Глава 20.

Прелюдия к Пирл-Харбору

Мы достигли исторического перелома в отношениях с Японией, хотя для некоторых наших дипломатов, наблюдавших быстрое развитие событий непосредственно из Токио, этот факт не был очевидным. В дальнейшем политические и дипломатические шаги Японии предопределялись военными потребностями; все было направлено на поддержку грандиозного стратегического плана, разрабатываемого генеральными штабами армии и флота.

В действительности же в подготовке различались два плана, практически не связанные между собой. Один, разработанный в военном министерстве генеральным штабом армии, главным своим объектом все еще считал Китай; другой, разработанный морским генеральным штабом, предусматривал экспансию на юге. Существование обоих планов хранилось в строгой тайне не только для посторонних лиц; каждый штаб держал свой план в секрете от штаба, разрабатывающего другой. Как я покажу далее, армейское командование искренне удивилось, когда в сентябре 1941 года ему преподнесли детально разработанный и готовый к исполнению по первому требованию план. Это событие не явилось чем-то необычным для Японии того времени, где армейская клика была отделена от военно-морского флота, и где флот и армия враждовали друг с другом; кроме того, как внутри армии, так и флота существовали более мелкие группировки.

Политическая обстановка в Японии зимой 1936/37 года сложилась исключительно напряженной и опасной. Прелюдией к событиям явилась так называемая реставрация [250] Сева 26 февраля 1936 года, когда армейские экстремисты убили стоявших на их пути министра финансов, хранителя государственной печати, генерального инспектора по вопросам военного обучения и, наконец, еще нескольких человек из представителей умеренных политических кругов. Выступление экстремистов было подавлено, но армия торжествовала свою победу, так как их действия оказали определенное влияние на политическую жизнь страны и привели к захвату представителями армии важных позиций. Кульминационным пунктом этого движения явилось 25 ноября 1936 года, когда армии удалось принудить Японию заключить свой первый союз с Германией — непопулярный антикоминтерновский пакт.

Влияние армии оставалось преобладающим даже после ниспровержения противниками прогерманской ориентации марионеточного премьера Коки Хирота. Попытки посадить на пост премьер-министра генерала Угаки с умеренными взглядами окончились провалом из-за сильной оппозиционной группы внутри самой армии. Способ, с помощью которого император не допустил генерала Угаки к посту премьер-министра, был симптоматичным для сильного влияния армии. Ему «тайно посоветовали» отклонить предложение императора сформировать кабинет, но продолжать осуществлять свои планы и готовить состав коалиционного правительства, что было бы приемлемо как для императорского двора, так и для дзайбацу, поддерживающих старого генерала. Это произошло поздно ночью, когда Угаки, составив список своего кабинета и не желая терять времени, вызвал машину и направился в императорский дворец, чтобы вручить императору состав кабинета. Когда он поздно, ночью проезжал вдоль рва с водой, окружавшего дворец, машину вдруг остановил человек в форме генерала жандармерии. Он оказался начальником жандармерии. Действуя согласно инструкциям армейской клики, генерал предостерег Угаки от принятия полномочий от императора. Предостережение, подтвержденное яркими воспоминаниями февральских событий, было ясным и недвусмысленным. Теперь мнение Угаки в корне изменилось, и он продолжал путь во дворец не за тем, чтобы вручить императору состав кабинета, а чтобы сложить с себя эти полномочия. [251]

