2. Огненная купель

Железнодорожные составы с частями 37-й гвардейской дивизии шли непрерывно, иногда на станциях догоняли друг друга, но твердо выдерживали установленный график движения. В Саратове их направили на восточный берег Волги, в сторону Красного Кута и дальше на Ахтубу. Кратчайший путь к Дону — через Петров Вал — был уже закрыт. Высокий [13] темп марша, редкие остановки, которые делались лишь для того, чтобы накормить людей, обрядить застоявшихся коней и заменить валившиеся от усталости паровозные бригады, держали в напряжении всех командиров и бойцов. Каждый хорошо знал, почему надо быстрее двигаться и почему нельзя задерживаться и опаздывать.

Острее всех это понимал, конечно, сам генерал Жолудев, следовавший в одном из эшелонов главных сил дивизии. Как рассказывали офицеры штаба, он очень опасался, что наступавшие юго-западнее Клетской моторизованные и танковые соединения противника могут выйти к восточному выступу большой излучины реки Дон раньше, чем успеют прибыть туда полки дивизии, растянутые в эшелонах по всей дороге. Основания для таких опасений были: о них свидетельствовали сводки Совинформбюро, доклады военных комендантов, разные сведения и слухи о продвижении фашистов, далеко опережавшие каждый состав. Особенно встревожило Виктора Григорьевича сообщение о том, что бои с гитлеровцами идут уже у Верхней Бузиновки. А от нее до районов сосредоточения дивизии на западном берегу Дона, где были переправы, как говорят, рукой подать. Захватив их, враг мог перерезать железную дорогу, сорвать подход резервов и беспрепятственно двинуться в сторону Волги.

На рассвете 15 августа 1942 года наш эшелон прибыл на станцию Тишкино. Подходили другие составы. Началась выгрузка. Григорий Ищенко и сигналист выпрыгнули на землю, и в ту же минуту тревожный звук сигнала огласил воздух.

Теперь каждый вагон стал похож на муравейник. Солдаты выкатывали орудия, сносили ящики с боеприпасами, выводили коней. Громкие окрики командиров еще больше подстегивали людей, хотя они и сами хорошо понимали, что задерживаться нельзя. Вокруг станции зияли воронки — следы налета вражеской авиации. По обеим сторонам линии вразброс валялись разбитые и обгоревшие вагоны, а на месте кирпичной железнодорожной будки осталась лишь груда развалин. Было ясно: какой-то состав совсем недавно был здесь основательно потрепан.

Мы с комбатом и Гриппасом стоим в сторонке и тревожно посматриваем на небо. Оно голубое, ясное, вот-вот жди «гостей». Но... вагоны быстро пустеют. Артиллеристы впрягли коней и на галопе поскакали в сторону. Стрелковые роты рассыпались по окрестным кустам. Задержались лишь хозяйственники с их повозками и кухнями, но гвардии старшина Иван Филиппович Некирясов, человек изворотливый, [14] успел у кого-то перехватить людей и тоже заканчивает выгрузку. Теперь все, что было на колесах, перекочевало на землю и ушло в укрытия.

Пока командиры проверяют личный состав, осматриваем местность, пытаемся определить, в каком направлении двигаться. Быстро, без особого труда находим нужные ориентиры: вдали виднеется станица Качалинская, правее и ближе к нам — населенный пункт Байбаев, а на западном берегу Дона, среди прибрежной зелени, хорошо видны крыши хутора Хлебного. На нашей карте против него стоит красный кружок, означающий место расположения.

— А где же представители? Кто-то здесь должен быть, — в недоумении спрашивает Гриппас.

Посланный нами разыскивать оперативную группу Виктор Левкевич тоже куда-то запропастился.

— Поищем, но ждать не будем. Видите, что здесь творится? — кивнул комбат в сторону станции.

Подбежал железнодорожник.

— Претензий к нам нет, товарищи? — спросил он.

— Никаких, доставили с ветерком, спасибо, — ответил Рудаков.

