VI

Весь день не прекращались тревоги и налеты. Суан позвонил по телефону «домой», в штаб. Он разговаривал с Хынгом, командиром полка, просил прислать снарядов, потому что, судя по всему, здесь предстояли тяжелые бои. Повар принес на КП вареные бататы, офицеры поели и разошлись. Фаунг отправился вместе с Виеном на противоположный берег реки проверить стоящие там батареи. Суан поехал на позиции «шестерки», намереваясь после этого заглянуть в «единицу».

Солнце припекало все сильнее. В расположении роты, где вчера еще стояли лужи, сегодня все подсохло, и следы шин, отпечатавшиеся в грязи, стали тверже камня. Ветки, которыми были замаскированы пушки, завяли. Солдаты, вот уже который день бессменно дежурившие у орудий, совсем почернели на солнце. Пот пятнами проступал на их выгоревших гимнастерках. Где-то высоко в небе надоедливо гудели самолеты-разведчики. Время от времени громыхали далекие взрывы, доносившиеся как будто из-под земли.

Да, огневые позиции выглядят теперь необычно. Суан вспоминал, как несколько лет назад их перебросили к западной границе на перехват самолетов, забрасывавших диверсантов. В безлюдных глухих дебрях легко было замаскировать и спрятать орудия так, что даже любопытствующие прохожие ничего не замечали. А сегодня пушки торчат прямо посреди поля, у самой дороги. И даже после объявления тревоги люди расхаживают и ездят на велосипедах по большаку. Вон кадровый работник жмет на педали, торопится на службу. Парень везет Девушку сзади, на багажнике; проезжая мимо батареи, они с любопытством поглядывают на солдат, не прерывая своей болтовни. Крестьянки идут с поля, неся на коромыслах снопы только что скошенного риса. Они уже скрылись за поворотом, но кажется, будто под высокими сандаловыми деревьями у дороги все еще звучит звонкий смех и ветер доносит аромат спелого риса.

Солдаты теперь все молодые, средний возраст двадцать лет; есть и такие, кто ухитрился вступить в армию в семнадцать и даже шестнадцать лет. Как и старшие их братья, победившие под Диен-биен-фу, нынешние ребята отнюдь не имеют геройского и грозного вида. Чаще всего они невысокого роста и довольно-таки щуплые, но Суан хорошо знал, какая за этим кроется выносливость, сила и железная стойкость. Они способны месяцами спать на голой земле под открытым небом, есть пустой присоленный рис с дикими овощами и, несмотря ни на что, из ночи в ночь совершать стремительные переходы, а днем рыть и рыть окопы, переворачивая своими лопатами горы земли. Ведь они — плоть от плоти народа, который тысячелетиями, подтянув потуже пояс, сражался с джунглями, с ураганами, засухами и наводнениями за каждый клочок земли... На лицах их, добродушных и чистых, всегда, кажется, вот-вот вспыхнет веселая улыбка, а в блестящих черных глазах видны ум и смекалка. И еще — чего не было раньше — нынешние молодые солдаты все кончили до армии четыре или пять классов, а немало и таких, у кого за плечами десятилетка. Всего десять лет строили мы новую жизнь{19}, у нас не всегда было вдоволь одежды и риса, но зато в каждой глухой деревушке есть теперь школа.

Несколько лет назад многие старые командиры и партработники колебались, не веря, что молодежь сможет выдержать испытания войны. Ведь во время Сопротивления{20} каждый солдат был человеком, испытавшим на себе позорное бремя рабства. На лицах бойцов лежал тогда, различимый с первого взгляда, отпечаток долгих лет голода, нужды и лишений. Для них винтовка была не только оружием, но и ключом, отворившим двери темницы.

Сегодняшние молодые солдаты с самого детства чувствовали себя хозяевами своей страны, своего будущего; у них было все — и рис и книжки. А выучившись и придя на работу, они, , случалось, негодовали, что какой-нибудь кадровый работник зажимает демократию или недостаточно разбирается в технике и науке, чтобы как следует руководить производством. Им не нравилось, скажем, что во многих деревнях нет еще электрического освещения, нет насосных станций или сельскохозяйственных машин, нет кино и домов культуры.

Но что значит все их недовольство в сравнении с лишениями и тяготами, выпавшими на долю людей постарше! Ведь никто из этих парней и девушек не испытал на собственной шкуре, что такое колонизатор, жандарм, помещик, уездный начальник или деревенский староста!

Смогут ли они проникнуться ненавистью к империализму? Не дрогнут ли перед лицом врага?

Но когда началось испытание огнем, то «отцы и дядья» убедились, что молодежь не уступает старым бойцам в мужестве и отваге; зато у молодых, кроме смелости, были еще и знания, они легко овладевали военной наукой, умели обращаться с техникой. Они и мыслили по-новому, часто ставя проблемы, которых старые кадровые работники, как Суан, просто не замечали или не всегда могли сразу понять. В своей повседневной работе Суан часто убеждался, что ему не хватает знаний. Но он не мог подменять живое дело пустыми казенными лозунгами и вот — с поседевшей уже головой — старался учиться, жадно тянулся к знаниям. «Я должен многое знать, — твердил он себе постоянно. — Должен научиться выслушивать людей. Иначе можно стать камнем, лежащим у них на дороге...»

Суан и друзья его одних с ним лет, встречаясь, часто говорили друг другу: «Хо Ши Мин и другие наши руководители всегда отмечают, что народ наш — героический народ. Но мы не всегда осознаем до конца все значение этих слов!»

И когда Суан видел, как эти юноши, похожие на только что распустившиеся цветы, впервые попав под огонь, стоят насмерть, ему казалось, будто перед глазами его встают те, кого смерть скосила в пути, кто отдал до капли свою кровь за революцию, за отечество. И Суан говорил им: «Будьте спокойны, товарищи! Ничто не пропало даром — ни одна ваша мысль, ни один ваш шаг, ни одно движение вашего сердца!.. Вы не зря шли в рост на пулеметы, не зря умирали в одиночестве под пытками... Все самое прекрасное, самое возвышенное и дорогое, чем бились сердца тысяч и тысяч солдат и подпольщиков, не только сохранилось нетленным, но расцвело с новой силой в сердцах сыновей и дочерей — наших сегодняшних двадцатилетних...»

— Готовность номер два!.. Расчетам можно уйти в укрытия!..

На позиции роты неожиданно пришла тишина. И тогда из-за брустверов орудийных гнезд, из ходов сообщения высыпали солдаты. Весело переговариваясь и утирая пот, они торопились к землянкам.

Суан вытащил мокрый платок и вытер лоб.

— Товарищ комиссар, не зайдете к нам отдохнуть?

Слыша, как солдаты наперебой его приглашают, Суан снял шлем и, пригнувшись, вошел в одну из землянок. Парень с оспинками на лице уселся за спиной комиссара и принялся обмахивать его веером. Лай, командир расчета, налил гостю чаю.

Суан, конечно, не помнил по именам всех солдат. В этом расчете он знал только Лая и еще одного парня по имени Бинь, которого все называли «крупнейшим ротным писателем». Бинь преподавал раньше литературу в школе, в армии он служил уже около года.

— Ну как, — спросил Суан, — созданы ли за это время новые произведения?

Бинь смущенно улыбнулся.

— Он недавно закончил рассказ и отослал его в редакцию «Ван нге куан дой»{21}, — сказал парень с оспинами ломающимся еще голосом.

— А вас я раньше, кажется, не встречал. Вы из пополнения?

Соседи щербатого паренька похлопали его по спине.

— Точно! Тат попал к нам уже после боев у Дой-шим.

— Как у вас вообще идут дела, ребята? Место ведь новое...

— Да вот ни разу еще не отстрелялись как следует. Черт знает что!

— Ничего-ничего, у вас все впереди.

— Ясное дело, мы сами понимаем: этот перекресток — как заноза для «джонсона».

— Ну и отлично!

— Янки летают здесь на своих «громовержцах» да на «фантомах»{22}, которыми они запугивают весь мир.

— Все эти «громовержцы» загремят прямо на тот свет. А «фантомам» там только и место — с привидениями и мертвяиами!

— Ополченцы даже из винтовок сшибают реактивщиков. Вон в Куанг-бине{23} в феврале этого года упал самолет. Оказалось, летчик был убит пулей; она пробила ему горло и разнесла затылок.

— Да, во сколько раз быстрее звука он ни летай, а нам на земле надежней и проще!

— По этому делу ребята на Юге — чемпионы. Ходят на своих двоих, а что ни бой — гробят десятки самолетов.

— У нас во Вьетнаме «аэродромные мастера» — высший класс!

Разговор становился все оживленнее. В землянку набился уже и соседний расчет. Седая голова Суана резко выделялась среди обступивших его парней, темнокожих, словно прокопченных дымом.

— Глядите, девчата с фабрики несут нам чай!

— Ну, наконец-то попьем вволю!..

По тропинке через поле шла к батареям цепочка женщин с коромыслами на плечах; мерно покачивались подвешенные к коромыслам кувшины. Видно было, что дорога хорошо им знакома. Они прошли прямо на позиции, поставили кувшины на землю и, сняв с головы ноны, стали обмахиваться ими как веерами. Девчонки помоложе бросились собирать бидоны, кружки и фляги.

Девочка лет пятнадцати с хвостом черных волос за спиной подбежала к землянке, где сидел Суан.

— Давайте посуду!

— Здравствуй, Туйен. — Лай протянул девочке флягу. — Сегодня ты угощаешь таким же вкусным чаем, как вчера?

— А он у меня всегда одинаковый — зеленый!

Она засмеялась, но, увидев незнакомого седого военного, смутилась.

— Не тяжело вам носить сюда чай?

— Вот еще! Если хотите, выкопайте себе целый бассейн, а мы вам воды натаскаем — полный нальем, до краев. Надо вам выкупаться, чтоб не были такие черные!

Все расхохотались. Туйен нацепила на себя семь или восемь фляг и, растопырив пальцы, подхватила несколько эмалированных кружек. Маленькие ступни ее замелькали по темной раскаленной земле.

К четырем часам вернулся Дык. Позвав Тхо и Хюйена, ротный сказал:

— Все в порядке. Присмотрел отличное место. Правда, деревья закрывают обзор; придется срубить. Жаль, такие красивые фыонги, высоченные... Если соберут побольше людей, за ночь кончат. Товарищ Тай обещал прислать сто пятьдесят человек. Как стемнеет, начнем...

Он не успел договорить, раздался сигнал тревоги.

— Ладно, иди отдыхай, — сказал Хюйен. — Мы с Тхо управимся сами.

Но Дык, посидев минуту, вскочил. По звуку моторов он понял, что самолетов много и они идут прямо на батареи. «Атакуют!» — пронеслось в мозгу Дыка. Он побежал на КП.

Набросив на плечи накидку из парашютной ткани, Дык встал рядом с окопом наблюдателя. Кан, сидевший в окопе, — он заменил Тоана, раненного у Дой-шима, — улыбнулся ротному и прильнул к окулярам.

На позиции все молчали. Слышно было лишь, как поворачивались стволы пушек. «Жарко, — подумал Дык, — в кожухах быстро высохнет масло, надо бы не забыть... Кто это, неужели комиссар?.. Стоит, прислонившись к брустверу, около пушки Лая...»

И Дык невольно вспомнил Диен-биен-фу. Он пришел тогда в ПВО рядовым пулеметчиком, а Суан был уже замполитом батальона. Дык помнил — словно это случилось вчера — тот день, когда их рота сбила первый Б-26{24}... Самолет огромным костром вспыхнул в небе, прямо над ними. Суан сорвал с головы шлем и, радостно крича, подбросил его высоко вверх. А Дык так и застыл у пулемета, забыв, что еще идет бой и кругом рвутся бомбы...

За все эти долгие военные годы Дык больше всего возненавидел самолеты. В начале войны не было еще пушек и солдаты не умели вести бой с авиацией. Самолеты сносили с лица земли деревни, мосты и дороги, безнаказанно улетали и возвращались снова, а он, стиснув зубы, глядел им вслед...

