Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Новое назначение

Шел четырнадцатый месяц Великой Отечественной войны. Над Доном, в жарком мареве, дрожало раскаленное небо, горько пахло полынью, в горле першило от серой пыли, поднятой с меловых круч то ли дальним взрывом, то ли без конца дувшими ветрами-суховеями.

— «Мессер», товарищ полковник, — спокойно сказал шофер, показав чуть в сторону от дороги. — Летит, проклятый... — Он искоса взглянул на меня, как бы спрашивая, надо ли останавливаться. Но мысли были заняты другим, и я не ответил.

От места моей прежней службы (я командовал курсами младших лейтенантов) до штаба 63-й армии, куда меня срочно вызвали, было километров сто. Всю дорогу я напряженно думал, какое срочное дело ждет меня в штабе.

Командарма генерал-лейтенанта В. И. Кузнецова мне приходилось встречать в самые первые дни войны, когда гитлеровцы, воспользовавшись внезапностью нападения, глубоко вклинились в нашу оборону.

Тяжелым оказалось для Красной Армии лето 1941 года. И это породило кое у кого неверную оценку наших возможностей, поколебало уверенность в умении управлять войсками...

Пример генерала Кузнецова показывал обратное.

В ту пору я был начальником оперативного отдела штаба 66-го стрелкового корпуса, державшего оборону от Бобруйска до Мозыря. В одну из ночей со стороны неприятеля вышел к нам отряд красноармейцев — тысяча с лишним человек. Оборванные и голодные, но сохранившие оружие, спаянные отличной дисциплиной, они были вполне боеспособны. Людей вывел из окружения Василий Иванович Кузнецов. Меня тогда поразили выдержка [4] и удивительная внутренняя собранность генерала. Спокойно рассказывая о трехсоткилометровом пути отряда по фашистским тылам, Кузнецов был полон такого зажигающего оптимизма, что даже слушателям передался от него заряд бодрости...

Прошло более года, и мне снова предстояла встреча с генералом Кузнецовым.

— Пронесло! — весело крикнул шофер.

Я не сразу понял, о чем речь.

— Про «мессершмитт» говорю. Улетел. Да и кому нужна эта развалюха! — Он похлопал по замасленному черному колесу баранки.

Наша полуторка, подпрыгивая на ухабах, казалось, скрипела всеми своими составными частями. С приближением к Дону все больше ощущалась близость фронта. В селах виднелись следы пожарищ, по обочинам дороги застыли исковерканные машины. Одни казались белыми от осевшей на них многослойной пыли, другие еще сохраняли первоначальный цвет, хотя и были изъедены огнем. Иногда нам встречались санитарные машины и повозки с ранеными. С солдатских лиц еще не сошло беспокойное напряжение. Видимо, люди мысленно были еще там, на передовой.

Невдалеке от кабины вдруг взметнулась султанами земля, послышались взрывы: на дорогу пикировало звено немецких самолетов.

— Придется выйти и переждать, — сердито буркнул шофер.

Мы залегли рядом с полем, на котором красовались подсолнухи. Угнетенные жарой, они низко склонили свои желтые головы, чем-то похожие на маленькие солнца, словно хотели хорошо разглядеть землю...

Подсолнухи, подсолнухи... Было в них что-то от мирной жизни, будившее милые сердцу воспоминания... Рядом рвались бомбы, осыпался песок, пахло гарью, а подсолнухи в такт разрывам сердито качали своими золотыми шапками, будто не одобряя происходящее...

Второй год бушевала война... Этим летом главный удар гитлеровцев был нацелен на юг. Месяца полтора назад фашистским войскам удалось прорвать нашу оборону между Доном и Северским Донцом и выйти в большую излучину Дона. Сложная обстановка создалась для [5] войск Южного фронта, оборонявших Донбасс. По приказу Ставки они стали отходить на рубеж Дона...

Враг нацеливал удар дальше, к Сталинграду. Бои шли уже на подступах к городу. Одновременно немецкие танковые армии продвигались к Северному Кавказу. Страна переживала трудный период, и это ощущал каждый...

Во второй половине дня я наконец прибыл на командный пункт армии. Он располагался в бревенчатых избах с плотно занавешенными окнами: так спасались от жары и пыли.

Василий Иванович Кузнецов не заставил ждать, принял сразу. Он мало изменился за год: небольшой рост, аккуратная подтянутость, быстрота движений делали его как бы моложе своих лет.

— Решением Военного совета армии вы назначаетесь командиром 203-й дивизии, — чеканя слова, неожиданно сказал он. — Ваш предшественник не оправдал надежд и снят с должности.

Кузнецов отошел к столу, на котором была расстелена карта и лежали гонко отточенные разноцветные карандаши.

— Прошу к карте. В общих чертах введу в курс дела.

Я подошел.

