Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава 6.

Ночь

Ночь была тихая и темная. За полчаса до моего пробуждения выпал мягкий и пушистый снег, чему я не был особо рад. Днем этот снег растает и грязи будет по колено, а нам ведь нужно опять идти на штурм села.

Батареи в ночных биноклях сели окончательно, и солдатам на фишках приходилось напрягать свое зрение и слух, чтобы различить что-либо подозрительное в темноте. Свежевыпавший снег лежал ровным белым слоем, на котором чернели заросли камыша и слегка качающиеся от редких порывов ветра кусты.

В два часа ночи меня осторожно окликнул находившийся на правом фланге Бычков:

— Товарищ старшлейтенант, там на канаве кто-то есть.

Я захватил свой винторез с ночным прицелом, лег рядом с контрактником и взглянул в прицел. На виадуке, присыпанном снегом и потому резко выделявшимся на фоне черных кустов, копошились две темные фигуры. Я оторвался от прицела, потер правый глаз и снова посмотрел в ночник. Фигуры продолжали возиться, что-то делая на самом гребне виадука. Это могли быть солдаты из группы Златозубова, которые должны были находиться значительно правее, но почему-то сместившиеся до уровня моего правого фланга. Или же это были боевики, устанавливающие мины на пути выдвижения наших штурмовых групп к селу. Мне понравился второй вариант. Я осторожно дослал патрон в патронник, подвел треугольник прицела под одну фигуру, указательный палец лег на курок и... Я поставил винторез на предохранитель, приказал Бычкову наблюдать за ними в прицел и без команды не стрелять и пошел докладывать к дневке комбата.

Дежурившему там майору Морозу, более опытному и осторожному офицеру, также понаблюдавшему в прицел за возней этих ночных призраков, более пришлась по душе идея, что это златозубовские бойцы. Дежурный связист попытался связаться со Златозубовым по радиостанции, но тот не отвечал.

— «Крыса», «Крыса»! Я — «База»! Я — «База»! Ответь мне... «Крыса», «Крыса»! Я — «База»! Ответь мне... — глухо бубнил связист у своей станции, но все было пока безрезультатно.

— А может, их уже и нет, — шепотом подлил масла в огонь Бычков.

— Поговори тут мне, — недовольно проворчал Мороз.

«Да. Всяко может быть», — подумал я и взял на мушку темную фигуру. А вслух я предложил:

— Давайте я их обстреляю. Если это духи — они затарятся. Если это наши, то или матом заорут, или сразу на связь выйдут.

— Погоди, не стреляй, — сказал майор, и мы стали ждать.

Сидевший в десятке метров от нас радист уже перестал вызывать командира второй группы и теперь домогался ответа у его подгрупп:

— «Крысенок-1»! Я — «База»! Ответь мне! «Крысенок-2»! Я — «База»! Дай два длинных тона, если меня слышишь... Дай два длинных тона...

Но вся семейка не отвечала ни голосом, ни писком в тонгенту... Больше всего меня раздражало и злило то, что эти двое не просто виднелись на верху виадука, а именно возились над чем-то. Их согнутые спины и иногда просматривавшиеся головы ясно давали понять, что там что-то устанавливают или же снимают. Но вторая группа должна была находиться на сенохранилище, и на виадуке ей делать было нечего, а тем более что-либо устанавливать или снимать. Зато так долго возиться, да еще на предполагаемом маршруте выдвижения именно моей группы, могли только духовские минеры, устанавливающие фугас или мощную мину.

Когда я через одну-две минуты опять посмотрел в прицел, то увидел, что подозрительные спины и головы исчезли. Чтобы найти их, я начал водить ночником влево-вправо, что было вовремя: в десятке метров правее показались два человека, которые осторожно появились на гребне виадука и там присели, ожидая чего-то. Затем они, также крадучись, перевалили на нашу сторону виадука и присели. Почти одновременно на виадуке показалось поочередно еще несколько черных тел, которые быстро преодолевали ирригационную канаву.

Минут через пять темных фигур стало восемь. Они встали и гуськом пошли к нашему правому флангу. Майор посчитал их количество, вздохнул облегченно и выдал следующее:

— Это Златозубов возвращается.

Я уже убедился в этом: самая мелкая фигура, шедшая впереди, встала в сторону, пропуская всю колонну. Когда с ней поравнялся замыкающий колонну рослый солдат, человечек подпрыгнул и стукнул его кулаком по голове. Затем мелкая фигурка на ходу дала рослому пару пинков, и это меня окончательно убедило, что это идут наши собратья по оружию. Наблюдая в ночной прицел за мелкой фигурой, я сразу узнал стиль работы Валеры Златозубова, который не сильно отличался от моего. Разница заключалась в том, что если он любил воспитывать подчиненных собственноручно, то я предпочитал командовать провинившимся личным составом, который в свободное время «любил» лишний раз побегать, попрыгать «джамбу» и поотжиматься в упоре лежа...

Да и во второй группе ее непосредственный командир был самым маленьким по росту. Если бы было чуть светлее, то наверняка в прицел я различил его рыжую бородку.

Вскоре группа Златозубова скрылась за изгибом вала между нашими позициями и мостом, где сидели десантники, и спустя десять минут показалась на тропинке между валом и кустарником. Солдаты второй группы шли быстрым шагом мимо нас, спеша к своей дневке и костру. Шедшего последним Златозубова обрадовал майор Мороз:

— Еще бы чуть-чуть, и Алик тебя бы обстрелял.

Тот сразу взъерепенился:

— Чево? Вы чо тут, охренели? Где этот боевик хренов?

Я уже сидел у своего костра и прихлебывал чай, но, услышав вопли Валеры, сразу поднялся:

— Чего ты там разорался?

— Это ты, что ли, меня там чуть не обстрелял? — кипел от злости командир-2.

Мне было немного неловко за свою поспешность, но я ответил, что я, и нефиг лазить где попало. Потом мы вылезли на вал и несколько минут тыкали указательными пальцами в темноту и показывали друг другу ориентиры на местности. Я доказывал, что его люди находились напротив моего правого фланга, ближе к центру моего рубежа, хотя должны были быть значительно правее. Рыжебородый командир второй группы убежденно спорил, что они были на тех позициях, где и должны были сидеть в ночной засаде. Наш спор ничем не закончился, и мы разошлись по своим дневкам, каждый убежденный в своей правоте. В пылу спора я как-то позабыл уточнить, что же это его бойцы так долго копошились на виадуке...

Когда я подсел к костру, мои часы показывали без десяти минут три часа ночи. От шума нашей беседы проснулся Стас, который должен был заменить меня в три часа.

— Чего вы там ругались? — спросил он, надевая ботинки и садясь к огню.

— Да лазиют где попало. А я их чуть было не обстрелял. Теперь еще и обижается. Давай-ка чаю хлопнем, и я полезу спать.

Мы выпили чаю, погрызли сухари, и в три часа я уже натягивал «молнию» на спальном мешке, предвкушая три часа сна. Но уснуть мне не довелось.

— За бруствером — группа людей! — услыхал я голос капитана Плюстикова, который дежурил с четырьмя бойцами метрах в двадцати от правого фланга моей группы.

Сразу же раздался хлопок выстрела подствольного гранатомета. Спустя несколько секунд эта граната разорвалась где-то за виадуком. Сразу же за валом длинными очередями ударило несколько автоматов.

«Началось», — подумал я, быстро вылезая из спального мешка, и крикнул своим солдатам:

— Группа — К БОЮ!

Стас уже бежал к своему пулемету, в который была вставлена суперлента в четыреста патронов. Я вскочил в валенки, схватил винторез, нагрудник с магазинами и по склону вала влетел в свой окоп. Выглянул из него и увидел, как на виадуке заплясало полтора десятка огоньков от автоматов боевиков. До них было не более ста метров; радуевцы сосредоточили весь огонь на участке вала от дневки комбата до дневки моей группы. В воздухе над головой начался и не переставал раздаваться резкий шум от множества пуль.

«БАТЬ. НАЧАЛОСЬ!» — пронеслась в голове мысль. Я спрятался в окоп, отложил в сторону винторез и, схватив одноразовый гранатомет, подготовил его к выстрелу. Вскинув гранатомет на правое плечо, я резко выпрямился в окопе, поймал на мушку один из огоньков и плавно нажал на спуск. По ушам ударил хлопок выстрела, и я тут же укрылся в окопе. Наблюдать, куда попадет граната, было опасно, да и некогда. Согласно инструкции для стрельбы из одноразовых гранатометов, от уровня земли до нижнего среза трубы должно было быть не менее двадцати или тридцати сантиметров, поэтому мне пришлось высунуться если не по пояс, то по грудь, это точно. Справа в окопе уже сидел Бычков и долбил по духам из подствольника. Рядом с ним на земле лежал цинк с ВОГ-25, который накануне был поделен пополам мной и Златозубовым. А сейчас сержант контрактной службы Бычков брал одну за одной гранаты и методично посылал их в автоматные огоньки радуевцев. За сержантом в окопе находился майор-замполит, стрелявший короткими очередями из АКС-74. Ну а дальше по валу с пулеметом сидел Стас, который так же методично, как и Бычков, поливал позиции боевиков из ПКМа.

