Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Переход через Дунай и вторжение на территорию Чехословакии и Австрии

22 апреля стало началом завершения эпопеи. Генерал Паттон высадился с первыми американскими частями на североафриканском берегу 8 ноября 1942 г., а его Третья армия в Европе закончила бои 9 мая 1945 г.

Три года он вел вверенные ему части от одной успешной операции к другой — от победы к победе. Он никогда не отдавал приказов занять оборону. Его теория, суть которой заключалась в том, чтобы наступать, наступать, наступать, а когда сомневаешься, не зная, как лучше поступить, тоже наступать, — приближала общую победу, поскольку, поступая таким образом, Паттон оставлял противнику лишь один шанс — обороняться. [258]

Прекращение военных действий и приказ остановить продвижение настигли Третью армию 9 мая. К этому моменту она прошла больше километров, форсировала больше рек, захватила больше пленных, освободила больше квадратных километров территории дружественных стран и заняла больше площади в пределах неприятеля, чем любая другая армия в истории Соединенных Штатов.

К исходу всей кампании в Европе Третья армия, повернув на юго-восток, очистила Баварию и, развеяв миф о возможном повороте событий, вошла в Чехословакию, преодолел Альпы и встретилась с частями русских в Австрии к востоку от Линца.

Севернее британцы и американцы пожали руки русским на Эльбе и в Берлине. Американская Седьмая и французская Первая армия очистили от неприятеля Альпы в зоне своей ответственности и соединились с американской Пятой армией в Италии.

На Тихоокеанском театре войны британцы захватили Рангун{234}, и все силы были брошены на создание баз для подготовки к вторжению на территорию Японии.

Военно-воздушные и военно-морские силы, наносили удары по врагу на всех фронтах.

P. D. H.

Последний штрих

К 22 апреля мне было уже совершенно ясно, что конец войны близок, но оставались и такие, кто уверял, что существуют огромные силы немцев, сконцентрированные на юге, — так называемый «национальный редут».

Мы перенесли наш командный пункт из Герсфельда в Эрланген. Я и Кодмен выехали в дождь, перемежавшийся со снежной крупой, а минуя горный перевал на высоте тысяча двести метров, попали под снег. Проехать из Бамберга в Эрланген оказалось делом непростым, на дорогах образовывались кошмарные пробки, поскольку все мосты там были с односторонним движением, а ни один офицер, кроме меня и генерала Мэддокса, не потрудился выйти из машины и урегулировать ситуацию.

Эрланген — университетский город, построенный во времена гонений на гугенотов. Я с удивлением узнал, что мансардные крыши относятся именно к этому времени, поскольку по некоторым причинам относил их постройку к 1870 г.

11-я бронетанковая дивизия, 71-я и 65-я дивизии справлялись с поставленным задачами вполне успешно. Я договорился с генералом Брэдли, чтобы 70-я дивизия дислоцировалась около Франкфурта и находилась в состоянии боевой готовности, а также чтобы [259] численность ее личного состава была увеличена за счет пополнений, в которых мы в последнее время практически не нуждались из-за невысоких потерь. Фактически эта дивизия на протяжении какого-то времени представляла собой не одну, а полторы дивизии.

23 апреля я поехал в штаб-квартиры 12-го и 20-го корпусов. Автобан на участке от Эрланген до Байройта, где располагалась штаб-квартира 12-го корпуса, позволял машине двигаться с высокой скоростью, как и на участке от Байройта до Бамберга, хотя с военной точки зрения последний отрезок пути был слишком извилистым и сложным.

Когда я вернулся в свой штаб, позвонил генерал Пэтч с предложением поменять 14-ю бронетанковую на 20-ю бронетанковую. 14-я бронетанковая еще вела бои в окрестностях Мюнхена и в зоне ответственности 3-го корпуса, в то время как 20-я бронетанковая находилась поблизости от Вюрцбурга, и ее было бы проще перевести в зону Седьмой армии. Я сразу же согласился.

24 апреля я, как и обещал Милликину, побывал в его 13-й бронетанковой дивизии и пообщался с личным составом.

3-й кавалерийский полк вышел к Дунаю в районе Регенсбурга в 04.00 утром 24-го. Под мудрым командованием Ван Флита 3-й корпус быстро стартовал с исходных позиций. Я с удивлением узнал, что 14-я бронетанковая дивизия, которая до прибытия Ван Флита безуспешно «бодалась» с 17-й моторизованной дивизией СС (оберфюрер СС Бохман{235}), теперь неожиданно легко «сковырнула» их с фронта.

25 апреля стал крайне интересным днем. Нам доложили, что пять тысяч немецких солдат, которые вошли в контакт с частями 26-й дивизии во второй половине дня 24-го и заявили о своем намерении сдаться в плен, оказались русскими, воевавшими на стороне Германии против России. Возник тут же вопрос, кто они, военнопленные или союзники? В конечном итоге мы решили, что они пленные — они ими были и остаются по сей день. По-моему, выбора у них нет — если их выдадут русским, эти ребята, несомненно, будут уничтожены.

Пилоты 19-й тактической воздушной бригады доложили о передвижениях по обоим берегам вверх по течению Дуная большого количества неопознанных воинских подразделений, при них была замечена бронетехника, а также большое количество фур и орудий на гужевой тяге. Сказать с уверенность, кто они, русские или бегущие от русских немцы, мы не могли, но пришли к выводу, что быстрое наступление поможет нам скорее разобраться в данном вопросе.