— Враг превосходящими силами атакует Сталинград. Чтобы оказать хоть небольшую помощь защитникам города, фланговые части нашей и соседней 21-й армии форсировали Дон на участке станица Еланская, город Серафимович. Они сбили оборону 8-й итальянской армии и заняли плацдарм...

Генерал показал плацдарм сначала на оперативной карте. Затем, видимо желая, чтобы я объемно представил себе то, о чем он говорит, провел карандашом по другой, мелкомасштабной карте, где была прочерчена вся линия фронта. Плацдарм, который показывал Кузнецов, даже здесь казался овалом, который нависал с севера над вклинившимся противником.

— 203-я стрелковая дивизия удачно провела первый бой. 26 августа два ее полка после успешной атаки захватили хутора Бахмуткин и Рубашкин. — Командарм бросил взгляд на карту. — Но потом... Полки были неожиданно контратакованы с флангов и, не оказав сопротивления, в беспорядке отступили... Повинны в этом бывший командир дивизии и командиры полков... Впрочем, подробней [6] вам расскажет об обстановке член Военного совета армии дивизионный комиссар Алексей Сергеевич Желтов. Он и заместитель начальника штаба армии полковник Кулешов более двух суток находятся на КП дивизии. Ваша дорожка тоже лежит туда. — Генерал вышел из-за стола, улыбнулся, дружелюбно протянул руку: — Желаю удачи!

Новое назначение вызвало у меня двойственное чувство. С одной стороны, обрадовало, поскольку перспектива воевать под непосредственным руководством генерал-лейтенанта Кузнецова казалась мне очень радужной. С другой — насторожило: встревожила формулировка, по которой был снят мой предшественник. Вот почему я ехал в дивизию с чувством озабоченности и какой-то внутренней скованности.

Дивизионного комиссара Желтова, встретившего меня на КП, я знал давно. Еще в довоенные годы мы вместе работали в Куйбышеве. Он после окончания Военной академии имени Фрунзе был назначен начальником политотдела дивизии, а вскоре выдвинут на должность члена Военного совета Приволжского военного округа. Я же являлся начальником учебной части заочного отделения академии имени Фрунзе и непосредственно ему подчинялся.

Алексей Сергеевич Желтов всегда производил на меня хорошее впечатление: мне нравились его простота и душевность.

Месяц назад мы уже виделись здесь, на Дону, у станицы Вешенская. Алексей Сергеевич прибыл с Дальнего Востока в качестве члена Военного совета нашей 63-й армии. На фронте дивизионный комиссар проявлял завидное хладнокровие и смелость в минуты опасности. Однако и в новой обстановке он был по-прежнему доступен для подчиненных.

Я видел Желтова, когда он обходил передний край нашей обороны на участке 197-й стрелковой дивизии: в то время я был заместителем командира этой дивизии. Наши окопы не были сплошными, и член Военного совета спускался в каждый, беседовал с бойцами, выяснял нужды солдат, подбадривал их веселой шуткой, а потом подолгу наблюдал за передним краем противника.

Немцы, видимо, заметили какое-то оживление у наших окопов и в то время, когда Желтов переходил к следующей [7] группе бойцов, произвели сильный артиллерийско-минометный налет. Дивизионный комиссар не побежал, даже не пригнулся, а спокойно дошел под огнем до следующего окопа. И это была не удаль, нет! Здесь было большее. Бойцы, с восхищением наблюдавшие за поведением высшего командира, долго и уважительно вспоминали потом об этом. Мнение у них было единое: с таким комиссаром воевать можно... А солдаты умеют ценить храбрость...

Перейдя Дон по подводному мосту (доски были укреплены ниже уровня воды, чтобы противник не обнаружил переправу) и отшагав около двух километров, я попал на командный пункт дивизии, где и повстречался с ожидавшим меня Желтовым.

— Товарищ дивизионный комиссар... — начал было я представление по уставу, но Желтов прервал мой рапорт, по-дружески стиснул руку, предложил пройти в блиндаж.

Дивизионный комиссар полностью ввел меня в курс дела. Он уже хорошо изучил обстановку в полосе дивизии и рассказал о том, что случилось 26 августа у хуторов Бахмуткин и Рубашкин.

Два полка дивизии — 610-й и 619-й — перешли в наступление, сбили оборону противника и успешно преследовали его 10–12 километров. Стояла немилосердная жара. Разгоряченные стычкой, бойцы, ворвавшись в хутора, решили чуть передохнуть, укрыться в тени, утолить жажду... Увидев их, из подвалов и уцелевших домов стали выходить местные жители. Общая радость и успех наступления на какое-то мгновение притупили бдительность. Люди смеялись, обнимали друг друга, им было хорошо в ту минуту, а о следующей просто забыли...

Солдат, командир взвода или роты знают свою ближайшую задачу. В данном случае они ее выполнили, захватив хутора. Вот тут-то и надо было вмешаться командованию дивизии, поставить следующую задачу, помочь в расстановке и движении войск. Командир дивизии обязан был видеть ход сражения. Для этого его наблюдательный пункт всегда переносится вслед за атакующими частями. Но этого не было в тот раз... НП командира дивизии и командиров полков отстали, сами же командиры не видели и не слышали того, что делалось на передовой.

