Неудавшийся налет

Полковник Преображенский, ставший вместо генерала Жаворонкова руководителем «Операции Б», приказал капитану Комарову, военинженеру 2 ранга Баранову и командиру авиабазы готовить экипажи, материальную часть и вооружение к очередному, восьмому налету советской авиации на Берлин. Каково же было его удивление, когда майор Георгиади доложил об отсутствии на складах авиабомб основного для бомбардировки Берлина среднего калибра ФАБ-250, ФАБ-100, и ЗАБ-50. Зато имелись в достаточном количестве ФАБ-1000, не применяемые летчиками, да еще несколько ФАБ-500.

— Чего же вы молчали до сих пор, товарищ майор? — вскипел, обычно спокойный, Преображенский.

Георгиади поджал нижнюю губу, с обидой ответил:

— Я не молчал, товарищ полковник. Я своевременно доложил обо всем генералу Жаворонкову. И о нехватке бензина тоже.

— И что же командующий? [230]

— Генерал Жаворонков послал два запроса командующему Балтийским флотом вице-адмиралу Трибуцу.

— Почему я не знал об этом?

— Генерал Жаворонков приказал вас не беспокоить. Вы заняты боевой работой...

Преображенский задумался. Раньше ему и в голову не приходило, откуда берутся для ДБ-3 авиабомбы и бензин, их запасы, оказывается, скудны, не пополнялись, и сейчас морская и армейская авиагруппы особого назначения сидят на голодном пайке. Командир авиабазы пояснил, что часть боеприпасов и горючего вынуждены были перевезти на аэродром Асте для бомбардировщиков майора Щелкунова и капитана Тихонова, которые прилетели с Большой земли с пустыми люками и наполовину заполненными баками.

Действительно, прибывшая на Сааремаа армейская авиагруппа встала на обеспечение морской авиагруппы, никто раньше не брал их в расчет. Вот почему так быстро кончился запас авиабомб и бензина.

— Что ответил командующий Балтфлотом? — спросил Преображенский.

— Вице-адмирал Трибуц приказал командиру главной военно-морской базы в Таллинне и коменданту Кронштадтской крепости бесперебойно обеспечивать нас всем необходимым, не срывать налеты на Берлин,— ответил Георгиади.— Из Таллинна вчера вышли торпедовоз с авиабомбами на борту и танкер с бензином, но...— он беспомощно развел руки в стороны, тяжко вздохнул.— Не дошли до нас, товарищ полковник. Потопили их немцы. Из Кронштадта тоже, видимо, выходили к нам корабли. И тоже пока не дошли...

Преображенский вспомнил недавний разговор со своим новым другом начальником штаба Береговой обороны Балтийского района подполковником Охтинским о резком осложнении обстановки в районе островов Моонзундского архипелага. Сааремаа, Хиуму, Муху, Вормси и Осмуссаар немцы блокировали с суши, моря и воздуха. Они никого не впускают и не выпускают из Моонзунда. Тогда он, занятый налетами на Берлин, не придал этому особого значения, полностью полагаясь на генерала Жаворонкова, а вот теперь, оставшись за него, с первого же дня на себе почувствовал остроту создавшегося почти критического положения. К тому же начинало мучить уязвленное самолюбие: при командующем [231] ВВС флота налеты на Берлин осуществлялись регулярно, а вот при нем все вдруг изменилось в худшую сторону.

— Что будем делать, командир авиабазы? — с надеждой спросил Преображенский.

Георгиади усмехнулся, хитро прищурил черные глаза.

— Я передал в Беззаботное, в нашу авиабригаду, чтобы ни один самолет не прилетал к нам с пустыми бомболюками. В основном брать ФАБ-сто и ЗАБ-пятьдесят.

— Правильно сделали, товарищ майор! — похвалил Преображенский, хотя и понимал, что это не надежный способ доставлять авиабомбы, ведь теперь ДБ-3 летали на замену моторов редко. Но, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Молодец командир авиабазы, не сидит сложа руки, не ждет у моря погоды.

— С бензином пока терпимо,— продолжал Георгиади.— Я забрал все запасы у местного гарнизона.

— И отдали безоговорочно? — удивился Преображенский, понимая, что Береговой обороне Балтийского района самой нужен бензин.

Георгиади заразительно рассмеялся.

— Именем вице-адмирала Трибуца я действовал. Пусть попробуют не выполнить приказ командующего Балтийским флотом!..

Разговор с командиром авиабазы угнетающе подействовал на Преображенского. Такая тяжесть теперь легла на его плечи, ведь отныне лично он, он один отвечает за продолжение «Операции Б», за которой пристально следит сам товарищ Сталин. Хотел вызвать военкома полка Оганезова, чтобы посоветоваться с ним обо всем, поговорить, как тот сам с газетой в руке зашел к нему в землянку.

— Вот прочтите, командир,— протянул он газету.

Преображенский поморщился, до газет ли ему сейчас, когда из-за отсутствия авиабомб срывается восьмой налет на Берлин?

— О Берлине пишут, значит, и о нас,— пояснил Оганезов.— Официальное сообщение...

Преображенский сразу же насторожился, взял газету, впился глазами в текст на первой полосе, обведенный военкомом полка карандашом. По мере чтения глаза его хмурились, лоб покрылся сетью мелких морщин. [232]

«...Советская авиация имела полную возможность бомбить Берлин в начале и ходе войны. Но командование Красной Армии не делало этого, считая, что Берлин является большим столичным городом с большим количеством трудящегося населения, в Берлине расположены иностранные посольства и миссии, и бомбежка такого города могла привести к серьезным жертвам гражданского населения.

Мы полагали, что фашисты, в свою очередь, будут воздерживаться от бомбежки нашей столицы Москвы. Но оказалось, что для фашистских извергов законы не писаны и правила войны не существуют. В течение месяца, с 22 июля по 22 августа, немецкая авиация 24 раза произвела налеты на Москву. Жертвами этих налетов явились не военные объекты, а жилые здания в центре и на окраинах Москвы, больница, 2 поликлиники, 3 детских сада, театр имени Вахтангова, одно из зданий Академии наук СССР и другие. Разумеется, Советское командование не могло оставить безнаказанными эти зверские налеты немецкой авиации на Москву. На бомбежку мирного населения Москвы советская авиация ответит систематическими налетами на военные и промышленные объекты Берлина и других городов Германии...»

— Наращивать нам надо удары по Берлину, командир, наращивать! — подытожил Оганезов, когда Преображенский закончил читать.

— Чем наращивать, комиссар?! — с болью в сердце вырвалось у Преображенского, и он рассказал военкому полка о своем разговоре с командиром авиабазы майором Георгиади.

— Да-а,— протянул Оганезов,— положение серьезное. Я сделаю в Ленинграде все возможное, чтобы авиабомбы немедленно доставили на Сааремаа...— Он виновато улыбнулся, неопределенно пожал плечами.— Собственно, Евгений Николаевич, я проститься зашел к вам. Сейчас уезжаю в Асте и оттуда с последним самолетом из эскадрильи капитана Тихонова лечу в Беззаботное...

В сутолоке новых забот Преображенский забыл, что батальонный комиссар должен возвратиться под Ленинград в самое ближайшее время. 1-й минно-торпедный авиационный полк совершал систематические налеты на тыловые военные и промышленные объекты и военно-морские [233] базы Германии и Финляндии, и военкому полка целесообразнее было находиться и вести политическую работу на основной базе. За него оставался на острове старший политрук Поляков, опытный, инициативный, всеми уважаемый в полку политработник.

После проводов военкома полка Преображенский еще раз прочел в газете официальное сообщение о продолжении налетов на Берлин в ответ на непрекращающуюся бомбардировку немецкой авиацией Москвы. Он согласен, наращивать удары по Берлину надо, но вверенные ему морская и армейская авиагруппы особого назначения не в состоянии, к сожалению, этого сделать. Нужны новые, дополнительные авиационные части или даже соединения для продолжения «Операции Б».

К его радости, вечером пришла шифровка от командующего ВВС флота генерала Жаворонкова, из которой он узнал, что Верховный Главнокомандующий нацелил на Берлин вновь сформированную 81-ю авиационную дивизию под командованием известного советского летчика Героя Советского Союза Михаила Водопьянова. На вооружении дивизии были мощные четырехмоторные бомбардировщики Пе-8.

Морской и армейской авиагруппам особого назначения предписывалось самостоятельно продолжать налеты на Берлин.

Перед самым отбоем к Преображенскому зашел старший политрук Поляков.

— Интересное письмецо хочу вам показать, Евгений Николаевич. С той стороны, так сказать. О результатах нашей работы...

По примеру своего начальника военкома полка батальонного комиссара Оганезова старший политрук Поляков считал первейшей обязанностью сообщать летному и техническому составу авиагруппы о результатах бомбардировок Берлина. Это оказывало огромное воспитательное воздействие на людей, находящихся на крайней западной точке советской земли, в глубоком тылу врага. Он связался с Беззаботным, и ему сообщили содержание письма мужу на фронт от жительницы Берлина Анни Реннинг. Солдат Реннинг воевал недолго, он был убит под Ленинградом.

— Вот что пишут на фронт немецкие жены своим мужьям,— протянул Поляков текст полковнику. [234]

— Любопытно, любопытно.— Преображенский взял, письмо, начал читать...

«Дорогой мой Эрнст! Война с Россией уже стоит нам многих сотен тысяч убитых. Мрачные мысли не оставляют меня. Последнее время днем и ночью к нам прилетают бомбардировщики. Нам всем говорят, что нас бомбили англичане. Но нам точно известно, что в эту ночь нас бомбили русские. Они мстят за Москву. Берлин от разрывов бомб весь сотрясается... И вообще, я скажу тебе: с тех пор как появились над нашими головами русские, ты не можешь себе представить, как теперь нам стало скверно.

Родные Вилли Фюрстенберга, ты это хорошо знаешь, служили на артиллерийском заводе. Завода больше не существует! Родные Вилли Фюрстенберга погибли под его развалинами...

Ах, Эрнст, когда русские бомбы падали на заводы Симменса, мне казалось, все проваливается сквозь землю.

Зачем вы, Эрнст, связались с русскими! Неужели нельзя было найти что-либо поспокойнее.

Я знаю, Эрнст, ты скажешь мне, что это не мое дело, что ты убежденный социалист... Но знай, мой дорогой, что здесь, возле этих проклятых заводов, жить невозможно! Мы все находимся словно в аду. Пишу я серьезно и открыто, ибо мне теперь ничего не страшно! Я ничего не боюсь...

Предчувствую, Эрнст, пока дойдет до тебя мое письмо (если мне удастся донести его к почтовому ящику), меня не будет в живых. Эрнст... Уже гудят! Я несу письмо. Прощай! Всего хорошего. Твоя Анни».

— Разумная женщина эта Анни Реннинг! — возвратил Преображенский лист Полякову.— Вот чего не хватает ее фюреру!

— Да, простые берлинцы уже начинают понимать, к чему приведет авантюра их Гитлера,— согласился Поляков.— Аккредитованные в Берлине корреспонденты нейтральных стран сообщают о растущей панике в Берлине перед ударами советской и английской авиации. И что характерно, на развалинах наиболее отчаянные стали писать мелом: «За эти бомбардировки мы благодарим нашего фюрера!»

— Надо, чтобы экипажи перед вылетом успели познакомиться с содержанием этого письма,— сказал Преображенский. [235]

Поляков показал на пачку копий.

— Я отпечатал на машинке двадцать экземпляров. Хватит всем.

Письмо немецкой женщины Анни Реннинг заставило Преображенского вспомнить о пришедшей еще днем почте, в которой оказались и два конверта на его имя со знакомыми почерками отца и жены. Работы было по горло, он все время находился среди сослуживцев, и вот теперь, оставшись один после ухода старшего политрука Полякова, с волнением вскрыл первым конверт от отца, вынул вчетверо сложенный лист и начал читать:

«Родной мой сын Евгений! Наверное, ты в капусту крошишь гитлеровцев?! «Не будет им мало» — это твои слова. Я знаю хорошо, что они не разойдутся с делом. Будь хладнокровен, будь спокоен. О своих детях не беспокойся. Мы с мамой по мере сил своих ведем колхозную работу.

Война всерьез! Ненависть наша к врагу растет.

Но вот беда — я стар. Хотелось бы винтовку взять... Желаю тебе, мой родной сын, больших успехов, удач и счастья. Твой отец».

Письмо жены особо растрогало Преображенского, глаза его потеплели, он расслабился, почувствовал радостное облегчение, которого всегда не хватало при напряженной работе.

«...Где ты, Евгений, отзовись! Напиши мне коротенькое письмецо в два слова: «Я здоров». Оно меня успокоит. Галюська книжки читает. Малютка Ольга при встрече, пожалуй, назовет тебя «Евгений». Ей скоро четыре месяца. А Вовка очень часто требует от меня, чтобы я взяла на ручки Оленьку. В семье у нас пошли знаменитые художники. Смотри, читай, любуйся!..»

К письму было приложено с десяток рисунков старшей дочери и сына. На них, увиденные детскими глазами, плывущие по реке пароходы, летящие самолеты, цветы, деревья, домики. Под деревянным домиком с высокой дымящейся трубой трогательная надпись, от которой защемило сердце: «Милый папа. Я жду тебя. Твоя Галя».

Долго не мог заснуть в эту неспокойную ночь Преображенский, думал о самых дорогих для него и любимых жене, детях, отце и матери... [236]

Прежде чем отправить дальние бомбардировщики на Берлин, Преображенский еще раз проверил все расчеты. Теперь он нес ответственность за выполнение «Операции Б». Значит, надо подготовиться как следует. Необходимо снова проанализировать всевозможные варианты подхода к цели с учетом метеоусловий, бомбовой нагрузки, зон зенитного огня противника, барражирования немецких ночных истребителей-перехватчиков.

Летели самолеты только морской авиагруппы. Двигатели ДБ-3ф эскадрильи капитана Тихонова нуждались в замене, и машины пришлось отправить на Большую землю. На оставшихся в группе майора Щелкунова трех самолетах производился текущий ремонт моторов силами технического состава, и они не могли пока принять участие в операции.

Нуждались в ремонте и моторы всех дальних бомбардировщиков морской авиагруппы, о чем Преображенскому доложил старший инженер Баранов. К тому же не хватало на все машины авиабомб среднего калибра. Лететь же на Берлин даже с одной ФАБ-500 на внешней подвеске стало трудно; сказывалась изношенность моторов, они перегревались и выходили из строя.

Решено было послать в очередной налет на Берлин одно звено. Ведь нельзя же было срывать «Операцию Б», тем более что немецкая авиация почти каждый день бомбит Москву. В Ставке не поймут пассивность морских летчиков и их командира. Когда «Операцией Б» руководил командующий ВВС флота генерал Жаворонков, налеты на Берлин осуществлялись регулярно, теперь же, при командире 1-го минно-торпедного авиационного полка полковнике Преображенском, они прекратились. Никакие ссылки на слабое техническое состояние ДБ-3, отсутствие должного комплекта авиабомб и нехватки бензина в Москве принимать не будут.

Звено возглавил командир 1-й авиаэскадрильи капитан Ефремов. Его ведомыми были назначены экипажи летчиков старшего лейтенанта Трычкова, лейтенантов Дашковского и Мильгунова. Вылет Преображенский назначил за полчаса до захода солнца. Теперь ему самому, как это делал раньше генерал Жаворонков, приходилось на старте отправлять экипажи в полет.

Летчики не любят провожать своих товарищей на боевые задания. Лучше было бы для каждого самому вести машину, чем глядеть вслед уходящему в небо [237] самолету. Такое же состояние испытывал и Преображенский, вместе с капитаном Комаровым, давая разрешение на взлет. Он сейчас сожалел, что сам не возглавил звено, ведь задание Верховного Главнокомандующего по бомбардировке особо важной цели — резиденции Гитлера — с него не снято.

Над аэродромом разнесся гул моторов, бомбардировщики выруливали на старт. К Преображенскому подбежал запыхавшийся старший инженер Баранов.

— На машине старшего лейтенанта Трычкова греется левый мотор,— доложил он.— Выпускать ее нельзя. Не взлетит...

Преображенский поморщился, сжал зубы. Первая неприятность еще до начала взлета. Захотелось отругать Баранова за плохую подготовку материальной части, но усилием воли сдержал себя, старший инженер ведь докладывал ему о необходимости ремонта моторов на всех машинах.

На Берлин пошли три самолета. Преображенский приложил руку к козырьку фуражки, провожая капитана Ефремова. Следом, хотя и тяжело, поднялись в воздух ДБ-3 лейтенантов Дашковского и Мильгунова.

В ночь налета на Берлин обычно на аэродроме никто не спал. Бодрствовал в землянке и Преображенский. Перед ним на столе лежала карта с акваторией Балтийского моря, на которой изломанной красной линией пролегал маршрут полета от Кагула до Берлина. По времени, зная скорость ДБ-3, он отмечал, где примерно сейчас должны были находиться экипажи Ефремова, Дашковского и Мильгунова.

В землянку зашел капитан Хохлов.

— Что, Петр Ильич, тяжко нам сегодня? — посочувствовал Преображенский.

