5. Прорабы флота

В шестидесятые годы я познакомился в Ленинграде с одним балтийским гидрографом пятидесяти лет, стройным, седовласым, на зависть иным его сверстникам еще поджарым, он плавает в Финском заливе по сей день.

После войны он пришел к начальнику гидрографии КБФ Георгию Ивановичу Зиме, и тот встретил его так душевно, что этот человек благодарен ему на всю жизнь. Зима послал его работать на гидросудно «Мерипоэг» помощником командира, там была военная команда, а он был штатским и его поставили, как говорится, на другой штат, зачислили на один плавучий маяк. А с сорок седьмого года он стал вольнонаемным капитаном «ГИСУ-6» и редко ходил на нем дальше острова Мощный, или, как его называли в войну, острова Лавенсаари. Этот кадровый офицер, воспитанник Высшего военно-морского училища имени Фрунзе, в шестьдесят пятом году заработал непривычное для табели военных отличий звание: ударник коммунистического труда. Так сложилась жизнь, что человек, когда-то мечтавший о большом флоте и дальних морских дорогах, доволен своим местом вольнонаемного капитана на маленьком судне в Ораниенбауме, как он привык по-флотски называть старую базу Балтийской гидрографической службы в Рамбове. Пережито в жизни много: две войны — финская и Отечественная; четыре года унизительного плена после ранения в бою с авиацией в штормовую ночь на шестое октября сорок первого года у полуострова Сырве; вечные мучения командира, который не смог выполнить приказа и снять с этого полуострова окруженный штаб стрелковой бригады — не смог потому, что его маленький катерок МБЛ-3 утонул, а его, окоченевшего, багром зацепили и вытащили враги.

Потом почти год проверки, не струсил ли, не сдался ли, не предал ли, и после этого двадцать лет, нет, уже тридцать лет непрерывных вахт на ходовом мостике, близких, но хлопотливых походов гидрографа. Возможно, все это не позволило Тихону Митрофановичу Кудинову нажить свойственную подчас возрасту «морскую грудь». Так или иначе, этот сдержанный, излучающий обаяние человек, сквозь все передряги пронесший молодость и оптимизм, с тем же преклонением, как и когда-то адмирал Дрозд, вспоминает о тревожной почи на рубеже июля, о предшествовавших сутках тяжелого труда, обо всем, что связано с походом через Муху-вяйн на «Кирове».

Есть у старого поколения моряков сходство биографий, особенно детство и юность. То и дело встречаешь детдомовцев — это от гражданской войны, — фабзайцев и рабфаковцев, юношей из рабочего класса. Таков и Тихон Митрофанович Кудинов, тульский слесарь и сын слесаря из Воронежа, дитя гражданской войны — детдомовец, фабзаяц, рабфаковец — в середине тридцатых годов он едва не стал зоотехником, уже учился в Москве в Тимирязевке, но, очевидно, попал в ту же волну, которая занесла на «Киров» Алексея Александровского. Направленный московским комсомолом в знаменитую Фрунзевку, он попал на факультет, который не пользовался особыми симпатиями у курсантов. Факультет даже не назывался факультетом, а сектором гидрографии. Высшее военно-морское училище гидрографии было создано только в тридцать девятом году, когда Тихон Митрофанович Кудинов плавал на Амуре как гидрограф. Потом служил разведчиком в лыжном отряде на побережье Финского залива, водил разведчиков в тыл противника и уже после заключения мира с финнами, к сожалению непродолжительного, попал в гидрографическую экспедицию КБФ — она базировалась в Ораниенбауме, а ее отряды работали в новых районах Балтики, прежде закрытых для нашего флота. Звание у Тихона Кудинова было военное — лейтенант. Но его должность звучала как сугубо гражданская — прораб. Производитель работ партии траления на гидросудне «Вал» в Моонзунде — в довоенных документах еще писали «Моон-зунд». Черновая хлопотливая работа: промерять и обозначать вехами пути для других, обставлять знаками несметные на Балтике мели и подводные камни, уточнять для большого и малого флота карты-планшеты. Безотказный прораб — таким и запомнил его начальник экспедиции Георгий Иванович Зима, в годы войны начальник всей балтийской гидрографии, потому он сразу поверил своему лейтенанту-прорабу, когда тот после войны робко пришел к нему с своими горестями.

