Дипломатия и война
После окончания боевых действий на Западе отношения союзников стали меняться в сторону ухудшения. Союзники всячески пытались не допустить укрепления наших позиций в Европе. Сталин был тверд в проведении своей политики. И вот, после неудачных попыток сломить советскую сторону на конференции в Сан-Франциско (откуда Молотов уехал до ее окончания), Трумэн решил послать Гопкинса, как «друга Сталина», с которым он будет более сговорчив.
Гопкинс, уже старый и больной, оставил государственную службу. Но, услышав предложение Трумэна, «словно боевой конь», воспрянул духом, почувствовал прилив новых сил и согласился осуществить высокую миссию.
Состоялись три встречи Сталина с Гопкинсом. На первой обсудили вопросы совместной оккупации территории Германии, о разделе трофеев (особенно флота). На второй встрече обсудили долги СССР по ленд-лизу. Затем союзники опять пытались провести свои намерения в отношении Польши. Но Сталин не допустил создания эмигрантского правительства Миколайчика. На третьей продолжительной встрече решался очень ответственный вопрос о начале военных действий против Японии.
Союзники до встречи Гопкинса со Сталиным неоднократно просили начать боевые действия против Японии, так как их война на Тихоокеанском театре боевых действий была не очень успешной.
Военный министр Стимсон в «Памятной записке» президенту Трумэну докладывал:
«...высадка десанта и операция по овладению Японией может оказаться длительной и потребует с нашей стороны больших затрат и упорной борьбы с даже еще более жестокими сражениями, чем те, которые имели место в Германии. В результате мы понесем огромные потери и будем вынуждены оставить Японию, причем наши войска окажутся в более ослабленном состоянии, чем после войны с Германией».
Правительства и военные командования США и Англии признавали тогда, что если Советский Союз не вступит в войну против Японии, то для вторжения на Японские острова им потребуется семимиллионная армия, а сама война затянется еще минимум на полтора года. Операция в метрополии будет стоить Соединенным Штатам более одного миллиона жертв.
Из встреч с Гопкинсом видны колоссальный международный авторитет и несгибаемость Сталина в защите интересов нашего отечества. По всем вопросам, даже там, где он соглашался с Гопкинсом и через него с предложениями президента Трумэна, в конечном счете получалось так, что позиции Сталина, интересы нашей страны превалировали.
Например, начать боевые действия СССР обязан был в соответствии с прежним договором с союзниками. И вот при встрече с Гопкинсом Сталин дает себя уговорить в том, что уже давно решено, и при этом оговаривает и новое положение, прямо скажем, весьма и весьма непростое:
— Я считаю, после безоговорочной капитуляции Японии Россия будет участвовать в фактической оккупации Японии и желает достигнуть с Англией и США соглашения о распределении зон оккупации.
Сразу после Парада Победы началась подготовка к предстоящей конференции глав держав-победительниц.
Перед конференцией в Берлине (которую потом назвали Потсдамской) в США велись работы над атомной бомбой в бешеном темпе. Трумэн считал, что у него будет могучее средство воздействия на Советский Союз, если первый взрыв состоится. Президент говорил: «Если только она взорвется... то я получу дубину, чтобы ударить по этой стране».
В дипломатических кругах ситуация иногда меняется так же быстро, как погода в осеннее время. Совсем недавно американцы были уверены, что не победят Японию без помощи Советского Союза, а через несколько месяцев стали всячески добиваться, чтобы СССР не начинал войну с Японией. Что случилось? Почему такой поворот на 180 градусов? Придется мне познакомить читателей с очень и очень секретными делами американских руководителей. 16 апреля, в канун открытия конференции, военный министр Стимсон доложил Трумэну о завершении работы над первой атомной бомбой и возможности вскоре ее боевого применения. Теперь победа над Японией представлялась скорой и без помощи России. Зачем делить «победный пирог» с русскими, когда он вот-вот целиком окажется в наших руках?
Появление атомного оружия, по мнению американцев, в корне меняет соотношение сил на мировой арене. В своем кругу Трумэн заявлял:
— Теперь наступает американская эпоха. Независимо от того, желает кто-то или не желает признать это — Америка становится хозяйкой в мировой политике. Мы будем всем диктовать наши условия.
В своих воспоминаниях о Потсдамской конференции Черчилль пишет:
«Трумэн так энергично и решительно противился русским, что я понял: он вдохновлен каким-то событием. Он стал другим человеком. Он твердо говорил с русскими, и вообще господствовал на этом заседании».
После этого заседания Трумэн сказал Черчиллю о создании атомной бомбы.
