4. Вместе с Паттоном до Эль-Геттара

Утром 7 марта под звуки сирен, возвещавших о прибытии Паттона, вереница броневиков и вездеходов въехала в Джебель-Куиф и остановилась на грязной площади у школы, где размещался штаб 2-го корпуса. Даже арабы, тащившиеся по грязным улицам, подобрав полы своей одежды, стали разбегаться и прятаться в ближайшие подворотни. Броневики ощетинились пулеметами, а длинные антенны на машинах сильно раскачивались из стороны в сторону. В первой машине, как древний герой на колеснице, стоял сам Паттон. Он хмурился навстречу ветру, ремешок стального шлема с двумя звездами туго обтягивал подбородок.

Две большие серебряные звезды на красной пластине являлись знаком его командирской машины. По обеим сторонам капота были укреплены металлические флажки. На одном были изображены две белые звезды на красном поле, на другом — выгравированы буквы ШТР — сокращенное наименование западного оперативного соединения, которым командовал Паттон в районе Касабланки. На следующий день флажок с буквами WTF был заменен новым, с изображением щита бело-голубой окраски — опознавательным знаком 2-го корпуса.

Почти четыре месяца после высадки в Северной Африке Паттон не находил себе места на побережье Французского Марокко, где был размещен его 1-й бронетанковый корпус, в задачу которого входило отбить у Франко всякую охоту закрыть узкий Гибралтарский пролив и перерезать жизненно важную артерию союзников в Средиземное море. Его корпус состоял из двух дивизий: 2-й бронетанковой, которой он когда-то командовал в форте Беннинг, и прославленной 3-й пехотной дивизии. Когда отпала всякая опасность выступления испанцев на стороне держав оси, Паттону вскоре надоела сторожевая служба на границе в 1600 километров от линии фронта. Хотя Паттону предстояло покинуть 1-й бронетанковый корпус ради другого назначения, он ухватился за предложение Айка отправиться, в Тунис. [64]

По словам Эйзенхауэра, Паттон должен был омолодить 2-й корпус и вдохнуть в него «боевой дух». На третий день после прибытия Паттона штаб 2-го корпуса уже вступил в ожесточенное сражение, однако не с немцами, а со своим новым командиром.

Джордж решил встряхнуть корпус с тем, чтобы каждый понял, что дни легкой жизни миновали. Вместо того чтобы ожидать времени, когда в дивизиях поймут, что теперь все пойдет иначе, Паттон начал искать средство, которое дало бы возможность немедленно довести это до сознания каждого солдата. Он начал с правил ношения формы.

После нескольких месяцев пребывания на фронте небрежность, которую проявляли английские солдаты в ношении положенной полевой формы, передалась и американцам. Участились случаи, когда солдаты и офицеры, не находившиеся под огнем, снимали свои тяжелые стальные каски и носили только защитные подшлемники. Для Паттона эти подшлемники были свидетельством расхлябанности, царившей во 2-м корпусе. Поход против подшлемников был его первой реформой в корпусе.

Удар был нанесен изданием приказа, предписывавшего обязательное ношение касок, гамаш и галстуков в районе расположения корпуса. Тыловые подразделения не освобождались от ношения касок, и даже войскам на передовой не разрешалось снимать галстуки. Чтобы провести приказ в жизнь, Паттон установил за нарушение единую систему штрафов: 50 долларов для офицеров и 25 долларов для солдат.

— Удар по карману, — говорил Джордж, — действует вернее всего.

Иногда, чтобы подчеркнуть значение выполнения приказа, Паттон отправлялся сам для задержания нарушителей. Он редко возвращался из дневной поездки без коллекции подшлемников, конфискованных у солдат на фронте.

«Кампания против подшлемников» знаменовала начало царствования Паттона во 2-м корпусе, когда лозунгом стало: «Поплюй и почисти». Каждый раз, когда солдат завязывал галстук, шнуровал гамаши и застегивал тяжелую стальную каску, он волей-неволей вспоминал, что 2-м корпусом командует Паттон, что дни до Кассерина прошли безвозвратно и наступила новая тяжелая эра.

