Всему свое начало

Полком командует женщина

— Вас вызывают в штаб авиации дальнего действия, — сообщил мне командир полка. — Зачем? Не знаю. — И приказал немедленно ехать.

Штаб АДД располагался в Москве. В отделе кадров сказали, что меня ждет начальник штаба генерал Шевелев. Ответив на уставное приветствие рукопожатием, генерал указал на стул:

— Садитесь, майор, и рассказывайте о вашей службе в Красной Армии, — громко сказал он.

Решив, что генерал туговат на ухо, я так же громко, не садясь на предложенный стул, отрапортовал:

— Призван в 1930 году в морской флот. Через год переведен в ВВС, где после учебы стал штурманом корабля. Затем окончил высшие штурманские курсы и был штурманом эскадрильи. В начале войны по состоянию здоровья переведен на штабную работу. Взысканий не имею. — Последние слова я произнес особенно четко, чтобы генерал понял: перед ним стоит дисциплинированный офицер.

— Отлично, — сказал Шевелев и, глядя мне в лицо, начал объяснять, зачем вызвал.

— Так вот, товарищ Верхозин, существует полк из летчиков Гражданского воздушного флота. Командовать полком назначена Валентина Степановна Гризодубова. Знаете такую летчицу?

— Только по газетам... в связи с перелетом самолета «Родина» на Дальний Восток, — ответил я.

— Этого вполне достаточно, — улыбнулся генерал, — чтобы вас назначить к ней начальником штаба полка. Справитесь? [8]

Предложение было настолько неожиданным, что я не сразу ответил. «Ничего себе, — подумал. — Не хватало еще в женский полк попасть». Я невольно улыбнулся своей судьбе и спросил:

— Полк амазонок будет или как в «Оптимистической трагедии»?

— Вы так обрадовались, — шутливым тоном ответил генерал. — В женский полк хотите? Можете не беспокоиться. Будет триста мужчин и одна женщина, но такая, у которой есть чему поучиться и мужчинам.

Шутку генерала я понял. Он просто отчитал меня за бестактность. Мне оставалось лишь прикусить язык и вести себя поскромнее.

— Полк этот вооружен самолетами, на которых можно возить и людей, и бомбы, — продолжал генерал уже без шуток. — Не стану предсказывать задачи, но, видимо, придется и бомбардировать фашистов, и десанты бросать в их тыл... по мере необходимости. — Он вышел из-за стола, прошелся по кабинету, потом остановился возле меня, предложил сесть и сам присел напротив. — Многие летчики, которых вы примете, в армии не служили, некоторые в возрасте. Не старики, конечно, а так лет под тридцать пять — сорок. В основном москвичи, люди, привыкшие иметь дело с большим начальством... Вот почему я спросил вас: справитесь ли с новыми обязанностями?

— Заверить, что отлично, не могу, но стараться буду, товарищ генерал.

— Вот и хорошо. Поезжайте в свою часть и ждите вызова.

Если бы мне, простому штурману, в субботу 21 июня 1941 года кто-нибудь сказал, что завтра начнется война и я буду штабным офицером, а через девять месяцев меня назначат начальником штаба авиационного полка, которым командует Герой Советского Союза Валентина Степановна Гризодубова, я принял бы это за шутку и тут же забыл бы об этом. Но все это произошло. Жаль было расставаться с товарищами по длительной совместной службе в 1-м полку тяжелых бомбардировщиков, среди которых я приобрел много хороших друзей.

К новому месту службы пришлось выехать в первых числах апреля 1942 года. [9]

На подмосковном аэродроме я неожиданно встретил своего бывшего командира полка Ивана Васильевича Филиппова. Он прибыл на должность заместителя командира дивизии, в составе которой находился полк Гризодубовой. «Так вот почему я сюда попал, — мелькнула догадка. — Это Иван Васильевич предложил мою кандидатуру...»

С Филипповым мы летали когда-то на Дальнем Востоке. Он — командиром корабля, я — штурманом. Вторично встретились в начале войны. С ним я совершил свой первый боевой вылет в июле 1941 года. На самолете ТВ-3 бомбили переправу на Березине. Осенью 1941 года полковник Филиппов убыл к новому месту службы. И вот в апреле 1942 года мы встретились в третий раз.