У него с самолетами были свои, личные счеты: свинец, пущенный с неба, убил Шам, его сестру! И сейчас, вспоминая о ней, он чувствовал щемящую, острую боль. Родители Дыка умерли рано, и Шам заменила ему мать. Дык навсегда запомнил страшный голод сорок пятого года, месиво из отрубей, раздиравшее горло... Ему было тогда десять лет. Шам ушла вместе с братом в Фу-тхо{25}. Бог знает какими судьбами удалось ей наняться в дом богача. Он держал целую свору собак; огромные и страшные, как пантеры, они бегали по всему имению. Днем Дык прятался, забившись в заросли на холмах, где рос чай, а вечерами прокрадывался к изгороди позади дома и, притаившись, сидел там, пока не окликал его голос сестры:

— Дык, милый, где ты?..

Шам просовывала сквозь узкую щель в изгороди узелок с холодным рисом, который она, сама чуть живая от голода, сберегала для брата. И покуда он жадно поглощал сухие комки риса, рука сестры легонько гладила его волосы, щеки, плечи. Они не видели друг друга, он слышал только, как Шам негромко плакала по ту сторону изгороди.

А когда пришла революция, Шам убежала от хозяев и вернулась вместе с братом в деревню. Затем началась война, и она ушла в партизанский отряд. Дык пошел вместе с ней. Партизаны привязались к нему, вскоре он стал в отряде связным.

В четырнадцать лет он был уже связным партизанского штаба уезда, потом его взяли в батальон ополчения. Он все больше отдалялся от дома. Французы устроили в их округе «белую зону», понаставили всюду форты и заграждения, и ему очень редко удавалось повидаться с сестрой.

Никогда не забудет он ту декабрьскую ночь пятьдесят второго года. В непроглядной тьме под резким, холодным дождем перешел вброд речные протоки, глубокие и топкие, как болота. Когда пробрался наконец к своему дому, у него зуб на зуб не попадал от холода. Но дом был пуст. Он решил заглянуть к соседям. Старуха, приоткрыв дверь, посветила бамбуковой лучиной прямо ему в лицо и, узнав, вдруг заплакала навзрыд:

— Ох, какое у нас тяжкое горе!.. Самолеты налетели и убили из пулемета твою сестру!..

Поэтому в пятьдесят третьем, услыхав, что его берут в ПВО, Дык ни о чем больше и не мечтал. Под Диен-биен-фу появились уже зенитные пушки и пулеметы, которые впервые дали отпор самолетам. Все говорили: «Ну, теперь и умирать не обидно!..»

А Дык с тех пор так и не разлучался с зенитками: сперва — служба на батарее, потом — артучилище. Теперь он командует ротой. И в небе снова вражеские самолеты — американские!..

Приближалась новая группа реактивщиков. Они не пошли прямо на зенитные позиции, а широкими кругами стали уходить к югу. «Хотят зайти со стороны солнца», — подумал Дык.

Тут же, словно отвечая его мыслям, раздался голос связного, слушавшего КП группы.

— Приготовиться к заходу с запада... Цель — четыре головных Ф-105!..

— Рота, внимание!.. Цель — четыре головные машины!.. — выкрикнул Тхо слова команды.

— Товарищи! Спокойнее, не горячитесь... Цельтесь получше! — Политрук Хюйен говорил с солдатами так, словно они были охотниками, обложившими матерого зверя.

Поблескивающие стволы зениток быстро поднялись к небу. От рева самолетов дрожала земля. Кан, глядя в окуляры дальномера, выкрикивал:

— Четыре тысячи... шестьсот!.. Четыре тысячи... двести!.. Три тысячи... девятьсот!..

Они шли прямо на батареи! Дык увидел, как первый самолет лег на крыло и понесся к земле.

Ухнули пушки, изрыгнув длинные языки пламени. Метнувшийся в стороны воздух рванул накидки из парашютной ткани за плечами бойцов.

Самолет, сбросив бомбы, задрал нос кверху, уходя от повисших вокруг разрывов.

— Что, сволочь, не выдержал?! — закричал Дык.

Бомбы, ревевшие, как сирены, взорвались за его спиной, где-то в поле.

Следующий самолет, оглушительно воя, вошел в пике. Земля на позициях содрогнулась от взрывов. На этот раз бомбы упали неподалеку, рядом с дорогой; осколки застучали по густым веткам сандалов. В тучах дыма и пыли красными сполохами вспыхивали залпы зениток...

— Молодцы, ребята! Отлично стреляли!.. Спокойнее, сейчас будет новый заход... Наводить как можно тщательней! — Голос Хюйена — самого его не было видно в густом дыму — звучал неторопливо и спокойно.

Два самолета, поднявшись повыше, описывали круг в небе.

— Эти двое с перепугу побросали бомбы куда попало!

Суан присел рядом с Дыком на бруствер и протянул ему сигарету. Оказалось, что у них нет спичек.

— Они сейчас отвлекают наше внимание. — продолжал Суан, — их цель — «единица» и мост.

Кан бросил им из своего окопа коробку спичек. Они прикурили и стали наблюдать за тем, что происходило у моста.

Один из самолетов начал пикировать на мост примерно с пятнадцати тысяч метров. От него отделилась огненно-красная искра, за которой потянулся хвост белого дыма.

— Бьет ракетами, гад!

Самолет продолжал пикировать на мост, направляя полет ракеты. «Единица» открыла огонь. С другого берега реки тоже заговорили пушки. Темный силуэт самолета неотступно преследовали белые дымки разрывов. Вокруг сетью сплетались красноватые линии трассирующих снарядов.

Пилот не выдержал и круто взмыл вверх. Над рекой взметнулся высоко к небу гигантский белый фонтан. Ракета упала в воду! Дык и Суан ясно видели, как на речной глади заблестели под солнцем волны.

Следующий Ф-105 спикировал на мост, за ним — еще один... Рвались бомбы, грохотали пушки, ходуном ходила земля. Черный дым, поднимавшийся над воронками, смешался с пороховой гарью и затянул весь берег. В бамбуковых зарослях и в кронах деревьев метались и тревожно кричали птицы.

Бой у моста становился все ожесточеннее. Разрывы и выстрелы слились в сплошной, непрерывный грохот. У Дыка, смотревшего, как «единица» стеной огня встречает каждую вражескую машину, от напряженного ожидания гулко колотилось сердце. Он поднял руку и показал комиссару на мост.

— Обратите внимание, со стороны высоты «сто двадцать» наши позиции совершенно открыты. Противник все время заходит именно оттуда. Надо заткнуть эту дыру!

Суан вскочил и, подбежав к одному из наблюдателей, выхватил у него бинокль. Дык встал на бруствер.

Огромный столб черного дыма, крутясь, поднялся прямо над расположением «единицы»; рядом появился еще один. Огонь зениток сразу ослабел, выстрелы раздавались все реже. Судя по звуку, действовали всего два или три орудия. Гнев стиснул Дыку горло: «Все из-за того, что до сегодняшнего дня так и не сменили позиций!.. Мы здесь на отшибе, можем только глазами хлопать!..»

Самолеты, звено за звеном, отбомбившись, уходили в сторону моря. На смену им шла вторая волна.

Суан протянул бинокль Дыку:

— Мост цел! Ну, ладно, я подъеду в первую роту, погляжу, как у них там дела.

Дык не решился возразить комиссару, но в душе встревожился: шутка ли — тащиться по этой дороге под бомбами...

— Надо усилить наблюдение, — продолжал Суан, — чтобы они не проскользнули с тыла!..

Через несколько секунд Дык увидел, как «газик» комиссара петлял по дороге между полями.

Шестнадцать «мухобоек» шли прямо к мосту. Первое звено снизилось и сбросило бомбы на позиции зенитчиков, прикрывавших мост.

«Они решили раздавить «единицу»!» — пронеслось в мозгу у Дыка.

«Газик» мчался по большаку, прижимаясь к зарослям филао{26}.

«Единица» все-таки продолжала огонь. Дык прислушался, выстрелы стали более частыми. «Так и есть... три орудия... четыре... теперь — пятое... и шестое... Молодцы, ребята!..»

«Газик» проскочил последний участок мощеной дороги перед мостом и остановился, свернув в засеянное бататами поле у самой реки. Дык хорошо видел в бинокль, как комиссар бежит по полю, но вот он исчез в облаке дыма.

«Мухобойки» непрерывно снижались и подымались, вися над мостом. Снова огромными черными грибами встали фонтаны взрывов. Мост заволокло дымом.

— Один готов! — крикнул вдруг Хюйен, стоявший рядом с Дыком.

— Горит!.. — закричали бойцы.

— Горит, сволочь!..

— Смотри, дым так и прет!..

Самолет пытался набрать высоту, волоча за собой длинный черный шлейф. Потом начал полого спускаться к морю.

Когда все смолкло, в ушах у Дыка долго еще отдавался грохот боя.

Над рекой в расплывающемся черном дыму забелело бетонное тело моста. Его хорошо было видно в бинокль. Мост совершенно не пострадал, хотя поля и дорога рядом были перепаханы бомбами, а деревья — начисто сбриты взрывами.

VII

Суан, спрыгнув с машины, бежал через поле, затянутое пеленой дыма. Несколько женщин-ополченок тоже бежали на позиции «единицы», громко крича что-то. Одну Суан успел разглядеть: сжимая винтовку, она оборачивалась назад и махала рукой подругам, тащившим бамбуковые носилки. Следом торопилась женщина с сумкой на боку. Потом дым, стлавшийся по ветру, закрыл все вокруг.

Не пройдя и ста шагов, Суан остановился на краю огромной воронки. Огибая ее, он свернул вбок и взобрался на груду выброшенной взрывом земли. Вдруг она с шумом поползла у него из-под ног. Он побежал, увязая в дымящейся рыхлой земле.

Неожиданно Суан почувствовал, что проваливается куда-то, и, не успев еще толком понять, что произошло, очутился на дне воронки. Сверху, вдавливая его в землю, обрушился тяжелый рев реактивных турбин. Самолет пикировал прямо на него. Суан, прижавшись к обожженным глыбам земли, смотрел, сощурив глаза, вверх, откуда неслись, казалось, направленные ему в грудь струи трассирующих пуль.

Самолет промчался мимо. Суан смахнул с лица комья грязи. Земля набилась ему в рот. Бешено колотилось сердце. Тело налилось тяжестью, которая словно приковала его ко дну воронки. «Что это — страх?..» Вдруг почудилось, что он снова видит маленькие фигурки женщин, бегущих среди столбов черно-рыжего дыма.

Он поднялся и пополз вверх по скату воронки, перевалился через край, встал и побежал прямиком через поле — туда, где за густыми клубами дыма полыхали вспышки орудийных залпов...

«Наконец-то!» Суан различил силуэты пушек. Он принялся считать, сколько орудий ведут бой: «Одно... второе... третье... четвертое... пятое... Отлично! Почти вся огневая мощь роты!»

Грохот разрывов, гром канонады, вой бомб и рев реактивных моторов рвали воздух в клочья.

Суан замедлил шаг и огляделся.

Бомба, упавшая рядом с орудийным окопом, разметала бруствер и перевернула пушку. В окопе сидели и лежали раненые. Наклоняясь то к одному, то к другому, перебегала женщина с медицинской сумкой на боку.

Вторая бомба завалила траншею прямо перед КП роты, где сидели связисты. Бойцы вытаскивали засыпанных землей товарищей.

Около траншеи командир роты Шон невозмутимо взмахивал флажком, указывая цели. Возле него, поддерживая руками трубы дальномера, стоял наблюдатель и, не отрываясь от окуляров, следил за самолетами. Он был ранен в голову, и кровь багровыми кругами расплывалась по его рубахе.

«А где Тхань? — подумал Суан? — Почему не видно политрука?.. Может быть, ранен?..»

Красный флажок в руке Шона прочертил резкую дугу.