— О-о, нам не привыкать, сейчас все эшелоны сюда гонят, — сказал он и скрылся.

...Семь часов утра. Порожняк, лязгнув буферами, покатил назад. Рудаков осмотрелся и поднял руку, чтобы созвать командиров. Но не успел этого сделать. В утреннее затишье неожиданно ворвался вой самолетов, и минутой спустя над нами закружились три вражеских бомбардировщика. Точно коршуны-стервятники они свалились вниз, и оглушительные взрывы потрясли воздух. Все, кто был на ногах, попадали. Наша группа успела укрыться за остатками кирпичной стенки. Совсем рядом груду тяжелых шпал разбросало взрывом. Стоявшая за ней пароконная повозка артбатареи была уничтожена, а ездовой ранен. Роты, оправившись от неожиданности, открыли стрельбу по самолетам, но, к нашей досаде, ни один из них не был сбит. Отбомбившись, фашисты скрылись за Дон.

Около первой жертвы налета уже суетились фельдшер Адерихин, медсестра Вера Круглова и несколько бойцов. Ранение оказалось тяжелым. Осколком задело плечо и руку. Разостланная шинель залита кровью, лицо бойца побелело, только губы чуть шевелятся. Вера торопливо накладывает повязку. Руки действуют невпопад, черные волосы рассыпаны, в глазах испуг.

— Жив? — спрашиваю фельдшера. [15]

— Жив, но без сознания:

Комбат стоит на бугорке, махнув рукой, кричит Гриппасу:

— Забирай роту Лучанинова и — вперед! Мы — следом!

Раненого бойцы осторожно уложили на носилки. Вера идет за ними, но, вспомнив что-то, обращается ко мне:

— А как же я, ведь наши-то еще в пути?

Вера раньше служила у нас и ехала с нами в эшелоне, но по приказу уже была переведена в медсанроту полка. Оставлять ее на станции одну, конечно, нельзя.

— Идемте с нами, потом разберемся.

Вслед за головной заставой вытягивается на луговую дорогу и весь батальон. Мы стремимся теперь как можно скорее миновать открытый участок и выйти к переправе. По нашим сведениям, части противника должны быть еще далеко. Однако налет на станцию настораживает.

Колонна с большими разрывами между ротами быстро идет по направлению к Дону. За стрелками следует противотанковая батарея гвардии старшего лейтенанта Г. П. Абрамова, за ней минометчики, и замыкают движение хозяйственники. Солдаты, перенесшие первую «встряску», идут насупившись, озираясь по сторонам. Не слышно шуток и смеха. Только из первых рядов доносится негромкий разговор. Люди делятся впечатлениями, высказывают разные предположения.

— Слева воздух!

Опасения однако оказались напрасными. С востока к нам действительно приближался самолет, но мы сразу определили, что это наш У-2. Сделав круг над колонной, он снизился и сел на лужайке, почти у самой дороги. Через несколько минут к нам подбежал человек, одетый в летную форму, отрекомендовался офицером связи и предъявил документы. Развернув карты, выясняем обстановку. Офицер уточняет количество людей, оружия, полученную задачу, нас же интересует главный вопрос: где противник?

— На рассвете отбивали атаки восточнее Верхней Бузиновки, но там было тяжело... — угрюмо произнес представитель штаба.

— А впереди нас кто сейчас? — спрашивает Рудаков.

— Не могу сказать. Обстановка у меня на пять утра, а что там произошло — неизвестно. Вам надо быстрее за Дон...

— Время еще есть, — отвечает комбат.

— Может случиться, и не успеете. Лучше поторопитесь, всякое бывает...

Больше он ничего не знал. Минут пять стоим, курим. [16]

У офицера штаба утомленный вид, возможно, он провел уже не одну бессонную ночь. Точно догадываясь о наших предположениях, штабист говорит:

— Мотаюсь по степям как проклятый. Где только не садился! Утром чуть «мессер» не сбил, да летчик молодец: закрутил по кустам, вывернулся.

