Вижу рейхстаг!

Как мы узнали позднее, чтобы максимально ускорить разгром берлинской группировки, советское командование бросило в бой дополнительно новые танковые соединения, по городу беспрерывно наносила мощные удары наша авиация и артиллерия. 25 апреля кольцо окружения Берлина сомкнулось в районе Потсдама. Гитлеровское командование лишилось возможности маневрировать резервами и получать подкрепление. Вместе с тем завершение окружения фактически перечеркнуло также надежды гитлеровской верхушки на изменение обстановки путем политических комбинаций и дипломатических маневров.

К концу дня 25 апреля борьба за Берлин перешла непосредственно в центральные районы города.

Чем можно было объяснить упорное сопротивление врага, исключительную ожесточенность боев за Берлин? Ведь из гитлеровских вояк к этому времени, казалось бы, должен быть окончательно выбит пресловутый «дух непобедимости», с которым они в 1941 году вторглись на нашу землю.

Да, этим духом в Берлине даже не пахло. Все чаще нашим бойцам приходилось слышать: «Гитлер капут!» — и видеть поднятые вверх руки. Миллионы немцев уже сознавали, в какую катастрофу вверг Германию их бесноватый фюрер, и проклинали его. Однако над каждым из тех, кто оставался в Берлине, продолжал безраздельно господствовать парализующий чувства и разум страх перед фашистскими карательными органами. По малейшему подозрению, по первому доносу — расстрел. А геббельсовская пропаганда кричала из каждого репродуктора, с каждого печатного клочка бумаги: русские вырежут, солдат, всю твою семью — жену, детей, отца, мать. Ты — немец, а значит, тебе придется отвечать [83] за все содеянное в России. Поэтому пощады не жди, тебе остается только одно: драться до последнего.

К тому же в Берлине собралась масса оголтелого, одержимого патологической ненавистью к нашей стране, к социалистическому строю гитлеровского отребья: эсэсовцев, гестаповцев, активистов нацистской партии. На совести каждого из них было множество преступлений. Понятно, что эти выродки дрались с отчаянием обреченных, оттягивая час расплаты. В эти же дни, как вскоре стало известно, в ряды защитников столицы рейха влились 35 тысяч полицейских и... все уголовные преступники из берлинских тюрем.

Преступная война и фашистский строй превратили гитлеровское воинство в орду убийц.

Ужасы войны — неисчислимые жертвы и страдания, гибель родных и близких, необходимость уничтожать врага — конечно же наложили свой неизбежный отпечаток и на советских воинов. Но, несмотря на все это, они вышли из жестоких испытаний с достоинством и честью. Коммунистическая партия, сама природа социалистического строя взрастили и воспитали советских воинов людьми поразительной отваги и стойкости и вместе с тем — людьми высочайшего гуманизма, достойными своей великой освободительной миссии. Их героизм и мужество в боях за Берлин позволили сломить яростное сопротивление фашистских недобитков, и в этих же боях нашли наиболее полное проявление нравственная чистота, духовная зрелость, человечность освободителей. Подтверждение этому — неисчислимое множество примеров. Многие из них стали хрестоматийными, все они увековечены в величественном памятнике — фигуре Воина-освободителя со спасенной немецкой девочкой на руках в Трептов-парке. Вот только несколько запомнившихся мне эпизодов.

1-й батальон нашего полка штурмовал трамвайный парк. КП полка и батальонов разместились в четырехэтажном доме. Перед нами — вымощенная брусчаткой площадь. Враг сопротивлялся отчаянно. Артиллеристы готовили очередной мощный артналет. Вдруг из большой воронки выскочил старик с ребенком на руках и побежал в нашу сторону через площадь к ближайшему дому. Бойцы 2-й роты, как по команде, прекратили огонь. Замолчали и гитлеровцы. Но только на мгновение. Из здания трамвайного парка ударил пулемет. Старик упал как подкошенный, на площади осталась рыдающая девчушка лет четырех.

Наши бойцы буквально оцепенели. [84]

— Товарищ лейтенант, разрешите?... — первым пришел в себя и обратился к командиру роты парторг сержант Борис Никонович Лотошкин.

— Опасно, сержант. Скосят же вмиг! — Но, встретив взгляд Лотошкина, тихо добавляет: — Смотри сам. Такое дело...

Лотошкин пружинисто выпрыгнул из окна и, петляя, помчался к девочке. Он перепрыгивал через воронки, полз по-пластунски, перекатывался. Пули часто зацокали вокруг него о камня. Наши бойцы открыли яростный огонь по гитлеровцам, стремясь хоть как-то помочь смельчаку. Комбат Неустроев бросился к телефону, чтобы попросить ударить по фашистам артиллеристов. Все происходит в считанные минуты. Еще мгновение — и Лотошкин, схватив девчушку, бросился в ближайшую воронку. Проходит минута, вторая — не появляется. Неужели настигла вражеская пуля? Наконец показывается краешек каски. Жив! Все с облегчением переводят дыхание. Яростно ударили наши пушки. Лотошкин стремительно выскакивает из воронки и, прижав ребенка к груди, петляя, несется к своим. Фашисты стреляют еще сильнее. А сержант бежит, будто заговоренный, еще несколько метров — и сваливается на руки товарищей! Бойцы обнимают отважного парторга, а он стоит смущенный и счастливо улыбается...

...Когда 28 апреля полк вел бои в районе Моабитской тюрьмы, неподалеку от нее пожар охватил большой многоэтажный дом. Пробегая мимо, санинструктор 6-й роты Марина Диева услышала детский плач и крики, доносящиеся со второго этажа. Не раздумывая, девушка бросилась в пылающий подъезд. В комнате, где, по ее расчетам, должны были находиться дети, было полно дыма. Детей нашла по крику, выбила окно. Тут как раз подоспели связисты Вера Абрамова и Мария Петренко. Связав простыни, Марина спустила на них в руки подруг троих детей. Так же были спасены и две немецкие женщины.

Пламя, в последний момент охватившее комнату, опалило отважному санинструктору лицо, серьезно повредило зрение, восстановить которое, несмотря на длительное лечение, полностью Марине так и не удалось.

...В первый же день, как только мы вступили в Берлин, майор Чапайкин доложил, что повара Михаил Уваров и Зоя Машкова просят разрешения выдавать ежедневно хотя бы по одному котлу пищи гражданскому населению. Невозможно, говорят, смотреть на измученных голодом людей, особенно детишек. Такое разрешение было дано. [85]

...Не раз бывали случаи, когда дом, в котором засели гитлеровцы, мы могли бы вдребезги разнести с помощью артиллеристов, но, узнав, что там укрывается также гражданское население, не делали этого. Пушки молчали, а вперед, навстречу вражеским пулям, шли советские бойцы. Шли и падали на чужую землю. Герои жертвовали собой, чтобы жили немецкие дети, женщины, старики...

Наши потери были нестерпимо горькими и болезненными. Но они не были напрасными. Вспоминаю весну 1965 года, когда я был приглашен в ГДР на празднование 20-й годовщины освобождения Германии от гитлеризма. Все время пребывания на немецкой земле меня сопровождал подполковник танковых войск Ричард Фишер. Он окончил нашу Военную академию бронетанковых войск имени Маршала Советского Союза Малиновского Р. Я. и отлично говорил по-русски. И вот что он рассказал о том, как встретил первого советского солдата.

Отец Ричарда был рабочим. С приходом к власти фашистов его бросили в концлагерь, оттуда он уже не вернулся. Когда пришли советские войска и в городе закипели бои, 15-летний Ричард, оставив мать и сестренку, выбрался из убежища поглядеть, что делается на улице. Только вышел из ворот, вдруг окрик:

— Хальт! Хенде хох!

Мальчуган замер с поднятыми вверх руками. К нему приближался советский солдат!..

А солдат подошел, разглядев, кто перед ним, велел опустить руки и спросил по-немецки:

— Во дворе есть немецкие солдаты?

— Все сбежали.

— А отец твой где? Тоже с ними?

Выслушав рассказ об отце, боец погладил мальчишку по голове и сказал:

— Плохи, братец, твои дела. Но ничего, не горюй, будешь теперь жить по-другому. Мы недаром сюда пришли...

Затем снял вещевой мешок, вынул буханку хлеба, банку консервов, несколько кусков сахара, завернул все в газету.

— Бери, браток. Беги к матери. А мне воевать надо...

Ричард никогда не забудет этого солдата. Не забудут наших воинов и тысячи других немцев, спасенных из огня, из-под завалов, из затопленных убежищ, станций метро. Геббельс кричал о зверствах большевиков, а наши воины сразу же, как только откатывался дальше бой, подвозили походные кухни и тут же делились с немецкими детьми [86] солдатской пищей. Шла битва не только за каждый дом, улицу, квартал. Шла битва за каждого человека, за возрождение у немецкого народа новых надежд, нового видения и понимания мира...

* * *

На центральную часть Берлина была нацелена вся 3-я ударная армия, в состав которой входил наш 79-й стрелковый корпус. Правее нашей армии в западном и северо-западном направлении наступала 47-я армия, а слева к центру Берлина, как и мы, пробивалась 5-я ударная армия.

К концу дня 25 апреля наш полк должен был выйти к Фербиндунгс-каналу. Вокруг грохотал бой, везде дым, смрад, все завалено кирпичом, невозможно даже различить направления улиц, и кажется, что эти каменные джунгли бесконечны, сколько и в какую сторону ни пробивался бы. Бойцы устали до предела, но никто об отдыхе даже не вспоминал. Каждый понимал, что войне вот-вот конец, и делал все возможное, чтобы он настал скорее.

А гитлеровцы оборонялись отчаянно. Не дойдя километра два до Фербиндунгс-канала, полк вынужден был остановиться. Замедлился темп наступления и других наших частей. Войска несли чувствительные потери. Чтобы сберечь людей и технику, необходимо было всесторонне осмыслить обстановку, наметить более эффективный план действий.

Во второй половине дня 25 апреля командиры полков были срочно вызваны на КП дивизии. Мы шли к командиру дивизии с плохим настроением и знали, что нас ждет далеко не приятный разговор.

Генерал Шатилов, как и следовало ожидать, встретил нас неприветливо. Да это и понятно. Похвалиться заметными успехами в тот день ни один из нас не мог. С этого Василий Митрофанович и начал.

— Так кто будет докладывать: я вам или вы мне? — окинул он нас суровым взглядом. — Задача дня не выполнена. Ни один полк до сих пор к каналу не вышел. — Генерал выдержал неприятную паузу и обратился ко мне: — Полковник Зинченко, объясните, что помешало полку выполнить до конца задачу дня?

В таких ситуациях, естественно, любой ответ звучит неубедительно. Несколько сникнув под взглядом комдива, я, помнится, ответил что-то не очень внятное, вроде того, что наступать тяжело, противник дерется отчаянно, до последнего, не считаясь с потерями. Приблизительно в таком же [87] духе доложили полковник Мочалов и подполковник Плеходанов.

— А что же вы хотели, — сурово спросил комдив, — чтобы противник встречал вас с распростертыми объятиями? Да вы же знаете, кто здесь остался! Загнанный и смертельно раненный зверь всегда огрызается отчаянно и готов на все. — Генерал помолчал и четко приказал: — Нужно использовать всю мощь артиллерии и танков. Их у нас вполне достаточно. Снарядов не жалеть. Смелее выдвигайте танки и орудия в боевые порядки подразделений. — После этого, снова помолчав, Василий Митрофанович взволнованно произнес: — Наша дивизия получила задачу: форсировать Фербиндунгс-канал и, наступая через район Моабит, выйти к реке Шпрее в районе моста Мольтке и захватить его. В дальнейшем наступать на рейхстаг и быть в готовности овладеть им.

Наступать на рейхстаг... Да ведь это же будет последняя наша боевая задача в боях за Берлин! Пусть это еще не приказ непосредственно о взятии рейхстага, а лишь задача на перспективу, не разложенная еще по дням и часам, но она уже поставлена! По мере нашего продвижения вперед она все более и более будет конкретизироваться. Главное, что она доверена нам, и теперь все зависит от того, сумеем ли мы оправдать это высокое доверие!

Генерал Шатилов уточнил задачи полкам. Наш 756-й полк получил приказ выйти к мосту через Фербиндунгс-канал в районе железнодорожной станции Бойсельштрассе, захватить его и в дальнейшем наступать через район Моабит в направлении моста Мольтке на реке Шпрее, 469-й полк наступает справа, 674-й остается во втором эшелоне дивизии.