В полдень позвонил Брэдли и сказал, что, поскольку ситуация на севере прояснилась, части Первой армии корпус за корпусом намерены [260] выдвинуться к югу и занять позиции вдоль границы с Чехословакией почти до той точки, где эта граница встречается с границей Австрии. Нас это более чем устраивало, поскольку с этой стороны на нашем фланге оставался открытым довольно большой участок.

14-я бронетанковая достигла берегов реки Альтмуль примерно в центре сектора действий 3-го корпуса, в то время как передовой полк 86-й дивизии того же корпуса вышел на ту же реку на правом крае в Эйхштетте. Ван Флит уверил меня, что перейдет Альтмуль и к вечеру выйдет к Дунаю. Он был настоящим трудягой и великолепным солдатом.

Поскольку аэроразведка постоянно повторяла сведения о продвижении в долине Дуная вверх по обеим сторонам реки неизвестных подразделений, мы прикинули, и получилось, что 11-я бронетанковая дивизия, форсировавшая реку Нааде и продвинувшаяся на восемь километров в юго-восточном направлении, по всей видимости, первая столкнется с теми частями. Штурмовая бригада «А» под началом бригадного генерала У. А. Холбрука-младшего и штурмовая бригада «Б» полковника У. У. Йейла находились в тот момент в десяти километрах к югу от Регенсбурга, где они дали небольшое сражение, но, переломив ситуацию, далее продвигались легко, точно на прогулке.

Боевые потери Третьей армии за два предшествовавших дня составили не более двухсот человек, небоевые потери также были невысоки.

Принимая во внимание тот факт, что Третья армия состояла из четырнадцати дивизий, непосредственно участвовавших в операции и соответствующего количества армейских и корпусных частей, легко понять, сколь малой кровью велась на данном этапе кампания. Если грубо оценить численность дивизии в тридцать тысяч человек и умножить на число дивизий, то получится приблизительно то самое количество людей, которое входило в мою армию, включая дивизионные, корпусные и армейские части.

26 апреля в Швабахе я наградил Ван Флита медалью «За отличную службу», а также нанес визит в 99-ю дивизию и в 14-ю бронетанковую. Ни я, ни Ван Флит не приходили в восторг от работы штабов обоих этих соединений.

86-я дивизия 3-го корпуса достигла Ингольштадта и вела бой в предместьях города.

Вернувшись в штаб-квартиру, я узнал, что как 65-я, так и 71-я дивизия 20-го корпуса форсировали Дунай, одна к востоку, а вторая к западу от Регенсбурга. Они встретили весьма незначительный отпор — противостоявшие им части не располагали артиллерией и вели огонь лишь из стрелкового оружия — и продвигались очень успешно.

На участке 12-го корпуса 11-я бронетанковая дивизия находилась в десяти километрах от границы с Австрией. Один батальон 90-й дивизии приближался к Хаму с намерением закрыть ведущий [261] к городу перевал в тылу 11-й бронетанковой дивизии, поскольку постоянно циркулировали слухи о намерениях 11-й бронетанковой дивизии немцев ударить в тыл нашим танкистам.

Один немецкий офицер явился к командиру 26-й дивизии и сообщил генералу Полу, что на Дунае стоят на якоре пять барж и что, если в них попадут наши бомбы или снаряды, все живое в радиусе тридцати километров будет уничтожено. Пол велел офицеру отправиться обратно, выставить у барж охрану и дожидаться прибытия наших солдат, что и было исполнено. Пол также предупредил командование авиачастей, дабы исключить случайные бомбардировки барж на реке. Как позже выяснилось, на баржах находились емкости с отравляющим газом.

Это напомнило мне историю, рассказанную одним пленным немцем. По его словам, две сотни бойцов войск СС, все до одного воспитанники «Гитлерюгенда»{236}, прошедшие особую подготовку как подрывники и моряки, получили особое задание. Им предстояло взорвать новую бомбу из свинцовой пыли — таково было кодовое название атомной бомбы — с целью уничтожить все живое в Германии. Узнав о выпавшей им чести, восемьдесят из тех двух сотен молодых людей отказались выполнять задание и были уничтожены, или же остальным членам группы так сказали. Сто двадцать парней получили возможность принять участие в операции.

Пролетевший низко над землей самолет сбросил бомбу. Затем парням завязали глаза и в течение часа везли куда-то на грузовиках, потом повязки сняли и велели осмотреть место взрыва. Везде лежал снег, но в ареале, где проходил эксперимент, он растаял, более того, мелкие камни были стерты в порошок, крупные расколоты, а все деревья вырваны с корнем и испепелены. Они заметили, что преградой в зоне поражения стала большая гора — по другую ее сторону следы взрыва не отмечались. Тот же военнопленный уверял, что в окрестностях Зальцбурга находился подземный ангар, где содержалось сто восемьдесят самолетов, каждый из которых был снаряжен такой бомбой.

Во всем этом, безусловно, интересном рассказе сомнительными казались две вещи. Во-первых, генерал Дуллитл заметил, что самолет не мог сбросить такую штуковину с малой высоты, а во-вторых, вызывала подозрения чересчур хорошая осведомленность пленника. Позднее, когда мы вошли в Зальцбург, мы не нашли следов чудесного ангара и ни одного из ста восьмидесяти смертоносных самолетов.