Офицер, попрощавшись, улетел в южном направлении, наверное, разыскивать какую-то другую марширующую часть, а мы все еще стоим. Нам по-прежнему ничего не ясно. Понимаем только, что положение все усложняется. Если противник у Верхней Бузиновки, то мы можем спокойно занять свой район. А если там тяжело и танки прорвались, тогда они могут появиться у Дона часа через два-три. Это уже опасно, ведь большая часть эшелонов еще в пути. С ними командир полка и штаб дивизии...

Решили быстро продвинуться к Дону и занять высоты на противоположном берегу.

Роты повзводно, почти бегом спешат к переправе. Рудаков впереди, а я пропускаю подразделения и тут же выясняю с командирами все вопросы. Особое беспокойство за боеприпасы. Вдруг начнется встречный бой, а их не хватит! Нас еще некому поддержать. Вся артиллерия — лишь противотанковая батарея и собственная минометная рота. Мин потребуется много. Командир минроты гвардии лейтенант Василий Григорьевич Силаев, коренастый человек с открытым лицом, докладывает просто и деловито:

— На первое время мин хватит, имею полбэка!{2}

— Мало. Если длительный бой, где возьмете? — спросил его.

— Я уже решил, товарищ комиссар: освободил часть повозок и отправил за минами.

— Правильно, поторапливайся!

Но подгонять его излишне. Политрук этой роты Павел Чувиров широко шагает впереди, и все бойцы идут за ним вслед собранно, компактно. Вот рота уже пересекла Большую протоку и втянулась в кусты.

В небе появилась партия «мессершмиттов», но, ничего не заметив, прошла в сторону Иловли.

Батальон я догнал уже за рекой, когда роты развернулись в цепь и выходили на скаты высоты за хутором Хлебным, Как раз возвратился разведчик и доложил, что впереди, километрах в десяти, на дорогах замечено движение больших колонн. Сомнения не было — это части противника. [17]

Рудаков немедленно отдал приказ окопаться. Участок заняли небольшой, километра в два, но подступы к переправе оседлали крепко.

Люди работают не разгибаясь. Артиллеристы возятся у орудий, готовят снаряды. Мы с Рудаковым проверяем расстановку пулеметов, уточняем задачи. В спешке позабыли о своем наблюдательном пункте, пока не подошел телефонист и не спросил, где ставить аппарат. Комбат, ткнув пальцем в землю, приказал:

— Копай здесь, место подходящее: все видно!

Сержант Алексеев, боец Коробов и телефонист стали поспешно отрывать щель здесь же, в самом центре высотки, а мы пошли к Орехову. Его рота расположена на второй позиции с задачей перейти в случае надобности в контратаку на правом фланге, вдоль лощины с кустарником. И вот в этот самый момент общей суматохи и тревожных ожиданий, точно на ярмарку, прямо на высоту преспокойно выползает весь наш обоз. На передней повозке сидит ухмыляющийся Некирясов, а рядом с ним наш повар рядовой Кохан. Он в белом колпаке, размахивает черпаком и что-то кричит бойцам. Кохан, молдаванин по национальности, был большой балагур и отличный мастер своего дела. У него полно друзей в каждой роте. Оба, конечно в полнейшем неведении обстановки, приехали покормить людей.

Комбат же, увидев их, рассердился, не стесняясь в выражениях, отчитал так, что Некирясов сразу повернул назад, а Кохан стал отвязывать свой карабин от ящика с продуктами.

— Вояки! Даже оружие на себе лень носить! — шумит им вслед Рудаков.

— До скорой встречи! Назад не удерите! — кричат им солдаты.