Закончив, генерал перевел взгляд на начальника политотдела дивизии подполковника Михаила Васильевича Артюхова. Тот был сосредоточен, чувствовалось, что он хочет сообщить нам нечто весьма важное. И Михаил Васильевич взволнованно начал:

— Товарищи! Командующий генерал-полковник Василий Иванович Кузнецов и член Военного совета армии генерал-майор Андрей Иванович Литвинов подписали приказ об учреждении девяти знамен, то есть по одному на каждую дивизию. Назначение всех знамен одно: та дивизия, которая первой выйдет к рейхстагу, и должна будет водрузить это знамя на его куполе. Имейте в виду, товарищи, что водружение знамени будет иметь большое политическое значение... — Все мы, затаив дыхание, слушали начальника политотдела, [88] стараясь не пропустить ни. слова. А его голос зазвучал сильнее, звонче и торжественнее: — Приближается день и час нашей великой победы над фашистской Германией, и вы должны отчетливо понимать, какой высокой была бы честь, каким огромным было бы для нас всех счастье, если бы воины нашей дивизии водрузили Знамя Военного совета армии над поверженным рейхстагом. Знамя над рейхстагом еще больше поднимет боевой наступательный дух всех воинов Красной Армии и ускорит окончательный разгром врага. Необходимо провести широкую разъяснительную работу во всех подразделениях по поводу вручения нашей дивизии одного из этих знамен. Надо провести митинги, партийные и комсомольские собрания. Еще раз подчеркиваю: дело большой политической важности, и нужно, чтобы люди почувствовали это...

Никогда не забыть, как мы, трое командиров полков, вышли от комдива. Не попрощались торопливо, не поспешили в свои части, как всегда это делали после таких совещаний, а встали рядом, молча, без единого слова закурили. Нужно было что-то сказать, но все слова казались малозначительными и неуместными. Наконец я прервал молчание:

— Ну что же, друзья, разве уж так важно, кто первым выйдет к рейхстагу? Главное, что мы туда непременно выйдем! И если эта честь выпадет кому-либо из нас, то другие должны всячески помогать ему. Так же, как мы помогали друг другу до сих пор.

Одновременно взлетели и сомкнулись в крепком пожатии три руки...

Сообщение об учреждении знамен молниеносно облетело все части. В армии между дивизиями, а в дивизиях между полками сразу же разгорелось соревнование за право установить Знамя Победы над рейхстагом.

В подразделениях состоялись короткие митинги, беседы, партийно-комсомольские собрания. К концу дня 25 апреля о знамени, врученном дивизии, и его назначении знали все.

А между тем битва за Берлин продолжала полыхать без пауз и перерывов, требуя все новых усилий и новых жертв...

В течение ночи полк медленно, с боем продвигался вперед. 1-й батальон капитана Неустроева шаг за шагом теснил противника. Особенно отличилась 3-я рота. Успеху одной из наиболее удачных атак способствовали бойцы Николай Михайлович Карнаков и Георгий Владимирович Петраков, уничтожившие очень опасную огневую точку гитлеровцев. [89]

В сложных условиях ночного боя особенно важна была бесперебойная связь. Ее надежно обеспечил юный радист Виталий Савчен. С двадцатикилограммовой рацией он ни на шаг не отставал от комбата, получив ранение, из боя не вышел. В 1943 году этот семнадцатилетний паренек пришел в военкомат и попросился на фронт. Ему посоветовали подрасти. Но юноша добился своего. В 1944 году он пришел к нам в полк и вскоре был награжден орденом Красной Звезды. Став радистом, вновь сумел показать себя героем. Именно из таких проявлений мастерства, стойкости, отваги и складывался наш общий успех.

К 8 часам утра 26 апреля полк по Зеештрассе вышел к каналу. 2-й батальон попытался с ходу захватить мост, но был остановлен ураганным огнем из-за канала. Одновременно справа к каналу подошел 469-й полк и слева — части 171-й дивизии.

За Фербиндунгс-каналом многоэтажные здания сливались в сплошные массивы кварталов. Этот район города был особенно хорошо приспособлен к обороне. Каждый дом служил сильным опорным пунктом, все они, как правило, поквартально объединялись в узлы сопротивления. Их дополняла и связывала в одно целое система инженерных оборонительных сооружений. Многие улицы и переулки преграждали баррикады и противотанковые рвы. Подступы к каждому опорному пункту могли перекрываться многослойным огнем из соседних зданий. Опорные пункты оборонялись гарнизонами, численность которых в зависимости от тактического значения объекта достигала роты, а то и батальона.

В системе обороны широко использовались подземные сооружения и коммуникации города: метро, бомбоубежища, канализационные коллекторы, всевозможные водосточные и водоотводные каналы, трубы, туннели. Огневые точки в железобетонных колпаках, как правило, были установлены вблизи выходов из подземных сооружений. При угрозе их захвата гарнизон отходил подземными ходами. Разветвленная система подземных коммуникаций позволяла противнику осуществлять быструю и скрытную переброску своих подразделений из квартала в квартал, неожиданно появляться в любом месте, даже глубоко в тылу наших передовых частей. Диверсионные группы автоматчиков, снайперов, фаустников устраивали засады, неожиданно открывали огонь по автомашинам, танкам, артиллерийским расчетам, нападали на связистов, одиночных солдат и офицеров, [90] выводили из строя линии связи. В случае возникновения опасности диверсанты исчезали под землей.

Серьезным препятствием на пути наших войск оказались также реки и каналы, которые пересекали в разных направлениях город. Отходя за них, гитлеровцы взрывали мосты и огнем с противоположного берега стремились превратить полосу воды буквально в полосу смерти. Такой вот полосой смерти лег перед нашим полком и Фербиндунгс-канал.

Берега канала спадают к воде вертикальными каменными стенами. Между берегами всего каких-то полсотни метров. Но как их преодолеть? Даже вне зоны досягаемости вражеского огня переправиться через канал непросто. А под огнем? Вражеские позиции подходят почти вплотную к противоположному берегу, а с пятидесяти метров даже плохой стрелок попадает в цель...

Мост через канал гитлеровцы подорвали. Однако взрыв был не совсем удачен: уцелели две продольные балки. Посреди канала между ними был разрыв метра полтора. По балкам можно было бы перебежать поодиночке, но никто не знал, выдержат ли они после взрыва вес человека. Испытывать эту «переправу» было бы рискованно даже в мирных условиях, а тут надо решаться на бросок под градом пуль и осколков.

Передний край противника в полосе наступления нашего полка проходил непосредственно по южному берегу Фербиндунгс-канала, гавани Вестхафен и железнодорожному полотну станции Бойсельщтрассе. В расположении противника разведчиками было выявлено 7 орудий прямой наводки, много минометов, до 60 различного типа пулеметов. При обстрелах наших позиций гитлеровцы также не жалели фаустпатронов. Кроме того, обороняющихся на нашем участке поддерживали два дивизиона тяжелой артиллерии. Шапками не закидаешь. Атакуя противника в лоб, можно было за считанные минуты понести большие потери и не решить задачу. Обстановка на других участках, как мне стало известно, была не лучше.

Необходимо было мощным тараном пробить брешь и укреплениях врага, подавить его огонь. Командир дивизии генерал Шатилов, придя к такому выводу, действовал исключительно энергично и последовательно. Роль тарана возложил на 756-й стрелковый полк.

— Ваше дело, товарищ Зинченко, — напутствовал генерал, — идти вперед, пробивая брешь в обороне противника. Заботу о флангах и всем прочем беру на себя. [91]

Начиная с этого дня, 26 апреля, и до момента капитуляции врага 756-й полк наступал впереди дивизии. К тому времени в полку насчитывалось 980 солдат и офицеров. В 1-м батальоне было 350 человек, приблизительно столько же — во 2-м. Нам был придан танковый батальон 23-й танковой бригады (21 танк и шесть 122-миллиметровых самоходных артиллерийских установок), дивизион 328-го артиллерийского полка, батарея 1957-го истребительно-противотанкового полка. Мы имели также свои артиллерийские и минометные подразделения, хорошо обстрелянные в берлинских боях и относительно полнокровные. Кроме того, полк поддерживали два полка гаубичной бригады. Можно себе представить, какой мощи мог достигать сконцентрированный на узком участке удар всех этих средств.

На каждую стрелковую роту, наступающую в первом эшелоне, приходилось 6–7 орудий и 7–8 танков. Средства усиления придавались даже каждому взводу, с орудием и танком могло идти в бой каждое отделение. Специальных штурмовых групп решено было не создавать, так как по насыщенности огневыми средствами, опыту бойцов и командиров штурмовым фактически был весь полк. Батальоны наступали поочередно, и средства усиления работали все время на те подразделения, которые шли вперед.

Однако силу и мощь нашего тарана определяли не только дополнительно выделенные нам огневые средства.

Около 10 часов утра 26 апреля на КП полка прозвенел звонок и поступило распоряжение подполковнику Ефимову прибыть на командный пункт дивизии.

Не прошло и 40 минут, как снова позвонили с КП дивизии. Беру телефонную трубку и слышу взволнованный голос Ефимова:

— Товарищ полковник, поздравляю! Знамя Военного совета комдив вручил нашему полку. Вот оно, у меня в руках!

Я несколько секунд помолчал, осмысливая радостную новость, а потом, стараясь сдержать волнение, сказал:

— Иван Ефимович! И тебя также от всей души поздравляю. Прошу заверить командование дивизии от имени всего состава полка и от меня лично, что мы оправдаем высокое доверие. Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы первыми быть у стен рейхстага и водрузить на нем врученное нам знамя!

Тут же мы договорились, что знамя он принесет не на КП полка, а прямо в 1-й батальон, отведенный как раз во второй эшелон, и там проведет короткий митинг. [92]

На КП полка подполковник Ефимов возвратился под большим впечатлением, которое произвел на него митинг в 1-м батальоне.

— Когда я прибыл в батальон, там уже все знали, что знамя вручено нам. Солдатский «телеграф» сработал, — рассказывал он. — Лейтенант Берест встретил меня радостной улыбкой, уже и помещение успели подготовить для митинга. Собрали батальон в большом подвале. Я развернул знамя, наблюдаю за бойцами... — Взгляд Ивана Ефимовича потеплел, он будто снова был там, среди бойцов... — Этого не передать словами. Это нужно видеть. Все понимают, что это не просто знамя, а олицетворение чего-то самого дорогого, о чем мечтали: победа, конец войне, счастье жить, не идя ежедневно на смерть!.. И когда я объявил, что нашему полку выпала большая честь установить это знамя на куполе рейхстага, грянуло громовое «ура», крики «Даешь рейхстаг!», «Вперед на рейхстаг!».

Замполит замолчал, минуту смотрел куда-то мимо нас, сквозь стены, содрогающиеся от артиллерийской канонады.

— А как выступал командир взвода старший сержант Илья Сьянов, парторг первой роты! Помните, говорит, товарищи, как мы десятого февраля подошли к границе рейха и увидели сделанные танкистами щиты с надписями: «Вот она, фашистская Германия!» и «Добьем фашистского зверя в его собственном логове, в Берлине!»? Тогда мы думали: дойти бы. И вот мы в Берлине. Так не пожалеем же ни сил, ни самой жизни, чтобы первыми ворваться в рейхстаг, чтобы скорее добить фашистскую гадину! Даешь рейхстаг! — Ефимов снова помолчал, а затем совсем тихо закончил: — Я верю, что они будут первыми. Их теперь не удержит ничто.

Доверие, оказанное полку, нужно было оправдывать сразу же. И первое испытание — форсировать Фербиндунгс-канал...

26 апреля в 12 часов после 10-минутной артподготовки в атаку поднялся 2-й батальон. 4-я рота бросилась к разрушенному мосту. Однако, не добежав до него метров 25–30, вынуждена была остановиться и, потеряв двоих убитыми и троих ранеными, отошла в укрытие на исходные позиции.

Атака сорвалась. Однако она была не безрезультатной. За время боя мы засекли ряд до сих пор не известных нам огневых точек противника. Все пулеметы 1-го батальона, оставшегося во втором эшелоне, заняли позиции для ведения огня по окнам зданий на вражеском берегу. Лучшие [93] стрелки разместились на верхних этажах с задачей уничтожить каждого гитлеровца, откуда бы он ни высунулся. На 400-метровом участке фронта было поставлено на прямую наводку 26 орудий, около 40 танков, шесть 122-миллиметровых самоходных установок.

В 12 часов 4-я рота снова пошла в атаку. И снова ей пришлось отступить. После этой попытки она была отведена в тыл.