Встреча с начальником жандармерии сильно обеспокоила генерала Угаки. Он поклялся, что уйдет в отставку и не наденет военной формы до конца своих дней. Под давлением армии император Хирохито назначил премьер-министром экстремиста генерала Хаяси, который поощрял агрессивную политику армейской клики, но потерпел крах в разрешении внутренних вопросов, с чем неизбежно сталкивались все японские кабинеты того времени. Неудача привела к тому, что премьер-министром стал принц Коноэ. Когда я узнал об этом назначении, я разуверился в оптимизме большинства обозревателей, видящих в принце благоразумного политика и рассматривающих его назначение, как триумф сторонников умеренного течения. Я знал Коноэ и считал его практическим политиком, который стоял во главе дипломатического фронта, но оказалось, что фактически он являлся добровольным орудием милитаристов. Именно в бытность его премьер-министром тщательно разработанный генеральным штабом армии план был приведен в действие. 7 июля 1937 года стычка у моста Марко Поло послужила для армии предлогом к началу кампании против Северного Китая и опустошению согласно этому плану огромных территорий. Начиная с этого момента Япония ускорила подготовку к мировой войне. Вскоре, 6 ноября 1937 года, к антикоминтерновскому пакту присоединилась Италия, а Япония признала режим Франко в Испании. В Пекине было учреждено временное марионеточное правительство Китая, и началось длительное правление японцев над Северным Китаем; захватчики подготавливали территорию для дальнейшего продвижения на юг.

Наша реакция на эти мероприятия была красноречива, но безрезультатна. 5 октября 1937 года президент Рузвельт произнес свою историческую речь в Чикаго, но попытка пробудить Запад к более действенной оппозиции против японской агрессии окончилась неудачей.

Несколько недель спустя в Брюсселе собрались представители девятнадцати стран, чтобы разрешить японо-китайскую проблему, но и эти переговоры окончились безрезультатно, так как Япония игнорировала их. Попыткой остановить японскую агрессию дипломатическим путем явилось также заключение пакта о ненападении [252] между Советским Союзом и Китаем{34}. Более важным, однако, было решение Чан Кай-ши остановить японскую агрессию при всех обстоятельствах. Чан Кай-ши довольно искусно, хотя и в трудных условиях, выполнил до конца свои обязательства, что было главным фактором, помешавшим Японии добиться окончательной победы.

Японцы забыли об уроке Наполеона в Москве, который показал, что страна, обладающая для отступления неограниченной территорией, не может быть побеждена.

Для обозревателей стало очевидным, что Япония маневрировала с целью захвата позиций, но для исчерпывающей оценки создавшегося положения не хватало данных. Трудно было понять позиции и планы японского флота. Каковы были ближайшие цели японского флота? Чтобы иметь полное представление о сложившейся обстановке, нам нужно было ответить на этот вопрос. Ответить на него в 1937 году не представлялось возможным, но уже намечались кое-какие моменты, которые помогли в оценке положения и убедили нас, что флот также имел свои планы и был готов присоединиться к армии для ведения войны в других районах.

Одним из таких симптомов явилась полная переориентация японской разведывательной деятельности.

После почти двухлетнего временного затишья (между 1936–1938 гг.) разведывательная деятельность вновь начала активизироваться и стала важным инструментом власти в Японии.

Теперь японская разведывательная структура была совершенно отличной от той, с которой мы сталкивались ранее. Изменилась роль разведки, разведку укомплектовали другими людьми. Для японского флота не возникало препятствий в ведении агентурной разведки против нас: было решено перейти к тотальному шпионажу, добывая военные, военно-морские и политические данные, так чтобы заговорщики в Токио могли иметь полную [253] информацию о наших намерениях, силе, слабостях, потенциале, моральной и политической подготовке и составить окончательный план. Японцам стала необходима сеть, которая вышла бы за рамки морской разведки. Поэтому они решили базировать ее в своих консульствах, посадив агента под дипломатической «крышей», в «святая святых» японского посольства на Массачусет-авеню.

Человек, подобранный для такого ответственного поста, имел невысокий ранг и, будучи вторым секретарем посольства, выполнял незначительную работу. Японец по фамилии Тэрасаки явился тем, кого можно рассматривать как человека, ставшего одним из лидеров всей японской шпионской деятельности накануне Пирл-Харбора. Я знал его довольно хорошо. Спокойный, педантичный, молчаливый и замкнутый, он производил впечатление человека интеллигентного, исключительно скромного, с живым умом и энергичным характером.

