Сашка
Генерала армии Вампилова, возглавлявшего оперативную группу Министерства обороны СССР, окружение называло между собой «папой». Группа разместилась в особняке за высоким забором у подножия дворца Амина. Охраняла «папу» отдельная рота десантников, которым, немало хлопот доставляли не духи, духов на пушечный выстрел к штабу армии и резиденции не подпустили бы, а бегающие по территории резиденции черные и белые кролики. Резвящиеся животные постоянно срывали сигнальные растяжки.
Прикомандированные офицеры и генералы опергруппы писали отчеты, справки и донесения, анализировали обстановку, клеили карты и разукрашивали их цветными карандашами, мечтали о досрочных званиях и наградах, мотались по дуканам, парились в банях, резались в шахматы. Однажды, устав от однообразной жизни, притащили они в резиденцию теннисный стол. Но «папе» не понравилось турниры в пинг-понг и то, что постукивал в резиденции шарик, и он распорядился передать стол в роту охраны. Злые языки называли офицеров опергруппы «колобками» за их маслянистые, овальные, румяные лица, а саму группу — «райской».
И если к офицерам относились предвзято, скептически, и с завистью, то «папу» в войсках любили. Не кабинетный генерал, боевой. В Отечественную сражался под Сталинградом, войну закончил в Берлине, в параде Победы на Красной площади участвовал. Одним словом, герой. И такой опыт колоссальный. Все стадии прошел — от простого взводного до личного представителя министра.
«Колобки» помыли руки, ждали, пока спустится со второго этажа «папа».
Вампилов пригласил подчиненных, заметил Сорокина:
— А я думал вы уже улетели.
— Через два часа рейс, товарищ генерал армии. Перенесли.
— А-а-а, — протянул «папа», — тогда пойдемте с нами.
Стол накрыли на десять человек, но пришло только семь. В углу на тумбочке стоял телевизор. Днем его не включали. Тихо играло радио. Полненькая, румяная официантка в переднике поставила перед Вампиловым тарелку супа. «Папа» положил на колени салфетку, отломил кусочек хлеба. Ел он без всякого аппетита, как-то механически.
— Картошка у вас сегодня искусственная. Резиновая, — сказал «папа». — Когда будет настоящая картошка?
— Скоро будем собирать, — поспешил успокоить начальник охраны.
— Ты уже здесь три месяца, а до сих пор ничего не вырастил, — констатировал Вампилов.
— Здесь, товарищ генерал, холодновато. Вот, к примеру, в Джелалабаде уже давно бы выросла картошка.
— В Джелалабаде картошку не выращивают, — заметил личный переводчик Вампилова, молоденький майор.
«Папа» брезгливо выловил ложкой из супа кусочки теста, слил в стакан.
Подали второе — парные котлеты с пюре.
— Вкусные сегодня котлеты, — похвалил официантку Вампилов и поправил спавшую на лоб челку.
— Да, Людочка, — вторили ему подчиненные. — Котлеты отменные. И пюре.
— Совсем другое дело, когда на свежем молоке, — отметила Людочка.
Сорокин по опыту знал, что с обедом надо торопиться, «папа» дожидаться никого не будет. Он поел и встал, и ты должен к тому времени закончить трапезничать.
«Папа» дожевал котлетку, потянулся к сухарикам, захрустел, предложил соседу-полковнику:
— Хотите? Особенно хорошо с чаем, — офицер осторожно отсыпал на блюдце, два сухарика послал себе в рот.
— А что вы компот не пьете? — «папа» заговорил с полковником слева.
— Мне нельзя, товарищ генерал, — диабет. Но если вы приказываете... — он поднес к губам стакан, отхлебнул немного и поставил на стол:
— Очень вкусный.
— А вы знаете, Людочка, — посмотрел «папа» на официантку, — кто это поет?
— Нет, не представляю, — официантка стояла спиной и разливала чай.
— Вы погромче сделайте. Ну? Не узнаете?
— Это Лемешев, — подсказал Сорокин. Сказал и застыл в ожидании. А вдруг ошибся? Но ведь это точно Лемешев! Такой голос не спутаешь. А если генерал сейчас назовет другую фамилию...
— Да, — подтвердил Вампилов, и у Сорокина отлегло от сердца, — Лемешев. Какой сильный голос! А вам, Людочка, надо бы знать наши лучшие голоса.