А в это время на маленьком плацдарме была радость победы и освобождения, была та самая минута, когда [8] солдаты непростительно потеряли бдительность и не заняли оборону за хуторами.

Через три часа противник перестроился, подвел резервы и ударил по частям, находившимся в хуторах. Огневой налет оказался настолько неожиданным, что полки дрогнули, не сумели ни закрепиться, ни принять боевые порядки. В разрывах мин и снарядов, под жестоким пулеметным огнем гибли те, кто находился в только что освобожденных хуторах...

— Учтите, полковник, — говорил дивизионный комиссар Желтов, — и солдаты и командиры подавлены происшедшим. А потому главное сейчас — работа с людьми...

Проводив дивизионного комиссара, я вызвал к себе начальника штаба дивизии подполковника Антона Теофиловича Сивицкого.

В землянку вошел среднего роста, плотный, но подвижный человек. Приложив руку к козырьку фуражки, представился.

— Мы с вами встречались...

— В Ростове, в феврале сорок второго, — продолжил он начатую мной фразу. — Там у вас и у меня была пересадка, оба ехали в Армавир, в штаб Северо-Кавказского военного округа, за назначениями... Я — сюда, в 203-ю, а вы — на формирование 197-й...

Антон Теофилович тоже окончил еще до войны Академию имени Фрунзе. Службу же на фронте начал в оперативном отделе штаба 56-й армии.

Через несколько минут Сивицкий принес и положил передо мной отпечатанную на машинке бумагу:

— Прошу подписать первый приказ, товарищ комдив, — сказал он, чуть растягивая слова. Это был приказ о моем вступлении в должность, датированный 31 августа 1942 года.

Начальник штаба доложил, что дивизия держит оборону на двенадцатикилометровом участке фронта. В тяжелых боях сильно потрепаны наши 610-й и 619-й полки. 610-й, командиром которого только что назначен подполковник Клементий Михайлович Коржуев, насчитывает менее трети личного состава, девять ручных и пять станковых пулеметов. В 619-м потери меньше, но и в его составе лишь два неполных батальона стрелков и только половина противотанковых ружей и 82-миллиметровых минометов. [9]

— И последнее, — продолжил свой доклад подполковник Сивицкий. — В наше подчинение передан из 197-й дивизии 592-й полк. Два его батальона держат оборону на правом фланге.

— Какова ситуация в данный момент?

— В течение истекших суток противник не проявлял активности перед фронтом дивизии. Однако самолеты бомбили и обстреливали наши боевые порядки. Досталось и соседям... Сегодня днем к переднему краю приближались небольшие группы немецкой пехоты. Был слышен шум танков. Не исключена возможность наступления в ближайшие часы. Командиры полков предупреждены.

Мне показалось, что начальник штаба чего-то не договорил, и я вопросительно посмотрел на него.

— И вот еще что, Гавриил Станиславович, — услышал я, — многие наши бойцы во время атаки гитлеровцев 26 августа побросали саперные лопаты. Поэтому сейчас смогли отрыть только неглубокие ячейки для стрельбы лежа...

Вместе с Сивицким мы обошли командный пункт. Здесь, как и положено, находились пять отделений (оперативное, разведывательное, связи, строевое, тыла), а также штаб командующего артиллерией дивизии и охрана.

Работники штаба произвели на меня хорошее впечатление.

Место для командного пункта в смысле безопасности было выбрано удачно: на скате глубокого узкого оврага. Но удобства для работы отсутствовали. Примитивные блиндажи были сделаны только для командира и комиссара дивизии, для начальника штаба и для работников первого отделения. Все остальные ютились в нишах, выдолбленных в склонах оврага.

Самое же главное неудобство состояло в том, что командный пункт был удален от переднего края на 10–12 километров, а это вдвое превышало уставную норму... Кроме того, отсутствовали наблюдательный и запасной командный пункты командира дивизии на случай переноса руководства боем. Поэтому мы с начальником штаба прежде всего выбрали места для пунктов управления и тут же решили, как надо их оборудовать.

Комиссара дивизии полкового комиссара Хаскеля Менделевича Карельштейна я увидел только вечером, когда он возвратился из 592-го полка. Он с удовлетворением [10] констатировал, что части приводят себя в порядок и настроение у людей улучшается. Однако в ротах и батальонах чувствуется недостаток боевых командиров и политработников.

— Народ у нас вообще-то крепкий, — уверенно сказал Карелыптейн. — В предыдущих боях многие проявили мужество, я бы даже сказал, героизм. Уничтожено немало фашистских захватчиков, взяты большие трофеи. Лучшие воины уже награждены, но предстоит оформить еще десятки наградных листов...

— Это надо сделать немедленно... А что вы можете сказать о работе тыла? — без обиняков спросил я.