— Да уж лучше бы там сейчас быть,— показал Хохлов на излом линии на траверзе шведского острова Готланд и тяжело задышал.

— Не вешай носа, штурман, не печаль командира,— улыбнулся Преображенский.— Еще будем над Берлином и не раз. На-ка, полюбуйся, что мои выкамаривают,— он достал из кармана конверт, вынул из него рисунки старшей дочери и сына и с гордостью рассыпал перед штурманом.

Хохлов подносил каждый лист к электрической лампочке и подолгу, внимательно рассматривал детские рисунки. [238] В памяти невольно всплыл и его сынишка Борька. Где он сейчас? Перед перебазированием на остров Сааремаа жену и сына вместе с семьями летного и технического состава эвакуировали в тыл. Валентина решила ехать к своим родным на Кавказ в город Грозный. Последнюю весточку она прислала из Ростова-на-Дону, куда ее привели запутанные войной пути-дороги. Писала, что с парадного кителя сняла орден Ленина, которым он был награжден за зимнюю войну с Финляндией, положила его в сумочку и теперь не знает, что с ним делать. Тяжко же ей сейчас с младенцем Борькой на руках. Вот, бедная, попала в пекло, ведь у Ростова-на-Дону уже немецкие войска, идут бои за город...

От горестного раздумья Хохлова оторвал звонкий голос вошедшего в землянку капитана Комарова.

— Посты ВНОС доложили о шуме моторов самолета,— доложил он.— Нашего самолета, товарищ полковник.

Преображенский посмотрел на часы, уж слишком быстро что-то возвращается один из экипажей. Выходит, не долетел до цели, отбомбился по запасной.

Он вместе с Комаровым и Хохловым вышел из душной землянки. Знакомый звук моторов ДБ-3 донесся с юга, со стороны районного центра Курессаре. Появился в зоне видимости и сам самолет, над ним взвилась зеленая ракета: просьба о посадке. С аэродрома ответили красной ракетой, и бомбардировщик пошел на посадку.

Приземлился ДБ-3 капитана Ефремова. Доклад его был не утешителен. Моторы перегрелись в полете, пришлось идти на запасную цель Виндаву и сбросить бомбы на стоящие в порту немецкие корабли. Самолет был обстрелян зенитной артиллерией, но огонь ее оказался, мало эффективен.

Преображенский болезненно переживал возвращение экипажа капитана Ефремова. Вторая неудача! А когда капитан Комаров сообщил, что еще один дальний бомбардировщик возвращается раньше времени, его негодованию, казалось, не было предела. Так неудачно он начал руководить «Операцией Б», что теперь о нем подумает командующий ВВС флота генерал Жаворонков?

Вернулся экипаж лейтенанта Мильгунова. Причина та же, что и у капитана Ефремова. Моторы перегревались, [239] а правый потом совсем отказал. Вынужден был развернуться на Либаву и сбросить ФАБ-500 и две ЗАБ-50 на порт.

Оставался в воздухе экипаж лейтенанта Дашковского. Что с ним? Долетел ли до Берлина или тоже вынужден будет отбомбиться по запасной цели? В сложившейся ситуации лучше бы он возвратился. Ведь вся противовоздушная оборона немцев набросится на него одного и трудно, ох как трудно будет лейтенанту выбраться из моря огня.

Время тянулось медленно, в землянке тишина, говорить не хотелось. Давно уже наступил рассвет, пора бы уж появиться самолету Дашковского, но его все нет и нет. И наконец, как гром с неба, радостная для каждого летчика весть:

— Летит, летит! Летит наш лейтенант Дашковский!

Землянка быстро опустела. Преображенский устремил взгляд на юг. Действительно, со стороны Курессаре летел ДБ-3. Возвращается! Но почему так поздно? Случилось что или штурман заблудился в облаках? Молодец все же лейтенант! Один летал на Берлин, а вот дотянул ли до него — сейчас он расскажет.

Все с нетерпением ждали посадки. Однако самолет перед самым аэродромом вдруг резко снизился и скрылся за кромкой леса. Может быть, кончился бензин, и Дашковский пошел на вынужденную посадку?

Мощный взрыв донесся до аэродрома глухим эхом, нестерпимой болью отозвался в сердцах...

Лейтенант Дашковский погиб на глазах. Его смерть мгновенная — особая смерть летчиков. Что знал Преображенский о лейтенанте? Имя — Николай, отчество — Феодосьевич, фамилия — Дашковский. Родился в крестьянской семье в Черкасской области. Закончил техникум, по комсомольскому набору попал в Одесское военно-авиационное училище. Был направлен вначале на Тихоокеанский флот, а затем уже перед самой войной переведен на Балтику в 1-й минно-торпедный авиационный полк. Женат. Есть сын. Летчик опытный, смелый. За налеты на Берлин награжден орденом Ленина. Вот и все, пожалуй. А как это мало знать о человеке, с которым вместе водили бомбардировщики на Берлин?! И даже сейчас не знаешь, дошел ли он до Берлина или сбросил бомбы на Штеттин, Данциг или еще на какую запасную цель? [240]

Вечером погибший экипаж похоронили рядом с экипажами старшего лейтенанта Финягина, лейтенантов Александрова и Кравченко на местном кладбище, ставшем своеобразным пантеоном вечной славы морских летчиков-балтийцев. Дружно прогремел винтовочный залп — салютовали тем, кто ценой жизни выполнил свой воинский долг перед Родиной.

Капитан Комаров, скрепя сердце, выводил пером в журнале боевых действий авиагруппы:

«24.08.41 ДБ-3 № 391401. Дашковский, лейтенант — летчик. Николаев, ст. лейтенант — штурман. Элькин, мл. сержант — стрелок-радист.

Самолет разбит при посадке после выполнения боевого задания (бомбоудар по г. Берлин) в районе Курессаре. Экипаж погиб».

Из записки фюрера от 23 августа 1941 года по вопросу продолжения операций на советско-германском фронте:

«...Кроме того, необходимо учесть моменты, имеющие значение для Германии вследствие ее собственного положения:

а) возможно быстрое занятие Прибалтики с целью обеспечения Германии от ударов русской авиации и военно-морского флота из этих районов...»

Из сообщения ТАСС:

«Лондон, 27 августа (ТАСС). Из достоверных источников сообщают, что германские власти начали эвакуацию населения из районов, подвергающихся бомбардировкам. Из северной, северозападной и северо-восточной части Германии большое количество немцев выехало в Норвегию, Данию, Люксембург и южную часть Германии. В южной Германии не хватает жилищ, и прибывающие из других частей страны размещаются за городом во временных постройках. Около Линца вырос целый городок из палаток».

На пороховой бочке

По приказу командующего Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирала Трибуца комендант Кронштадтской крепости направил на остров Сааремаа первую группу кораблей с авиационными бомбами для морских летчиков, участвующих в «Операции Б». В группу вошли быстроходные тральщики БТЩ-209 «Кнехт» и БТЩ-214 «Бугель». Несколько позднее к ним присоединился и БТЩ-206 «Верп».

Из Кронштадта вышли рано утром, к полудню быстроходные [241] тральщики достигли района Юминданины. На траверзе маяка Кери они встретили конвой боевых кораблей и транспортных судов, шедших из осажденного Таллинна в Кронштадт. Конвой втянулся на выставленное немецкими кораблями минное поле и потому шел очень медленно, опасаясь столкновения с морскими минами. С эстонского берега неожиданно появились немецкие бомбардировщики и начали атаки на попавшие в ловушку советские корабли. Особо доставалось флагману конвоя эсминцу «Энгельс» и шедшему в кильватере танкеру № 11. Маневр их на минном поле был стеснен до предела. «Юнкерсы» на малой высоте прицельно сбрасывали бомбы, эсминец «Энгельс» отклонился несколько влево и наскочил на мину. Подорвался на мине и танкер № 11 и вскоре затонул.

Шедшим навстречу быстроходным тральщикам нелегко было проскочить минное поле, да еще под ударами немецких бомбардировщиков. Неудача первым постигла БТЩ-209 «Кнехт». Обходя подорвавшийся эсминец «Энгельс», он напоролся на мину, от взрыва которой сдетонировали лежащие на палубе авиационные бомбы. Огромный столб воды и огня поднялся на том месте, где только что был «Кнехт». Спустя несколько минут такая же участь постигла и БТЩ-214 «Бугель». Он тоже подорвался на мине и затонул. Лишь потрепанному немецкими бомбардировщиками БТЩ-206 «Верп» с трудом удалось добраться до Таллинна.

Первая попытка доставить авиабомбы на остров Сааремаа для морских летчиков окончилась полной неудачей.

Комендант Кронштадтской крепости в срочном порядке направил вторую группу кораблей из Ораниенбаума. В нее вошли быстроходный тральщик БТЩ-203 «Патрон» под командованием старшего лейтенанта Ефимова, тихоходный тральщик Т-289 лейтенанта Соколова и сторожевой корабль «Коралл» капитан-лейтенанта Подсевалова. Их сопровождал патрульный катер лейтенанта Сажнева.

С учетом неудачного опыта тральщиков «Кнехт» и «Бугель», закончившегося трагически, старший лейтенант Ефимов, назначенный старшим в группе кораблей, решил выйти в море с наступлением темноты и за ночь постараться пройти нашпигованный минами Финский залив. [242]

Погрузка на палубы авиационных бомб среднего калибра закончилась вовремя, и с наступлением темноты «Патрон» первым отвалил от стенки Ораниенбаумского причала. За ним последовали тральщик Т-289 и патрульный катер. Лишь почему-то замешкался сторожевой корабль «Коралл», пришлось на большом кронштадтском рейде застопорить ход и лечь в дрейф. Световым семафором Ефимов поторопил «Коралл» с выходом в море; каково же было его удивление, когда капитан-лейтенант Подсевалов ответил, что его сторожевой корабль не сможет участвовать в переходе на остров Сааремаа из-за неисправности машин, а отремонтировать их в ближайшие часы не представляется возможным.

На запад через весь Финский залив взяли курс тральщики «Патрон», Т-289 и сопровождавший их патрульный катер.

Ефимов отдавал себе отчет, что далеко не всем сегодня доведется благополучно закончить тяжелейший переход с полным грузом авиабомб на борту. Тральщик, на палубе которого лежали ряды закрепленных фугасных и зажигательных бомб, представлял бочку с порохом в десятки тонн весом. Достаточно взрыва контактной или магнитной мины, даже осколка от бомбы при бомбардировке немцами с воздуха, как опасный груз сдетонирует и разнесет «Патрон» на куски. Так произошло с БТЩ-209 «Кнехт». Вне всякого сомнения, немцы сделают все возможное, чтобы не пропустить советские корабли в блокированный с моря Моонзунд. С рассвета они начнут обстреливать их из тяжелой артиллерии с занятого эстонского берега. Финны, в свою очередь, могут пустить в дело батареи береговой обороны, особенно с острова Макелуотто. Ожидает их днем встреча с немецкими подводными лодками, стоящими на позициях перед выходом из Финского залива в Балтийское море, торпедными катерами и даже с легкими крейсерами, курсирующими вдоль побережья. Но особенно опасна авиация противника, которая практически будет безнаказанно наносить бомбовые удары. Вооружение на тральщике слабое: две малокалиберные пушки и зенитные пулеметы. Ведь он по своей конструкции предназначен для траления вражеских мин, а не ведения морского боя.

Встреча с противником ожидалась в дневное время суток, а пока надо еще пройти заминированный Финский [243] залив, благо погода благоприятствовала: морось, туман, ночная мгла. Основные выставленные противником минные поля Ефимову были известны, они нанесены на штурманскую карту. Но за последние сутки немцы с подлодок или самолетами могли перекрыть фарватер.

Шли без огней средним для «Патрона» ходом, так как Т-289 развить большую скорость не мог. По карте Ефимов определил, что только еще достигли острова Лавенсаари; намеченный им заранее график движения срывался из-за отказа выйти в море сторожевого корабля «Коралл».

Неожиданно донесся тревожный голос вахтенного сигнальщика краснофлотца Харламова:

— Слева по курсу сорок пять слышу шум моторов самолета!

— Чей самолет? — спросил Ефимов находящегося в боевой рубке командира отделения сигнальщиков старшину 2-й статьи Большакова.

— Сейчас выясню, товарищ командир,— отозвался Большаков и быстро поднялся на верхний ходовой мостик. Неизвестный самолет проскочил в темноте над «Патроном». По характерному завывающему звуку моторов Большаков безошибочно определил, что над Финским заливом появился немецкий самолет. И как бы в подтверждение справа по курсу в темном небе вспыхнул яркий свет от сброшенной световой авиабомбы — «люстры», как ее метко окрестили балтийцы.

— Немецкий разведчик, товарищ командир,— доложил Большаков.— Ушел в сторону Финляндии.

— Выходит, засек нас, старшина? — с досадой произнес Ефимов.— Здорово это у них поставлено.

— Не думаю, товарищ командир. В такой темнотище заметить наш «Патрон» невозможно,— по-своему рассудил командир отделения сигнальщиков.— Просто для порядка «люстру» повесил фашист...

Старшина оказался прав, остаток ночи прошел спокойно, тральщики благополучно проходили мимо минных полей, медленно, но настойчиво приближаясь к Балтийскому морю.

Серый рассвет застал их в нескольких милях на подходе к Таллинну. Морось прошла, на глазах редел туман, день обещал быть, к огорчению моряков, ясным, солнечным. Все отчетливее и громче со стороны Таллинна [244] доносилась канонада, на берегу разгорался бой: дивизии 18-й немецкой армии, в который уже раз, начинали штурмовать главную базу Краснознаменного Балтийского флота. Уже начали просматриваться клубы черного дыма — Таллинн горел от артиллерийского обстрела и бомбардировок с воздуха. Справа мрачно выступал из пепельной воды финский остров Макелуотто. На нем находилась самая мощная финская дальнобойная батарея береговой обороны калибром 356 миллиметров. Ее восьмисоткилограммовые снаряды предназначались для крупных надводных кораблей класса крейсеров и многотоннажных транспортов; а тральщики слишком маленькая и ничтожная цель. Но если бы финское морское командование знало о лежащем на палубах ценном грузе авиабомб, предназначенных для бомбардировки Берлина, оно приказало бы 356-миллиметровой батарее с острова Макелуотто открыть огонь и по малой цели, ведь союзники-немцы щедро бы возместили расход дорогостоящих снарядов.

За левый борт Ефимов не опасался, они теперь будут идти под прикрытием береговых батарей, расположенных на островах Нейсаар, Осмуссаар и Хиума. А вот с правого борта, со стороны моря, их могли атаковать затаившиеся на глубине немецкие подводные лодки. По семафору, переданному командиром отделения сигнальщиков старшиной 2-й статьи Большаковым, он попросил лейтенанта Сажнева взять мористее и своевременно оповещать тральщики об обнаруженных перископах подводных лодок. Патрульный катер тотчас прибавил ход и пошел справа параллельным курсом в полмиле от идущего головным БТЩ-203 «Патрон».

Немецкие бомбардировщики «Ю-88» появились, когда остров Нейсаар, закрывающий таллиннский рейд, остался далеко позади. Они летели со стороны эстонского берега, прикрываясь лучами приподнявшегося над береговой чертой солнца; с моря их не было видно.

— Справа по борту шум моторов самолетов! — доложил вахтенный сигнальщик краснофлотец Харламов.

— Сколько их? — спросил Ефимов.

— Не знаю, товарищ командир. Не видно из-за солнца. Но много.

Помощник командира тральщика лейтенант Спорышев взял морской бинокль и поднялся на ходовой мостик. До боли в глазах от слепящих солнечных лучей [245] он всматривался в горизонт, пока не заметил немецкие бомбардировщики. Один, второй, третий...

— Три «юнкерса» курсом на тральщик, Михаил Павлович! — сообщил он командиру «Патрона».

— Начинается горячая пора,— произнес Ефимов.— Зенитные пулеметы — к бою! — приказал он.

— Зенитные пулеметы к бою готовы! — тут же доложил командир зенитных расчетов старшина 1-й статьи Шохин. Краснофлотцы-зенитчики уже с рассветом стояли у своих пулеметов, в любой момент готовые отразить внезапную атаку немецких самолетов.

Головной «юнкерс» с резким снижением пошел наперерез «Патрону».

— Полный вперед! — передал Ефимов команду в машинное отделение.— Самый полный!

Он намеревался упредить немецкий бомбардировщик, оставить его позади, но слишком маленькое расстояние между тральщиком и стремительно сближающимся «юнкерсом».

— Огонь! — закричал своим пулеметчикам старшина 1-й статьи Шохин, и тотчас к шуму моторов прибавилась резкая трескотня зенитных пулеметов. «Юнкерс», не ожидавший такого плотного встречного огня, прекратил снижение, его черное брюхо промелькнуло над ютом, и тут же за кормой выросли пять белых султанов вспененной воды, поднятых сброшенными бомбами.

— Пронесло! — вырвался вздох облегчения из груди лейтенанта Спорышева.

— Пулеметчики молодцы! Так держать! — передал он зенитным расчетам.

