Окружение в окружении
24 декабря 1-й Украинский фронт приступил к осуществлению Житомирско-Бердпчевской операции, цель которой, как известно, состояла в том, чтобы разгромить противостоящую вражескую группировку, выйти к реке Южный Буг и сорвать попытки противника вновь захватить Киев.
Участвуя в этой операции, 38-я стрелковая дивизия перешла в наступление 27 декабря 1943 года. Двое суток прогрызала вражескую оборону. Сопротивление было ожесточенным, поэтому удалось овладеть только первой траншеей. Полки несли большие потери.
30 декабря, передав занятый рубеж другому соединению, дивизия наступала на Вильшанку, Новоселище.
В канун нового 1944 года отличился 1-й стрелковый батальон 48-го полка, которым командовал старший лейтенант А. Кошелев. Ночью он неожиданно ворвался в село Петривка, и гитлеровцы едва унесли ноги, оставив богатейшие трофеи.
1 января после огневого налета «катюш» батальон А. Кошелева продолжал стремительно наступать. Дрогнула и сломалась оборона противника во всей полосе наступления дивизии. Началось преследование.
В те дни у меня была особенно горячая пора: начальник штаба дивизии подполковник П. Ф. Хамов, начальник оперативного отделения майор В. И. Петров, начальник разведки майор М. Ф. Чередник ежечасно требовали разведданных о противнике. В каком направлении отходят его главные силы? На каком рубеже собирается нас остановить? Какие подтягивает резервы? Чтобы ответить на эти нелегкие вопросы, каждые сутки несколько разведгрупп отправлялись во вражеский тыл.
12 января утром я доложил командованию о том, что противник закрепляется на рубеже Хлипновка, Смельчинцы. В Лысянке сосредоточилось 15 танков и батальон [106] пехоты. В Погибляке — много пехоты и танков, в Боярке пехота производит окопные работы.
— Вот что, Зайцев, — сказал майор В. И. Петров. — Копни тылы немцев поглубже. Не готовят ли они нам какой-нибудь «сюрприз»?
— Да, это нам очень важно знать, — подтвердил П. Ф. Хамов.
— Тогда разрешите сейчас отправить три разведгруппы и самому пойти в поиск? — обратился я к начальнику штаба.
Хамов, подумав, согласился.
— Завтра к утру постараемся быть здесь, — пообещал я.
— Завтра утром нас здесь уже не будет, — сказал майор В. И. Петров. — Сегодня ночью дивизия выступит в направлении Виноград, Толстые Роги. Завтра к 20 часам мы должны занять исходное положение в районе села Босовка. 14 января — снова в наступление. Звенигородка — вот наша цель.
Я взглянул на карту, прикинул расстояние: от Босовки до Звенигородки всего лишь 26 километров...
Через час три конных разведгруппы вышли на задание. Одну из них возглавил я сам. Сравнительно легко удалось пробраться через немецкие боевые порядки. Дальше продолжили движение на максимальной скорости. Миновали Лысянку. А вечером километрах в десяти севернее этого районного села, в небольшом лесочке обнаружили до батальона вражеских танков. Невдалеке еще лес — там тоже два батальона. Даже укрыться нам негде было. Хорошо, что сумерки уже плотно окутали землю.
С наступлением темноты танковые подразделения противника вышли из укрытий, вытянулись в колонны и двинулись параллельными маршрутами в направлении Бужанки.
Ранним утром 13 января мы разыскали штаб нашей дивизии в хуторе на подходе к Репкам. Я доложил Череднику о результатах разведки. Из добытых разведданных было видно, что противник готовится нанести мощный танковый контрудар...
— Вот вам и «сюрприз»... — мрачно сказал майор В. И. Петров, склонившись над картой.
— Да... — протянул озабоченно подполковник П. Ф. Хамов, — положение — хуже не придумаешь.
Действительно, дивизия в ходе наступления понесла большие потери, людей осталось 25–30 процентов штатного [107] состава, боеприпасы и горючее на исходе, противотанковых средств крайне мало. Как назло, к тому времени не успел перевооружиться 134-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион. В ноябре 45-мм пушки были переданы в стрелковые полки, а взамен их новые 76-мм ЗИС-3 еще не поступили. Остались в дивизионе 10 противотанковых ружей да стрелковое оружие.
В. И. Петров произвел какие-то расчеты по карте и сказал:
— Немецкие танковые колонны могут выйти в район Босовки утром четырнадцатого января. За сутки мы успеем кое-что сделать.
— Кое-что, конечно, — поддержал М. Ф. Чередник. — Но, по-моему, ситуация предельно ясна: своими силами такую танковую армаду не сдержать.
— Надо просить у командира корпуса противотанковый резерв, — согласился В. И. Петров.
К 20 часам 13 января 1944 года части дивизии, как и планировалось, сосредоточились в районе Босовки. А утром 14 января гитлеровцы нанесли контрудар и прорвались к околице села. Подполковник П. Ф. Хамов приказал начальнику инженерной службы майору Р. Р. Эшенбаху организовать прикрытие штаба дивизии. Мне на ходу бросил:
— Зайцев, со своими разведчиками — в распоряжение майора!