Огонь!..

Огонь!..

Огонь!..

Пушки, сотрясая землю, выплевывали снаряды навстречу двум «мухобойкам», снижавшимся над мостом. В орудийных гнездах вокруг лафетов поблескивали сотни разбросанных медных гильз.

Лица солдат с воспаленными, красными глазами почернели от порохового дыма. Для них не существовало сейчас ничего, кроме распарывавших небо реактивных машин. Люди оступались, падали и поднимались снова, не сводя глаз с самолетов, не замечая глины и сажи на гимнастерках, не обращая внимания на раны и ссадины, на кровь, которая, смешавшись с землей, бурой коркой запекалась на руках и на лицах и темными пятнами, вместе с потом и грязью, расползалась по одежде. Они слились в единое целое со своими пушками, посылая в небо снаряд за снарядом...

Самолеты поодиночке и по два стремительно уходили вдаль.

Девушки-ополченки из меддружины, перебежав через поле, рассыпались по позициям. Несколько человек с бамбуковыми носилками сразу побежали к перевернутому орудию. По полю спешила еще одна группа ополченцев — мужчины и женщины.

Комиссар подошел к Шону. Почему-то сейчас особенно бросалось в глаза, что ротный совсем молод. Шон потерял где-то свой шлем, гимнастерка его была разорвана в клочья и вся залеплена грязью, волосы, ресницы и брови стали серыми от песка и пыли. Он выплевывал набившийся в рот песок.

Суан понял, что Шон тоже был засыпан взрывом в траншее.

Увидев комиссара, Шон широко улыбнулся.

— Где Тхань? — спросил Суан.

— Он во время боя был у третьего орудия. Наверно, еще там. — Шон мотнул подбородком в сторону перевернутой пушки.

В траншее, наполовину закаленный землей, сидел телефонист, прижимая к груди аппарат.

— Ну как, есть связь с КП группы?

— Товарищ Шон, где-то на линии разрыв. Разрешите, я пойду и исправлю?

— Хорошо, идите. Только осторожнее! И побыстрее!..

Самолеты возвращались обратно. Шон вскочил на груду земли около воронки и, взмахнув флажком, закричал:

— Рота! Внимание!.. Вести огонь залпами!

На этот раз самолеты заходили прямо на мост. Один за другим они разворачивались со стороны солнца и, отбомбившись, уходили на восток, к морю. Но огонь «единицы» и соседей с той стороны реки каждый раз смертоносным острием вонзался в небо на их пути. И они сворачивали в сторону, сбрасывая бомбы куда попало.

Зенитчики, видя эффективность своего огня, стали действовать слаженней и точнее. Один из самолетов загорелся и стал уходить, набирая высоту.

Трое тяжелораненых лежали на земле, залитой кровью. Среди них был ротный фельдшер; у него была перебита нога, он бредил. Рядом с ним лежала на земле медицинская сумка.

Суан, увидав женщин с носилками, крикнул:

— Сюда! Сюда, товарищи!

Дружинницы подбежали, с трудом переводя дух. Молоденькая девушка лет шестнадцати, наклонившись над раненым, начала делать перевязку.

Женщины выносили раненых. Суан провожал глазами каждые носилки.

Наблюдатель, стоявший рядом с Шоном, вдруг покачнулся и упал на землю. Суан подбежал к нему и, с трудом разжав его пальцы, осторожно взял дальномер. Лицо у парня совсем посерело, он потерял много крови. Он пошевелился, открыл глаза и, увидав комиссара, попытался приподняться, но снова рухнул прямо на руки Суану.

Дружинницы бросились к Суану, следом за ними торопился старик. Несколько пар рук подхватили раненого. Одна из женщин быстро перебинтовала ему голову. Старик, стоя подле нее, повторял:

— Дай-ка ему попить сладкой воды!.. Быстрей, быстрей! Натягивай бинт!..

Суан отыскал Тханя в землянке рядом с разбитым орудием. Одна рука его была перевязана и притянута бинтами к боку. Он сидел, прислонившись к плетеной стенке.

Рядом с политруком лежал раненый солдат, накрытый по грудь окровавленным одеялом. Он был очень плох. Около него сидела женщина; в одной руке она держала шприц, в другой — блестящее металлическое блюдце с разноцветными ампулами.

Подойдя поближе, Суан узнал Лить. При виде комиссара Тхань привстал. Суан хотел заговорить с ним, но, бросив взгляд на солдата, промолчал и опустился на циновку.

Лицо солдата, по-мальчишечьи округлое, было прозрачно как воск и с каждой секундой становилось все бледнее. Черная прядь волос, упавшая на лоб, слиплась от пота. Длинные ресницы стали неподвижны, побелевшие губы не шевелились. Жизнь заметна была лишь в слабом подрагивании ноздрей.

Лить не подняла головы. Пальцы ее лежали на запястье раненого, улавливая пульс. Комиссар и политрук ждали, что она скажет.

Снаружи умолкли пушки. Самолеты ушли. Издалека доносился голос Шона:

— Привести в порядок боекомплекты!.. Осмотреть орудия!.. Об окончании доложить!..

В землянке царило молчание. Лить, подняв голову, взглянула на офицеров. В широко раскрытых глазах ее застыли горечь и боль. Она снова нагнулась и, вытерев пот со лба раненого, тихонько окликнула его:

— Ну как, милый... Ты слышишь меня?..

— Дыонг!.. Товарищ Дыонг! — наклонившись, позвал Тхань.

Еле заметно дрогнули ресницы, потом медленно разжались веки...

— Дыонг, ты узнаешь меня? — спросил Тхань.

Раненый чуть пошире открыл глаза, как бы стараясь разглядеть нечто, стоящее прямо перед ним. Губы его шевельнулись, словно он хотел произнести что-то. Он вырвал руку из пальцев Лить, судорожно приподнял и вытянувшись, откинулся назад.

У Тханя покраснели глаза. Здоровой рукой он подтянул край одеяла и прикрыл им лицо солдата. «Дыонг!.. Какой же это Дыонг?!» — думал Суан.

Лить вышла из землянки и позвала женщин с носилками. Тхань решил, что они хотят унести умершего, но Лить сказала:

— Ложитесь, пожалуйста, на носилки! Вас доставят на медпункт. Вероятно, потребуется операция...

Тхань поднялся:

— Я дойду сам. Возьмите лучше тяжелораненых...

— Нет, сами вы не дойдете! — мягко, но решительно возразила Лить. — Ложитесь на носилки.

— Ничего не попишешь, — сказал Суан, — выполняй приказ фельдшера.

Он посторонился, пропуская Тханя в дверях.

— Товарищ комиссар, надо срочно назначить нового политрука.

— Ладно. Ты не волнуйся, погости у «медицины»!..

Тхань лег на носилки и снова обратился к комиссару:

— Да, нужно разыскать рюкзак Дыонга, а то еще пропадет... Отошлите семье... Когда разорвалась бомба, его ранило осколком в живот. Он упал, но тут же встал и бросился к орудию. Первый снаряд, которым рота ответила на бомбы, — это его снаряд...

— Хорошо. Я разыщу рюкзак и сам перешлю родным.

— И еще, надо сегодня же вечером обсудить новую систему огня. Хорошо бы поставить зенитные пулеметы на высоте «сто двадцать», чтобы закрыть путь самолетам.

— Не беспокойся, все будет в порядке... Скажи, пожалуйста, у вас в роте нет другого Дыонга?

— Нет, только один... был...

— Ну, пока... Поправляйся скорее.

Суан обошел расчеты и вернулся на КП роты. Шон разговаривал по телефону со штабом. Рядом стоял Хоа.

— Товарищ Шон, — сказал шофер, — комиссар пришел.

— Алло! Товарищ Мау, вы хотели говорить с комиссаром. Он только что вернулся.

Суан уселся на край окопа и взял трубку.

— Это ты, Мау? Да, говорит Суан... В общем, здесь все в порядке... Как там Фаунг?.. Уже прибыл?.. Ну и отлично. Я сейчас выезжаю к вам. Алло!.. Не понял?.. Так вот, передай в полк, что сегодня я не вернусь... Слушай, Мау, тот план... ну, семидневный, мы должны выполнить за эту ночь!.. Надо мобилизовать все силы!.. Позвони Виену, пусть соберет народ... Всех, кого только сможет... Да нет, задача вполне выполнима... И вот еще что, вызови Туана, политрука «четверки». Пусть перейдет пока сюда вместо Тханя.

Он положил трубку и повернулся к своему шоферу:

— Хоа, у меня к тебе просьба — сходи в третий расчет, найди там вещи рядового Дыонга и отнеси в машину.

— Дыонга! А... какого? — Хоа запнулся и посмотрел на комиссара.

— Да... Того самого. Ну, иди!

«Эх, жаль, опоздало письмо!» — подумал Суан и украдкой вытер глаза.

Опускался вечер. Ребята из интендантской команды на коромыслах притащили из деревни ужин.

Дружинницы уносили последнего раненого. Следом, с сумкой на боку, шла Лить.

— Вы куда, Лить? — окликнул ее Суан.

— На уездный медпункт. Ночью будем отправлять тяжелораненых в город.

— Если хотите, подождите меня немного. Я подвезу вас. Быстрей будете на месте.

— Конечно. Мне с вашей машиной просто везет!

Суан объяснил Шону, с кем из местных властей надо связаться по поводу похорон Дыонга, и напомнил, что завтра утром совещание в штабе группы.

Суан шагал по меже через поле, Лить шла за ним следом. Они молчали. Может быть, потому, что очень спешили, и было им не до разговоров. Но вот шаги за спиной Суана неожиданно затихли. Он оглянулся. Лить сидела на меже спиной к нему и плакала навзрыд, спрятав лицо в ладони. Суан постоял в нерешительности, потом подошел к ней.

— Что с вами, Лить?

— Мне жаль парнишку!.. Так жаль...

VIII

Кончился еще один день. И казалось, будто темнота вновь принесла сюда, где скрещивались дороги и реки, извечный спокойный ритм жизни.

В деревушках, под крышами из листьев запылал огонь в очагах — сегодня люди садились за трапезу позже обычного. А на реке матери, вместе с детьми прятавшиеся днем от бомбежек, купали своих малышей и стирали белье. Лодки, скрывавшиеся при дневном свете бог весть в каких протоках и заводях, заскользили по речной глади. Над ожившей рекой раздавались человеческие голоса и скрип весел.

Вдоль берега, на дороге, мощенной камнем, толпился народ. Особенно много людей было у въезда на мост. Лопатами, мотыгами, ломами они крошили и пересыпали землю; заваливая воронки.

Тяжело груженные автомашины с погашенными фарами, урча и переваливаясь на ухабах, ползли по только что восстановленной дороге; скрипели повозки, запряженные буйволами и лошадьми, но больше всего, пожалуй, было грузовых велосипедов.

Под покровом ночи обочинами большака и тропинками, вьющимися по межам через поля, шли и шли люди — мужчины и женщины, стар и млад — они несли мотыги, лопаты, корзины и коромысла. Это крестьяне шли строить новые позиции для зенитчиков.

В шестой роте начался ужин. Ребята ели вяло, хотя Хюйен, обходя расчеты, уговаривал их поднатужиться и «полностью решить проблему вечернего рациона».

— Разве в такую жару много съешь? — отвечали солдаты. — Попьешь воды, а больше ничего и не надо!

Но дело было не в погоде и даже не в том; что солдаты устали. Хюйену и самому кусок не лез в горло. Перед глазами снова и снова вставали картины недавнего боя, огненные кусты взрывов и дым, крутящийся над воронками...

После ужина Дык приказал готовиться к земляным работам. Рота оживилась. Все были уверены, что новые позиции выгодней теперешних. Сегодня в течение дня ребята приглядывались к трассам американцев и решили, что высота, на которую им предстояло перебраться, — самый лучший огневой рубеж.

— Эх, — сокрушались они, — будь мы там, наверняка ощипали бы несколько птичек!..