— Есть так держать! — за всех ответил возбужденный Шохин.

Два других бомбардировщика налетели на Т-289 и патрульный катер, а их ведущий уже разворачивался для второй атаки на «Патрон», теперь уже против хода, с носа.

— Внимательнее на руле! — Ефимов предупреждал командира отделения рулевых старшего краснофлотца Бойцова, что от него во многом будет зависеть уклонение корабля от бомб при атаках самолетов на встречных курсах.

Точно выйдя на курс, головного тральщика, «юнкерс» с высоты устремился вниз. Из боевой рубки казалось, что он вот-вот прошьет палубу с лежащими на ней [246] авиабомбами, предназначенными для бомбардировки Берлина, и тогда конец. В тот момент, когда от фюзеляжа стали отделяться черные точки, Ефимов скомандовал:

— Лево на борт!

— Есть лево на борт! — продублировал Бойцов и быстро закрутил штурвал влево. «Патрон» изменил курс, и «юнкерс» промчался мимо: султаны-гейзеры вспененной воды выросли по правому борту метрах в пятидесяти от тральщика, не причинив никакого вреда.

Ефимов хотел было похвалить рулевого за сноровку и расторопность, но на тральщик уже шел в атаку второй бомбардировщик, а за ним заходил и третий. Немецкие летчики оставили в покое никчемную для них цель — патрульный катер лейтенанта Сажнева, решив основной удар нанести по самому крупному кораблю БТЩ-203 «Патрон».

— Право на борт!

Бойцов положил руль вправо. Всплески воды поднялись по левому борту.

— Лево на борт!..

Бомбы третьего «юнкерса» тоже легли в стороне.

Немецкие бомбардировщики на третий круг не пошли; видимо, кончился запас бомб. Они развернулись на восток и скрылись за солнцем.

— Отделались, как говорится, легким испугом, Михаил Павлович,— повеселел помощник командира тральщика лейтенант Спорышев.— А с точностью-то у фрицев туговато. Мазилы первостатейные,— пошутил он.

— Это у них примерочный налет,— объяснил Ефимов.— То ли еще будет...

— Думаете, они снова прилетят?

— Слева по борту три «Ю-88»! — донесся голос вахтенного сигнальщика Харламова.

— Уже летят! — усмехнулся Ефимов.

Второй налет был копией первого. Разве что немецкие летчики совершенно не обращали внимания на маленький патрульный катер, сосредоточив удары по двум тральщикам, главным образом по «Патрону».

Почти аналогичным был и третий удар с воздуха, к этому времени корабли уже достигли района Палдиски.

— Вот прилипли к нам! Как пчелы к бочке с медом. А у нас бочка ведь с порохом! — негодовал Спорышев.— Неужели узнали, какой бесценный груз мы доставляем [247] на Сааремаа? — предположил он.— Авиабомбы для бомбардировки их любимого Берлина?!

— О нашем грузе немцам ничего не известно, это точно,— не согласился Ефимов.— Они же блокируют Моонзунд. И никого туда не пускают. В том числе и нас.

Ефимов вызвал в боевую рубку командира зенитных расчетов старшину 1-й статьи Шохина.

— Послушайте, товарищ старшина первой статьи, пора бы вашим пулеметчикам поубавить спесь «юнкерсам»,— начал он разговор.— Ведь наглеют немецкие летчики до бесстыдства! Фюзеляжами чуть ли мачту не задевают?! Возьми камень, брось — не промахнешься. А ваши зенитчики все мимо и мимо. Поди половину боекомплекта патронов истратили впустую.

— Волнуются, братишки, горячатся,— оправдывал своих подчиненных Шохин.— К тому же «юнкерсы» бронированные, чертяги. Отскакивают наши пули от брюха, как горох...

— Надо найти уязвимое место, старшина,— подсказал лейтенант Спорышев.— Вы же самый опытный пулеметчик у нас.

— Вот и покажите личный пример,— поддержал Ефимов своего помощника.— Хотя бы подбить одного. Опасаться бы тогда стали нас, не так прицельно бомбить.

Шохин до боли сжал кулаки, погрозил ими темной кромке берега, со стороны которой появлялись немецкие самолеты.

— Проучу я их все же, товарищ командир,— со злостью проговорил он.— Сам встану за пулемет. Хоть одного гада, но пущу на корм рыбам...

Четвертый налет немецких бомбардировщиков не заставил себя долго ждать. На этот раз вахтенный сигнальщик Харламов насчитал пять «Ю-88». Шохин подошел к баковой зенитной установке, отстранил от пулемета краснофлотца Мелехова.

— Дай-ка я попробую, браток. Авось мне повезет...

Первый «юнкерс» он примерил в прицел, нащупывая на нем наиболее уязвимую точку. Для острастки дал короткую очередь по нему. На втором бомбардировщике, атаковавшем тральщик, он уже точно определил точку прицеливания: моторы! Когда же третий «юнкерс» начал заход на «Патрон» и его правый мотор весь поместился [248] в круглый зенитный прицел, он нажал гашетку и длинной очередью полоснул по бомбардировщику.

— Попали, попали, товарищ старшина! — закричал над ухом краснофлотец Мелехов.

Шохин оторвался от прицела, глаза его радостно блестели. «Юнкерс», оставляя длинный шлейф черного дыма, с трудом развернулся в сторону солнца и, едва достигнув береговой черты, грохнулся на землю.

— Получай, гад, сполна! — сквозь зубы процедил Шохин.— От моряков-балтийцев свинцовый привет, покойничек!..

В отместку за свой погибший самолет оставшиеся четыре «юнкерса» яростно набросились на корабли, атаки следовали одна за другой, и бомбы, казалось, чудом не попадали в палубы тральщиков.

— Еще бы одного угостить, товарищ старшина,— подзадорил Мелехов разгоряченного боем своего командира.

— Давай вместе попытаемся, браток,— проговорил Шохин, прилаживаясь к прицелу. Первый же бомбардировщик он встретил длинной очередью, но безрезультатно. Одна из бомб упала поблизости от борта, обдав его брызгами холодной воды. По второму самолету он уже начал стрелять короткими очередями, но снова мимо. Решил отказаться от моторов и прицеливаться в кабину летчика. Авось пули достигнут цели...

При заходе очередного «юнкерса» на бомбардировку «Патрона» он поймал в прицел кабину летчика и нажал на гашетку. Бомбардировщик проскочил рядом, не сбросив бомбы. Искрящиеся от солнечных лучей султаны воды поднялись почему-то далеко за кормой шедшего в кильватере Т-289.

— Подбили вы его, товарищ старшина, подбили! — закричал от восторга Мелехов.— На воду садится, на воду!

Шохин видел, как подбитый им бомбардировщик вдалеке сел прямо на воду.

— А этот на корм балтийской рыбе отдадим,— произнес он с удовлетворением, уступая место за пулеметом Мелехову.— Становись на свое место, браток. Твоя очередь теперь...

Весь остальной путь по Балтийскому морю до пролива Муху, разделяющего острова Хиума и Вормси, проходил под беспрерывной бомбардировкой немецких [249] самолетов. Пенистые столбы воды, поднятые взрывами бомб, кипели вокруг маневрирующих тральщиков, иногда каскады брызг обрушивались на палубы, и у моряков от мысли, что один из осколков вот-вот попадет в лежащие на палубе авиабомбы и те сдетонируют, разнесут корабль в щепки, становилось муторно на душе. Казалось чудом, что они все еще ухитряются увертываться от прямых попаданий. Видимо, злятся немецкие летчики от того, что цель ускользает от них, хотя они и производят бомбометание без помех со стороны истребителей прикрытия, почти как на полигоне. То ли нервы их начали сдавать или, до некоторой степени, пугал огонь зенитных пулеметов, на который напоролись два «юнкерса» и погибли, однако советские корабли казались для них словно заколдованными.

Оставили в покое БТЩ-203 «Патрон» немецкие бомбардировщики лишь у входа в пролив Муху: «юнкерсы» опасались зенитных батарей с островов Хиума и Вормси. К этому времени при маневре более быстроходный «Патрон» далеко оторвался от тихоходных Т-289 и патрульного катера. Помочь он им все равно не мог, и Ефимов решил один идти на Сааремаа, чтобы поскорее доставить морским летчикам предназначенные для Берлина авиабомбы.

При выходе на Кассарский плес заметили в стороне черный столб дыма — догорала нефтеналивная самоходная баржа, выбросившаяся при ударах немецких бомбардировщиков на отмель.

— Не дошла все же баржа с бензином до Сааремаа,— посочувствовал лейтенант Спорышев.— А бухта Трииги ведь совсем рядом...

В боевую рубку поднялся из машинного отделения потный и раскрасневшийся командир БЧ-5 инженер-лейтенант Ванюхин.

— Красотища у вас тут! — жадно вбирал он в легкие свежий морской воздух.— А у нас в машинном — Сахара!

— Не много осталось, всего ничего,— показал Спорышев на штурманскую карту.— Отдохнем скоро...

— Слева по борту курсовой сто двадцать немецкие самолеты! — донесся голос вахтенного сигнальщика краснофлотца Харламова.— Шесть... нет, семь «Ю-88»...

— Отдохнули,— усмехнулся Ефимов.— Вот прилипли к нам! Не хотят отпускать. [250]

В рубку ворвался взволнованный командир зенитных расчетов старшина 1-й статьи Шохин.

— Товарищ командир... патроны кончились, товарищ командир! Весь боекомплект израсходован. Стрелять нечем. Беда!..

Действительно, при таком интенсивном ведении огня никакого запаса патронов не хватит. Надо было чуточку поберечь их, но кто тогда подумал об этом, даже он, командир, не сделал этого. Зенитчики отражали атаки немецких бомбардировщиков, и это спасло тральщик. А сейчас без зенитного огня немецкие летчики обнаглеют и будут летать над самой палубой, пока не потопят корабль.

— Так уж ничего больше не осталось? — с надеждой спросил Ефимов.

— Ничего. Одни учебные, холостые патроны.

— Стрелять холостыми, старшина!

— Как это? — не понял Шохин.— Получится как в цирке,— нервно засмеялся он.

— Вот и устройте им сальто-мортале, так, кажется, циркачи свои трюки называют? — повысил голос Ефимов.— Разве немцы знают, какими патронами мы стреляем: боевыми или холостыми?

— Есть, товарищ командир, дошло! — осклабился Шохин и выскочил на палубу.

Ефимов повернулся к своему помощнику.

— Давай, пали из нашего главного калибра по «юнкерсам»,— распорядился он.

— Как палить? — от удивления густые брови Спорышева полезли на лоб.— Наши же пушки не приспособлены для ведения огня по зенитным целям?!

— А ты немецким летчикам об этом скажи! — разозлился Ефимов.— А то они еще не знают!

— Понял, Михаил Павлович! — согласно закивал Спорышев и торопливо вышел из рубки.

Немецкие бомбардировщики построились в круг, и первый из них, ведущий, с резким снижением пошел с носа в атаку на «Патрон». Часто заухали корабельные пушки, затрещали зенитные пулеметы, но «юнкерс» не отвернул с курса атаки, пронесся над палубой, и тотчас четыре высоких султана пенистой воды выросли впереди тральщика. Рулевой старший краснофлотец Бойцов инстинктивно положил руль влево, стремясь обойти их стороной. А на «Патрон» уже падал второй бомбардировщик; [251] за ним готовились к атаке третий и четвертый. Ведущий «юнкерс» к этому времени взмыл ввысь и пошел на второй заход, пристроившись в хвост замыкающему бомбардировщику.

— Начинается свистопляска,— произнес сквозь зубы Ефимов.— Внимательнее на руле! — предупредил он Боицова, хотя и знал, что тот словно прирос к штурвалу, готовый в любую секунду выполнить его команду.

— Есть внимательнее на руле! — повторил Бойцов.— Поиграем сейчас в кошки-мышки...

Он быстро и ловко вращал штурвал вправо или влево, уклоняясь от вырастающих перед форштевнем водяных смерчей.

Командир БЧ-5 инженер-лейтенант Ванюхин вместо того, чтобы спуститься в машинное отделение, как загипнотизированный глядел на немецкие бомбардировщики и беспрестанно вырастающие вокруг тральщика султаны вспененной воды. Взгляд невольно уперся в лежащие на палубе авиационные бомбы, только теперь он по-настоящему осознал, что их «Патрон» фактически превратился в пороховую бочку, для взрыва которой было достаточно не только прямого попадания, но и небольшого осколка бомбы, разорвавшейся на воде рядом с бортом.

И вдруг мгновенно свет погас в его глазах, уши заложило грохотом мощного взрыва. Резкая боль в правом плече свалила его с ног. Инстинктивно поднялся, увидел корчащегося на четвереньках рулевого. Неуправляемый тральщик начал скатываться в сторону, и командир «Патрона», тоже раненный, окровавленными кистями рук крутил штурвал, выправляя курс.

— У самого борта взорвалась бомба. Крупного калибра,— сказал он приходящему в себя Ванюхину.— Ладно хоть, что осколками наш груз не задело. А то бы...— он не договорил, закусил губы от боли.

Осколками бомбы были поражены почти все, кто находился на верхней палубе, мостике и боевой рубке. Убит наповал пулеметчик краснофлотец Мелехов, ему снесло полчерепа. Вахтенному сигнальщику краснофлотцу Харламову разворотило весь правый бок, изранен осколками и его командир старшина 2-й статьи Большаков; у носового орудия мучился от тяжелых ран лейтенант Спорышев.

— Пробоина по ватерлинии! — поступил доклад от боцмана. [252]

— Заделать пробоину! — приказал Ефимов, чувствуя, как от потери крови у него начинает кружиться голова.

Наверх поднялись военфельдшер и два санитара, начали торопливо перевязывать раненых. Вахтенному сигнальщику Харламову перевязка уже не потребовалась, он скончался от смертельных ран. Ефимов хотел заменить рулевого, но Бойцов, скрипя от боли зубами, вцепился руками в штурвал и ни за что не хотел уходить из боевой рубки.

Немецкие бомбардировщики, сбросив весь запас бомб на тральщик, улетели в сторону эстонского берега. Израненный экипаж опасался нового налета, но «юнкерсы», к счастью, больше не появлялись. До бухты Трииги дошли благополучно, но какова же была досада, что кораблю не разрешили встать к стенке под разгрузку. На Трииги часто налетали немецкие бомбардировщики, и все суда в дневное время находились в бухте, где они могли своим маневром уклониться от прицельного бомбометания. И лишь с наступлением темноты «Патрону» разрешили подойти к причалу.

Тральщик давно ожидал командир авиабазы майор Георгиади. Он бросился навстречу сошедшему на пирс раненому командиру «Патрона», с жаром обнял его.

— Генацвале... дорогой, спасибо за авиабомбы,— говорил он с благодарностью.— В самое время доставили! Теперь наши балтийские летчики отправят их строго по назначению — в Берлин! Понимаешь, генацвале, в Берлин!..

Осложнение обстановки

27 августа летающая лодка Че-2 из эскадрильи капитана Усачева во время разведки погоды по маршруту обнаружила на траверзе Либавы фашистский транспорт очень большого водоизмещения. Его сопровождали два сторожевых корабля. Проследив их курс, Усачев определил, что транспорт шел в Ригу.

Вернувшись, Усачев доложил о замеченных гитлеровских кораблях Преображенскому. Полковник, в свою очередь, позвонил Охтинскому по телефону и сообщил о движении немецких судов.

— Евгений Николаевич, это же ваша цель,— сказал Охтинский.

— Цель действительно наша,— согласился Преображенский.

— Так ударьте по ней! Пустите транспорт на дно,— предложил Охтинский.

— Торпед у нас нет, Алексей Иванович.

— А вы бомбами. Этот вопрос с генералом Елисеевым я согласую. А если надо — комфлоту в Таллинн позвоним,

— Зачем беспокоить комфлота? Сами решим...

В самом деле, огромный фашистский транспорт с оружием, техникой и боеприпасами, предназначенными для снабжения группы армий «Север»,— очень заманчивая цель. Пока дальние бомбардировщики проходят профилактический ремонт перед очередным налетом на Берлин, можно ударить по транспорту, благо расстояние до него небольшое. Сейчас немецкие корабли где-то в районе Виндавы.

Преображенский выделил звено ДБ-3, назначив ведущим заместителя командира эскадрильи капитана Есина. Ведомыми летели лейтенанты Юрин и Русаков. Прикрывать дальние бомбардировщики от возможного налета гитлеровских истребителей должны были два звена «чаек». Их вызвался вести сам командир 12-й отдельной Краснознаменной истребительной авиационной эскадрильи майор Кудрявцев.

Взлетели в четвертом часу дня. «Чайки» шли метров на семьсот выше бомбардировщиков, причем одно звено несколько впереди их, а другое — сзади. При таком построении можно было отразить внезапное нападение немецких истребителей с любого направления.

Над головой — клочкастые облака. Где-то за ними спряталось солнце. Лишь справа, на самом горизонте, его лучи прорывались на поверхность моря и играли на перламутровых гребнях волн.