В тот день я впервые посетил центр Нюрнберга, это было тяжкое зрелище. Старинный город со средневековыми стенами лежал [262] в руинах — пожалуй, такого кошмара мы еще не видели, хотя миновали множество разрушенных городов. Наша авиация была тут ни при чем, поскольку наступавшему на данном направлении 15-му корпусу Седьмой армии хватило артиллерии, чтобы заставить немцев бежать из Нюрнберга.

27 апреля мы с Кодменом полетели в штаб-квартиру 20-го корпуса в Питтерсберге, где я в торжественной обстановке вручил генералу Уокеру трехзвездную инсигнию. Он не хотел надевать звезды до тех пор, пока не получит подтверждение сената о своем повышении. Я решил поддразнить его, сказав, что он, наверное, в чем-то грешен и боится наказания свыше. Лично я никогда не ждал никаких подтверждений и надевал новые знаки различия, как только узнавал, что бумаги на представление поступили к президенту.

Вместе с Уокером мы отправились к востоку от Регенсбурга и по наведенному саперами мосту переправились через Дунай. Большого впечатления он на меня не произвел — так мутная грязная речушка. Однако рядом с мостом мы увидели несколько барж, груженных различными узлами подводных лодок.

Потом мы полетели в штаб-квартиру 12-го корпуса и имели беседу с генералом Ирвином. 11-я бронетанковая дивизия перешла границу с Австрией, а 90-я и 26-я дивизии приближались к ней. Ирвина тем не менее беспокоил не полностью прикрытый 5-м корпусом{237} фланг Первой армии, которая заняла позиции в соответствии с планом Брэдли. Я дал разрешение Ирвину остановить 11-ю бронетанковую на денек-другой для передышки, поскольку за последний месяц дивизия находилась вне зоны боевых действий только четыре дня.

86-я и 99-я дивизии 3-го корпуса успешно форсировали Дунай, а 14-я бронетанковая еще находилась в процессе перехода реки.

Командиры 3-го и 20-го корпусов, грамотные и прекрасные военные, явно старались отличиться и обойти один другого.

12-й корпус в этом соревновании участвовать не мог, поскольку на его участке дороги находились в отвратительном состоянии и ему приходилось продвигаться лишь дивизионными колоннами, что влекло за собой вполне понятные трудности.

5-я пехотная дивизия вновь вернулась к нам, теперь под командованием генерала «Берфи» Брауна. Позднее, когда 5-я доберется до своих позиций на передовой, мы пообещали вернуть за нее 97-ю «зеленую» дивизию.

На обед ко мне прибыли генералы Спаатс, Дуллитл и Ванденберг, и я распорядился выставить в честь Спаатса и Ванденберга почетный караул, поскольку с момента своего повышения в должности они еще не удостоились торжественного салюта. [263]

Британская вещательная компания (Би-би-си) выступила с заявлением, что Гиммлер отправил Соединенным Штатам и Великобритании предложение о немедленной и безоговорочной капитуляции Германии, однако получил ответ, что никаких переговоров без участия России быть не может.

29 апреля мы с лейтенантом Грейвзом полетели в Вихтах, что в двадцати пяти километрах к юго-востоку от Хама, но сесть там не смогли, поэтому нам пришлось вернуться в Хам и уже оттуда ехать на машине в Вихтах, где размещалась штаб-квартира 12-го корпуса. Корпус наступал на Линц, и я предложил повернуть вправо, чтобы захватить или создать для неприятеля угрозу захвата Пассау. Если бы нам не удалось занять данный населенный пункт и мосты через реки Дунай и Инн, которые сливались возле него, подобный маневр мог бы вынудить неприятеля взорвать мосты. Нас устраивал и тот и другой вариант, потому что главная цель взятия под контроль Пассау и его мостов заключалась в том, чтобы помешать немцам переправить войска на южный берег Дуная, в район так называемого «национального редута».

Затем мы полетели в расположение 20-го корпуса в Регенсбурге, где нашли генерала Уокера, устроившимся во дворце князей из рода Турн и Таксис. Это самый роскошный ансамбль в городе, строения которого расположены по всем четырем сторонам площади. Он включает в себя театр, библиотеку, арсенал и три церкви, не говоря уже о парках и сквериках. Впоследствии я тоже пожил в этом дворце, так что упрекать Уокера за то, что он устроился там, я не возьмусь. Так или иначе, он еще раз показал, что умеет выбирать места. Князья Турнского и Таксисского дома еще лет триста назад захватили монополию на почтовые услуги в Баварии и изобрели почтовую марку. Их умение мыслить, опережая время, принесло им солидный капитал; и теперь они все еще были очень богатыми людьми.

29 апреля мы взяли в плен двадцать восемь тысяч человек.

В конце месяца ситуация для Третьей армии не слишком изменилась, если не считать того, что 26-я дивизия находилась уже почти в Пассау, а 11-я бронетанковая сосредотачивалась у Линца. Мы договорились с генералом Брэдли об обмене 4-й бронетанковой дивизии на еще не нюхавшую пороха 16-ю. План состоял в том, чтобы силами 4-й бронетанковой и 5-й пехотной дивизий ударить в юго-западном направлении вверх по долине реки Траун на Зальцбург и одновременно силами 20-го и 3-го корпуса атаковать те же цели с северо-запада. На данном этапе войны овладение территориями выглядело более привлекательным, чем даже разгром войск противника, а дорога из Линца в Зальцбург вверх по реке была предпочтительнее, чем те, по которым приходилось продвигаться вышеназванным корпусам. Сумей мы своевременно взять Пассау, 4-я бронетанковая и 5-я пехотная могли бы тоже двинуться оттуда, [264] поскольку в дополнение к дороге из Линца в Зальцбург там существовала еще одна на южном берегу реки Инн, которую тоже можно было задействовать, если бы нам удалось захватить мосты в том городе. Таким образом, этот план представлял для меня нечто вроде лука с двумя тетивами.