Едва стемнело, из деревни потянулись люди. И не сто пятьдесят человек, как днем обещал Дыку товарищ Тай, а человек пятьсот или шестьсот. Пришли и старики, и школьники вместе с учителем.

Тай торжественно явился на командный пункт с мотыгой на плече.

— Мы постановили, — объявил он, — чтобы солдаты сегодня не работали! Ребята дрались весь день, пускай отдохнут. У них еще все впереди!

— Но ведь...

— Это что же, такая тьма народу, как у нас, да не выроет пару окопов?! Между прочим, никого не пришлось уговаривать. Все пожелали идти — до последнего человека! Еле убедили остаться дома матерей с малыми детьми да самых древних старцев. Вон у тетушки Бонг пятеро в семье — и все явились, да еще со своим инструментом. Так что вы уж лучше отпустите солдат искупаться. Потом им от кооператива суп принесут, а там, глядишь, и на покой. Пусть отоспятся как следует! И завтра, в четыре утра, когда пушки станете перетягивать, нечего вам вызывать тягачи да грузовики — сами все сделаем; снаряды и прочий припас тоже перенесем. А солдаты на новое место пойдут налегке. Вы только командиров пришлите, чтоб объяснили, что к чему, как все сделать по науке.

Тай уламывал Дыка и Хюйена, пока те не согласились с ним.

— Ну вот, — сказал он, — теперь все как надо, по справедливости!

— Тхо, — приказал Дык, — возьмите людей и покажите товарищам, где и какие работы потребуются. Я ухожу на совещание в штаб, оттуда — прямо к вам на строительство.

Хюйен собрал личный состав роты и рассказал про инициативу крестьян.

— Вот так обстоит дело! — сказал он в заключение. — Мы решили согласиться с их предложением. Нельзя отказываться от народной любви и щедрости.

— Зато уж мы завтра дадим янки спуститься пониже, — раздался из темноты чей-то молодой, звонкий голос, — и шарахнем прямо в брюхо.

— А если они в мост попадут? — возразил кто-то. — Надо и мост ведь сохранить в целости!

Тут все заговорили разом.

— Внимание, товарищи, — громко, перекрывая все голоса, сказал Хюйен, — сейчас в каждом расчете провести летучки. Пускай люди выступят с самокритикой: какие у нас в сегодняшнем бою были недостатки и какие успехи. Сделаем необходимые выводы и обсудим, как будем драться завтра. Затем — осмотр орудий и боекомплектов и подготовка техники к транспортировке. После чего расчеты купаются поочередно. Сегодня всем лечь пораньше. Первое орудие — дежурное. Парторгам расчетов остаться. Остальным — разойтись!

* * *

Пока в подразделениях шли собрания, на КП боевой группы прибыли командиры рот. Они рассаживались в небольшой, крытой листьями землянке. Посредине на развернутой тактической карте стоял фонарь. Рядом непрерывно звонил телефон: подразделения докладывали о готовности к переброске, советовались, излагали свои просьбы.

Суан сидел молча. У его ног лежал зеленый рюкзак, на ротором химическим карандашом было выведено: «Чан Ван Дыонг I».

Слушая выступающих, он осторожно развязал рюкзак. Сердце его сжалось, он вспомнил вдруг, как Лить говорила сквозь слезы: «Мне жаль парнишку!.. Так жаль...» В рюкзаке лежали аккуратно сложенная противомоскитная сетка, одеяло и комплект обмундирования, выстиранный и тщательно отглаженный, сумка с принадлежностями для умывания, записная книжка и маленькая квадратная коробочка из благовонного дерева, на крышке которой был приклеен листок бумаги с надписью: «Мама, посылаю Вам в подарок эту шкатулку, чтоб Вы в ней держали бетель». На самом дне оказалась бамбуковая свирель и палочки для еды, искусно вырезанные из красивого, похожего на слоновую кость бамбука, что растет на западе. Они были обернуты полоской бумаги, на ней виднелись какие-то буквы. Суан прочитал на свету: «Лиен, моей любимой...» Фонарь закачался и уплыл куда-то вдаль. Перед глазами Суана возникло лукавое личико девушки, приходившей в политотдел полка. Она зарделась тогда от смущения, объясняя, что разыскивает Дыонга, своего земляка... Наверно, это была Лиен... Суан старательно увязал рюкзак и прислонил его к стене.

Начальник штаба Зиак водил карандашом по карте с красными пометками.

— Позиции, которые строит «шестерка» на этой высоте, дают возможность эффективно выполнить поставленную задачу: прикрыть огнем мост и лесопилку. На другом берегу реки следует подготовить новые позиции — вот здесь.., и тут. Завтра утром еще одна рота будет переброшена ближе к берегу, это позволит сконцентрировать огонь. Что касается «единицы», то я предлагаю передвинуть ее на позиции, которые строит шестая рота, а к мосту переставить «шестерку». В первой роте есть потери и выведено из строя одно орудие, «шестерка» же в последнее время была на более спокойном участке. Я думаю, такая замена правильна.

Мау, который все время сидел опустив голову, поднял глаза на Шона:

— А вы что думаете об этом?

Несколько секунд длилось молчание. Шон сидел, поджав ноги, в углу, и шедший снизу, от фонаря, свет резко очерчивал его лицо.

— Ну что ж, — произнес наконец Шон, — если будет приказ о переброске, мы его выполним. Но у нас в роте есть другое мнение.

— Изложите толком, какое мнение?

— Мы хотим остаться на старом месте у моста. Предлагаем только командованию перевести одно из подразделений на высоту «сто двадцать».

— О высоте «сто. двадцать» разговор еще впереди. Давайте решим первый вопрос. Мау повернулся к Фаунгу.

— По-моему, «единица» вполне боеспособна, — сказал замполит группы. — Пускай она остается около моста, ребята справятся!

Фаунг улыбнулся и поглядел на начштаба, словно говоря: «Соглашайся же. Будь спокоен, ничего не случится!»

— Я согласен с товарищем Фаунгом, — кивнул Мау. — Оставим первую роту у моста, надо им только перейти на запасные позиции.

Все ждали, что скажет комиссар.

— Ребята из первой роты дрались у моста не на жизнь, а насмерть, — заговорил Суан. — К позиции этой они привыкли. Там полегли их товарищи, и бойцы хотят отомстить за них. В другой роте, может, и личный состав укомплектован, и все орудия в строю, а передвинь мы ее к мосту, она не покажет себя в бою так, как «единица». Думаю, правильно будет оставить «единицу» около моста, верю, что первая рота выполнит свой долг с честью. Да почему бы вам не выделить им одну пушку?

— Шестая рота просит разрешения отдать один расчет в распоряжение товарища Шона.

— Спасибо! Спасибо, товарищи! Шон улыбнулся и крепко пожал руку Дыку, Все заговорили разом.

— Товарищи!.. Товарищи!.. — Мау поднял руку. — Переходим к вопросу о высоте «сто двадцать»... Поставить там пушки очень сложно. Вершина заострена, на ней нет площадки. Можно было бы установить тяжелые пулеметы — не больше взвода. Только вот дадут ли нам пулеметы и успеем ли за ночь оборудовать для них огневые рубежи? Ваше мнение, Фаунг?

— Я сегодня днем осматривал высоту. Почва там каменистая, много скал; рыть окопы будет нелегко. Да и с доставкой туда техники тоже хлебнем горя — склоны крутые, сплошь заросшие колючим кустарником. Но общинный комитет и партбюро лесхоза твердо обещали прорубить дорогу для пулеметов. Товарищ Виен сейчас как раз там, на Дровяной пристани, мобилизует в помощь нам население.

— Что касается пулеметов, — взял слово Зиак, — то я звонил в штаб полка и просил сегодня ночью прислать нам пулеметный взвод. Но Хынг еще не дал ответа. Да если он и согласится, пулеметы, наверно, прибудут только к завтрашнему утру. Поэтому я предлагаю собрать имеющиеся у нас в ротах четыре пулемета и прямо сейчас отправить их вместе с расчетами к Дровяной пристани. Выделим их в отдельный взвод, командование можно будет поручить товарищу Хаю.

— Ну что ж, ясно, — улыбнулся Мау, — как, товарищи, все согласны с начштаба? Теперь самое главное — вовремя закончить позиции! Что там у них слышно?

— Сейчас позвоню в роты.

Фаунг поднялся и вышел в соседнюю землянку, где стоял телефон.

— Рассмотрим, товарищи, новую систему огня, — сказал Мау, наклоняясь над картой.

Вдруг в дверях показалась голова телефониста:

— Разрешите доложить, комиссара вызывает штаб полка!

Суан подошел к телефону. На другом конце провода Хынг, командир полка, разговаривал с кем-то.

— Алло! — крикнул в трубку комиссар. — Это я — Суан!.. Хынг, ну как там у вас дела?

— Да как всегда, ничего замечательного.» Даже издалека слышно было, как Хынг смеется.

— Все время разведчики крутятся, — продолжал он, — Рыскали до темноты, искали радары.

— Ты знаешь уже здешнюю обстановку?

— Да, Мау докладывал мне... Слушай, Суан, я приказал подбросить вам снарядов. Согласен немедленно выслать и пулеметный взвод. Автоколонна будет у вас не позднее трех часов утра... И каски тоже доставят!..

— Отлично! У тебя есть какие-нибудь дополнительные соображения насчет завтрашних планов?

— Да нет, ты, если что, сам все решай на месте. Надо только не прекращать ночью наблюдения за воздухом. И пусть солдаты обязательно выспятся. Я думаю, не меньше половины личного состава может отдыхать. Как ты считаешь?.. А ты что, сегодня не вернешься?

— Нет еще.

— Послушай, из округа сообщили, что в вашем секторе сбито два самолета. Один загорелся и упал здесь, прямо около города, второй свалился в море. Летчик выбросился с парашютом... Ты сообщи ребятам, это их воодушевит, А тебе завтра надо возвращаться, послезавтра утром совещание в штабе округа.

— Ладно, завтра вечером буду.

— Да, знаешь, тебя здесь дочка разыскивает.

— Май?.. Она там, у тебя?.. Что-нибудь случилось?

— Нет, все в порядке. По-моему, она собирается вступить в ударную молодежную бригаду и хочет с тобой посоветоваться. Сегодня утром приехала на велосипеде из Ханоя в штаб округа. Чи хотел оставить ее у себя, говорил, что послезавтра совещание, и она с тобой увидится. Но Май, оказывается, срочно ищет тебя, завтра утром она должна возвращаться. Она добралась сюда после обеда, я сказал ей, чтобы ехала к вам с автоколонной. Совсем стала взрослая, я даже не сразу ее узнал.

Суан усмехнулся: «Ну-ну, девчонка с норовом! Если уж что задумает, все равно своего добьется... Шутка ли — от самого Ханоя на велосипеде!.. Ведь это не одна сотня верст. Интересно, сколько ночей она добиралась? Значит, решила бросить школу и идти в ударную бригаду?..»

* * *

Янки опять развесили осветительные ракеты над шоссе. Всякий раз, когда в небе загоралась ракета, видно было, что на вершине холма и вокруг, на полях, собралось множество народа.

Стучали мотыги и лопаты. Нескончаемой вереницей тащили люди на коромыслах корзины с землей. Издали они напоминали гигантских муравьев. Звенели топоры и пилы; это рабочие с лесопилки валили закрывавшие обзор деревья. Время от времени раздавался крик: «Берегись!» — и тяжелый, массивный ствол с треском обрушивался на землю.

Часов до десяти вечера подходил народ из дальних деревень.

Как и на любой стройке, здесь больше всего было молодых женщин и девчат. Коромысла поскрипывали у них на плечах, платья на спинах взмокли от пота. Они поднимались цепочкой друг за дружкой на вершину холма, высыпали рыхлую землю около будущих орудийных гнезд и, не останавливаясь, спускались обратно с пустыми корзинами. Так они шли и шли, перебрасываясь шутками и звонко смеясь. Испокон века земледельцы и пахари Вьетнама перетаскивали на своих плечах землю, возводя огромные плотины, прокладывая каналы, по которым текла в долины живительная влага. И теперь дочери их несут на коромыслах землю и камни, укладывая фундаменты фабрик, насыпая дороги и дамбы, а сегодня — и брустверы окопов, чтобы помочь солдатам, защищающим от врага родное небо...