Откуда-то снизу прибежал боец и протянул мне две «Мухи».

— НЕСИ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ, — приказал я ему.

Солдат метнулся обратно в канаву, где лежали одноразовые гранатометы и огнеметы.

Я взял гранатомет в руки, это был РПГ-18, выдернул предохранительную чеку, выдвинул часть направляющей трубы, поднял прицельную планку и только собрался вновь высунуться для выстрела из окопа, как краешком глаза увидел что-то круглое и черное слева в метре от себя. Это был задний торец гранатомета «Муха», который держал на плече какой-то стрелок. Черная дыра была направлена прямо на меня, и если произойдет выстрел, то мне явно не поздоровится.

— ЭЙ ТЫ, МУДАК ТАКОЙ, СЯКОЙ И РАЗЭТАКИЙ, РАЗВЕРНИ СТВОЛ ВПРАВО! СЛЫШИШЬ ИЛИ НЕТ?

От моего крика стрелок развернулся вправо и повернул ко мне лицо, оказавшееся капитаном Скрехиным — недавно прибывшим командиром роты связи, который схватил три «Мухи» и теперь сидел в мелком окопе слева.

— Алик, куда стрелять?- крикнул он мне и едва не рассмешил меня.

Перед ним в ста метрах сидят полтора десятка боевиков и поливают нас из автоматов, но для нашего связиста это были цели мелкие и недостойные для его выстрела, поэтому он искал мишень покрупнее и поважнее.

— ТЫ ПЕРЕД СОБОЙ ЧТО ВИДИШЬ? ТУДА И СТРЕЛЯЙ!

Я вскинул на плечо «Муху», быстро высунулся из окопа, поймал огонек в прицел и нажал на спуск. Уже спрятавшись обратно за бруствер, аккуратно положил пустую трубу рядом с первым выстреленным гранатометом и услыхал, как слева сработала «Муха» связиста.

Я успел выстрелить и третьим гранатометом, успел и солдат по прозвищу Максимка — притащил целую охапку одноразовых РПГ. Отложил я в сторону четвертый отработанный гранатомет, а боец Максимка уже подает подготовленный к выстрелу РПГ-18. Количество огоньков напротив нас не уменьшалось. Я, как робот, брал трубу за трубой, высовывался за бруствер и нажимал спуск за спуском.

Справа от меня громко тарахтели два автомата и один пулемет. Слева наконец-то выстрелил из своего последнего гранатомета связист Скрехин и теперь осторожно стрелял куда-то в ночь из своего автомата редкими очередями. Несколько раз слева раздавались длинные очереди пулемета лейтенанта Винокурова. Беспокойство вызывало какое-то затишье на позициях справа и слева от моей группы.

«НИЧЕГО. СЕЙЧАС ЗАЙМУТ СВОИ ПОЗИЦИИ И ПОДДЕРЖАТ НАС»,

подумал я и крикнул:

— РПО МНЕ!

Я выстрелил последней «Мухой» и, еще стоя, сразу же отбросил пустую трубу в левую сторону: укладывать их аккуратными рядами не было времени. Слева стало пусто: связист-капитан куда-то пропал. Солдат Максимка уже притащил четыре одноразовых огнемета и подал мне один РПО.

«Ай да Максимка!» — подумал я про солдата, который только несколько часов назад прибыл в мою группу.

Ручной пехотный огнемет в несколько раз тяжелее, массивнее и мощнее, чем противотанковый гранатомет «Муха»; видимо, поэтому имеет и название посолиднее — «Шмель». Но и обращаться с ним нужно бережнее и осторожнее. Пока я готовил огнемет к выстрелу, выпрямляя рукоятки и нажав большим пальцем на предохранитель, где-то высоко в небе пролетел наш реактивный самолет и выпустил из своего чрева осветительную гирлянду. Ночь, до сих пор освещавшаяся лишь огнем от автоматов и костров, теперь залило неярким матовым светом, лившимся с высоты.

Я выглянул с взведенным огнеметом на плече и стал выискивать подходящую цель, которая не заставила себя долго искать. Прямо напротив меня, с виадука, слева от огоньков, на поле с громким криком: «АЛЛАХ АКБАР!» скатилась шеренга темных фигурок боевиков. Всего их было человек семь-восемь, на ходу стреляющих в нас радуевцев.

Мушка огнемета остановилась на середине шеренги, мои губы эхом повторили: «АЛЛАХ АКБАР», и указательный палец нажал на курок. От грохота выстрела резко и больно заложило уши, но вставлять в них специальные бумажные вкладыши-беруши было некогда. Не обращая внимания на сильный звон в ушах, я потянулся за следующим РПО.

Второй и третий «Шмели» полетели к похожим шеренгам боевиков, в полный рост идущих на нас и на ходу стреляющих из автоматов. Только эти шеренги подходили все ближе и ближе, то слева, то иногда справа. Я спокойно целился и стрелял, но внутри меня нарастала смутная тревога. Я уже слыхал про бесстрашие чеченцев, про их безрассудную смелость и наплевательское отношение к смерти, но от вида шеренг боевиков, идущих в полный рост, поливающих нас огнем и подходивших все ближе и ближе, неприятный холодок внутри меня становился сильнее и сильнее.

После выстрела из третьего огнемета я выглянул за бруствер и увидел картину, от которой мои волосы на голове стали дыбом от ужаса: напротив меня посреди поля, по направлению от левого фланга боевиков к правому флангу моей разведгруппы, не обращая внимания на стрельбу наших нескольких стволов с одной стороны и на огонь боевиков с другой, правым боком ко мне спокойно, в полный рост шла колонна боевиков. Было их человек тридцать, и шли они в колонну по три, спокойно пересекая наискосок поле между валом и виадуком.

В доблестном РВДКУ есть традиция, когда рота курсантов на марш-броске на десять километров за сотню метров до финиша выстраивается в ротную колонну, баянист берет баян, и курсанты с песней строевым шагом пересекают финишную линию. При этом секундомеры в руках проверяющих показывают время на «отлично». Всем курсантам роты выставляется «пятерка», командир роты всю неделю ходит довольный, а проверяющие, приехавшие в училище откуда-то «сверху», писают кипятком от восторга.

Так это в училище, где курсанты показывают шик... Но здесь... В чистом поле, ночью, среди грохота и стрельбы вид спокойно вышагивающей колонны, в которой хорошо просматривались шеренги, а не просто кучки людей, пытающихся быстро пересечь опасный участок, — все это представляло собой сумасшедшую и фантастическую картину.

Сначала от леденящего ужаса у меня остановилось дыхание, секунду спустя я подумал с восторгом и восхищением: «ВОТ ЭТО ДА!».

Ну а потом меня охватила ярость и бешенство: «БЛДЬ! ДА ЧТО ЖЕ МЫ, ПАЛЬЦЕМ ДЕЛАННЫЕ!»

Когда я высунулся с готовым огнеметом на плече, то колонна радуевцев ушла вправо, и я увидел только хвост колонны; основная часть ее уже скрылась за изгибом вала. Стрелять по хвосту было опасно для находящихся справа от меня наших стрелков, которых могла поразить область высокого давления от выстрела, образующаяся перед огнеметчиком. Она, конечно, не такая сильная, как сзади, но тоже может хорошо контузить. И мне пришлось выпустить заряд в шеренгу боевиков, которая прошла уже две трети расстояния от виадука до вала.

Я быстро сбежал в канаву за последней парой огнеметов и уже поднялся с ними на тропинку, когда увидел бегущего мне навстречу комбата.

— ТОВАРИЩ МАЙОР. ВОН ТУДА ПРОШЛО В КОЛОННУ ПО ТРИ ТРИДЦАТЬ БОЕВИКОВ.

Я показал рукой на свой правый фланг и выжидающе замолчал. Можно даже мозжечком догадаться, что противник сейчас обойдет нас справа и ударит сбоку. Нужно было или срочно направить туда дополнительное подкрепление в десяток бойцов, или срочно отходить нам самим на безопасные позиции...

Командир нашего батальона на бегу кивнул головой и, ничего не говоря и не останавливаясь, пронесся мимо меня к златозубовской группе. Я еле успел отпрянуть в сторону, чтобы он меня не сшиб. Ситуация складывалась не в нашу пользу — боевики уже обходят нас с правого фланга и запросто через пятьдесять минут перещелкают нас, как куропаток. Но приказа отходить не было, и я, злясь на себя, — «еще подумает, что я струсил и хочу быстрее свалить отсюда!» — взбежал на вал, занял свой окоп и начал готовить РПО к выстрелу.