Как сейчас помню холодное снежное поле, простиравшееся от крайних хат села, и немецкие танки, неторопливо выползавшие из утренней морозной мглы, а за ними — густую цепь пехоты. И перед всей этой зловеще движущейся черной стеной, изрыгающей шквал огня, виднелись на снегу серые пятнышки. По мере приближения врага они медленно откатывались назад. Некоторые оставались на месте, словно растворяясь в снегу... То были бойцы одного из полков нашей дивизии. Мы бежали к ним на помощь. Четверо разведчиков держались кучкой возле меня. Совсем рядом — Володя Седых с автоматом на груди и бутылками с зажигательной смесью в руках.
— Приберег для особого случая, — сказал он, показывая их.
Впереди бежал рядовой Тюска, низкорослый, очень подвижный разведчик. Он маячил перед глазами, мешал мне наблюдать за противником.
— Возьми левее! — крикнул я ему, слова потонули в грохоте боя. [108]
Я упал на снег, длинными очередями стал отсекать пехоту от танков. Цепь гитлеровцев сломалась. Кто-то из наших смельчаков там, впереди, бросился навстречу танку, нырнул в черную воронку и оттуда перебил его гусеницу гранатой. Танк повернулся бортом к нам, будто специально показывая жирно намалеванный крест. В ту же секунду где-то слева от нас хлопнула «сорокапятка» и влепила снаряд прямо в этот крест! Танк вспыхнул огромным огненным факелом. Вдохновленные этой картиной, мы снова рванулись вперед. Еще раз хлопнула «сорокапятка», и еще один танк, клюнув носом, остановился и зачадил. Из горящей машины выскакивали гитлеровцы и тут же мешками падали, скошенные нашими пулями.
Остальные танки замедлили свое движение, вражеская пехота залегла. И мы тоже залегли, ожидая выстрелов нашей «сорокапятки». Но пушка молчала. Гитлеровцы, наверное, раньше нас поняли, что с противотанковой пушкой что-то случилось, и резко прибавили скорость. Один из танков вырвался вперед и стремительно помчался прямо на нас. Седых, скрипнув зубами, прохрипел:
— Товарищ лейтенант, прикройте меня... — вскочил и бросился навстречу бронированной махине.
— Ты куда? Назад! — крикнул я, но было поздно.
Зайцем петляя по снегу, бросаясь то вправо, то влево, то вдруг замирая на месте, Седых чудом увертывался от пулеметных очередей. Я понял его замысел: скорее достичь «мертвой зоны» и поджечь машину. Я стрелял из пулемета короткими очередями, целясь в смотровые щели. Только так мог помочь отважному и дерзкому воину. Пули, высекая искры из брони, с визгом рикошетили. Но вот танковый пулемет на какое-то мгновение умолк — то ли я на него «повлиял», то ли стрелявший по какой-то причине замешкался, то ли что-то в оружии не ладилось, но этих считанных секунд разведчику хватило, чтобы стремительно сблизиться с танком, швырнуть на его лобовую броню бутылку с зажигательной смесью, потом забежать сбоку и другую бутылку разбить на моторной части.
— Ну молодец! — кричал я. — Какой же ты молодец!
Еще через минуту-две мы были уже возле подбитых танков и, укрывшись за ними, хлестали очередями по пехоте, не давая фашистам поднять головы.
Но вот умолк мой пулемет, превратившись сразу в ненужный металлолом, — кончились патроны. Эх, какая досада! [109]
— Товарищ лейтенант! — крикнул Седых, показывая рукой вправо.
А там нам во фланг заходили вражеские танки. Сколько их? Три, четыре, шесть...
— Надо отходить, — сказал Седых, — передавят они нас здесь.
Да, против танков с голыми руками не пойдешь.
— Отходи, ребята! — скомандовал я.
Растянувшись жиденькой цепью, откатывались к селу.
Танки били по цепи из пулеметов и пушек, пехота — из автоматов. У крайней хаты к нам присоединился Ясырев. Вместе с Тюской он бежал последним, стреляя по гитлеровцам длинными очередями из пулемета.
Вдруг позади меня разорвался снаряд. Оглянулся — там, где только что был Тюска, дымилась небольшая воронка, а снег вокруг нее — в кроваво-красных пятнах... Почувствовал, как мурашки пробежали по спине, все поледенело внутри. Тем же разрывом был отброшен далеко в сторону Ясырев.
«Неужели убит?» Я поспешил к нему.
Гулко хлопали танковые выстрелы, вздрагивала земля. Следующий снаряд разорвался рядом со мной, ослепив ярким пламенем. Ощутил сильнейший удар и провалился в страшный огненный ад...
В тот же день на рассвете командир 1-го батальона 48-го стрелкового полка старший лейтенант Алексей Кошелев с группой солдат выдвинулся вперед на небольшую высотку. Там, в рощице, обнаружилось боевое охранение противника. Двух гитлеровцев стрелки взяли в плен, остальных перебили.