— Откуда ж мне знать? — кокетливо отреагировала официантка.
— Что-то Людочка у нас сегодня не в настроении. Спасибо. Но картошка у вас все-таки искусственная, — Вампилов вытер накрахмаленной салфеткой губы, седые усы, встал, и заблаговременно закончившие обедать подчиненные последовали за ним к выходу. «Папа» собрался подниматься наверх, как вдруг вспомнил, что не попрощался с Сорокиным, обернулся, выделил взглядом, и Сорокин понял, что следует подойти ближе.
— Еще раз благодарю, уверен, мы с вами вновь встретимся.
— Для меня была очень познавательная командировка, товарищ генерал армии... — Сорокин научился обходительности с начальством еще в звании подполковника, немаловажная деталь для карьерного роста, однако, продолжить лестные изливания Вампилов не позволил, протянул руку:
— До скорой встречи.
Сорокин сиял — напросился на похвалу, причем при других офицерах, «папа» отметил, все равно что благословил! Он поспешил к выходу, и Сашка, рассматривавший пулеметные позиции на стене перед резиденцией, выехал со стоянки.
— В гостиницу, я переоденусь, — велел Сорокин.
На аэродроме попался ему один капитан. Знакомая физиономия. Мелькал где-то. Сорокин припомнил. Конечно же, в политотделе армии глаза мозолил. Неприятный тип, на гиену похож чем-то, заискивающий, вечно увивающийся.
Капитан развлекал разговорчиками ярко накрашенную, с намеренно расстегнутой на лишнюю пуговицу блузкой, женщину, на которую засматривались, сглатывая слюни, охранявшие въезд на аэродром и пересылку часовые. Завидев генерала Сорокина, капитан подбежал помогать вытаскивать из «Волги» коробки с импортной техникой и чемоданы. Даже Сашка удивился, что капитан вежливо отнесся к нему, солдату, и взял у него коробку, чтобы донести до литерной площадки.
— Нельзя ли будет потом, товарищ генерал, воспользоваться вашей машиной, — попросил капитан , — доехать до штаба? Я бы один-то запросто и на броне доехал, но тут, понимаете, такое дело. Вот, — он подозвал жестом, — из отпуска вернулась сотрудница штаба тыла, а машина куда-то подевалась. Больше часа ждем.
— Очень приятно, товарищ генерал, — напустив застенчивость, сказала женщина, назвалась:
— Люся.
При виде столь пышной особы, глаза Сорокина заблестели. Он незаметно, отвернувшись к подруливающему самолету, облизнул сухие губы, чтобы легче было их развести в улыбку, представился:
— Алексей Глебович, — и, к собственному стыду, заметил, что смотрит не в глаза женщине, а на пышную грудь. Это смутило его и он дал добро капитану.
Надо же, пронзило генерала, а ведь я, пожалуй, такими голодными глазами на нее уставился. А она заметила это, и лукаво улыбнулась. В следующую командировку я ее разыщу, дал себе слово генерал, она по-моему не против. Какие кадры пропадают!
Кадровые военные носить обычную одежду не умеют, и чувствуют себя даже в хорошо скроенном костюме непривычно, неуютно, скованно. Особенно же несуразно выглядят без формы и погон генералы, потому как они редко в состоянии забыть о собственной значимости, и не умеют оторваться от армейского мира, который вырастил их. Пожалуй что, им не хватает подспорья, той форы, которую дает генеральский мундир.
На аэродроме Сорокина никто не провожал, и никто в лицо не знал, и на какой-то миг он даже растерялся и забеспокоился, что примут его за обыкновенного работника какой-нибудь второсортной службы, технического специалиста или советника захудалого, например, и позволят себе какой-нибудь невежливый выпад по отношению к нему. Потом придется делать строгий вид, и повышать голос, и объяснять, что он генерал такой-то, из оперативной группы министерства обороны. Это всегда крайне неприятно — генералу, да оправдываться. Надо было лететь в форме, ругал он себя.
На его счастье приехал ЧВС. Он в первый момент не узнал Сорокина в штатском, но затем почтительно приветствовал, проводил к спецрейсу в Союз. Как сообразил позднее, уже в самолете, Сорокин, ЧВС приехал на аэродром неслучайно. Дальновидным был начальник Политотдела. Не успел особо подружиться с Сорокиным, так хоть проводить приехал. Чины, звания и должности в Советской Армии — дело темное, дело деликатное, и кто окажется наверху, редко известно заранее.