Большинство командиров сделало бы для некоторых лиц послабления в отношении ношения каски, однако для Паттона исключений не существовало. Приказу подчинялись в равной степени сестры, дежурившие в госпитальных палатках, и механики, работавшие в ремонтных мастерских.

Когда тыловики как-то спросили Паттона, должен ли применяться приказ к механикам, работающим на грузовиках, Джордж отрезал:

— Черт возьми, вы правы, разве они не солдаты? [65]

Вторая реформа Паттона коснулась работы штаба 2-го корпуса. Во время боевых действий штабы обычно работают от 12 до 16 часов в день, выкраивая время только для сна и еды. Большинство офицеров штаба каждую ночь засиживалось за полночь, обрабатывая поступившие за день донесения. Поэтому завтрак в штабе обычно начинался в 8 час. 30 мин. утра. Дело в том, что штабным офицерам не было большой необходимости выходить на работу раньше, так как первые донесения с фронта поступали обычно только после 9 часов. Однако эти поздние завтраки в высшей степени раздражали Паттона, который рассматривал их как новое доказательство расхлябанности корпуса. Хорошие солдаты, твердил Паттон, всегда встают до восхода солнца. Через неделю по прибытии в корпус Паттон приказал перенести час завтрака на ранние часы, приурочив его к рассвету, одновременно запретив обслуживать офицеров позднее 6 час. 30 мин. утра.

Сами по себе эти реформы, конечно, были пустяковыми, однако они не замедлили наложить на корпус отпечаток характера Паттона. Хотя реформы и не прибавили Паттону популярности, теперь никто не сомневался, что хозяин в корпусе — Паттон.

Паттон сменил Фредендолла, но я по-прежнему оставался пятым колесом в телеге. Формально я был прикомандирован к корпусу, однако разъезжал по фронту в соответствии с директивой из Алжира. В глазах Паттона это необычное назначение подрывало самые основы командования. Если уж мне суждено находиться в его штабе, рассуждал Паттон, тогда, следовательно, я должен быть в его прямом подчинении.

Джордж не питал ко мне никакой неприязни, однако его беспокоила предоставленная мне независимость в его корпусе.

— Я вовсе не хочу, чтобы эти проклятые шпионы рыскали в моем штабе, — свирепо прорычал Паттон заместителю начальника оперативного отдела подполковнику Расселу Акерсу младшему (из Гладстона в штате Виргиния).

Он немедленно схватил трубку и вызвал «Фридом» — кодовое название союзного штаба Эйзенхауэра в Алжире. К телефону подошел генерал Смит.

— Послушайте, Беделл, — закричал Паттон, — я хочу поговорить с вами относительно Брэдли и его работы здесь. Дело в том, что нам до зарезу нужен хороший заместитель командира корпуса. Брэдли мог бы прекрасно подойти для этой работы. Если Айк согласится, я сделаю Брэдли своим заместителем. Он нам поможет, и я хочу, чтобы он работал со мной. Согласны? Если да, поговорите с Айком.

Смит поставил вопрос перед Эйзенхауэром и, когда последний согласился, позвонил мне. Так я стал заместителем командира 2-го корпуса. Это, однако, не означало, что я перестал быть информатором Эйзенхауэра. За неделю до этого в Тебессе Эйзенхауэр [66] заметил, что, может быть, он сделает меня заместителем Паттона для приобретения боевого опыта в кампании в Южном Тунисе. Однако я должен был продолжать мои наблюдения и сообщать прямо в Алжир обо всем, заслуживающем внимания Айка.

После того, как я официально стал работником штаба корпуса Паттон предложил переехать вместе с ним в дом управляющего шахтой, доставшийся по наследству от Фредендолла. До этого я жил в перерывах между поездками на фронт вместе с Хансеном и Бриджем в маленькой комнате на втором этаже грязной гостиницы горнорудной компании.

Как я узнал позднее, мой переезд огорчил офицеров роты «Рейнджере», размещенных в Джебель-Куифе и несших охрану штаба Хансен и Бридж разрешали им пользоваться нашими постелями во время поездок на фронт. Почти сразу же, как только наш джип выезжал из города, трио офицеров спешило в нашу комнату поспать до нашего возвращения в постелях на матрацах.