Невероятная картина открылась перед комбатом и его бойцами за высоткой, в широкой низине. В исходном положении для наступления двумя линиями стояли десятки вражеских танков, пехота, артиллерия. А за ними, километрах в трех, в предбоевых порядках двигался второй эшелон.
Кошелев немедленно доложил командиру дивизии обо всем увиденном (у комдива с батальонами была прямая связь).
— Продолжайте наблюдение. Будьте готовы к действиям, — сказал полковник.
— Есть, — ответил комбат. [110]
Видимо, комдив все же надеялся, что придет корпусной противотанковый резерв...
Кошелев скрытно вывел свой батальон на высотку и приказал самым тщательным образом замаскироваться.
Алексей Кошелев был в полном смысле самородком. Он даже полковой школы не кончал. Его лучшей школой стали ожесточенные бои с гитлеровцами. Пять раз был ранен и трижды сильно контужен. Его ратные подвиги отмечены шестью боевыми орденами.
В армию Кошелев был призван в 1938 году, службу проходил в 48-м кавалерийском полку 6-й Чонгарской трижды орденоносной имени С. М. Буденного дивизии 6-го корпуса. Полком командовал И. А. Плиев, корпусом — А. И. Еременко.
В 1939 году красноармеец Кошелев участвовал в освободительном походе в Западную Белоруссию.
Трудолюбивый, крестьянский парень, он в службе отличался старанием, в боевой учебе — прилежностью, на учениях — сноровкой и находчивостью и скоро стал в полку лучшим из лучших. Однажды комкор Еременко собрал отличников боевой учебы и в заключение беседы спросил:
— Кто из вас желает отправиться на помощь штурмующим линию Маннергейма?
Желающими оказались все.
В начале 1940 года на Карельском перешейке Кошелев принял боевое крещение, получил первое ранение и первую государственную награду — медаль «За отвагу».
Свою довоенную службу он заканчивал в только что созданном Прибалтийском военном округе. Домой, в родной Георгиевск, вернулся поздней осенью 1940 года сержантом запаса.
Но недолго довелось ему заниматься мирным трудом. Грянула Великая Отечественная война. Не стал Алексей дожидаться, когда начнется мобилизация людей его возраста, и 23 июня 1941 года уже был в военкомате.
С декабря 41-го — на Крымском фронте, в составе 72-й кавалерийской дивизии по льду форсировал Керченский пролив, освобождал города Керчь и Феодосию.
В мае 1942 года Крым пришлось оставить. На Тамани на базе 72-й кавдивизии была сформирована 40-я отдельная мотострелковая бригада. Командиром был назначен генерал Н. Ф. Цепляев, начальником штаба — полковник Балдынов, начальником оперативного отделения — капитан В. И. Петров. [111]
В составе только что рожденной бригады Алексей Кошелев участвовал в жарких боях в районе Краснодара, вскоре был назначен командиром пулеметной роты.
Как-то на одной из скалистых высот близ Туапсе закрепились два стрелковых взвода и пулеметчики лейтенанта Кошелева.
Четверо суток почти непрерывно шли бои за ту высоту. В промежутках между яростными атаками фашисты бомбили ее с воздуха, обстреливали артиллерией и минометами. Около тридцати раз пытались они сбросить наших воинов с вершины, но бесполезно. Защитники высоты не отступили ни на шаг.
Когда вышли из строя все офицеры оборонявшейся стрелковой роты, лейтенант Кошелев принял командование на себя, ввел в бой пулеметный резерв и снова обратил фашистов в бегство.
На четвертый день гитлеровцы, собравшись с новыми силами, полезли в решающую атаку.
Кошелев сам лег за пулемет, уничтожил несколько десятков гитлеровцев, рядом с ним разорвалась мина, но, и раненный, он продолжал стрелять. Не прекратил огонь и тогда, когда разрывная пуля попала в бедро. К Алексею подбежала санинструктор Фатима Додоева и ужаснулась: он был весь в крови. Пыталась сделать перевязку, да где там — лейтенанта от пулемета было не оторвать...
Осталось в роте восемь человек, четверо из них — ранены, в том числе и Кошелев. Радист старший сержант А. Шелест оставил рацию ротному, а сам с тремя солдатами перебегал по траншее, с места на место, и вел огонь с разных позиций — пусть думают фашисты, что людей на высоте еще много... Но вражеские атаки не ослабевали.
Фатима рассказывала потом, что видела, как лейтенант положил рядом с собой последнюю гранату. Догадалась, зачем.
И вдруг с левого фланга донеслось родное, русское «ура!». Это пришел на выручку комсорг батальона старший сержант Тихон Ламко с группой бойцов. И снова гитлеровцы вынуждены были бежать.
Увидел это Кошелев и упал без сознания. Только тогда Фатима Додоева вместе с бойцами смогла вынести Алексея в укрытие. Фатима... Будущая его любовь, верная и беззаветная, на всю жизнь.
Через некоторое время снова вернулся Кошелев в свою бригаду, освобождал Краснодар. [112]
За мужество и героизм Кошелев был награжден орденом Красного Знамени. И вручил лейтенанту орден командующий армией генерал А. А. Гречко, навестив храброго и умелого командира в госпитале.
