Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Первый шаг к подвигу

Весь день волновался. Чувствую, в эту ночь обязательно совершу подвиг. Наверное, у меня такое состояние потому, что сегодня нам особенно много рассказывают о различных подвигах. Мы готовимся впервые заступить в караул. Это единственное место в мирное время, где солдат выполняет боевую задачу. Вот я и волнуюсь. Идти на выполнение боевой задачи — дело не шуточное. К тому же я уверен: у меня на посту обязательно что-нибудь произойдет и я отличусь. Хочется, чтобы это произошло побыстрее. Но, как нарочно, время тянется медленно. Нас бесконечно инструктируют: сначала сержант Волынец, потом лейтенант Жигалов, затем командир роты и даже замполит батальона.

И вот наконец ночь. Я на посту. В руках заряженный боевыми патронами автомат. Боевыми! Стоит только чуть нажать вот на этот крючок...

Во мраке за каждым кустом мне чудится шорох.

Нет, страха я не испытываю. Наоборот, хочу, чтобы враг напал на меня.

Это интересно. И я жду. Вслушиваюсь. Вглядываюсь. Придерживаю дыхание...

Ага! Слышу. Осторожные, мягкие, как у тигра, шаги... Но оказывается, это стучит мое сердце. Время идет. А на меня никто не нападает. Постепенно напряженность гаснет. Смешно, два месяца назад мама говорила: «Чтобы в одиннадцать часов ты лежал в постели». А теперь в три часа ночи я стою на посту с оружием в руках. Я часовой — лицо неприкосновенное. Могу убить — и суд меня оправдает. Потому что я выполняю боевую задачу и руководствуюсь только законом войны. А сколько таких, как я, от Чукотки до Балтики, от Кушки до Северного полюса! И не только часовые — пограничники, радиолокаторщики, летчики, ракетчики, радисты, телефонисты. Вот было бы здорово, если бы они прочитали в газете, что в эту ночь стоявший вместе с ними на посту молодой солдат Виктор Агеев задержал шпиона. Я вновь напряженно вглядываюсь в темноту и прислушиваюсь к шорохам. И вдруг топот сапог — это смена.

— Стой, кто идет! — кричу я во мрак и сам удивляюсь: «Голос у меня какой интересный, как у настоящего часового!»

Прошли сутки, отстоял я на посту все положенные мне смены. Врага так и не задержал. В казарму вернулся усталый и разочарованный. Столько готовился! Выучил назубок обязанности. И все напрасно. Обидно.

Когда ставил автомат в пирамиду, случайно услышал в открытую дверь канцелярии разговор лейтенанта Жигалова со старшиной Маем.

— А молодежь у нас ничего, — сказал Жигалов.

— Сначала все они старательные, привыкнут — накал сбавят.

— Это уж наша забота — поддерживать интерес к службе. Кстати, у некоторых сегодня может испортиться настроение. Сам помню, первый раз возвратился из караула, чуть не плакал — всю ночь ждал случая отличиться, и не удалось. Я пойду отдыхать, а вас прошу: обратите на это внимание, побеседуйте с людьми.

— Сделаю, товарищ лейтенант.

— Надеюсь.

Интересно, как он это выполнит? Наверное, опять соберет молодых на беседу. Этого сейчас не хватало! Спать хочется так, что глаза режет.

* * *

В курилке, где отдыхали наши ребята, я ждал, когда позовут на беседу. Вскоре пришел в курилку и старшина Май. Он подсел к нам. «Уж скорее бы провел он свою беседу, спать хочется, — думал я с тоской. — Сейчас еще курить будет».

— Что загрустил, Агеев? — спросил вдруг Май.

— Я не грущу, все в полном порядке, товарищ старшина.

— Ой, лукавишь, вижу, бродят в тебе какие-то мысли. Выкладывай, не стесняйся. Куришь?

— Нет.

— Правильно делаешь! Ну а теперь объясняй, почему загрустил?

Посмотрел я на старшину и подумал: «А что его бояться?»

— Есть кое-какие соображения.

— Давай.

— Только они, наверное, не совсем «положенные».

— Вот и разберемся.