Ему с большим искусством в течение длительного времени удалось держать в тайне свою шпионскую деятельность. И действительно, мы далеко не сразу узнали, что он является важным японским шпионом в западном полушарии, и очень удивились, обнаружив в нем одинокого волка, стоящего в стороне от дипломатической толпы и мало появляющегося в обществе, когда его дипломатические функции могли казаться странными и неубедительными. Такую замкнутость мы приписывали личным наклонностям Тэрасаки и не подозревали о его посторонней деятельности, тем более о шпионаже.

Он руководил работой широкой сети шпионов, обосновавшейся в различных японских консульствах, расположенных в стратегических пунктах. Гавайи, конечно, были одним из важнейших центров шпионажа, а в Гонолулу японский шпионаж достиг такого размаха, что превратился в значительную силу как по количеству шпионов, так и по их активности.

Когда я еще служил на крейсере «Ричмонд» и имел лишь случайные возможности наблюдать за этим движением непосредственно, Тэрасаки занимался созданием своей агентурной сети и разработкой, планов ее деятельности.

Весной 1938 года я снова был вынужден возвратиться к разведывательной службе, так как сразу после [254] завершения моей морской командировки меня назначили начальником разведки 11-го морского округа, дислоцированного в Сан-Диего — этом центре деятельности японского шпионажа. Когда я покидал корабль, японцы еще раз продемонстрировали свою активную подготовку к войне. Они приняли закон о всеобщей национальной мобилизации Японии; техническому и квалифицированному персоналу было предложено пройти регистрацию в военных ведомствах вместе с военными, владельцы заводов получили приказ запланировать выпуск военной продукции и создать запасы необходимого сырья. Содержание закона вполне соответствовало его названию. Япония открыто готовилась к войне.

Деятельностью нашей морской разведки руководит управление военно-морской разведки в Вашингтоне с отделами, организованными по географическому принципу и располагающими необходимыми средствами для разведывательной работы. На местах разведывательная служба проводится под руководством начальника разведки морского округа. Соединенные Штаты должны быть счастливы, имея в лице своих офицеров разведки энергичных и бдительных людей; они смогли справиться с японскими противниками, широким потоком вливающимися в Соединенные Штаты. Это был период, когда безопасность страны зависела от морской разведки. Сан-Диего стал исключительно важным постом, откуда мы следили за многочисленным японским населением и в то же время за шпионской деятельностью Японии у берегов США, проводимой японским рыболовным флотом, на судах которого десятки японских шпионов бороздили наши моря. В это время около 50 процентов авиационных заводов страны располагалось в моем районе.

Незадолго до моего прибытия в Сан-Диего, пока я еще служил на корабле, произошел инцидент, который указывал на то, что японские шпионы снова начали действовать. Расследованием было установлено присутствие платного японского агента-американца на борту крейсера США. Появление нового человека на корабле могло вызвать подозрение, поэтому меня попросили связаться с командиром крейсера для организации процедуры расследования. Когда я заявил командиру крейсера о присутствии японского агента на его корабле, [255] он воскликнул: «Ради всего святого, заберите его немедленно!»

Но поступить так — значило не обеспечить нормального хода следствия. Мы считали этого человека лишь незначительным агентом, полностью ограниченным в передвижении и поэтому более или менее безвредным и даже полезным для нас, так как он мог помочь нам открыть тех, кто стоял за ним, и даже тех, кто находился еще выше в японской разведывательной сети.

Мне удалось заручиться поддержкой командира крейсера; шпион продолжал заниматься своим делом под нашим строгим надзором. Он никогда не узнал, что его тайная работа была полностью известна нам. Для нас он оказался очень полезным. Он звонил своему связному, писал ему письма и часто ходил на гоночный трек, куда, по его мнению, азарт и тяга к женским чарам приведут японца. Как и в деле Томпсона — Миядзаки, японский агент, появившийся на треке с группой своих друзей-японцев, оказался офицером японского императорского флота, «изучавшим» в США английский язык.