Улыбаясь, Дык глядел вслед девушкам, заторопившимся вниз по склону холма. Он вспомнил работниц из авторемонтного цеха. Они были вот такие же веселые и смешливые.

Когда он впервые пришел на работу к Нга, она пригласила его в общежитие. Их бригада — сплошь молодые девчата — занимала отдельную комнату. Пожалуй, «комната» в этом случае звучит слишком громко: ведь вместо стен там были просто плетеные перегородки. Кровати с тумбочками у изголовья похожи были одна на другую, как близнецы. Зато кусок стены над кроватью каждая украсила на свой вкус: одна — фотографиями певцов и киноактеров, другая — зеркалом с голубками, третья — полочкой с с книгами или веткой бумажных цветов. Все вещи, казалось бы, самые обычные, но почему-то при виде их становилось ясно, что работницы, живущие здесь, — не замужем... Дык, войдя в «комнату» следом за Нга, ужасно смутился. А подружки ее знай поглядывали на него да улыбались. Но, в общем, они были девчонки что надо! В обед принесли Дыку и Нга поесть, потом испарились куда-то, оставив их наедине. Вернулись перед самым началом смены и еще притащили для Дыка целую миску сладкого горохового супа. Угощая его, они умудрились в мгновение ока натянуть синие робы, потом нахлобучили кепи и убежали...

Может, сейчас и подруги Нга вот так же роют землю, таскают корзины и насыпают брустверы где-нибудь на зенитных позициях близ Хайфона...

Неожиданно вспыхнувший в вышине свет выхватил из темноты вокруг Дыка груды земли, кустарники и человеческие лица. Самолеты, поставив гроздь осветительных ракет, кружили над рекой. Люди на несколько минут замерли, вглядываясь в небо.

— Здорово! Они решили посветить, чтоб нам веселее было работать.

— Сами янки нам помогают!

— А что, горит неплохо! Хорошо бы, везде устроили такое освещение!..

Самолеты, сделав несколько кругов, ушли. Ракеты медленно опускались на парашютах куда-то в поле.

«Пора возвращаться, — подумал Дык. — Вдруг объявят тревогу, отсюда не добежишь до позиции».

Он подозвал офицеров из своей роты. Они спустились с холма и быстро зашагали через поле.

IX

В три часа утра пришла автоколонна из полковых тылов. Суан, ездивший проверять, как идут работы на высоте «сто двадцать» и артпозициях на другой стороне реки, задремал. Хоа разбудил его, и Суан сразу услышал доносившийся с большака гул автомобильных моторов.

Зиак с несколькими офицерами штаба дожидался у обочины, чтобы вместе встретить колонну. По кочковатой, неровной дороге они проехали до перекрестка. Там, у реки, прижавшись к стволам фыонгов, кроны которых чернели в мутном свете луны, стояли грузовики автоколонны. На дороге возле головной машины несколько солдат и офицеров раскуривали сигареты.

Зиак, не дожидаясь, пока «газик» остановится, спрыгнул на землю и крикнул:

— Где товарищ Дон?!

— Я здесь!

Откуда-то из середины колонны, громко топая ботинками по дороге, подбежал офицер.

— Товарищ начальник штаба, разрешите доложить: автоколонна прибыла в полном составе.

— Пулеметный взвод с вами?

— Так точно. Вон их машины.

Послышался приближающийся гул самолета. Дон обернулся и закричал:

— Эй вы, курильщики! Кончайте иллюминацию!.. Вызовите кто-нибудь командира пулеметного взвода!

— Пускай весь взвод подъезжает! — крикнул Зиак вдогонку отделившемуся от группы человеку.

Дон узнал комиссара, стоявшего позади Зиака.

— О-о, здравствуйте, товарищ Суан! Разрешите доложить: Май, дочка ваша, в хвосте колонны.

— Она вас не обременила?

— Да нет, что вы! Очень веселая и компанейская девушка.

— Много по пути осветительных ракет?

— Верите, товарищ комиссар, как стемнело, все время самолеты прямо висели над головой. Мы бы добрались гораздо раньше, если б не приходилось то и дело останавливаться и и маскировать грузовики.

Из хвоста колонны донесся шум моторов, потом показались автомобили, прикрытые ветками, в кузовах виднелись силуэты солдат в касках.

Офицеры посторонились. Машины, проскочив по большаку, резко затормозили одна за другой. Двигатели продолжали работать, водители ждали приказа трогаться дальше. Из первой машины спрыгнул на дорогу командир взвода и побежал к Зиаку с докладом.

— Так, значит, пулеметы прибыли, — сказал начштаба. — Прекрасно! Вот лейтенант проводит ваш взвод на ту сторону реки, прямо на позицию. Прибыв на место, разыщите немедленно товарища Фаунга, он поставит вам боевую задачу. Поезжайте сейчас же, времени в обрез. Все ясно?

— Так точно.

Командир взвода козырнул и вместе с одним из штабных офицеров побежал обратно.

— Теперь, — сказал Зиак, — прошу вас, товарищ Дон, помочь мне принять груз. Давайте разберемся, что вы нам привезли.

Они уселись на обочине. Машины пулеметного взвода, включив газ, стремительно рванулись с места.

* * *

Суан шел вдоль колонны, разыскивая дочь. В ночном небе гудели самолеты. Шоферы кучками сидели и лежали в стороне, под деревьями: некоторые уже похрапывали.

«Кажется, она!..» Позади одного из грузовиков Суан увидел маленькую фигурку в пробковом шлеме, с рюкзаком за спиной; обеими руками она принимала от человека, стоявшего в кузове, велосипед. Суан ускорил шаг.

— Май, это ты?

— Папа!

От звука ее голоса сердце у него радостно забилось.

— Давай я помогу тебе!

Он подхватил велосипед и поставил на землю. Май, задрав голову, сказала солдату:

— Большое вам спасибо.

— Ну что, дочка, багаж весь?

— Да, все! У меня ничего и не было, кроме рюкзака.

— Вы когда собираетесь обратно? — спросил солдат. — А то можем вас завтра вечером прихватить.

— Да нет, я сегодня же утром назад. Всего доброго!.. Я сама, отец... — Она взяла за руль велосипед и повела его по дороге.

— Это чудесно, что ты меня отыскала! Наверно, нелегко было, а?

Май засмеялась.

Далеко, в голове колонны, слышался голос Дона:

— Машина номер три, отъезжайте!.. Машина номер три...

Над противоположным берегом реки вспыхнула ракета.

— Сойдем-ка лучше с шоссе; пускай пройдут машины. Ты не устала?

— Вот еще! Я всю дорогу проспала. Когда надо было бежать в укрытие, солдаты еле меня добудились.

Они зашагали по обочине. Мимо проносились грузовики, обвешанные ветками. Поднятая колесами пыль медленно оседала в неровном свете ракет.

* * *

Хоа высадил комиссара с дочерью около КП группы и, развернувшись, уехал за Зиаком.

Суан зажег фонарь в пустовавшей сегодня землянке Фаунга и сказал:

— Там, в саду, под бананами — бочка с водой. Сходи умойся!

Хорошо еще, осталось немного хлеба и конфет, что Виен дал ему сегодня на пристани. Суан отыскал плоскую металлическую тарелку и разложил на ней угощение. Потом достал термос и пачку чая — собственность Фаунга — и заварил в кружке чай. Он сел вместе с дочкой около фонаря и, помолчав, сказал:

— Ешь. Наверно, проголодалась?

За то время, что они не виделись, Май коротко остригла волосы, и загоревшее лицо ее казалось незнакомым и как-то сразу повзрослевшим.

Ела она с аппетитом, неторопливо и без умолку болтала.

— Пришлось выдержать настоящий бой, пока меня согласились отпустить к тебе. Твой командир Хынг и еще Чи хотели, чтобы я осталась у них. Но у меня времени нет! Я им так и объяснила. Я б и сама погостила у вас, очень уж хочется поглядеть, как работают зенитки, только вот некогда. Вообще-то я сегодня уже повоевала! Да ты не смотри на меня так: я подносила снаряды очень осторожно. И еще я гуляла на свадьбе — в деревне, рядом с вашими пушками. Тут самолеты летают, а они идут себе встречать невесту — целых восемнадцать велосипедов! Честное слово, восемнадцать!..

Суан улыбался, глядя на дочь. Он не видел ее после Тета{27}, с тех пор прошло почти полгода. Ему даже не верилось, что у него уже такая большая и красивая дочь! Он рассматривал ее прическу, платье цвета осенних листьев и удивлялся, как она выросла. Брови у нее длинные, выгнутые и глаза большие — точь-в-точь, как у матери; но рот красивее, да и выражение лица совсем другое — лукавое и веселое.

— А я думал, ты побудешь у меня день-два.

— Не могу. Двадцатого числа я должна уже быть на сборном пункте в Ханое и оттуда — сразу в путь! Потом я обещала Минь завезти по дороге ее письмо и подарок для мамы. Она родилась тут поблизости. Хотела съездить вместе со мной, но не смогла. Мне надо завтра выехать пораньше, иначе не успею.

Май поглядела на отца, словно прося у него прощения, и глаза ее стали совсем печальными.

— Ничего, — успокоил ее Суан, — главное — мы с тобой повидались. Сказать по правде, если б ты и осталась, у меня все равно, наверно, не было бы времени побыть с тобой... Ты что, решила вступить в молодежную бригаду?

— Да. Я еще послала заявление Фронту национального освобождения с просьбой направить меня добровольцем на Юг; написала, что согласна на любую работу. Конечно, я знаю, дело это нелегкое... Правда, папа, было бы здорово пойти воевать на Юг?

— Мы здесь тоже деремся с американцами.

— Ну, там куда интересней!

Суан взглянул ей в лицо. Веселые и озорные глаза ее смотрели твердо и прямо.

— Спасибо, я уже наелась! — Она засмеялась, отодвигая тарелку, и Суану показалось, будто из глаз ее брызнули яркие искорки. — Наша бригада уезжает очень скоро. Я думала написать тебе, но ты не успел бы получить письмо до моего отъезда. И я решила, что ты не рассердишься, если я прикачу сюда на велосипеде. А то неизвестно, когда еще мы с тобой повидаемся!

Май наклонила голову и взяла отца за руку.

— Мне и у нас в бюро Союза трудящейся молодежи пришлось повоевать! Они настаивали, чтобы я училась дальше. А один так даже сказал, что девушки на трудфронте совсем не нужны. Им, видишь ли, только парней подавай! Чепуха какая-то! Чем, спрашивается, парни лучше нас? Еще неизвестно, кто смелее, а уж трудности всякие женщина всегда переносит легче! Потом они говорили еще, что я у тебя — одна, и поэтому ты меня не отпустишь. Прямо всю душу вымотали! Они, понимаешь, лучше тебя знают, чем я! Но в конце концов они сдались... А что им еще оставалось делать?! Я бы все равно на своем настояла. Знаешь, я очень рада, только вот тебя жалко! Останешься ты у меня совсем один, некому будет о тебе позаботиться.

Она отвернулась, пряча заблестевшие на глазах слезы.

— Молодец! Характером вся в меня!

Суан засмеялся. Но в глубине души он думал, что пройдут, может быть, годы, пока он увидится с дочерью.

Май вытерла глаза рукавом.

— Да я и когда училась, все равно жила далеко и почти ничего для тебя не делала. Раньше я сама мало что умела, а теперь вот могла бы за тобой ухаживать, да ухожу на фронт. — Слезы потекли у нее по щекам. — Но я решила, куда бы нас ни забросило, раз в неделю во что бы то ни стало посылать тебе письмо. И учебу я тоже не брошу. Возьму с собой учебники и все свободное время буду заниматься. А когда выгоним американцев, пойду учиться дальше и постараюсь стать ученым.., Ну как, ты согласен?