Мы узнали, что 29 апреля пилотам 19-й тактической бригады удалось нанести весьма эффективный удар по скоплению бронетехники севернее Хама; как выяснилось позднее, это оказались танки 11-й танковой дивизии противника{238}.

Как еще один признак того, что никто уже не сомневался в скором окончании войны, я получил распоряжение записать двухминутную речь для Дня Победы в Европе.

1 мая мы с генералом Ли, его адъютантом майором X. Д. Ротроком и полковником Кодменом поднялись на «Кабах» с летного поля в Нюрнберге и полетели в штаб-квартиру 3-го корпуса в Майнбурге. Затем мы поехали к реке Изар в район Фрейзинга, где 86-я дивизия осуществляла переправу, а затем разворачивалась вниз по берегу в направлении Моосбурга. По пути мы заглянули в 14-ю бронетанковую дивизию, также занятую переправой через реку. Я с удивлением заметил на танках мешки с песком, что было совершенной глупостью. Во-первых, солдаты могли думать, что их танки недостаточно прочны, во-вторых, это увеличивало вес машин, а в-третьих, не повышало их защиту. Я распорядился немедленно снять мешки{239}.

Когда мы находились на том мосту, вместе с войсками на другую сторону пытался перейти представитель Международного Красного Креста и женщина, которую он представлял как свою жену, а также группа пьяных англичан. Ни тем ни другим переправиться не удалось.

Затем мы направились в лагерь для военнопленных из частей союзнических войск в Моосбурге, где содержалось примерно тридцать тысяч человек, преимущественно офицеров, ожидавших отправки по воздуху. Лагерь находился в распоряжении групп-капитана{240} королевских ВВС, с которым мне довелось пообедать в Лондоне в 1942 г. Его помощником был полковник П. Р. Груд из Армии США. Болезнь этого человека стала причиной того, что полковник [265] Уотерс не попытался бежать во время переезда лагеря из Польши на Юг Германии. Уотерс считал, что если он бросит Груда, тот наверняка умрет. Никто не знал о моем приезде, потому аплодисменты, которыми приветствовали меня военнопленные, носили спонтанный характер. Мне понравилась дисциплина в лагере и то, что все люди, несмотря на скученность, выглядели чистыми и аккуратными.

Я прошел по жилым помещениям, посетил также и бараки, где располагалась кухня и где я наблюдал разнообразные оригинальные приспособления для приготовления пищи, сконструированные попавшими в плен пилотами ВВС Соединенных Штатов. Приспособления напоминали кузнечный горн, где сгорало практически все, что могло гореть. В процессе горения агрегаты изрыгали имевший жуткий запах густой черный дым — самый густой и черный, какой мне только когда-нибудь в жизни приходилось видеть. И все же благодаря этим печкам, поставляемая американским Красным Крестом еда разогревалась и делалась более аппетитной. На протяжении последнего месяца пленные в Моосбурге питались полностью за счет поставок Красного Креста, поскольку немцы практически не поставляли в лагерь продуктов, которых у них самих уже не было. К их чести надо заметить, что они не препятствовали снабжению пленных провизией и не отбирали ее для себя.

Оттуда мы поехали в Ландсхут, где через Изар переправлялись части 99-й дивизии. Именно в Ландсхуте в шато на южном берегу реки полковнику Кодмену довелось провести в неноле долгое время в период Первой мировой войны, пока ему не удалось бежать. Я сделал несколько снимков на память.

На пути мы проезжали через немецкую кондитерскую фабрику, где за день до того генерал Ван Флит пресек действия шайки мародеров из местного населения. Не вмешайся Ван Флит и его личный шофер, действовавшие быстро и решительно, склад с сахаром, шоколадом и мукой — столь ценными во время войны продуктами — оказался бы полностью разграблен. В результате действий мародеров сахар и шоколад, высыпавшиеся из прорванных мешков, лежали на полу выше щиколоток. Похоже, от голода обезумели даже обычно сдержанные немцы.

Вернувшись в штаб-квартиру, я узнал, что задачу уничтожения «национального редута» предполагается перепоручить Седьмой армии. Мне пришло на ум, что если бы мы обеспечили переправу через реку Инн в Вайсербурге, чтобы взять под свой контроль дорогу из Вайсербурга на Альтенмаркт и далее на Зальцбург, мы смогли бы в зародыше пресечь амбициозные поползновения Седьмой армии.

Я позвонил Ван Флиту и попросил его, если надо, вывернуться наизнанку, но получить переправу в Вайсербурге, а также вызвать все части в его секторе и обеспечить их переправу через реку Инн. [266]

Ван Флит сформировал оперативную бригаду и форсировал Инн в районе Вайсербурга до наступления утра, что по праву могло считаться самой элегантной и быстрой операцией из проведенных за всю войну.

2 мая мы перенесли наш командный пункт из Эрлангена в Регенсбург, иначе Ратисбон, где Наполеон одержал победу в славной битве{241}, что вдохновило поэта на такие строки: «Ты знаешь, мы, французы, взяли Ратисбон. Там в миле на горе стоял Наполеон», и т. д. Вероятно, полководцы находились в те времена сравнительно далеко от передовой, если сравнивать с нашими временами.