На треке японцы были определенно недовольны поведением американского моряка, когда тот на глазах у многих людей занял место прямо за японцами и упрямо пытался завязать с ними разговор.

Мы видели, что между моряком и японским агентом ничего не произошло. Вскоре стало ясно, что японцы перестали обращаться к этому моряку. Они проявляли слишком большую осторожность, чтобы использовать человека в форме американского флота.

Наше первое открытие дало нам необходимые имена и связи, за которыми мы и последовали. Моряка позднее направили на Гавайи, где его судил военный трибунал. При составлении списка подозреваемых лиц и в наблюдении за шпионами мы работали по определенному плану. В наши намерения не входило производить аресты и тем самым уничтожать небольшие звенья в цепи, хорошо известные нам к тому времени. Мы понимали, что нам приходится работать с многоголовой гидрой, которая не боялась уничтожения, особенно в условиях, налагаемых нашими внутренними законами. Мы были довольны тем, что знали о деятельности большого количества шпионов и смогли установить невидимый [256] контроль за ними и тем самым снизить эффективность их работы. И мы бы их опознали в момент опасности, если бы он наступил.

В этой стратегии нас поддерживал опыт, приобретенный Англией до первой мировой войны. Мы помнили, как Англия мирилась с присутствием двадцати девяти ведущих и нескольких сотен мелких шпионов до войны только для того, чтобы в начале войны накрыть их всех и тем самым разрушить сеть шпионов в момент, когда она могла стать особенно опасной.

Кайзера, прибывшего в Лондон на похороны короля Эдуарда VII, сопровождал руководитель германской военной разведки, которого знала английская разведывательная служба. Внезапное прибытие этого офицера встревожило английскую контрразведку. Было решено следить за ним. Германский разведчик неосторожно связался с одним из своих агентов в Лондоне, парикмахером по имени Эрнст, и тем самым раскрыл всех остальных агентов. Англичане не спешили арестовывать их, они не препятствовали немецким агентам продолжать их деятельность и наблюдали за ними. В день объявления войны в августе 1914 года англичане схватили всех заблаговременно выслеженных шпионов. Этот пример является хорошей иллюстрацией совершенной техники, которую мы также использовали с выгодой для себя. Цель контрразведки не состоит в том, чтобы блаженствовать в ярких огнях сенсационных заголовков, оповещающих о первых арестах.

Мы продолжали свою работу, не сообщая ничего ни общественности, ни агентам противника, за которыми так внимательно следили. Иногда в прессе появлялась завуалированная критика, без сомнения, инспирированная, но она не меняла нашего решения. Тем временем десятки граждан приходили в мое бюро со своими подозрениями, но большинство их сообщений, конечно, не представляло никакой ценности. Однако мы считали необходимым проверять все сведения независимо от того, насколько фантастичными они выглядят с первого взгляда. В этом отношении морская разведка отличалась от чисто следовательских органов, которые имеют тенденцию отказываться от ведения дела, если полученные ими данные не дают немедленных результатов. Я хорошо помню ряд случаев, когда морская [257] разведка определенно добилась триумфа, расследуя данные, которые другие органы, предварительно их рассматривавшие, сочли бесполезными, В Сан-Диего деятельность нашей контрразведки, оценившей значение прелюдии Пирл-Харбора, расширилась так, что можно было проследить за всеми случаями шпионажа и подрывной деятельности со стороны любой страны. Каждый случай подвергался расследованию, и при необходимости проводилось последовательное преследование независимо от направления, в котором мог упасть топор.