В Моонзунде прямым начальником лейтенанта Кудинова стал Александр Павлович Витязев, в юности просто Саша Витязев, тоже лейтенант, выпущенный из училища годом раньше, он пришел в экспедицию после плаваний на Баренцевом море на гидрографическом судне «Мигалка».

Названия-то какие — «Вал», «Мигалка», еще случались «Барограф», «Буй,», «Гюйс», «Грунт», «Горизонт», «Девиа-тор», «Циркуль», «Мгла», а то и просто мотобот номер такой-то — трудяги войны на морях, можно и про них сказать: прорабы военного флота.

Вот, к примеру, «Мгла» на Белом море. Шла она однажды в военные годы из Архангельска к острову Колгуев по рабочему маршруту от маяка к маяку, доставляя людям СНиС и гидрослужбы хлеб, тушенку, крупы, концентраты и всякие боевые и не боевые припасы. У маяка вблизи острова Моржовец «Мглу» настиг приказ: в океане в квадрате таком-то дрейфует фашистский гидросамолет-разведчик дальнего действия; найти его, захватить и доставить, куда будет указано. Нашли ведь. В океане отыскали. Даже высадили на плоскость дрейфующего на поплавках фашистского «лаптя» десант — трех матросов из команды «Мглы», вооруженных автоматами. Хорошо, что на гидросудне к тому времени были и автоматы, и пулеметы ДШК, и даже пушка-сорокапятка — все оружие нацелили на покинутый, казалось, самолет, выгребли оттуда четырех летчиков, насмерть напуганных вынужденной посадкой в Ледовитом океане, завели буксир и оттащили трофей в горло Белого моря, к острову Вешняк — там наш миноносец забрал самолет и пленных для доставки в Архангельск. Так что слава — тому, кто доставит такое чудо в Архангельск. А «Мгле» надо спешить дальше, ее ждут не дождутся на скалах, на островках, на постах и маяках вахтенные войны...

Это — к слову, к прославлению прорабов флота. Гидрография — служба, без которой нет мореходства, нет для флота фарватеров, не обходился без нее ни один десант, ни один бой на море и на побережье, будь то прославленный Гангут на Балтике, «Малая земля» под Новороссийском или порт Лиинахамари в Варангер-фьорде.

А все-таки это служба обеспечения. Вроде подсобное дело. И полотнище ее флага темно-синее, как у флота вспомогательного и аварийно-спасательного, с уменьшенным прямоугольником настоящего военно-морского флага в крыже и с полосатой башенкой маяка в белом круге. И хотя родоначальниками военной гидрографии считаются такие первопроходцы, как Федор Литке или лейтенант Георгий Седов, хотя наших двух лейтенантов, о которых я веду речь, воспитало то же училище, которое готовило крупнейших флотоводцев России и Страны Советов, взгляд на них, на их кораблики с высоких корабельных мостиков утвердился в лучшем случае снисходительный и прозвище им дали уничижительное — «керосинщики». Попасть в «керосинщики» — это как бы наказание, разжалование за провинности. Между тем «керосинщики» — прекрасные моряки, профессионалы, как и все энтузиасты маленьких, но любимых профессий, они не считают себя неудачниками. И по праву. То, что выпадало на долю иного «керосинщика», и не снилось другой раз «аристократу от моря». В самом деле, кому еще досталось столько черного труда в море, в заливах, в проливах, в узкостях, труда тяжелого и боевого, не вознаграждаемого почестями. «Керосинщик», «фонарщик» огни зажигает, вешки расставляет — служба без особых служебных перспектив, отсюда на мостик эсминца или крейсера не попадешь. А вот зависимость эсминца и крейсера от этой службы прямая.

То, что выпало на долю двух лейтенантов-гидрографов в первые дни войны, стало триумфом их профессии и вознаградило юношеское честолюбие — об этом триумфе они оба, несмотря на все пережитое позже, вспоминают до сих пор. Забыты некоторые детали. Витязев считает, что все началось в Таллине, Кудинову помнится начало иное — в эстонском порту Рохукюль, но это не суть важно: там, где речь идет о самом походе и подготовке к нему, в памяти гидрографов провалов нет, память сохранила все подробности настолько точно, что Кудинов легко и без запинки вычертил передо мной на карте путь «Кирова» через Муху-вяйн. Вычертил четверть века спустя только по памяти, без помощи документов из архива, но абсолютно точно.

