Горнист играет отбой

Шаги звенят под высокими сводами коридора. И тишина, тишина... Кажется, слышно, как стучит в груди сердце. Нестерпимое желание отрешиться от всего, лечь и — спать, спать... Ведь за последние две недели на отдых удавалось урвать лишь часок-другой в сутки, да и то среди грохота, среди массы забот и тревог, где придется и как придется.

Не верилось, не укладывалось в сознании, что то, о чем столько мечтали, к чему так стремились, свершилось.

Всматриваюсь в лица своих однополчан. Все они сияют светлой радостью, во всем чувствуется какая-то торжественность, праздничность, приподнятость. Какое счастье дожить до такой минуты!.. [182]

Но еще не время расслабляться. Впереди еще уйма неотложных дел.

Прежде всего подробно осмотреть рейхстаг изнутри. Однако сразу осуществить это намерение не удалось. Прибыли командир дивизии генерал Шатилов и начальник политотдела подполковник Артюхов. Спешу им навстречу. Теплые приветствия, поздравления.

Василий Митрофанович хочет посмотреть, как устраиваются и чем занимаются бойцы нашего полка.

— В рейхстаге остается только ваш полк, — проинформировал он. — Подразделения всех других частей выводятся. На вас и далее возлагаются обязанности коменданта рейхстага. Так что размещайтесь основательно, поудобнее. Но помните, полк может быть поднят по тревоге в любую минуту. Война еще не закончилась.

Михаил Васильевич Артюхов собрал политработников, а мы с комдивом направились в подразделения. Генерал Шатилов, бывая в полку, непременно встречался и беседовал непосредственно с бойцами. В дивизии его уважали и любили за справедливость, умение позаботиться, а если надо, то и постоять за своих людей, особенно любили его за доступность, естественную, ненаигранную простоту и непосредственность в отношениях со всеми — будь то боец или офицер, заслуженный ветеран или новобранец.

— Что сейчас главное? — спросил он меня на ходу. И сам же ответил: — Занять людей. Настроения, что все уже сделано, все свершено, быть не должно. Наладить хорошую караульную службу, организовать занятия, четко придерживаться установленного для армейской жизни распорядка дня. Теперь, когда закончились бои, у бойцов возникнет множество вопросов, задумываться над которыми раньше им было просто недосуг, — о положении здесь, в Германии, и на Родине, как пойдет жизнь дальше, каково будет послевоенное устройство в мире, что ждет лично каждого из них. Нужно, чтобы политработники и командиры были готовы отвечать на все эти вопросы. Что неясно — обращайтесь ко мне, в политотдел.

Пришли в батальон Клименкова. Капитан Клименков доложил, что люди приводят себя в порядок, чистят оружие.

— Добыли воды, организовали баньку, товарищ генерал, приглашаем вас, — с подкупающей улыбкой закончил комбат.

Василий Митрофанович поблагодарил за приглашение, похвалил капитана за распорядительность и подошел к [183] группе бойцов, которые, готовясь к бане, о чем-то возбужденно переговаривались.

— О чем речь, товарищи? — после приветствия поинтересовался генерал.

— Да вот, товарищ генерал, думаем о том, как оно там дома придется, — отозвался один из красноармейцев. — Я с Украины, из Черниговщины, к примеру. Село Светличное там есть. И моя фамилия Светличный, Прокофием звать. Так вот, жинка пишет, что в колхозе ни трактора, ни лошади какой-никакой, ни инвентаря не осталось. Да что там лошади — вообще никакой живности, даже облезлой курицы фашист не оставил. Люди в землянках сидят — село сожжено дотла. И все это поднять же как-то надо. Выходит, товарищ генерал, с одного фронта да на другой, на трудовой?

— А если я — из Сталинграда? Представляете, каково там? — подхватил другой красноармеец — сталинградец Алексей Тупикин. — В городе ведь камня на камне не осталось...

— Что ж, товарищи, вы правы. Работы впереди много. Очень много. Не одному десятку сел и городов — всей стране нанес огромный вред и массу страданий лютый враг. Вы действительно попадете с одного фронта на другой, — тепло и задушевно сказал генерал Шатилов. — Но я верю, я убежден, что все вы и там будете такими же отважными и стойкими в достижении поставленных целей, как и здесь, что вы не испугаетесь трудностей и будете высоко нести честь полка, который штурмом взял рейхстаг и водрузил над ним Знамя нашей Победы. Так ли я говорю?

— Так точно, товарищ генерал! — дружно, в один голос, ответили бойцы.