Лично я не мог покинуть командный пункт до 13.30, поскольку мне приходилось ждать звонка от генерала Брэдли с сообщением относительно того, продолжать ли наступление на «редут» или уступить это право Седьмой армии. В 13.30 он дал мне новые границы, что становилось ответом на мой вопрос: Седьмая армия приняла решение. Новое разграничение выглядело следующим образом: прежние рубежи Третьей армии и 3-го корпуса к северо-западу от Фрейзинга; далее преимущественно в восточном направлении на Мюльдорф; далее вдоль берега реки Инн до места ее слияния с рекой Зальцах; далее до Штрассвальхена; далее преимущественно параллельно реке Эннс и до той точки, где она впадает в Дунай при Маутхаузене в десяти километрах от Линца.

Русские находились на другом берегу Дуная. К северу от него временной границей между армией Соединенных Штатов и русскими служила железнодорожная ветка, устремлявшаяся к северу от того места, где Эннс впадал в Дунай. Результатом такой дислокации становилось сокращение численности частей в составе 3-го корпуса и фактическое прекращение продвижения Третьей армии.

Будучи по природе своей оптимистом, я велел командиру 3-го корпуса оставаться в Вайсербурге, а также овладеть уцелевшими переправами через реку Инн, которые только удастся обнаружить.

Командование Седьмой армии обратилось к нам с просьбой принять 4-ю пехотную дивизию генерал-майора X. У. Блейкли в обмен на 86-ю дивизию в Вайсербурге. Поскольку делать было нечего, нам пришлось согласиться. Так или иначе, нам удалось удержать за собой 23-й разведывательный батальон (командир — подполковник Р. С. Эдкинсон) 16-й бронетанковой дивизии и две роты 14-й бронетанковой дивизии; все эти подразделения действовали в секторе 86-й. [267]

Я связался с командиром 3-го корпуса и объяснил ему, что происходит, однако разрешил продолжать движение и занять небольшую зону, пока еще остававшуюся для него свободной.

У меня возникла идея, использовав переправу, обеспеченную 65-й дивизией 20-го корпуса в районе Пассау, быстро двинуть 12-й корпус на Линц дорогой Шардинг-Линц. Однако же генерал Гэй и генерал Мэддокс разубедили меня, поскольку реальнее, чем я, оценивали, сколь незначительными были силы неприятеля, противостоявшие 20-му корпусу. Я уверен, они, по крайней мере в тот момент, также ощущали возможности, которые открывала смена направления продвижения 12-го корпуса на северо-восток. На протяжении всей этой операции для Третьей армии каждый переезд на новый командный пункт влек за собой неотвратимые изменения либо направления атаки, либо вообще самого задания.

3 мая по радио передали о безоговорочной капитуляции немецких войск в Италии.

Как 65-я пехотная дивизия 20-го корпуса, так и 11-я бронетанковая 12-го корпуса продолжали переправляться через реку и быстро продвигались к Линцу. Я решил послать 4-ю пехотную дивизию к Нюрнбергу на охрану линии коммуникаций, а также передать 3-му корпусу по одной дивизии из 12-го и 20-го корпуса на случай проведения операции в Чехословакии.

Затем мы посетили штаб-квартиру 20-го корпуса, разместившуюся в сельской местности в прекрасном здании, где имелась великолепная коллекция старинного огнестрельного оружия. По всей видимости, предкам нынешнего владельца дома приходилось снаряжать и водить полки.

Возвращаясь в штаб Третьей армии, мы проезжали мимо большой колонны весьма упитанных и, судя по всему, вполне довольных жизнью венгров, следовавших по дороге почти без охраны — один наш солдат приходился на тысячу пленных.

Нас всех чуть не убила повозка, выскочившая с противоположной стороны дороги, при этом торчавший из нее шест прошел всего в двух-трех сантиметрах от нас. Американские солдаты, наверное, никогда не научатся правилу, согласно которому во время проведения военных операций гражданские лица не должны находиться на дорогах. Такое добросердечие, несомненно, говорило в пользу наших парней, но, вне сомнения, увеличивало число потерь, поскольку на войне время не деньги, а кровь, тогда как запряженный в телегу крестьянина вол отнимает это время, а значит, в итоге чью-то жизнь.

Если мне случится воевать еще где-нибудь, я введу правило, чтобы никакие гражданские транспортные средства, начиная от лошадей и заканчивая автомобилями, даже не появлялись на главных дорогах, и, если потребуется, прикажу убивать животных и уничтожать телеги и машины. Я поступал таким образом [268] на Сицилии, а пресса, которая ни черта не могла понять, ругала меня из-за нескольких сброшенных с моста ослов, совершенно не обращая внимания на то, что подобная жестокость помогла нам взять Палермо за один день и ценою очень невысоких потерь. Так же и во время Саарской кампании благодаря взаимопониманию, достигнутому с местными властями, все главные дороги, включая и те, что находились в Нанси, были полностью в нашем распоряжении.

4 мая 11-я бронетанковая, миновав Линц, проследовала линию, разделявшую юг и север, и была готова к встрече с русскими. По предложению генерала Ирвина, 90-я дивизия, 5-я дивизия и 2-я кавалерийская бригада полковника С. X. Рида подготовились к возможному маршу для прохода через горы на территорию Чехословакии, чтобы в случае, если нам придется наступать на Прагу, трудные перевалы остались бы у нас за спиной прежде, чем кто-либо успел атаковать нас.

