Предисловие
В этой книге нет ни пропаганды, ни выдумки. Не придумана ни одна деталь, не вымышлено ни одно действующее лицо. Читатель найдет в ней — без формальности и часто даже случайно — только факты — пережитые, проверенные и то, что кто-то сможет назвать ежедневными происшествиями: обычные факты нынешней французской жизни.
Источники этой информации многочисленны и надежны. Для изображения характеров, ситуаций, самого откровенного страдания и самой простой храбрости у автора было трагическое изобилие материала. В этих условиях задача представлялась совсем простой.
Но из всего написанного мною за долгую жизнь, ничто не стоило мне таких усилий как «Армия теней». И ничто не оставляло меня таким неудовлетворенным.
Я хотел сказать так много, но сказал так мало…
Соображения безопасности, естественно, были первым препятствием. Кто хочет написать о Сопротивлении без романтизма и фантазий, скован своим гражданским долгом. Нельзя сказать, что роман или поэма менее правдивы и жизненны, чем описание реальных событий. Я скорее считаю обратное. Но мы живем в центре ужаса, окруженного кровопролитием. Я никогда не чувствовал в себе ни права, ни силы, чтобы отойти от простоты хроники, от скромности документа.
Потому в книге все должно было быть точным, но ничто — узнаваемым. Из-за врага, его шпионов, его лакеев необходимо было скрыть лица, чтобы уберечь людей, переместить их в другое место, перетасовать события, спрятать источники, разорвать связи, утаить секреты атаки и защиты.
Свободно можно было говорить лишь об умерших (если у них не было семьи или друзей, которым угрожала бы опасность) или рассказывать истории, которые настолько известны во Франции, что из них нельзя было бы узнать ничего нового.
«Достаточно ли заметены, запутанны, стерты следы? Не сможет ли кто-либо узнать по ним этого мужчину или эту женщину — лицо, силуэт, тень?» Этот страх сковывал, останавливал мою руку снова и снова. Но когда я принимал эти меры предосторожности, во мне возрастал другой страх. Я начал думать: «Не сошел ли я с пути правды? Подобрал ли я правильные эквиваленты, чтобы передать привычки, профессии, взаимоотношения и чувства?» Для операции не имеет значения, провел ли ее богач или бедняк, холостяк или отец шести детей, старик или молодая девушка.
И когда я взвесил все эти обстоятельства, то почувствовал большое огорчение: не осталось ничего от той женщины, от того мужчины, которых я любил, которыми я восхищался, и жизнь и смерть которых я так хотел бы описать под их настоящими именами. Тогда я попробовал, по крайней мере, передать хотя бы тембр смеха, взгляд или шепот голоса.
Это было первой серьезной очевидной трудностью, можно сказать, материального порядка. Но очевидные и материальные препятствия не самые трудные для преодоления.
Пока я писал эти страницы, мне мешало и другое мучение. Оно не было связано с вопросами безопасности. Это было личное ощущение, но такое сильное, что однажды я даже подумывал отказаться от написания книги. Приказывая самому себе продолжать, я говорил себе: «Нужно что-то рассказать о французском Сопротивлении, даже если это будет рассказано плохо». Для этой цели я, без всякой ложной скромности, чувствовал свою посредственность, свою неадекватность как писателя, чтобы выразить то, что составляет эту книгу, чтобы открыть образ и дух той великой чудесной тайны, которой является французское Сопротивление.
Есть ли писатель, который, пытаясь описать ландшафт, свет, характер или судьбу, не чувствовал бы удары отчаяния, кто не замечал бы, что описанные им краски природы неправдивы, что свет выглядит не так, как он написал, что написанное им оказалось ниже или выше того, что сотворила судьба? Представьте, что говорить тогда об истории Франции — тайной, скрытной Франции, новой и неизвестной ни для ее друзей, ни для врагов, ни даже для самой себя! Во Франции больше нет хлеба, вина, огня. Но, прежде всего, в ней больше нет закона. Гражданское неповиновение, индивидуальный или организованный бунт стали долгом перед родиной. Национальный герой это человек под прикрытием, изгой вне закона. Он меняет место жительства каждый день, каждую ночь. Он живет под чужим именем, чужим адресом, с чужим лицом. Чиновники, полицейские помогают бунтарю. Он находит пособников даже в министерствах. Он нарушает порядок, даже не задумываясь об этом. Тюрьмы, казни, пытки, преступления, внезапные облавы, летящие пули. Люди умирают и убывают с естественностью.
Для внешнего мира Виши продолжает играть роль правительства. Но живая Франция вся ушла вглубь. Ее настоящее и неизвестное лицо обращено во тьму. В катакомбах восстания люди создают свой свет и находят свой собственный закон.
Где эти любвеобильные, легковесные французы, так довольные продуктами своей земли и настолько цивилизованные, что кажутся забальзамированными в своих удовольствиях и тонких искусствах? Они заполняют тюрьмы, концлагеря, их выстраивают перед расстрельными командами, их разрывают на куски, но они не плачут, не сгибаются и молчат.
И бесчисленные женщины всех классов, всех возрастов, эти женщины, которых считали самыми фривольными в мире, вызывают восхищение даже у своих палачей; женщины — курьеры, женщины — организаторы побегов, казней и рейдов.
Никогда еще Франция не вела такую возвеличенную, благородную войну, чем та, в пещерах которой печатаются свободные газеты, на поверхности которой она принимает своих свободных друзей и отправляет своих детей, где в камерах пыток вырванные языки, ожоги от раскаленных булавок и сломанные кости сохраняют молчание свободных людей.
И я знаю, что мне не дано описать это как следовало бы описывать это уникальное состояние милосердия, проходящего сквозь весь народ в подпольную чистоту, как невидимый росток пробивает почву холма…
Все на этих страницах — правда. Все это переживают мужчины и женщины во Франции.
Мне повезло, что во Франции у меня были друзья вроде Жербье, Лемаска или Феликса Тонзуры. Но именно в Лондоне мне удалось увидеть французское Сопротивление в самом живом свете. Меня это не удивило, как могло бы показаться со стороны. Из-за необходимости секретности, опасения быть пойманным, на родной земле рассказать обо всем было трудно и с большой предосторожностью. В Лондоне можно было побеседовать свободно. Рано или поздно в Лондоне встречались все выжившие лидеры Сопротивления. И этот необычайный переезд из Франции в Англию и обратно казался совершенно естественным. Лондон — перекресток самых странных судеб Франции.
Однажды я обедал со «Святым Лукой». В другой раз весенним утром в гостиной с большими окнами я беседовал с тремя французами, приговоренными к смертной казни. Они улыбались, глядя на деревья в саду, и собирались вернуться во Францию, чтобы снова уйти в тень и руководить своими отрядами…
У меня не было глупых амбиций дать полную картину Сопротивления. Все, на что я был способен — поднять краешек занавеса и дать хоть какое-то представление о пульсе жизни и о страданиях посреди сражения.