Сорвать еще одну атаку мы не имели права. Конечно, та, же самая 4-я рота снова и снова могла идти грудью на пули, точно так же могли бы идти другие роты. Но это уже была бы бессмысленная демонстрация бессилия командиров.

Нужно было чем-то озадачить противника, сбить его с толку, ввести в заблуждение, поставить его в такие условия, чтобы он оказался неспособным воспрепятствовать нам.

Начальник химслужбы дивизии капитан Н. Н. Мокринский по указанию командира дивизии подготовил постановку дымзавес. Командиру химвзвода нашего полка Анатолию Андреевичу Панину было дано задание во время артподготовки переправить своих людей через мост и поставить минут на 15 дымовую завесу на берегу, занятом врагом. Впереди химиков на мост должны были выйти полковые саперы лейтенанта Васильченко, чтобы проверить, выдержат ли уцелевшие балки, и по возможности усилить их. Все это было весьма рискованно. Но не более, чем просто идти на пули и снаряды противника.

Каждый боец, каждый расчет и экипаж получил задачу, куда и как стрелять. У каждого орудия побывал и лично проверил знание задачи майор И. А. Крымов, у каждого танка — заместитель командира танковой бригады подполковник М. В. Морозов. Артиллерия и минометы, стоящие на закрытых позициях, должны были бить по станции Бойсельштрассе, разрушить складские помещения в 200 метрах правее нее и как бы окаймлять огнем 2-й батальон, когда он приступит к переправе через канал. Место впереди 4-й роты заняла 5-я рота.

В 20 часов 30 минут на 400 метрах фронта одновременно загрохотало до 150 стволов, вражеский берег сплошь заклубился разрывами.

Из подвального этажа, где размещался КП полка, выскочила группа саперов и побежала к мосту. До него метров 200. Все видно как на ладони. А в бинокль можно различить даже выражения лиц. Ближе, ближе, вот уже у берега. Залегли. Еще момент, и один из них вскакивает, стремительно подбегает к мосту. Бежит по уцелевшей балке к середине. [94] Останавливается на краешке у разрыва, несколько раз подпрыгивает. Балка выдерживает. Отступает на несколько шагов, разбегается и перепрыгивает на кончик второй балки. Припал к ней, огляделся. Замечает разбросанные взрывом шпалы и доски настила, хватает одну из них, снова возвращается к месту разрыва. Прилаживает доску, проверяет, крепко ли держится, и бежит дальше к противоположному берегу. Молодчина, умница!..

Все с замиранием сердца следят за действиями отважного сапера. Мне уже доложили, что это красноармеец С. И. Станкевич. Паренек уже не раз выручал свой взвод в трудную минуту. Но этот геройский поступок оказался последним в его жизни. Он успел проложить путь другим, успел добежать до вражеского берега. И здесь его настигла фашистская пуля...

А по балкам уже бежала цепочкой группа химиков во главе с помкомвзвода старшиной Н. В. Тиньковым. Канонада продолжала грохотать так, что казалось, полопаются барабанные перепонки в ушах. По сигналу капитана Мокринского с КП химики зажгли шашки, густо-сизый дым повалил огромными клубами и через минуту заслонил нас от противника.

Наблюдаю в бинокль, как 5-я рота бросилась к мосту. Вперед вырвался взвод младшего лейтенанта А. С. Баранова. Вижу, что командир роты старший лейтенант И. К. Черниченко уже подбегает к мосту, но вдруг как подкошенный падает на землю. Баранов на миг склоняется над ним, затем выпрямляется, что-то кричит, потрясая поднятым в руке автоматом, и увлекает бойцов вперед. Первыми проскакивают через мост бойцы С. М. Порван и С. В. Замостяник. Вместе с 5-й ротой перебираются за канал и пулеметчики взвода младшего лейтенанта Ю. М. Герасимова. Мгновенно разворачивают они свой «максим», открывают огонь, помогая роте закрепиться на плацдарме.

Через час на противоположный берег канала переправился весь 2-й батальон. К 23 часам батальону удалось выбить противника из складских помещений и в сотне метров западнее от них захватить участок железнодорожного полотна.

Я приказал комбату Клименкову надежно закрепиться на захваченном плацдарме и обеспечить переправу 1-го батальона и наведение через канал моста для танков и артиллерия. Это было теперь самым важным. Противник конечно же не будет сидеть сложа руки, а, оправившись, сделает все возможное, чтобы сбросить в воду успевшие переправиться подразделения. [95]

Опасения оправдались. Личному составу 2-го батальона выпала самая тяжелая с начала боев в Берлине ночь. Придя в себя, гитлеровцы провели одну за другой четыре отчаянных атаки со стороны Сименсштрассе и вдоль железнодорожного полотна. Но батальон Клименкова не только выстоял, дав возможность переправить основные силы полка и дивизии, но и изрядно измотал противника, нанеся ему чувствительные потери.

К 3 часам ночи с 26 на 27 апреля через канал переправился 1-й батальон и занял исходные позиции уступом вправо за 2-м батальоном. Вслед за ним в один из подвалов складских помещений был перенесен и командный пункт полка.

Ночь выдалась на редкость темной. Видно было лишь, как то тут, то там вспыхивают огни взрывов да время от времени за каналом чернильную тьму с шипением прорезают осветительные ракеты противника. Подбежав с адъютантом Новинским к мосту, мы несколько минут никак не могли найти балку с доской.

Вокруг посвистывают шальные пули, то тут, то там плюхаются в воду снаряды и мины и водяные фонтаны с шумом спадают в темень канала. Освещать переправу нельзя. Это все равно, что выставить себя вместо мишени. Наконец проскакиваем на другой берег. Тут нас ожидает высланный навстречу Неустроевым связной, и через несколько минут мы уже в подвале на КП 1-го батальона.

К концу ночи через канал переправился также 469-й полк. Обе части до рассвета вели бой и сумели отбить еще несколько зданий.

Тем временем дивизионные саперы вместе с саперными подразделениями, выделенными командованием корпуса, навели переправу, и по ней немедленно были переброшены артиллерия и минометы, в том числе пять батарей 86-й тяжелой гаубичной бригады полковника Н. П. Сазонова.

С рассветом гитлеровцы снова зашевелились. Было ясно, что они попытаются вернуть утраченные позиции. В 8 часов от станции Бойсельштрассе началась атака. 2-й батальон встретил врага дружным сосредоточенным огнем, и атака быстро захлебнулась. Однако через полтора часа гитлеровцы полезли снова, на этот раз значительно большими силами. И снова 2-й батальон встретил их стойко и мужественно. По приказу комбата Клименкова бойцы подпустили противника метров на сорок и с криком «ура» поднялись в рукопашную. Их порыв был настолько мощен и стремителен, что гитлеровцы повернули назад и бросились бежать. [96]

Буквально на их плечах батальон ворвался на станцию Бойсельштрассе, где взял в плен роту фашистов — 110 человек вместе с командиром. Батальон захватил находившийся неподалеку от станции концлагерь, в котором оказалось около 1200 узников, в большинстве — советских военнопленных.

После этого 2-й батальон сменили подразделения 525-го полка 171-й дивизии, к этому времени также переправившегося через канал.

После каждого боя командиру исключительно важно проанализировать все его детали, разобрать действия подразделений и командиров, уяснить причины как успехов, так и неудач. Не менее важно выяснить, кто и в какой момент совершил искусный маневр, сделал решающий рывок, отметить отличившихся. Без этого нельзя идти в новый бой.

Во 2-м батальоне с момента атаки моста и до захвата станции Бойсельштрассе находился капитан Логвинов. Его наблюдения и впечатления были очень интересны. Он рассказал: «Перед 4-й ротой, конечно, стояла чрезвычайно трудная задача. Но я заметил, что она оба раза поднималась в атаку как-то вяло и недружно, с оглядкой. Сразу же было видно, что бойцы не уверены в успехе. Позже, когда к атаке начала готовиться 5-я рота, я подумал: а что, если и эта рота пойдет вперед с таким настроением? Своими мыслями поделился со старшим лейтенантом Черниченко.

— Я это тоже заметил, — ответил ротный. — Пойду с головным взводом. Я уверен, что бойцы пойдут за мной, что бы там ни было.

Как только был дан сигнал атаки, Черниченко поднялся во весь рост, бросился вперед.

— В атаку! За мно-о-ой!.. — перекрыл грохот боя его уверенный голос. Все бойцы дружно бросились за своим командиром. Вот уже и мост. До него остается каких-то полтора-два метра! И тут Черничеико падает, сраженный вражеской пулей. Бойцы на миг растерялись. Ну, думаю, сорвется атака...

Но тут раздался звонкий высокий голос:

— Рота! Слушай мою команду!.. За нашего командира, за мной, впере-о-о-д!

Это младший лейтенант Баранов.

— Отделение, за мной! — первым на его призыв откликнулся командир отделения сержант Светличный. Его отделение первым ворвалось на мост и первым зацепилось за противоположный берег. [97]

Вслед за отделением Светличного перебрались через мост и мы с Барановым, остальные бойцы роты — за нами. Как ни молотили во время артподготовки фашиста, и дымовую завесу отличную поставили, но все равно на мосту ох как несладко пришлось. Мины, снаряды то там, то здесь рвутся, фаусты один за другим падают, пули кругом свистят. Да, многим бойцам не посчастливилось проскочить этот проклятый мост...

Зацепились там за полоску земли, а когда собралась вся рота — ударили вдоль Бойсельштрассе. Чувствуем, идет дело. Но вдруг из-за угла выползает «тигр»! Ведет огонь из пулеметов, водит туда-сюда хоботом пушки и посылает снаряд за снарядом. Рота врассыпную, в подъезды, подворотни, залегли — никакого движения.

И тут снова сержант Светличный:

— Разрешите, мы его, фашиста, укротим?

Логвинов с восхищением рассказывал, как Светличный, прихватив рядовых С. В. Замостяника, С. Д. Хилкова и С. Л. Парфина — бойцов как на подбор, кавалеров ордена Отечественной войны, — «укрощали» «тигра»:

— Ждем, ждем — вдруг взрыв! Глядим, а «тигр» пылает, как свеча. Ну, а дальше уже пошло и пошло. Вот как...» — закончил излюбленным словом свой рассказ Логвинов.

* * *

К 11 часам через Фербиндунгс-канал переправились и заняли места в боевых порядках стрелковых рот танки. 150-я и 171-я стрелковые дивизии изготовились для нового удара.

Перед 150-й дивизией была поставлена задача наступать через старинный район Берлина Моабит, перерезать главную магистраль этого района — улицу Альт Моабит, захватить парк Клайн-Тиргартен и выйти на берег Шпрее. А за Шпрее — Тиргартен, правительственные учреждения, рейхстаг...

756-й шел, как и прежде, в первом эшелоне дивизии. В 12 часов началась 10-минутная артподготовка. 2-й батальон через боевые порядки 1-го снова пошел в атаку.

Пробиваться сквозь проломы в стенах, подвалы, фантастические сплетения руин было нередко легче, нежели улицами и дворами. Роты упрямо продвигались вперед. Врываясь в здания, бойцы старались захватить прежде всего лестницы и коридоры, чтобы задушить противника, лишить его возможности маневрировать внутри помещений. Часто [98] вспыхивали ожесточенные схватки. Тут уже не поможет ни танкк, ни пушка. Исход боя решали автомат, граната, бутылка с зажигательной смесью, отбитые у врага фаустпатроны. Первым заметить, первым дать очередь, бросить гранату. С первого же раза в цель. Второй попытки в таком бою, как правило, не дается. А когда доходило до рукопашной, то и это оружие оказывалось ни к чему — били врага прикладами, главным оружием становился кулак, нож, обломок кирпича. Большую роль играли физическая закалка, тренированность. Враг дрался отчаянно, но рукопашной гитлеровцы боялись и почти всегда уступали в ней нашим бойцам.

К 16 часам, медленно продвигаясь, 1-й батальон достиг улицы Вильгельмсхафенер. Под вечер перерезали важнейшую магистраль района — улицу Альт Моабит. Тут полк вынужден был остановиться. Путь преградили печально известная всему миру тюрьма Моабит и чрезвычайно сильно укрепленные кварталы вокруг нее. Нужно было разведать подступы, подтянуть тылы, собрать для удара мощный огневой кулак.

К этому же времени 469-й полк, продвигавшийся справа, вышел на берег Шпрее. Слева 171-я дивизия продолжала бои в районе стадиона и учебного плаца.