...Угроза внезапного появления противника все время нарастала. Это чувствовалось и в воздухе, и на земле. Вражеские самолеты группами и в одиночку шныряли над всем районом, сигнал «Воздух!» раздавался то и дело. А на дорогах к Дону появились остатки каких-то наших разбитых подразделений. Сначала мимо проносились грузовики с ранеными, затем отдельные машины тылов, переполненные измученными бойцами. Все запылены, и многие спят в кузовах. На наши вопросы о фашистах они или ничего не говорят, или отвечают односложно: «Идут сюда!», «Недалеко!», «За высотами!». Мы пропускали их беспрепятственно на переправу. [18]

На станции в это время должен разгружаться второй эшелон. С ним командир полка. Комбат уже послал разведчиков в Хлебный, но Омельченко предупредил нас, связавшись по телефону:

— Немедленно займите боевой порядок! Противник может появиться с минуты на минуту! Помните — позади мост.

Но мы уже были готовы к этому.

Оказалось, командир 109-го гвардейского полка Омельченко и военком Звягин, как только выгрузились и получили задачу у начальника опергруппы В. К. Гончарова, сели в грузовик и выехали в Хлебный.

Гончаров уехал искать штаб армии, предупредив Омельченко, что тот остается за него. Уже по дороге в Хлебный Омельченко встретил несколько автомашин и офицера армейской разведки. От него он узнал, что впереди оборона прорвана, штаб и тылы армии перемещаются в Качалинскую, а остатки частей поспешно отходят.

Омельченко сразу сообразил, что может произойти, если подвижные колонны гитлеровцев вслед за отходящими ворвутся в районы выгрузки дивизии.

Нужно было принимать меры.

Приказав шоферу гнать со всей скоростью, он прибыл в Хлебный и от имени комдива отдал приказ командирам выгрузившихся частей срочно занять оборону по линии задонских высот. На это ушло еще минут двадцать.

А тут очень своевременно появился 42-й гвардейский истребительно-противотанковый дивизион на мехтяге во главе с командиром И. М. Грищенко и начальником штаба А. П. Полубаком. Батарейцы шли из района выгрузки и только что миновали мост. Омельченко немедленно направил дивизион в оборону.

Путь врагу к Дону на участке от Хлебного до Трехостровской был перекрыт.

Сделано это было вовремя. К концу дня на всех дорогах столбами взметнулась пыль. По извилистой линии окопов, всего в полсотне метров впереди нас, будто прошел ветерок. Комбат поднялся над бруствером наспех оборудованного окопчика и застыл в ожидании. Колонны гитлеровцев на машинах и с танками двигались на Трехостровскую, по направлению к хутору Зимовейскому и прямо на нас. Вот она, гитлеровская чума! Ползет по нашей земле так же, как тогда, в сорок первом году. В голове круговорот мыслей: «Все ли в порядке? Готовы ли артиллеристы?» Лихорадочным взглядом обшариваю всю оборону. Люди на месте, в [19] готовности. Кажется, все предусмотрено: орудия, минометы, противотанковые ружья, и каждый солдат — надежный боец. Но опять прокрадывается мысль: «Всякое случается на войне».

Через несколько минут со стороны станицы Трехостровской послышались артиллерийские залпы. Там начался бой. Стрельба доносится и со стороны хутора Зимовейского. И вот застучали пулеметы нашего боевого охранения. Это гвардейцы взвода Елкина. Там Гриппас. До них километра два.

Рудаков точно встрепенулся и сразу к телефону:

— Что видите перед собой?

— Ведем бой, колонна до пятнадцати машин и три танка! — отвечает замкомбата.

Стрельба там нарастает. Среди ружейно-пулеметной трескотни слышатся бухающие выстрелы бронебоек. Гитлеровцы остановили машины и развертываются. Открыла огонь наша минометная рота. В этот момент кто-то из пулеметчиков впереди нас дал длинную очередь. Видно, нервы не выдержали у парня. Комбат выскочил из окопа и зычным голосом крикнул:

— Не стрелять! Впереди свои!

Гвардейцы Елкина, выполнив задачу, перебежками и ползком стали отходить на фланг основной позиции. У фашистов подбиты головной танк и две автомашины. У нас трое раненых.

Гитлеровцы в атаку не пошли: ждали подхода главных сил. С наступлением темноты перестрелка стихла по всей линии высот. Но это была лишь первая стычка с передовыми подразделениями...