Карельштейн ответил не сразу:

— Участок сложный, и претензии имеются. Особенно к работникам продовольственного отделения. Горячую пищу дают два раза в сутки. Но в наиболее опасные места ее порою не подносят. Кстати, пища однообразная, часто невкусная... Зато с боепитанием все благополучно. Боеприпасами полки обеспечивались, как правило, без перебоев.

— А соответствуют ли своему назначению командиры частей, работники штаба и тыла дивизии?

— Безусловно. За исключением немногих... Политработники в основном дело знают отлично.

Я с удовольствием разглядывал комиссара. С первой встречи мне понравился даже его облик: высок, собран, подтянут, хотя на лице печать усталости. Поинтересовался его самочувствием.

Карельштейн открыто посмотрел мне в глаза и ответил, чеканя каждое слово:

— Чувствую себя полностью работоспособным...

Я не случайно задал этот вопрос комиссару.

В самое напряженное время войны, 28 июля 1942 года, народный комиссар обороны издал приказ № 227. В нем было сформулировано требование к войскам: «Ни шагу назад!» В приказе говорилось о необходимости защищать каждую пядь советской земли, намечались меры по укреплению боевого духа и дисциплины. Поэтому я сказал Карельштейну:

— Рад слышать, что вы полностью работоспособны. Возвращайтесь в полки, пусть бойцы всегда видят вас рядом... [11]

Карельштейн тут же отправился на передовую.

Я остался один. На столе горела лампа, бросавшая неяркий свет на карту боевых действий. В полумраке, царившем в блиндаже, быстро прошло нервное напряжение наполненного событиями дня. А события произошли весьма существенные. В полдень я еще командовал тыловыми курсами, а к вечеру стал командиром дивизии, причем в трудный момент. Неудачное наступление очень сказалось на моральном состоянии воинов двух полков. Изучив карту, разобравшись в штабных документах, я понял, что оборона в частях построена неудовлетворительно: нет глубоких окопов, нет хорошей системы огня, противотанковые орудия стоят далеко от переднего края. На двенадцатикилометровом участке фронта, на местности, проходимой для танков, обороняются всего три батальона, причем на наиболее опасном направлении находится ослабленный батальон 610-го стрелкового полка... Сильно тревожило и то, что разрыв с соседом слева составлял почти два километра...

Активность вражеской авиации и замеченный наблюдателями подход к переднему краю групп немецкой пехоты свидетельствовали о том, что готовится наступление. Было понятно также, что захват советскими войсками большого плацдарма на фланге крупной фашистской группировки, рвущейся к Сталинграду, обязательно заставит неприятеля стянуть силы, чтобы любой ценой отбросить за Дон прежде всего нашу 203-ю дивизию, которая не только основательно пострадала в прошлых боях, но и плохо закрепилась после них.

Обнадеживало, правда, то, что соседи справа и слева (197-я и 14-я гвардейская стрелковые дивизии) были вполне устойчивы. К тому же были целы и занимали глубокую оборону артиллерийский полк и орудия отдельного противотанкового дивизиона, хотя значительная часть артиллерии находилась далеко от передовой и не могла помочь в случае атаки немецких танков на передний край.

Взвесив все эти обстоятельства, я пришел к выводу, что в результате наступления противника пехота переднего края, не имеющая глубоких окопов, хорошей системы огня и должной помощи артиллерии, снова попадет в трудное положение. А потому необходимо принять на этот случай срочные меры. [12]

Пока я выслушивал доклады и анализировал обстановку, стало светать. Мне так и не пришлось вздремнуть в ту ночь.

* * *

...Над Доном затеплился рассвет. Низко поплыли клочья тумана, дышалось легко и свободно. Наступало тихое, прекрасное утро.

Так как НП не был оборудован заранее, мы с командующим артиллерией дивизии Георгием Тимофеевичем Захаровым вместе с оперативной группой решили временно обосноваться в воронках от снарядов и в естественных складках склона высоты. Обзор тоже был не идеальным, но выбирать другое место было уже поздно.

— Как дела? — спросил я по телефону командира 610-го полка подполковника Коржуева.

— Люди накормлены. Боеприпасами пополнились. Формирование батальона в основном закончено. Так что у меня все в порядке. Посмотрим, что предпримет противник.

Примерно то же доложили командиры 592-го и 619-го полков майор Хожулин и полковник Ситников.

«Если будет спокойно, побываю у каждого, познакомлюсь с обороной и уточню задачу», — решил я.

С верха воронки сорвались мелкие комочки земли. Было ровно семь утра. В ту же минуту громыхнули разрывы снарядов и мин. Но вспышек не было видно.

— Куда налет? — спросил начальник оперативного отделения Погодаев.

— По переднему краю 610-го полка и по его соседу слева.

Все подняли бинокли, я прильнул к стереотрубе.