Запомнился интересный эпизод. Пулеметчик Архип Энна и его второй номер Антон Мосейчук вели огонь через улицу по засевшему в четырехэтажном доме противнику. И вдруг оттуда, метрах в 60 от наших бойцов, выскочила и что есть мочи побежала в нашу сторону какая-то девушка. Энна прекратил огонь. Лежавший рядом Мосейчук вдруг встал на колени и закричал:

— Галя! Галя! Сюда быстрей!

И девушка узнает его! С криком «Дядя Антон!», «Дядя Антон!» она, заливаясь слезами, падает в объятия Мосейчука.

Еще пятнадцатилетней девчушкой Галю угнали в Германию. Три года фашистской неволи! И вот наконец свобода.

— Тебя же могли убить, — заметил я в беседе с Галей, когда ее проводили на КП полка.

— Ой, дяденька, родной! Пусть бы и убили, но не было больше моченьки терпеть ни одной минуты!.. — И все время повторяла: — Товарищи, товарищи — как это здорово, как прекрасно звучит, дорогие вы мои, родные!..

В конце этого дня генерал Шатилов подвел некоторые итоги. Наша дивизия нанесла противнику существенный урон: около 200 солдат и офицеров убито, 173 взято в плен. [99]

Захвачено более 200 автомашин. Очищено от врага 12 заводов.

Командир дивизии отметил отличные действия танкистов 23-й танковой бригады, поддерживавшей наше соединение. Бригада начала свой путь под Москвой, вступив в бой еще даже полностью не укомплектованной людьми и боевыми машинами. Выпало ей сражаться и на огненной Курской дуге. За образцовое выполнение боевых заданий и проявленные доблесть и мужество при освобождении украинских городов Севска, Глухова, а позднее Речицы бригаде были присвоены почетные наименования Глуховской и Речицкой.

На белорусской земле за участие в разгроме бобруйской группировки противника и освобождении Барановичей бригада награждена орденом Суворова II степени. За бои на польской земле на знамени бригады засиял орден Красного Знамени, а позднее за овладение городом Альтдам — орден Ленина.

С 21 апреля до 2 мая, пока не закончилась битва в Берлине, 756-й полк ни разу не отводился во второй эшелон. И все это время днем и ночью с нами были танкисты 23-й танковой бригады.

Пехота, продвигаясь вперед, укрывалась за развалинами, выступами стен, в подъездах, пробиралась через дома, дворы, подвалы. Танкистам же приходилось наступать заваленными улицами, каждую минуту рискуя попасть под огонь установленных в укрытиях орудий, врытых в землю вражеских танков и самоходок. Из каждого окна, каждого подъезда зданий по обеим сторонам улицы в любой момент в броню мог впиться коварный фаустпатрон, могла полететь под гусеницы граната. А танкисты шли. Шли, неся потери. На место подбитой машины становились другие и снова уничтожали гитлеровцев гусеницами, броней, точными выстрелами орудий, свинцовым ливнем пулеметов. С благодарностью вспоминаю я командира танковой роты старшего лейтенанта П. Е. Нуждина, командира танкового взвода лейтенанта А. К. Романова, командира танка старшего лейтенанта А. Г. Гаганова, механиков-водителей старшего сержанта П. Е. Лаврова и старшину И. Н. Клентай и многих других воинов-танкистов.

Особой дерзостью и отвагой отличался экипаж, которым командовал Герой Советского Союза старший лейтенант В. И. Чудайкин. Его танк не раз был подбит и горел, но отважные танкисты с честью выходили из сложнейших ситуаций, помогая пехоте выполнить боевую задачу. [100]

Действия танкистов умело направляли командир бригады полковник Семен Васильевич Кузнецов, заместитель комбрига по строевой части подполковник Михаил Васильевич Морозов, заместитель командира бригады по политической части полковник Исаак Абрамович Пригожий и начальник штаба бригады подполковник Трофим Кириллович Катырко.

С утра 27 апреля — снова вперед. После ожесточенной схватки с фольксштурмистами овладели парком Клайн-Тиргартен и полностью очистили улицу Альт Моабит.

Во время боя за парк на одном из участков впереди отделения сержанта Михаила Алексеевича Ляпкало бежал командир взвода младший лейтенант Николай Крылов. Уже на окраине парка младший лейтенант выскочил на пригорок — прямо на автоматные очереди гитлеровцев. Упал и замер. Ранен, убит? А если жив?

Уже в санроте сержант Ляпкало рассказал:

— Спасать надо было командира. Поднимаю голову, а к нему уже ползет красноармеец Дмитрий Есликов. Вдруг рядом мина как рванет! Ранило Есликова в ногу, кровь хлещет, пришлось ему поворачивать обратно. А к взводному пробирается Ваня, молоденький красноармеец из пополнения, первый день в отделении, я даже фамилии не успел напомнить. Вот не повезло парнишке — тут же сразу и он получил ранение. Ну, думаю, мой черед... Ползу, пули кругом так и свистят. Командир уже рядом, но вдруг что-то как ударит в руку! Разрывной, фашист угодил. Дотянул все-таки до взводного, тронул — живой. Давай тащить его и так, и сяк, и на спине. От боли мутит! Метров двадцать было всего, а казалось — километры. Вытянул. Будет жить младший лейтенант. Совсем ведь молоденький, мне, поди, в сыновья годится. Одного жаль: рейхстаг рядом, а мне руку вон как упаковали...

Смело поднимались первыми в атаку командиры, в самое пекло шли за ними бойцы. Ибо каждый знал и был уверен: рядом боевые друзья, побратимы — они не подведут, они всегда выручат, не пожалеют ради товарища ничего, даже жизни.

* * *

Следующая наша цель — мост Мольтке. До него оставалось еще километра три.

Комбату Клименкову было приказано выделить одну роту, чтобы блокировать тюрьму Моабит. Направленная для [101] решения этой задачи 6-я рота лейтенанта Рыжкова с двумя танками и полковой батареей капитана Винокурова двинулась уступом влево за 1-м батальоном с целью обойти тюрьму и занять оборону фронтом против нее, чтобы не допустить контратак гарнизона тюрьмы в тыл и фланг полка. А Неустроеву — как можно быстрее выйти к Шпрее.

Однако все обернулось иначе. На КП полка позвонил комдив:

— Зинченко, видишь тюрьму Моабит?

— Отлично вижу, — отвечаю. — От КП до нее метров триста.

— Пленные говорят, что там Геббельс. Немедленно окружить и взять тюрьму. Непременно схватить Геббельса.

2-й батальон находился рядом, во втором эшелоне. 6-я рота уже выступила, чтобы блокировать тюрьму. Значит, 2-му батальону и брать ее. Ему немедленно я передал почти все огневые средства.

Хмурая громада тюрьмы настороженно молчала. Огромное пятиугольное сооружение будто съежилось, ожидая удара и готовясь ответить на него всей своей затаенной силой и злобой. Ее толстенные старинные стены не боялись пуль и снарядов, в окнах решетки сняты, и каждое из них стало теперь амбразурой. Хорошо организована круговая оборона.

4-я рота старшего лейтенанта Печерских быстро пошла вперед, пробиваясь к тюрьме через дворы, дома, подвалы. За ней, ликвидируя уцелевших и продолжавших сопротивление гитлеровцев, наступала 5-я рота младшего лейтенанта Баранова. К 12 часам тюрьма была полностью окружена.

Сдаваться гитлеровцы явно не собирались и чувствовали себя в ней уверенно. Снаряды орудий прямой наводки, танков и даже 122-миллиметровых самоходных установок ничего не могли сделать ее мощным стенам. Каждый маневр наших подразделений гитлеровцы встречали огневым шквалом. Мы не могли сдвинуться с места ни на шаг. А комдив приказал скорее ворваться в тюрьму и сделать все, чтобы ни в коем случае не ускользнул Геббельс.

— Сейчас я их, подлецов, приведу в чувство, — воскликнул командир 86-й тяжелой гаубичной бригады полковник Н. П. Сазонов, находящийся здесь же, на КП полка. — Выкатим на прямую наводку 152-миллиметровую дорогушу — пусть понюхают, чем пахнет ее гостинец. [102]

— Это было бы неплохо! Но ведь вашу пушку можно вытянуть только тягачом, а на нем никакого броневого прикрытия, — возразил я.

— А разве у ваших пехотинцев есть такое прикрытие? Или, может, есть иной выход? Будем рисковать.

Через некоторое время Сазонову сообщили, что орудие уже двинулось на указанную позицию. Трактор ведут добровольцы.

— Докладывают, что, как только водителям разъяснили, насколько опасная и ответственная задача выпала на их долю, вести трактор изъявили желание все, как один. Решили, что пойдут только коммунисты и комсомольцы. Однако остальные страшно обиделись. Мы также, говорят, беспартийные большевики. Пришлось бросать жребий, чтобы отобрать пятерых. Они и тянут орудие.

Вскоре из окна дома на Альт Моабит, в котором разместился КП полка, мы увидели тягач и пушку. Она, по-видимому, должна была стать правее кирхи на открытой площади перед тюрьмой метрах в 300–350.

Пока что пушка идет под прикрытием зданий. Водитель — совсем юный парнишка — сидит прямо и напряженно смотрит вперед. Еще две-три минуты — и он, беззащитный, не имея возможности даже пригнуться, медленно выведет свой трактор на открытое место, под ливень пуль и осколков. Он знает об этом. В бинокль мне хорошо видно его лицо. Оно спокойно. Только губы крепко сжаты.

Из тюрьмы сразу же замечают, как трактор выползает из-за дома. Первый момент немцы молчат, будто пораженные отчаянной смелостью наших ребят, но, увидев, что они им готовят, открывают неистовую стрельбу. А трактор ползет и ползет, уже прошел десятка три метров. Но вот гремит несколько длинных пулеметных очередей, и прошитый пулями тракторист медленно склоняется на рычаги...

Из-за машины стремительно выскакивает другой водитель, бережно кладет убитого товарища рядом и берет рычаги, еще теплые от его рук, в свои. Тяжелый тягач проходит 15–20 метров, и второй водитель, выбитый свинцом из сиденья, падает на мостовую... А на его месте — третий! Дает полный газ, рывок, быстрый разворот — и огромное орудие уже смотрит своим внушительным жерлом на тюрьму. Водитель успевает соскочить с трактора в объятия двоих своих товарищей, а возле орудия уже хлопочут артиллеристы.

Лишь тогда почувствовал я боль в пальцах, стискивающих бинокль. Все стоявшие рядом также буквально оцепенели, [103] наблюдая за этим героическим беспримерным поединком со смертью...{3}

Через несколько минут орудие тяжело ухает, и первый же его снаряд вырывает изрядный кусок стены. Артиллеристы посылают снаряд за снарядом, бойцы 2-го батальона снова поднимаются в атаку. Огонь противника слабеет, гитлеровцы явно в панике. Наши врываются внутрь тюрьмы. Короткая схватка — и гитлеровцы капитулируют.

А где же Геббельс? Его нет ни среди пленных, ни среди убитых. Неужели ускользнул?!

Да, Геббельс здесь действительно был, подтвердили пленные, но незадолго до нашего прорыва в этот район выехал неизвестно куда. Он, оказывается, был ответственным за оборону этого сектора Берлина и по приказу Гитлера все время «поддерживал дух» обороняющихся здесь фашистских вояк.

В тот день, 28 апреля, Геббельс сбежал от нас. Но от своего приговора ему убежать не удалось. Через несколько дней мне все-таки довелось увидеть его, вернее, то, что когда-то было им. Лежал он маленький, жалкий. На обгорелом трупе из одежды уцелел лишь остаток галстука на шее. Как петля... Рядом с ним его жена и шестеро собственноручно умерщвленных ею детей. Теплый майский ветер гнал обгорелые куски бумаг, бывших еще недавно важными документами фашистского рейха. К трупам наши специально назначенные офицеры подводят захваченных в плен высокопоставленных гитлеровцев, и они опознают мертвых.

— Да, это доктор Геббельс... Да, это Магда Геббельс... Да, это их дети... — ошеломленно бормочут те, кто годами преклонялся и пресмыкался перед фашистскими бонзами. И лишь теперь, возможно, начинают осознавать всю глубину катастрофы, к которой они привели свою страну и ее народ...

Жаль было, конечно, что Геббельс нам не попался, зато тюрьма была взята. Бой за нее завершился к 15 часам. Из тюремных казематов были освобождены находившиеся в них политзаключенные.