Что это так действительно, фронтовики после войны подтвердили на деле. Вот только один пример из множества. В том памятном разговоре с генералом Шатиловым принимал участие и командир отделения 4-й роты сержант Владимир Трофимович Пархоменко, отважный воин с удивительной боевой биографией. На фронт пошел семнадцатилетним парнишкой. Участвовал в битве за Днепр, был тяжело ранен. А однажды после ожесточенного боя у одного из хуторков на латвийской земле родным Пархоменко пришла похоронка... Но жив оказался герой! Оправился от раны, снова встал в строй. Закончил войну в рейхстаге, за мужество и героизм был награжден орденами Отечественной войны I степени и Славы III степени, боевыми медалями. [184]

После демобилизации прибыл в Днепропетровск, лежавший в руинах. И стал воин строителем, участником великой эпопеи, так глубоко и впечатляюще раскрытой в книге Леонида Ильича Брежнева «Возрождение». Вскоре возглавил бригаду арматурщиков-сварщиков. Дружный коллектив неоднократно выходил победителем в социалистическом соревновании, трижды занесен в Книгу трудовой славы Днепропетровщины, а к боевым наградам бригадира добавились орден Октябрьской Революции, медаль «За трудовое отличие» и юбилейная медаль «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина».

* * *

Мы побывали еще в 1-м батальоне, после чего комдив направился к Плеходанову. Я проводил его, а когда вернулся, начальник штаба полка майор Казаков доложил, что из рейхстага выведены все подразделения других частей, остался только наш полк. Тут же мы отработали, и я подписал приказ, в котором шла речь о вещах, предусмотренных Уставом гарнизонной и караульной служб на сугубо мирное время, — о службе суточного наряда, о выставлении постов, о распорядке дня, о занятиях и отдыхе личного состава и т. п. В тот день, будто после обновления мира, столько всего было впервые!

Отдельным пунктом в приказе указывалось об выставлении поста автоматчиков для охраны знамени на куполе рейхстага.

Подписав приказ, я решил наконец все-таки осмотреть рейхстаг. И начать непременно с крыши, вблизи посмотреть на знамя, установленное нашими воинами.

На фотографиях рейхстаг кажется сравнительно невысоким. Но в действительности же, несмотря на то что он имеет всего два этажа (не считая подвального), это здание довольно высокое. С его крыши открывается широкая панорама Берлина. Весь центр города — Тиргартен, Кенигсплац, Бранденбургские ворота, извивы Шпрее, — все как на ладони...

Подумалось: отличные позиции были у тех, кто оборонял рейхстаг. Отличный обстрел, виден каждый маневр наших войск. Все видели гитлеровцы, видели, но ничего поделать, ничего противопоставить нам не смогли.

Огромный город был сильно разрушен, руины во многих местах еще дымились. Однако улицы уже оживали, по ним сновали люди, в большинстве наши бойцы. [185]

Купол возвышался над рейхстагом крутыми ребрами металлических ферм. Все стекла выбиты, лишь у самих ферм, как зубья пилы, густо торчали небольшие обломки.

А над всем этим развевалось наше Знамя Победы! При одном взгляде туда, ввысь, перехватывало дыхание, теснило грудь...

Медленно обошли купол вокруг. Внизу под ним хорошо виден зал заседаний. Он еще хранил все следы недавнего ожесточенного боя. На восточной, противоположной от парадного входа, стороне купола увидели покореженную взрывами снарядов лестницу, ведущую вверх. Старший лейтенант Новинский, сопровождавший меня, осмотрел лестницу и попросил:

— Товарищ полковник! Разрешите хоть на минуту туда? Можно?

Я махнул рукой: давай.

Новинский быстренько вскарабкался вверх. Тут не утерпел и я — вряд ли когда еще представится такая возможность!..

На самой верхушке купола — небольшая площадка, приблизительно метра два на два. Мы подошли к знамени, потрогали пружинистое, будто живое, багряное полотнище, попробовали, надежно ли закреплено. Надежно. Не сорвать его теперь никакой огненной буре.

Долго еще мы ходили по рейхстагу, осматривая помещения. Сотни комнат, больших и маленьких, каждая заставлена шкафами, сейфами, всевозможной целой и изломанной взрывами, изрешеченной пулями мебелью. Бой шел за каждый закоулок. Всюду разбросаны кучи бумаг, вокруг грязные лохмотья, обломки.