В 7 часов 15 минут подполковник Коржуев доложил:

— С высот 228,0 и 226,7 атакован в стыке с 14-й гвардейской. Хорошо, что ночью успели укрепить этот чертов стык... — Подполковник закашлялся. Потом громко произнес: — Наступает около двух батальонов пехоты с девятью танками!

— Какое приняли решение?

— Приказал отрезать огнем пехоту противника от танков и удерживать занимаемые позиции.

— Помощь нужна?

— Думаю, справлюсь... [13]

— Ну тогда держитесь...

Обстановка, сложившаяся на участке обороны 610-го полка, волновала не только меня.

— Как там? — запросил Захаров артиллериста, находившегося на НП Коржуева.

— Пока ружейно-пулеметная пальба, — ответил артиллерист. — И танки не стреляют, и по танкам — тоже. Идет борьба с пехотой... Похоже, что это итальянцы.

И вдруг на самом гребне высоты мы увидели четыре стальные махины. Развернувшись, они медленно поползли к командному пункту 610-го полка.

— Подполковнику Коржуеву усилить оборону КП полка. Захарову открыть огонь по танкам, — приказал я.

Долго иногда тянутся секунды. Так мне показалось, пока ждал, когда артиллеристы откроют огонь. Наконец склон высоты стали пятнать черные разрывы... Теперь мы видели, что происходит в тылу полков, хотя высотки скрывали левый фланг и находившиеся там передовые подразделения.

— Докладывает командир 592-го полка майор Хожулин, — услышал я в трубке. — Около двух рот автоматчиков начали наступление по лощине. Наверное, хотят ударить во фланг 610-му. Сейчас дадим прикурить...

А танки уже спускались по пологому склону и теперь уже, без сомнения, атаковали командный пункт Коржуева. Я позвонил туда. Ответил помощник начальника штаба полка:

— Мы здесь вдвоем с лейтенантом Тамаевым, артиллеристом. Готовимся встретить.

В стереотрубу было видно, как в ту же секунду на склоне вспыхнуло яркое пламя, а через мгновение один из танков превратился в горящий факел. Зато другой, шедший следом, увеличил скорость и, резко вывернув из-за подбитой машины, устремился на командный пункт. Но не дошел: закрутился на месте.

— Подбили! — крикнул кто-то из опергруппы.

— Нет, — резко бросил Захаров. — КП утюжит, сволочь!

Около четырех часов шел жаркий огневой бой нашей и итальянской пехоты.

В 14 часов позвонил Коржуев.

— Танки отходят. Без пехоты им делать нечего, боятся, что подобьем... А пехоту противника положили мои [14] ребята, голову не дают никому поднять. Те, что было сунулись со стороны Хожулина, попали под перекрестный огонь моей роты и его батальона и тоже залегли.

— Ваш КП уничтожен.

— Знаю... Смертью героя погиб помощник начальника моего штаба, ранен артиллерист лейтенант Тамаев...

Солнце пекло во всю силу.

— Итальянцам сейчас лучше, — пыхтел Захаров, расстегивая ворот гимнастерки. — У них климат южный... Им привычно...

— Сегодня жарко даже итальянцам. Я уверен. Видишь, как дерется 610-й! — с уважением произнес Погодаев.

К 14 часам фашисты, атаковавшие 610-й полк с фронта, откатились, оставив на поле боя до батальона пехоты и три подбитых танка. Только в ложбине, на стыке полков, где две роты противника пытались предпринять обходный маневр, все еще шла перестрелка.

Я приказал майору Хожулину организовать контратаку и отбросить врага на исходные рубежи. Пообещал помочь артиллерией.

К 18 часам и эта задача была выполнена. Ни на шаг не отступили бойцы дивизии, проявив мужество, воинское умение, взаимовыручку.

Правда, еще несколько раз огрызались автоматчики врага, пытаясь продолжить наступление. Но атаковали они без танков, а потому легко были отбиты нашими стрелками.

Вечером я поделился с Сивицким своими впечатлениями о бое, похвалил батальоны, указал на недостатки и попросил обобщить все это в приказе. Через час я с большим удовольствием подписал его. В приказе отмечалось, что батальон 610-го полка действовал в бою спокойно, уверенно. Даже будучи обойденным с обоих флангов, он не дрогнул и нанес противнику большой урон. Далее в приказе перечислялись мероприятия, которые предстояло осуществить в полках, пользуясь выигранной передышкой.

То были самые первые шаги, направленные на укрепление боеспособности дивизии, вместе с которой мне предстояло воевать не один год... [15]

Невозможно командовать соединением, не зная его истории, традиций, боевого пути. Поэтому, используя затишье, я постарался восполнить этот пробел.