Когда полк вышел к Шпрее, в тюрьме разместились наши тылы. Майор Чапайкин был очень доволен: лучшего помещения у тыловиков не было, наверное, за всю войну. Даже лошади нашли приют и укрытие. [104]

Все эти дни тыловики трудились просто-таки героически, проделали колоссальную работу. Не только наш полк — все войска, принимавшие участие в Берлинской битве, не чувствовали недостатка ни в чем. А сколько же всего было нужно — боеприпасов, оружия, снаряжения, продовольствия! И все это необходимо было привезти за тысячи километров, доставить в подразделения, подать на позиции.

Вспоминается 400-километровый переход полка через Польшу. К службам тыла требование — не менее чем дважды в день кормить бойцов горячей пищей. И кормили. Ездовые — наш полк полностью был на конной тяге, — кроме того, еще должны были заботиться о лошадях. Сам отдохнул ли, сыт ли — неважно, а лошади должны быть накормлены, напоены, готовы снова к доставке грузов. Не легче и поварам. Только обед раздал, а уже и ужин пора готовить, а там и о завтраке для тех, кто на передовой, нужно думать. Бывало, по нескольку суток не смыкали глаз. К тому же тылы всегда были не в полном штате, всегда в тылах одному за двоих приходилось работать.

Именно такими — всегда озабоченными, до предела занятыми, с воспаленными от бессонницы глазами, но всегда собранными, расторопными, энергичными помнятся наш командир транспортной роты лейтенант Сергей Андреевич Еретнев, командир санитарной роты Иван Григорьевич Нестеренко, командир комендантского взвода лейтенант Петр Павлович Воронов, бойцы Иван Алексеевич Мищенко, Василий Павлович Бубнов, Алексей Дмитриевич Химушкин, многие другие воины-труженики...

После взятия Моабитской тюрьмы 1-й батальон, получив все освободившиеся средства поддержки, начал успешное наступление вдоль улицы Альт Моабит, ведущей к мосту Мольтке. Но вскоре новое препятствие — пятиэтажное П-образное здание, принадлежавшее, как оказалось, министерству финансов и занимавшее целый квартал. Оно стояло на правой стороне Альт Моабит и оказалось в тылу 1-го батальона, двигавшегося чуть левее. Гитлеровцы оборудовали здесь мощный опорный пункт и держали под сильным обстрелом все прилегающие к нему подступы. Не овладев этим зданием, к мосту не выйдешь. Овладеть им при огневой поддержке 1-го батальона получил приказ батальон Клименкова.

После 15-минутной артиллерийской обработки здания в него стремительно ворвалась 6-я рота и рассекла его гарнизон на две части. Одновременно с разных сторон к нему устремились 4-я и 5-я роты. К 18 часам здание было полностью [105] очищено, и 2-й батальон надежно закрепился в нем. Это позволило 1-му батальону пробиться к мосту Мольтке. Попытка с ходу захватить его успеха не имела.

Под вечер КП полка также переместился в министерское здание, тут же в полуподвальных помещениях расположились и КП батальонов.

Перед нами Шпрее. Речка для масштабов такого огромного города невелика. Однако ее вялое течение сковывали железобетонные берега, возвышавшиеся над уровнем воды метра на три и более. Из-за реки, особенно из зданий вдоль набережной Шлиффен-уфер, интенсивно простреливался из всех видов оружия каждый метр на нашей стороне. О форсировании реки на подручных средствах не могло быть и речи. Оставалось одно — прорываться через мост Мольтке: гитлеровцы его не подорвали. Однако для этого надо до предела сузить фронт атаки полка, но и тогда при такой насыщенности огня пытаться проскочить через него было равносильно самоубийству. К тому же вход на мост был перегорожен стенкой метра полтора высотой и не менее метра в толщину. На другом конце — такая же стенка, а по всему мосту — надолбы. Все это против наших танков. Попробуй расчистить им дорогу под огнем... Значит, снова придется первым идти пехотинцу. Неширокая река стала на нашем пути чрезвычайно серьезной преградой.

Выйдя к Шпрее, подразделения полка вынуждены были остановиться, чтобы немного перевести дыхание, пополниться боеприпасами, тщательно подготовиться к броску через Шпрее к Тиргартену. Мост Мольтке взяли под наблюдение и обстрел, чтобы не подпустить гитлеровцев, если они вознамерятся взорвать его.

Последние рубежи, последние испытания. По всему было видно, что за Шпрее предстоят трудные бои. Мощный узел сопротивления гитлеровцев опирался на треугольный квартал, начинавшийся напротив моста Мольтке и тянувшийся влево вдоль улицы Кронпринцен-уфер. Весь квартал состоял из четырех-пятиэтажных зданий, сливавшихся в сплошной массив. Правее моста, то есть западнее его, возвышалось мощное здание министерства внутренних дел, которое мы называли «домом Гиммлера». Несколько правее этого здания, метрах в 300 к юго-западу, — театр Кроль-опера. Прямо на юг, в 500 метрах от моста Мольтке, — рейхстаг, за ним в 250 метрах — Бранденбургские ворота, в 400 метрах — южная оконечность Тиргартена. Важное место в системе обороны центрального сектора занимал также квартал иностранных посольств. [106]

Оставались не километры, а лишь сотни метров. Но каких метров!..

По нашим сведениям, этот район обороняло до 10 тысяч гитлеровцев. Они имели достаточное количество всевозможного вооружения и боеприпасов. Особенно фаустпатронов. Подступы к мосту Мольтке держали под многослойным прямым и перекрестным огнем орудия прямой наводки и пулеметы.

На этот узел сопротивления наступал весь наш 79-й стрелковый корпус. Его поддерживали значительные силы артиллерии, минометов, танков. Но атаковать нужно и можно было пока лишь узкую полоску моста.

Из этой части дома министерства финансов, где разместился командный пункт полка, плохо просматривался мост и подступы к нему. Решили перейти в южную часть здания. Минут через 20 капитан Кондрашов доложил, что удобное место для КП найдено. Я приказал капитану Логвинову свертываться и, как только будет дана связь, всем переходить на новый КП. Сам же с группой управления поспешил через двор. Только прошли несколько десятков шагов, как вдруг сзади прогрохотал мощный взрыв. Оглянулись — на месте помещения, в котором только что мы находились, дымятся развалины. Бросились назад. Вход на второй этаж завален нагромождениями обломков. А под ними остались капитан Я. С. Назюта, командир радиовзвода младший лейтенант М. С. Ланда, другие наши офицеры и красноармейцы. И никакой надежды, что хоть кто-нибудь из них жив.

Давать волю чувствам не было времени. Чтобы сохранить жизнь многим нашим товарищам, быстрее прорываться к последнему пристанищу гитлеровцев, добить их!

С нового КП обзор отличный. Видно как на ладони мост, дома за рекой. Но прежде чем атаковать противоположный берег, необходимо сделать все возможное и необходимое на этом берегу. Правее моста, метрах в 200 от нас, дом, выходящий к Шпрее, еще удерживали гитлеровцы. Из него они обстреливали во фланг 1-й батальон, перекрывая сильным огнем подступы к мосту. К тому же дом был весьма удобен для размещения наших огневых средств. Оттуда они могли бы оказать хорошую поддержку во время атаки моста. Овладеть этим домом было приказано Клименкову.

Роты 2-го батальона быстро заняли исходные позиции. Короткий мощный артналет — и атака. Впереди 4-я рота. Бойцы атакуют дружно, с подъемом. В течение часа дом был полностью очищен, и в нем начали обживаться наши артиллеристы и пулеметчики. [107]

На очереди мост. Но до него еще надо добраться. Атака с ходу показала, что это будет непросто. 1-й батальон сосредоточился в доме министерства финансов. Отсюда атаковать мост наиболее удобно. В 12 часов интенсивный артналет, и батальон поднимается в повторную атаку. 1-я рота, которой выпало идти впереди, сразу же попала под бешеный огонь. Стало ясно, что и на этот раз к мосту не прорваться. Пришлось отходить.

Во время атаки получил тяжелое ранение командир 1-й роты старший лейтенант Е. К. Панкратов. Капитан Неустроев, докладывая об этом, выразил серьезную озабоченность тем, что равнозначную замену такому командиру вряд ли удастся найти. Оставлять роту без командира в такой тяжелый момент также нельзя. Я посоветовал ему назначить командиром роты парторга, старшего сержанта Илью Яковлевича Сьянова. Он уже два года командовал взводом, не раз приходилось ему принимать на себя и командование ротой. Хоть и без офицерских погон, но не уступит в знании военного дела и опыте многим офицерам, авторитет среди бойцов имеет неоспоримый. Так Сьянов стал командиром 1-й роты.

При отходе после последней неудачной атаки никто не заметил раненого красноармейца, который остался на открытом месте между мостом и зданием министерства финансов. Уже из укрытия бойцы увидели, как он пытается ползти в нашу сторону. Гитлеровцы тоже заметили его и открыли по раненому сильный огонь. А боец медленно и упрямо продолжал ползти к своим. И каждое его движение острой болью, немым укором отдавало в сердце всех, кто наблюдал эту сцену.

Из подвального окна выскользнула медсестра Марина Диева и бросилась к раненому. Добежала, подхватила, втащила в ближайшую воронку. Там перевязала его и минут через десять двинулась с ним ползком. Наши артиллеристы, танкисты, пулеметчики, стрелки открыли ураганный огонь по гитлеровцам, стремясь прикрыть отважную медсестру и раненого.

Было видно, что ползти и тащить раненого Марине тяжело. Вокруг них по булыжнику и брусчатке стучали пули. Тут на помощь подруге бросилась Валентина Казарова. Подбежала, и вместе они потащили бойца дальше.

— Скорее, скорее сюда! — кричали отовсюду бойцы, будто девчата сами не старались как можно быстрее добраться до спасительного укрытия. Несколько бойцов все же не выдержали, выпрыгнули из окон и, подхватив раненого [108] и его спасительниц на руки, укрыли их за стенами дома. Все облегченно вздохнули. Геройские у нас девушки!

Подруги не только спасли жизнь еще одному бойцу, они своей отвагой зажгли сердца десятков воинов и вдохнули в них новые силы, укрепили решимость скорее одолеть врага.

Еще во время атаки моста на КП полка прибежал командир санитарного взвода лейтенант Иван Бойко и сообщил, что мы... окружены. Фашисты прошли в тыл, к южной части парка Клайн-Тиргартен, и обстреляли повозки с ранеными, которых сопровождал Бойко. Я поручил капитану Кондрашову взять саперов и взвод разведчиков и немедленно ликвидировать гитлеровцев. Прошло около часа, и вот Кондрашов вернулся. Он доложил, что тыл очищен, захвачено... около 200 пленных.

Мы с Иваном Ефимовичем недоверчиво переглянулись. Кондрашов заметил это и усмехнулся:

— Не верите? Пленные стоят во дворе. Уверяю, таких пленных у нас еще не бывало. Не желаете взглянуть?

Мы поднялись из подвала во двор и увидели картину действительно необычную — строй женщин в эсэсовской форме. Среди них даже несколько офицеров. Выяснилось, что это жены офицеров СС, погибших под Сталинградом. Гитлер мобилизовал эсэсовских вдовушек, чтобы они отомстили за своих мужей или отправились вслед за ними. На первое вдовушки оказались неспособными, второго явно не пожелали.

...Позвонил комдив и приказал: завтра, 29 апреля, взять мост во взаимодействии с батальоном 674-го полка, овладеть зданием министерства внутренних дел и занять исходное положение для штурма рейхстага. 469-й полк, проинформировал генерал, очищает южную часть Моабитского района и занимает оборону широким фронтом вдоль северного берега Шпрее. 674-й полк без одного батальона находится во втором эшелоне дивизии и вводится в бой при штурме рейхстага.

Я пригласил комбатов и командиров приданных подразделений, объявил приказ комдива. Наметили план действий. На главном направлении так и остается 1-й батальон, который взаимодействует с батальоном Давыдова, 2-й вступит в бой при атаке «дома Гиммлера». Тут же согласовали план взаимодействия стрелковых и приданных подразделений. Уточнить детали плана договорились завтра утром непосредственно на местности. [109]

На этом наконец закончился еще один, казалось бесконечный, день. Все неотложное вроде решено. Можно бы попробовать два-три часика отдохнуть.

Однако заснуть никак не удавалось. Из головы не выходил проклятый мост. Ясно, что гитлеровцы будут драться за него с остервенением. Затянуть его штурм — значит застопорить наступление всей дивизии, опоздать к рейхстагу, не выполнить ответственнейшую задачу.

Мост — ключ ко всему району, прилегающему здесь к берегу Шпрее. И враг сосредоточил все внимание на его обороне. По нашим подсчетам, только в прилегающих непосредственно к мосту домах засело по меньшей мере до батальона гитлеровцев. У них достаточно артиллерии, поставленной на прямую наводку. Их позиции позволяют вести по мосту губительный фланкирующий и косоприцельный огонь из стрелкового оружия и фаустпатронов.