Война еще не закончилась. Но приметы давно забытого мирного времени начали властно врываться в наш устоявшийся фронтовой быт десятками необычных дел и забот уже в тот же первый день тишины. Кровати, постельное белье, новенькие нарукавные повязки для дежурных по полку, батальонам, ротам... Все это воспринималось с таким чувством, которое возникает при взгляде на первую травинку, первый цветок после долгой свирепой зимы.

Полк разместился в полуподвале. Гитлеровцы оставили его после капитуляции без боя, поэтому здесь не было обваленной и истолченной в порошок штукатурки, искромсанной мебели и прочего хлама, загромождавшего другие помещения. Вскоре тут был уже наведен относительный порядок, аккуратно расставлены трофейные кровати, благо их оказалось предостаточно. [186]

К вечеру уже, как и положено, были организованы караульная служба, внутренние наряды. Разработан распорядок дня, начерчены схемы постов и караулов. Штаб полка, штабы подразделений трудились над всеми этими документами с подъемом и даже с каким-то упоением, перестройка на мирный лад шла быстро, все вопросы решались четко, оперативно.

Политработники провели в подразделениях беседы, партийные и комсомольские собрания, организовали выпуск боевых листков, листков-молний, посвященных штурму рейхстага и первым мирным часам после его взятия.

За последнее время из-за непрерывных боев скопилось множество всевозможных бумаг, в которых необходимо было разобраться. Вечером и засел за них. И будто снова погрузился в переполненные грохотом минувшие дни. События этих дней снова оживали за скупыми и беспристрастными строками документов, отдаваясь в сердце то чувством гордости, то радостью, то болью.

И фамилии, фамилии... За каждой из них — человек. Вчера, позавчера они все были, все сражались, жили боем и стремлением к победе. Сегодня же одни живы, отличились в бою и представляются к награде, другие ранены, а кто-то пал смертью храбрых. Весть об этом придет к родным уже после Победы...

С головой погрузился в работу, но вдруг до моего слуха донеслись какие-то сильные мелодичные звуки. Что это? Откуда они? Привстал за столом. Да ведь это же отбой! Горнист играет «Отбой».

Это было так неожиданно, что, снова сев за стол, я никак не мог сосредоточиться. Давно забытый сигнал, казалось, донесся через годы и расстояния из тех далеких светлых времен, которые все военное лихолетье жили лишь в воспоминаниях и в снах.

Встал и пошел посмотреть, как устроились на ночлег бойцы.

Подвал — не фешенебельный отель. Но все же здесь не продувает ветром, не заливает дождем, не хлюпает вода под ногами. Тепло, сухо. Все в постелях, застеленных чистым бельем. Помылись, поужинали. Возле коек выстроились солдатские сапоги, ботинки. Это же настоящая роскошь — лечь в чистую постель разутым, раздетым. За все эти годы такая возможность представлялась нечасто. Многие уже крепко спят. Так спят после тяжелой, но отлично выполненной работы... [187]

Уже со 2 мая к рейхстагу началось настоящее паломничество. В последующие дни стали прибывать представители и целые делегации от разных частей и соединений — посмотреть, что же представляет собой тот самый рейхстаг, о котором столько говорено, столько наслышано.

Все стремились непременно осмотреть его не только извне, но и внутри. Перед рейхстагом порой собирались сотни желающих попасть в него. Пришлось для того, чтобы эти посещения носили организованный характер, создать «экскурсионную» службу, выделить экскурсоводов, которые сопровождали группы посетителей, рассказывали им о рейхстаге, о его истории и, естественно, о штурме. Возглавил всю эту работу старшина Мичковский. Впоследствии он рассказывал:

«Мне, как старшему экскурсоводу, приходилось сопровождать многих посетителей, делегации и давать им пояснения. Главное — следить, чтобы не образовалась пробка. Сделать это было нелегко. Желающих побывать в рейхстаге было очень много. Каждый, разумеется, заслужил это.

Сопровождая экскурсии, я не раз наблюдал, с какой гордостью и радостью советские воины-победители ставили свои автографы на стенах рейхстага...»

Действительно, после осмотра рейхстага бойцы непременно хотели оставить память о себе на его стенах. И все стены постепенно сплошь покрылись надписями. Самыми разными: «Мы из Ленинграда. Петров, Крючков», «Дошли от Сталинграда. Кузьмин, Лаптев», «Мы с Украины. Перехрест, Тарасенко», «Знай наших. Сибиряки Пущин, Петлин»...

Надписи поднимались все выше и выше — внизу писать было уже негде. Когда мы покидали рейхстаг, его стены были исписаны уже на высоту более трех метров. Под стенами образовывались живые пирамиды, сверху пристраивался «писарь», текст надписи живо дебатировался и, получив общее одобрение, тут же появлялся на стене.