Ответственность начальника разведки военно-морского округа на Западном побережье в связи с продолжавшимся наплывом японских агентов повышалась с каждым днем. Японские резиденты стали работать активнее. К тому времени японская разведывательная сеть уже была организована в широком масштабе с ее собственной иерархией, во главе которой находился штаб в Вашингтоне; он имел непосредственную связь с Токио и получал оттуда инструкции.

На следующей ступени, чуть-чуть ниже, стояла служба атташе и различных организаций разведки, находящихся на полулегальном положении в пяти городах Америки. Такими организациями являлись армейские и морские «инспектора» в Нью-Йорке, бюро исследования хлопчатобумажной промышленности в Хьюстоне (Техасе) и всевозможные псевдокоммерческие организации в Чикаго, Сиэтле и Сан-Франциско. Помимо этих групп высокопоставленных сотрудников, существовала еще группа студентов, изучающих язык, несколько членов которой обосновались в стратегических пунктах Западного побережья. В какой-то степени эти лица, изучающие язык и являющиеся кадровыми офицерами японского императорского флота, были самыми старшими среди обычных сотрудников. Они устанавливали и использовали связи и обеспечивали чрезвычайно необходимый профессиональный контроль за сбором данных для разведки, производимым малообученными агентами — любителями. На таком же уровне находились японские консулы, оказывавшие огромное влияние на японских граждан, разбросанных по всему Западному побережью.

Их влияние основывалось на функциональных обязанностях контролировать своих граждан, и у них всегда была возможность заставить агентов, не желающих работать, [258] вернуться в Японию для соответствующего наказания. Они также могли применить методы убеждения «Токийского клуба», представляющего собой сеть наркотических и игорных заведений, которая простиралась вдоль всего побережья и имела достаточное количество убийц, всегда готовых взяться за дело. И «Токийский клуб» никогда не отказывал японским официальным лицам в их просьбах воздействовать на некоторых своих членов. На самом низком уровне, представляя собой скорее количество, чем качество, были остальные японцы, из их числа руководители разведки вербовали своих агентов. В то время как подавляющее большинство японцев противилось давлению, по временам почти невыносимому, особенно для японских граждан, давно проживающих в США, всегда находилось меньшинство, которое уступало угрозам и давало любую возможную информацию.

Погоня за количеством информации ухудшала качество и снижала эффективность японской разведки в США. Данных набиралось очень много, но обрабатывать их японцы не успевали.

Выполнение их задачи чрезвычайно облегчалось благодаря тому обстоятельству, что в США было совершенно открыто то, что обычно считается в других государствах национальным секретом. Попутно, возможно, полезно рассмотреть преимущества и недостатки такого положения, так как я убежден в том, что при подобных обстоятельствах преимущества имеют верх над недостатками. Иностранные агенты, с которыми я был связан во время моей работы в разведке, проявляли полное единодушие в одной конкретной жалобе — они утверждали, что США являются самым трудным объектом для шпионской работы, ибо мы как будто и открыты для шпионажа, но в то же время ставим агентов перед чрезвычайно трудными задачами.

Выдающийся немецкий агент фон Ринтелен однажды сказал одному моему другу: «Внешне США не имеют секретов, которых бы не мог получить способный и настороженный иностранный агент. Поездка в государственное издательство США в Вашингтоне обычно дает любые данные за номинальную цену, в другой стране их можно получить только ценою огромных усилий. В продаже имеется большинство армейских и военно-морских уставов, [259] архивы сената и палаты представителей — тоже источники получения информации. Нам часто приходилось платить тысячи долларов за чертежи новых самолетов во Франции и Англии в то время, как в США мы получали все необходимые данные, заплатив только за газету или журнал. И все же в конечном итоге тайны США по-прежнему закрыты для нас по трем причинам».

И он привел эти причины!