С Кенигсплаца — площади перед рейхстагом — по мосту вели огонь тяжелые орудия. А мост — как на ладони. Батальону Неустроева до него почти 300 открытых метров.

Две атаки 1-го батальона никакого результата не дали.. Что же, и завтра вот так снова и снова посылать бойцов под огонь? Немного пользы и чести принесет такая тактика. А сколько людей погибнет? Что может быть хуже и горше смерти на последних метрах, в последние дни, часы войны?. Сможешь ли ты, командир, спать спокойно потом, после Победы, вспоминая эти метры и эти часы?

Нужен был четкий план захвата моста. Продуманный, обоснованный во всех деталях и главное — чем-то озадачивающий противника.

На рассвете 29 апреля я поднялся на пятый этаж здания министерства финансов, где был оборудован наш наблюдательный пункт.

— Что нового у противника? — спросил у капитана Кондрашова, который встретил меня.

Всю ночь был слышен шум и лязг гусениц, — ответил он.

— Уж не отходит ли?

— Некуда ему уже отходить, — понял шутку Кондрашов. — Стягивает на передний край все, что может.

Метр за метром осматриваю поле предстоящего боя. Сверяю снова и снова свои ночные размышления и расчеты. Прежде всего меня интересовали поперечные каменные стенки-заборы по обеим концам моста и надолбы, разбросанные по нему. Для танков преграда, а для пехотинца прикрытие! Но до моста 300 метров, на которые в любой [110] момент может быть обрушен смертоносный шквал огня, Именно здесь необходимо как-то перехитрить врага, выиграть хотя бы две-три минутки, чтобы проскочить к мосту, к первой спасительной стенке. А уж дальше пойдет!..

Мои размышления вдруг прервал разведчик Парчевский, ведущий наблюдение за противником.

— Товарищ полковник! — взволнованно доложил он. — Я, кажется, вижу... купол рейхстага!

Припав к биноклю, внимательно всматриваюсь туда, куда показывает Парчевский. В предутренней мгле действительно проглядываются неясные контуры купола. Будто наполовину погруженная в воду рубка фантастического подводного корабля. Несомненно, это был рейхстаг!

Через несколько минут на наблюдательный пункт, прихрамывая (последствия все того же злосчастного взрыва на старом КП полка), поднялся капитан Логвинов.

— Товарищ полковник! — доложил он, сияя по-мальчишески радостной улыбкой. — Внизу уже все знают, что виден купол рейхстага. Вот как!

— Как здоровье, самочувствие, капитан? — спрашиваю.

А он будто не слышит.

— Какие будут указания, товарищ полковник?

Спросил он это так, будто теперь, когда виден купол рейхстага, нужно всем немедленно что-то делать, действовать. И какие, дескать, там разговоры о здоровье, самочувствии, если виден рейхстаг?!

— Немедленно вызовите на наблюдательный пункт комбатов, командиров артиллеристов и танкистов, — не смог удержаться от улыбки и я. — Это пока все.

Когда все собрались, я, к большой своей радости, увидел, что вместе с заместителем командира танковой бригады подполковником М. В. Морозовым в помещение наблюдательного пункта входит старый боевой товарищ командир 328-го артиллерийского полка майор Георгий Григорьевич Гладких.

— Прибыл?! — шагнул я ему навстречу, и мы, крепко обнявшись, расцеловались. — Из ремонта, значит?

— Из ремонта, из ремонта, — забасил Гладких. — Врачи все грозились меня в тыл сплавить. И это в такой момент! Насилу вырвался от них. Все боялся, что без меня рейхстаг возьмете.

— Не волнуйся. Успел в самый раз!

Георгий Григорьевич — кадровый офицер. Вначале по совету отца-шахтера поступил в горный техникум. Однако давнишняя мечта победила: с третьего курса ушел в артиллерийское [111] училище. Боевое крещение лейтенант Гладких получил в 1940 году во время войны с Финляндией. В одном из боев сам встал к прицелу и из пушки, выдвинутой на прямую наводку, разнес вражеский дзот, долго не позволявший своим огнем подняться нашей пехоте. Тогда ставить орудия на прямую наводку было в новинку, лейтенант Гладких в числе первых в совершенстве овладел этим эффективным приемом ведения боя.

С первых же дней сформирования 756-го стрелкового полка вместе с ним неразлучно через все испытания шел 328-й артиллерийский. С первого же знакомства у нас с Георгием Григорьевичем сложились отличные дружеские и деловые отношения, мы понимали один другого, как говорится, с полуслова. Гладких всегда лично наблюдал за ходом боя и моментально реагировал на любые изменения обстановки. Его маневры огнем всегда были целесообразными, своевременными и эффективными. Не скрою, что именно этим, в первую очередь, и порадовало меня его появление на наблюдательном пункте. Ведь в бою за мост артиллерия должна сыграть едва ли не решающую роль. И если ее действиями будет руководить сам Гладких, можно быть спокойным.

Я детально изложил свой план захвата моста. 1-й батальон строит свой боевой порядок в несколько цепей, наступающих одна за другой, что позволит непрерывно наращивать удар по противнику. В первой цепи пойдет стрелковый взвод, усиленный пулеметными расчетами и саперным отделением. Вместе с ними идет также взвод бронебойщиков лейтенанта Козлова, вооруженный фаустпатронами. Все бойцы должны быть максимально обеспечены боеприпасами и иметь не менее чем по 5 гранат на тот случай, если придется определенное время вести бой на противоположном берегу в отрыве от основных сил.

— Какой взвод выделяете? — спросил я Неустроева.

— Первым, думаю, пойдет взвод младшего лейтенанта Лебедева.

— Согласен. Лебедев не растеряется, решительный командир.

Излагаю далее суть плана. Главное — проскочить на мост. Чтобы ввести в заблуждение противника, артподготовку будем вести необычным порядком. В 9.30 артиллерия, минометы, танки открывают пятиминутный ураганный огонь по вражеским позициям. Максимально интенсивный огонь ведется также из всех видов стрелкового оружия. Внезапно огонь прекращается. Пятиминутная пауза — и снова [112] огонь! Затем с пятиминутным перерывом еще два таких же мощных огневых налета. В 10 часов из всех видов оружия снова открывается самый мощный, наиболее интенсивный огонь. Его начало — сигнал для атаки моста взводом Лебедева. Огонь будет вестись непрерывно, прикрывая атакующих до тех пор, пока они не перейдут мост и не атакуют дом напротив него.

Самое главное, что должен сделать взвод Лебедева, — это добежать до стенки, перегораживающей вход на мост. Не останавливаясь и укрываясь за надолбами, бойцы перебегают к стенке на другом конце моста, накапливаются за ней и делают передышку. Это первый этап атаки.

Затем бронебойщики лейтенанта Козлова дают несколько залпов из фаустпатронов по дому через улицу Кронпринцен-уфер. Дружный бросок — взвод Лебедева врывается в этот дом. Козлов со своими бойцами остается за стенкой, прикрывает Лебедева и следит, чтобы противник не заблокировал его в доме.

Не дожидаясь, когда первый взвод достигнет второй стенки, к мосту бежит следующий, отвлекая внимание противника и способствуя развитию успеха взвода Лебедева.

Снова спрашиваю Неустроева:

— Кто пойдет во второй цепи?

— Первая рота Сьянова.

— Хорошо, согласен. За захват моста и плацдарма на том берегу Шпрее ответственны, капитан, вы. Готовьте людей к штурму. Командир 2-го батальона капитан Клименков получил задачу организовать плотный огонь по окнам «дома Гиммлера» и быть готовым перейти на противоположный берег Шпрее вслед за 1-м батальоном.

Начальник артиллерии полка майор Крымов должен был распределить цели между орудиями прямой наводки, танками и самоходными установками, организовать косоприцельный и окаймляющий мост огонь с прекращением в тот момент, когда бойцы Козлова дадут залп из фаустпатронов и Лебедев атакует дом за мостом.

Артиллеристам майора Гладких поручалось бить по огневым точкам врага в «доме Гиммлера», а также левее моста в треугольном квартале, кроме того, быть готовыми подавить огонь вражеской артиллерии и минометов, стреляющих с закрытых позиций. Одновременно вся артгруппа должна была подготовить заградительный огонь по улице Шлиффен-уфер и Кронпринцен-уфер в случае контратак противника.

Кажется, продумано и предусмотрено все возможное. В Берлине только лишь занимается утро. До начала артподготовки [113] два часа. Подготовка к штурму моста началась.

Подполковник Ефимов со всеми помощниками — в подразделениях. Задача в принципе ясна всем, значение боя за мост — также. Но всем дорого напутственное слово политработников. Коммунисты и комсомольцы будут впереди. Это не просто призыв, пожелание. Каждый из них получил поручение, точно знает, какое конкретно место в бою ему надлежит занять, чтобы быть впереди.

В 1-м батальоне эту работу направлял агитатор полка капитан Прелов, исполняющий одновременно и обязанности парторга полка, так как парторг капитан Крылов в это время заболел. Решили, что с ударным взводом Лебедева пойдет парторг роты сержант Борис Никонович Лотошкин. На усиление взвода с ним пойдет также группа лучших бойцов-комсомольцев. Боевые листки и листки-молнии во всех ротах на одну тему: взять мост.

О своем плане взятия моста доложил комдиву. Он одобрил его и на усиление нашего огневого удара прислал дополнительно противотанковый дивизион майора Ильи Михайловича Тесленко.

И вот от мощного залпа содрогается земля. Пять минут огненного урагана. И внезапно наш огонь прекращается. Но что это? Вокруг моста продолжают густо рваться мины и снаряды! Значит, гитлеровцы попались на нашу хитрость: ожидая атаки, они открыли заградительный огонь из всех своих огневых средств. Их стало значительно больше, чем вчера, понатащили, очевидно, за ночь все, что смогли. Попали бы под такой огонь атакующие — смело бы их начисто. Не помогли бы ни стенки, ни надолбы...

Наши артиллеристы только и ждали, чтобы вражеские батареи обнаружили себя. Буквально через какие-то секунды на них обрушиваются наши снаряды. Гитлеровцам сразу же становится невмоготу: позиции их артдивизиона и минометных батарей накрыты точно, их огонь на глазах слабеет. Умолкают и наши.

Затем ударил второй шквал артподготовки. После пятиминутной паузы — третий. И вот наконец четвертый удар — самый мощный. Весь противоположный берег Шпрее превращается в настоящий ад. Рушатся стены зданий, земля ходит ходуном. Командир 1-го батальона капитан Неустроев по телефону докладывает:

— Лебедев пошел!

Все внимание присутствующих на КП полка — туда, на мост, где все ревет и грохочет в огне. С замиранием сердца [114] ждем появления наших бойцов. Наконец вот они! Бегут, перепрыгивая через воронки, вперед, вперед!

Вот за бойцами Лебедева — петеэровцы Козлова, обвешанные фаустпатронами. Головастые «фаусты» мешают, но бронебойщики все же бегут быстро и ловко.

С ними рядом перепрыгивает через воронки еще кто-то из офицеров. Смотрю в бинокль. Так и есть: старший лейтенант Беляев, комсорг полка. Что-то кричит, показывает рукой вперед. Молодец, комсомолия!

Бойцы бегут что есть силы, а отсюда, с КП, кажется, что расстояние между ними и мостом совсем не уменьшается. От волнения и нервного напряжения секунды кажутся бесконечными. Скорее, скорее, дорогие мои!.. Еще немножечко, еще один бросок! Ну, наддайте! Только не останавливайтесь!

Сбитый с толку и ошеломленный нашим огнем, противник до сих пор еще не пришел в себя, однако огонь, вначале неприцельный, разрозненный по мосту и подступам к нему, все крепчает. И падают на истерзанную землю, на выщербленные пулями камни капли горячей крови.

Наконец первые бойцы достигают предмостовой стенки. Это парторг роты командир отделения сержант Б. Н. Лотошкин и с ним бойцы Б. А. Коломиец, Т. Д. Комащук, А. Д. Еиновский. Вскоре рядом с ними — вся первая группа. Прижались к стенке, на несколько мгновений затаились. Но засиживаться нельзя, пока враг оглушен и растерян, надо действовать.

В бинокль хорошо видно, как к мосту с большой сумкой через плечо и автоматом в руке бежит лейтенант медслужбы Иван Бойко. Вдруг в десятке метров от спасительной стенки резко, как бы натолкнувшись на незримую преграду, останавливается, хватается за грудь и медленно оседает на мостовую.