По фундаменту писали всевозможными красками, углем, автолом. По штукатурке писали гвоздем, штыком, ножом. Писали кровью сердца... Свои автографы на рейхстаге оставили все воины нашего полка. Егоров и Кантария сочинили почти в рифму: «Шли мы долго, но пришли и Знамя Победы над Берлином вознесли». Девчата-медики возле своих фамилий приписали: «И мы, девушки, были здесь. Слава советскому воину». «Кратчайший путь в Москву — через Берлин!» — писал сержант Лотошкин. Артиллерист Дмитращук обвел мелом выбоину в стене и указал: «Это [188] мой снаряд». А его товарищ наводчик Завадский приписал рядышком: «И мой тоже попал». Поставил свой автограф я.

3 мая утром в рейхстаг прибыл командующий 1-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков в сопровождении группы генералов и офицеров.

Узнав о прибытии маршала, я поспешил ему навстречу, отдал рапорт. Георгий Константинович пожал мне руку.

— Расскажите, полковник, как был взят рейхстаг?

Я вкратце рассказал о героизме и мужестве, проявленных нашими воинами при штурме рейхстага, и водружении на нем Знамени Победы.

— Представлены ли к награждению отличившиеся? — поинтересовался Жуков.

— Так точно, товарищ маршал, — ответил я.

Жуков долго и внимательно вчитывался в надписи на стенах рейхстага, а затем, обращаясь к присутствующим, сказал:

— Своими подписями наши воины засвидетельствовали победу над фашистской Германией.

Зашли в рейхстаг. В разгромленных помещениях и коридорах трудно было пробираться, однако мы прошли в зал заседаний. Обращаясь ко мне, Жуков спросил:

— Думали ли вы, полковник, когда-нибудь о том, что будете комендантом рейхстага?

— Дойти до Берлина думал, а вот быть комендантом рейхстага — нет, — ответил я.

— Вот и я не думал, что буду стоять в этом зале. — И после небольшого раздумья добавил: — Вот такие-то дела мы сделали...

Тут же направились к выходу. При прощании Георгий Константинович, пожимая мне руку, сказал:

— Передайте, полковник, мою благодарность всему личному составу полка.

* * *

5 мая, только лишь прозвучала команда «Подъем», мне доложили, что приехали артисты. Это было приятной неожиданностью. Не так часто приходилось встречаться с артистами во время войны, а тем более в последние месяцы.

Вместе с офицерами штаба вышли им навстречу. Это была фронтовая бригада Большого театра. В ее составе прибыли танцоры Н. Спасовская, И. Леонтовский, баянист [189] П. Швец, баритон П. Селиванов, бас С. Гоцаридзе, скрипач Ю. Реентович и два актера Московского театра сатиры А. Киселевская и В. Анисимов.

В том же полуподвале, где разместился полк, из одеял, плащ-палаток соорудили импровизированные кулисы, занавес. Все с нетерпением ожидали начала концерта. В «первых рядах», то есть просто на полу, разместились наши раненые товарищи, не покинувшие поле боя во время штурма рейхстага, оставшиеся в строю и после капитуляции. Дальше лежали, отдели и стояли все остальные не занятые службой красноармейцы и офицеры. Просторное помещение подвала было переполнено.

Артисты заметно волновались перед предстоящей встречей с участниками штурма рейхстага. Оказывается, артисты, узнав вечером 30 апреля о том, что над рейхстагом водружено Знамя Победы, решили сразу же выступить перед теми, кто совершил этот подвиг. Но их конечно же тогда к нам не пустили. На рассвете 1 мая, усыпив бдительность своих проводников, они сами двинулись в сторону рейхстага, не подозревая, что вокруг него и в нем еще кипит ожесточенный бой. Думали, раз знамя установлено, значит, уже все закончилось. Однако беглецов быстро задержали и возвратили назад. Встречу пришлось отложить.

Концерт открыл Владимир Анисимов. Он прочитал главу «Мы им напомним» из поэмы Константина Симонова «Ледовое побоище». Слова этой поэмы звучали тогда особенно актуально, были близкими и понятными всем, кто сидел в том «зале», глубоко волновали каждого. И когда в полной тишине прозвучали строки: «В Берлин уже входили русские войска», своды подвала дрогнули от бурных аплодисментов.