Назначение Паттона командиром 2-го корпуса повлекло за собой повышение в чине. Когда Эйзенхауэр сообщил, что президент Рузвельт рекомендовал сенату произвести Паттона в генерал-лейтенанты адъютанты Джорджа торжественно извлекли флаг с тремя звездами и несколько комплектов знаков различия. Они были удивительно хорошо подготовлены для подобных непредвиденных случаев. В самом деле, если бы Паттона сделали, например, адмиралом турецкого флота, его адъютанты нырнули бы в свои мешки и вынырнули оттуда с соответствующими знаками различия.

Я подшучивал над Джорджем, говоря что ведь повышение войдет в силу только после утверждения сенатом.

— Чепуха, — усмехнулся Джордж, прикрепляя новую звезду — Я и так заждался этой звездочки.

Паттон прихватил с собой из 1-го бронетанкового корпуса начальников разведывательного, оперативного отделов и отдела тыла, не считая своего начальника штаба бригадного генерала Хью Гаффи. Однако, ознакомившись с работой штаба 2-го корпуса, он заменил только начальника оперативного отдела. Подобранные Фредендоллом начальники разведывательного отдела и отдела тыла остались на своих постах при Паттоне, так же как и позднее при мне.

Начальником разведывательного отдела 2-го корпуса был высокий, умный и темпераментный офицер, бывший служащий Филадельфийской железной дороги Бенджамин Диксон по прозвищу «Монах». Диксон окончил Вест-Пойнт в 1918 г. Во время первой мировой войны он служил в Сибири, а затем ушел в запас. В 1940 г. его снова вернули в армию и назначили в разведывательное управление военного министерства. В марте 1942 г. Диксон был назначен на должность помощника начальника разведывательного отдела штаба 2-го корпуса. [67]

Став начальником разведывательного отдела, Диксон подобрал для своего отдела способных и расторопных молодых офицеров. Начальник контрразведки Диксона — спокойный, вечно с трубкой в зубах профессор антропологии, а теперь майор Гораций Майнер (из Анн-Арбора в штате Мичиган) — расстался с туземной хижиной в Тимбуку, где он жил, и пересек Сахару, чтобы попасть на войну. Другим протеже Диксона был лейтенант Кросби Льюис (из Филадельфии в штате Пенсильвания). Сын священника епископальной церкви, он вскоре после начала войны в 1939 г. поступил в канадскую армию. Когда Соединенные Штаты вступили в войну, Льюис немедленно оставил свою должность старшего писаря в «Черной страже» и стал рядовым американской армии в Англии. После высадки в Оране Льюис отличился в боях и был произведен в офицеры. В Тунисе лейтенант Льюис узнал, что Диксону потребовалось добыть приказ противника о ведении войсковой разведки в боевых условиях. Он намазал лицо сапожной мазью и в сопровождении араба отправился через фронт. Спустя несколько дней Льюис вернулся к Диксону с нужными сведениями. «Монах» задал головомойку Льюису за самовольную отлучку и наградил медалью «Серебряная звезда».

Когда Льюис учился перед войной в Хаверфордском колледже, он организовал кружок «ветеранов будущих войн». Один из ветеранов первой мировой войны гневно осудил его за это как «одного из красных, которые никогда не будут сражаться за родину». В дальнейшем о Льюисе появилась заметка в газетах в связи с награждением «Серебряной звездой», которую он получил от меня за выдающееся мужество, проявленное во время атаки пехоты через минированное русло высохшей реки в Сицилии. Он возглавил эту атаку добровольно и взял штурмом деревню на противоположном берегу.

Отдел тыла возглавлял Роберт Вильсон. Он так же, как и Диксон, был уроженцем Филадельфии, но на этом их сходство кончалось. Если Диксон был лингвистом, гордился своей репутацией хорошего рассказчика, то малоприметный полковник Роберт Вильсон отличался молчаливостью обычного делового человека. Он служил артиллеристом во время первой мировой войны, в июне 1941 г. был призван как офицер запаса на военную службу. В качестве начальника отдела тыла Вильсон прославился во время высадки 2-го корпуса в Оране умением прибегать к импровизации и преодолевать многочисленные трудности, возникающие при высадке. Позже в Сицилии и Нормандии я привык опираться на исключительные организаторские способности этого незаурядного, но скромного человека. При решении сложных вопросов снабжения на высшем уровне я без колебаний считал его лучшим среди всех начальников отделов тыла на европейском театре военных действий. [68]