Утром меня вызвали к командиру дивизии. Иду и размышляю о своем командире полка, женщине, которую ни разу не видел. Валентину Степановну Гризодубову знали во всем мире. 24–25 сентября 1938 года советские летчицы Валентина Гризодубова, Полина Осипенко и Марина Раскова совершили беспосадочный перелет Москва — Дальний Восток на самолете «Родина». Они пролетели по прямой 5908 километров, пробыв в воздухе 26 часов 29 минут.

Летчицы установили мировой рекорд дальности беспосадочного полета для женщин. За мужество и высокое мастерство, проявленные в рекордном полете, Валентина Гризодубова, Полина Осипенко и Марина Раскова удостоены высокого звания Героя Советского Союза.

Быть смелой летчицей, установить мировой рекорд на одном самолете — еще не значит иметь способности командира воинской части, где кроме летных качеств нужны знания военного дела и навыки в воспитании людей, в организации их жизни, учебы и боевой работы. Как пойдет дело у этой женщины? Сумею ли я, кадровый военный, быть ей полезным?

Должность командира дивизии временно исполнял полковник И. В. Филиппов. Я представился ему, как полагается по прибытии к новому месту службы. Командир был не один. На меня изучающе смотрела среднего роста женщина, с широко открытыми карими глазами, в которых едва улавливалась усмешка. На ней [10] ладно сидела военная форма. Знаки отличия — подполковника. На груди — Золотая Звезда Героя. Нетрудно было догадаться, что это и есть Валентина Степановна Гризодубова, мой новый командир.

— Это ваш начальник штаба, — сказал командир дивизии, обращаясь к ней. — Знакомьтесь.

Когда вышли из кабинета, Гризодубова спросила:

— Вы не завтракали, товарищ майор? Вот и хорошо. Вместе позавтракаем, но... позже. А сейчас пойдемте в казарму, посмотрим, сколько там можно поставить коек для летчиков.

— Это уже сделали интенданты, — доложил я убежденно.

— А мы проверим. Ведь не интенданты будут командовать полком. — Заметив мое смущение, Гризодубова сказала: — Как вы думаете, начальник штаба, не ошибемся, если мы, прежде чем учить и требовать с подчиненных, займемся подготовкой места, где они будут жить и отдыхать после боя?

— Нет, не ошибемся, товарищ командир, — выдохнул я свое смущение первой встречей со знаменитой женщиной.

В казарме В. С. Гризодубову сопровождали три интенданта, которые доложили ей о готовности обеспечивать летчиков всеми видами боевого довольствия. Валентина Степановна внимательно осматривала комнаты. Там, где ей казалось, что намеченное число коек велико, она тут же измеряла шагами площадь помещения и говорила: «Зачем же так размещать людей, чтобы мешали друг другу...»

За завтраком командир поделилась со мной своими соображениями о подготовке самолетов и экипажей к боевой работе...

В полк прибывали летчики, техники, радисты, которые до войны работали на воздушных трассах страны: Москва — Ташкент, Владивосток, Киев, Тбилиси...

Любовь к Родине, вера в нашу победу и в свои силы помогали им быстрее стать по-настоящему военными людьми.

А какие это прекрасные специалисты!

Еще до прихода в полк завидной славой пользовался на фронте москвич лейтенант Виталий Петрович Бибиков. По настойчивости и упорству во что бы то ни [11] стало выполнить начатое дело он мало имел себе равных в прежней части. Бибиков среднего роста, внешне похож на драматического актера: интеллигентное лицо, приятный голос, чистая русская речь.

С другой судьбой был летчик старший лейтенант Виталий Иванович Масленников. Роста среднего, подвижный, сухощавый, на лице шрам — след былых летных неудач. Родился он на Урале, в 1930 году окончил Оренбургскую школу летчиков, работал инструктором, а в 1933 году добился назначения в полярную авиацию. Масленников избороздил все небо Севера, научился отлично летать днем и ночью, в любую погоду. Часы отдыха он проводил обычно за мольбертом, рисовал покорившие его северные пейзажи.

А вот капитан Алексей Петрович Янышевский. Ему под пятьдесят. Летную школу окончил на «отлично» еще до революции. А офицерского звания не дали: он был из рабочих. Правда, ему была оказана «особая милость». И вот какая: начальник Гатчинской школы получил высочайшее повеление поднять в воздух одну из многочисленных дочерей самодержца российского и поручил это выполнить не офицеру, которых в Гатчине было немало, а простому солдату — летчику Янышевскому.