Силы немцев подтягивались всю ночь, хотя особенно они себя не выдавали. Лишь изредка то тут, то там темный небосвод взорвет осветительная ракета или где-то прогремит очередь, временами послышится, как впереди гудят машины и тихо рокочут танки. И кажется, враг затаился и только ожидает утра, чтобы сбросить нас в Дон.

Кто думал, что в первый же день фронтовой жизни мы окажемся в самой гуще очень больших событий! Однако стычка боевого охранения показала, что бойцы дерутся бесстрашно. Храбро действовали со взводом Елкина бронебойщики Степана Бодрова, подбившие вражеский танк. В бою отличился гвардеец коммунист Григорий Федорович Осипенко. Прикрывая отход взвода, он бился до последнего патрона. Когда фашистская пуля раздробила ему кисть правой руки, Осипенко перебросил приклад ручного пулемета к левому плечу и продолжал стрелять. Бойцы вынесли его, [20] истекавшего кровью. Осипенко был первым, кого я записал для представления к награде.

Мы с комбатом всю ночь на ногах: надо поговорить с людьми, внушить уверенность в себе. Рудаков исколесил все позиции: тут укажет взводному, как лучше оборудовать окоп, там спросит бойца громко, чтобы слышали все:

— Как, Иванов, колени не дрожат?

Что можно было ответить комбату?

— Все в порядке! Пусть попробуют!

Увидев Елкина в обороне, Рудаков шутливо бросил:

— Хвалю, действовал правильно, только жаль, троих ранило. Смотри, не сбережешь людей, посажу на гауптвахту!..

Солдаты смеются, а комбату этого только и надо. Бодрое настроение людей — сейчас главное. И неспроста Рудаков, пренебрегая опасностью, у всех на виду.

Рота Григория Ищенко расположена справа, соседей у него нет, фланг открытый. Рудаков, присев на корточки, чтобы лучше увидеть местность впереди, спрашивает:

— Что будешь делать, если на фланг полезут?

— Там два пулемета и орудие! — отвечает Ищенко.

— Правильно. Фланг для тебя главное, нельзя пропустить в лощину.

— Думаю, не пройдут... — как-то вяло ответил он.

Чувствовалось, ротный утомлен. С дежурства и в бой. Недовольный ответом, комбат переспросил его уже строже:

— А если точнее?

— Не пустим! — отрубил Григорий.

— Вот это уже по-гвардейски! — одобрил Рудаков. Но прежде чем идти дальше, он приказал Ищенко:

— Отдохни хоть часа два. С ног свалишься — кто ротой командовать будет?

Но Ищенко не стал отдыхать. Взяв бойца, он сразу же отправился на фланг. Бывшему летчику в пехотной тактике не все было ясно. А раз комбат указал на фланг, значит, там что-то не в порядке.

Позднее политрук его роты Вершинин доложил мне, что ротный ночью вместе с ним обошел все позиции, побывал на каждой огневой точке, а взводному Коркину дал строгий приказ:

— Фланг для тебя главное. Зубами грызи гада, но в лощину его не пускай. Понял?

Командир взвода сразу почувствовал характер Ищенко. Бывает, и одна фраза скажет о человеке больше, чем долгий разговор. [21]

К Григорию Ищенко это подходило вполне. Он никогда не был многословным.

Мы возвратились с комбатом на НП, вполне уверенные в своих людях. Бойцы не подведут.

Но что будет завтра?

...Наступило утро. И с первыми лучами солнца по всей линии обороны загремела стрельба, а воздух наполнился гулом фашистских самолетов. На нашу высоту налетела девятка «юнкерсов» и, построившись в круг, начала «обрабатывать» позиции. Все заволокло дымом и пылью. Связь с ротами сразу оборвалась. Вокруг нашего окопа взлетают груды земли, визжат осколки, а над головой снова валится в пике фашистский бомбардировщик.