5-й корпус генерала Хебнера из состава Первой армии был придан Третьей армии, вследствие чего она достигла пика своей численности за всю историю войны в Европе — восемнадцать дивизий, или чуть больше 540 тысяч человек.

Мой стары и приятель, которого я знал с 1912 г. с Сомюра, французский пятизвездный генерал Жан Удмон позвонил мне, выразив желание встретиться со мной 4 мая. Кавалерийский офицер Первой мировой войны, он позднее выучился на летчика и воевал за Францию во время Второй мировой до тех пор, пока, как он выразился: «Le vieux Petain m'a renvoye»{242}. В тот момент ему исполнилось шестьдесят четыре и он был самым старым летчиком во французской армии. До падения Франции он командовал южными воздушными частями французских ВВС, затем уехал к себе домой в Понт-а-Муссон, где стал мэром и во время немецкой оккупации устроил у себя в доме больницу.

Под предлогом переговоров о перемирии для отправки больных из зоны боевых действий Удмон со своей дочерью санитаркой Катрин под огнем переправился через Мозель и прибыл ко мне в штаб-квартиру. Еще будучи молодым кавалерийским офицером, он во время маневров прекрасно изучил все броды на нужном мне участке реки и явился для того, чтобы показать их мне. К сожалению, меня в штабе не было, а разговаривавший с ним офицер не понял, что у Удмона добрые намерения, и приказал ему плыть обратно, напоследок выстрелив в его лодку на счастье.

Однако Удмон все же настоял на том, чтобы мне передали листок с обозначенными на нем бродами, а также с сообщением, что средневековый замок Монссон на крутой горе за городом — важный наблюдательный пункт немцев. Указанными бродами мы позднее [269] воспользовались при переправе через реку Мозель. Через два дня после того визита в мою штаб-квартиру немцы вывезли его из Понт-а-Муссона, и нам пришлось потратить время на поиски генерала, которого мы даже какое-то время считали погибшим. Он был замечательным человеком и интересным собеседником. Позднее я отвез его в Париж на самолете, чему Удмон очень обрадовался. За свою работу во время войны и за спасение двух американских солдат на Мозеле его дочь получила Военный крест.

В 19.30 позвонил генерал Брэдли и сказал, что для наступления на Чехословакию дан зеленый свет и что ему хотелось бы знать, когда я смог бы начать. Я сказал, утром. Уверен, если бы он не знал меня так хорошо, то не поверил бы мне.

Я немедленно позвонил в штаб 5-го корпуса и велел начинать наступление силами 1-й (находившейся в тот момент под командованием генерал-майора Клифта Эндруса) и 2-й пехотных дивизий, а также 16-й бронетанковой{243}. 12-й корпус получил приказ атаковать в соответствии с заранее подготовленными планами. Генерал Гэй, обладавший обостренным шестым чувством, привел 16-ю бронетанковую в боевую готовность еще днем, поскольку предвидел: что-то должно произойти. Нам очень хотелось дать парням из 16-й [270] понюхать пороху, прежде чем закончится война, а им очень хотелось успеть хоть напоследок отличиться.

Оба корпуса ударили на прорыв один в 08.00, другой в 10.00 утра 5-го числа, 5-й корпус — силами 97-й и 2-й пехотных дивизий, а также частями 16-й бронетанковой. 1-й дивизии предстояло вступить в операцию 6-го, равно как и частям 9-й бронетанковой дивизии.

От Брэдли я получил инструкции, которые и передал командирам корпусов, чтобы их войска не заходили за линию, проходящую через Пльзень и разделяющую северо-западную и южно-восточную зоны, но были бы в состоянии вести разведывательные действия в направлении Праги.

12-й корпус устремился в наступление силами 90-й и 5-й дивизий, а его 11-я бронетанковая и 26-я дивизия, которую на позициях заменила 65-я пехотная дивизия 20-го корпуса, захватили Линц.

Помню, что во время наступления я беседовал с командовавшим 26-й генералом Полом. Тогда он напомнил мне, что, когда 7 октября его дивизия сплошь состояла из «зеленых», не нюхавших пороха парней, я отозвался о них как о любителях, которые собрались играть в профессиональной лиге, и мое высказывание заставило ребят встряхнуться и стать достойными звания настоящих бойцов. Он заметил, что тогдашнее мое замечание вполне годилось бы и теперь во время его последней атаки на Линц, поскольку из-за потерь и усталости опытных солдат, многих из которых пришлось отправить на отдых, его дивизию снова наводнили необстрелянные новобранцы.

Как бы там ни было, существует большая разница между старой дивизией, вне зависимости от того, опытные или не очень опытные солдаты составляют в ней большинство, и совершенно новой дивизией. Война закаляет душу боевого подразделения, и пускай в нем совсем немного стариков, их опыт не позволит прорасти пагубным семенам сомнений и страхов. Может быть, мой кулинарный пример выглядит немного смешно, но для того, чтобы молодняк поднялся и стал правильным тестом, в него достаточно «подсыпать» немного ветеранов в качестве закваски.