Гитлеровские корабли Кудрявцев заметил сразу. Один из них — длинный и широкий — явно транспорт, а два других, значительно меньше по размерам,— сторожевики. Они черными коробочками отчетливо выделялись в густой синеве моря, и за ними тянулась белая пенистая полоса взбитой винтами воды.

По замыслу Кудрявцева, если в воздухе не будет немецких истребителей, одно звено «чаек» должно предпринять отвлекающий маневр с тем, чтобы заставить сторожевые корабли вести зенитный огонь только по [254]

ним. Тогда дальние бомбардировщики смогут прицельно отбомбиться по транспорту.

Кудрявцев огляделся. Вражеских истребителей не было.

— «Чайки», начать работу,— приказал он.

Первое звено «чаек», упреждая ДБ-3, пошло на снижение. На кораблях заметили краснозвездные истребители, и сторожевики тут же окутались сизым дымом: открыли огонь их зенитные орудия. В небе тотчас появились серые лохматые шапки от разрывов снарядов. Их было так много, что Кудрявцев потерял из виду головной сторожевик. «Чайки» сбросили малокалиберные бомбы. Огонь зениток в ответ еще больше усилился.

Кудрявцев не участвовал в отвлекающем маневре первого звена, Он следил за воздухом. Гитлеровских истребителей по-прежнему не было. Это облегчало выполнение задачи бомбардировщикам.

Капитан Есин понял замысел сопровождающих истребителей. Первый ДБ-3 лег на боевой курс, пошел на резкое снижение. Кудрявцев увидел, как вокруг бортов неповоротливого транспорта выросли четыре огромных султана поднятой взрывами воды.

Бомбы легли рядом с целью. Неудача. ДБ-3 взмыл вверх. А на транспорт стал пикировать второй бомбардировщик. Опять белоснежные всплески по бортам. Но одна из бомб угодила прямо в палубу, и транспорт задымил.

Сторожевые корабли сосредоточили весь огонь на третьем ДБ-3, который начал атаку. Огонь велся беспрестанно, шапки стеной вырастали перед бомбардировщиком. Однако ДБ-3 упрямо шел на цель, не сворачивая.

Атака оказалась успешной: в транспорт угодили сразу две бомбы. Вспыхнул пожар. Судно медленно погружалось в воду.

— «Чайки», конец работе, конец,— сказал Кудрявцев.

Следовало возвращаться на аэродром, бомбардировщики уже легли на обратный курс.

— «Мессеры»! В воздухе «мессеры»! — раздался в наушниках Кудрявцева голос одного из ведомых.

Комэск огляделся. Где же они? Да вон сзади. Сколько их? Тоже шесть... Видимо, сторожевые корабли вызвали свою истребительную авиацию, и вот теперь «мессершмитты» попытаются отомстить за транспорт. [255]

— «Чайки»! «Чайки»! Отрезать «мессеры» от бомбардировщиков! — приказал Кудрявцев.

Замыкающее звено «чаек» тотчас развернулось и смело пошло навстречу врагу. Кудрявцев хотел было броситься им на помощь, но его остановил, тревожный голос в наушниках:

— «Мессеры» слева!..

Комэск увидел три «мессершмитта», вывалившиеся из-за облаков. Они перерезали ДБ-3 курс, атакуя головной бомбардировщик капитана Есина.

— Э-эх, черт! — выругался Кудрявцев, поняв маневр вражеских летчиков. Пока их первая группа отвлекала на себя внимание «чаек», вторая, притаившаяся за облаками, теперь стремительно вышла на курс атаки.

— «Чайки»! Атакуем вторую группу «мессеров»! — приказал Кудрявцев своим ведомым и устремил свой истребитель на «мессершмитт», который приближался к самолету Есина. В скорости «чайки» значительно уступали «мессершмиттам», и Кудрявцев боялся, что не успеет перерезать путь немецкому истребителю. Он не сумел отсечь головной «мессершмитт». От него потянулась искрящаяся цепочка трассирующих пуль и уперлась в ДБ-3 капитана Есина. Бомбардировщик вспыхнул, за хвостовым оперением потянулся шлейф густого дыма.

«Мессершмитт» не остался безнаказанным. Сразу две «чайки» полоснули по нему из пулеметов. Он тоже задымил и пошел вниз вслед за ДБ-3. Кудрявцев видел, как бомбардировщик, подняв огромный фонтан воды, скрылся в пучине. Рядом с ним врезался в море «мессершмитт». Другие два фашистских летчика, видя гибель своего ведущего, устремились в спасительные облака.

Кудрявцев направил свой истребитель на помощь первому звену, но там бой уже кончился. Один из «мессершмиттов», оставляя за собой дымную полосу, из последних сил тянул со снижением в сторону латвийского берега. Недоставало и одной «чайки»...

Капитан Комаров, скрепя сердце, написал в журнале боевых действий:

«27.08.41. ДБ-3 № 391127. Есин, капитан — летчик. Хабибулин, лейтенант—штурман. Нянкин, краснофлотец — стрелок-радист.

Сбит в воздушном бою в районе Виндавы «бомбоудар по транспорту противника». Экипаж погиб. Транспорт потоплен». [257]

Комендант Береговой обороны Балтийского района генерал-майор Елисеев получил срочную радиограмму от командующего КБФ вице-адмирала Трибуца.

«Во исполнение приказа Главнокомандующего войсками Северо-Западного направления для облегчения положения Таллинна нанести удар во фланг коммуникации противника, действующей из Пярну на Таллинн. Удар осуществить с помощью части сил гарнизона Сааремаа в направлении с Виртсу на Пярну или на Марьямаа. Второй удар нанести частью сил гарнизона Хиума от Хаапсалу в направлении на Марьямаа...»

Елисеев сомневался, что десант принесет ощутимую пользу. Едва ли он сможет пробиться к Таллинну, который штурмовали дивизии 18-й немецкой армии. По сведениям разведки, в Пярну сосредоточивалась новая резервная дивизия противника. Конечно же, враг непременно бросит ее на моонзундцев, отрежет десанту обратный путь на острова и приложит все усилия, чтобы не допустить его к Таллинну.

Однако приказ надо было выполнять. Елисеев выделил в десант два стрелковых батальона, усиленных артиллерийскими батареями и пулеметными ротами с острова Сааремаа, и стрелковый батальон, усиленный артиллерийской батареей и минометной ротой с острова Хиума. Высадившись на материк, эти группы должны были соединиться севернее станции Лихула и в дальнейшем действовать вместе.

В ночь на 25 августа десант форсировал пролив Муху-Вяйн и без потерь высадился в Виртсу, откуда начал наступление на север, на станцию Лихула. А на другой день на пристань Рохукюла высадился десант с острова Хиума, начав продвижение через городок Хаапсалу в направлении станции Паливере.

Днем 28 августа десантники выбили гитлеровцев из Лихулы и Паливере. Однако дальнейшее наступление им пришлось прекратить — в этот день был оставлен Таллинн, корабли Краснознаменного Балтийского флота по Финскому заливу пробивались в Кронштадт.

Гитлеровское командование бросило против моонзундцев части 291-й дивизии с задачей во что бы то ни стало отрезать оба отряда от островов. Ценой огромных потерь десантники сдерживали наседавшего врага. Лишь третьей части состава десантных отрядов удалось вернуться на острова, остальные геройски пали в неравных боях. Десант на материк значительно ослабил островной гарнизон, ведь пополнения ждать было неоткуда.

Все это Преображенский узнал от Елисеева, приехав к нему в Курессаре.

С падением Таллинна обстановка для архипелага чрезвычайно ухудшилась. Линия фронта теперь отстояла на 400 километров. Острова блокированы со стороны материка, с моря и воздуха. Прекратилась доставка авиационного топлива и боеприпасов. Отныне приходилось лимитировать каждый килограмм горючего и считать каждую бомбу.

Теперь ничто не помешает командованию группы армий «Север» бросить освободившиеся силы 18-й армии на Ленинград и оставшийся в тылу немецких войск гарнизон Моонзундского архипелага.

Разведчикам 3-й отдельной стрелковой бригады и эстонского истребительного отряда удалось захватить в плен офицера связи. Из найденных у него оперативных документов 61-й немецкой дивизии генерала Хенеке стало известно о подготовке врага к «Дню X» — началу операции «Беовульф II».

Командовать войсками, выделенными для захвата островов Моонзундского архипелага, было приказано командиру 42-го армейского корпуса генералу инженерных войск Кунце. Штаб группы армий «Север» выделил ему 61-ю и 217-ю дивизии, группу капитана Бенеша из 800-го полка особого назначения «Бранденбург» и егерский батальон.

В группу артиллерии поддержки входили четыре отдельных дивизиона тяжелой артиллерии, три батареи береговой артиллерии, 11-й полк зенитной артиллерии и легкая зенитная батарея на пароме «Зибель».

Инженерное обеспечение осуществляли саперный батальон, усиленный строительный батальон, понтонный парк, три отряда штурмовых ботов и саперно-десантная рота, насчитывающие около трехсот ботов, больших и малых десантных катеров.

К операции привлекались крупные силы немецкого надводного флота и почти весь финский военно-морской флот. Под флагом командующего охраной Балтийского моря должны были действовать крейсеры «Эмден», «Лейпциг» и «Кельн». Другим крупным соединением являлась 2-я флотилия миноносцев. Под флагом командующего тральными силами группы военно-морских сил [258] «Север» — были 1-я флотилия тральщиков и 1-я флотилия тральщиков-искателей. На испытательное соединение Балтийского моря, насчитывающее около ста самоходных паромов, барж, катеров, буксирных караванов, вспомогательных судов и семь плавучих батарей, возлагалось десантирование пехотных частей и артиллерии на острова.

Кроме этих сил в операции намечалось использовать 2-ю и 3-ю флотилии торпедных катеров и финские броненосцы береговой обороны «Ильмаринен» и «Вейнемайнен», минный заградитель «Бруммер», пять сторожевых кораблей и до полутора десятков катеров, буксиров и ледоколов.

В группу авиационного обеспечения под руководством командующего авиацией Балтийского моря вошли 806-я и первая группа 77-й бомбардировочных эскадр «Юнкерс-88», вторая группа 26-й эскадры истребителей-бомбардировщиков «Мессершмитт-110», две эскадрильи истребителей «Мессершмитт-109», 10-й зенитный полк и 10-й полк связи ВВС.

Двум вражеским пехотным дивизиям противостояли два стрелковых полка на островах Сааремаа и Муху и два стрелковых батальона на островах Хиума и Вормси, немецкому и финскому военно-морским флотам — дивизион торпедных катеров и дивизион малых катерных тральщиков, а эскадрам бомбардировщиков и истребителей — оставшиеся в строю девять «чаек» 12-й отдельной Краснознаменной истребительной авиационной эскадрильи, главной задачей которых продолжало оставаться обеспечение налетов авиагруппы особого назначения на Берлин.

По артиллерии силы противоборствующих сторон были примерно равными. Однако почти все береговые стационарные батареи располагались на западном побережье островов и не могли принять участия в борьбе с плавсредствами противника во время форсирования десантом проливов.

Преображенского прежде всего беспокоило огромное количество бомбардировочной и истребительной авиации противника. Такая армада против двух дюжин ДБ-3 и «чаек»! Бомбардировка Кагула и Асте продолжалась с утра до вечера, взлетно-посадочная полоса вся в глубоких воронках, их не успевали заравнивать, из-за чего бомбардировщики не могли подниматься в воздух. [259]

Приходилось терпеливо ждать конца затянувшейся воздушной осады, должны же гитлеровские летчики когда-нибудь успокоиться. К счастью, бомбы пока не причинили вреда надежно замаскированным ДБ-3.

И все же в основном дальнейшее осуществление налетов на Берлин зависело от стойкости островного гарнизона. Чем дольше моонзундцы не пустят немцев на острова, тем больше ударов смогут ДБ-3 нанести по фашистской столице.

— Сколько времени вы думаете продержаться на островах, товарищ генерал? — спросил Преображенский.

Елисеев усмехнулся, по привычке потрогал пальцами клинышек седой бородки.

— На сколько хватит сил, товарищ полковник,— неопределенно ответил он.— Вы теперь в курсе всей обстановки.

— Да, обстановка отвратительная...

— Одно скажу: еще не одну неделю будем драться. Просто так мы советские острова не отдадим. Фашисты еще поломают о них зубы.

Преображенский простился с Елисеевым. Генерал проводил его до двери.

— Продолжайте бомбить Берлин, Евгений Николаевич. Все, что зависит от нас для обеспечения ваших полетов, мы сделаем,— заверил он.

Восьмой налет на Берлин

Старший политрук Поляков через Оганезова получил переводы еще двух писем жительниц Берлина, посланных жениху и мужу на фронт, которые, как и солдат Эрнст Реннинг, сложили свои головы под Ленинградом. Поляков тут же размножил текст на пишущей машинке и раздал экипажам и в подразделения обслуживания. Один экземпляр он отнес Преображенскому.

— Очень кстати,— похвалил полковник.— Перед полетом всегда приятно прочесть письмецо, хоть и чужое.

— Почему чужое? — усмехнулся Поляков.— Пишут же про нас, про нашу работу.

Первый лист был с письмом невесты к жениху.

«Мой милый Генрих, пишет твоя невеста. Мы сидим в подвалах. Я не хотела тебе писать об этом... Здесь взрывались бомбы. Разрушены многие заводы. Мы так [260] измучились и устали, что просыпаемся только в момент разрыва бомб. Вчера с половины двенадцатого и до половины пятого утра хозяйничали летчики. Чьи? Неизвестно. Всякое говорят. Нам было очень плохо. Я начинаю бояться каждой ночи. С Брунгильдой мы пошли в бомбоубежище. Там сказали, что это были русские летчики. Подумай только, откуда они летают! Скажу тебе, что у нас каждую ночь воздушная тревога. Иногда два или три раза в ночь. Мы прямо-таки отчетливо слышим, как русские ползают над нашими головами. Они бросают адские бомбы. Что же будет с нами, Генрих? Твоя Луиза».

На втором листке был перевод письма к мужу.

«Дорогой и любимый Курт! Сегодня, после маленького перерыва, мы снова в бомбоубежище: в первый раз от двенадцати до двух часов, потом еще раз с трех часов. К сожалению, сигнал воздушной тревоги дают слишком поздно, когда самолеты уже прилетают и сбрасывают бомбы. С субботы на воскресенье бомбили наш Берлин, и с воскресенья на понедельник бомбили, и с понедельника на вторник бомбили. Прилетают русские и англичане в неделю столько раз, сколько эта кошмарная неделя содержит в себе рабочих дней, не исключая воскресенья. Весело нам теперь живется!.. Целую тебя, твоя Хильда».

Преображенский вернул листки старшему политруку.

— Это хорошо, что берлинские женщины пишут такие правдивые письма на фронт,— сказал он.— Немецкие солдаты будут знать, что их варварские действия против советских людей безнаказанными не останутся. Вот и сегодня мы еще раз напомним в Берлине о возмездии!..

Интенсивность бомбардировок немецкой авиацией аэродромов Кагул и Асте к концу месяца снизилась. Видимо, гитлеровцы посчитали, что их бомбы разбили все советские бомбардировщики. Однако ДБ-3 нисколько не пострадали. Вражеские летчики так и не нащупали их стоянки.

В ночь на 1 сентября Преображенский назначил очередной налет на Берлин. Правда, почти все самолеты авиагруппы из-за различных неполадок в двигателях не могли без риска достичь фашистской столицы. Поэтому решено было часть ДБ-3 направить на запасные цели: первую группу — на Мемель, вторую — на Кенигсберг, третью — на Данциг. И лишь самолеты, двигатели которых надежны в работе, послать на главную цель — Берлин. [261] Таким образом в одну ночь будут охвачены бомбардировкой сразу четыре вражеских города.

Лететь предстояло самолетам только морской авиагруппы. Армейская авиагруппа особого назначения вчера закончила свои боевые действия на острове. Последние три ДБ-3ф майора Щелкунова, капитана Юспина и старшего лейтенанта Семенова улетели на Большую землю. Туда же перебазировались и летающие лодки Че-2 капитана Усачева. И странное дело — аэродром Асте гитлеровские летчики тут же прекратили бомбить. Это еще раз говорило о том, что фашистская агентура действовала вовсю.

Взлетали группами, в зависимости от дальности цели. Первой за час до захода солнца поднялась группа самолетов, следующих на Берлин. Через полчаса стартовало звено, идущее на Данциг. Еще через полчаса — на Кенигсберг. Последними — два ДБ-3 на Мемель.

— До цели осталось пять минут,— услышал в шлемофоне лейтенант Мильгунов голос штурмана.

Самый важный и ответственный момент за все время длительного полета — это сброс бомб на цель. Надо быть предельно внимательным и точным. Ведь не зря же ты летел в такую даль, преодолевая огненные заслоны и рискуя жизнью. Главное — поразить цель. Вот и теперь всего через несколько минут цель будет поражена. Вокруг, хотя и реже, продолжают рваться зенитные снаряды, но скоро их не будет вовсе: над Берлином, как правило, немецкая зенитная артиллерия огонь не вела. Она уступала место истребителям.