В апреле 1943 года 40-я бригада эшелонами была переброшена в район города Россошь Воронежской области и там переформирована в 38-ю стрелковую дивизию...
Почему я так подробно излагаю боевую биографию Алексея Варламовича Кошелева? Потому что он — один из немногих ветеранов дивизии, прошедших ее многотрудный боевой путь от начала до конца, от пункта формирования до места расформирования.
Рассказывая о боевом пути Алексея Варламовича, нельзя не говорить о боевом пути дивизии. Говоря о дивизии, нельзя не вспомнить Кошелева.
Он был из тех командиров, которые свято соблюдают принцип: «Без разведки — ни шагу». Он сам лично и постоянно вел наблюдение за противником. Штатных разведчиков в батальоне не было, но нештатных — сколько угодно. Навыки разведки командир прививал всем своим подчиненным. Всегда был в контакте с дивизионными и полковыми разведчиками. И я нередко получал от него самую обстоятельную информацию о противнике.
Однако вернемся к событиям 14 января 1944 года.
В 12 часов гитлеровцы после сильного артналета пошли в наступление. На высотку, где закрепилось подразделение Кошелева, двинулся батальон вражеской пехоты при поддержке семи танков. Бойцы Кошелева отбили атаку и подожгли два фашистских танка.
Гитлеровцы во второй раз лезть на высоту не решились и отошли.
Как потом рассказал мне Кошелев, он видел в бинокль отходящие под натиском противника подразделения 29-го стрелкового полка, как повернула на Босовку танковая лавина врага.
Наступила ночь. Связь со своими прервалась. Посланные в разведку бойцы доложили, что разрозненные подразделения дивизии в отдельные группы бойцов отходят полем на юго-запад.
Что делать? Кошелев решил посоветоваться с замполитом капитаном Александром Степановичем Воробьевым, человеком спокойным, рассудительным, имевшим большой опыт политработы во фронтовых условиях. В батальоне его любили и уважали.
Он предложил выслать по намеченному для отхода [113] маршруту санную разведку — человек десять, — которую взялся возглавить.
Когда разведка ушла вперед, следом за ней двумя большими группами двинулся батальон. Первая группа — на санях, вторая — пешим порядком. Затем менялись. Таким образом за ночь преодолели немалое расстояние и рано утром вышли к небольшому населенному пункту. Вскоре Кошелеву доложили, что вокруг села — враг, а в лесу, ощетинившись круговой обороной, стоит дивизия генерала И. М. Пузикова. Кошелев направился туда.
Генерал сообщил ему печальную весть: Боевое Знамя 48-го полка утеряно, неизвестно где находятся командир полка майор Бунтин (в октябре его снова назначили вместо убывшего майора Кузминова) и начальник штаба майор Ершов. Затем добавил:
— Временно будете в составе моей дивизии. Поручено охранять тылы. Если вам что-либо станет известно о Боевом Знамени полка или о командире, немедленно докладывайте мне.
Со своим батальоном Кошелев добросовестно выполнил поставленную генералом задачу, уничтожив при этом 2 вражеских танка, 6 пулеметов и более сотни гитлеровцев, а одновременно предпринимал все возможное для розыска Боевого Знамени и командира полка.
К счастью, Боевое Знамя не было утеряно. Его спас полковой знаменосец старший сержант Е. Тарасенко. Когда фашистам удалось отрезать штаб полка от основных сил, Евдоким Пантелеевич бросился к знамени, снял его с древка и спрятал под гимнастеркой. Вместе с часовым рядовым Елизаркиным, отстреливаясь, стал уходить, к лесу. Елизаркина ранило в ногу — он упал и не мог подняться. Тарасенко взвалил его на спину и унес в лес. Был Евдоким Пантелеевич высоким, сильным и крепким, сильным не только физически, но и духом. Полковой агитатор, он вдохновлял однополчан не только пламенным словом, но и личным примером.
В лесу не удалось найти ни своих, ни партизан. На следующее утро, выбравшись из лесу, они увидели село, но приблизиться к нему не решились. День пересидели в рощице, постоянно наблюдая за окружающей местностью. Вечером добрались до села. Тарасенко тихо постучался в дверь крайней хаты. Вышла пожилая женщина и ахнула, увидев измученных бойцов. После недолгих переговоров согласилась оставить раненого Елизаркина у себя, пообещала надежно спрятать его и вылечить. [114]
Я уже говорил, что в тот день, когда немцы нанесли по нашей дивизии контрудар, семь разведгрупп из моей роты находились в тылу врага. Три из них едва успели вернуться, остальным ничего не оставалось делать, как действовать самостоятельно, в зависимости от создавшейся обстановки. Разведчики продолжали свою работу, совершали нападения на важные объекты противника, брали «языков» и упорно искали свою дивизию. Одна из этих групп встретила в лесу Тарасенко и проводила его к своим.