203-я дивизия формировалась на Кубани, в районе станиц Лабинская, Курганская и Михайловка, с февраля по 20 мая 1942 года. Ее костяк составили фронтовики, и это обстоятельство явилось определяющим для всей дальнейшей судьбы соединения. Именно фронтовики стали первыми и активными помощниками политруков и командиров не только в воспитании необстрелянных новобранцев, но и в боевой подготовке. А ведь их в дивизии было большинство. Сержантского состава оказалось недостаточно, а потому младших командиров готовили прямо в полках. Офицеры подбирались из частей, военных училищ, из запаса и из резерва Северо-Кавказского военного округа. Уровень их боевой подготовки был весьма неоднородным. Но к середине марта дивизия в основном была укомплектована. Только с оружием на первых порах обстояло неблагополучно. Для учебы имелись лишь четыре пушки и четыре гаубицы, шесть 120– и 82– миллиметровых минометов, а в полках — по сто боевых винтовок и автоматов. Транспортный парк насчитывал по пять автомашин и по десять повозок на каждый полк.

Все это, естественно, тормозило боевую подготовку. За три месяца было проведено только два командно-штабных учения на местности. Не состоялось ни одного полкового выхода. Поэтому трудно было оценить степень подготовки командиров частей и их боевые качества. Но так или иначе, дивизия уже существовала, и в начале мая специальная комиссия, проведя смотр, признала, что соединение готово выполнять боевые задачи. Командира и комиссара дивизии предупредили, что недостающее оружие и транспорт предстоит получить на станции назначения.

Во второй половине мая дивизия по приказу покидала Кубань. В станице Лабинская состоялся большой митинг, на который собрались тысячи жителей. Очевидцы рассказывали, что перед посадкой в эшелон каждый боец, сержант, офицер получил на счастье букетик весенних кубанских цветов...

В конце мая на станции Фролово Сталинградской области дивизия получила недостающее вооружение и транспорт. Здесь же в ускоренном темпе были завершены [16] занятия личного состава по практическому освоению оружия и боевой подготовке. Шло сколачивание частей и подразделений.

Получив затем боеприпасы, горючее, подвижной состав, а также запасы продовольствия и фуража, бойцы 203-й двинулись на фронт и до августа сооружали оборонительные позиции на Дону, северо-западнее станицы Вешенская.

18 августа поступил первый боевой приказ: форсировать Дон в районе станицы Еланская. Три дня ушло на подготовку. Операция началась в ночь на 22 августа. Переправиться удалось так внезапно, что итальянские вояки не успели оказать серьезного сопротивления.

Первая удача окрылила людей.

Батальон старшего лейтенанта Николая Федоровича Бузюргина обрушился на врага и выбил его из хутора Плешаковский. Развивая успех, бойцы заняли хутора Нижний Кривский и Верхний Кривский. При этом они истребили 155 и взяли в плен 68 солдат противника, захватили склады с боеприпасами, обмундированием, продовольствием и много оружия.

В батальоне старшего лейтенанта Зурана Абодеевича Алиева первыми в атаку бросились коммунисты во главе с политруком Виктором Владимировичем Сендеком и сержантами Благодаром и Пискуном. Они уничтожили огневые точки противника, захватили пулемет и личным примером увлекли за собой товарищей. Батальон успешно выполнил задачу: занял господствующую высоту, захватил трофеи, пленных и уничтожил около ста вражеских солдат.

В стремительно развивавшемся наступлении дивизия овладела плацдармом глубиной до 13 и шириной до 12 километров и совместно с соседними подразделениями полностью разгромила два полка 2-й итальянской альпийской дивизии. Враг потерял только убитыми до 2000 человек. В плен попали 143 солдата и офицера. Было захвачено большое количество винтовок, легких и станковых пулеметов, 7 пушек, 15 автомашин, 13 минометов и огнеметов, а также несколько складов с боеприпасами и продовольствием, инженерно-техническим имуществом и средствами связи.

В результате противник был вынужден перебросить на Дон часть войск и авиации из-под Сталинграда. А это [17] и требовалось, чтобы хоть немного облегчить положение защитников волжской твердыни...

За первые успешные бои 150 воинов дивизии получили ордена и медали. Среди них старшие лейтенанты Н. Ф. Бузюргин, З. А. Алиев и политрук В. В. Сендек.

Так славно начался боевой путь 203-й. И вдруг 26 августа досадное, нелепое поражение под хуторами Бахмуткин и Рубашкин. Но об этом речь еще впереди...

* * *

Воспользовавшись затишьем на фронте, мы продолжали оборудовать полосу обороны и одновременно взялись за учебу. Начали с того, что собрали всех старших командиров и политработников и обсудили с ними ту боевую задачу, которая стояла перед дивизией... 26 августа. Да, я не ошибся. Я снова и снова возвращался к тому дню, стараясь извлечь из жестокого урока пользу на будущее. Прежде всего надо было доказать, именно доказать, что тот бой дивизия могла и должна была выиграть, что задача стояла вполне реальная.