Вдруг слева донесся удар, словно самолет наскочил левым крылом на какое-то препятствие. Бомбардировщик резко качнуло, левый двигатель заглох.

— Под мотором взорвался зенитный снаряд,— доложил стрелок-радист младший сержант Кулешов.

Мильгунов впился глазами в левый двигатель. Если осколки пробили топливный бак, то может случиться пожар. Тогда гибель неминуема. Длинны, ох как длинны и тягостны эти две-три секунды, решающие судьбу экипажа. За эти мгновения в сознании стремительно возникают планы дальнейших действий: выброситься на парашютах или рвануться вместе с самолетом на цель? В обоих случаях — смерть, но жизнь надо отдать как можно дороже. Значит, нельзя расставаться с машиной. [262]

Предательский огонь слева не появился, и Мильгунов расслабился. Выходит, осколки не задели ни топливный бак, ни бензопровод. Но все же они попали в двигатель, скорее всего в цилиндры, и заклинили их.

— Командир, надо поскорее избавиться от бомб,— посоветовал штурман лейтенант Чубатенко.

Штурман прав. В создавшейся аварийной обстановке следовало немедленно облегчить самолет и развернуться на обратный курс. Но цель так близка! И не какая-нибудь, а авиационный завод.

— Сколько до цели?

— Минуты три...

Мильгунов прислушался к работе правого двигателя. Звук нормальный, мотор тянул хорошо. Он вспомнил, что майор Щелкунов отбомбился по заданной цели, тоже идя на одном моторе.

— Идем на большой риск,— предупредил Чубатенко, не понимая молчания командира экипажа.

— Риск, говорят, благородное дело,— ответил Мильгунов.— Давай на цель. Рядом же!

— Ну и даешь ты, командир...

— Меньше слов, штурман. Уточняй боевой курс.

Чубатенко понял, что разубеждать командира экипажа напрасно. Да в душе он и сам был согласен с его решением. Опасность упасть на землю велика, зато бомбы пойдут не куда попало, а точно на цель — авиационный завод. Игра стоит свеч.

— Цель! — выдохнул, выкрикнул он.

— Пошел!..

Бомбы полетели на скрытый в темноте завод. Мильгунов тут же начал разворот на обратный курс.

— Попали, попали! — закричал обрадованный стрелок-радист.

Надо еще преодолеть огненные кольца. Озлобленные неудачей, гитлеровские зенитчики теперь стреляли из орудий особенно рьяно, стремясь хотя бы на обратном пути сбить советские бомбардировщики. Спасение от их огня — высота и облака. В высоту один мотор тяжелую машину не тянул, скорость заметно упала, а облака, как на грех, попадались редко. Они обычно нависали над морем. Скорее бы долететь до них и избавиться от беспрестанно рвущихся вокруг снарядов.

— Проскочим?! — скорее сам себе задал вопрос Мильгунов. [263]

— Конечно,— заверил штурман.— Уж если из такой передряги вышли целыми и невредимыми, то тут тем более.

— Так и сделаем...

Территория Германии, а с ней зенитки и прожектора остались наконец позади. Внизу море, скрытое ночной мглой и густыми облаками. Все внимание — на работу единственного мотора, от него одного зависело спасение. А до Сааремаа еще так далеко, с пониженной скоростью больше трех часов лета...

Как и обычно, в ночь налета на Берлин на аэродроме никто не спал. Инженеры, техники, мотористы, оружейники с нетерпением и волнением ждали возвращения экипажей. Комаров, как всегда, находился в штабной землянке, где они раньше вместе с генерал-лейтенантом Жаворонковым коротали ночи и по карте следили за примерным местонахождением самолетов. И сейчас, уже по привычке, Комаров, зная время полета и скорость ДБ-3, делал пометки по линии маршрута от Кагула до Берлина.

Первыми возвратились два самолета, бомбившие Мемель.

Примерно через час появилась группа ДБ-3, осуществлявшая налет на Кенигсберг. А перед рассветом, когда только-только начинала алеть робкая полоска утренней зари, вернулись самолеты, сбросившие бомбы на морской порт Данциг. Комаров радовался: все экипажи возвратились, хотя некоторые летчики и жаловались на неустойчивую работу двигателей, особенно те, кто летал на Мемель.

Утренняя заря разгоралась на глазах. Из алой полоска превратилась в огненно-красную. Она ширилась, росла, расплавляя край неба. И вот уже солнце из-за горизонта брызгами ярких лучей окропило вначале вершины деревьев, а потом и влажную от росы землю.

Самолеты из Берлина начали появляться, когда солнце уже оторвалось от горизонта.

«Один... Второй...— считал про себя Комаров.— А где же третий и четвертый? Ведь всего на Берлин полетело четыре машины!»

Самолеты садились поспешно, чувствовалось, что летчики страшно устали. Едва ступив на землю, они буквально валились на траву и засыпали. [264]

Наконец появился третий бомбардировщик. Стоящий рядом с Комаровым старший инженер Баранов определил, что летит он на одном моторе, видно, здорово ему досталось над Берлином. Но чей самолет: лейтенанта Мильгунова или лейтенанта Русакова?

Подбитый ДБ-3 между тем пошел на посадку с первого захода, на второй круг идти у него возможности не было. По бортовому номеру определили: возвращается машина лейтенанта Мильгунова.

Бомбардировщик тяжело стукнулся колесами шасси о грунтовую полосу, высоко подскочил и снова ударился о землю. Погасив скорость почти в конце посадочной полосы, Мильгунов развернул самолет, подрулил к старту, остановил мотор. К нему подошли Комаров и Баранов.

— Почему задержались? — спросил Комаров.

— На зенитный снаряд напоролись,— ответил Мильгунов.

— Два цилиндра осколками заклинило в левом моторе,— определил Баранов.

— А мы уж думали...— Комаров прижал к себе лейтенанта.— Молодец, дотянул. Теперь — отдыхать, эмка ждет вас.

— Все прилетели? — поинтересовался Мильгунов. Это был первый вопрос всех летчиков после посадки. Каждый беспокоился о судьбе боевых друзей.

Комаров опустил голову, тяжело вздохнул. Потом тихо проговорил:

— Лейтенанта Русакова еще нет...

— Прилетит сейчас,— попытался успокоить начальника штаба авиагруппы Мильгунов, сам не веря в свои слова. Уж если они на одном моторе успели прийти, то Русаков на двух-то давно уже должен был приземлиться. Неужели с ним случилось непоправимое?..

А четвертого самолета все не было. Комаров, напрягая зрение, пристально глядел на юго-запад, откуда должна появиться машина. Прошли томительные полчаса, час, полтора... По расчетам, горючее у невернувшегося самолета лейтенанта Русакова давно кончилось. Где же он мог быть? Сбит над Берлином или на подходе к нему? Сделал вынужденную посадку в Балтийском море или на территории, занятой врагом? Не давала покоя горькая мысль: «Войны без жертв не бывает». [265]

В разделе потерь журнала боевых действий Комаров вынужден был сделать очередную запись:

«1.09.41. ДБ-3 № 391115. Русаков, лейтенант — летчик. Шилов, лейтенант — штурман. Саранча, краснофлотец — стрелок-радист.

Не вернулся с боевого задания (бомбоудар по г. Берлин). Судьба экипажа и самолета неизвестна».

Из сообщения газеты «Правда»:

«В ночь на 1 сентября имел место налет советских самолетов на район Берлина, на Кенигсберг, Данциг и Мемель.

На военные и промышленные объекты Берлина, Кенигсберга, Данцига и Мемеля сброшены зажигательные и фугасные бомбы. Во всех названных городах наблюдались пожары и взрывы.

Все наши самолеты, кроме одного, вернулись на свои базы»

Из сообщения ТАСС о результатах налетов на Берлин советской и английской авиации:

«Лондон, 2 сентября (ТАСС). Корреспондент газеты «Дейли мейл» сообщает из Лиссабона, что, по сведению лиц, прибывающих туда из Германии, в результате налетов советской и английской авиации в Берлине причинены значительные разрушения. Разрушены 3 корпуса Штеттинского вокзала и серьезно поврежден Потсдамский вокзал. Разрушено также много зданий на Шарлоттенбург-аллее. Железнодорожное движение расстроено. Пассажирское движение даже по главным железнодорожным магистралям происходит с большими перебоями».

Девятый налет на Берлин

Аэродромная команда и технический состав выбивались из сил, заравнивая многочисленные воронки на взлетно-посадочной полосе. Немецкие бомбардировщики почти постоянно висели над аэродромом, периодически их сменяли истребители. Все, что могло гореть,— уже сгорело, в том числе и ангар. Зенитные батареи сбили еще два «юнкерса» и повредили «мессершмитт», но досталось и им. Одна батарея была выведена из строя полностью — бомбы падали на самой огневой позиции, на второй — осколки угодили в два орудия, которые теперь требовали ремонта. Лишь третья зенитная батарея могла вести огонь, однако он был малоэффективен. Едва зенитчики начинали стрельбу, как на них устремлялись «юнкерсы», засыпая огневую позицию малокалиберными бомбами. Бесполезно было вступать в [266] воздушный бой и оставшимся восьми «чайкам». «Мессершмитты» всегда сопровождали свои бомбардировщики, и появлялись они большими трупами — до шестнадцати самолетов. Схватка была бы далеко не равной, и «чайки» в конце концов были бы сбиты все, а они требовались для обеспечения взлета и посадки дальних бомбардировщиков. Поэтому целесообразнее была тактика выжидания, тем более что ни одна вражеская бомба не попала в ДБ-3 и личный состав тоже не пострадал.

Очередной, девятый налет на Берлин Преображенский назначил в ночь на 5 сентября. К этому времени инженеры, техники и мотористы отремонтировали двигатели на всех самолетах. Половина из них брала на внешнюю подвеску по одной ФАБ-500, другие — по ФАБ-250, а зажигательные пятидесятки и фугасные сотки загружали в бомболюки.

Взлетали за полчаса до темноты, опасаясь появления вражеской авиации. Два звена «чаек» поднялись заблаговременно в воздух, достигли Рижского залива. От них поступило сообщение: «Немецких истребителей и бомбардировщиков не обнаружено. Можно взлетать».

На взлет шли звеньями с промежутками в двадцать минут — с тем чтобы как можно дольше воздействовать на Берлин. На старте самолеты провожали Комаров и Поляков.

— Иду на Берлин! — сообщили по радио с флагманской машины, и первое звено взяло курс на юго-запад.

Взлетело второе звено и быстро скрылось в сгущающихся сумерках.

Комаров и Поляков возвратились в штабную землянку. Потянулись напряженные часы в ожидании возвращения экипажей. Жизнь на аэродроме словно замерла, хотя, как всегда, в ночь вылета никто не спал. С тревогой ждали утра: как бы раньше своих бомбардировщиков не появились над Кагулом вражеские самолеты. Почти выработавшие горючее и израсходовавшие боезапас ДБ-3 не смогут противостоять им. «А «чаек» осталось так мало, что едва ли им удастся отразить массированные атаки «мессершмиттов».

Все было как и при прежних налетах на Берлин. Противовоздушная оборона немцев находилась в полной готовности и шквалом огня дальнобойной зенитной артиллерии встретила советские самолеты, едва те оказались [267] в воздушном пространстве над территорией Германии. Особенно доставалось флагманскому дальнему бомбардировщику. Именно по нему был сосредоточен главный удар. Полчаса полета от Штеттина до Берлина самолет как будто не летел в воздухе, а мчался с бешеной скоростью по ухабистой дороге. Его беспрестанно трясло и бросало то вверх, то в стороны взрывными волнами от густо и часто рвущихся поблизости от фюзеляжа и плоскостей зенитных снарядов. Серые шапки разрывов, подсвеченные с земли лучами прожекторов, были хорошо видны и устрашающе действовали на нервы летчиков. Возникало непреодолимое желание немедленно их обойти, но они неотступно следовали за самолетом, какой бы маневр тот не делал.

Так было в первых налетах на Берлин и с полковником Преображенским. Теперь же он почти равнодушно взирал на беспрестанно вспыхивающие и тут же гаснущие огненные шапки разрывов. Гораздо опаснее для него была встреча с немецкими ночными истребителями-перехватчиками, которые, словно быстрокрылые осы, сновали вокруг бомбардировщика, лучами фар-прожекторов нащупывая в темноте свою жертву. И на этот раз не удалось миновать их заслоны. Зенитная артиллерия вдруг одновременно прекратила вести огонь, боясь поразить свои истребители, и от стрелка-радиста сержанта Кротенко и воздушного стрелка старшего сержанта Рудакова тут же поступили доклады:

— Ночник справа в верхней полусфере!

— Немецкий истребитель слева в нижней полусфере!..

В иссиня-темном небе немецких ночных истребителей было легко обнаружить по движущимся длинным полоскам яркого света: они летали в поисках советских бомбардировщиков с включенными фарами-прожекторами. Таких полосок оказалось много, видимо, немецким летчикам был дан строгий приказ во что бы то ни стало преградить путь советским самолетам к Берлину и особенно не пропустить идущий головным бомбардировщик.

— Командир, Евгений Николаевич, да ночников сегодня тьма-тьмущая! — воскликнул удивленный Хохлов.

Преображенский и сам понимал, что проскочить незамеченным среди барражирующих на высоте ДБ-3 немецких ночных истребителей едва ли удастся. Слишком [268] их много. Достаточно одному нащупать своим лучом дальний бомбардировщик, как остальные увидят цель и вцепятся в нее со всех сторон.

— Попробуем проскочить под ночниками,— произнес Преображенский, что означало снижение до пяти с половиной тысяч метров. Ниже опускаться нельзя — напорешься на поднятые немцами аэростаты заграждения. Истребители на такую высоту не пойдут, опасаясь столкновения с собственным заграждением. На это и рассчитывал Преображенский, хотя и сам рисковал быть зацепленным аэростатом. Но ведь из двух зол всегда выбирают меньшее. Сейчас опаснее были ночные истребители-перехватчики.

Флагманский дальний бомбардировщик резко пошел на снижение. Маневр удался, ночные истребители роем продолжали кружить на прежней высоте. Однако как только ночники остались далеко позади, с притаившейся земли часто-часто замигали точки огней: открыли огонь зенитные батареи. Преображенский тут же начал набирать спасительную высоту — семь тысяч метров, на которой вероятность попадания в самолет сравнительно не велика.

И на этот раз маневр удался, немецким летчикам и зенитчикам трудно было разгадать замысел советского пилота.

— Подходим к Берлину! — повеселел Хохлов, радуясь, что так удачно Преображенский преодолел заградительную зону, выставленную немецкой противовоздушной обороной на подступах к своей столице.

— Поточнее бы теперь, Петр Ильич,— попросил Преображенский.— Ни одна бомба не должна лечь в стороне от цели.

— Да уж постараюсь, командир!..

Цель флагманскому ДБ-3, как и раньше, предназначалась особо важная — правительственный квартал с резиденцией Гитлера. Задание Сталина Преображенский обязан был выполнить, хотя рассчитывать на какой-либо даже малозначимый успех едва ли возможно. Слишком сложны условия для бомбардировки, ведь фактически бомбометание по резиденции Гитлера производится вслепую. Прежние бомбардировки правительственного квартала, скорее всего, результатов никаких не дали. Может быть, повезет сегодня, и ФАБ-500 взорвется среди зданий? [269]

— Под нами Берлин! — весело, с задором сообщил Хохлов и неожиданно пропел частушку, которую артистки Валентина Телегина и Вера Богданова исполнили для летчиков на праздничном концерте в День Воздушного Флота:

Гитлер стонет на постели,

Не дает заснуть кошмар.

Преображенский над Берлином —

Мощный надо ждать удар!

— Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела!— усмехнулся Преображенский.

— Не съест, командир. Подавится. Моим ключом-талисманом подавится.

— Значит, на месте волшебный ключ?

— А как же? Он без меня никуда. Вернее, я без него...

Преображенский беззвучно засмеялся:

— Тогда успех нам обеспечен.

Последние минуты до подхода к цели. Теперь уже не до шуток, напряжение растет. Хохлов весь внимание, от него одного зависел вывод ДБ-3 точно на цель. Преображенский мгновенно выполнял передаваемые им коррективы; сейчас строжайше надо выдержать рассчитанные штурманом курс, скорость и высоту полета.

— Боевой!

— Есть боевой!

— Так держать!

Полминуты боевого курса, невольно хочется не шевелиться, затаить дыхание, словно от этого бомбы точнее лягут на цель.

— Цель! — донесся строгий голос Хохлова, и бомбардировщик вздрогнул, подпрыгнул вверх, освободившись от тяжелого груза. Одна ФАБ-500 и четыре ЗАБ-50 понеслись к скрытой темнотой земле.

Еще сорок секунд напряженного ожидания, и вздох облегчения невольно вырвался из груди каждого члена экипажа.

— Есть цель! Есть! — крикнул Хохлов, увидев на черной земле пять оранжевых точек-взрывов.— Командир, Евгений Николаевич, можно ложиться и на обратный курс...

Приятное чувство радости, гордости и полного удовлетворения охватило Преображенского. Боевое задание [270] выполнено, это главное, а уж до аэродрома Кагул теперь они обязаны дойти, хотя их дальний бомбардировщик и будет еще подстерегать опасность.