— Скучно, товарищ старшина, проявить себя негде. Может быть, так вся служба пройдет?

— Может быть, — согласился старшина. — Если ты насчет караула, то этому радоваться надо. Вот представь себя на минуту диверсантом. Если перед тобой ходит часовой и внимательно вглядывается в темноту, держит оружие наготове, разве ты кинешься? Нет. Будешь поджидать, когда он задремлет или размечтается. Я не хочу сказать, что враг в прошлую ночь был около твоего поста. Но мог и оказаться. Караул — это, ребята, тоже поле боя: противника не видно, но он есть. И нападет он в самый неожиданный момент.

У Соболевского слиплись глаза, он клюнул носом. Старшина подмигнул в его сторону. Все засмеялись. Соболевский вздрогнул и выпрямился. Старшина весело сказал:

— Иногда в карауле такое случается — уму непостижимо. Вот со мной на первом году службы произошло ЧП, даже рассказывать неудобно.

— Расскажите, мы же свои, — попросили солдаты.

— Ну ладно. Слушайте! Был я, как и вы, солдатом.

И однажды назначили меня в караул. Да не куда-нибудь, а к знамени полка. Струхнул я сначала. А потом заступил на пост, огляделся. Вижу, ничего страшного нет: знамя стоит в нише, сзади и с боков никто ко мне не подойдет, ну а спереди я все вижу и чужого не подпущу. До того я успокоился, что, когда третий раз заступил на пост, скуку почувствовал. Была середина ночи, в штабе тихо, никого нет. Дай, думаю, присяду. Если разводящий со сменой пойдет, я его еще на подходе через открытую дверь увижу. Ну, около знамени, как вы знаете, всегда стоит денежный ящик. На нем я и примостился. Сижу отдыхаю, на дверь поглядываю. Отдохнул. Хватит, думаю, сидеть, скоро разводящий придет. И только начал подниматься, вдруг чувствую — брюки мои к чему-то прилипли! Мать честная, подо мной же печать! Я, значит, на нее уселся, она подтаяла и к штанам прилипла. Что делать? Подняться — печать нарушу, а потом скажут, что в ящике миллион был! Солдаты дружно засмеялись.

— Стал я думать: как быть? — продолжал Май. — Остаться сидеть — накажут: часовой при знамени — и вдруг сидит! Такого, наверное, никогда не было. Сорвать печать еще страшнее. Что я пережил за те минуты, сказать невозможно. В общем, досиделся до прихода разводящего. Тот как глянул на меня, так глаза у него от удивления четырехугольными сделались.

«Товарищ Май, — говорит он, — что же вы сидите?»

«Так точно, — отвечаю, — товарищ сержант, сижу!»

«Да вы что? С ума сошли?»

«Никак нет, я приклеенный!»

«Куда приклеенный? А ну, встать!»

«Пока начфин не придет, подняться не могу. Пусть сам увидит, что печать подо мной целая».

Вызвали начфина. Сняли меня с поста. За такое несение службы, конечно, строго наказали. Но с тех пор я никогда не нарушал обязанностей часового.

Я смеялся вместе со всеми и сказал старшине:

— Вот видите, у вас хоть курьез получился, а у нас ничего.

— Ну, брат, я тебе такого курьеза не желаю, — возразил Май. — Позор на весь полк.

— Нам о подвигах говорили перед заступлением, а где их совершить?

Старшина стал серьезным. Посмотрел на нас внимательным взглядом и твердо сказал:

— Мысли у вас, ребята, хорошие. Идут они от молодости, кровь играет — действий просит. Это нормально. А про подвиг я вам так скажу: вы его совершите обязательно. Когда — не знаю, где — не ведаю: на посту, на войне или на работе в гражданке, но совершите. Готовность к подвигу — это уже первый шаг к нему. И вы его сделали... Ну а теперь дуйте спать, устали, наверное, за сутки.

Я вместе со всеми пошел в казарму. Но вдруг спохватился. А беседа, которую он обещал лейтенанту? Стоп. Он же провел ее! Провел так, что я даже не заметил этого мероприятия. Хитер старшина!

Дальше