В 1916 году Янышевский дрался с немецкими летчиками. После Октябрьской революции без колебаний вступил в Красную гвардию, он знал ее с 1905 года. В гражданскую войну бил в воздухе белогвардейских офицеров, с которыми окончил школу в Гатчине. За подвиги награжден двумя орденами Красного Знамени... После гражданской войны Алексей Петрович стал летчиком Аэрофлота. А когда фашистская Германия напала на нашу страну, он отказался от работы в тылу и прибыл в действующую армию, чтобы сражаться за свою Родину.

Немного позже прибыл в полк капитан Степан Семенович Запыленов. Высокий, сутуловатый, голубоглазый, с резкими чертами лица. До войны был заместителем начальника Московского управления Гражданского воздушного флота, а еще раньше три года служил в Красной Армии. Этот человек умел руководить людьми. В полку его все уважали, а некоторые побаивались и звали за глаза Туча. [12]

Познакомился я и с другими летчиками. Особенно запомнились Николай Игнатьевич Следов, Иван Андреевич Гришаков, Георгий Владимирович Чернопятов, Борис Григорьевич Лунц, Александр Сергеевич Кузнецов, Василий Максимович Федоренко, Михаил Иванович Попович... Все они были хорошими пилотами, крепкие духом, а главное, настроены воинственно. Под стать им были многие штурманы, техники, воздушные радисты и стрелки. Большинство личного состава — коммунисты и комсомольцы.

Более месяца готовили мы экипажи к полетам на бомбардирование войск и военных объектов противника. За это время я неоднократно убеждался, что мой командир — женщина, не служившая никогда в армии, оказалась выше меня в умении организовать летную работу, в обучении экипажей бомбардировочной авиации. Она была вполне подготовлена руководить боевой деятельностью полка.

Подготовка полка к боевым действиям закончилась, экипажи получили самолеты и были готовы к выполнению заданий.

Испытание мужества

В июне 1942 года части 2-й ударной армии вели упорные бои в окружении под Ленинградом. Для снабжения этих частей боеприпасами и продовольствием командование выделило оперативную группу из транспортных самолетов ЛИ-2. От полка Гризодубовой вошли в состав группы шесть экипажей. Было время белых ночей. Как они хороши в мирное время! И какими ненужными казались тогда летчикам: лишали их возможности скрытно проходить линию фронта! Тщетно надеялись экипажи на появление спасительной в этом случае облачности. Погода стояла почти весь июнь ясная. К тому же на маршруте и в районе выброски груза патрулировали истребители противника. В первый же вылет из шести самолетов не вернулись с задания два. Настроение летчиков сильно упало: им предстояло летать еще 10–15 ночей, а при таких потерях от группы за 3–4 дня никого не останется и некому будет завершить выполнение задания командования. [13]

На аэродром в Хвойную прилетела Гризодубова. Известная старая истина гласит, что жизнь солдат в бою зачастую зависит не только от силы противника, но и от способностей командира, ведущего подчиненных в бой. От того, как правильно и умело организует он предстоящее сражение, зависит, насколько сохранится личный состав.

Валентина Степановна, используя свою власть, по-прежнему могла посылать экипажи в тыл врага и терять их в бою с истребителями противника. Могла, но это было не в ее характере. Она выяснила причины неудач, изучила тактику воздушного противника и предложила изменить тактику действий наших летчиков, чтобы свести на нет преимущества фашистских истребителей в воздухе. Маршрут к цели решили прокладывать над болотистой местностью и лесными массивами и летать по этому маршруту на малой высоте. Самолеты ЛИ-2 сверху оказались невидимыми на фоне леса, тогда как в условиях белых ночей наши экипажи прекрасно видели истребителей противника. Кроме того, из турельных пулеметов ЛИ-2 удобнее было вести огонь по противнику, когда он находился выше. Так светлые ночи, помогавшие фашистским истребителям, стали выручать наших летчиков. Выполнение важного боевого задания пошло успешно.

Из-за коротких ночей вылеты заканчивались рано. Уставшие летчики спали с большой палатке до 12 часов дня. Затем заядлые рыбаки ехали на озеро. К обеду привозили рыбу. Горячую уху хлебали из общей кастрюли, обжигались, со смехом подолгу дули в дюралевые ложки. После обеда положено было еще два часа отдыха, но редко кто засыпал. Любители пошутить иногда отыгрывались на Иване Андреевиче Гришакове. Он по простоте душевной однажды пожаловался друзьям на расстройство желудка, а к врачу не пошел.