Суан кивнул головой.

— Я во всем согласен с вами, товарищ Май... Вы уже знаете, куда вас пошлют?

— Еще не знаю, папа, — улыбнулась она, — но, наверно, куда-нибудь далеко. Одних посылают на север, во Вьет-бак{28}, других — на запад, а кого — и сюда, к вам. Хорошо бы, конечно, чтоб недалеко от тебя, Но я готова идти в любое место, куда призовёт партия!

Они помолчали. Послышался гул самолета. Суан прикрутил фитиль в фонаре.

— Папа, а знаешь, Винь — я тебе про него говорила — оказывается, очень плохой человек.

— А в чем дело?

— Он, как услыхал, что мы собираемся в молодежные бригады, стал меня отговаривать... «Не ходи, говорит, лучше поступай в институт. Надо, мол, учиться дальше...»

— Что ж, он, по-своему, прав. Кто-то ведь должен учиться. Стране нужны специалисты, а после войны их потребуется еще больше.

— Да нет! Это я и сама знаю! Если человек хочет учиться для блага родины — другое дело! А он говорил, что только дураки по собственной воле идут в джунгли, чтобы надрываться, прорубая дороги, и сложить голову под бомбами черт знает где, на чужбине.

— Тогда он действительно плохой человек.

— Узнав, что я все-таки ухожу, он опять заладил свое. А за день или два до того, как я поехала к тебе, он даже предложил выйти за него замуж и настаивал, чтобы мы расписались немедленно, потому что, мол, время военное. Он говорил, что я увлекаюсь романтикой и ничего не смыслю в жизни. У него-де и «высокий культурный уровень», и должность приличная, так почему бы мне его не полюбить? Он обещал сделать так, чтобы меня послали учиться за границу, убеждал, что я стану потом большим человеком... Подонок!

— Что ж ты раньше его так расхваливала?

— Он первое время очень хорошо ко мне относился, приносил книжки почитать, помогал всегда... Откуда я могла знать?!

Суан погладил дочь по голове и улыбнулся, но глаза его оставались серьезными.

— Раскусить человека — дело трудное. Но если сам ты честен и не кривишь душой, тогда легче поймешь и других. Раз уж мы заговорили об этом, я хочу кое-что сказать тебе. Ты теперь взрослая, тебе не раз еще встретятся молодые люди, которые будут говорить о любви. А придет время, ты и сама полюбишь. Постарайся, чтобы к чувствам твоим никогда не примешивался расчет, не наслаивалось ничего низменного, нечистоплотного. Можно, конечно, ошибиться, но нельзя лгать самому себе и другим. Нужно быть верным и честным до конца...

Они долго еще сидели и -разговаривали у фонаря. Наконец Суан встал.

— Ложись поспи. А я пойду на командный пункт, у меня дела.

Суан зашел в землянку связистов и вызвал по телефону Фаунга, чтобы узнать, как обстоят дела на высоте «сто двадцать». Оказалось, что пулеметный взвод прибыл; сейчас заканчивают огневые позиции для пулеметов. Фаунг сообщил также, что на огневые рубежи у реки начали перетаскивать пушки. «Единица» перешла уже на запасные позиции. Шестая рота получает снаряды и каски, а потом тоже начнет переводить орудия.

* * *

Утро было облачное. Дул приятный прохладный ветер. Суан провожал дочь в обратный путь. Они шли прямиком по холмам, в обход моста. По обе стороны от тропы на траве поблескивали паутинки, в которых застряли радужные капли росы.

Май надела свой пробковый шлем и затянула ремешок под подбородком. На плечах у нее была зеленая накидка, на ногах сандалии из черной автомобильной резины. Блестящие никелированные части велосипеда были прикрыты зелеными ветками.

Суан и Май лишь изредка обменивались словами.

— Будь осторожна в пути, — сказал Суан. — Остерегайся самолетов. Сразу нажимай на педали, чтоб поскорее выехать из нашей зоны. По ту сторону перевала уже безопасно.

Май остановилась:

— Ну, ладно, отец, тебе пора возвращаться. У Суана сжалось сердце. Он сказал:

— Не забывай писать письма. А то ведь ты лентяйка известная...

Май взглянула на появившуюся в волосах у отца седину. Помедлив секунду, она тихонько спросила:

— Папа, ты что же, так и будешь всегда жить один?

— Ну и вопросы ты задаешь отцу! — усмехнулся Суан.

— Нет, я серьезно...

Суан стоял, глядя, как Май катит на велосипеде по склону холма, то исчезая за деревьями, то снова появляясь вдалеке. Она налегла на педали, зеленая накидка развевалась у нее за плечами. Выехав на шоссе, она остановилась, сняла шлем и помахала им над головой. Суан тоже помахал на прощание рукой. Май снова уселась на велосипед и вскоре скрылась за поворотом дороги...

X

С автоколонной, доставившей ночью боеприпасы, Дык неожиданно получил письмо от Нга. Рано утром его разыскал Дон и, протянув конверт, сказал:

— Я встретил твою Нга в городе Тханьхоа. Она просила передать письмо прямо тебе в руки; изволь получить.

Нга писала:

«Любимый!

Мне улыбнулось счастье — я повстречала Дона и вот пишу тебе «молнией». И вообще мне кругом везет. Я нашла попутную машину, которая сегодня вечером идет отсюда прямо до Хайфона. Так что завтра я уже буду дома, и ты можешь не волноваться за меня. Собралась написать длиннейшее письмо, потому что очень многое хотелось тебе сказать, а сейчас не знаю, что же писать дальше? Я до сих пор сама не своя, живу как во сне. Стоит закрыть глаза, и я сразу вижу тебя. Мечтаю снова побыть с тобой хоть одну минуту, просто сказать тебе: «Здравствуй, это — я!»

Разве не чудо, что мы с тобой встретились! Мы ведь родом из разных мест и никогда не видались прежде. Неужели было время, когда мы не знали друг друга? Самое дорогое у меня в жизни — это ты, и ты любишь меня. Ведь теперь я твоя жена. Когда разобьем американцев и снова настанет мир, я всегда буду рядом с тобой и постараюсь, чтобы у тебя была счастливая семья. Пускай мы сейчас в разлуке, но ты всегда со мной, всегда в моем сердце, и я тоже всегда с тобой.

Любимый, ты, наверно, сейчас очень занят — сколько тяжелых дел там у вас, на фронте! Обо мне не беспокойся и не скучай; просто, если у тебя будет как-нибудь время, напиши мне несколько строк. Я желаю тебе доброго здоровья и хорошего настроения. Передай, пожалуйста, от меня привет Тхо и Хюйену. Я, правда, их никогда не видела, но ты столько про них рассказывал, что я их полюбила; и не только их, а всех, с кем ты каждый день вместе идешь в бой. Желаю вам сбить побольше американских самолетов!

Ну, прощай. Целую тебя. Вернусь домой, сразу же напишу, что нового в Хайфоне. Люблю тебя, целую еще тысячу раз! Твоя Нга».

Дык сложил конверт и спрятал в нагрудный карман; потом снова вытащил и перечитал письмо. «У меня тоже самое дорогое на-свете — это ты... — думал Дык. — Спасибо, спасибо тебе, Нга! Ну, прощай, мне пора...»

* * *

Восемь часов... Девять... Все спокойно. На новых позициях «шестерки» тренируются расчеты. Стволы орудий поднимаются вверх, опускаются, поворачиваются из стороны в сторону вслед за деревянными моделями самолетов, насаженными на длинные шесты. Каждым таким шестом размахивает несколько человек, точь-в-точь как бумажным драконом на празднике.

— Отставить! — крикнул помощник ротного Тхо, поглядев на часы. — Личный состав может отдыхать!

Дык стоял возле пушки, расчетом которой командовал Лай. Солдаты спрыгнули с вращающейся площадки лафета.

— Что-то «джонсонов» не видно, — сказал один. — Уж не случилось ли с ними чего?

— Просто вчера им здорово вмазали!

— Ребята, — ухмыльнулся Лай, — а ну как они прямо сейчас пожалуют!

— Очень даже свободно. Подойдут за облаками и атакуют, безо всяких там кругов и пируэтов.

Дык невольно посмотрел на небо, словно прикидывая, с какой стороны может появиться противник.

— Вы, Лай, должны дать самолету спуститься как можно ниже, — сказал он, — и тогда уж открывать огонь. Пусть остальные расчеты ведут огонь по-другому, пускай кругом вас рвутся бомбы, ваша задача — добиться попадания с первых же снарядов.

— Ясно!

— Ну что, Тат, слышал вчера, как пушки стреляют? Принял боевое крещение?

— Разрешите доложить, — улыбаясь, ответил новобранец с оспинами на лице, — на первых порах оно, конечно, чуть-чуть...

— Чуть-чуть страшновато, — договорил за него «писатель» Бинь.

Все расхохотались, а Тат договорил солидным баском:

— В общем, я теперь обстрелялся!

— Правильно, еще несколько налетов, и ты будешь настоящим ветераном.

Дык пошел на КП. «Писатель» продолжал подтрунивать над новобранцем:

— Да-а, Тат, тебя уже ротный хвалит — растешь на глазах!

— Он на вид злой, а сам-то очень добрый.

Этот глубокомысленный отзыв снова всех рассмешил.

* * *

Командир расчета Лай, конечно, не знал, долго ли продлится неожиданный отдых. Тем не менее он достал иголку с ниткой и, скинув гимнастерку, сел штопать ее прямо на краю окопа. Иногда он поднимал голову и рассматривал длинные, крытые листьями дома на берегу, рядом с лесопилкой. Каждый день работницы с лесопилки приносили солдатам на коромыслах зеленый чай. Отсюда, с новых позиций, видно было, где они живут.

Интересно, который там дом Туйен? Лай запомнил ее, потому что девочка была очень похожа на его сестренку Хонг. Дома у них с Хонг была большая дружба; самая младшая в семье, она всегда чинила брату рубашки, гладила брюки и во всех семейных неурядицах держала его сторону...

Когда Лай в шестом классе бросил школу и пошел учиться на электрика, отец пришел в ярость.

— Ты бы хоть семь классов кончил! — кричал он. — Мне при старой жизни учиться не довелось, а ты должен смотреть вперед! Правительство все вам дает — только учись! Или думаешь, я тебя еще год не прокормлю?

А Лай твердил свое:

— Надоело, не хочу больше учиться...

— Дуралей, — горячился отец. — Нынче человек без науки все равно, что рыба без воды!..

Вообще на Лая свалились тогда все несчастья. Он вместе с приятелями дебоширил в классе, и учитель ударил его по лицу. Лай решил ни за что не возвращаться в школу. Но было и другое — Лай видел, как трудно старику отцу прокормить восемь ртов, как еле сводит концы с концами и надрывается в бесконечных хлопотах мать, и он решил поскорее принести в семью заработок. Отец долго не мог примириться с тем, что сын бросил ученье. Поэтому, когда старик возвращался с работы не в духе, Лай, стараясь не попадаться ему на глаза, проскальзывал на кухню или выходил погулять в переулок. Хонг увязывалась за ним следом. Она молча держалась за рукав его рубашки, точно боялась, как бы брат не ушел насовсем...

Тат и Бинь сидели рядышком и негромко разговаривали. Бинь умудрялся одновременно еще и читать толстенный, затрепанный до дыр роман. Тат только что вытащил прямо из бруствера огромный клубень батата — их пушка стояла посреди поля, засаженного бататами, — и с задумчивым видом взвешивал на руке находку:

— Из такого клубня можно сварить целый обед!

Тат огляделся, словно надеясь обнаружить в грудах свежей земли еще парочку бататов.