Утро наступило тревожное и хмурое. Небо заволокли облака. Капитан Каспин сообщил, что облака висят в тысяче метров от земли, это пока не мешает посадке, но потом облачность может снизиться. Возможен и дождь, так как с Северного Ледовитого океана идет антициклон. Тогда садиться будет гораздо труднее.

Комаров поднял в воздух «чайки» и послал их навстречу дальним бомбардировщикам. Примерно через сорок минут по радио был получен сигнал: ДБ-3 возвращаются. Комаров и Поляков поспешили на старт, там уже находился старший инженер Баранов.

Первое звено возвратилось без машины лейтенанта Мильгунова. Едва останавливались моторы, экипажи с трудом вываливались из кабины и ложились прямо на сырую землю. Так выматывали их эти полеты. Людей подбирала санитарная машина и увозила на отдых.

— Задержался где-то, прилетит,— высказался Поляков.— Мильгунов опытный летчик.

Слова военкома не успокоили Комарова, но возражать он не стал. Действительно, время еще есть, может, опять на одном моторе прилетит летчик, как позапрошлый раз.

Во втором звене также не хватало одного самолета.

— Кого еще нет? — спросил подошедший Преображенский.

— В первом звене — лейтенанта Мильгунова, а во втором — лейтенанта Юрина,— доложил Комаров.

— Подождем. Еще не все потеряно...

Донесся знакомый протяжный звук моторов самолета.

— Вон, вон, летит один! — указал рукой направление Поляков.

Бомбардировщик летел очень низко. Едва перевалив через лес, он пошел на посадку прямо на травянистое поле.

— Шасси не выпускается! — заметил Баранов.

Бомбардировщик коснулся земли фюзеляжем и заскользил по траве. Хвост его вдруг задрался вверх, словно ДБ-3 сделал стойку, и потом снова лег на землю. Баранов и Поляков на машине поехали к месту посадки. Вернулись они с экипажем лейтенанта Юрина. [271]

— Ничего страшного с машиной не произошло, товарищ полковник,— доложил Баранов.— Погнулись лишь винты...

А дальнего бомбардировщика лейтенанта Мильгунова все не было. Люди на старте стояли молча, не глядя друг другу в глаза.

Никому первому не хотелось сказать, что Мильгунов не прилетит, что ждать уже бесполезно. В душе у каждого еще тлела слабая надежда на благополучное возвращение экипажа. Еще полчаса... Еще двадцать минут... Последние десять минут... Надежда погасла.

Комаров, пожалуй, по праву считал себя самым несчастливым в авиагруппе особого назначения, так как ему, как начальнику штаба, приходилось первому официально фиксировать потери личного состава. А это так тяжело и тягостно, что после ходишь сам не свой.

«05.09.41. ДБ-3 № 391114. Мильгунов, лейтенант — летчик. Чубатенко, лейтенант — штурман. Кулешов, мл. сержант — стрелок-радист.

Самолет не возвратился с боевого задания (бомбоудар по г. Берлин). Судьба экипажа и самолета неизвестна».

Из сообщений центральных газет:

«В ночь на 5 сентября советские самолеты совершили налет на Берлин и сбросили на военные и промышленные объекты зажигательные и фугасные бомбы. В Берлине наблюдались пожары и взрывы.

Все наши самолеты вернулись на свои базы, за исключением одного самолета, который разыскивается».

Прощальный круг

Рано утром 6 сентября с постов ВНОС начали поступать доклады о шумах моторов вражеских самолетов, приближающихся к острову с юга — со стороны Рижского залива и с востока — от эстонского берега. На Кагул шли эскадрильи истребителей и бомбардировщиков.

На аэродроме объявили воздушную тревогу, весь личный состав вынужден был уйти в укрытие.

— С такой рани начинают,— удивился Преображенский.

— Здорово мы им вчера поддали в Берлине! Вот и пожаловали с ответным ударом,— сказал Поляков. [272]

— Звереют фашисты. Спасу от них нет...

Первой появилась над аэродромом девятка «Мессершмиттов-110». Зенитные батареи открыли по ним огонь. Истребители накинулись на огневые позиции, обстреливая их из пушек и пулеметов.

Затем место их заняли «юнкерсы». Они сбросили бомбы на зенитные батареи, а когда те замолчали, пошли по кругу над Кагулом, сбрасывая бомбы на расположенные вокруг хутора. Преображенский удивился: раньше фашисты в первую очередь взрыхляли бомбами взлетно-посадочную полосу, а сегодня весь свой удар направили на эстонские хутора. Что это, случайность, или фашистская агентура дала наконец точные сведения о местонахождении ДБ-3?

Бомбардировщики и истребители, сменяя друг друга, роями гигантских ос кружили над Кагулом. Воздух содрогался от рева мощных моторов, земля стонала от беспрестанных разрывов бомб.

Такого массированного налета вражеской авиации на аэродром еще не было. Трудно, просто невозможно было сосчитать самолеты, участвовавшие в бомбардировке и штурмовке Кагула. Они появлялись со всех сторон и, точно на полигоне, с небольшой высоты бомбили эстонские хутора. Горели все окружающие аэродром постройки, горел и лес. Горела даже трава. Аэродром оказался в огромном огненном кольце, а на него с неослабевающей яростью все пикировали и пикировали фашистские самолеты.

Бомбардировка продолжалась весь день. Лишь вечером, с наступлением темноты, немецкие самолеты покинули Кагул. Начали поступать доклады, один тяжелее другого. Фашистская авиация достигла желанной цели: бомбы угодили в шесть советских бомбардировщиков, и они сгорели. Это была самая большая потеря для морской авиагруппы. Теперь в ней осталось лишь четыре ДБ-3, причем один неисправный — с погнутыми винтами.

Преображенский шифровкой доложил обо всем в штаб военно-воздушных сил ВМФ. На другой день утром от Жаворонкова пришел приказ: оставшимся самолетам перебазироваться на аэродром Беззаботное. Морская авиагруппа особого назначения прекратила налеты на Берлин и возвращалась в состав своего родного 1-го минно-торпедного авиационного полка. [273]

Не так-то просто оказалось осуществить перелет на Большую землю. Технического и обслуживающего персонала было много, а три бомбардировщика могли вместить лишь ограниченное число людей — в основном летный состав и наиболее опытных специалистов. Четвертый самолет лейтенанта Юрина пока задерживался в Кагуле. Если его экипажу удастся исправить погнутые винты, тогда он тоже должен будет вернуться в Беззаботное. Все остальные поступали в распоряжение генерал-майора Елисеева: авиабаза во главе с ее командиром Георгиади, большая часть младших специалистов инженерно-технической службы и весь обслуживающий персонал — больше сотни людей.

В Кагул приехали подполковник Охтинский и полковой комиссар Копнов. Из поступивших в их распоряжение людей они сформировали пулеметную роту моряков, вошедшую в резерв коменданта Береговой обороны Балтийского района. Авиаторам-балтийцам предстояло защищать острова Моонзундского архипелага.

— Вовремя улетаете, Евгений Николаевич,— сказал Охтинский полковнику.— Сегодня на рассвете немцы бросились на штурм Моонзунда.

Операция началась форсированием частями 217-й немецкой дивизии мелководного пролива Курку-Вяйн и высадкой десанта на западный берег острова Вормси, который не имел никаких оборонительных укреплений. Находившаяся на Вормси одна стрелковая рота не могла сдержать продвижение противника, поэтому судьба острова была предрешена. В дальнейшем гитлеровцы в соответствии с планом «Беовульф II» начнут высаживать свой десант в составе 61-й дивизии на остров Муху. Береговая оборона Балтийского района с этого дня начинала неравную схватку с превосходящим в несколько раз по силе врагом.

— После войны мы с вами обязательно должны встретиться, Алексей Иванович,— сказал Преображенский.— Запишите-ка мой вологодский адресок...

Прощание было тяжелым. И для тех, кто улетал на Большую землю, и особенно для тех, кто оставался на острове. Летчики сходили на сельское кладбище, где покоились их погибшие боевые друзья. Вместе с ними пришли туда старый Юхан Саар со своей дочерью Эллой. [274]

— Мы будем ухаживать за могилами ваших летчиков,— сказал Саар.— Они погибли героями. А память о героях вечна.

— Мы еще вернемся сюда, вот увидите,— заверил Преображенский.— Вернемся!

Саар утвердительно закивал в ответ, Элла приложила платок к глазам.

— Возвращайтесь, сынки,— старый Юхан Саар по-отцовски обнял полковника.— Мы будем ждать вас. Всегда ждать...

Преображенский вдруг заметил, что провожать их пришло много эстонцев, почти все те, кто не захотел эвакуироваться со своих хуторов. От этого вынужденного расставания с островом, ставшим частичкой их жизни, их судьбы, стало еще тяжелее.

Три перегруженных бомбардировщика вырулили на взлетную полосу. В кабинах тесно, нельзя повернуться. Всюду люди. Находятся они и в бомболюках. Преображенский открыл фонарь и помахал провожающим рукой. На глаза невольно наворачивались слезы, в горле першило, ведь прощались, и скорее всего навсегда, с теми, кто делил с ними радость побед и горечь потерь. Последний прощальный взгляд на аэродром, чтобы запечатлеть его в памяти.

Взревели моторы, и машины пошли на взлет. Совершив прощальный круг над аэродромом, они взяли курс на север и быстро скрылись в сизой дымке.

Боевые действия экипажей майора Щелкунова и капитана Тихонова из армейской авиагруппы особого назначения по бомбардировке столицы фашистской Германии — Берлину были высоко оценены советским правительством.

УКАЗ

Президиума Верховного Совета СССР

О присвоении звания Героя Советского Союза летному составу Красной Армии и Военно-Морского Флота

За образцовое выполнение боевых заданий Командования на фронте борьбы с германским фашизмом и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда»:

1. Капитану Крюкову Николаю Васильевичу

2. Лейтенанту Лаконину Вениамину Ивановичу

3. Майору Малыгину Василию Ивановичу

4. Капитану Тихонову Василию Гавриловичу

5. Майору Щелкунову Василию Ивановичу

Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. Калинин

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Горкин Москва, Кремль, 17 сентября 1941 г.

УКАЗ

Президиума Верховного Совета СССР

о награждении орденами и медалями СССР летного состава Красной Армии и Военно-Морского Флота

За образцовое выполнение боевых заданий Командования на фронте борьбы с германским фашизмом и проявленные при этом доблесть и мужество наградить

Орденом Ленина

1. Старшего лейтенанта Бурганова Али Алимовича

2. Старшего политрука Васильева Михаила Александровича

3. Лейтенанта Линькова Василия Васильевича

4. Капитана Муратбекова Хапрула Шакировича

5. Лейтенанта Пархоменко Григория Ивановича

6. Старшего политрука Павлова Анатолия Георгиевича

7. Старшего лейтенанта Плотникова Серафима Васильевича

8. Старшего лейтенанта Строганова Василия Иерфильевича

9. Старшего лейтенанта Ткаченко Кузьму Сафроновича

Орденом Красного Знамени

1. Старшего сержанта Анкудинова Николая Александровича

2. Капитана Бринько Петра Антоновича

3. Старшину Баталова Ивана Ивановича

4. Старшину Босова Алексея Павловича

5. Воентехника 2 ранга Валеева Абдула Атауловича

6. Капитана Волошина Андрея Николаевича

7. Старшего лейтенанта Григорьева Николая Александровича

8. Воентехника 2 ранга Деканова Михаила Михайловича

9. Младшего лейтенанта Каневцева Андрея Гавриловича

10. Воентехника I ранга Косякова Ивана Никитовича

11. Сержанта Лапшина Ростислава Алексеевича

12. Старшего сержанта Макуха Константина Тимофеевича

13. Старшего сержанта Масленникова Александра Ивановича

14. Младшего сержанта Солдатова Петра Васильевича

15. Младшего сержанта Тимофеева Михаила Ивановича

16. Капитана Усачева Филиппа Александровича

17. Лейтенанта Фадеева Виктора Васильевича [276]

Орденом Красная Звезда

1. Воентехника 1 ранга Аверина Афанасия Тимофеевича

2. Воентехника 1 ранга Барабанова Ефима Алексеевича

3. Воентехника 2 ранга Боновского Алексея Нпкифоровича

4. Воентехника 2 ранга Галушко Михаила Константиновича

5. Лейтенанта Горохова Александра Степановича

6. Старшину Дворецкого Сергея Борисовича

7. Лейтенанта Иванова Леонида Петровича

8. Воентехника 2 ранга Иванец Александра Федоровича

9. Лейтенанта Комель Ивана Перфильевича

10. Старшего сержанта Ковалева Константина Тихоновича

11. Лейтенанта Лазука Якова Игнатьевича

12. Воентехника 1 ранга Лисакова Дмитрия Филипповича

13. Полковника Мосцепана Ивана Феодосьевича

14. Воентехника 2 ранга Оловянникова Ивана Михайловича

15. Младшего воентехника Правосудова Феликса Егоровича

16. Младшего воентехника Пшеничного Никиту Алексеевича

17. Воентехника 2 ранга Серегина Михаила Ивановича

18. Лейтенанта Трофимова Ивана Терентьевича

19. Лейтенанта Тульского Александра Егоровича

20. Лейтенанта Цескис Савелия Соломоновича

21. Старшего сержанта Шканова Александра Яковлевича

22. Лейтенанта Шелковского Константина Никитовича

Медалью «За отвагу»

1. Младшего командира Бабенкова Виктора Георгиевича

2. Воентехника 2 ранга Голосного Ивана Леонтьевича

3. Старшего сержанта Емельяненко Василия Федосеевича

4. Младшего командира Купреева Ивана Ивановича

5. Младшего командира Ненашева Николая Гавриловича

6. Сержанта Пикалева Михаила Васильевича

7. Младщего воентехника Рычкова Александра Афанасьевича

8. Сержанта Тужилина Петра Андреевича

Медалью «За боевые заслуги»

1. Младшего воентехника Бублик Федора Яковлевича

2. Младшего воентехника Матюшко Юрия Андреевича

3. Младшего сержанта Ждановских Евдокима Афанасьевича

Председатель Президиума Верховного Совета СССР

М. Калинин

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР

А. Горкин

Москва, Кремль, 17 сентября 1941 г.

Послесловие

Возвратившись в Беззаботное, летчики сразу же включились в напряженную боевую деятельность 1-го минно-торпедного авиационного полка, ежедневно наносившего бомбовые удары по рвущимся к Ленинграду танковым и моторизованным войскам противника. Но ни на минуту они не забывали тех своих верных помощников, [277] кто остался на острове Сааремаа с оружием в руках защищать советскую землю, находящуюся в глубоком тылу врага. Каждая весточка о ставшем родным и близким Моонзунде передавалась друг другу с особым волнением. А вести приходили одна тревожнее другой...

После захвата острова Вормси на рассвете 14 сентября более четырехсот самоходных барж и паромов, мотоботов и катеров с 61-й немецкой дивизией на борту начали форсирование пролива Муху-Вяйн. Моонзундцы своим огнем потопили более ста из них, однако головному полку гитлеровцев все же удалось зацепиться за восточный берег острова Муху. Неравный бой длился весь день, но сбросить фашистов в море так и не смогли.

17 сентября ударные части 61-й немецкой дивизии форсировали мелководный пролив Вяйке-Вяйн и зацепились за восточный берег острова Сааремаа. Вот тут и вступила в бой сформированная из авиаторов 1-го минно-торпедного полка пулеметная рота. Генерал Елисеев бросал ее на самые ответственные участки. И там, где появлялись моряки-пулеметчики, гитлеровские десантники не продвинулись вперед ни на шаг.

Остров Сааремаа отважный гарнизон Моонзундского архипелага защищал до 5 октября, отступив на полуостров Сырве, к мысу Церель, к самому маяку, который ранее служил ориентиром для экипажей дальних бомбардировщиков, летавших на Берлин. Этот маяк стал свидетелем последних огненных схваток горстки моонзундцев с фашистами. Героически погибла и пулеметная рота моряков...

Четвертый остров Моонзундского архипелага — Хиума стойко держался до 22 октября. Моонзундцы защищались самоотверженно, понимая, что отступать им некуда — кругом море. Свою жизнь они отдавали фашистам за очень дорогую цену. Много врагов погибло здесь. Последний оставшийся в живых моонзундец тоже не сложил оружия и не сдался противнику. Он предпочел смерть, сбросившись с сорокаметрового маяка Тахкуна на глазах гитлеровцев, пораженных безумной храбростью и величием духа советского моряка.

Командир 61-й немецкой дивизии генерал Хенеке распорядился три дня не убирать тело последнего защитника Моонзунда и показывать его немецким солдатам как пример выполнения воинского долга. [278]

Последний эстонский остров Осмуссаар, входивший в Береговую оборону Балтийского района, оборонялся до 3 декабря, отражая морские десанты противника. Командующий военно-морской группой «Норд» генерал-адмирал Карле 4 ноября даже прислал тысячному гарнизону острова свой ультиматум с требованием к 12 часам 5 декабря сложить оружие и вывесить белый флаг на маяке. В ответ героический гарнизон поднял красный флаг. Осмуссаар так и не был взят, гарнизон оставил его сам по приказу командующего Краснознаменным Балтийским флотом.

