Эдуардо Эрас Леон.

Матео

Ничего особенного... Нет, правда, ничего особенного не чувствуешь, когда видишь приближающийся самолет. Да, он летит и стреляет из своих десяти пулеметов, укрепленных на крыльях, и нельзя зевать после того, как он пролетит, потому что есть еще два хвостовых пулемета. Но я спокоен, правда-правда. И я даже уверен, что, если он пролетит низко, я его подобью из своей «четверки»...

Нет... Боялся? Чего? Здесь никто не боится... Да, конечно, злость — другое дело. Такое со мной бывало... Вот, например, восемнадцатого вечером... Восемнадцатого? Да, точно, восемнадцатого... вечером...

* * *

Все направляются в сторону Плая-Хирон. Мое орудие тоже. Оно прицеплено к грузовику, а я сижу на орудии, потому что я — стрелок. Вместе с другими орудиями батареи мы прикрываем колонну. И вот грузовик начинает барахлить. У него глохнет мотор. Он не заводится. Колонна продолжает свой путь, а нас оставляют позади. Командир батареи кричит мне:

— Столкнуть грузовик в кювет и оборудовать огневую позицию! — И он уезжает.

Мы начинаем толкать грузовик, но он тяжелый.

Я говорю командиру орудия:

— Послушай, сержант, давай отцепим пулемет, и грузовик пойдет легче.

А он мне:

— О'кэй, Матео.

И мы отцепляем орудие. Они катят грузовик и с большим трудом сталкивают его в кювет.

Я остаюсь с пулеметом и пытаюсь его установить. И тут появляется самолет. Я смотрю на него в бинокль — это Б-26. Наш или вражеский? Этого я не знаю. Смотрю на его крылья — кубинский флаг и три буквы — РВС{29}. Наш! Самолет приближается. Теперь он летит ниже с крейсерской скоростью. Я вижу лицо летчика. Он просовывает руку в окошко и машет мне в знак приветствия. Наш!

— Самолет наш! — кричу я, успокаиваясь, и машу в ответ.

А он начинает обстреливать грузовик. Я смотрю туда и вижу, что грузовик исчезает в клубах огня и дыма. Нет, это был не наш самолет. Я столбенею. Не знаю, что предпринять, но страха не чувствую. В эту минуту я ничего не боюсь. Но я не знаю, что мне делать. Я бегу к машине, но приблизиться не могу. От жара я задыхаюсь. Мне хочется закричать. Но кому? Я один. Кому кричать, кто мне поможет? Никого нет. Я возвращаюсь к орудию. Потом снова бегу к машине. Я не могу отвести взгляд от грузовика. Расчет погибает на моих глазах. Я слышу крики. Чувствую запах паленого мяса. Я в отчаянии, и мне хочется броситься в огонь, и кричать с ними, и сгореть с ними. Но я бегу к орудию. Я плачу и ничего с этим не могу поделать. Сволочи! Сукины дети! Я ищу ключ. Мне надо установить пулемет. Куда, черт бы его побрал, делся ключ? Нужно установить пулемет. Продолжаю плакать и начинаю разговаривать сам с собой. Теперь я не поверю ни единому самолету. Я буду стрелять в первый же, который ко мне приблизится. Мне все равно, наш он или чужой. Я буду стрелять в любой, в любой...

Едет джип. Я продолжаю возиться с пулеметом. Джип останавливается.

— Что случилось? — кричит мне старший лейтенант.

Я не понимаю, что отвечаю ему. Говорю что-то о самолетах, о сгоревших людях, о грузовике. И продолжаю плакать.

Они бегут к грузовику. Они пытаются что-нибудь сделать, но — поздно. И они возвращаются. Старший лейтенант подходит ко мне. Он молчит. Я в истерике, и он кладет мне на плечо руку и начинает что-то говорить. А я продолжаю плакать, и тогда он дает мне три пощечины. Сначала я хочу воспротивиться, но не делаю этого. Потом я чувствую себя лучше и перестаю плакать.

— Ну-ка, давайте перенесем пулемет из кювета! — говорит мне старший лейтенант.

Вчетвером мы поднимаем пулемет из кювета. Не знаю как, но поднимаем.

— Устанавливай! — приказывает старший лейтенант.

— Мне нечем его закрепить.

— А ты попробуй стволом автомата, — советует милисьяно, приехавший со старшим лейтенантом.

Мы устанавливаем пулемет. Они прощаются со мной. Джип уезжает, а я остаюсь у пулемета. В эту минуту я не боюсь. Я никогда не боялся. Понятно?..

* * *

Да, это было восемнадцатого. А девятнадцатого я снова был на территории сентраля. С тем же орудием, но с другими людьми, которые тоже ничего не боялись...

Самолет, что летел над сентралем «Аустралиа»? Я стрелял по этому самолету. Я первый тогда выстрелил. Было около шести утра. Я боролся со сном, но не хотел расставаться с пулеметом...

* * *

Кто-то толкает меня — самолет! Все вскакивают по местам. Я спокоен. И на этот раз я спокоен. Пожалуй, лишь чуть-чуть волнуюсь, но в то же время радуюсь. Орудие в готовности.

— Ложитесь, ложитесь! — кричу я расчету. — Оставьте меня, оставьте меня одного!

Они повинуются мне и ложатся на землю. Я целюсь в самолет. Он летит над островком, покрытым зарослями тростника. Он почти передо мной. Он меня еще не увидел.

Тогда я безостановочно стреляю очень длинной очередью. И он меня замечает, потому что выстрелы приходятся по фюзеляжу. И он стреляет в меня изо всех своих пулеметов. Я ни о чем не думаю. Я продолжаю стрелять. А самолет — в меня. А я — в самолет. Самолет уже очень близко, но я не сдаюсь. И мои пули попадают в кабину.

А его пули пролетают мимо. Меньше чем за двести метров он делает крен влево. Я разворачиваю пулемет и продолжаю вести по нему огонь. Но теперь все «четверки» сентраля тоже стреляют по самолету. Самолет теряет управление. Потом теряет высоту и скорость. Медленно сбрасывает четыре бомбы. И опять теряет высоту. И наконец падает.

Весь расчет вскакивает и бежит ко мне:

— Ты его сбил, Матео! Ты сбил его!

— Ну и что? — И я говорю, что, мол, да, что я его сбил, что если захватить его во второй круг прицела — не промахнешься.

Но вот я оборачиваюсь и смотрю назад, за орудие. Вижу пальмы, срезанные пулями самолета чуть выше моего роста. Я приподнимаюсь с сиденья стрелка. Хочу идти, но падаю. Меня поднимают. Держусь руками за людей, а идти не могу: в ногах нет силы.

— Это нервы! — говорит кто-то.

— У тебя нервы расшатались, Матео, — повторяет кто-то еще.

— Да, — соглашаюсь я, — нервы... А меня уже несут, меня целуют.

* * *

...Вот и все. Повторяю вам, что, когда сбиваешь самолет, ничего не чувствуешь... Говорю вам, что страха нет и в помине... Герой? Я? Нет-нет... Герои — это те, кто выигрывает войны и входит в историю... А я всего лишь стрелок зенитного пулемета... Да-да, сеньор, Матео Гонсалес, пятнадцати лет от роду, двадцать восьмая батарея базы Гранма...