«Первая, — сказал он, — заключается в том, что территория США слишком велика — целый континент, где разработки осуществляются сразу в различных уголках, отделенных друг от друга тысячами миль. Одновременное наблюдение за этими уголками требует усилий многих агентов. Но как обеспечить такое огромное количество шпионов? Это потребовало бы сотни высококвалифицированных агентов, разбросанных по огромной территории для проверки всего, что происходит. Ни одна разведка не сможет позволить себе сконцентрировать такую огромную армию шпионов в какой-либо стране.

Вторая причина неизбежных неудач заключается в импровизированном характере американской оборонительной системы. Система, применяемая в военное время, совершенно отличается от системы мирного времени. Ядро вооруженных сил, которое существует в период войны, не имеет никакого сходства и соответствия с огромной армией и флотом, которые США посылают туда, где возникает чрезвычайное положение.

В самом точном смысле этого слова США начинают свои войны с самого начала. И все данные, которые иностранные разведывательные службы накапливают в мирное время, оказываются бесполезным, устаревшим хламом в военное время, когда шпионскую работу вести трудно, почти невозможно. Более того, Америка является динамической страной, где ничего нет статичного, особенно во время таких великих кризисов, как война.

План, составленный сегодня, выбрасывается завтра и заменяется лучшим и более подробным. Какая польза в получении плана, который завтра уже не представит собой никакой ценности! Успех такой импровизации, умственной и физической, ставит в тупик иностранные разведки. [260] В Германии мы пытались открыть тайну американской способности перейти от мирного состояния к совершенно другому состоянию, то есть к войне. Мы послали в США человека для изучения и анализа быстрого перехода США в материальных и моральных вопросах от мира к войне в 1917 году. Но все, что он мог узнать, заключалось во внутренней способности американца приспосабливаться к любым условиям и проявлять такое умение в любых условиях. И США по-прежнему остаются страной пионеров, и очень трудно проследить за ее движением и развитием.

Третьей причиной, хотите верьте — хотите нет, является обилие материала, которым США свободно обеспечивают иностранную разведку. Тысячи листов бумаги потоком поступают в организации иностранной разведки, и все они содержат определенную секретную информацию, но кто может процедить все эти данные и отобрать необходимое! Когда у нас слишком много данных, мы очень плохо их используем, поскольку обработка поступающего материала, как правило, перегружает ограниченные средства разведывательного центра.

Эта третья причина происходит от национального характера американского народа. Не будучи шовинистами, американцы чрезвычайно патриотичны, и хотя они достаточно болтливы, они каким-то образом чувствуют, когда и как держать язык за зубами. Во Франции у нас не возникало трудностей в вербовке агентов из французов среди деклассированных элементов, всегда противостоящих правящему режиму. В Соединенных Штатах даже сумасшедший не пожелает отдать себя в распоряжение чужеземной шпионской организации. Иностранный агент, прибывающий в Соединенные Штаты, сначала восхищается очевидным желанием среднего американца разговаривать с иностранцем о том, что кажется опасным предметом. Нет конца сплетням, распространяемым в гостиных Вашингтона. Люди не прочь похвастаться своим состоянием или делами родственника или знакомого, работающего в каком-нибудь военном учреждении или над секретным проектом. Но когда этот материал процеживается и анализируется, он обычно оказывается пустым разговором, преувеличенной бравадой, бесполезной болтовней, не представляющей ценности для серьезной разведывательной организации. [261]

Наоборот, он только приводит к дезинформации и путает агента, который вскоре обнаруживает свою неспособность отделить ценный материал от бесполезного и поддается искушению выдать за фактическую информацию то, что является не более чем сплетней студентов.

Еще одна причина заключается в действенности американских органов безопасности. Контрразведывательная служба армии, управление военно-морской разведки, такие инспекторские органы, как секретная служба министерства финансов, почтовый инспекторат, таможенное управление и федеральное бюро расследований, которым помогают бдительные патриотические граждане, обычно оказывающиеся умными наблюдателями и отличными сыщиками. Как может проникнуть через эту фалангу даже самый лучший иностранный агент, действующий, как правило, только по своему усмотрению, да еще вдали от своего штаба, с которым почти не имеет связи?»