Кудинов считает, что все началось утром четвертого дня войны. Его и Александра Витязева вызвали на штабное гидросудно «Лоод» в эстонский порт Рохукюль и представили прибывшему туда начальству. Один из начальников был в штатском, лейтенантам сказали, что это представитель Центрального Комитета партии. «Лоод» отошел от стенки и направился в море в сторону пролива Вире-Курк — это южный вход в Муху-вяйн. Вдали от берега лейтенантов посвятили в тайну: нужно выводить из ловушки «Киров», быстро проверив судоходные фарватеры, углубить их, расчистить и так все подготовить и обставить, чтобы пройти путь в предельно сжатый срок.

Витязев и Кудинов уже год, как знали эти места. Знали по собственному опыту, что проход из Рижского залива в Финский по основному фарватеру доступен для судов с осадкой не больше четырех метров. Есть разные пути, разные глубины, по ним проходили старые миноносцы, но для такого корабля, как «Киров», сквозной путь закрыт. Есть места, где используемые фарватеры почти вдвое мельче осадки крейсера. Кумарский канал закупорен двумя затопленными там судами. В лоциях и на картах место затопления в течение десятилетий точно не обозначали, не упоминали даже названия этих судов — «Артельщик» и «Циммерман». Но среди гидрографов ходила легенда об одном их коллеге, который зимой сорокового года поразил всех своей неслыханной проницательностью.

Идя во главе группы изыскателей по льду Муху-вяйна, он внезапно остановился, будто прислушиваясь, топнул по льду ногой и сказал: «Тут. Ручаюсь». Пробили лунку, спустили водолаза и убедились, мол, что на этом месте действительно лежит затопленный «Циммерман»...

Конечно, это шутка, есть даже свидетель ее возникновения — сам начальник балтийской гидрографии Георгий Иванович Зима, он еще капитан-лейтенантом побывал на льду пролива зимой в разгар подледных промеров.

Дело в том, что за год до войны, как только Эстония вошла в состав Советского Союза, балтийская экспедиция начала обследование Муху-вяйна и Кумарского канала. По эстонским картам трудно было наметить фарватер для плавания даже старых миноносцев, а канал «Слава», будем его так называть, за четверть века существования настолько обмелел, бровки так обвалились, что его границы стали едва приметными. В первую очередь пришлось промерить хотя бы узкий фарватер, тот, по которому и прошел осенью миноносец «Артем» с группой записи на борту.

За лето отряду, в котором служили и оба молодых гидрографа, удалось определить и нанести на карту ось заброшенного канала, а зимой этот отряд продолжил и завершил столь важную для будущего работу на льду. Зима, как назло, была морозная и ветреная, отряд работал во льдах вдали от берегов. Чтобы знать, каким в действительности стал канал, где и насколько он обмелел, какие, где и как легли в нем суда, нет ли в нем других, неизвестных препятствий, приходилось, таская за собой на санях продукты, пешни, лопаты, приборы, планшеты, вьюшки с намотанным тонким стальным лот-линем и чугунные гири лотов, промерять его во всю ширину по намеченной летом оси метр за метром. На протяжении многих миль прорубили поперек оси тысячи лунок с интервалами от метра до пяти.

К весне отряд собрал подробнейшие данные промеров, включая и точные координаты расположения «Циммермана» и глубин вокруг него. Выяснилось, что обходной путь к востоку от «Циммермана» протяженностью до трех кабельтовых имел глубину 5,6 метра, что, в общем, удовлетворяло корабли с небольшой осадкой; меньше обмелело дно возле самого судна, там сохранилась семиметровая глубина; еще один трудный участок обмелел почти до шести метров.

Собранные данные отряд пересылал в Ораниенбаум. Там накопился огромный материал, добытый в мороз, в пургу, в бессонные ночи отрядом гидрографов, они и не помышляли, что их изыскания так скоро понадобятся флоту. После камеральной обработки результатов промеров со льда и других данных, доставленных из Муху-вяйна, картографы экспедиции составили карты-планшеты крупного масштаба — по мере готовности карты поступали из Ораниенбаума в Таллин, в штаб флота. В июне ими уже могли пользоваться все, кто решал, как выводить крейсер из западни — от командующего флотом, командира ОЛС, флагштурмана и корабельных офицеров до юных лейтенантов-прорабов.