Медсестра Александра Новинская, бежавшая за ним, подхватила лейтенанта и в момент оттащила под прикрытие стенки. Резким движением разрывает гимнастерку и безвольно опускает руки: помощь лейтенанту уже не нужна...

Наша артиллерия и танки продолжали интенсивно обстреливать позиции противника, не давая ему опомниться. Тем временем бойцы Лебедева все еще оставались за первой стенкой, и это начинало тревожить. Нельзя допускать заминки, нельзя дожидаться, пока противник сориентируется и предпримет ответные меры! Будто угадывая эти мысли, бойцы по-пластунски выползают из-за стенки и, прижимаясь к перилам по обеим сторонам моста, движутся вперед. [115] Первыми ползут рядовые Яков Дмитриевич Алексеев и Владимир Сергеевич Ефремов из отделения Лотошкина. За ними — сам Лотошкин и остальные бойцы отделения, весь взвод.

Еще несколько томительных минут. Но вот уже все лебедевцы сосредоточились за стенкой на противоположном конце моста, изготовились для броска через набережную. Без задержки проскочил к ним и взвод Козлова.

Один за другим грохают три залпа из фаустпатронов. Наша артиллерия, танки и минометы прекращают или переносят огонь в глубь вражеской обороны. Пулеметчики и бронебойщики Козлова берут под интенсивный обстрел окна домов напротив моста. Взвод Лебедева одним рывком пересекает набережную Кронпринцен-уфер и врывается в средний подъезд углового дома. Тем временем по мосту на помощь Лебедеву переправляется рота Сьянова.

Переживания тех минут у его участников не забылись, не сгладились даже по прошествии десятилетий.

Вспоминает один из участников этого боя, бывший парторг роты Борис Никонович Лотошкин:

«...Те памятные дни не забыть. Мне особенно врезалось в память форсирование моста через Шпрее. Мы его прозвали «огненным» мостом. И это так. Фашисты били по нему с трех сторон: слева, и справа, и с фронта, из красного дома, что за мостом через улицу.

Бежим мы к мосту — пули свистят, искры выбивают из камня мостовой, снаряды падают, правда, ни один не попал в нас — все больше в воду шлепались, поднимая водяные столбы. Впереди бегут командиры. Думаю: нехорошо, непорядок это. И кричу: «Отделение, поднажми! За мной!»

Мы первыми добежали до каменного забора. Я немедленно организовал огонь по окнам красного дома.

Когда за забором собрались все, командир взвода Николай Лебедев подал команду: «Третье отделение! Вперед, к следующему забору!» Это мое отделение, значит. Но подняться нельзя. Ползем по-пластунски от надолбы к надолбе, прижимаясь к бетонным перилам моста. Осталось метров десять до забора. Даю команду: «Отделение, за мной! Бегом к забору!» И тут меня ранило в руку, кровь моя осталась на этом мосту. Здесь же был убит комсомолец Комащук из моего отделения. Я его никогда не забуду. Это был храбрый солдат...»

К 11 часам весь 1-й батальон вместе с командиром перешел мост и сосредоточился в комнатах полуподвального и первого этажей дома, захваченного 1-й ротой. [116]

Решили немедленно перенести за Шпрее и КП полка. Впереди меня с группой разведчиков бежал капитан Кондрашов. Однако перед мостом нас встретил плотный огонь пулеметов и фаустпатронов из-за Шпрее, в особенности из красного здания — «дома Гиммлера», расположенного правее моста. Началась интенсивная перестрелка на противоположном берегу и вокруг углового дома, занятого батальоном Неустроева, левее моста. Пришлось нам отойти назад в укрытие. Неустроев доложил, что гитлеровцы в угловом доме контратакуют и батальон ведет ожесточенный бой. Видно, гитлеровцы начинают приходить в себя.

Недооценивать принимаемых фашистами мер нельзя. Надо Неустроеву помочь, усилить натиск. Вновь заработали наши артиллеристы и танкисты, сосредоточили всю свою огневую мощь на «доме Гиммлера». Под прикрытием их огня через Шпрее немедленно двинулся батальон Клименкова с задачей вместе с 1-м батальоном любой ценой удержать угловой дом.

Как позднее показали пленные, гитлеровское командование бросило на подмогу гарнизону «дома Гиммлера» около 300 моряков-курсантов 5-й военно-морской школы с задачей уничтожить наши подразделения, прорвавшиеся за Шпрее, и взорвать мост Мольтке. Курсанты были переброшены по приказу Гитлера из Ростока в Берлин на транспортных самолетах 27 апреля и до сих пор находились в резерве. Они-то и контратаковали 1-й батальон.

Наши контрмеры оказались своевременными. Вскоре капитан Неустроев доложил, что его батальон вместе с батальоном Клименкова отбил контратаку, перешел в наступление сам и вскоре очистит от гитлеровцев весь дом.

К 14 часам дом действительно был полностью очищен. В него к этому времени перебрался и КП полка.

Неподалеку от здания министерства финансов проходила железная дорога, размещались различные склады. При переходе КП полка к мосту Мольтке у одного из складов нас неожиданно остановил немолодой боец.

— В чем дело? — строго спросил я.

Однако лицо бойца осталось спокойным, в глазах хитринка:

— Все воюют, а меня вот старшина приставил всем, кто идет за Шпрее, часы выдавать. Возьмите, товарищ полковник, себе, и ваши офицеры и бойцы пускай возьмут! — С этими словами он протянул мне карманные часы с коричневым циферблатом и покрытыми фосфором стрелками. — Я их выдаю всем нашим, кто бежит туда! — повторил боец и махнул рукой в направлении Шпрее. [117]

Оказывается, нам достался целый склад высококлассных швейцарских карманных и наручных часов. Как мы узнали позднее, эти часы были закуплены по распоряжению самого фюрера и предназначались гитлеровским воякам, отличившимся при взятии... Москвы.

— А часики-то нам достались! За взятие Берлина! — смеялись бойцы.

Переправившись через Шпрее, разместили КП полка в угловом здании рядом с КП 1-го батальона. Вместе с нами сюда пришел и майор Гладких, чтобы обеспечить более эффективное управление огнем артиллерии.

Итак, Шпрее позади. Но мы пока только зацепились за противоположный берег, только держимся здесь, а нужно идти вперед. Тем временем в нашем тылу все еще продолжались бои по очищению от противника кварталов района Моабит. Рядом только что прорвавшиеся вслед за нами подразделения 380-го полка 171-й стрелковой дивизии. Они завязали бой в треугольном квартале левее моста, намереваясь овладеть швейцарским посольством. Мост Мольтке перегорожен и все еще находится под таким обстрелом, что саперы никак не могут подступиться к надолбам и стенке, чтобы освободить путь для танков и артиллерии. Все наши танковые и артиллерийские части вынуждены оставаться на старых позициях. Они могли вести прямой прицельный огонь только по открытой для них северной части «дома Гиммлера» и правее него. До внутреннего двора дома можно было достать разве что огнем минометов. Артиллеристы могли эффективно бить также по району рейхстага и Бранденбургских ворот. Однако их возможности оказать надлежащую поддержку непосредственно нашим стрелковым подразделениям были весьма ограниченными.

Нужно было непременно взять «дом Гиммлера». Он стал после моста Мольтке главным препятствием на пути к рейхстагу. По форме это неправильный четырехугольник. Фасад его был обращен на восток, в сторону рейхстага. Одна сторона здания выходила на северо-восток, прямо напротив наших подразделений, закрепившихся в угловом доме. Расстояние через улицу — не более 50 метров.

Противник превратил «дом Гиммлера» в мощный опорный пункт, который обороняли два батальона фольксштурма и часть моряков-курсантов.

Мы могли атаковать этот дом сравнительно узким фронтом, что предоставляло противнику дополнительные преимущества. Однако полк за время берлинских боев уже приобрел [118] достаточный опыт борьбы за отдельные здания. Поэтому план атаки созрел быстро.

Буквально на каждое окно, выходившее в нашу сторону, выделили станковый или ручной пулемет, группу автоматчиков, метких стрелков. Их задача — непрерывно бить по каждому окну независимо от того, есть ли там кто-либо или нет. Главное, чтобы ни один гитлеровец не имел возможности высунуться. Кроме того, припасли побольше фаустпатронов. Бронебойщики Козлова отлично наловчились угощать гитлеровцев их же «гостинцами», и в ходе штурма здания при отсутствии непосредственной артиллерийской поддержки на них возлагались особые надежды.

Атаковать будут наш 1-й батальон и батальон Давыдова из 674-го полка. Удар нацелен на северо-восточную часть дома. Наш батальон строится в три эшелона. Впереди идет 2-я рота лейтенанта Гранкина. Она должна захватить хотя бы несколько комнат подвального и первого этажей и закрепиться в них. Второй эшелон — 3-я рота лейтенанта Ищука. Она должна пробиться к окнам и выходам во внутренний двор и взять его под обстрел, лишив тем самым противника возможности перебрасывать подкрепления из одной части дома в другую. Вслед за 3-й ротой идет 1-я рота Сьянова и, ворвавшись в дом, продолжает очищать от противника первый этаж.

2-й батальон поддерживает атакующих всеми своими огневыми средствами. Затем 5-я и 6-я его роты также втягиваются в «дом Гиммлера» и очищают все подвальные помещения его северо-восточной части, подрезая гитлеровцев под корень. В дальнейшем обе роты должны выйти на восточную сторону дома и занять оборону на случай вражеских контратак из района рейхстага и со стороны Альзенштрассе.

* * *

Наша артиллерия сделала мощный огневой налет по району рейхстага, Бранденбургских ворот и театра Кроль-опера. Минометы плотно накрывали внутренний двор «дома Гиммлера», а орудия и танки, стоящие на прямой наводке по ту сторону Шпрее, ударили по его северной части и вправо от него. Наши бойцы открыли также интенсивный огонь из всех видов стрелкового оружия и фаустпатронов по окнам северо-восточной стороны.

Я перенес свой наблюдательный пункт в помещение, выходящее окнами на «дом Гиммлера», чтобы наблюдать за развитием атаки. Поскольку, стоя в оконном проеме, живо [119] можно было получить пулю, для наблюдения пришлось установить стереотрубу.

Минут через десять 2-я рота лейтенанта Гранкина начала атаку. Первыми стремительным рывком достигли «дома Гиммлера» бойцы отделения сержанта Вачика Давидяна.

Прижались к стене. В ней ни одной двери, только окна. Там, за стеной, гитлеровцы. Огонь 2-го батальона не дает им выглянуть. Справа атакующих окаймляют огнем наша артиллерия и танки из-за Шпрее. Рота Гранкина сосредоточилась под стеной как бы в огневой «коробочке», вне досягаемости для огня противника.

Сколько раз приходилось вот так наблюдать и выжидать: кто же первый? Кто первым поднимется в атаку, кто первым ворвется во вражескую траншею, кто отважится броситься на огневую точку? Это они, первые, последними оставляли позицию в тяжелые дни начала войны, они цементировали веру и волю к победе, на них, первых, прежде всего скрещивались вражеские прицелы, но они всегда шли вперед, делали этот самый трудный первый шаг и вели за собою всех...

Окна высоко. И неизвестно, что ждет внутри дома того, кто первым отважится броситься в черный оконный провал. Все замерли в напряжении.

Вдруг совсем рядом слышу подзадоривающее:

— Эй, паря, не дрейфь! Швыряй гранату и полезай!

Знакомые интонации! Поворачиваясь к бойцу, спрашиваю:

— А ты, паря, откуда будешь?

— Чаво? — оглядывается тот. — Томский я, а что?

По одному этому «чаво» можно догадаться, что томский...

— Товарищ боец, а ну подойдите ко мне ближе, — подзываю земляка.

Он подходит. По обмундированию и внешнему виду я, как и другие офицеры, мало чем отличался от рядовых бойцов, тем более после стольких дней непрерывных боев. Внимательно всматриваемся друг в друга. И вдруг оба одновременно:

— Петр!..

— Федор!..

Крепко обнялись, расцеловались. Случится же такое: воюем вместе, плечом к плечу, и вот так встречаемся!..