— Кажется, пронесло! — кричит над ухом Рудаков, освобождаясь от целой кучи земли. Его лицо от толстого слоя пыли стало черным, и только зубы да белки глаз неестественно выделяются своей белизной.

Еще трижды налетали пикировщики на нашу высоту, и она из зеленой превратилась в серо-бурую. Однако окопы уже ожили. Бойцы заняли места, бронебойщики припали к длинноствольным ружьям. Только слева у дороги противотанковое орудие далеко отброшено взрывом, и около него возится расчет. Телефонисты восстановили связь, и мы выясняем обстановку. В рогах есть потери, убитые и раненые, контужен Гриппас. Рудаков забеспокоился. Приказывает немедленно вывести раненых и быть в готовности к отражению атаки гитлеровцев.

В это время наблюдатель громко кричит:

— Прямо танки и мотопехота!

Началось! Это уже не передовой отряд, а главные силы.

Две мощные колонны врага выползли с обеих сторон двугорбой высоты и, развернувшись перед фронтом, двинулись прямо на нас. Впереди более двадцати танков. Расстояние между нами быстро сокращается. Волнение нарастает. Рудаков смотрит не отрываясь, губы плотно сжаты, и мускул на щеке чуть дергается. Команды теперь излишни, но так и хочется крикнуть во весь голос: «Не подведите, ребята! Не робей!»

Точно по сигналу со всей позиции навстречу обнаглевшему врагу хлестнуло целое море огня. Среди трескотни, как удары молота, выделяются залпы орудий — бьют бронебойки. Минометчики Силаева ведут заградительный огонь, и вот — загорелся один, второй, третий танк. Это отличилась батарея 42-го гвардейского противотанкового дивизиона под командованием гвардии лейтенанта В. Б. Преснякова, [22] подбившая с первых же залпов вражеские танки, а затем еще и три броневика. От удачных попаданий бронебойно-зажигательных пуль вспыхнули, как факелы, несколько автомашин, а гитлеровцы заметались по полю.

— Горят! Горят! Круши гадов! — возбужденно кричат бойцы.

Боевой порядок фашистов расстроился. Группа танков пошла в обход высоты. Но там скрытые орудия Ищенко. Мы видим — подбиты еще две машины, а остальные повернули вспять. Минометчики залп за залпом накрывают пехоту. На поле уже семь подбитых танков и до пятнадцати автомашин. Гитлеровцы перестраиваются в цепь, пытаются перейти в атаку, но снова отброшены с большими потерями.

Враг явно просчитался. Не испугались гвардейцы ни зверской бомбежки, ни танковой атаки. Позиции в наших руках.

День уже клонился к вечеру, но бой не ослабевал. Фашисты, обозленные неудачей, начали новую атаку на позицию роты Ищенко, пытались обойти ее с фланга, прорваться в лощину, а там к мосту. Вспыхнула ожесточенная схватка. Прикрывавший фланг станковый пулемет разбит. Часть вражеских автоматчиков уже в лощине!

Комбат подает сигнал роте Орехова — начать контратаку. И опять вопрос: поднимутся ли дружно бойцы, когда пули свищут над головой и рвутся снаряды? И вот кто-то из связных громко крикнул:

— Пошли! Поднялись!

Да и могло ли быть иначе?! Это лучшая наша рота. Солдаты, выпрыгнув из окопов, рванулись вперед. Упал один, другой, но остальные бегут к кустам не сгибаясь. Орехов потерял каску, с непокрытой головой и закатанными по локоть рукавами во главе группы бойцов ворвался в кустарник. Вместе со взводом девствует политрук Василий Кузовкин. За скатами высоты шум. Долетает: «Ура-а-а!», «За Родину!», «Вперед!». На наблюдательном пункте с напряжением следим за ходом контратаки. Роту уже не видно, но частая стрельба говорит: там сейчас идет жаркая схватка. Бой длится минут двадцать. Из кустарника выскакивают гитлеровцы, и многие, сраженные пулями, падают. К нашему окопу подбежал посыльный и, свалившись на бруствер, доложил:

— От Орехова, противник отбит!