К несчастью, лишь немногие командиры, как и политики, сознают тот факт, что боевые части имеют свою коллективную душу, и поэтому не считают необходимым воздействовать на чувства людей. Говоря эти слова, я вспоминаю, как тот же Пол признался мне однажды с большой искренностью, что одним из величайших моментов его жизни стал тот, когда во время операции «Балдж» я положил руку ему на плечо и сказал: «Как нынче поживает мой маленький геройский сукин сын?» Пол уверял, что это замечание воодушевило не только его, но и буквально всех в дивизии. Думаю, что, вполне возможно, он прав.

Хебнер предупредил меня, что когда мы встретимся с русскими, если мы с ними встретимся, я должен быть готов к взаимному обмену [271] медалями, флагами и личными вещами, и по этой причине мне лучше не брать с собой своего позолоченного пистолета и не надевать дорогих часов, поскольку я едва ли получу от русских в обмен что-нибудь столь же стоящее. Я тут же позвонил генералу Брэдли и спросил, какие награды и в каком количестве я могу вручать. Мы сошлись вот на каком раскладе по медалям: дивизия может вручить шесть медалей «Легион заслуг»{244} низшей степени и шесть «Бронзовых звезд»{245} в той из дивизии русских, с которой войдет в соприкосновение. Корпусное начальство может располагать девятью «Легионами заслуг» и тремя «Бронзовыми звездами» для вручения корпусу, с которым встретится. В этом случае половина «Легионов заслуг» должна быть офицерского уровня. Командование армии может располагать двенадцатью медалями «Легион заслуг», включая медали третьей степени (или степени командующего), а также набор «Бронзовых звезд». Мы сразу же подсуетились и раздобыли оговоренное количество наград.

Ввиду переданных по радио сообщений о том, что граждане Чехословакии сами захватили Прагу, я горел желанием поскорее прийти им на помощь и попросил Брэдли санкционировать этот марш, но получил отказ. Разведывательные подразделения Третьей армии находились в окрестностях Праги, что означало — мы продвинулись на восток дальше любой из западных армий. Также Третьей армии, единственной из всех западных армий, была дарована привилегия вести последнее наступление.

6 мая уже окончательно решилось, что за проходившую через Пльзень линию мы не переступим, исключая, конечно, необходимые в целях безопасности действия отрядов разведчиков на удалении в семь-восемь километров от расположений своих частей. Я был чрезвычайно огорчен, поскольку считал и думаю так же сейчас, что нам следовало продолжать наступать до берегов Влтавы, а если бы русским это не понравилось, мы должны были послать их к черту. Только спустя много времени я узнал, какая важная причина заставила генерала Эйзенхауэра приказать нам остановиться там, где мы остановились.

Так же мы решили, что рубежом, на котором мы будем дожидаться прибытия русских частей, станет место, где мы находились — к северо-востоку от реки Дунай. Около 11.00 авангандная штурмовая бригада (командир полковник С. X. Нобль) 16-й бронетанковой [272] дивизии вошла в Пльзень. Для исполнения задач плана «Иклипс» («Затмение»){246} мы переместили 3-й корпус к Нюрнбергу, начав оккупацию Баварии.

Как нам доложили, сто тысяч белых русских, с которыми находилось немало женщин и детей, пытались сдаться в плен{247}. Эти люди угодили в переделку: солдаты могли рассчитывать лишь на участь военнопленных; женщины и дети считались перемещенными лицами.

7 мая мы уже знали, что война закончится в полночь с 8 на 9 мая. Брэдли направил русского генерал-полковника через расположения 5-го корпуса, чтобы тот мог приехать в Прагу и сообщить командующему германской группы армий генералу Шернеру{248} условия капитуляции.

Генерал Гэй предусмотрительно направил главного врача Третьей армии с личной инспекцией в Моосбург, чтобы тот мог своими глазами увидеть, что пленные солдаты и офицеры союзников получают должный медицинский уход и полноценное питание.

Заместитель министра обороны судья Паттерсон провел у нас ночь с 6 на 7 мая, а 7-го числа мы отправились в 20-й корпус на двух «Кабах». В тот день мы перелетали через реку Эннс, также через Изар и в одном месте на боковой ветке видели по меньшей мере сотню неповрежденных паровозов.

Прибыв в штаб-квартиру генерала Уокера, мы узнали, что в руки 20-го корпуса попала размещенная в соседнем замке Императорская испанская академия верховой езды, в полном составе бежавшая из Вены при приближении русских. Это заведение открылось в Вене еще при императоре Карле V{249}.

Поначалу все приемы вольтижировки имели большое значение с военной точки зрения. Таким образом, выполнение курбета{250} имело целью увеличить силу удара мечом, завершаемого всадником в тот момент, когда конь его опускал копыта на землю. Вольт и полувольт{251} помогали избежать атаки, а скачки вперед и назад служили [273] для того, чтобы обезопасить всадника от близкого контакта с противником, ну и так далее. Годы шли, и методы ведения войны менялись, таким образом, применение всех приемов вольтижировки утратило практическое значение и превратились в искусство верховой езды. Как часто бывает в подобных случаях, истинная цель теряет смысл, будучи подмененной процессом, то есть средством, которое и превращается в цель.

После обеда генерал Уокер устроил так, что нам удалось стать зрителями великолепного шоу. Как бы там ни было, мне показалось весьма и весьма странным, что во время мировой войны два десятка парней и людей среднего возраста вместе с тридцатью грумами тратили все свое время на то, чтобы обучать несколько десятков лошадей шевелить задницами и становиться на дыбы, повинуясь всаднику, натягивающему поводья или ударяющему их пятками в бока. Как бы я ни любил лошадей, подобные вещи кажутся мне напрасной тратой времени и сил. С другой стороны, наверное, неправильно было бы позволить древнему искусству, сколь бы бессмысленным оно ни казалось, исчезнуть навеки, тем более все оценки субъективны. Лично для меня вольтижировка вещь куда более интересная, чем живопись или музыка.