И доказать это, по-моему, удалось. Присутствовавшие на занятиях поняли, что нельзя было останавливаться в хуторах Бахмуткин и Рубашкин (они находятся в лощине), пока не удалось захватить и закрепить господствующие высоты. А этого можно было добиться, если бы старшие офицеры перенесли свои наблюдательные пункты вслед за наступающей пехотой, держали с ней постоянную связь, руководили ею и в тяжелый момент помогли артиллерией.

Большая доля вины лежала также на ротных и комбатах. И это я тоже не обошел молчанием...

На следующий день командиры полков провели разборы того злополучного боя с командирами батальонов и рот, а последние — с командирами взводов, отделений. И что отрадно, занятия положительно сказались на настроении людей.

Итак, дивизия успешно занималась укреплением обороны. Одновременно шла усиленная командирская учеба, а в подразделениях вторых эшелонов — боевая подготовка рядовых и сержантов.

На первом занятии все группы изучили организацию обороны своего подразделения, а на втором — динамику оборонительного боя. В дальнейшем отрабатывался наступательный [18] бой, осваивалось оружие, проводились стрельбы. А с середины сентября стали заниматься прямо на передовой, в окопах, что принесло огромную пользу.

Очень помогла нам выправить положение бригада политотдела армии, несколько дней проработавшая в дивизии. С ее участием были проведены совещания политсостава и секретарей парторганизаций, а также партийно-комсомольские собрания всех первичных организаций, где обсуждались итоги боев и задачи на будущее.

В конце сентября прошло собрание партактива дивизии, на котором выступил член Военного совета 63-й армии дивизионный комиссар А. С. Желтов. Напомнив о наших недостатках и промахах, он потребовал лучшей организации обороны и призвал готовиться к наступлению.

Эти слова дивизионного комиссара произвели на всех большое впечатление. Мы знали, что соседи ведут яростные, кровопролитные бои с противником, рвущимся к Сталинграду, и горели желанием помочь им...

Занимаясь учебой и совершенствованием боевой выучки личного состава, я не упускал из виду штаб. Ведь штаб по уставу являлся основным органом управления дивизией, а его начальник — первым и постоянным заместителем комдива.

Начштаба 203-й подполковник А. Т. Сивицкий был, несомненно, человеком надежным. К тому же он находился в дивизии с самого начала ее формирования. Его знания и умение работать не вызывали сомнений. Но Антону Теофиловичу не хватало боевого командирского опыта, и я обязан был помочь ему научиться действовать сообразно обстановке.

Именно поэтому, отдавая любое распоряжение, команду тому или иному подразделению, я обязательно сообщал об этом Сивицкому, советовался с ним, спрашивал его мнение. Это невольно приучало начальника штаба мыслить по-командирски, давало ему возможность проанализировать и понять, почему последовала та или иная команда...

Вскоре мы стали понимать друг друга с полуслова и руководили войсками согласованно.

* * *

— Принимай нового начальника политотдела, — позвонил мне однажды Желтов. [19]

Вскоре на командном пункте появился среднего роста темноволосый майор.

— Игнатий Федорович Беспалько, — представился он.

Говорил Беспалько тихо, спокойно, с певучим украинским акцентом. Все в этом человеке сразу вызывало симпатию: и внутренняя мягкость, от которой мы отвыкли на фронте, и открытый доверчивый взгляд, и спокойная уверенность, исходившая от его фигуры, от манеры держаться, слушать собеседника. Игнатий Федорович до войны долгое время был первым секретарем районного комитета партии на Украине. Он умел работать с людьми, умел, как никто другой, спокойно, деликатно, но твердо отстоять свою точку зрения, доказать необходимость того или иного решения.

— Вообще-то, я человек еще во многом штатский, — словно извиняясь, сказал Беспалько при первой встрече. — А потому позвольте вначале присмотреться к тыловикам... Ладно?

Я правильно понял Игнатия Федоровича и согласился. Между прочим, и впоследствии, когда Беспалько, являясь начальником политотдела, стал одновременно и моим заместителем по политчасти, мы всегда хорошо понимали друг друга. Я ценил в нем многие добрые качества, а особенно то, что он всегда старался быть там, где трудней.

Кстати о тыловых службах. В многочисленных повседневных заботах я как-то упустил из поля зрения этот участок, что сразу дало о себе знать. Дивизия оборонялась в степи. Негде было укрыться от зноя. В колодцах не хватало воды. По этой, казалось бы, объективной причине не всегда регулярно стали работать бани. От случая к случаю доставлялось и обмундирование для бойцов... В общем поле деятельности у наших тыловиков было огромным.

Беспалько и занялся службами тыла. Может быть, ему подсказали это в политотделе армии. Так или иначе, но он безошибочно определил узкое место.

Чем ближе узнавал я Игнатия Федоровича, тем больше убеждался в его огромной работоспособности, умении увлечь людей, зажечь их сердца. А потому нисколько не удивился, узнав вскоре, что бани и дезкамеры устроены в каждом полку. Что организован ремонт одежды и обуви. Что при медсанбате создан однодневный дом отдыха, [20] куда направляют отличившихся солдат, сержантов, командиров...