Справа от меня Бычков заменял пустой магазин на полный. Вот он передернул затвор, прицелился и дал первую очередь по виадуку.

— БЫЧКОВ. НИЖЕ СТРЕЛЯЙ. ОНИ НА ПОЛЕ.

РПО был готов, и я на секунду выглянул наружу, чтобы подобрать цель. Слева и прямо по курсу на различной дистанции ко мне приближалось несколько шеренг, на ходу от бедра стреляющих по валу. Я спрятался в окоп и, поднимая «Шмель», успел в отчаянии выкрикнуть:

— бать! Да сколько их там?

Пятый заряд лег на мое плечо, и я, целясь только мушкой, выстрелил в очередную шеренгу радуевцев, до которой было не более двадцати метров. Поднимать прицельную планку на огнемете катастрофически не хватало времени, и приходилось стрелять навскидку.

Последний, шестой, РПО был выпущен мной в группу боевиков в семь-восемь человек, находившуюся в нескольких метрах от внешнего основания вала. Для этого мне пришлось встать в полный рост и, направив огнемет под углом почти в 45 градусов, нажать на курок. Расстояние между мной и целью было не более десяти метров; я не знал, взорвется ли заряд, встретив мишень на таком близком расстоянии. Ведь для того чтобы взвелся взрыватель, нужно какое-то время. Так, взрыватель на кумулятивной гранате от РПГ взводится на удалении в тридцать метров от стрелка. Про огнемет мне такие данные были неизвестны, и когда, — спрятавшись в окопчике, я услыхал гулкий взрыв, то лишь обрадовался: «СРАБОТАЛО».

Прицеливаясь, я успел заметить что-то непонятное справа, внизу вала. С нашей стороны вал имел склон в 45 градусов. Верхняя часть вала была срезана, и этот срез был шириной в метр-полтора. С внешней же стороны склон вала опускался на метр вниз, далее шел выступ в метр шириной, за которым склон опускался до самой земли. Я высунулся из окопа по пояс, быстро лег на гребень вала, заглянул под основание — и волосы на голове опять зашевелились от ужаса. На земле, у основания вала, на свежем снегу темнела, передвигалась и ожидала чего-то людская масса в несколько десятков человек. Я даже слышал негромкую гортанную речь: кто-то отдавал команды, кто-то слабо стонал: «А-а-а-ла-а-а».

На полметра ниже огня пулемета Стаса в склон вонзилось огненное веретено кумулятивного взрыва. «ЗАСЕКЛИ СТАСА».

Но засекли не только Стаса — от темной массы в моем направлении ползли две черные фигуры. До них было метров шесть-семь. Я отпрянул обратно в окоп, схватил свой винторез с уже досланным патроном, опять лег на гребень вала и, держа оружие в правой руке, положил винтовку плашмя на землю и попробовал прицелиться в ползущих боевиков. Но это не удалось сделать. Я лежал пластом на валу, а голова опустилась за кромку, и я четко увидел, что и глаз и ствол находятся на одной прицельной линии, но смещены чуть влево. Я попробовал довернуть ствол рукой, но опять ползущие находились вне сектора стрельбы. Чтобы исправить эту ситуацию, мне нужно было передвинуть оружие вправо, но безуспешно...

На моем ВСС-1 накануне вечером были установлены ночной прицел и, главное, сошки от ночного РПГ-7Н. Металлические сошки позволяли вести более точную стрельбу с тяжелым ночным прицелом. Но сейчас именно эти чертовы сошки уперлись в землю и не давали мне довернуть ствол винтореза вправо и поразить боевиков...

Отчаянно заорав матерное выражение от этой задержки, я правой рукой поднял винтовку вертикально, чтобы уже ничто не упиралось в склон, и бросил ее в нужном направлении. Секунды ушли на то, чтобы направить ствол на ближнюю правую фигуру, до которой оставалось каких-то три метра, и пять раз нажать на курок. Я не услышал звуков выстрела, но рука ощутила резкие толчки затвора, и боевик ткнулся головой в землю. Еще пару секунд пришлось потратить на то, чтобы довернуть ствол влево и выпустить остальные патроны во второго.

Я мгновенно укрылся в своем окопе, и тут от всего увиденного у меня опять прорезался все тот же противный и резкий голос:

— БАТЬ! НАДО СЪБЫВАТЬ!

Я отсоединил пустой магазин от винтовки, бросил его на дно своего окопа: «потом заберу». Быстро достал из кармашка нагрудника полный магазин с десятью патронами, присоединил его к винторезу и передернул затвор, досылая первый патрон в патронник.

Для меня все стало предельно ясно и понятно. Радуевцы не были бы чеченцами, если они попытались внезапно ночью прорваться на открытом пространстве между нашими подразделениями. План прорыва радуевцев был прост и дерзок: пользуясь темнотой и внезапностью, сосредоточиться за виадуком напротив наших центральных позиций. Затем боевики, расположившиеся на виадуке на участке в двадцатьтридцать метров, открывают массированный огонь по нашим огневым точкам, практически не давая нам поднять головы. Высота виадука, на котором заняли огневые позиции радуевцы, была в полтора метра от уровня земли, от которой же наш вал поднимался на два с половиной — три метра. Вершина вала была усеченной, и наши несколько стрелков, не имея возможности высунуться наружу из-за оглушительного треска пролетающих над головой пуль, были вынуждены вести стрельбу по наблюдаемым целям на виадуке. Таким образом во время яростной перестрелки между боевиками на виадуке и нашими несколькими стрелками на валу, под пулеметными и автоматными трассами образовалось мертвое пространство, используя которое, основная часть радуевцев небольшими шеренгами в семь-восемь человек пересекала в полный рост поле и скапливалась у внешнего основания вала. Им оставалось только дождаться того момента, когда у этих русских закончатся патроны в автоматных магазинах и пулеметных лентах, затем забросать их ручными гранатами и спокойно пересечь вражеские позиции.

«НУ ВСЕ. ОТСЮДА НАС И УНЕСУТ!» — пронеслась мысль. Вызывало ярость осознание того, что тебе жить-то осталось каких-нибудь несколько минут, что патроны у Бычкова, замполита и Стаса уже заканчиваются, что после этого наступит гробовая тишина на нашем валу, потому что ни справа, ни слева ни одна живая душа не нашла в себе силы духа открыть огонь по боевикам и дать нам хоть какую-то передышку. Все это заставило меня с остервенением рвать карманы нагрудника, доставая оттуда гранаты РГД-5, и заорать дурным голосом:

— Бычков, давай гранаты!

Выдергивая одновременно кольца в двух запалах, метнуть в темную массу обе эргэдэшки. Выхватить у Бычкова из рук две его эфки и несильным, как в детстве бросали яблоки друг другу, броском закинуть Ф-1 за вал. Резкие и сочные разрывы гранат среди врагов оттягивали на какой-то миг скорую развязку.

Сержант-контрактник почти сразу же за мной забросил поочередно две свои эргэдешки. Кто-то из наших перекинул за вал еще несколько гранат, которые вразнобой разорвались среди врагов.

Боец Максимка снизу подал мне еще две гранаты. Снаружи громыхнуло два раза от разрывов этих эфок. Я оглянулся на дневку, ища глазами тех, у кого бы мог взять еще гранат. Дневка была пуста, и только у костра стоял растерянно улыбавшийся Баштовенко, который неловкими пальцами расстегивал кармашек, пытаясь достать гранату.

Я выскочил из окопа и сбежал вниз к костру, на бегу крикнув Стасу:

— СТАС! ОНИ ВНИЗУ, ПОД НАМИ! ДАВАЙ ИХ ГРАНАТАМИ!

Я расстегивал второй, трудноподдающийся кармашек на нагруднике бойца, когда услыхал, как Стас, не отрываясь от пулемета, громко скомандовал хорошо поставленным командирским голосом:

— Подготовить гранаты. Гранатами — огонь! Гранатами — огонь!

Бросать гранаты в противника было некому, и Стас командовал скорее для того, чтобы создать психологический эффект для врага, находящегося в нескольких метрах от него. Я наконец-то расстегнул задубевший на морозе карман и достал оттуда гранату Ф-1, вторую дал Баштовенко, и побежал обратно в свой окоп. Несмотря на отчаянное наше положение, меня на ходу разобрал смех: услыхать такую четкую команду, да еще поданную таким хорошим командирским голосом, как учили наши преподаватели огневой подготовки, да еще в такой дикой перестрелке, — все это было похоже на трагикомедию.

Разгибая усики запала и еще раз оглянувшись на Стаса, заметил, как он встревоженно обернулся в сторону нашего тылового дозора и вновь лег к пулемету. Я перебросил за вал эти две последние гранаты, услыхал два сочных разрыва, потом повернулся к дневке и рявкнул:

— ГРАНАТЫ МНЕ! ЖИВО!