Покинув расположение 20-го корпуса, мы с заместителем министра полетели дальше. Пролетая над Линцем, я обнаружил, что город получил больше разрушений, чем мне представлялось. Приземлились мы в расположении 12-го корпуса, где нас встретил генерал Ирвин. Оттуда уже к 20.00 мы вернулись ко мне в штаб.

У замминистра была чудесная способность запоминать имена и лица: он помнил всех офицеров, которых ему представляли, когда он в последний раз посещал ту или иную часть. Также он очень хорошо знал историю, особенно то, что касалась Гражданской войны, поэтому мы беседовали с особым удовольствием. Насколько мне известно, он единственный человек в правительстве, награжденный крестом «За отличную службу», который он получил, служа в пехотных частях во время Первой мировой войны.

8 мая, когда замминистра уехал, ко мне на обед пожаловали Брэдли и Аллен, и мы обсудили множество вопросов, которые касались занимаемой нами зоны. Между тем поскольку Штаб командующего союзническими экспедиционными силами так и не пришел к какому-нибудь конкретному решению, мы могли лишь гадать о том, что же будет дальше.

На обычной летучке утром 8-го в разговоре с офицерами я сказал им, что эта летучка станет последней на территории Европы, подчеркивая слово «Европа». Думаю, многие из них понимали, что я надеялся на другие летучки, но уже в Азии, однако «Самые лучшие планы людей и мышей идут ко дну...». Затем я поблагодарил всех сотрудников штаба за то, что они сделали, и сказал, что один человек не может управлять армией, а успешность действий каждого [274] войска зависит от гармоничной работы его штаба, от умения сражаться боевых офицеров, сержантов и рядовых. Без этого командного взаимодействия никто не может победить в войне.

8 мая отмеряло ровно два с половиной года, прошедшие с момента нашей высадки в Африке. Все это время до полуночи в ночь с 8 на 9 мая мы почти постоянно воевали, а когда мы не сражались с врагом, то воевали с нашими критиканами, что, я уверен, куда более тяжкое бремя.

В 11.30 закончился последний брифинг, и я попрощался с военными корреспондентами. Один из журналистов спросил меня: «Генерал, почему мы не взяли Прагу?» Я сказал: «Я дам вам самый точный ответ». Они тут же вытащили свои блокноты и приготовились записывать. Я же произнес: «Потому что нам приказали не брать ее». Раздался смех, но вообще-то они выглядели разочарованными. Затем среди всеобщего шума и гама я фотографировался с ними бесчисленное множество раз и бесконечно раздавал автографы. В общем и целом, корреспонденты, аккредитованные в Третьей армии, немало и на славу потрудились, чтобы дать людям там, дома в Америке, правдивую картину того, что происходило здесь, на войне{252}.

Я получил прекрасное письмо с поздравлениями от министра обороны мистера Стимсона{253}. Вот текст этого письма:

Поздравляю вас и героических солдат Третьей армии. Я благодарю вас за блистательные победы, сыгравшие большую роль в приближении сего славного дня. Подвиги, совершенные Третьей армией, вписаны в историю рядом с подвигами, совершенными во имя торжества традиции Америки и для ее защиты другими армиями в прежние времена. Вы и ваши храбрые воbны заслужили низкий поклон от нашего народа. [275]

Это письмо, по моему мнению, лучше чем что-либо другое служило признаком окончания войны. Боюсь, последней для меня войны.

Я могу смело сказать, что на протяжении всей кампании в Европе я не помню ни одной совершенной мною ошибки, кроме того случая, когда я послал маленький отряд на взятие Гаммельбурга. В остальном мои действия, как я считаю, заслужили положительных оценок. На протяжении всей войны высокое руководство сдерживало меня, что, может статься, было и к лучшему, поскольку есть за мной грех — я слишком горяч. Между тем я так не думаю и уверен — их осторожность не пошла на пользу общему делу, поскольку, если бы они позволили мне действовать так, как я того хотел, война могла бы завершиться скорее и многие жизни удалось бы спасти.

Особенно, по моему глубокому убеждению, данное заявление верно в отношении начала сентября 1944 г., когда по собственной воле или из соображений необходимости генерал Эйзенхауэр поддержал наступление Монтгомери на севере. В тот момент не было сомнений в том, что мы могли бы достигнуть берегов Рейна и перейти реку не более чем за десять дней, что спасло бы много человеческих жизней.

Как говорит Церковь: «Таков второй урок».

Последний отчет о потерях по состоянию на 8 мая 1945 г.:

Третья армия

Убитыми — 21 441
Ранеными — 99 224
Пропавшими без вести — 16 200
Всего — 136865
Небоевые потери — 111 562
Общий итог — 248 427

Противник

Убитыми — 144 500
Ранеными — 386 200
Пленными — 956 000{254}
Всего — 1 486 700 [276]

Материальные потери на то же число:

Третья армия

Легкие танки — 308
Средние танки — 949
Артиллерийские орудия — 175

Противник

Средние танки — 1529
Танки «Пантера» и «Тигр» — 858
Артиллерийские орудия — 3454 [277]

Дальше