Для меня все эти причины, приводящие к неудаче иностранные разведывательные службы, кажутся недостаточно обоснованными, ибо из них явствует, что наша безопасность от агентов противника в огромной степени зависит только от случая. Огромные размеры США и импровизированный характер нашей подготовки к войне сильно затрудняют работу иностранных агентов. Бдительность американской разведки и органов безопасности подчас просто лишает их возможности действовать.

Но мы слишком много говорим, чтобы утешить себя, и наша пресса нередко печатает лишнее, хотя мы до определенной степени защищены огромным количеством материала, который предоставляем потенциальному противнику; противник из всего этого обилия данных все же может выбрать достаточно качественного материала, чтобы правильно оценить наше положение и даже разгадать наши намерения. По природе мы добродушны и непредубежденны. Эти две черты характера американского народа помогают потенциальному противнику разгадать нас и вдвойне усложняют работу органов национальной безопасности.

Задача, с которой мое бюро столкнулось в Сан-Диего, была огромной. Наш округ простирался вдоль побережья и вне его на значительное удаление в море. [262]

Широко известно, что японцы имели два флота — один представлял собой объединенный флот в далеких водах, а другой находился здесь у нас, недалеко от Западного побережья, — огромный японский рыболовный флот, который действительно был «рыболовным». Он служил задачам объединенного флота и почти все свое время проводил у побережья Северной и Центральной Америки, включая Панаму, пока ему совершенно определенно не дали понять, что с его присутствием там мириться больше не намерены. Эти рыболовные суда имели ряд задач: прежде всего они поддерживали связь с японской разведкой, передавали корреспонденцию через японский торговый флот, с которым имели связь в открытом море. Они перебрасывали агентов под маской рыбаков. Можно предположить, что среди простых рыбаков имелось немало офицеров. Большое количество этих судов делало невозможной проверку всех рыбаков. Суда бороздили наши воды внутри и вне трехмильной зоны, и не было такого рифа, мели или другого препятствия для подводной лодки или вообще военного корабля, о котором бы не знали эти рыбаки. Гидрографическое управление в Токио получало от них всю необходимую дополнительную информацию, ту информацию, которую не извлечешь из регулярных изданий нашего собственного гидрографического управления.

Наглая деятельность японского рыболовного флота у нашего Западного побережья вызвала бурную реакцию со стороны военно-морского министерства, и в апреле 1939 года меня послали в законодательный орган штата Калифорния в Сакраменто для представления комиссии этого органа по рыболовству и охотничьим угодьям специального мнения военно-морского министерства. Ко времени моего появления в этом учреждении коридоры его заполнились «тружениками моря».

Их привлек туда обсуждаемый предмет — предложение запретить иностранцам ловить рыбу у наших западных берегов. Это задевало интересы португальцев и итальянцев, которые вместе с японцами представляли большую силу в рыбной промышленности и всегда были готовы защищать интересы как свои, так и своих сторонников.

Указав, в нескольких словах на серьезность обстановки, особенно относительно японских рыболовных [263] судов, мне задали ряд вопросов. Меня спросили, между прочим, о моих политических взглядах, и я ответил: «Это как раз то, что морскому офицеру не полагается иметь».

Комиссия, очевидно, решила поддержать это навязанное ей предложение голосованием семи против семи. Наши противники считали обсуждаемый вопрос скорее делом государственным, чем делом одного штата.

Весной того года, когда тучи войны сгустились над Европой, мы обратились к конгрессу с просьбой об ассигновании дополнительных средств. Когда мне приходилось иметь дело с конгрессом, я всегда сталкивался с желанием комитета по ассигнованиям обеспечить нас средствами при условии, что мы конкретно укажем, в чем нуждаемся. По обсуждаемому частному случаю мы были в состоянии показать конгрессменам некоторые оригинальные документы, полученные от японского агента, которые показывали, что этот агент закончил все необходимые приготовления для использования в большом масштабе определенных рыболовных судов в случае возникновения военных действий. Члены комитета пришли в негодование и сказали, что мы можем получить столько, сколько нам нужно. Нам предложили миллион долларов.