В те дни все сильнее разгоралась Корсунъ-Шевченковская операция, все уже становился выход из мешка, в котором оказался враг, поэтому сопротивление гитлеровцев нарастало, они буквально зверели, свирепо бросаясь в отчаянные контратаки. И нередко бывало так, что в образовавшемся котле, в этом огненном пекле вперемешку с немецкими частями «варились» и наши батальоны, полки, в ожесточенных схватках отрезанные или отсеченные врагом от основных сил ила же сами прорвавшиеся в глубину обороны противника, чтобы бить его с флангов и с тыла, крошить его силы, тоже рассекая и отрезая. Называли тогда такую мешанину «слоеным пирогом» или «окружением в окружении».
Один из полков дивизии генерала Пузикова тоже оказался отрезанным от основных сил. А вместе с ним и батальон Кошелева. С боями пробивались они в направлении Медвин и вскоре встретились с частями, которые окончательно перекрыли немцам выход из мешка и образовали внутренний фронт наших войск в Корсунь-Шевченковской операции.
1 февраля 1944 года во второй половине дня в расположение дивизии после боев в тылу противника прибыли командир полка подполковник Бунтин, начальник штаба майор Ершов, комбат старший лейтенант Кошелев, его заместитель по политчасти капитан Воробьев и 14 человек личного состава с Боевым Знаменем полка.
Все это я узнал позже, а в тот день, придя в сознание посло ранения, увидел над собой небо, верхушки деревьев. И не сразу понял, где нахожусь. Попытался шелохнуться — острая боль пронзила все тело, заставила вскрикнуть.
— Лейтенант очнулся, — сказал кто-то.
Теперь я понял, что разведчики несут меня на плащ-палатке. Огнем жгло голень правой ноги и бедро левой. [115]
— Его бы перевязать, крови много потеряет, — услышал чей-то голос.
— Давайте здесь, — распорядился Ясырев.
Мне наложили жгут. Стали переворачивать, чтобы перевязать бедро. Разрезали ножом штанину, нижнее белье.
— Гляди! — воскликнул кто-то. — Осколок торчит! Может, выдернуть его, а?
— Сейчас не надо, — сказал Ясырев. — А то кровь еще сильнее хлынет. Перевязывайте быстрее.
— Так нечем...
— Черт побери!.. — Ясырев стал расстегивать телогрейку. Но его опередил Володя Седых. Мгновенно сбросил с себя верхнюю одежду, снял нижнюю рубаху, разорвал ее на широкие полосы.
Седых был ранен в ногу: в голени застряла пуля, но кое-как мог передвигаться с помощью палки. Я смотрел, как он, поеживаясь от холода, быстро снова одевался, и теплое чувство к этому доброму, симпатичному парню разливалось в моей груди.
Володю Седых любили в роте все. Человек неиссякаемой доброты, он первым приходил на помощь товарищу, первым оказывался рядом, если кто-то грустил. Он понимал каждого и ко всем находил подход. Володя любил поэзию, знал на память Есенина и, когда выпадал подходящий момент, читал наизусть товарищам. Читал негромко, мягко, душевно, так, что каждое слово надолго западало в сердце. Рядом с Володей было как-то надежно, тепло, уютно. С ним делились бедой и радостью, ему доверяли самое сокровенное. Многие просились идти в разведку вместе с Володей. И я, когда отправлялся в поиск, тоже непременно брал его с собой.
Заметив, что облизываю пересохшие губы, Седых приковылял ко мне поближе, протянул флягу:
— Глотните чайку, товарищ лейтенант...
После перевязки и нескольких глотков чая мне полегчало.
— Куда ж вы меня затащили? — спросил я, обращаясь сразу ко всем. — Куда штаб дивизии отошел? Где мы находимся?
Первым отозвался Ясырев:
— Где находимся, надо разобраться.
В этот момент послышался нарастающий гул. Мы прислушались.
— Снова танки... — тихо сказал Володя Седых, побледнев. [116]
Ясырев присвистнул:
— Туча! Раз, два, три... пять, восемь, двенадцать, — считал он.
Я приподнялся.
— Кажется, по этому оврагу мы сможем до села добраться. Вот только немцы, наверное, нас опередят.
Забухали танковые пушки. От каждого выстрела земля вздрагивала, словно били ее огромной кувалдой. Затем где-то недалеко словно взвыли короткие сирены.
— «Катюши»! — сразу определил Ясырев.
Еще через несколько мгновений земля под ногами и вовсе ходуном заходила...
— Ага! — кричал наверху Ясырев. — Вот так поджарили их «катюши»!
На дне оврага остались только я да Володя Седых — остальные тоже полезли наверх.
— Танки горят, как факелы, товарищ лейтенант! — радостно докладывал Ясырев. — Девять штук!.. Остальные драпают...
Еще немного понаблюдав, он скомандовал:
— Все, братва! Спускаемся вниз, в самый раз нам в село прорываться.
Двинулись дальше, по оврагу. Четверо несли меня, Володя Седых ковылял сзади, опираясь на палку. Вокруг шла стрельба, и, если она приближалась или вспыхивала с новой силой, разведчики укладывали меня на снег, делали передышку, а Ясырев поднимался на кручу оврага и выяснял обстановку.