— Домашний мой телефон тоже на всякий случай запишите, — предложил Сорокин.
— Добро, — ЧВС гордо продемонстрировал на запястье японские часы-записную книжку. Кончиком ногтя нажал на малюсенькие кнопочки, часы запипикали. — Записываю.
— Дорогие? — маскируя интерес и нахлынувшую зависть, спросил Сорокин.
— Не дешево, — ЧВС задумался. — Какой же тогда курс афгани был? Чеков... Нет, не стану врать. Не помню точно. А хотите я вам закажу? Передам в Москву с кем-нибудь.
— Я подумаю.
Вот и закончилась командировка в Кабул. Подводить ее итоги рано. Люди военные подводят итоги, когда результаты налицо — когда очередное звание присвоено, когда приказ о назначении на новую должность пришел, когда награда находит героя. И все же, Сорокин не сомневался, что поездка в Кабул прошла на пятерочку с плюсом. Начальство осталось довольным. Успешная командировка на войну — дело архиважное. А он не просто проторчал в штабе, он решал сложные политические вопросы, ездил на боевые, докладные записки писал, и потому улетал в Москву с сознанием, как сам он для себя определил, выполненного долга.
Он заручился расположением влиятельных, видных руководителей: в посольстве, в советническом аппарате, заимел дружелюбную поддержку «папы». Непременно вспомнит, позовет вновь, не забудет. Честно и открыто всегда держался с «папой» Сорокин. Не выскакивал, не лез с суетливыми предложениями, а показывал во всем взвешенность, рассудительность, и, конечно, отменную исполнительность, умело оценивал сложные вопросы, и грамотно выкручивался из сложных, запутанных ситуаций. Заслужил похвалу. Еще раз вспомнил, как проводил его «папа», загордился.
Много чего почерпнул он за командировку у офицеров и генералов из окружения «папы», подметил, скопировал, подстроился, приноровился к аппаратным законам.
А это — так важно для дальнейшей карьеры. Попасть в правильный поток, и чтобы он подхватил тебя, приподнял и понес вперед, наверх, к вершинам армейской пирамиды. Удастся — не удастся на самый верх вскарабкаться, — неизвестно. Но и сюда, в окружение высшего генералитета страны забраться — значит, карьера удалась.
— Вы у нас, Алексей Глебович, дважды интернационалист, — сказал Сорокину на прощание ЧВС. — Привет Москве.
— Обязательно. До встречи.
Сашка остановился посередине торгового ряда, таким образом, чтобы советский военный патруль, который стоял в начале улицы, у самых первых дуканов, не успел подойти. Патруль и так сразу не обратил бы внимание на «Волгу» с афганскими номерами, но предосторожность была необходима, так как у Люськи и капитана разрешения на посещение дуканов не было.
Сашка нервничал и злился, что вообще повстречался им этот капитан на аэродроме. Ведь если б они выехали чуть раньше, как изначально планировали, и не заезжали бы прощаться на разные виллы, то, возможно, не столкнулись бы с этим противным капитаном, и не стал бы тогда Алексей Глебович кавалера из себя изображать и машину предлагать этой смазливой бабе, и не пришлось бы вести капитана с его любовницей по дуканам, а поехал бы Сашка один, прямиком в штаб. К черту эти дуканы! Что он, извозчик что ли, капитанов всяких с бабами на генеральской «Волге» по магазинам возить?!
Но капитану ведь так прямо не скажешь! Как было отказаться? Конечно, сказал Сашка, не положено ему заезжать в район дуканов. А ему-то, капитану, что с этого?! Приказал капитан Сашке ехать, и пойди Сашка на конфликт, кто заступится за него, за солдата? Генерал Сорокин? Он уже взлетает, его больше нет, вон набирает высоту самолет...
Капитан и Люся появились из дукана, и тут же шмыгнули в следующий. А сказал, на одну только минуту зайдет! переживал Сашка. Куда же они?! Сейчас нас патруль сцапает! Где же они?! Я ведь потом никому не докажу, что генерал разрешил довести капитана до штаба армии! Меня же с машины снимут!