— Знаешь, Бинь, — сказал он, — кто мастер готовить бататы? Моя старшая сестра. Я сам их не очень любил. Меня дома все баловали, мать с сестрой отдавали мне самые вкусные кусочки, поэтому, если долго приходилось жевать бататы, я бывал недоволен. А вот сестра, за милую душу, лопала их круглый год... Дом наш стоит на самом краю деревни, прямо у железной дороги. Когда я был маленький, мать говорила: «Видишь эту насыпь? По ней ходит поезд...» Откуда мне было знать что, такое поезд? Ведь дорогу разбили еще в начале войны с французами. Да и сестра моя никогда не видела поезда. Я впервые увидал паровоз в кино. А в позапрошлом году нашу дорогу восстановили. Тут уж я разглядел паровоз и вагоны — все как есть. Он теперь ходят мимо нас до самого города...

— Неужели — усомнился Бинь, по-прежнему глядя в книгу.

— Честное слово! Хочешь верь, хочешь нет, а сестра у меня стала первой свинаркой в округе. Она главная на свиноферме, а свиньи у них — что надо. Когда я уходил в армию, сестра даже заплакала.

— Ты лучше вот что скажи — только подумай сперва. — Бинь осклабился. — У твоей сестры столько же оспинок, как у тебя?

— Иди-ка ты!... — Тат стукнул его по спине.

— Пардон, я пошутил.

— Тат, дай ему еще разок! Для науки! — обернулся к ним Лай. — У него у самого младшая сестра — писаная красавица. Бей, пока не отдаст за тебя! И пусть карточку ее покажет!

— Ну, ладно-ладно! А желающие свататься пусть прежде щедрость свою докажут!..

Лай, расхохотавшись, натянул гимнастерку и снова стал глядеть на лесопилку. По двору ее время от времени проходили рабочие — мужчины и женщины, некоторые с винтовками на ремне. Ветер доносил далекий шум машин, и Лаю казалось, будто он различает жужжание пилы.

* * *

— Боевая тревога!

Реактивные самолеты с вытянутыми фюзеляжами и короткими широкими крыльями четко выделялись на фоне облаков: Ф-8{29} — авиация военно-морских сил. Условия для боя были благоприятны. Облака шли очень высоко, поэтому противник был хорошо виден; и солнце не било в глаза.

Самолеты летели с юга на большой скорости. Они прошли над зелеными горами Чыонгшон, сохраняя строй и высоту, недоступную для зенитного огня, и потянулись вдоль гор. Можно было подумать, что они пролетят мимо, к какому-нибудь другому объекту.

Но вдруг головной самолет развернулся и выпустил клуб черного дыма как раз над зенитными позициями.

«Намечает ориентир для бомбежки!» — мгновенно понял Дык и крикнул:

— Наблюдать за вторым самолетом!

Самолеты быстро перестроились в кильватер. Следующий Ф-8, долетев до дымовой отметки, лег на крыло и стремительно понесся к земле.

Дык видел, что линия, по которой пикировал самолет, рассчитана очень точно. Но янки не ожидали встретить здесь выдвинутую на новые рубежи «шестерку». С места, где стоял Дык, самолет был похож на черное пятно, которое беззвучно и с невероятной быстротой увеличивалось в размерах.

Наконец раздался рев двигателей. Самолет с каждой секундой приближался. Соседние роты начали бить залпами. Десятки огненных разрывов преградили путь самолету, но он упрямо шел вниз.. Четыре тысячи метров... три тысячи пятьсот... А он все не сбрасывает бомб. Пилот, вероятно, решил во что бы то ни стало поразить мост! Дык выбрал подходящий момент.

— Огонь! — закричал он.

Разрывы, словно раскаленная скорлупа, окутали пространство вокруг самолета. Дык заметил, как отделились от него и понеслись к мосту черные капли бомб. И вдруг загрохотало орудие Лая, выпустившего очередью несколько снарядов, как раз когда самолет выходил из пике, подставив под огонь свое белое брюхо.

Точно незримая нить связала командира расчета с Дыком: за какую-то долю секунды Лай, как и Дык, понял, что надо взять самолет на выходе из пике, и прошептал несущейся прямо на них машине:

— Так, теперь тебе крышка!..

— Ребята, спокойней! Наводите точнее!.. — крикнул политрук Хюйен, стоявший позади расчета.

«Писатель» сидел на лафете рядом с Лаем. Прильнув к стеклам прицела, он мягко покручивал колеса, перемещавшие ствол; пот, заливавший ему лицо, стекал за ворот. Тат, стоя на земле около пушки, держал в вытянутых руках обойму со снарядами. Услыхав рев двигателей, он задрал голову, разглядывая самолет.

— Тат! Не зевай! — окликнул его политрук.

Лицо Лая побагровело от напряжения, он не моргая следил, как в крестике прицела вырастал силуэт самолета. Он слышал, что Дык скомандовал: «Огонь!» — и соседние орудия уже начали стрелять, но решил выждать еще секунду. Вот сейчас самолет выйдет из пике! И весь сложный расчет, мгновенно выданный нервными клетками мозга, вылился в одном слове:

— Огонь!..

В стекла прицела Лай видел, как хищно заостренные бомбы несутся прямо сюда, ему в лицо. Он заметил, как содрогнулось тело самолета от врезавшихся в него снарядных осколков, и дрожь эта отдалась у него в ногах.

— Первый расчет, молодцы! Дайте ему еще! — закричал политрук.

За ревом самолетов и грохотом взрывов голос Дыка совсем не был слышен, но командиры расчетов сквозь дым видели зажатый в его руке красный флажок, указывавший цель. «Шестерка» вела огонь, не жалея снарядов.

— Горит! Горит!.. — крикнул Лай, увидав вспыхнувший в небе самолет.

Ветер затянул рубежи «шестерки» тяжелым черным дымом, валившим из воронок около моста. Люди ничего не видели в густом удушливом облаке. С того берега, где стояла «четверка», слышались частые залпы.

* * *

Дык застыл, подняв голову к небу.

Орудийные позиции огласились громкими криками. Им вторили радостные голоса, долетавшие с поля из-под бамбуковых изгородей.

— Падает!.. Падает!..

— Попалась, Пташка!

— Ух ты! До чего здорово!

Дык улыбался все шире, чувствуя, как его охватывает горячая волна счастья.

Остроносый Ф-8, заваливаясь из стороны в сторону, судорожно пытался набрать высоту, но вдруг перевернулся и начал падать вниз. Не было видно дыма, он, покачиваясь, словно гигантская подстреленная птица, падал колом, задрав кверху хвост.

Люди кричали, приплясывали, махали руками. Ополченцы, сидевшие в окопах, неподалеку отсюда, забыли даже, что надо стрелять.

Самолет с грохотом врезался в землю, взметнув ввысь оранжевый столб пламени и свистящие обломки металла.

— Ура-а! Еще один!

— Красиво горит, сволочь!..

Подбитый Ф-8, волоча за собой длинный хвост дыма, уходил к морю, стараясь не оторваться от своих...

Минуту спустя Дык пришел в себя.

— Прекратить шум! — скомандовал он. — Всем оставаться на местах! Приготовиться к штурмовому налету!..

На позициях роты сразу стало тихо. Зато вокруг, в поле, крики и шум не умолкали, несмотря на то что на другом берегу реки зенитки еще вели огонь.

Дым наконец разошелся, и стал виден мост. Он был по-прежнему невредим!

Два Ф-8 продолжали бой с батареями на той стороне. Но они больше не осмеливались снижаться, торопливо и неточно сбрасывая бомбы с высоты.

Посреди поля, метрах в шестистах от «шестерки», догорал самолет. Черный дым, смешанный с языками пламени, поднимался все выше и, растекаясь по ветру, свивался в небе гигантскими кольцами.

Пушки на противоположном берегу замолчали. И тогда на поле вдруг выросли фигурки людей. Они сбегались отовсюду к сбитому самолету, и их становилось все больше и больше.

Хюйен подошел к Дыку:

— Ты видишь, сколько народу? Надо, чтобы они сейчас же разошлись. Янки могут вернуться!

В этот момент появился Тай. Придерживая рукой свою огромную шляпу, он бежал наперерез толпе. За ним, немного отставая, торопились девушки-ополченки с винтовками. Тай остановился около самолета; громко крича и размахивая руками, он отгонял любопытных.

* * *

Следующая тревога началась, как раз когда в шестой роте были работницы с лесопилки, которые принесли солдатам вареные бататы и чай. Хюйен забеспокоился, но сами женщины обрадовались тревоге, как лучшему подарку.

— Давайте мы останемся, поможем в случае чего.

— Нет! — отрезал Хюйен. — Прошу спуститься с холма, там есть убежище.

Он приказал одному из бойцов проводить женщин в укрытие. И тут же раздался голос Дыка:

— Самолеты на бреющем!

Хюйен побежал на КП.

Реактивные машины шли на небольшой высоте изученным маршрутом — вдоль реки к высоте «сто двадцать».

С высоты ударили огненные трассы пулеметов. Хюйен едва успел обернуться в ту сторону, как головной самолет, разломившись надвое, рухнул в реку, подняв огромный столб воды.

Разрывы зенитных снарядов накрыли почти вплотную шедшие позади машины. Самолеты развернулись и, беспорядочно побросав бомбы, ушли. Черный дым заклубился над белым прибрежным песком.

Все заняло примерно полминуты.

Этот новый удар, нанесенный противнику, был, несомненно, чувствителен.

Прилетел самолет-разведчик и стал кружить над прибрежными холмами.

Потом снова появились истребители-бомбардировщики. Они шли со стороны моря. Сделав круг на большой высоте, они снизились и начали бомбить пулеметные установки. Зенитчики во всех ротах следили за развернувшимся поединком.

Высота была затянута клубами дыма. Но каждый раз, когда самолеты заходили в пике, оттуда долетала частая дробь пулеметов.

Дык, поднеся к глазам бинокль, следил за ходом боя. Самолеты пикировали и сбрасывали бомбы. К небу взлетали фонтаны пыли и дыма. Но бомбы падали на склоны, ни одна еще не попала в вершину. Пулеметчики продолжали вести бой.

Струя свинца хлестнула по брюху самолета. Отвалив в сторону, он с трудом набрал высоту и вышел из боя.

Еще один самолет вспыхнул в воздухе. Вокруг Дыка снсва радостно закричали люди.

А реактивщики — звено за звеном — заходили на бомбежку. Пыль и дым заволокли небо. Пулеметы на вершине «сто двадцать» били трассирующими пулями, намертво преградив путь, по котому прежде самолеты выходили на батареи.

* * *

Новая группа реактивных машин появилась с запада, навстречу им повернулись стволы зениток.

Вдруг Дык увидел маленькую фигурку девочки, бегущей между пушек.

— Туйен! Ты куда?

Тхо, стоявший рядом с окопом телефониста, поймал девочку за руку и, столкнув ее в окоп, крикнул:

— Сиди здесь, слышишь!..

«Мухобойки» шли на этот раз без строя, на разных высотах.

Две машины, снизившись, начали обстреливать ракетами и бомбить крытое черепицей здание школы на другом берегу реки.

Еще три самолета, пролетев дальше, тоже стали сбрасывать бомбы.

— Они целят в лесопилку!

Солдаты ругались, стиснув зубы от гнева. Орудия «шестерки» гремели... Залп... Еще залп.

Рядом с домами лесхоза из окопа бил по самолетам пулемет рабочего ополчения. В бинокль Дыку хорошо было видно, как из стрелковых ячеек, разбросанных по полям, ведут ружейный огонь ополченцы. Винтовочные залпы сливались с артиллерийской канонадой.

Около моста «единица» вступила в бой с одной эскадрильей, прилетевшей с моря.

Серия бомб разорвалась на территории лесхоза. Загорелись дома. Но пулемет ополченцев по-прежнему вел огонь.

Красный язык пламени распорол небо. Вражеский самолет вспыхнул, как факел. Летчик старался сбить пламя, но оно разгоралось все сильнее, и самолет вскоре взорвался. За секунду до взрыва от него оторвалась черная точка, над которой раскрылся гриб парашюта. Ветер относил его к видневшимся вдали холмам, поросшим лесом. Спускаясь все ниже, он вскоре исчез за деревьями.