Снизу, от костра, уже бежал Максимка, держа в обеих руках деревянный ящик с гранатами. Он уронил его рядом со мной, и я мгновенно вырвал предохранительные скобы из замков, с ужасом понимая то, что означают эти скобы. Я быстро открыл крышку, надеясь на чудо...

Но чуда не произошло, и под крышкой я увидал деревянные плашки, под ними упаковочный картон, а под ним лежало двадцать гранат с пластмассовыми втулками в запальных гнездах, завернутые в промасленную бумагу. Сбоку лежали две металлические банки, в которых находилось двадцать запалов УЗРГМ, также упакованных в бумагу.

Этот гранатный ящик был доставлен последним бортом, и все гранаты были в заводской укупорке. Для того, чтобы подготовить хотя бы пару гранат к бою, ушло бы минуты три-четыре. Но этих минут у нас не было...

И когда я увидел, как на нашем склоне между Стасом и замполитом разорвалась первая духовская граната («СТАС, ДОЧКА», — пронеслось в мозгу), то только схватил винторез и нагрудник и побежал на свой левый фланг.

Сбежав наискосок по скользкому склону и пробежав по тропинке три-четыре метра, я стал быстро взбираться к пулеметной позиции. Там, в десятке метров от деревьев, я увидал у замолкшего пулемета выглядывавшего в ночную мглу лейтенанта.

— БЛЯ, ЧО ТЫ НЕ СТРЕЛЯЕШЬ?

— Заело что-то, — оглянувшись на меня, ответил Винокуров.

Я залег за пулемет и осмотрел его. Из приемника торчал кусок ленты на двадцать пять патронов. Я поднял крышку ствольной коробки.

— ТАК. ПЕРЕКОС ЛЕНТЫ.

Я быстро устранил неисправность, передернул затворную раму и глянул на поле. В десятке метров, не замечая нас, по снегу правым боком к нам шла очередная шеренга боевиков, на ходу стрелявшая от бедра по вспышкам очередей Стаса, замполита и Бычкова. Я навел ствол и нажал на курок. Огонь из дула пулемета на несколько секунд заслонил картину боя, и когда пулемет замолк, на поле перед нами никого не было.

— ЛЕНТУ ДАВАЙ! — крикнул я лейтенанту, поднимая вверх крышку пулемета.

Александр подал из ящика начало ленты, которую я тут же заправил в приемник. Я сразу же развернул пулемет вправо, надеясь выпустить ленту в массу людей, засевших с внешней стороны вала. Но с этой позиции я не доставал их пулеметом — мешал гребень вала. Я вскочил на ноги и поднял пулемет, крикнув Сашке:

— Будешь подавать мне ленту!

Это было чистым самоубийством, безумным шагом обреченных на смерть людей, стремлением подороже продать свою жизнь и этим дать своим товарищам шанс отойти. У нас, двух офицеров спецназа ГРУ ГШ и выпускников Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища, не было иного выбора, и этот шаг навстречу своей смерти мы сделали легко и непринужденно.

Зарядив пулемет, я почему-то на секунду задержался, неизвестно зачем сдернул с головы вязаную черную шапочку, бросил ее рядом со своим винторезом и нагрудником. Вздохнул и бросился вперед.

Я с пулеметом в руках и Сашка Винокуров, державший свободный конец пулеметной ленты, быстро перескочили через гребень вала и залегли на его внешнем выступе. Перебегая, я заметил краем глаза, что темная масса заметно увеличилась, и, когда мы залегли, я попытался направить ствол в боевиков. Опять мне это не удалось сделать: боевики сидели на земле и, лежа на этом выступе, мне их вновь не было видно. Мешал и высокий куст, росший рядом с валом, и сам выступ.

— ПОДАВАЙ ЛЕНТУ!

Я быстро встал на колени, прижал приклад пулемета к плечу и, придерживая ПКМ левой рукой под пулеметную коробку, навел пулемет на боевиков и нажал на курок. Лента была с трассирующими патронами, и я хорошо видел, как большая часть пуль из очереди врезалась в темную людскую массу. При выстрелах пулемет подкинуло, и оставшаяся часть очереди веером ушла вверх. Я опустил ствол пулемета чуть ниже, и следующая огненная трасса в аккурат вся целиком вошла в черные фигуры. Я успел выпустить еще две-три хорошие очереди, но на следующей пулемет внезапно захлебнулся и замолчал.

«ОПЯТЬ ПЕРЕКОС ЛЕНТЫ». Я опустил пулемет на землю и, согнувшись над ним, быстро устранил задержку. Правая рука с силой захлопнула крышку ствольной коробки; я только начал приподнимать пулемет и уже почти поднял голову, ища цель, как внезапно в левый висок ударило резко и сильно, в глазах вспыхнул яркий слепящий свет, и в затухающем сознании проскочила слабая и угасающая мысль:

«Ну, вот и все. Пидец. Хорошо, что в голову». И мое тело повалилось на землю. Трассирующие пули, которые вылетали из моего пулемета, очень хорошо указывали чеченцам, что их в упор расстреливает открытый как на ладони вражеский пулемет, и радуевский гранатометчик успел засечь и поразить противотанковой гранатой пулеметный расчет русских.

* * *

— Алик, Алик! Что с тобой? Алик, что с тобой?

Сознание ко мне вернулось сразу, и я услыхал, как Сашка Винокуров, стоя справа и надо мной, растерянно зовет меня по имени. Я не чувствовал, как лейтенант перетащил меня на нашу сторону, и сейчас я лежал животом вниз на склоне канавы лицом к Тереку и спиной к валу, где-то между златозубовской рощицей и моими ящиками с минами. Ступнями я был на дне канавы, а мои локти опирались на поверхность земли; ладони мои прикрывали крепко зажмуренные глаза. Внутренней частью правой ладони я чувствовал, что правый глаз неестественно сильно выдается вперед, отчего влажная внешняя часть глазной оболочки касается мозолей на согнутой ладони. В левом виске и правом глазу жгло резкой болью.

«ВОШЛА В ЛЕВЫЙ ВИСОК И ВЫШЛА ЧЕРЕЗ ПРАВЫЙ ГЛАЗ», — равнодушно подумал я.

— Алик! Что с тобой? — опять услыхал я.

Слева за моей спиной, на валу, продолжали зло огрызаться два автомата и один пулемет. Кроме этих стволов, во врага больше никто не стрелял. Я непроизвольно простонал и услыхал вопрос Винокурова:

— АЛИК, ТЕБЯ ЭВАКУИРОВАТЬ?

В сознании возникла недавняя картинка: темная масса боевиков находится, накапливаясь, за валом и ждет своего часа. «СЕЙЧАС ПРОРВУТСЯ», — отрешенно подумал я, но голос сказал устало и спокойно:

— СО МНОЙ ВСЕ НОРМАЛЬНО. ИДИ К ПУЛЕМЕТУ.

Рядом со мной несколько раз хрустнул снег под ногами лейтенанта, и через секунду я услыхал собранный и твердый голос Винокурова:

— ХОРОШО. Я ПОШЕЛ.

Он спрыгнул на дно канавы и начал подниматься к тропинке. Звук его шагов затерялся в грохоте перестрелки. Но до пулемета лейтенант Винокуров так и не дойдет. Когда он приподнимется над гребнем вала, в его лоб ударит пуля и выйдет через затылок. Тело лейтенанта рухнет на наш склон и скатится вниз на тропинку. Через несколько минут он скончается, не ощутив боли и мучений.

В моем сознании продолжали появляться равнодушные и как будто чужие мысли. Я продолжал лежать на склоне, тупо ожидая чего-то неизбежного и рассеянно слушая звуки перестрелки.

«ТАК. ВОШЛА В ВИСОК И ВЫШЛА ЧЕРЕЗ ГЛАЗ. ПОВРЕЖДЕНЫ ЛОБНЫЕ ПАЗУХИ. МИНУТ ЧЕРЕЗ ПЯТЬ БУДЕТ БОЛЕВОЙ ШОК — И ТОГДА ВСЕ. ПОКА Я В СОЗНАНИИ, НАДО ПОСЧИТАТЬ ДО ДЕСЯТИ. РАЗ, ДВА, ТРИ... РАЗ, ДВА, ТРИ... ПОНЯТНО: висок, левый глаз и правая глазница Досчитать ДО ДЕСЯТИ НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ. НАДО ПОЙТИ ЗА ЛОПАТОЙ. ДА, Я ЖЕ УТРОМ ОТДАЛ ЛОПАТУ СВЯЗИСТАМ — СЕЙЧАС ЕЕ НЕ НАЙДЕШЬ».