На пороге каждого магазинчика стоят дуканщики или мальчишки-помощники, зазывают. И в комендатуру попадать ни к чему, и глаза разбегаются, столько всего иностранного в витрине выставлено. Когда еще представится такая возможность? Пять шагов всего. Разрывался Сашка. Ведь есть с собой чеки! В кармане, вместе с военным билетом и водительским удостоверением лежат. Накопил кое-как. Должно хватить. А прямо на двери дукана джинсы висят. Монтана! Точно то, о чем он мечтает. Подойти, что ли, спросить сколько стоят? Афганцы зовут. Рискнуть, что ли? Что ему стоит, пока никто не видит, выйти из машины, переступить через сточную канаву, и забежать на минутку, на тридцать секунд, в дукан! Нет, вон комендачи на улице появились. Где же капитан? Что он там так долго делает?
Тут афганец, студент с виду, аккуратно выбритый, худощавый, с впалыми щеками, в двубортном черном пиджаке кивнул Сашке, на чисто русском сказал:
— Привет, солдат! Как дела?
— Все нормально, — ответил через спущенное стекло Сашка.
— Слушай, — афганец положил руки на дверцу машины. Холодные глаза его блестели, будто он наркотиками накололся. — Помоги. Машина сломалась.
— Не-е, не могу, командора жду...
— Вот машина, рядом.
В случае чего, смекнул Сашка, можно будет сказать, что остановились помочь афганским друзьям машину завести.
— Ладно, показывай.
Сашка вышел из «Волги», озирался, колебался, брать не брать автомат, решил, что раз соседняя машина, можно не брать.
— Посмотри, посмотри, — уводил афганец, — «Фольксваген», видишь?
— Ты же сказал рядом, а это... Далеко, нет, я не пойду, я не могу, — Сашка крутил головой — не заметил ли его, в советской военной форме выделяющегося на улице, патруль.
Возник второй афганец, тоже похожий на студента, тоже щупленький, только одетый не в костюм, а в джинсы и белую рубашку в голубую полоску, с сумкой на плече. Он вынул из сумки пистолет, сказал что-то на своем, и дважды выстрелил. Падая, Сашка схватился руками за живот, будто прикрывал его, опасаясь, что вывалится или вытечет из него что-то очень ценное. На лице выразилось, нет, не испуг, и не злость, а недоумение:
— За что? — только и успел проговорить он.
Немногочисленные прохожие поспешили спрятаться в ближайшие дуканы.
Афганцы дернулись было к машине, чтобы прихватить лежащий между сиденьями автомат, но на выстрелы, с другого конца улицы бежал офицер комендатуры в портупее, и двое патрульных солдат в бронежилетах и касках. Патрульные скинули на ходу с плеч автоматы и передернули затворы.
Афганский солдат, что дежурил на противоположной стороне улицы, охраняя посольство Пакистана, после выстрелов перепугался, привстал со стула, схватил автомат.
«Студенты» пересекли улицу, помчались в направлении парка.
Капитан выстрелов не слышал, он торговался. И Люся торговалась. На глазах у похотливого индуса-дуканщика она достала из бюстгальтера тайком провезенные через границу сторублевые купюры, но расплачиваться не спешила. И капитан и Люся знали, что если выбрать сразу много товаров и нажать на дуканщика как следует, то он всегда сбросит в цене, а если поупрямей быть и сделать вид, что уходишь, потому что, мол, в другом дукане еще дешевле можно купить, скидка и того больше получится, и останется еще на целую бутылку водки.
Капитан вышел на улицу радостный, счастливый, и с первого мгновения не мог разобрать, что произошло, и почему лежит в крови водитель «Волги». Он растерялся и вместо того, чтобы побежать к Сашке, остолбенел. Патруль чуть не сбил его с ног. Капитан уронил покупки, нащупывал трясущейся рукой пистолет в кобуре.
«Студенты» бежали быстро. Какая-нибудь минута еще и скрылись бы они за углом, а там дальше — парк, и если пересечь его, можно сесть в машину и спастись от преследования.
Наперерез афганцам появился второй патруль. Парень в полосатой рубашке и джинсах выстрелил на бегу, промахнулся. Набежавший офицер ударил «студента» в голову прикладом автомата. Хлипкий афганец отлетел на несколько метров, ударился спиной о стоявшую на обочине машину. Напарник не сопротивлялся, он остановился и пытался отдышаться. Офицер со всей силы заехал ему кулаком в лицо, отчего у парня хрустнул горбатый нос и брызнула кровь, а сам он полетел на тротуар.
Капитан сидел на корточках около «Волги». Он не знал, как ему быть.