Лесхоз горел. Огонь перебрасывался с крыши на крышу. Ополченцы выскакивали из окопов; крестьяне, рабочие выходили из укрытий — все бежали к горящим зданиям. Отсюда, с позиций роты, хорошо были видны фигурки людей, бросавшихся в охваченное пожаром здание лесопилки. Они пытались спасти машины.

Туйен поднялась на бруствер и, взглянув на разбушевавшийся пожар, бросилась бежать со всех ног. Около первого орудия ее перехватил Лай.

— Туйен!.. Постой, туда нельзя!

Девочка вырывалась, из широко раскрытых глаз ее текли слезы.

— Пустите меня тушить пожар!.. Пустите!..

— Побудь пока здесь. Улетят самолеты, тогда пойдешь.

Лай обнял девочку за плечи и усадил рядом на краю окопа.

XI

Вечерело, а люди все шли и шли поглядеть на сбитый американский самолет. Когда Суан подошел туда, человек пятьдесят или более того стояли кучками в поле поодаль от обломков. Две девушки с винтовками охраняли обломки самолета, препираясь с чересчур дотошными зрителями и отгоняя их прочь.

Какой-то старик, громко смеясь, говорил соседям:

— Ну что ж, это совсем неплохо! Значит, перед нами реактивный самолет — непобедимый, неуловимый и ни с чем не сравнимый?

— Один янки спрыгнул с парашютом прямо на гору Куйет. Интересно, поймают ли его?

— Почему же не поймают... Куда ему, скажите на милость, деваться? — Увидев Суана, старик снова заулыбался. — А-а, товарищ военный, знаете, это совсем неплохо!

Стоявшая рядом женщина обернулась к ним:

— Солдаты сегодня стреляли очень здорово!

— Эй, Суан!

Он огляделся.

— Здравствуйте...

Это была жена Виена.

— Добрый день, — сказал Суан. — Что, тоже пришли посмотреть?

— Я уже давно здесь, с позавчерашнего дня. Сегодня вот просидела весь день в больнице у Лить... А как ваши друзья, что ехали тогда вместе с вами?.. И тот парень, шофер?

— Спасибо, все живы-здоровы.

Они отошли в сторонку и уселись на меже.

— Ну как, вы уже видели мужа?

— Я его теперь, наверно, только на том свете увижу.

— Сегодня, когда кончились налеты, он, по-моему, пошел к товарищу Таю. Загляните туда, может, найдется...

— Э-э, его искать — надорвешься. Поеду домой. А вы когда в дорогу?

— Сегодня вечером.

— Не забудьте заехать на медпункт, взять у Лить посылочку.

— Нет, не забуду...

— Скоро опять в наши края?

— Сам не знаю. Смотря по делам. Во всяком случае, я не буду здесь редким гостем.

— Как приедете, загляните ко мне. А не то я рассержусь.

Она поднялась и взглянула на Суана — глаза ее лукаво поблескивали.

— Не догадаетесь, какая у меня для вас новость!

— Да в чем дело?

— Так и быть... в следующий раз все вам расскажу. Потерпите немного! Зайдете в гости, тогда все и выяснится.

— Вы меня просто пугаете.

— Нет, нет! Новость хорошая... Ну, ладно, я пойду.

Суан вернулся назад. Девушки разрешили ему, как военному, осмотреть самолет. Он глубоко врезался в мягкую песчаную почву. Из грязной воды, заполнившей образовавшуюся после взрыва воронку, торчал только хвост с белыми и синими полосами — цветами американского знамени. В воздухе чувствовался запах горелой резины и краски. Куски металла, изорванного и скомканного, как бумага, валялись по всему полю.

Люди уже начали выкапывать из земли и собирать впрок кое-что из обломков. Суан увидел сложенные у межи электро- и радиоприборы с мотками перепутанных разноцветных проводов, обгорелые остатки карты, кожаную кобуру и шлем от скафандра пилота, к которому припекся изнутри клок рыжеватых волос.

* * *

Суан пошел обратно пешком. Он был уже недалеко от позиций «шестерки», когда вдруг налетела буря. Горы сразу скрылись за серой дымкой тумана. Ветер закружил и погнал по полям гудящие пылевые смерчи. С моря мчались, громоздясь друг на друга и закрывая небо, тяжелые громады туч, озаряемые вспышками молний. Могучие удары грома сотрясали землю. Хлынул дождь.

Придерживая обеими руками шлем и согнувшись в три погибели от страшного ветра, он, спотыкаясь и падая, еле добрался до расположения роты.

Буря переполошила всех на позициях. Солдаты накрывали брезентом пушки, прятали снаряды, засовывали подальше рюкзаки и другое добро, привязывали покрепче плетеные крыши землянок. Они бегали и перекликались под дождем, как дети.

Добежав до КП, Суан увидел Хюйена, который вместе с телефонистами старался удержать бившуюся на ветру плетеную крышу, сорванную ураганом, и привязать ее к бамбуковым опорам. Заметив комиссара, Хюйен, смеясь, крикнул:

— Давай помогай! Сейчас весь дом улетит!

Суан бросился к ним и помог обуздать непокорную крышу. Затянув последний узел, они возликовали.

— Милости просим под кров! — прокричал Суан. — В тесноте, да не в обиде!.. Кан, несите сюда все рюкзаки и накройте их сверху куском нейлона!

— Звонил товарищ Мау, — скказал Хюйен, подсев поближе к Суану. — Он просил, как только увижу вас, напомнить, что вы должны быть в штабе.

— Хорошо, пережду непогоду и поеду.

А дождь лил как: из ведра. И ветер усиливался. Крыша совсем протекла. Гимнастерка и брюки Суана скоро промокли насквозь. Вода падала на лоб, затекала за ворот и ручейком сбегала по спине. Во всей землянке остались сухими только рюкзаки, прикрытые нейлоном. Снаружи непрерывно грохотал гром.

Через час буря прекратилась так же внезапно, как началась. Суан вышел из землянки. Небо еще было обложено тучами, но дождь перестал. Только вдали, над горами, перекатывался гром.

По окопам бежали ручьи. Выйдя из землянки, Суан наткнулся на Дыка. Ротный, сбросив рубашку, саперной лопатой копал вместе с солдатами сток, отводя воду из орудийных гнезд.

Суан обошел расчеты, пожимая руки бойцам и поздравляя их со сбитым самолетом.

Когда он садился в машину, на позициях «шестерки» был уже почти восстановлен порядок. Заняли свои места наблюдатели. Безмолвные, словно статуи, они обшаривали биноклями небо. Правда, вблизи они выглядели довольно забавно: в одних трусах, в накидках из парашютной ткани на голое тело и новеньких касках.

— Я уезжаю в полк, — сказал комиссар Дыку. — Как ты есть выздоравливающий, будь осторожен. Кто здоровье сбережет, тот больше и провоюет.

Дык смахнул с лица капли воды.

— А может, останетесь поужинать с нами? Сейчас все будет готово.

— Нет, спасибо. Да, вот еще что: сегодня вы дали янки прикурить, но смотрите не зазнавайтесь; нельзя недооценивать противника.

Глядя на командира роты, похожего в этот момент на мальчишку, Суан рассмеялся. Он крепко обнял и поцеловал Дыка, повернулся и быстро зашагал вниз по склону холма.

Ночью, после дождя, на небе высыпали звезды. Сегодня Суан и Хоа ехали в машине.

— Хорошо бы в дороге отоспаться.

— А вы поспите... Вам сейчас сон нужнее всего, вон на себя даже стали непохожи от усталости.

— Хоа, не забудь заехать на медпункт...

«Газик» свернул на большак. Суан оглянулся на поля батата, где люди каждый день спокойно и прото смотрели в лицо смерти. Он вспомнил, как Лить плакала на дороге, идущей через эти поля. И хотя случилось это только вчера, ему казалось, будто прошли уже долгие годы, потому что обычно только время отбирает из наших воспоминаний самое дорогое и важное...

Они вьехали в уездный центр. По обе стороны улицы моргали керосиновые лампы, стоящие на лотках продавцов фо{30} и прочей снеди. Из-за неплотно прикрытых ставней общественной столовой слышались громкие голоса, люди сидели за столиками и толпились у прилавка...

Сколько таких уездных городков, наполовину разрушенных бомбами... Но жизнь берет свое! По улицам едут повозки и велосипеды, тянутся вереницы носильщиков с коромыслами на плечах.

«Да, необычная у нас теперь жизнь, — подумал Суан. — Наверно, иностранцам иногда трудно это понять!..»

Машина свернула на проселок и, проехав несколько километров, остановилась прямо посреди поля. Хоа спрыгнул на землю, захлопнул за Суаном дверцу «газика» и, освещая фонариком дорогу, повел комиссара по извилистой узкой тропинке. Медпункт находился в маленькой деревушке, окруженной густыми зарослями пальм.

У деревенских ворот их остановил часовой и попросил подождать, пока он позвонит по телефону. Хоа, оставив комиссара в караулке, пошел обратно к машине.

Через несколько минут к воротам вышла Лить.

— О, это вы, Суан! Не заглянете ко мне на минуту? Я возьму посылочку в канцелярии; это здесь, рядом... Пропустите, пожалуйста, товарища, — обратилась она к часовому.

Суан шагал в темноте за маячившим впереди белым халатом. Лить выглядела сегодня совсем иначе. Здесь, на медпункте, она была «начальством», а он просто посетителем...

Канцелярия помещалась в крестьянском доме; хозяева жили теперь в маленькой клетушке, уступив обе комнаты врачам.

Лить сняла халат, выкрутила чуть побольше фитиль в лампе, стоявшей на сколоченном из досок столе, и предложила Суану выпить чаю. Она отыскала в углу небольшой сверток и протянула комиссару.

— Здесь немного бобов и арахиса для дочки. Если нетрудно, передайте, пожалуйста, в здравотдел.

— Непременно... Вы здесь и живете?

Суан обвел глазами комнату.

— Молодцы зенитчики, у нас у всех сегодня праздник! Скажите, поймали летчика, который выпрыгнул с парашютом?

— Да. Нам сообщили об этом из округа как раз перед моим отъездом. Много было сегодня раненых?

— Нет, не очень. Только вот в лесхозе двое умерли от ожогов. Легкораненых — человек десять.

Суан поднял глаза и поймал на себе взгляд Лить. Ему показалось, что она слегка покраснела. Он еще раз взглянул на нее. Лицо ее в мерцающем свете лампы казалось особенно красивым.

Лить поднялась из-за стола. Они молча дошли до ворот. Около караулки Суан хотел попрощаться.

— Я провожу вас еще немного, — сказала Лить.

Они прошли до поворота тропинки. Вдруг Суан остановился. Над горизонтом блеснули вспышки зенитных разрывов. Через минуту докатился гром канонады.

— Что ж... Поезжайте. — Негромкий голос Лить, казалось, доносился откуда-то издалека.

— Вы долго еще задержитесь здесь? — спросил Суан.

— Пока не знаю. Через несколько дней закончу тут все дела и, может быть, проеду еще по нескольким уездам на западе, возле лаосской границы.

— Там теперь тоже заварилась каша. Дня не проходит без бомбежки.

— А когда вы снова заедете сюда?

— Даже не знаю. Завтра ночью я должен быть в штабе округа. Потом съезжу к мосту Кам, там тоже наши стоят...

Суан почувствовал, как у него тревожно заколотилось сердце. Когда еще он снова встретится с Лить?..

Далекий грохот пушек становился все громче. Суан, помолчав, сказал:

— Мне пора... Всего хорошего, Лить...

— Прощайте, — прошептала она. — Счастливого вам пути...

Суан быстро зашагал через поле. Обернувшись, он увидел, что Лить по-прежнему стоит на дороге и смотрит ему вслед.

Канонада усиливалась. Огненные зарницы пробегали по ночному небу.