Но мы уверили их, что 250 тысяч будет вполне достаточно для покрытия расходов нашей растущей организации. События в Европе усилили деятельность наших противников на Западном побережье, и мы вынуждены были мобилизовать некоторых офицеров запаса и призвать их на действительную службу, чтобы они помогли нашей безмолвной войне против все увеличивающегося количества агентов противника — японцев, а также немцев и итальянцев. К тому времени уже существовала определенная связь между этими тремя группами шпионов, и размах их взаимной деятельности стал полностью ясен мне, когда накануне второй мировой войны почта принесла письмо от школьника японского происхождения. Детское письмо раскрыло нам глаза на размах тотального шпионажа.

В настоящее время этот документ сам по себе является историческим, он показал, как представлялась сеть агрессии испуганному маленькому мальчику, которому японские предки не смогли воспрепятствовать быть очень хорошим американцем. На письме стоял почтовый [264] штемпель «Калифорния, 23 февраля 1939 года». Это письмо является очень интересной и хорошей иллюстрацией. Я его приведу здесь полностью, за исключением тех фактов, которые могут открыть враждебным элементам автора, хотя письмо было анонимным. Одного отрывка достаточно, чтобы убедиться в важности документа:

«Однажды... пришли в наш... японец... итальянец... и немец... Я не мог всего слышать, но они говорили о войне и о том, что японцы должны разрушить дамбы и электролинии... Япония поднимет шум на французских островах, поэтому Италия сможет получить крепости на Средиземном море, а Германия — развить пропаганду в Южной Америке и, возможно, разбомбить Гуам... поскольку Япония имеет много солдат и пушек недалеко от острова, а корабли могут перебросить людей и пушки, как только японские корабли захватят остров.

Эти люди напились пьяными и говорили ужасные вещи об Америке и о том, что произойдет скоро в Европе и Нью-Йорке, и что флот будет повсюду, а авиация разбомбит демократов так быстро, что они не успеют опомниться. Это придет скоро, так как мы еще не готовы для большой войны, а они не дураки ждать. Нападут внезапно, не объявляя об этом заранее».

Мне кажется, приготовления враждебных групп, о чем мы уже подозревали в течение некоторого времени, показывали нам, что в войне между Японией и Соединенными Штатами произойдет что-то серьезное. Однако мы составили свои собственные планы, чтобы свести к нулю предполагаемые действия диверсантов путем одновременных налетов на их организации и быстрого ареста всех подозреваемых, а также обеспечением лучшей охраны всех наших важнейших сооружений. Считалось, однако, что эти чрезвычайные меры не будут предприняты, пока Япония не выступит первой. Как упоминалось ранее, ожидали, что Япония начнет войну воздушным нападением на наш флот без объявления войны. Такое нападение приведет в движение наши меры противодействия любому диверсионному акту прежде, чем противник начнет действовать. Восстания и крупные диверсии требуют тщательного планирования и управления. Необходимость сохранения тайны воздушного нападения [265] для успеха его не позволяла давать какие-либо предварительные сигналы о нападении.

Это анонимное письмо сослужило ценную службу в усилении бдительности в тех местах, о которых конкретно говорилось в нем. Следует сказать, что автор его так и остался неизвестным. Ключи, которые давало письмо, делали его предметом чистого расследования, а не контрразведки. Поэтому письмо было передано по принадлежности в другое учреждение. Если автор прочитает эти строчки, я хочу сказать ему, что был бы очень рад познакомиться с ним и поблагодарить его за тот вклад, который он внес в нашу национальную безопасность. [266]