Каким-то быстрым калейдоскопом в сознании вдруг появилось несколько ярких картинок из прошлой жизни: распахнутая дверь Ан-2 при первом парашютном прыжке; слезы матери при встрече после Афгана; выпускной вечер в училище; наглое лицо бывшей жены, затребовавшей алименты на ребенка, которого я помог ей усыновить за месяц до развода; суд офицерской чести в родной бригаде...

«Ну вот и вся жизнь. Жаль, прошла почти зазря». Медленно выплыл и завис в сознании образ прелестной улыбающейся девушки, с которой познакомился несколько месяцев назад, в которую втрескался по уши. Милое лицо почему-то встревожилось и спросило меня с ласковой и обеспокоенной улыбкой: «Ну что же ты?.. Вставай...»

Спустя секунду пропало и это видение. «Э-э-эх! ТОЛЬКО ЖИЗНЬ НАЧАЛА НАЛАЖИВАТЬСЯ... ЧЕРТ!.. НАДО ПОЙТИ К ДОКТОРУ, ЧТОБЫ ОН ВКОЛОЛ МНЕ ПРОМЕДОЛ. ХОТЬ БОЛИ НЕ БУДУ ЧУВСТВОВАТЬ ПРИ... Э-ЭХ».

Я оторвал от залитого чем-то липким лица такие же липкие ладони. Оперся ими об землю и вылез из канавы. На ходу прихватил механически горсть снега и вытер им руки. Затем автоматически руки согнулись в локтях и кулаками вверх выставились перед лицом, защищая его от каких-либо возможных препятствий в виде веток и стволов деревьев. Ориентируясь только по памяти, ничего не видя, я побрел на поиски доктора, забирая вправо и делая полукруг, чтобы обойти рощицу, в которой размещалась вторая группа. На дневке Златозубова жил и наш начальник медслужбы батальона капитан Косачев. Его-то я и звал сквозь крепко стиснутые зубы:

— КОСАЩЕВ... КОСАЩЕВ... КОСАЩЕВ...

Доктор на мой косноязычный зов не откликался. Но, пройдя метров пятьдесят вправо и по кривой, я услыхал несколько голосов. Мне показалось, что это офицеры второй группы.

— ВАЛЕРА... ВАЛЕРА... — позвал я наугад.

Ко мне подбежали двое, один из которых на бегу спросил:

— Кто это?

— ЭТО Я, АЛИК, — ответил я Златозубову.

Это был он и один из его контрактников. Голос Валеры спросил опять:

— Куда тебя?

— В голову, — равнодушно сказал я и сел на колени.

Я терпеливо ждал, пока Валера быстро наложил тампоны мне на глаза и начал перевязывать голову бинтом, негромко приговаривая:

— Бля! Алик, а я же пятнадцать минут назад там был. Чуть было не напоролись на них. Еще бы чуть-чуть...

Пока он перевязывал меня, подошел кто-то третий, встал рядом и сказал голосом майора Грибка долгожданную фразу:

— Надо промедол вколоть. Есть у тебя?

Ответ Валеры Златозубова доконал меня:

— При ранениях в голову промедол не колют.

Я медленно переварил услышанное: «БЛДЬ. ОБЛОМ». Напротив нас начал коротко стучать автомат из второй группы. Сзади продолжали отбиваться несколько стволов из моей группы. Над головами трещали и щелкали пролетающие пули. Златозубов домотал до конца бинт и быстро убежал с контрактником к своим бойцам. Несколько раз хрустнул снег под ногами майора, и, помедлив, Грибок сказал мне, озираясь по сторонам:

— Ну ладно. Находись пока здесь, — и ушел куда-то в ночь.

«НЕ ВЕРНЕТСЯ», — безразлично подумал я и потерял сознание.

* * *

А на позиции первой группы положение становилось все отчаяннее и трагичнее. Пулемет Стаса строчил короткими очередями, экономя патроны в ленте. Майор-замполит, высунувшись поверх бруствера по пояс, в упор долбил очередями по скопившимся внизу боевикам.

Начальник разведки, приподнявшийся над валом, чтобы оценить обстановку, был ранен в шею, и его при свете костра на дневке комбата начал перевязывать наш батальонный доктор, которому помогал связист Костя Козлов. Внезапно слева на вал выскочил боевик-гранатометчик и с нескольких десятков метров выстрелил в стоявших у костра офицеров. Противотанковая граната попала в военного медика, разорвав его тело буквально на куски. Стоявшие рядом начальник разведки и начальник связи батальона погибли мгновенно, и тела их разметало по дневке.

Майор-замполит среагировал сразу и выпустил длинную очередь по боевику, успевшему, перед тем как завалиться навзничь, поймать около десятка выпущенных по нему пуль.

Гирлянда, выпущенная нашим самолетом, успела погаснуть. Костер на дневке комбата был завален телами погибших офицеров. Ночь теперь освещалась только вспышками автоматных и пулеметных очередей.

Единственным, кто пришел на помощь все еще сопротивлявшейся первой группе, был майор Мороз. Хотя он по боевому приказу должен был находиться в тыловом дозоре, старый вояка, ветеран нескольких кампаний, в том числе и прошлогоднего пленения целого отряда, когда он, как командир вымотавшейся от долгого преследования группы, должен был улететь, но остался со своим батальоном, бросился в самую гущу боя.

Картина перед ним была безрадостная: тела погибших товарищей на штабной дневке; лежащий на тропинке лейтенант Винокуров; две отстреливающиеся на валу фигуры — Стаса и замполита; сержант Бычков, получивший тяжелое ранение в голову и скатившийся на дно канавы; несколько растерянных и перепуганных молодых солдат, и перебегающие через вал справа и слева боевики, которые сразу же начинали обстрел позиций группы.

Несколько пуль попало в пулемет Стаса, и он захлебнулся и замолк. Сам же Стас был ранен в кисть правой руки и бедро. Прямо перед замполитом, едва успевшим перезарядить автомат, на валу выросло несколько темных фигур боевиков, сразу же сраженных очередью майора.

Удерживать позиции было уже незачем, да и некому. Майор Мороз, дав несколько очередей, сразу же был ранен в руку. Его автомат также был пробит вражескими пулями.

Единственным выходом было отступить к тыловому дозору, и разрозненные остатки первой разведгруппы по канавам начали отходить к Тереку. Двое бойцов тащили на себе раненого Стаса. Пробираться по дну заросшей кустами канавы было тяжело, и Стас с солдатами, шедшие напрямик по залитым водой ямам и промоинам, оказались последними из отступавших. На валу уже хозяйничали боевики — орали что-то и поливали огнем пространство перед собой, расчищая себе дорогу.

— Слыша за спиной крики боевиков, также продиравшихся через эти же заросли, и треск пуль над головой, боец Дарьин в запале прокричал Стасу:

— Товарищ старшлейтнант, у меня осталась последняя граната! Мы им живыми не сдадимся!

Подпрыгивавший на здоровой ноге старший лейтенант Гарин оттолкнул от себя разгорячившегося Дарьина и сильнее ухватился второй здоровой рукой за другого бойца:

— Пошел ты на х.й! Дурак! Иди, подрывай себя сколько хочешь, а я еще жить хочу...

Солдат понял, что он погорячился и записываться в камикадзе еще время не пришло, опять подхватил раненого, и все трое быстрее заковыляли к реке. За спиной еще сильнее и громче начал трещать кустарник, сквозь который пробирались боевики. Тащившие Стаса бойцы припустили еще быстрее. Дополнительных сил им прибавляли пули боевиков, которые перебивали ветки кустов и с чмоканьем вонзались в сырой склон. Радуевцы, также идущие по дну канавы, теперь стреляли уже перед собой вдоль канавы, и их очереди могли ненароком зацепить отставшую троицу.

Вскоре Стас с двумя бойцами вышли на наш тыловой дозор, который своим огнем из автоматов и одного пулемета прикрывал отход первой группы.

Первоначальный наш дозор из двух снайперов с ночными прицелами из первой группы вместе с высоким худым прапорщиком-армянином из златозубовской группы после прибытия 8-го батальона был усилен еще двумя солдатами во главе со старшим лейтенантом Сарыгиным.

И теперь именно они: старший лейтенант, прапорщик и четверо бойцов, собранные из разных подразделений в один тыловой дозор, несмотря на массированный огонь радуевцев из гранатометов и автоматов, были единственными спецназовцами, которые прикрывали отход своих товарищей и ожесточенно отстреливались из всего имевшегося у них оружия. Разрывом кумулятивной гранаты был ранен прапорщик и контужены двое бойцов, но они продолжали стрелять по огонькам выстрелов и силуэтам радуевцев.

Старлей Леха Сарыгин уже успел направить в нужном направлении бойцов первой группы, приказав им идти вдоль Терека до леса, а потом повернуть направо и выйти к горнопехотинцам. Когда из темноты показались фигуры солдат с раненым Стасом, тыловой дозор, прикрывая их, из всех стволов обстреливал трещавшие и орущие заросли и последним покинул свои позиции. В темноте ночи, хоронясь от пуль боевиков, солдаты и офицеры стали пробираться к темнеющему лесу. Кроме раненых из первой группы, они тащили на себе и раненых из тылового дозора. Наши бойцы, даже отступая, продолжали обстреливать радуевцев, пока окончательно не растворились в ночной темноте.