С Петром Жуковским мы по путевкам комсомола вместо служили в Томске, в частях особого назначения, вместе и боевое крещение принимали. В июле 1920 года недобитые [120] колчаковцы вознамерились организовать в Томске вооруженное выступление. Но заговор был своевременно раскрыт. Арестованных участников заговора поместили в подвале купеческого склада. Два выходящих на улицу окна этого подвала поручено было охранять нам с Жуковским. Утром ранехонько, чуть забрезжил рассвет, из расположенной неподалеку церкви послышался перезвон колоколов. Вроде обычный звон к заутрене, но только что-то уж очень рано. Видим, в конце улицы появляется и движется в нашу сторону какая-то процессия. Подходит ближе. Оказывается, монахи, десятка два. Эдак смиренно горбятся, в черные сутаны кутаются. А впереди — священник, в сложенных на животе руках крест держит, что-то под нос себе бормочет, вроде молитву читает.

Жуковский первым заподозрил неладное, взял «трехлинейку» на изготовку и решительно потребовал:

— Поворачивай вправо! Ближе не подходить!

— Вы что, православные? — завел нараспев священник. — На молитву мы, на молитву. Пропустите нас!..

А процессия меж тем подступает все ближе и ближе.

— Стой, стрелять буду! — пригрозил Жуковский.

Тут процессия рассыпалась. У «святых отцов» вмиг сутаны нараспашку, под сутанами-то — офицерские кители, а в руках наганы!.. Жуковский как закричит:

— Зинченко, к бою!

Загремели выстрелы. Жуковский тут же был ранен, но не дрогнул. Благодаря его решительности мы сумели продержаться те несколько минут, пока примчался поднятый в ружье караул. Нападающие бросились наутек, несколько человек удалось захватить. На допросе они показали, что целью вылазки было освобождение арестованных.

За два года совместной службы мы с Жуковским накрепко сдружились. После расформирования чоновского батальона расстались, но в 1924 году нас призвали на службу в Красную Армию, и мы снова оказались вместе! Служили в одном полку, вместе вступили в ряды Коммунистической партии. В 1927 году я уехал во Владивосток в военно-пехотную школу, а коммунист Петр Жуковский был направлен организовывать первые колхозы. Вот с тех пор и не виделись. И вдруг такая встреча!

Стоит передо мной тот же Петр, что и два десятка лет назад: коренастый, широкоплечий, лицо круглое, с почти прямоугольным подбородком, из-под густых черных бровей все такой же открытый взгляд карих глаз. Вот только в некогда смолистой шевелюре много серебра, очень много... [121]

Оказывается, Жуковский лишь вчера прибыл в полк с пополнением. Естественно, за ночь не успел узнать, что командир полка у него — земляк, товарищ юности. Часто бывало, что бойцы из пополнения шли в бой, не успев как следует познакомиться даже друг с другом в отделении, не то что с командиром полка.

Мы оба искренне радуемся встрече, перебиваем друг друга вопросами: как ты? а как ты? Жуковский в нескольких словах обрисовал свой путь: жил, трудился, на фронте с первых дней войны. Сражался под Москвой, был ранен. Вторично ранен на Курской дуге, а под Варшавой и в третий раз. Вот после госпиталя и прибыл в полк.

Узнаю, что он награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны, двумя медалями. Что же, значит, воевал неплохо старый чоновец!

Сколько воспоминаний нахлынуло... Но земляк с улыбкой роняет:

— В атаку, однако, мне пора, товарищ полковник... Доживем до победы — наговоримся!

Забегая вперед, скажу, что Петр Васильевич Жуковский дожил до Победы. После штурма рейхстага я поинтересовался у командира 2-й роты Н. А. Антонова, как воевал мой земляк.

— Отличный воин! — отвечал Антонов. — В рейхстаг ворвался вместе со мной. Но особенно отличился во время рукопашного боя на втором этаже. Дрался по-богатырски и еще, что запомнилось, подзадоривал всех: «Ребята, не дрефь! Бей фашистов! Пока мы живы, нет смерти, а ежели смерть придет, так нас уже не будет!» Я вот представляю его к ордену Славы. Заслужил, что называется. Поддержите?

Снова мы расстались с Петром Васильевичем в 1946 году. На этот раз навсегда. В 1966 году я побывал в родных краях, решил навестить друга юности. Но его уже не было в живых.

А в тот день еще раз крепко пожали друг другу руки. Через несколько секунд Жуковский с группой бойцов уже бежали через улицу. Вот и они под стеной. Теперь нужно ворваться внутрь здания.

Первыми бросились к окнам и ворвались в дом бойцы П. А. Коломиец и В. А. Павлович. Они первые в каждом бою. За ними — вся 2-я рота и весь 1-й батальон. На первых этажах и в подвальных помещениях закипели ожесточенные схватки.

Как только батальоны втянулись в дом, я позвонил комдиву и доложил ему: [122]

— Товарищ генерал! Мы в здании министерства внутренних дел. Очищаем помещения от противника, встречаем сильное сопротивление.

Комдив приказал:

— Удерживаться в доме! Это главная ваша задача. Сейчас подтягиваются батальоны 674-го полка. К вам зайдет Плеходанов. На месте ознакомите его с обстановкой, посоветуете, где лучше занять позиции для наступления его полку.

Да, подмога нам была бы весьма кстати. Накал боя нарастал.

Вспоминает боец Прокофий Коломиец:

«Когда подбежали под стену и прижались под окнами, командир отделения подает команду: «Гранатами по окнам — огонь! Павлович и Коломиец, в окно — вперед!» Взглянул я вверх: высоковато до окна-то, рукой не достать. А внутри что? Сколько там гитлеровцев, и в каких углах притаились? Но раздумывать особо некогда. Кто-то уже додумался, подставляет спину, рядом встают еще несколько наших. Мы с Павловичем швыряем по паре гранат, одним махом вскакиваем на спины товарищей и вслед за разрывами вваливаемся в комнату. С ходу наскакиваю на что-то мягкое. Присматриваюсь — а это фашист стоит на коленях. «Хенде хох!» — кричу ему во всю глотку. А он не подымается. Прижался лицом к стенке и скулит: «Гитлер капут! Гитлер капу-ут!» А тут уже наши один за другим вваливаются в окна — и пошло дело...»

Бой шел упорный и жестокий за каждую комнату, за каждый метр коридора. По опыту мы хорошо знали, что первый успех всегда ненадежен, если его не закрепить. Сравнительно легко уступив неожиданному натиску, противник, опомнившись, непременно во много крат усиливает сопротивление, яростно контратакует, стремясь вернуть утраченные позиции. Так вышло и теперь.

Капитан Неустроев со своим КП перебрался в «дом Гиммлера». В город медленно вползали сумерки. Кончался еще один, за все последнее время едва ли не самый трудный для нашего полка, день. Роты в обоих батальонах сильно поредели, и все меньше оставалось в строю тех, кто каких-то десять дней назад вступал в пригороды Берлина...

Вдруг меня срочно позвали к телефону. В трубке прерывающийся от волнения, радостный голос Неустроева:

— Товарищ полковник! Вижу рейхстаг! [123]

Я попросил немедленно прислать провожатых. Черев несколько минут прибыл ординарец Неустроева Петр Пятницкий с еще одним бойцом.

Не мешкая, я вместе с провожатыми поспешил к Неустроеву.

— КП переносить? — спросил капитан Логвинов вдогонку.

— Позвоню от Неустроева.

На КП батальона нас встретил Неустроев, коротко доложил обстановку, затем подвел меня к одному из окон на фасадной стороне дома.

— Вот он! — торжественно объявил комбат, протягивая вперед руку.

Да, это был, несомненно, рейхстаг!

В последних отблесках догоравшего дня сквозь облака дыма проступало огромное, тяжелое и мрачное сооружение. Над ним поблескивал осколками разбитых стекол ребристый купол. Спутать рейхстаг с каким-либо другим зданием было невозможно. После поджога в 1933 году фотографии окутанного дымом рейхстага обошли все газеты мира.

Вот он, рейхстаг, перед нами. Радость у всех какая огромная! И терпкая, с горечью... Не заглушить под сердцем жгучей боли от спрессованных в мгновенное воспоминание тысяч пройденных сквозь огонь километров, нечеловеческих испытаний и неисчислимых утрат.

— Дошли наконец! — узнаю голос агитатора полка капитана Прелова.

— Завтра поглядим, каков он и внутри, — тихо отвечает ему кто-то.

Сколько мыслей всколыхнулось у каждого в этот момент! Конец войне, может быть, даже завтра! И мы ближе всех к рейхстагу. В ту минуту зримо представлялась картина: над рейхстагом наше Красное Знамя Победы! И больше всего хотелось — чего греха таить! — чтобы первым ворвался в рейхстаг и установил это знамя наш полк.

Уточнив обстановку, я доложил комдиву, что полк вместе с батальоном Давыдова ведет бой в «доме Гиммлера», я нахожусь в боевых порядках 1-го батальона и главное — что нам виден рейхстаг.

— А вы там не ошибаетесь? Буду докладывать выше, и тут никаких сомнений не должно быть.

— Убедился лично, ошибка исключена.

— Хорошо, буду докладывать.

Вскоре появился Плеходавов. Я рассказал ему, где и как проявляет себя противник. А он предпринимал все новые [124] отчаянные попытки, чтобы восстановить утраченные позиции. Около полуночи прорвавшись сквозь боевые порядки 380-го полка, ведущего бой за швейцарское посольство, гитлеровцы значительными силами обрушились со стороны Альзенштрассе на 4-ю роту, которая одна оставалась в угловом доме. Ей на помощь тут же были направлены полковые разведчики и саперы.

Завязался короткий кровопролитный бой. Озверевшие гитлеровские моряки и эсэсовцы лезли напролом, не обращая внимания на потери. Им удалось ворваться в угловой дом и отрезать взвод младшего лейтенанта Кабдуллы Кускенова. Дошло до рукопашной. Кускенов получил ранение, но продолжал руководить боем. Особенно трудно пришлось отделениям сержантов Петра Терентьевича Данилова и Виктора Семеновича Иванова. Они занимали на первом этаже коридоры, ведущие к выходу на набережную Кронпринцен-уфер напротив моста Мольтке. Сюда и стремились любой ценой прорваться гитлеровцы, чтобы выйти к мосту и взорвать его. Так приказал Гитлер.

Разведчики во главе с командиром взвода М. М. Булановым подоспели вовремя. Гитлеровцы бросили взрывчатку и, оставив в доме около 30 убитых, поспешно отошли. В ходе боя нашим бойцам удалось захватить в плен еще 37 фашистских вояк.

После боя в одной из комнат было найдено тело рядового Алексея Ивановича Гусева. Рядом три скрюченных трупа эсэсовцев. Никто не видел и не мог видеть, как протекала эта схватка. Но ясно было и без слов, что Гусев дрался и погиб как герой.

Грохот боя вокруг постепенно начал стихать. На КП полка в «доме Гиммлера» из подразделений один за другим пришли мои заместители Ефимов, Соколовский, Чапайкин, начальник штаба Казаков, начальник артиллерии полка Крымов, Шерстнев, Беляев. Тут же были Морозов и Гладких. За все время боев в Берлине офицеры аппарата полка, приданных и поддерживающих средств в таком составе не собирались еще ни разу.

Все были возбуждены, оживленно беседовали, обменивались впечатлениями дня. Тут попросил минутку внимания капитан Прелов. Вынув из полевой сумки исписанные листки, он объявил, что сейчас расскажет нам о рейхстаге.

— «Рейх» по-немецки означает государство, империя, а «рейхстаг» значит имперское или государственное собрание, то есть парламент, — начал он. — При кайзере ему отводилась весьма ограниченная роль. В 1919–1933 годах при так [125] называемой Веймарской республике значение рейхстага возросло, хотя его права существенно ограничивались правительством и президентом. После прихода к власти фашистов рейхстаг сохранялся лишь формально, поскольку гитлеровские заправилы узурпировали неограниченное право законодательной и исполнительной власти.

— Если он не имеет ни политического, ни военного значения, то почему мы к нему так рвемся? Лучше бы Гитлера застукали в его норе. Она тоже должна быть где-то здесь, рядом!.. — сказал кто-то.

— Рейхстаг является историческим олицетворением германского государства. Отсюда в 1933 году фашисты на глазах всего мира начали свой кровавый поход против коммунизма. Тут мы должны и завершить его разгром. Вот вам и военное, и политическое значение.

Когда Прелов закончил, к присутствующим обратился я:

— Итоги нынешнего дня, двадцать девятого апреля, хорошие. Мы взяли мост Мольтке, форсировали Шпрее, отбили все контратаки противника, закрепились в здании министерства внутренних дел и вышли на исходный рубеж непосредственно для штурма рейхстага. Завтра мы должны участвовать в штурме рейхстага и водрузить на его куполе наше знамя. Более важной задачи в жизни каждого из нас, пожалуй, не будет...