Комендант Береговой обороны Балтийского района генерал-майор Елисеев оказался прав, уверяя, что не одну неделю гитлеровцы будут ломать зубы об острова Моонзундского архипелага. Таких недель после завершения «Операции Б» оказалось больше двенадцати. Все это время к Моонзунду было приковано свыше 50 тысяч фашистских солдат и офицеров, авиация, артиллерия, немецкий и финский военно-морские флоты, предназначенные Гитлером для штурма Ленинграда.

164-дневная оборона эстонских островов в самый тяжкий для нашей Родины начальный период войны является одной из ярчайших боевых страниц в военной летописи социалистического Отечества. Пять с половиной месяцев, находясь в глубоком тылу немецко-фашистских войск за 400 километров от линии фронта, стойко держался малочисленный гарнизон на Балтике.

В жарких боях герои-моонзундцы уничтожили более двадцати шести тысяч фашистов, повредили в прибрежном районе несколько боевых кораблей гитлеровского флота, в том числе легкий крейсер «Кельн», потопили до десятка крупных судов, свыше ста пятидесяти катеров, самоходных барж, баркасов, паромов, сбили сорок семь самолетов противника, уничтожили до полутора десятка десантных планеров, вывели из строя несколько артиллерийских батарей.

Отважные подводники, базирующиеся на Моонзунде, потопили в море более двадцати транспортов, танкеров и других вспомогательных судов крупного тоннажа, на выставленной ими минной банке подорвался и затонул флагман финского военно-морского флота броненосец береговой обороны «Ильмаринен».

Мужественные летчики морской и дальнебомбардировочной авиации с аэродромов острова Сааремаа произвели [279] девять ударов по Берлину — 86 самолето-вылетов. 33 дальних бомбардировщика достигли цели, сбросив на столицу фашистской Германии город Берлин 311 фугасных и зажигательных бомб калибром ФАБ-500, ФАБ-250, ФАБ-100 и ЗАБ-50. Кроме того, 16 августа было сброшено на Берлин 600 килограммовых зажигательных бомб. Общий вес сброшенных на Берлин авиационных бомб составил 36 050 килограммов, в то время как английская бомбардировочная авиация за весь 1941 год сбросила на Берлин бомбы общим весом 35 500 килограммов.

Были также сброшены на Берлин 34 контейнера с листовками.

Остальные 53 дальних бомбардировщика по различным причинам не достигли конечной цели и вынуждены были сбросить бомбовой груз на подходе к Берлину и на военные объекты Кольберга, Штеттина, Нёйбранденбурга, Данцига, Свинемюнде, морские порты Мемеля, Либавы и Виндавы.

Подавляющее, большинство из 25-тысячного гарнизона островов Моонзундского архипелага погибло в неравной схватке с врагом. Около двух третей тысячного гарнизона острова Осмуссаар и 570 человек, снятых с острова Хиума, утонули в Финском заливе при переходе кораблей из Ханко в Кронштадт, дизель-электроход «Иосиф Сталин», на котором они шли, подорвался на минах. Часть защитников островов попала в плен. Но и там они продолжали борьбу, гибли в застенках гестапо. Немногим удалось переправиться через Ирбенский пролив на латвийский берег и интернироваться в нейтральную Швецию.

В 1-м минно-торпедном авиационном полку свято чтили память погибших товарищей. Летный и технический состав полка это особенно прочувствовал, когда накануне Октябрьских праздников в Беззаботное приехали командующий Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц и член военного совета флота дивизионный комиссар Смирнов для вручения наград Родины за мужество и отвагу, проявленные личным составом авиагруппы особого назначения при ударе по столице фашистской Германии городу Берлину. Далеко не всем в этот торжественный час удалось получить награды. Так, осталась лежать на столе красная муаровая коробка с медалью «Золотая Звезда» под [280] номером 613, принадлежащая капитану Гречишникову. Василий Алексеевич погиб 24 октября под Тихвином возле села Грузино, направив свой подбитый горящий самолет с грузом бомб на колонну вражеских танков. Вместе с ним погибли смертью героев штурман старший лейтенант Власов, начальник связи эскадрильи лейтенант Семенков и воздушный стрелок сержант Бураков.

Тот печальный день для полковника Преображенского оказался тягостным вдвойне. Почта принесла ему письмо от жены только что погибшего капитана Василия Гречишникова, за которую он мстил фашистам, появляясь на своем дальнем бомбардировщике над Берлином. Преображенский это письмо запомнил на всю жизнь...

«...Вам пишет жена летчика Гречишникова, Ксения Николаевна. Меня взволновала весть о награждении моего мужа. Я решила рассказать вам подробнее о нашей жизни. С Василием я встретилась совсем девочкой, в шестнадцать лет. Жизнь наша была прекрасна, у нас было много общего. Василий любил спорт — так же, как и я. Мы с ним всегда были вместе: на катке, на стадионе. Но вот настал страшный день нашей разлуки...

Перед войной мы приехали в Петриково, к моим родным. Вскоре после этого Василия отозвали в часть, а я осталась с детьми у родных, и вдруг война! Всеми силами рвалась я к нему, но уехать от нас было очень трудно. И куда? А сынок, девятимесячный Анатолий, был к тому же сильно болен. В ту злосчастную ночь, когда наступали гитлеровские изверги, умер мой мальчик. На второй день наше местечко заняли немцы. Все это время я ничего не слыхала о Васе и толком ничего и сейчас не знаю.

Ворвавшись к нам, фашистские изверги выгнали всех людей за двадцать пять километров, в соседнюю деревню, а сами стали грабить. Когда мы вернулись, то увидели, что дома все открыты, окна выбиты, а все, что было зарыто в землю, выкопано и взято.

Начались страдания: мы были полуголодные, а иной раз и вовсе голодные, без угля, без теплой одежды. Немцы стали гонять нас на работы — таскать кирпичи, выполнять все их прихоти. Нашлись такие, что сказали, что мой муж советский офицер, и меня стали ежедневно таскать в комендатуру. Били нагайками, спрашивая, коммунист [281] ли мой муж. Каково было жить, когда каждую минуту я ждала смерти. Но вот выжила...

Здесь, в неволе, я узнала, что мой Вася — герой. Я в этом никогда не сомневалась. Горжусь им и благодарю вас, командира. Надеюсь, что мы встретимся с Васей, подробно поговорим обо всем...

Письмо переправляю с надежным человеком...»

...Остались лежать на столе и коробочки с орденом Ленина: летчиков лейтенантов Николая Дашковского, Алексея Кравченко и Константина Мильгунова, штурманов старших лейтенантов Ивана Николаева, Николая Сергеева, лейтенантов Петра Чубатейко и Василия Шилова, с орденом Красного Знамени: летчика капитана Евдокима Есина, штурманов старшего лейтенанта Александра Власова, лейтенанта Евгения Шевченко, начальника связи эскадрильи лейтенанта Матвея Семенкова.

Не были также получены ордена и медали теми, кто в составе пулеметной роты моряков до последней капли крови защищал остров Сааремаа и пал смертью храбрых в жестоких боях.

Получая из рук командующего флотом орден Ленина и медаль «Золотая Звезда», Преображенский от имени летчиков полка дал клятву верности воинскому долгу — до победного конца громить фашистских захватчиков. Свою клятву он еще раз повторил в январе 1942 года, когда 1-й минно-торпедный авиационный полк стал гвардейским и ему было вручено гвардейское Знамя.

Слово свое летчики-гвардейцы сдержали. До победного дня войны они наносили бомбовые удары по вражеским танковым и моторизованным войскам, по тыловым военным и промышленным объектам противника. В 1-м гвардейском минно-торпедном авиационном полку стало 35 Героев Советского Союза. Слава о нем разнеслась по всей стране.

Своеобразный итог боевой деятельности этой прославленной части подвела телеграмма первого советского коменданта поверженного Берлина генерал-полковника Берзарина, присланная летчикам полка 9 мая 1945 года:

«Вы первыми начали штурм логова фашизма с воздуха. Мы его закончили на земле и водрузили Знамя Победы над рейхстагом. Поздравляю вас, балтийские летчики, с днем Победы и окончанием войны». [282]

Автору удалось проследить дальнейшую судьбу героев этой документальной повести. Вот как она сложилась...

Командующий военно-воздушными силами ВМФ Семен Федорович Жаворонков в 1944 году удостоен высокого звания маршала авиации. В конце 1949 года он перешел в гражданскую авиацию, долгое время был первым заместителем начальника главного управления ГВФ. Умер в 1967 году. Его именем названа улица в родном городе Вичуге Ивановской области.

Командиру 1-го гвардейского минно-торпедного авиационного полка полковнику Евгению Николаевичу Преображенскому в середине 1942 года было присвоено звание генерал-майора авиации, и ему доверили командовать 9-й гвардейской Краснознаменной Гатчинской минно-торпедной авиационной дивизией. Через год его назначают начальником штаба ВВС Военно-Морского Флота, а в 1944 году — командующим ВВС Северного флота. После войны его переводят на Дальний Восток, и он командует морской авиацией Тихоокеанского флота. В 1950 году назначается командующим военно-воздушными силами Военно-Морского Флота вместо ушедшего в гражданскую авиацию маршала авиации Жаворонкова. В 1963 году генерал-полковника Евгения Николаевича Преображенского не стало. Он похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище. Его именем названы улицы в городах Кириллове Вологодской области и Курессаре на острове Сааремаа в Эстонии, названия «Евгений Преображенский» носят теплоход Северного речного пароходства и морской лайнер, построенный для Советского Союза польской судоверфью.

Флагманский штурман полка Петр Ильич Хохлов до конца войны не расставался со своим талисманом — гаечным ключом. Даже когда их дальний бомбардировщик сгорел во время бомбардировки немцами аэродрома Кагул, ему посчастливилось отыскать ключ среди обломков. Удалось вырваться из плена и его жене Валентине Ивановне, оказавшейся на вокзале в Ростове-на-Дону, который взяли немецкие войска. Почти две недели ее с сынишкой Борькой на руках немцы держали в подвале, принимая за разведчицу. Освободили Валентину Ивановну ворвавшиеся в город советские танкисты. «...Петя,— писала она потом мужу,— я сберегла твой орден Ленина, а друзья твои вырвали у смерти нашего [233] сына. Защищай нашу священную Родину! Не давай пощады врагам земли нашей и помни о тех ужасных страданиях, которые испытывает наш народ...» И Петр Хохлов навсегда запомнил наказ жены. С Балтики его вскоре перевели на Черное море, а в 1944 году — на Северное. За время войны лично совершил 192 боевых вылета. После войны закончил академию Генерального штаба, получив назначение на должность главного штурмана ВВС Военно-Морского Флота. С 1953 года переведен на должность начальника штаба ВВС Краснознаменного Балтийского флота. Через семь лет он становится начальником штаба военно-воздушных сил ВМФ. В 1971 году генерал-лейтенант авиации Хохлов ушел в отставку. Им написана книга воспоминаний «Над тремя морями». Весной 1990 года Петр Ильич умер.

Стрелок-радист флагманского дальнего бомбардировщика сержант Владимир Макарович Кротенко, давший с борта самолета первую радиограмму «Мое место — Берлин!», прошел всю войну, стал офицером. В настоящее время он живет в городе Гатчине Ленинградской области.

Командир 1-й эскадрильи Андрей Яковлевич Ефремов защищал небо Ленинграда, затем был переведен на Черноморский флот, где возглавил 36-й минно-торпедный авиационный полк. Со своим полком он участвовал в освобождении Советского Заполярья, а потом и в разгроме японской Квантунской армии на Дальнем Востоке. В звании полковника с должности начальника школы младших авиационных специалистов он ушел со службы в отставку, долгое время жил в Риге, в 1987 году его не стало.

Командир 3-й эскадрильи капитан Михаил Николаевич Плоткин был непревзойденным на Краснознаменном Балтийском флоте мастером по минированию рейдов немецких и финских военно-морских баз. Незаметно ночью он выводил свой ДБ-3 точно на вражеский порт, на предельно малой высоте сбрасывал на фарватеры плавающие морские мины и успевал уйти раньше, чем прожекторы начинали полосовать небо, а зенитные установки вести огонь.

В конце февраля 1942 года ставший уже майором Плоткин выполнял очередное задание по минированию одного из отдаленных портов Финляндии, на рейде которого скопилось много немецких военных [284] кораблей.

Экипаж вылетел темной зимней ночью, осуществил постановку морских мин в акватории порта и повернул на обратный курс. Наводящие станции в тылу противника специальным шифром сообщали на командный пункт о возвращении дальнего бомбардировщика. В пять часов утра ДБ-3 пересек линию фронта. Оставалось меньше двадцати минут лета до аэродрома, как вахтенный радист командного пункта услышал в эфире взволнованный голос стрелка-радиста сержанта Кудряшова: «Прощайте, друзья-гвардейцы! Мы сделали все, что могли...»

Мужественный экипаж дальнего бомбардировщика в составе летчика Героя Советского Союза майора Плоткина, штурмана лейтенанта Рысенко и стрелка-радиста сержанта Кудряшова похоронили в Ленинграде в Александро-Невской лавре.

Командир звена Афанасий Иванович Фокин благополучно прошел всю войну. Успешно воевал на Черноморском флоте, за что ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Потом бомбил вражеские корабли в Заполярье и завершил свои боевые действия в разгроме японского военно-морского флота. В послевоенные годы он первым испытывал и осваивал новые типы реактивных самолетов-ракетоносцев. В одном из ночных полетов произошла катастрофа, и подполковник Фокин погиб.

Заместитель командира 2-й эскадрильи старший лейтенант Петр Николаевич Трычков со штурманом лейтенантом Швецовым и стрелком-радистом сержантом Несмеловым сразу же после возвращения с острова Сааремаа в Беззаботное 16 сентября 1941 года в составе эскадрильи наносил бомбовой удар по станции Кириши, на которой воздушной разведкой были обнаружены выгружавшиеся немецкие войска с боевой техникой. После выполнения задания при отходе на советские дальние бомбардировщики, идущие без прикрытия своих истребителей, налетела большая группа немецких истребителей Ме-109. Воздушный бой оказался трагическим для шести ДБ-3, все они были сбиты, правда, при этом были уничтожены и два «мессершмитта». Самолет старшего лейтенанта Трычкова пытался в отрыв уйти от Ме-109 в противоположном от Ленинграда юго-восточном направлении и довольно далеко ушел от станции Киряши, но был все же настигнут немецкими истребителями и подбит. Упал он в недоступное летом топкое [285] болото недалеко от поселков Анциферово и Ракитино Хвойненского района Новгородской области, сумев поджечь и один «мессершмитт». И лишь через тридцать с лишним лет в январе 1972 года один из местных охотников случайно заметил на замерзшем болоте обломки хвостовой части самолета. На месте катастрофы вначале были обнаружены и точно установлены останки стрелка-радиста сержанта Несмелова, а когда была поднята из болота передняя часть бомбардировщика, то в ней оказались останки еще двух человек: летчика старшего лейтенанта Трычкова и штурмана лейтенанта Швецова.

Героев-летчиков захоронили в районном центре Хвойное.

Экипаж лейтенанта Юрина, самолет которого после возвращения из девятого налета на Берлин при неудачной посадке на аэродроме Кагул погнул винты, после исправления винтов все же прилетел в Беззаботное. В начале 1942 года лейтенант Юрин был переведен на Черноморский флот, защищал осажденный Севастополь и в одном из воздушных боев погиб.

Штурман звена Тихон Иванович Нечепоренко в 1942 году был переведен на Тихоокеанский флот на должность начальника воздушно-стрелковой службы авиационной дивизии, участвовал в разгроме Японии и освобождении Кореи. После войны служил на различных командных и штабных должностях. По состоянию здоровья в 1954 году уволился в запас. Им написана книга воспоминаний «Особое задание Родины». В настоящее время подполковник в отставке Нечепоренко живет в городе Пивденное Харьковской области.

В память о своем герое-земляке, бомбившем Берлин, лейтенанте Николае Феодосьевиче Дашковском в селе Лашевая Тальновского района Черкасской области названы его именем улица и восьмилетняя школа, в которой он учился.

В 1968 году в поселке Грузино Ленинградской области был установлен памятник морским летчикам, погибшим 24 октября 1941 года, командиру 2-й эскадрильи Герою Советского Союза капитану Василию Алексеевичу Гречишникову, штурману эскадрильи старшему лейтенанту Александру Ивановичу Власову, выполняющему обязанности стрелка-радиста начальнику связи эскадрильи лейтенанту Матвею Павловичу Семенкову [286] и воздушному стрелку краснофлотцу Николаю Анисимовичу Буркову.

Подвиг экипажа младшего лейтенанта Петра Степановича Игашева, совершившего на дальнем бомбардировщике первым в истории авиации двойной таран 30 июня 1941 года над Даугавой, был отмечен лишь в 1970 году в дни празднования 25-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне. Указом Президиума Верховного Совета СССР летчик младший лейтенант Петр Степанович Игашев, штурман лейтенант Дмитрий Григорьевич Парфенов, стрелок-радист Александр Митрофанович Хохлачев и воздушный стрелок краснофлотец Василий Логинович Новиков посмертно были награждены орденом Отечественной войны I степени.