Под вечер, когда уже сгущались сумерки, он скомандовал:
— Стой! Товарищ лейтенант, наблюдаю большую группу людей. Похоже свои. Кажется, офицеры. Человек десять. По-моему, из штаба дивизии.
Я поднялся на локоть, попросил у Ясырева бинокль. Один раз достаточно было взглянуть, чтобы узнать сначала комдива, затем майора Петрова.
— Ребята, давайте ближе, метров за тридцать я поднимусь и пойду докладывать.
Трудно, ох как трудно дались мне те тридцать метров! Земля подо мной шаталась, палка с железным наконечником глубоко вонзалась в снег, и я ее то и дело выдергивал, хотелось швырнуть куда-нибудь подальше, но без нее я не смог бы передвигаться совсем. Каждый шаг, каждое резкое движение обостряли боль в ранах, и мне казалось, что осколки еще глубже впивались в мое тело. [117]
И чем ближе я подходил к группе дивизионных офицеров, тем сильнее овладевала мною какая-то неясная тревога, она с каждым шагом нарастала, тормозила мое движение, и я даже подумал было, что, наверное, совсем не кстати лезу пряма в лоб, с фронта, со своим докладом. Да и о чем, собственно, докладывать? Я даже приостановился с этой мыслью.
Сделав очередной шаг, оступился, и сразу же острая боль прострелила мое тело. Поплыли перед глазами разноцветные круги. Вот-вот потеряю сознание. Оттуда, где стояла группа наших офицеров, донеслись выстрелы, крики, ругань... Неужели снова немцы? Я сделал еще несколько шагов вперед и, когда в моих глазах наконец прояснилось, увидел перед собой чье-то перекошенное злобой лицо. Прямо на меня, в упор, зловеще смотрел черный зрачок дула пистолета. «Вот и все, Алешка... А говорил, что такие, как ты, не умирают...» В тот миг, когда грянул выстрел и, казалось, прямо в лицо полыхнуло горячее пламя, я инстинктивно отбросил голову назад так, что шапка слетела. Но не это спасло меня. Майор Петров успел выбить пистолет из руки врага...
Быстро подбежали разведчики, помогли мне отойти подальше в сторону. От пережитого меня всего колотило так, что зубы стучали. Однако, увидев приближавшегося майора Петрова, я попросил разведчиков помочь мне подняться. Василий Иванович был внешне спокоен, как будто бы и не произошло ничего особенного.
— Зайцев, ты сильно ранен?
В ответ я отрицательно покрутил головой.
— Ты сможешь работать?
— Да, — сказал я твердо, едва справившись с собой.
— Надо проверить маршрут на Марьяновку. Вон там, у крайней хаты, возьми сани с лошадьми и езжай.
— Есть.
Только потом, когда подогнали разведчики сани и мы уселись в них и поехали по разбитой танками дороге, я опомнился и подумал: как же это я, растяпа, не догадался поблагодарить Василия Ивановича за то, что спас меня от верной смерти.
По дороге на Марьяновку мы наткнулись на танковую колонну противника, были обстреляны, потеряли лошадей, оставили сани. К счастью, гитлеровцы недолго нас преследовали; будь они настойчивее — наверняка бы настигли, произошел бы тогда последний в нашей жизни бой. Но, видимо, нам было суждено еще пожить и повоевать. [118] Ребята снова, выбиваясь из сил, тащили меня на плащ-палатке. Всю ночь мы блуждали по балкам и оврагам, негустым лесочкам, то тут, то там натыкаясь на немцев, отстреливались от них или, если удавалось, уходили тихо и скрытно. Когда забрезжил рассвет, вышли к Ульяновке, постучали в крайнюю хату. Не скоро, правда, но все же хозяйка открыла дверь и, впустив нас, со страхом зашептала:
— Господи, в селе немцев полно, злые как звери, не дай бог заметят — спалят и хату, и нас живьем.
— Нам бы только согреться самую малость да кипяточку попить, — успокаивал хозяйку Володя Седых.
Я сильно замерз, рапы разбередились, горели огнем, лихорадило так, что зубы выстукивали дробь... Поэтому кипяток пришелся очень кстати.
Согревшись, я то ли задремал, то ли впал в забытье. Очнулся от крика: «Немцы!» Схватил палку, поскакал к двери, на пороге столкнулся с перепуганной насмерть хозяйкой. Словно онемев, она показывала пальцем в потолок. Я понял, что мне надо прятаться на чердаке. Но разве мог я туда залезть? Пришлось ползком перебраться из хаты в сарай. «Если немцы здесь меня обнаружат, — думал я, — хозяйка сможет оправдаться: дескать, не видела, когда сюда забрался». Приготовив пистолет, наблюдал за гитлеровцами в дверную щель. Они вошли в соседний двор и стали там проверять все углы. Тогда я выполз из сарая, пробрался через огород, пролез под забором, прячась за ним, — скорее-скорее к речушке. По льду ее не преодолеешь — посередине проталины. Увидев поблизости мостик, направился к нему. Следом за мной ковылял Седых Володя. На шатком мостике я не удержался и упал в речку. К счастью, она была неглубокой, мне всего лишь по грудь, но такая купель, да еще среди зимы, была очень опасной. Когда появились остальные разведчики, с помощью Володи Седых я уже выбрался на берег. Мое «купание» еще больше осложнило положение. Я видел, какая безмерная досада была написана на лицах разведчиков.