Другим многообещающим молодым офицером у Диксона был капитан Леонард Бессман (из Мэдисона в штате Висконсин). По окончании Висконсинского университета Бессман в 1929 г. записался добровольцем в корпус морской пехоты, чтобы рядовым принять участие в кампании в Никарагуа. В 1941 г. Бессман вступил в армию и был произведен в офицеры. Его ранили и захватили в плен немцы во время разведки, организованной Диксоном в Тунисе. В Италии ему удалось бежать из лагеря для военнопленных. Шесть месяцев Бессман провел с итальянскими партизанами в горах, а затем перешел линию фронта и вернулся к союзникам.

В конце февраля 1943 г., когда Монтгомери сосредоточил 8-ю армию для наступления на линию Марет, державы оси возобновили свои усилия с целью предотвратить соединение войск Александера и Монтгомери. Если бы это случилось, тогда немцы оказались бы в ловушке в северо-восточной части Туниса, где африканский континент ближе всего подходит к Сицилии. В Северном Тунисе танки и пикирующие бомбардировщики Арнима снова нанесли удар по англичанам с целью расстроить боевые порядки 1-й армии Андерсона и вклиниться в ее позиции. 6 марта Роммель с линии Марет предпринял отчаянную атаку, чтобы задержать наступление армии Монтгомери. Без разведки и поддержки пехоты Роммель рассчитывал при помощи одних танков стремительным ударом охватить и смять фланг англичан. Маневр был вскоре сорван огнем противотанковой артиллерии, и противник отступил, оставив на поле боя 52 танка, тем самым еще более ослабив свой резерв. В этом бою англичане не потеряли ни одного танка.

После неудачи больной и разочарованный Роммель сдал командование ливийскими войсками и вернулся в Германию.

Когда в феврале Роммель снял свои танки с линии Марет, чтобы нанести удар у прохода Кассерин по корпусу Фредендолла, Александер приказал Монтгомери начать отвлекающее наступление. Таким путем он надеялся заставить Роммеля быстро отвести войска, предназначенные для наступления у Кассерина. Монтгомери быстро выполнил приказ, и его армия перешла в ложное наступление. Роммель отвел свои танки от Талы, места наибольшего вклинения немцев, и поспешно бросил их назад к линии Марет. Александер теперь понял, что если он будет наносить удары поочередно, то на нашем фронте, то на фронте Монтгомери, он сможет заставить танки противника метаться по всему Южному Тунису. Из этих соображений он предпринял отвлекающее наступление 2-го корпуса у Эль-Геттара.

К середине марта войска оси стали выдыхаться при проведении сдерживающих контратак. Союзники теперь добились превосходства над немцами и в вооружении и в ресурсах. По мере того как [69] превосходство союзников становилось все более очевидным, Арним на севере и Мессе на юге были вынуждены вновь передать инициативу союзникам. Завладев инициативой, мы могли теперь наносить удары по противнику до самого Туниса.

Пока Монтгомери готовился к генеральному наступлению на линию Марет, Александер приказал 2-му корпусу нанести удар на южном участке фронта в Тунисе и выманить побольше войск противника [70] из укреплений на этой линии. Предполагали, что 2-й корпус лучше всего сможет создать угрозу противнику, заняв сначала Восточный Дорсаль, а затем наступая по прибрежной равнине Если бы 2-му корпусу удалось подойти достаточно близко к прибрежной дороге, по которой немцы отходили к Тунису, тогда противнику пришлось бы бросить на угрожаемое направление любые силы, чтобы оставить путь открытым.

Александер отдал директиву об отвлекающем наступлении 2-го корпуса 2 марта, то есть за четыре дня до прибытия Паттона в Дже-бель-Куиф. Штаб 2-го корпуса, предвидя такой маневр, уже почти две недели работал над планом наступления.

