к опорной навигационной сети на побережье, а потом снова и снова все прокручивая в мозгу при проводке малых кораблей.

При всем уважении к облеченному полномочиями представителю из штаба гидрографии не верилось, чтобы он так зримо представляя себе навигационную обстановку, как ее знали прорабы флота. Рискованно, ох, как рискованно лейтенантов отстранять...

— Не ваше дело, — раздраженно сказал лейтенантам собеседник. — Поведет тот, кому положено и когда положено...

Военный человек обязан уметь подчиняться. Лейтенанты подчинились. И все же Витязев, как старший, успел переговорить с некоторыми офицерами, предупредил Федора Гусева, младшего из штурманов отряда легких сил, о красном рейдовом буе номер шесть у южного входа в канал — поворачивая вправо, буй надо оставить слева, он у самой левой бровки входа в Кумарский канал, сказал об этом и Орехову, так звали их соперника, облеченного полномочиями. Витязев суетился, рискуя быть изгнанным с мостика, но смириться с несправедливостью он и его товарищ не могли. Дело не в личной обиде и не в страхе за себя, формально ответственность с них снята, «Родина не забудет, Родина не простит» — это теперь относится к «облеченному полномочиями», но юношам от этого не легче — нельзя рисковать кораблем...

По мостику, хромая, расхаживал контр-адмирал Дрозд, он то присаживался в плетеное кресло на левом крыле мостика, то вскакивал и, явно тревожась, подходил к штурманам; лейтенанты не решались обратиться к нему, но худо придется — надо и его потревожить...

Ждали наступления темноты.

Витязев и Кудинов притулились возле штурманской рубки. Их не замечали, и это хорошо, а то попросят с мостика, как посторонних. Штурман отряда легких сил Гусев перешел на буксир.

В сумерках крейсер покинул рейд Куйвасту и своим ходом подошел к створам острова Кессулайд. Здесь начинался канал — узкий, с крутыми поворотами в каждое из его пяти колен, пронумерованных гидрографами по числу курсовых поворотов — от единицы до пяти, считая от северного входа к южному.

Командование ОЛС и «Кирова» решило идти дальше под двумя буксирами — с носа и с кормы.