— Лейтенанта — на плащ-палатку, — скомандовал Ясырев, — и к той хате, что на отшибе. Кажется, немцы там уже побывали с проверкой.
Там я даже не успел снять мокрую одежду, как снова появились немцы. Хозяева предложили спрятаться в погребе. Просидели мы там почти до вечера. Гитлеровцы [119] протянули через двор проводную связь и все время находились поблизости.
Я чувствовал себя очень плохо, снова колотила лихорадка, временами терял сознание, бредил.
Когда стемнело, перебрались в хату. Не помню, как меня вытащили из погреба, как потом в хате раздели, чтобы высушить одежду, растерли тело самогонкой, уложили на теплую печь.
В полночь Ясырев решил двигаться дальше. Меня одели в еще не совсем высохшую одежду, снова уложили на плащ-палатку. Очень скоро мне показалось, что я закован в ледяной панцирь. Над собой видел холодные, безразличные звезды. «Вот и все, Алешка, — думал я, — а говорил, что такие, как ты, не умирают...» Затем надолго потерял сознание, даже не бредил. Когда добрались до Черной Каменки, не подавал уже никаких признаков жизни. Хозяева даже попросили разведчиков вынести «труп» на улицу...
Очнулся я от страшной боли. В галлюцинациях явилась ко мне Галя, злющая-презлющая, и каким-то железным прутом стала тыкать в мои раны. «Вставай! — кричит. — Вставай! Ишь ты какой, умирать собрался. А говорил, что такие не умирают...» И снова — железным прутом в рану! Старается осколки шевелить, чтобы больнее было...
То ли положили меня на бок, то ли сам я потом перевернулся и лег раненым бедром на сколотый у порога лед, — не знаю. Боль усилилась — от этого и пришел в сознание. А Галя все еще стоит перед глазами, как живая, и смотрит на меня с укором. Тогда и забилась, запульсировала мысль: «Вот если сейчас не заставишь себя подняться, не возьмешь себя в руки, не увидят тебя никогда ни мать, ни отец, ни сестра, ни Галя. И ты никого не увидишь». И я пополз. Взобрался на порог. Стал царапаться в дверь. Услышав шорох, вышла хозяйкина дочка, девчушка лет пяти. Увидев меня, закричала на своим голосом:
— Ой, мамочко, мертвый дядечка ожил!
Прибежали разведчики, подняли меня, занесли в хату, на лавку положили. Стоят возле меня растерянные, до крайности удивленные, будто с того света я вернулся. По их лицам вижу: и рады очень, и стыдно им беспредельно за свою ошибку, чуть ли не ставшую роковой, за то, что живым меня «похоронили».
Первым нашелся Артамонов: [120]
— Ну, товарищ лейтенант, жить вам сто лет, честное слово!
Меня раздели, промыли раны, перевязали чистыми тряпками. Хозяйка сама накормила, потому что даже ложку держать не мог.
К вечеру нашли врача. Это был Александр Флакей, капитан медслужбы, в 42-м вышедший из окружения и укрывшийся у верных людей.
Не теряя времени, доктор принялся за работу. «Хирургическими» инструментами у него были кухонный нож и спицы. Начал с Володи Седых. Пуля пробила ему голень почти насквозь, застряла с другой стороны. Флакей чуточку разрезал ножом кожу и вытолкнул пулю спицей.
Со мной дело обстояло гораздо хуже: осколки и в самом деле углубились в тело, и Флакей не решился их удалять. Обработал раны как мог и чем мог — и к утру мне стало лучше.
Разведчики доложили обстановку: немцы из Черной Каменки ушли. Где-то недалеко, километрах в восьми от села, есть лес — там наши войска держат круговую оборону. Решили пробираться к тому лесу. Однако без транспорта это было невозможно.
— В селе полиция есть? — спросил я у Флакея.
— Есть.
— Значит так, — говорю Ясыреву, — бери с собой Артамонова и Воробьева, поймайте полицаев и — к стенке: или жизнь из них вон, или пусть дают сани, пару хороших лошадей, пулемет, гранат и патронов побольше.
Часа через три разведчики вернулись на вместительных санях с парой вороных в упряжке. Привезли оружие, боеприпасы. Воробьев где-то раздобыл костыль. Теперь я мог передвигаться самостоятельно на костыле и палке с крюком.
В лесу находилась дивизия И. М. Пузикова. Генерал сообщил, что в его временном подчинении находится батальон старшего лейтенанта А. Кошелева и что принимаются меры к розыску Боевого Знамени 48-го полка, что П. Ф. Хамов, В. И. Петров, М. Ф. Чередник, другие офицеры штаба дивизии сделали все возможное и невозможное для того, чтобы дивизия смогла если не отразить, то хотя бы погасить атаку танков врага и отойти на выгодные рубежи. Это им удалось. Паники среди личного состава не было. Боевая техника и вооружение сохранены почти полностью. Солдаты, сержанты и офицеры сражались [121] стойко, до последнего снаряда, последнего патрона.