2-й корпус должен был наступать в трех направлениях. Основные силы корпуса сосредоточивались у Гафсы, прорывались через горный хребет у Эль-Геттара и двигались по прибрежной дороге к Габесу. Дорога Гафса — Габес вела прямо в тыл оборонительных позиций противника на линии Марет. Эта дорога была в высшей степени важной коммуникацией, и противник не осмелился бы оставить ее без прикрытия перед угрозой удара союзников. Другие американские части должны были создать угрозу коммуникациям противника далее к северу, наступая от прохода за Макнасси, где пролегала одноколейная железная дорога через Дорсаль к побережью Средиземного моря. Остальные части корпуса прикрывали наш северный фланг с целью предотвратить опасность нанесения флангового удара, который мог бы помешать корпусу выполнить свою задачу.

Однако никто не намеревался превратить этот удар в прорыв через Дорсаль с выходом к побережью. У корпуса не было для этого ни сил, ни средств. Если бы мы чрезмерно растянули свои части от Гафсы до Габеса, то противник контратаками с флангов мог бы нанести нам серьезные потери. Паттону было приказано просто отвлечь силы противника к фронту 2-го корпуса, в то время как Монтгомери наносил решающий удар по линии Марет.

Местность в районе Гафсы, где нам предстояло осуществить демонстративное наступление, была неблагоприятной для действий танков. По обеим сторонам дороги на Габес, по которой предстояло наступать Паттону, возвышались крутые, скалистые горы. Прошли столетия с тех пор, как эти горы лишились всякой растительности, однако они представляли собой прекрасные редуты для неприятельской пехоты и противотанковой артиллерии, которые маскировались в складках местности. В долине сотни лет никто не пытался бороться с эрозией почвы, и вся она была изрезана непроходимыми оврагами. Небольшие участки местности, где природа не создала достаточно прочных барьеров, противник тщательно усеял противотанковыми минами.

Вскоре по приезде Паттон собрал командиров дивизий на совещание в Джебель-Куиф, чтобы обсудить план наступления на [71] Гафсу. 1-я пехотная дивизия Терри Аллена при поддержке 1-го батальона «Рейнджерс» должна была захватить Гафсу и двинуться на восток через горный коридор у Эль-Геттара по дороге к Габесу. После падения Гафсы 1-й бронетанковой дивизии с приданным пехотным полком 9-й дивизии надлежало овладеть участком, оставленным ею в бою у прохода Кассерин, очистить от противника проход у Макнасси и создать угрозу прибрежной долине. 34-й дивизии вместе с остальными частями 9-й дивизии следовало держать оборону на севере. На завершающем этапе 9-я дивизия перебрасывалась на юг, чтобы оказать помощь 1-й дивизии, когда та растревожит осиное гнездо в горах за Эль-Геттаром.

Спустя месяц некоторые комментаторы, описывая эту кампанию в Южном Тунисе, ворчали по поводу кажущейся неудачи американских войск, которые якобы не сумели прорваться к морю и выйти в тыл африканскому корпусу на линии Марет,.Это незаслуженная критика, так как, хотя Паттону и надлежало проводить демонстративные атаки в направлении на Марет, он не мог рискнуть зайти так далеко. В директиве Александера специально указывалось, что переход «крупных сил» за Восточный Дорсаль не разрешался. Возможно, Паттон и питал надежды на прорыв фронта союзниками, однако дислокация его собственных сил не была рассчитана на это. Если бы ему была поставлена задача прорваться к морю, он мог бы этого достигнуть, скорее пробившись через Макнасси, чем через горы у Эль-Геттара. И все же именно у Эль-Геттара Паттон наносил главный удар.

Как в Северной Африке, так и в Сицилии Паттон был поразительно равнодушен к проблемам снабжения. Он был искусным тактиком, однако у него не хватало терпения руководить работниками тыла. Он обычно отодвигал рассмотрение вопросов снабжения на задний план, считая их второстепенными, не заслуживающими его внимания. К счастью, в Южном Тунисе работа тыла была налажена задолго до приезда Паттона во 2-й корпус. Запасов, накопленных в Тебессе, было достаточно для обеспечения отвлекающего наступления Паттона. Больше того, Вильсон, получив свободу действий в планировании снабжения, стал быстро завышать заявки на поставку потребных для его участка фронта предметов снабжения. Позднее в Сицилии Паттон оказался без Вильсона, который мог бы подсказать ему нужные мероприятия по тылу, и он стал испытывать такие трудности со снабжением, что был вынужден прибегнуть к помощи 2-го корпуса. В результате в отношении материального обеспечения 2-й корпус взял на себя такие функции, которые скорее подходили для армии. Испытав это в Сицилии, Паттон высадился в Европе с полным пониманием того, что трудности со снабжением могли ограничить размах его операций. [72]