Юные следопыты города Даугавпилса на месте гибели экипажа младшего лейтенанта Игашева отыскали куски обгоревшего дюраля, обломки и детали от моторов дальнего бомбардировщика, передали их в местный краеведческий музей. На берегу Даугавы был поставлен обелиск морским летчикам. Продолжая начатый юными следопытами поиск героев минувшей войны, комсомольцы мебельного комбината Даугавпилса близ поселка Дубна нашли в лесу разбитый ДБ-3 с останками экипажа летчика командира звена 3-й эскадрильи старшего лейтенанта В. И. Борисенко, штурмана звена старшего лейтенанта Ф Ф. Копайгоры и стрелка-радиста сержанта И. П. Лейченкова. Их прах жителями города был перенесен в братскую могилу Науенского кладбища, установлены обелиск и мемориальная доска с именами погибших героев.

В городах Даугавпилсе и Светлогорске названы улицы в честь Петра Игашева, десятки пионерских отрядов в стране носят имена членов героического экипажа.

Герой Советского Союза Владимир Константинович Коккинаки во время войны был начальником Главной инспекции Наркомата авиационной промышленности и руководил летно-испытательной службой авиационной промышленности, в 1943 году получил воинское звание генерал-майора авиации. С 1947 года он становится летчиком-испытателем новейших машин, испытал лично 62 типа самолетов. В 1957 году стал дважды Героем Советского Союза, а через два года ему было присвоено [287] почетное звание заслуженного летчика-испытателя СССР. Установил 22 мировых рекорда, стал Почетным президентом ФАИ. Умер Владимир Константинович Коккинаки в 1988 году в Москве.

Командир армейской авиагруппы особого назначения, бомбившей Берлин, Василий Иванович Щелкунов воевал до Победы. Осенью 1943 года, будучи заместителем командира авиационной дивизии, он возглавил группу дальних бомбардировщиков ДБ-3ф, осуществлявшую налеты на фашистские объекты на Баренцевом море. Летом 1944 года он — командир авиагруппы особого назначения на итальянском аэродроме Бари, выделенной в помощь Народно-освободительной армии Югославии, Закончил войну Василий Иванович командиром гвардейской ордена Красного Знамени Берлинской авиационной дивизии. Уйдя в запас, генерал-майор авиации Щелкунов поселился в Тамбове, где и умер в 1974 году.

Бывший командир эскадрильи Василий Гаврилович Тихонов закончил войну в Берлине, командовал гвардейской авиационной дивизией, стал генерал-лейтенантом авиации, продолжал службу в Москве.

В Москве живет и полковник в отставке Василий Иванович Малыгин.

Штурман лейтенант Вениамин Иванович Лаконин погиб 22 декабря 1941 года. Такая же судьба постигла и летчика капитана Николая Васильевича Крюкова: 20 мая 1942 года он вылетел на бомбардировку фашистской колонны танков и не вернулся на свой аэродром.

Артистке Валентине Николаевне Телегиной удалось в самый последний момент улететь с острова Сааремаа в Ленинград. Народная артистка СССР Валентина Телегина до последнего дня своей жизни радовала миллионы кинозрителей талантливой игрой. Ее подруга актриса Вера Яковлевна Богданова пережила все ужасы фашистских концлагерей: 29 сентября самолет, на котором она летела, был сбит над Финским заливом. Немцы вытащили из воды тонувшую советскую актрису... После войны заслуженная артистка РСФСР Вера Яковлевна Богданова длительное время работала в драмтеатре города Петрозаводска.

Руководитель фронтовой бригады артистов поэт Соломон Борисович Фогельсон живет в Ленинграде.

Остальные актеры из группы артистов драматического театра Краснознаменного Балтийского флота участвовали в боях за полуостров Сырве и погибли, как и пулеметная рога моряков-авиаторов майора Георгиади.

Начальник штаба Береговой обороны Балтийского района подполковник Алексей Иванович Охтинский пал в сражении возле пристани Куйвасту на острове Муху. При отражении немецкого морского десанта в проливе Муху-Вяйн 14 сентября 1941 года погиб расчет станкового пулемета, и тогда находящийся поблизости Алексей Иванович сам лег к «максиму». Его пулеметные очереди косили фашистских десантников до тех пор, пока вражеские пули не оборвали жизнь героя.

Начальник политотдела Береговой обороны Балтийского района полковой комиссар Лаврентий Егорович Копнов после Моонзунда возглавил политический отдел Кронштадтской крепости. После войны он длительное время был начальником политотдела Ленинградского высшего военно-морского училища. В настоящее время контр-адмирал в отставке Копнов ведет большую общественную работу, является председателем объединенного совета ветеранов войны дважды Краснознаменного Балтийского флота.

После захвата Сааремаа фашисты и их приспешники — местные националисты кайтселиты начали массовые аресты работников партийных и советских организаций уезда, эстонских патриотов. Неугодных новому режиму островитян сажали в тюрьмы, а наиболее опасных — расстреливали в дубовой роще Лоодэ, что веками красовалась вблизи Курессаре и служила местом отдыха горожан. Среди расстрелянных оказались и председатель Курессарского уездного исполкома депутатов трудящихся Иохан Эллам, члены исполкома Александр Ингальт и Борис Лейнер.

Почти семь тысяч островитян были уничтожены гитлеровцами и пять тысяч угнано в рабство. Такой неполный итог трехлетней оккупации Сааремаа.

Секретаря Курессарского уездного комитета партии Александра Михайловича Муя гитлеровцы с помощью кайтселитов выследили в одном из отдаленных хуторов в январе 1942 года. Они окружили дом, пытаясь взять Муя живым. Отважный эстонский коммунист открыл огонь из пистолета. Фашисты предложили ему сдаться, обещая сохранить жизнь. Муй, к их удивлению, принял [289] предложение, попросив дать полчаса, чтобы написать письмо жене. Через полчаса гитлеровцы и кайтселиты хотели было стащить с чердака Муя, но в ответ раздались пистолетные выстрелы, два немецких солдата скатились с крутой лестницы. Обозленные неудачей гитлеровцы автоматными очередями начали прошивать потолок. Прекратили они стрельбу лишь после того, как в пулевых пробоинах показались капли крови...

В 1966 году посмертно Александр Михайлович Муй был награжден орденом Отечественной войны I степени.

Лихой разведчик эстонского истребительного батальона Вольдемар Куйст в конце сентября был направлен на остров Муху с заданием взорвать склад боеприпасов и горючего, расположенный возле пристани Куйвасту. По дороге Вольдемар убил немецкого обер-лейтенанта, переоделся в его форму, вышел на дорогу, остановил первую же машину, идущую на Муху, и с шиком доехал до Куйвасту: немецкий язык он знал в совершенстве. С помощью своих друзей рыбаков-эстонцев Куйсту удалось взорвать немецкий склад с боеприпасами и горючим.

А вот со второго задания разведчик не вернулся. Вольдемар Куйст героически погиб на острове Кессулайд, расположенном в северной части пролива Муху-Вяйн, во время перестрелки с немецкими солдатами и кайтселитами.

Начальник инженерной службы Береговой обороны Балтийского района майор Сергей Сергеевич Навагин и начальник особого отдела старший политрук Михаил Петрович Павловский на «тузике» в бурную штормовую ночь ушли с острова Хиума. Им посчастливилось: в море их подобрал катер МО и доставил в Ханко. Полковник в отставке Сергей Сергеевич Навагин жил в Таллинне; майор запаса Михаил Петрович Павловский — в Москве. В 1963 году в Военном издательстве вышла книга его воспоминаний о Моонзунде «На островах».

Комендант Береговой обороны Балтийского района генерал-лейтенант береговой службы Алексей Борисович Елисеев, будучи помощником командующего Краснознаменным Балтийским флотом по береговой обороне, противовоздушной обороне и сухопутным войскам и одновременно комендантом Кронштадтской крепости, весь свой богатый опыт и талант отдавал делу защиты [290] Ленинграда с моря. Однако нашлись завистники, которые поставили Елисееву в вину, что возглавляемая им Береговая оборона Балтийского района могла значительно дольше оборонять острова Моонзундского архипелага, вплоть до зимы, что он потерял весь 25-тысячный гарнизон. В пример приводилась военно-морская база Ханко, продержавшаяся на сорок четыре дня дольше и переправившая на защиту Ленинграда двадцать три тысячи бойцов из 28-тысячного гарнизона, стрелковое оружие, легкую и зенитную артиллерию, тысячу двести тонн продовольствия. При этом не учитывалось, что условия ведения боевых действий гарнизонов совершенно разные: при равенстве сил и средств Береговая оборона Балтийского района, находясь на более отдаленном от Ленинграда расстоянии, обороняла в пятьдесят раз большую территорию островов, разбросанных в Балтийском море почти на сто пятьдесят километров, отражала атаки имеющих большой боевой опыт численно в два раза превосходящих фашистских войск, поддержанных с моря военно-морскими силами (ханковцам противостояла лишь одна финская бригада), обеспечивала базирование кораблей Отряда легких сил и бригады подводных лодок и нанесение ударов морской и дальне-бомбардировочной авиацией по столице фашистской Германии — Берлину. К тому же из состава Береговой обороны Балтийского района военно-морской базе Ханко был передан тысячный гарнизон острова Осмуссаар с двумя береговыми батареями, который до последнего дня надежно защищал южные подступы к Финскому заливу и самому полуострову Ханко.

Сыграло свою отрицательную роль и уязвленное самолюбие генерал-лейтенанта Елисеева: ханковцев в Ленинграде встречали героями-победителями, а о моонзундцах забыли, словно их и не было вовсе, хотя оба гарнизона с достоинством и честью до конца выполнили поставленную перед ними боевую задачу. Видимо, были и другие причины личного характера. Все это вместе резко сказалось на состоянии Алексея Борисовича Елисеева, и в октябре 1942 года он застрелился.

Наркому Военно-Морского Флота адмиралу Николаю Герасимовичу Кузнецову сразу же после окончания войны было присвоено звание Героя Советского Союза. Затем служебная карьера «строптивого» флотоводца стала резко меняться. Началось с возражения Сталину [291] о разделении флотов, что стоило Кузнецову новой скромной должности начальника Управления военно-морских учебных заведений: Балтийский и Тихоокеанский флоты были разделены, заодно Сталин упразднил и наркомат Военно-Морского Флота.

В середине 1947 года на бывшего наркома ВМФ поступил донос с обвинением в подрыве оборонной мощи СССР, выразившийся в передаче союзникам во время войны советской сверхсекретной торпеды высотного торпедометания, документации по некоторым видам артиллерийского вооружения и дистанционной 130-миллиметровой гранаты. На самом же деле все это оружие не представляло уже строгой секретности, ибо еще при отступлении наших войск его образцы попали в руки гитлеровцев.

Фактически же передача информации о вооружении осуществлялась в соответствии с соглашением, достигнутым 30 сентября 1942 года между наркомом иностранных дел Молотовым и послом Великобритании в СССР Арчибальди К. Керру. Британское адмиралтейство первое передало наркомату ВМФ описания артиллерии главных калибров линкоров «Нельсон» и «Георг V», линейного крейсера «Ринаун» и крейсера «Ньюкасл», а также техническую документацию на производство отдельных артиллерийских приборов.

В январе 1948 года над Кузнецовым и его бывшими заместителями адмиралами Галлером, Алафузовым и Степановым состоялся вначале суд чести, а затем суд Военной коллегии Верхрвного суда Союза ССР под председательством Ульбриха. Адмирал флота Кузнецов был понижен в воинском звании до контр-адмирала, а его бывшие заместители осуждены на различные сроки тюремного заключения с лишением адмиральских званий.

Дальнейшая служба Кузнецова менялась как в калейдоскопе: заместитель главкома войск Дальнего Востока по Военно-Морским Силам, командующий Тихоокеанским флотом, министр Военно-морского министерства, главнокомандующий Военно-Морского Флота — первый заместитель министра обороны СССР. В марте 1955 года ему присваивается звание Адмирала Флота Советского Союза, а в декабре этого же года он снова вице-адмирал, уволен в отставку... [292]

С Николаем Герасимовичем Кузнецовым судьба свела автора этой документальной повести в Институте военной истории Министерства обороны СССР, куда он был переведен из Риги и назначен на должность ответственного редактора «Ученых записок». Нас познакомил мой научный руководитель доктор исторических наук профессор капитан 1 ранга Василий Иванович Ачкасов. Николай Герасимович давал заключение на мою кандидатскую диссертацию, ибо в ней помимо исторических были и чисто военные аспекты, касающиеся опыта борьбы разнородных сил Краснознаменного Балтийского флота за передовые опорные пункты и места базирования кораблей в прошедшей войне.

Помогал мне советами Николай Герасимович и в работе над рукописью документального романа «Хроника расстрелянных островов» о героической обороне островов Моонзундского архипелага. В частности, объяснял, почему в предвоенные годы не было согласованности между Генеральным штабом и Главным морским штабом в вопросах ответственности за оборону военно-морских баз с суши. Данный вопрос решался уже в ходе боев, что отрицательно сказывалось на эффективности обороны Либавы, Таллинна и Моонзунда — на Балтике, Одессы, Севастополя, Новороссийска — на Черном море. Сюда же он относил и слабое взаимодействие в начале войны сил флота с частями и соединениями Красной Армии.

Николай Герасимович обладал исключительной памятью. При первой же нашей встрече, когда меня представлял мой научный руководитель капитан 1 ранга Ачкасов, он сказал, что мы давно знакомы, и спросил, по-прежнему ли я интересуюсь авианосцами. Действительно, мне довелось в 1948 году в Риге встречать начальника Управления военно-морских учебных заведений контр-адмирала Кузнецова, приезжавшего в наше военно-морское училище. После ознакомления с подведомственным ему учебным заведением следовал по обычаю опрос курсантов. Тут я и выскочил, к неудовольствию командования училища, с мучавшим почти всех курсантов вопросом: почему Советский Союз не строит авианосцы? Изучая иностранные флоты, мы, будущие офицеры Советского Военно-Морского Флота, видели, что США и Англия делают ставку на авианосные корабли; в СССР же по-прежнему строят линкоры и тяжелые [293] крейсера, не оправдавшие себя в прошедшей войне. Преподаватели не давали нам вразумительного ответа, вот я по наивности и подумал, что бывший нарком ВМФ разъяснит всем нам истинное положение дел.

Впоследствии удалось узнать, о чем и сам потом говорил Николай Герасимович, что он как нарком ВМФ был всегда за создание советского авианосного военно-морского флота. Однако его взглядам противостоял наркомат судостроения, ведь ему удобнее и легче было строить по откорректированным довоенным проектам линкоры, крейсера и эсминцы. Сталин принял сторону наркомата судостроения, и Кузнецов еще больше навлек на себя его немилость.

В 1974 году Москва проводила в последний путь прославленного флагмана Советского Военно-Морскою Флота. Справедливость к нему была восстановлена лишь четырнадцать лет спустя. 27 июля 1988 года посмертно вернули Николаю Герасимовичу звание Адмирала Флота Советского Союза. Его именем названы ракетный крейсер и Военно-морская академия.

В память о беспримерном подвиге летчиков-балтийцев, наносивших бомбовые удары по столице фашистской Германии городу Берлину, жители острова Сааремаа поставили гранитный обелиск на месте бывшего старта аэродрома Кагул. Надписи на эстонском и русском языках: «Отсюда, с аэродрома Кагул, поднялись в воздух в 1941 г. летчики Краснознаменного Балтийского флота, первыми бомбившие Берлин».

Многие, кто проезжает по шоссе Курессаре — Кихельконна, обычно останавливаются на семнадцатом километре, откуда начинался бывший аэродром Кагул, летом кладут полевые цветы к подножию обелиска, а зимой — просто веточку ели или сосны. Почти каждую осень приезжали сюда ветераны 1-го гвардейского минно-торпедного авиационного полка, и в первую очередь те из них, кто был непосредственным участником бомбардировки Берлина.

Установлена мраморная мемориальная плита и на стене Паадлосской школы: «В этом здании жили летчики Краснознаменного Балтийского флота, первыми штурмовавшие с воздуха столицу фашистской Германии — Берлин в 1941 году с 7 августа по 5 сентября, под командованием Героев Советского Союза полковника [294] Преображенского Евгения Николаевича и капитана Хохлова Петра Ильича».

Сооружен на Карлском кладбище гранитный памятник погибшим экипажам летчиков старшего лейтенанта Финягина, лейтенантов Александрова, Кравченко, Дашковского, Русакова и Мильгунова. Имена всех двадцати героев высечены на мраморе. У подножия, на братской могиле — цветы.

Мало, очень мало участников уникальной «Операции Б» осталось в живых. Всего несколько человек. И именно они сейчас олицетворяют собой величие подвига морских летчиков Балтики, совершенного во славу священного Отечества.

Москва — Малаховка
1979 — 1990 гг.