* * *

Очнулся я от треска зарослей и криков «Аллах акбар», которые издавали продирающиеся сзади через кусты боевики. Я лежал на правом боку с поджатыми ногами и с минуту прислушивался к окружающей обстановке. Сзади на валу уже никто не отстреливался, и на позициях второй группы было тихо. Со всех сторон доносилась беспорядочная стрельба.

«ПРОРВАЛИСЬ. СЕЙЧАС И ЗДЕСЬ ПОЛЕЗУТ. МОЖЕТ, МОИ БУДУТ ОТХОДИТЬ И МЕНЯ ПОДБЕРУТ».

В голове как-то механически и флегматично появлялись мысли, как будто это были не мои слова, а чьи-то чужие. Я так и не услышал отхода моих бойцов вдоль вала по направлению к буйнакской роте

«НАДО ОТХОДИТЬ К ПЕХОТЕ... ЭТИ В ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ ПРОСТО ДОБЬЮТ». Почему-то вспомнился прапорщик-дагестанец, который попал в заложники к боевикам в Буденновске. За то, что он, мусульманин, служит в российской армии, да еще в летной части, которая бомбила их Ичкерию, чеченские боевики просто запинали его ногами до смерти.

Правая рука самостоятельно полезла во внутренний карман горки, где лежал пистолет, нащупала теплую сталь и не вынула его.

«ДОСТАВАТЬ НЕ БУДУ. ЕЩЕ ПОТЕРЯЮ... ДОСТАТЬ Я ВСЕГДА УСПЕЮ...» Сзади послышался особенно громкий крик: «Аллах акбар». Дико орущий боевик был гораздо ближе, отчего я даже вздрогнул. Но чеченец невольно напомнил о чем-то более важном и столь же необходимом...

«О АЛЛАХ!!! О ВЕЛИКИЙ И ВСЕМОГУЩИЙ ГОСПОДЬ!!! ПОМОГИ МНЕ ВЫЖИТЬ В ЭТОМ АДУ... БУДУ ДЕЛАТЬ ЛЮДЯМ ТОЛЬКО ДОБРО... ПОМОГИ МНЕ...»

Никогда еще в жизни я не обращался к Богу в столь коротком, но неудержимом и всемолящем порыве... Как никогда мое существование на грешной и многострадальной земле зависело только от НЕГО... В этот отчаянный миг мои слабеющие и обрывающиеся мысли взывали только к НЕМУ... к единственному СПАСИТЕЛЮ...

Позади вновь раздались гортанные вопли радуевцев, заглушаемые их же короткими автоматными очередями. Это заставило меня как-то механически опереться на правую руку и перевалиться на голени. Теперь я также прижимался грудью к согнутым коленям, но уже держался руками за мерзлую землю, стараясь не завалиться вправо или влево. Наконец-то равновесие было поймано, и я все также неосознанно начал приподнимать туловище, продолжая упираться руками в стылую кашу из снега и грязи.

Я медленно встал на ноги и наугад пошел вперед, шатаясь и стараясь ориентироваться по памяти и идти вдоль вала к пехоте. Но я взял направление слишком вправо и через десяток метров оступился на склоне и свалился в канаву под валом. От удара я опять потерял сознание...

«Через года слышу мамин я голос, Значит мне домой возвращаться пора.... Через года слышу мамин я голос, Значит мне домой возвращаться пора... Через года....»

Когда я пришел в сознание, в голове заевшей пластинкой проносились эти две строчки из овсиенковской песни.

«НУ ВОТ. УЖЕ И КРЫША НАЧАЛА ЕХАТЬ. НОРМАЛЬНО. ТАК, ГДЕ Я?» Я лежал на спине, на дне канавы. Из разбитой правой глазницы, из-под повязки текло что-то липкое и теплое. «ДА. ТАК Я МОГУ ОТ ПОТЕРИ КРОВИ ЗАГНУТЬСЯ. НАДО ВЫБИРАТЬСЯ ОТСЮДА».

Я неумело перевернулся на живот и на четвереньках с трудом вскарабкался по склону канавы на поверхность. Надо мной продолжали трещать пули. Беспорядочная стрельба вокруг не затихала. Я старался отдышаться и слушал доносившиеся отовсюду звуки. Способность видеть была утрачена, и теперь мне оставалось только слушать... «ВИНТОРЕЗ МОЙ ОСТАЛСЯ РЯДОМ С ВИНОКУРОВЫМ. А..., У МЕНЯ ЖЕ ЕСТЬ ПИСТОЛЕТ».

Лежа на боку, я полез во внутренний карман и нащупал ПСС. Вынимать его, чтобы дослать патрон в ствол, я не стал.

«ЗАРЯДИТЬ ЕГО Я УСПЕЮ. А ЕСЛИ ПОЛЗТИ И ДЕРЖАТЬ ПИСТОЛЕТ В РУКАХ, ТО МОГУ ПОТЕРЯТЬ СОЗНАНИЕ И ВЫРОНИТЬ ЕГО. Через года...»

Я встал на четвереньки и начал пробираться по снегу и редкому камышу. Изпод повязки из правой глазницы продолжала течь кровь. Я инстинктивно задрал голову как можно выше назад и медленно, метр за метром, полз к своим. Между носом, бинтом и кожей правой щеки образовалась пленка из подсохшей крови. Некоторое время по лицу ничего не текло, я даже понадеялся на то, что эта пленка запечется еще больше и остановит кровотечение. Я старался двигаться осторожно, но вдруг пленка прорвалась, и кровь маленьким потоком ринулась вниз, заливая усы, губы и подбородок. Противная тоненькая струйка стекла даже по шее под воротник. Я медленно обтер рукой лицо и постарался сплюнуть тягучую соленую слюну... Пришлось опять вытирать подбородок...

«Да... Видел бы кто меня сейчас... Ползу на карачках... И с высоко задранной головой... Через года слышу... А кровь-то течет...»

Послышался чей-то чужой голос, который мысленно меня спрашивал: «Что, жить-то хочется?» — «Да. Хочу», — как-то просто и тупо подумал я в ответ и потерял сознание. Я пришел в чувство от того, что лицом я лежал на мокром и рыхлом снегу, который мерзким холодом обжигал кожу. Моя правая рука была вытянута вперед, а левая согнута в локте и подобрана подо мной. Правая нога тоже была вытянута назад, а другая согнута в колене и подана вперед. Мне это положение что-то напомнило, но я так и не вспомнил, что именно.

«Надо вперед. Надо ползти», — и я опять двинулся вперед. Несколько раз я терял сознание, затем это сознание возвращалось ко мне, и я продолжал ползти и ползти, насколько позволяла навалившаяся слабость и усталость. Раны на голове ныли тупой болью. Между повязкой и кожей вновь появлялась засыхающая корка, но кровь постепенно заполняла правую глазницу и остальное пространство, пленка прорывалась и кровь сразу заливала лицо тепло и неприятно. Ползти теперь приходилось уже по-пластунски, отчего вся одежда насквозь промокла. На мне было одето лишь летнее обмундирование и теплое нижнее белье. От холода тело била крупная дрожь.

«ВОТ ВЫЙДУ К СВОИМ — ТАМ И СОГРЕЮСЬ. ГЛАВНОЕ — НЕ ПОПАСТЬ К БОЕВИКАМ. Через года слышу... БЛЯ, КАК ОНА МЕНЯ ЗАБАЛА».

Очнулся я внезапно от каких-то подозрительных звуков. Стрельба вокруг начала ослабевать, но опасность донеслась спереди слева. Там отчетливо хрустел снег под чьими-то осторожными шагами. Вот человек остановился. Стало тихо. Затем я услыхал, как он негромко и гортанно сказал: «Аллах акбар», и сразу же громыхнул выстрел из гранатомета. Где-то надо мной послышалось негромкое и быстрое шипение маршевого двигателя, и через секунды противотанковая граната разорвалась сзади справа в пятидесятиста метрах от меня. С места разрыва гранаты сразу ударило три-четыре автомата и с шипением взлетело несколько осветительных ракет. Со стороны гранатометчика тоже открыли стрельбу короткими очередями несколько автоматов.

«НОРМАЛЬНО. ЧУТЬ БЫЛО НЕ ПОПАЛ К ДУХАМ. НЕТ, МНЕ К ВАМ НЕ НУЖНО. ХОЧУ К СВОИМ. А НАШИ ТАМ, ГДЕ БЫЛ РАЗРЫВ ГРАНАТЫ, И ШИПЕЛИ РАКЕТЫ. НАДО ПОВОРАЧИВАТЬ».