Наступление Паттона началось в ночь с 16 на 17 марта. 1-я дивизия вошла в Гафсу, снова захватив этот французский аванпост, оставленный всего месяц назад во время контратаки немцев у прохода Кассерин. Незадолго до наступления дивизии итальянцы отошли по дороге к Габесу на высоты за оазисом Эль-Геттар с его финиковыми пальмами. Здесь к ним присоединились немецкие подкрепления и был создан рубеж обороны, прикрывавший тыл африканского корпуса.

Вечером, накануне наступления на Гафсу, Джордж собрал штаб 2-го корпуса для последнего инструктажа.

— Господа, — сказал он, оглядываясь по сторонам в плохо освещенной комнате, — завтра мы атакуем. Если мы не победим, пусть ни один из нас не вернется живым.

Затем Джордж извинился и отправился в соседнюю комнату молиться в одиночестве.

Такие противоречия в характере Джорджа продолжали сбивать с толку его штаб. Он был одновременно и богохульником и верующим. Подчиненные трепетали перед ним, а сам он смиренно становился на колени перед иконой. И если этот последний призыв одержать победу даже ценою смерти в глазах работников штаба казался театральным жестом, тем не менее им становилось ясно, что для Паттона война была священным крестовым походом.

Однако я никак не мог привыкнуть к вульгарности, которую позволял себе Паттон, набрасываясь на подчиненных за сравнительно небольшие нарушения дисциплины. Паттон считал неприличную брань самым лучшим средством общения с солдатами. Если некоторые и были в восторге, когда он применял с изумительной оригинальностью свои знаменитые бранные выражения, большинство людей, на мой взгляд, чувствовали себя скорее шокированными и оскорбленными. Иногда мне казалось, что Паттон, прекрасно командовавший корпусом, не научился командовать самим собой.

Техника командования, конечно, зависит от личных качеств командира. Если некоторые предпочитают руководить, соблюдая такт, подавая личный пример и используя другие методы убеждения, то Паттон избрал иной способ командовать своими подчиненными. Он принимал напыщенный вид и сыпал угрозами. Его выходки давали заметные результаты. Однако они не были рассчитаны на то, чтобы завоевать уважение среди офицеров и солдат.

Пока Паттон готовился к наступлению на Гафсу, я побывал в штабе Эйзенхауэра в Алжире. Эйзенхауэр только что обменялся телеграммами с генералом Маршаллом относительно плана вторжения в Сицилию. Планирование этой операции, обеспечивавшей мост через Средиземное море, началось в январе, когда в союзном штабе в Африке была создана специальная группа для разработки плана вторжения и определения требующихся для этого ресурсов. [73]

1-й бронетанковый корпус Паттона был уже намечен для участия во вторжении в Сицилию. Детальная разработка плана вторжения началась в штабе 1-го корпуса в Рабате еще до отъезда Паттона во 2-й корпус. Предполагали, что Паттон снова будет командовать 1-м бронетанковым корпусом после кампании в Тунисе.

Айк спросил меня, целесообразно ли Паттону оставаться со 2-м корпусом до конца кампании в Тунисе или ему лучше вернуться в 1-й бронетанковый корпус, чтобы продолжить планирование вторжения в Сицилию, которое начнется по завершении кампании в Южном Тунисе. Если бы Паттон остался со 2-м корпусом, тогда я должен был бы отправиться в 1-й бронетанковый корпус и временно исполнять его обязанности по разработке плана вторжения в Сицилию.

— Я думаю, что Джорджу нужно вернуться, — сказал я, — и возобновить планирование операции вторжения в Сицилию. В конце концов, ведь он подбирал штаб 1-го бронетанкового корпуса. Он может добиться от него значительно больше, чем я.

— И я так думаю, — ответил Айк. — Когда закончатся бои за Гафсу, вы примете командование 2-м корпусом, а Джордж вернется в Рабат. Я уже договорился об этом с генералом Маршаллом.