Гидрографы предложили углубить все обмеления до семи метров и вести крейсер ближе к «Циммерману». Если все тщательно проделать, прочистить, проверить, обвеховать весь остальной путь, крейсер пройдет, но при условии, что его предельно разгрузят, значительно уменьшат осадку и в опасных местах его поведут буксиры.

Но война с каждым часом срезала срок вывода крейсера из западни. Созданный приказом командующего флотом отряд землечерпалок и специальных вспомогательных судов быстрее всего справился с углублением до семи метров самого короткого участка фарватера — длиною в полсотни метров. Обходной путь к востоку от «Циммермана» требовал много времени — шутка ли, на трассе шириною не меньше шестидесяти метров и длиною почти в три кабельтова выбрать, срезать, переместить в баржи-»грязнухи» грунт, углубляя фарватер еще чуть ли не на полтора метра.

Флагштурман ОЛС и штурман корабля, как сказано в одном отчетном документе сорок второго года, прибыли заранее на место, сделали, — очевидно, вместе с гидрографами, — контрольные промеры и убедились, что «Киров» после максимальной разгрузки пройдет с помощью буксиров у самого парохода «Циммерман», вплотную к нему, где остались семиметровые глубины. А если остальную трассу уменьшить вдвое и углублять полосу шириною не в шестьдесят, а в тридцать метров на протяжении лишь в двести метров, можно, работая и днем и ночью, справиться за более короткий срок, но проводка усложнится.

Таков был окончательный план, в разработке которого приняли участие и Витязев с Кудиновым.

Я уже упоминал о том, что, рассказывая, они расходятся в одной детали: Витязев утверждает, что весь предварительный разговор происходил в Таллине, на улице Крейцвальди, в кабинете начальника гидрографической службы КБФ, после чего на гидросудне «Вал» оба лейтенанта вышли из Таллина в Муху-вяйн; Кудинов убежден, что все происходило на борту «Лоода» в Муху-вяйне. Но оба отлично запомнили две заключительные фразы этой беседы: «Родина не забудет, Родина не простит». Когда план после его обсуждения был одобрен и утвержден, представитель в штатском сказал молодым лейтенантам-гидрографам:

— Проведете крейсер — Родина вас не забудет. Не выполните — Родина вам не простит.

Как много значили такие слова для людей нашего поколения! Особенно тогда, в сорок первом году.

Гидросудно «Вал» — из Таллина ли, из Рохукюля — немедленно вышло в Муху-вяйн на рекогносцировку самых опасных глубин. Оно было оснащено жестким тралом — две вертикальные трубы и одна поперечная, прочесывающие на заданной глубине дно. Ширина трала — двадцать четыре метра, ширина крейсера — восемнадцать метров.

Так же оснастили и гидросудно «Лоод». Кроме них работали еще несколько гидроботов и катеров, все эти суда вошли, как гидрографическое подразделение, в тот специальный отряд, созданный приказом комфлота для углубления фарватера и канала. «Вал» тралил фарватер на глубину семи метров к северу от «Циммермана», а «Лоод» на ту же глубину к югу. Тралить решили двумя галсами от центральной оси, с тем чтобы ширина протраленного фарватера была не менее тридцати шести метров.

«Лоод» в двух милях от южного выхода задел тралом дно — бросили вешки: надо углублять. Обвеховали колено для земснарядов, где им работать. А земснаряды и баржи-»грязнухи» круглосуточно вытаскивали ковшами грунт там, где не было и семи метров. Это была не просто дноуглубительная работа в море, это была скрытная, даже тихая работа, хотя трудно вообразить такую напряженную работу многих судов тихой, скрытой от барражирующих немецких самолетов и от возможных наблюдателей с островов и материка.

К вечеру шестого дня войны фарватер был почти готов. «Вал» прочесал, проверил работу дноуглубителей жестким тралом и оградил путь у «Циммермана» вехами. Навстречу ему из южной части канала шел «Лоод». Это судно направилось теперь в северную часть Муху-вяйна, проверяя на глубине семи метров жестким тралом работу «Вала». А «Вал» проверял путь «Лоода» в южной части. Так шло встречное траление.

Времени для повторного траления не осталось — гидрографов торопили. А в ушах звучало: «Родина не забудет, Родина не простит». Решили через каждые двадцать-тридцать метров по центру протраленной полосы поставить вехи с балансиром в расчете, что «Киров» пойдет прямо по вехам, подминая их под себя.