Я находился приблизительно на одинаковом расстоянии как от чеченцев, так и от наших солдат. Стрелять мне, с выбитыми глазами, да еще ночью и из бесшумного пистолета, по радуевскому гранатометчику не захотелось. «Мало тебе досталось?.. Еще хочешь?» — в сознании всплыла ехидная мысль...

«Так, как бы мне сориентироваться... Если вытянуть руки-ноги, слегка раздвинуть их, то духи будут там, куда показывает левая рука, а наши стреляют со стороны правой ноги... Понятно... А теперь осторожно так, на пузе повернемся, чтобы никто не заметил...»

И я осторожно на животе развернулся головой к нашим автоматчикам. Ползти теперь приходилось еще осторожнее и медленнее. Услыхав впереди шипение взлетающих осветительных ракет, я останавливался, закрывал голову руками и выжидал, пока ракеты не погаснут. Хоть мне и не было видно их света, но наши ракеты горят минуту-другую, и я старался замереть, отсчитывая приблизительный интервал между запуском и падением ракеты. Легче всего было с СХТэшками, которые при горении издают особый свист, но их запустили лишь одну-две штуки.

Я знал, как наши солдаты и офицеры любят при свете ракет пострелять по всему, что движется и подозрительно выглядит. А сейчас меня могут запросто принять за боевика-камикадзе и выпустить сотни две пуль калибра 5,45, или 7,62, или 9 и так далее миллиметров.

«НУ, НЕ ХВАТАЛО, ЧТОБЫ ЕЩЕ И НАШИ МЕНЯ ПОДСТРЕЛИЛИ». Опять подводило сознание: то оставляло бренное тело, то возвращалось обратно. Тогда я вновь вслушивался в ночь и полз к шипению ракет. Вокруг то затихала, то усиливалась беспорядочная перестрелка. Нельзя было точно определить, где свои и где чужие. Единственным ориентиром для меня были взлетающие ракеты. У нашей пехоты, даже горной, практически не было ни ночных прицелов, ни ночных биноклей. Зато осветительных ракет — навалом, и это было мне очень даже на руку. Плохо было то, что сильно доставал собачий холод, который пронизывал все тело, кроме ступней. Они были в шерстяных носках и валенках.

Внезапно я уперся руками не в податливые стебли камыша, а в какой-то куст. Я попробовал обползти его справа или слева, но только натыкался на такие-же кусты.

«АГА. ЭТО ТЕ ЗАРОСЛИ МЕЖДУ ЗЛАТОЗУБОВЫМ И ПЕХОТОЙ. А ГДЕ ЖЕ НАШИ? Через года слышу... блин, когда ты заткнешься».

Почему-то мне не получилось догадаться отползти назад из этого тупика, и я продолжал нащупывать руками проход между кустами, пока опять не провалился в пустоту... Сознание медленно вновь влезло в мое тело, и впереди я услыхал чью-то речь. Кто-то невидимый громким шепотом материл кого-то. Мат был не такой уж отборный, но, главное, произносился без акцента, на чистом русском языке.

«ТАК. ЭТО НАШИ. ТЕПЕРЬ НУЖНО, ЧТОБ ОНИ МЕНЯ С ИСПУГА НЕ ПОДСТРЕЛИЛИ. НАДО ВСТАТЬ И ПОЗВАТЬ НА ПОМОЩЬ».

Я еще полежал немного, выжидая, пока говоривший не отведет душу полностью. Когда наконец-то его шепот затих, я медленно поднялся на ноги, руки сами собой выставились перед лицом, и сквозь стиснутые зубы я позвал:

— ЭЙ, ПОМОГИТЕ! ПОМОГИТЕ!..

К большой моей радости, я услыхал настороженный голос:

— Ты хто?

Я стал медленно процеживать сквозь челюсти тягучие слова:

— Я-А-А — СТА-А-АРШИЙ ЛЕЙТЕНА-А-АНТ ЗАРИ-ИПОВ.

Сразу же последовал другой вопрос:

— Ты откуда?

— Я СО СПЕЦНА-АЗА.

Впереди никак не унимались:

— Назови первую букву фамилии своего командира батальона!

То ли от холода, то ли от контузии, но у меня никак не получилось вспомнить нужную букву, и я сказал все, что вспомнил о комбате:

— МО-ОЙ КО-ОМА-АН-ДИ-И-ИР БАТАЛЬО-О-ОНА — МА-Й-ОР ПЕ-РЕБЕ-Е-ЕЖКИ-ИН.

Впереди послышалась возня, и все тот же голос соизволил сказать:

— Ну ладно. Иди сюда.

Меня это разрешение почему-то взбеленило:

— ДРАТЬ ВАШУ МА-АТЬ! Я-А НЕ ВИ-ИЖУ. Я-А РАНЕ-Е-ЕН.

Теперь уже не спереди и сверху, а откуда-то справа и снизу раздался возглас:

— Это Алик!

И оттуда, из канавы под валом, ко мне побежало несколько человек. Я сразу узнал голоса майора-замполита, Валеры Златозубова и контрактника Чернова. Подбежавшие подхватили меня под руки, и вовремя: ноги стали как ватные и начали подкашиваться.

— КАК ТАМ ПЕРВАЯ ГРУППА? — спросил я.

— Рассеяна по кушарям, — сказал мне Валера.

— А СКОЛЬКО ВРЕМЯ?

— Полшестого, — снова ответил Валера. Меня под руки вели куда-то. «ДА. КАКИЕ ПОТЕРИ? — на ходу подумал я про свою группу. — ЭТО ЧТО, БОЛЬШЕ ДВУХ ЧАСОВ Я ПРОПОЛЗАЛ? А МНЕ КАЗАЛОСЬ — ПОЛЧАСА». Тут меня охватил приступ сильной рвоты. Желудок был пустой, и извергаться было нечему, кроме желчи. Но меня продолжало выворачивать наизнанку, во рту стало противно от горечи. Левый висок и правая глазница заныли сильнее. Наконец желудок перестал бунтовать, и меня передали двум солдатам из пехоты.

— Так, сейчас ползешь на нашу дневку. По канаве. Находишь ящик с ОЗМками и пластитом. Вытащишь нашу видеокамеру, а в пластит запал воткнешь. Дергаешь кольцо и прыгаешь в канаву. Понял? Вперед, — скороговоркой приказал своему контрактнику Златозубов, отходя от нас в сторону.

«Нахрена столько добра переводить — еще пригодилось бы, — равнодушно подумал я. — А-а, понятно. Жопу прикрывают. Ой, бля...»

Тем временем солдаты-пехотинцы вскинули мои руки себе на плечи и повели меня куда-то сквозь заросли, через которые мы втроем продирались с большим трудом. Вдруг меня опять согнуло рвотным приступом. Мои руки сползли с плеч солдат и я упал на колени. В очередном приступе рвоты меня согнуло, и тело наклонилось к земле. В правую глазницу резко ударило чемто острым, наверное, торчащей вверх обломанной веткой кустарника, и глаз вспыхнул острой и жгучей болью. Я не удержался и замычал от боли. Правый солдат вполголоса выругался и сказал второму:

— Ты, такой и сякой. Держи его сильнее за руку. Полезли на вал. Пойдем сверху.

Мы втроем, спотыкаясь, вылезли наверх и осторожно пошли по валу. Мы представляли собой очень хорошую мишень, и только я подумал об этом, как правый солдат подозвал кого-то еще и приказал этому бойцу с автоматом наготове идти на несколько метров впереди нас.

«Вот тебе и пехота. Вроде бы солдат, а головной дозор додумался выслать. Да, в пехоте это называется передовое боевое охранение». В голову опять начали лезть какие-то чужие, словно не мои, мысли.

Через стодвести метров мы вышли к пехоте, и меня усадили в правое десантное отделение БМП.

— Двер-рь! Двер-рь! — Меня продолжало трясти от холода, и язык не мог подобрать нужные слова.

Но сзади раздался знакомый голос, который догадался сказать:

— Мужики, дверцу захлопните!

Дверца десанта захлопнулась, но теплее не стало. Не поворачиваясь, я глухо спросил:

— Стас, это ты? Куда тебя?

— Да все туда же. В руку и ногу, — за моей спиной ответил Гарин. Он сидел сзади, в левом десанте. — Алик, а тебя куда ранило?

— В голову, — ответил я.

— Ну, ничего. Сейчас нас отвезут в медсанбат.

Кроме меня и Стаса в двух десантных отделениях боевой машины пехоты находилось еще несколько раненых, которые все время молчали и лишь изредка шевелились, поправляя свое положение. Уже с полчаса мы сидели в «бээмпешке». В голове начала звучать совсем другая мелодия: «Не хватает нам лета теплоты... Не хватает нам лета теплоты... Не хватает нам лета теплоты... Не хватает нам...»