Гоцаридзе спел арию Гремина из «Евгения Онегина» Чайковского, арию Мельника из «Русалки» Даргомыжского, Спасовская и Леонтовский исполняли русские народные танцы. Петр Селиванов покорил всех чудесной украинской песней «Думка» и вальсом Блантера «В лесу прифронтовом». Очаровали присутствующих и прекрасные лирические мелодии Глиера в исполнении Юрия Реентовича. Большой успех имели, конечно, и сатирические миниатюры, которые исполняли Анисимов и Киселевская.

Затаив дыхание, бойцы ловили каждый звук, следили за каждым движением и словом артистов. Наверное, каждый артист, выступавший на фронте, подтвердит, что нет зрителей более благодарных, чем воины, только что вышедшие [190] из трудного боя. Недаром поется, что «после боя сердце просит музыки вдвойне»...

На память об этом концерте мы вручили всем его участникам наручные часы, на которых успели выгравировать надпись: «В память о первом концерте в рейхстаге. Комендант рейхстага полковник Зинченко».

Много лет спустя мне пришлось побывать в Абхазии. Я приехал туда, на родину Мелитона Кантария, по приглашению Абхазского обкома партии. Сочинское телевидение предложило сделать передачу о встрече участников штурма рейхстага. И какова же была моя радость, когда во время одной из встреч с трудящимися мне передали эти памятные часы. Тут же подошла и обладательница часов Александра Киселевская, а с ней и Владимир Анисимов. Наша встреча была радостной и волнующей...

На следующий день состоялась еще одна памятная встреча. Часов в 11 дежурный по полку доложил, что в рейхстаг прибыл комендант Берлина генерал-полковник Н. Э. Берзарин. Я встретил его, отдал рапорт. Генерал Берзарин, пожимая мне руку, улыбнулся:

— Здравствуйте, здравствуйте, Зинченко! Это ж сколько лет мы с вами не виделись? Лет, поди, шестнадцать.

— Так точно, товарищ генерал, не меньше.

— Когда узнал, что полком, который водрузил Знамя Победы над рейхстагом, командует Зинченко, я сразу же подумал: а не тот ли это Зинченко, что когда-то был у меня заместителем? Выходит, тот самый. Ну что ж, Федор Матвеевич, от души рад, поздравляю! Давайте показывайте рейхстаг.

В 1920–1922 годах я служил в частях особого назначения и, когда вернулся домой, о том, чтобы снова стать военным, даже не думал. Однако через два года в соответствии с новым законом о воинской повинности меня призвали в ряды РККА, причем как грамотного направили на учебу в полковую школу. Вот здесь я и познакомился с Берзариным. Он был моим командиром взвода. И в том, что стал кадровым военным, я обязан именно ему. Это был отличный командир, прекрасной души и высочайшей культуры человек. Он знал и понимал подчиненных, очень умно и тактично помогал каждому в становлении и росте.

Школу я закончил отлично, и Берзарин взял меня к себе помощником командира взвода. Потом он стал начальником школы, а я служил в ней старшиной. Вскоре Берзарина перевели на новое место службы, наши пути разошлись. [191]

И вот теперь такая встреча: комендант Берлина и комендант рейхстага!..

* * *

Проходили дни. В Берлине уже неделю молчали орудия, налаживалась мирная жизнь. Но мы всем сердцем чувствовали грозные отголоски жестокой битвы, которую все еще вели наши войска с недобитыми фашистскими армиями. Война еще не закончилась.

И наконец настал день 9 Мая! Я не берусь передать, что делалось тогда в Берлине. Снова все потонуло в грохоте выстрелов. Но это был гром салюта нашей Победе!

Торжественно отметили мы этот день и в нашем полку.

А еще через сутки, 11 мая, полк оставлял рейхстаг, Берлин. Многие соединения в тот день меняли дислокацию.

Мы оставляли рейхстаг, площади и улицы, политые нашей кровью. Мы оставляли здесь братские могилы с похороненными в них нашими боевыми товарищами, побратимами.

Вместе с нами оставляло рейхстаг и Знамя Победы.

Мало кому из участников штурма пришлось снова побывать в Берлине, увидеть рейхстаг. Позже он отошел к западной зоне. Во время реставрации с него был снят купол. Мотивировалось это сложностью его восстановления. Но, думается, причина не в этом: слишком уж мозолил он кое-кому глаза. Ведь на нем развевалось наше Знамя Победы. Мы знаем немало и других попыток приуменьшить, принизить значимость подвига советского народа, его победы в прошлой войне. Но все это напрасные потуги. Наше знамя было водружено на куполе рейхстага, и, сколько бы ни прошло лет, какие бы перемены ни происходили в мире, оно все так же гордо будет реять над ним в веках, как и тогда, в громе битвы, в канун Победы.