Героизм и высокое боевое мастерство проявили воины 214-го артполка, которым командовал майор Кобзаренко. Смело и мужественно приняли артиллеристы бой с фашистскими танками, уничтожив их более двух десятков. Множество бронированных машин врага вывели из строя гранатами и бутылками с горючей смесью бойцы и офицеры других частей и подразделений.
Горстка воинов во главе с начальником разведки 134-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона лейтенантом Романом Ростовым храбро встретила вражескую танковую колонну с десантом на броне. Меткими автоматными очередями артиллеристы «смели» десант на землю и разогнали его, наполовину уничтожив. А храбрецов было... всего лишь семеро! Среди них — сержант М. П. Непрокин, рядовой Б. В. Педенко, прошедшие потом всю войну до победного конца.
Ветераны дивизии и сейчас еще вспоминают подвиг неизвестного лейтенанта-артиллериста, подбившего из «сорокапятки» четыре фашистских танка и одну самоходку. Танковая лавина врага дрогнула и изменила направление движения...
18 января разрозненные части 38-й дивизии с боями вышли из окружения и сосредоточились на рубеже Скибин — Ставище, немного севернее г. Жашков. Узнав об этом, я с разведчиками решил пробиваться на северо-запад к своим.
В дивизии И. М. Пузикова мы пробыли недолго. Генерал предлагал мне остаться в его подчинении, но я поблагодарил его и сказал, что буду пробираться к своему командованию. Он заметил:
— Вряд ли удастся. Кругом такая каша. Кольцо вокруг Корсуня сжимается. Слишком тесно в этом котле, на каждом шагу немцы.
Генерал оказался прав: действительно, вырваться из вражеского тыла к своим было очень трудно. В одном котле вместе с немцами с каждым днем становилось все теснее и жарче. Запросто можно было угодить и под удары своей авиации или артиллерии.
Подчиненных у меня с каждым днем прибавлялось. Сначала присоединились несколько стрелков во главе с сержантом, потом израненные и обожженные танкисты, на третий день — артиллерийский расчет с «сорокапяткой» без единого снаряда. Через неделю в отряде уже насчитывалось [122] несколько сот человек. Однако наша попытка пробиться в северо-западном направлении не увенчалась успехом. Западнее Ризино гитлеровцы накапливали большие силы, ввязавшись в бой, мы понесли потери и укрылись в Пеховском лесу.
Посоветовавшись, мы отказались от попыток выбраться из тыла врага. Решили, что потеряем своих людей меньше, а врагу нанесем вреда больше, если будем громить его здесь, нанося внезапные удары. На некоторое время отряд перекрыл дорогу Ризино — Багва, разгромив несколько вражеских колонн. В шести небольших селах и хуторах были уничтожены немецкие гарнизоны и штабы, захвачено множество документов.
Постоянно наблюдая за противником, допрашивая пленных, мы убедились, что немцы готовятся нанести мощный удар по нашему внешнему фронту окружения с целью прорыва к своей группировке войск, оказавшейся в Корсунь-Шевченковском котле. Тогда я и решил направить через фронт группу наиболее отважных бойцов с задачей: доставить разведданные командованию любой из наших частей. К сожалению, судьба этой группы осталась неизвестной.
11 февраля гитлеровцы попытались восемью танковыми дивизиями из района западнее Ризино и Ерки прорвать внешний фронт окружения в направлении Лысянки. Навстречу им нанесли удар войска окруженной группировки. Но соединиться они не смогли...
17 февраля Корсунь-Шевченковская операция была успешно завершена, а 18-го я со своим отрядом с боем прорвался через линию фронта с юга и вышел к Рыжановке, где находился штаб одного из наших соединений.
Со мной долго беседовал высокий, худощавый полковник. Крутил в руках мое удостоверение личности, внимательно рассматривал каждую страничку. Глядел то на фотографию, то на меня, сравнивая, похож ли, и все время удивленно хмыкал. Дело в том, что документ был самодельным: еще на букринском плацдарме мне его «оформил» Саша Лебединцев. Конечно, печать и подпись командира были подлинные. Но вот беда: удостоверение оказалось с дыркой — еще одной отметиной того боя у села Босовка: маленький осколок снаряда ударил в грудь, отбил кусочек эмали на ордене Красного Знамени и насквозь прошил документы.
По требованию полковника я написал обстоятельный рапорт о действиях отряда в тылу противника. Затем сдал [123] людей представителю штаба соединения, а сам отправился в медсанбат. Надеялся, что после перевязки возвращусь в свою дивизию. Однако не вышло. Увидев мои раны, медики ужаснулись. И никуда не отпустили, как я ни рвался. На следующий день в сопровождении Александра Флакея отправили в Киев, в госпиталь, располагавшийся на Куреневке. [124]