Хоть нас и было несколько человек внутри закрытого пространства, но согреться не удавалось. А тут еще и эта мелодия...

«Да, крыша продолжает ехать, — по-прежнему равнодушно думал я. — Как же они нас повезут, если пехота еще вчера всю солярку сожгла на костре? Пехотный капитан ведь вчера жаловался, что соляры нет. Я им весь десант заблюю, если внутри БМП поеду. Надо бы сверху ехать, так не укачает».

Снаружи кто-то подошел к БМП и, открыв дверцу, сказал нам, что нас и других раненых повезут на «ГАЗ-66».

Мы все молча вылезли из боевой машины и заковыляли по ямам и буграм. Меня справа за руку вел кто-то из раненых. Не знаю почему, но мне показалось, что это был солдат, который меня знает. Уточнять я не стал. Где-то впереди завелся двигатель машины. Я узнал характерный звук движка «ГАЗ-66». Спотыкаясь на кочках, мы пошли чуть быстрее. До машины оставалось метров пятьдесят, когда водитель дал прогазовку, переключил скорость и начал отъезжать. Автомобиль стоял за небольшим бугром, и водитель не видел нас то ли из-за темноты, то ли из-за зарослей.

Идущие впереди меня раненые, да и я сам, хором закричали водителю, чтоб он никуда не уезжал и забрал раненых, которые уже сами дошли до его машины. В нестройном хоре ослабших голосов слова и выражения раненых густо дополнялись различными оборотами нашего великого и могучего...

Все это подействовало на военного водителя, который остановил машину, вылез из кабины, быстро открыл дверь кунга и начал помогать раненым забраться в кузов автомобиля.

Через некоторое время меня подвели к машине. Кто-то сверху взял мои руки, снизу меня подсадили, и я оказался внутри кунга, где меня усадили на деревянный армейский табурет.

«ГАЗ-66» представлял собой передвижную мастерскую: внутри находились столы-верстаки, набитые инструментом, на полу были накиданы лопаты и ломы. Когда машина тронулась с места, то все это железо стало подпрыгивать на ухабах и грохотать.

— Товарищ старшлейтнант, тут на столе матрац. Ложитесь на него, — предложил мне кто-то из бойцов; кажется, это был мой пулеметчик-гранатометчик.

Я отказался и остался сидеть на табурете посреди кузова. Правой рукой я держался за стол справа, а левой — за колено солдата, сидевшего на левом столе. Кто-то взял мою левую кисть и переложил ее на край левого стола, но это было далековато для меня, потому что я касался стола только кончиками пальцев, и я опять схватился за колено бойца.

Хоть я и старался держать голову на весу и не подпрыгивать сильно на кочках, но в левом виске сильно заныло, из-под повязки пошла опять кровь и желудок снова взбунтовался, извергая желчь на ломы и лопаты.

— Куда тебя ранило? — между приступами рвоты спросил я пулеметчикагранатометчика.

— В руку. Легко ранило, — ответил боец, и я механически подумал, что это хорошо, что легко ранило.

Вторым легкораненым из моей группы был солдат Максимка, который сидел где-то сзади на полу кунга. Всего же в кузове было более десятка раненых солдат. Из второй группы был прапорщик, получивший ранение в прикрывавшем отход остатков первой группы тыловом дозоре, который был накрыт огнем радуевского гранатометчика. Остальных своих попутчиков по несчастью я так и не смог определить.

— А кто убитый? — спросил сзади чей-то голос.

Некоторое время мы ехали молча в трясущемся кузове и слушали отдаленную слабую перестрелку. Затем кто-то начал перечислять:

— Начальника разведки убило. Доктора убило. Мороза на куски разорвало. Прямое попадание мины. Кого еще убило не знаю, но убитые есть...

Сзади кто-то навзрыд заплакал, услыхав про Мороза:

— А-а-а... Мороза... Бля-а-а...

— Прямое попадание в костер, — продолжал все тот же голос.

— Ну, ничего, мужики. Это война, — раздался сзади уверенный и бодрый голос Стаса. — На войне все бывает. Надо терпеть.

«Ну, Стасюга. Философ хренов», — внутренне усмехнулся я. Дальше мне было уже не до них: очередной приступ рвоты согнул меня пополам.

Какое-то время мы ехали молча, вслушиваясь в звуки отдаленной перестрелки. По характеру выстрелов можно было понять, что это обычная вялая профилактическая стрельба часовых или дозорных.

— Уже светает, — сказал кто-то, обернувшись к окошку кунга. — А там еще стреляют...

Ехали мы долго. Наконец машина остановилась. Открылась дверца кунга, и раненые потихоньку начали выбираться наружу. Я продолжал сидеть на табурете, а когда почти все покинули кузов, наугад пошел к двери. Нащупав дверной проем, я остановился. Снизу меня бережно подхватили под руки.

— Давай-ка сюда, сынок. На носилки, — сказал несший меня пожилой санитар.

И меня осторожно уложили на носилки. В голосе санитара было столько сострадания, что у меня запершило в горле, и я был готов заплакать от жалости к самому себе. И заплакал бы, но вовремя вспомнил, что нечем...

«ДА. ВИДАТЬ, ПЛОХИ У ТЕБЯ ДЕЛА, — вздохнув, подумал я. — НУ ВОТ. УЖЕ И НОГАМИ ВПЕРЕД ПОНЕСЛИ».

Пожилой санитар подложил мне под затылок солдатскую ушанку и все время, пока меня несли, осторожно поддерживал на весу мою голову.

Мы прошли сквозь несколько холодных палаток и попали в тепло натопленную операционную полевого лазарета.

Меня вместе с носилками положили на стол. Вокруг началась незнакомая для меня суматоха: кто-то отдавал команды, звякали металлические инструменты, рядом разрывали ткань. По правой руке скользнул металлический холодок и разрезал рукава горки и свитера до предплечья.

Кто-то положил руку мне на плечо и спросил:

— Какую помощь оказывали?

— Перевязали — и все, — ответил я.

— А промедол не кололи? — спросил тот же голос.

— При ранении в голову промедол не колют, — я вдруг вспомнил где-то услышанную фразу.

— А ты откуда знаешь? — улыбнулся врач.

— Знаю, — сказал я и напрягся: в правую руку вонзилась игла.

Кто-то осторожно приподнял мою голову и начал разматывать повязку. Верхние слои бинта снимались легко, но нижние, пропитанные кровью, запеклись. В этих местах окровавленные бинты, казалось, прикипели к ранам, и даже осторожная попытка удалить очередной слой причиняла сильную боль, как будто мои израненные глаза могут вместе с бинтом навсегда покинуть мое тело....

Тогда слипшуюся повязку стали поливать какой-то жидкостью, которая шипела и пузырилась, и следующий виток бинта снимался без боли.

Между тем подошла медсестра и попросила назвать мои данные: воинское звание, фамилию, имя, отчество, номер войсковой части. Все это я назвал сразу, ничего не забылось.

Весь бинт уже размотали и теперь смочили тампоны, наложенные поверх ран. Вот врач начал осторожно снимать тампоны, отчего я инстинктивно потянулся головой вверх вслед за рукой врача.

Когда с лица убрали все лишнее, я перевел дыхание и замер. Доктор начал изучать обстановку на моем лице.

— Так, записывай. Входное пулевое отверстие — в левой височной области. Выходное... — услыхал я сосредоточенно диктовавший медсестре голос врача, который внезапно осекся и сказал потише:

— Давай отойдем в сторону.

— НЕТ. ГОВОРИТЕ ЗДЕСЬ, — я старался говорить твердо.

— Может, не надо? — осторожно спросил доктор.

Но мне уже было все равно, и я быстро повторил:

— НЕТ, ГОВОРИТЕ ЗДЕСЬ. ЧТО ТАМ, ЛОБНЫЕ ПАЗУХИ?

— И это ты знаешь. Ну ладно, слушай. Входное пулевое отверстие — в левой височной области. Выходное отверстие — через правую глазницу. Повреждены лобные пазухи, правое глазное яблоко...

Ну, и про это я уже знал, дальше было слушать неинтересно, и я потерял сознание...

Очнулся я от знакомого свиста вертолетных лопастей и запаха авиационного керосина. Мои носилки накренили, чтобы внести меня в вертолет Ми-8. Кто-то придерживал меня руками, чтобы я не выпал. Внесли меня правильно

головой вперед. Но положили головой к хвосту, а ногами к кабине летчиков.

«И полечу я опять ногами вперед, — машинально подумал я. — Не хватает нам лета теплоты... И музыка тут же».

Вертолет прибавил оборотов и резко взмыл в небо. Меня вдавило в брезент носилок, и я провалился в черную пустоту.

Одним командиром разведывательной группы специального назначения 22-й Отдельной Бригады спецназа Главного Разведывательного Управления Генерального Штаба Министерства обороны России стало меньше...

Дальше