Словно тяжесть свалилась с плеч. Положение восстановлено. Рудаков снял каску, вытер вспотевший лоб и бросил телефонисту: [23]

— Вызывай ротных, теперь-то угомонятся!

— Эх, как они стрекача дали! — возбужденно кричит сержант Алексеев.

Наступила ночь. Над позициями стелется легкий туман.

Гитлеровцы молчат и лишь изредка ракетами освещают местность. Подсчитываем потери: есть убитые и раненые, уничтожено одно орудие, два пулемета, и вышли из строя три офицера. Противник потерял во много раз больше. Подбитые нами танки и машины, рассыпанные по полю, так и остались на месте. Наши артиллеристы к ним никого по подпускали.

Командир полка, непрерывно следивший за ходом этого поединка, вызывает комбата к телефону:

— Молодцы, ребята, молодцы! Высота дымилась, точно вулкан, но враг не прошел!

От командира полка мы узнали, что фронт за Доном удержан везде...

Продолжали укреплять позиции, покормили людей, похоронили павших в бою товарищей. Но совершенно неожиданно в полночь получили приказ отойти на восточный берег. На наш третий батальон возлагалась задача прикрывать отход всех частей с плацдарма. Причем лично Рудакову приказано с одной ротой выдвинуться левее, на участок второго батальона, а мне удерживать позицию перед Хлебным до отхода всех подразделений соседнего 118-го гвардейского полка, оборонявшегося в районе хутора Зимовейского. Мост через Дон будет взорван только после доклада о полном очищении правого берега.

Соседи начали отходить, но мне поручено обеспечить прикрытие. Отправил за реку хозяйственников и медпункт. Медсестра Вера, «застрявшая» у нас здесь, прошла мимо с носилками на плече. Кто-то из бойцов крикнул ей вслед: «К мосту, Вера, к мосту!» Она промолчала и даже не ускорила шаг. Нелегко ей было в этом первом бою.

Чтобы ввести гитлеровцев в заблуждение о наших намерениях, решил предпринять ночную вылазку одной ротой, наделать побольше шуму, а пока фашисты разберутся, начать отвод других подразделений. Поручил эту задачу Григорию Ищенко. Он показал себя смелым командиром, обладающим выдержкой, а это главное. Минометчики должны прикрыть его действия огнем.

Через несколько минут минометы заработали, и Григорий Ищенко двинул роту вперед. Гитлеровцы сразу встревожились, усилили стрельбу. Освещают местность ракетами.

По дороге к Хлебному потянулись последние подразделения [24] 118-го гвардейского полка. За ними отошла наша батарея. Роты Ищенко и Орехова ведут огонь, прикрывают отход. В тылу заняли позицию пулеметчики.

Через час плацдарм опустел. Теперь начинает отходить Ищенко. Его прикрывает Орехов. Так, меняя роты, медленно отходим почти до самого утра. Бойцы ведут себя спокойно, собранно. Они точно возмужали за эти сутки боев.

Гитлеровцы догадались об отходе лишь на рассвете и бросили нам во фланг группу автоматчиков, но наши станковые пулеметы охладили их пыл. До реки осталось не более двухсот метров. Перед мостом снова встали на позицию пулеметы, открыли огонь. Прошли бойцы Ищенко.

— Все в сборе? — спрашиваю его.

— Все, там только фрицы, — ответил он.

Вместе с последними пулеметчиками и сержантом Алексеевым минуем переправу. На противоположном берегу встречает инженер дивизии гвардии майор Киркоров. Он нетерпеливо машет рукой и показывает на мост. Потом кричит, пересиливая шум пальбы:

— Можно взрывать?

— Взрывайте, если приказано. Там наших нет!

Инженер обернулся в сторону кустов, где в окопах, у самой воды, сидели саперы, и поднял руку. И тут же раздался оглушительный грохот. Мост вздыбился, уродливо переломился в воздухе и с большим шумом рухнул в воду.