— А питание-то в дивизии плохонькое... — невзначай сказал мне однажды Беспалько.

Его слова не явились для меня откровением. Я и сам знал это. И опять-таки обнаружились объективные причины: ограниченный ассортимент продуктов, трудности с их подвозом. Действительно, в те тяжелые дни все было брошено на защиту Сталинграда. К нам по одноколейке, ежедневно разрушаемой немецкой авиацией, иногда нельзя было подвезти даже сахар, соль, чай, табак.

— Выступите перед бойцами, — предложил мне Беспалько. — И расскажите обо всем. Они поймут. И легче будут переносить трудности. А мы подключим к разъяснительной работе командиров полков. Ну и, конечно, сделаем все возможное...

Я прислушался к совету начальника политотдела, и положение общими силами было выправлено.

...Шли недели. На фронте стояло затишье. Только все чаще над нашим расположением стали появляться «рамы». Тогда в дело вступили бронебойщики и пулеметчики. На второй или третий день они сбили фашистский самолет. «Рама» ткнулась носом в один из донских откосов, а над нашим передним краем повис белый парашют. Немецкий летчик-наблюдатель отчаянно болтал ногами, пытаясь подтянуть стропы, чтобы изменить угол приземления и опуститься у своих.

Гитлеровцы, видевшие эту картину, кое-где даже вылезли из окопов. Они отчаянно что-то кричали и усиленно жестикулировали, пытаясь помочь своему летчику.

Заметив это, один из командиров — ротный Осман Джафер крикнул пулеметчикам:

— Успокойте фрицев! Пусть не волнуются. Все равно летчик будет наш...

Пулеметчики открыли огонь и загнали немцев в окопы. А летчик действительно приземлился в нашем расположении. Он оказался майором авиации и сообщил ценные сведения о подходе их резервов...

* * *

6 октября дивизия была переведена в 21-ю армию, которой командовал мой однокурсник по Академии имени Фрунзе генерал-майор Алексей Ильич Данилов. [21]

Познакомившись с обстановкой, командарм оставил дивизии прежнюю задачу активной обороны, а потом сказал:

— Давайте-ка проверим вас в наступлении... Выдели, полковник, две роты, хорошо подготовься и захвати вот эту высоту. — Он показал на карте высоту 226,7. — Дам тебе в помощь батарею PC, обеспечу штурмовые самолеты. Так что взаимодействуй... Задача: разведка обороны противника и обучение бойцов наступательному бою. Наступательному... — с особым ударением произнес он. Потом, помолчав, добавил: — Слышал, что учишь дивизию и теории, и практике... у себя в тылу, на полигоне. Это хорошо. А теперь попробуй то же самое, но в настоящем бою. И позаботься, чтобы этот бой двух рот видели все командиры полков, батальонов, рот. Пусть набираются опыта... — Прощаясь, генерал Данилов предупредил: — Боеприпасами тебя ограничу. Иначе в случае успеха излишний шум поднимешь... А это пока рановато. Пока... — снова многозначительно сказал он.

...Утром 18 октября, после удара по высоте 226,7 штурмовых самолетов, батареи PC и десятиминутного артиллерийского налета, началась атака. Две стрелковые роты, усиленные пулеметами и минометами батальонов, быстро захватили первую линию траншей, взяли пленных. В течение трех часов бойцы стойко удерживали захваченные позиции. Затем последовал сигнал к отходу: задача была выполнена.

За боем с волнением наблюдали все наши комбаты и ротные.

— Можем наступать, можем! — восторженно говорили они. — Придет время — погоним врага!..

Вскоре в дивизию прибыл заместитель командующего фронтом генерал-лейтенант В. З. Романовский. Вместе со своим адъютантом и нашим проводником он тщательно осмотрел передний край дивизии, изучая расположение противника. Потом собрал командиров и политработников и похвалил за организацию эшелонированной обороны.

Лучше других дело обстояло в 610-м полку. Здесь бойцы отрыли 84 окопа, построили 12 дзотов, причем все они соединялись ходами сообщения. Кроме того, было еще вырыто 30 утепленных землянок, И было обидно, что именно в те дни командира полка подполковника К. М. Коржуева отозвали в отдел кадров армии. [22]

Прощаясь, мы крепко обнялись с Клементием Михайловичем и выразили надежду на встречу в будущем. Сменил Коржуева майор Николай Васильевич Федякин.

Генерал Романовский высоко оценил боевую готовность дивизии. Это обрадовало нас. Мы чувствовали, что предстоят важные события, и были готовы к ним. И интуиция не подвела нас. В тылах дивизии стали сосредоточиваться войска. Значит, проверка, по сути дела, была разведкой плацдарма для предстоящего наступления. Мы отлично понимали, что речь может идти только об одном: о помощи защитникам Сталинграда, рядом с которыми был душой и сердцем каждый из нас. [23]

Дальше