Мое назначение тщательно скрывали до отъезда Паттона из корпуса. Опубликование в печати задерживалось цензурой до занятия союзниками Бизерты. Понятно, что опубликование сведений о переводе Паттона с тунисского фронта заставило бы противника задуматься о направлении следующего удара союзников. Между тем Айку вовсе не хотелось раскрывать наши дальнейшие намерения на Средиземном море,

20 марта в 22 час. 30 мин. после почти месячной подготовки Монтгомери перешел в наступление против линии Марет. Главная оборонительная полоса противника тянулась поперек 32-километровой горловины между горами, окаймляющими пустыню, и Средиземным морем. С тыла противник был прикрыт от возможного удара 2-го корпуса длинным и непроходимым высохшим озером. Как и у Эль-Аламейна, Монтгомери тщательно подготовился.

Искусно организовав наступление, Монтгомери сосредоточил четыре дивизии против главного оборонительного рубежа противника. Завязав бой на этом рубеже, он направил подвижной новозеландский корпус в обход «непроходимого» фланга оборонительных сооружений линии Марет, построенной французами. Когда фронт противника дрогнул перед лицом этой неожиданной угрозы с фланга, Монтгомери ввел в прорыв 8-ю армию и начал преследование врага на север вдоль побережья Туниса.

Когда Паттон продвинулся за Гафсу к Эль-Геттару и проходу, который вел через эту горную ловушку в долину и к Габесу, сопротивление [74] противника усилилось. Немцы любой ценой стремились предотвратить выход союзников в свой тыл и на коммуникации. В результате противнику ничего не оставалось, как снять войска с южного фронта, где шли бои с Монти, и перебросить их на фланг, чтобы остановить отвлекающее наступление Паттона.

Танки Паттона не могли пройти через долины до освобождения от противника соседних высот. Поэтому он направил 1-ю дивизию слева от дороги на Габес, а 9-ю дивизию — справа. Они должны были очистить от противника высоты и лишить его артиллерийских наблюдательных пунктов. Скоро стало ясно, что это чрезвычайно трудная задача, так как американцам приходилось бороться за скалистые склоны высот, задерживаться у каждого валуна, вести перестрелку в каждом овраге. Одним словом, приходилось иметь дело с упорным и решительным противником.

Враг не мог терпеть помехи на своем фланге, когда шли бои не на жизнь, а на смерть на линии Марет. 23 марта он перешел в контратаку, стремясь отбросить Паттона назад. В контратаке приняли участие танки, переброшенные с основного фронта. Наступление началось в б часов утра, как раз тогда, когда красный диск поднимавшегося на востоке солнца ослеплял наших артиллерийских наблюдателей. Германские танки «Т-2» и«Т-4» ползли по долине, укрываясь в оврагах. Их поддерживали пехота и устаревшие пикирующие бомбардировщики «Ю-87». Хотя передовым частям противника удалось вклиниться в наши позиции, наступление было остановлено к 9 часам утра.

Из перехваченного по радио приказа немцев союзники узнали, что немецкое командование намеревалось возобновить наступление в 16 часов. Затем был перехвачен новый приказ: наступление откладывалось до 16 час. 40 мин.

На этот раз наши войска были наготове. Когда длинные цепи германской пехоты двинулись через долину, наша артиллерия подпустила их на близкое расстояние. Затем на них обрушился град снарядов. Генерал Паттон, находясь на наблюдательном пункте 1-й пехотной дивизии, покачал головой, когда цепи пехоты сначала поредели, а затем заколебались.

— Они губят прекрасную пехоту, — сказал он. — Какой дьявольский способ растрачивать без толку хорошие пехотные части.

В конце концов противник прекратил наступление и отошел, оставив на поле боя 32 сгоревших танка. По видимому, он был введен в заблуждение, как мы и рассчитывали, нашим отвлекающим наступлением вдоль дороги Гафса—Габес. Опасаясь прорыва на этом направлении, немцы попытались его предотвратить и в результате Монтгомери получил возможность развить наступление. 2-й корпус был в долгу перед Монти, предпринявшим отвлекающее наступление во время боев за проход Кассерин. Теперь Паттон отплатил ему сполна, оттянув на себя танки африканского корпуса.