Английский премьер очень просил Трумэна сделать сообщение Сталину об атомной бомбе до его отъезда. Черчилль хотел знать, какое впечатление произведет на Сталина эта потрясающая новость. Обсуждали они разные варианты — письменно или устно, на заседании или с глазу на глаз, в ходе конференции или в конце ее. И вот Трумэн, осуществляя выбранный окончательно вариант, подошел к Сталину, когда все покидали зал после объявления перерыва на два дня, и вроде бы мимоходом сказал через переводчика Павлова:
— У нас в США создана новая бомба невероятно большой силы.
Он не назвал ее атомной, хотя имел в виду именно это. Сталин не отреагировал на это сообщение никак. Ничего не сказал.
В момент этой информации, как потом писали за рубежом, Черчилль впился в лицо Сталина, наблюдая за его реакцией. Но тот ничем не выдал своих чувств, сделав вид, будто ничего не нашел в словах Гарри Трумэна.
Около автомобиля Черчилль спросил президента:
— Как он отреагировал?
— Он не задал ни одного вопроса.
— По-моему, он не понял, о чем идет речь.
Однако Сталин все хорошо понял. Он рассказал Молотову о состоявшемся разговоре с Трумэном. Молотов тут же сказал:
— Цену себе набивают.
Сталин рассмеялся:
— Пусть набивают. Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы.
В своих мемуарах Черчилль пишет по поводу этого:
«...Я убедился, что в тот момент Сталин не был осведомлен о том огромном прогрессе научных исследований, которыми в течение столь длительного времени были заняты США и Англия, и на который Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали более 400 миллионов фунтов стерлингов».
Очень сильно заблуждался господин премьер! Если бы он узнал истинное положение насчет осведомленности Сталина, его, наверное, хватил бы удар. Сталин не только понимал, о чем идет разговор — у него была самая полная информация об американских опытах, которую добыли советские разведчики.
Он уже давно занимался проблемой создания атомной бомбы и знал не только о сроках взрыва, но и о конструкции экспериментальной бомбы, которой Трумэн пытался его испугать.
3 августа Сталин прибыл в Москву из Потсдама. Василевский сразу связался с ним, подробно доложил о ходе подготовки операции.
— Когда реально вы сможете начать наступление? — спросил Сталин.
— На Забайкальском фронте армии Людникова и Манагарова вышли в районы сосредоточения. Они в пятидесяти-шестидесяти километрах от госграницы. Танкисты Кравченко уже на исходных. Через двое суток фронт готов начать наступление. Дальневосточные фронты уже двое суток находятся в готовности к атаке.
— Скоро получите директиву, подтверждающую преобразование Приморской группы в 1-й Дальневосточный фронт. Фронт Пуркаева, как мы и говорили, будет называться 2-м Дальневосточным. Как дела на флоте?
— К 5–7 августа флот достигнет полной готовности. Но я просил бы срочно прислать на Дальний Восток адмирала Кузнецова. Он необходим для координации действий с моряками.
— Хорошо. Указания Кузнецову будут даны немедленно. Значит, мы идем с опережением графика?
— Более того, товарищ Сталин. Я убежден, что операцию надо начинать не позднее 9–10 августа, используя благоприятную погоду. Кроме того, разведка выявила признаки перегруппировки японских войск в Маньчжурии и Корее. Квантунская армия растет. Число дивизий выросло с девятнадцати до двадцати трех, самолетов с четырехсот пятидесяти до восьмисот пятидесяти. Усиливается приморское направление. Боюсь, как бы японцы не догадались о наших намерениях. О войне они, конечно, знают, но я хотел бы оставить их в прежней уверенности, что мы начнем где-то в сентябре.
— Да, видимо, придется начинать. Трумэн все хвастается какой-то бомбой, а добивать японца придется русскому солдату. Ждите в ближайшие дни директивы...
Первая атомная бомба была взорвана американцами 6 августа над Хиросимой. Впрочем, в те дни люди еще не понимали всего ужаса этого, пока еще единственного, взрыва. В штабе главкома войск Дальнего Востока гораздо большее впечатление произвела полученная 7 августа около семнадцати часов по московскому времени директива Сталина о начале 9 августа боевых действий.
Да и японцев не меньше взрыва бомбы оглушило полученное вечером 8 августа через посла в Москве заявление Советского правительства.
«После разгрома и капитуляции гитлеровской Германии, — говорилось в документе, — единственной великой державой оказалась Япония, которая стоит за продолжение войны.
Требование трех держав — Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Китая от 26 июля сего года о безоговорочной капитуляции японских вооруженных сил было отклонено Японией.
...Советское правительство заявляет, что с завтрашнего дня, то есть с 9 августа, Советский Союз будет считать себя в состоянии войны с Японией».