— Правильно делаешь, Иван Андреевич, — начал Николай Слепов. — Если пойдешь к врачу, он обязательно освободит от полетов. А что подумает командир? Отчего расстроился желудок у летчика после боевого вылета?

— Зачем смеяться над человеком? — вступился за Гришакова Масленников. — Я видел, как он после жирной ухи пил сырую воду. «Мессеры» тут ни при чем. [14]

— Не обращай на них внимания, Иван Андреевич, — серьезно сказал Борис Лунц. — Продолжай лечиться своим способом и не спеши возвращаться с боевого задания. А то вылетаешь последним, а садишься первым. И впрямь командир заинтересуется, как это у тебя так получается. Да еще прикажет поделиться опытом и вывесить твой портрет на Доску почета.

Шутка была незлой, ведь все знали Ивана Андреевича как отважного летчика и хорошего товарища. И все же он был доволен, когда командир эскадрильи майор Иванов скомандовал:

— Подъем! Пора готовиться к вылету.

Применяя тактику, предложенную командиром полка Гризодубовой, экипажи без потерь совершили более 100 самолето-вылетов, доставили окруженным частям десятки тонн боеприпасов и продовольствия. За успешное выполнение этого задания летный состав был представлен к правительственным наградам и получил благодарность от командующего фронтом.

Но вот беда. Не все выдержали испытание. Люди по своей природе разные. Одни после неудачи становятся более активными, другие теряют уверенность, а некоторые начинают чувствовать страх и даже проявляют трусость. В полку Гризодубовой служил летчик капитан Пеньков. По его внешнему виду никто не подумал бы, что он боится встреч с истребителями противника. В молодости он был боксером тяжелого веса и выглядел внушительным здоровяком. С товарищами говорил покровительственно. А вот перебороть в себе страх перед фашистскими асами никак не мог.

Получилось так: все экипажи, несмотря на понесенные потери в первом вылете, на вторую ночь смело полетели со своим командиром-женщиной на боевое задание. Не было среди них лишь экипажа Пенькова. Он вырулил на старт, взлетел, лег на курс и вскоре сел на своем аэродроме, сославшись на неисправность какого-то прибора. Но прибор оказался исправным.

С Пеньковым говорили многие: командир полка Гризодубова и командир эскадрильи Иванов, товарищи по старой службе в Гражданском воздушном флоте. Все старались помочь ему преодолеть чувство страха. Пеньков выслушивал, соглашался, давал слово, что подобное больше не повторится, но оставался прежним. [15]

В один из вылетов, как только самолет оторвался от земли, борттехник Яковлев принял какую-то яркую звезду за фашистский истребитель и закричал: «Нас атакует противник!» Пеньков стал заходить на посадку, задел крылом за деревья и разбил самолет. Это было чрезвычайным происшествием. Командира корабля можно было строго наказать и послать в штрафной батальон, в пехоту. Но командование полка пошло по другому пути.

Вскоре на партийном собрании Валентина Степановна выступила с докладом о состоянии дисциплины в полку.

— Дисциплина складывается не только из взаимной вежливости и строевой подготовки, — говорила она. — Главное — высокое сознание своего воинского долга и личной ответственности за судьбу Родины. Каждый из нас должен находить в себе способность преодолевать страх, уметь подчинить свои интересы общему делу. Все мы любим жизнь, но каждому из нас нужно всегда быть готовым отдать ее, если потребуют этого интересы Отчизны. В этом духе воспитывает нас партия...

Партийное собрание осудило случаи проявления трусости и паники в бою. Гризодубова не ограничилась воздействием на Пенькова одними только убеждениями. Она решила применить и другой метод — показать личный пример командира. На очередное боевое задание Валентина Степановна взяла капитана Пенькова в состав своего экипажа. Представьте себе состояние Пенькова в этом полете: здорового летчика-мужчину повела учить смелости в бою летчик-женщина! Пеньков, сидя рядом с Гризодубовой, не мог скрыть своего волнения. А женщина за штурвалом самолета была совершенно спокойна и, словно в обычном учебном полете, делала ему замечания по технике вождения самолета в боевых условиях. Во время этого полета в тыл врага она учила летчика смело вести самолет к цели, когда противник оказывал сильное противодействие — стреляли зенитки, нападали фашистские истребители.

Получив урок, капитан Пеньков исправился и совершил больше сотни боевых вылетов. Изменился у него и характер, он стал скромнее. В разговоре с товарищами голос его звучал не покровительственно, а дружелюбно, он стал равным среди равных. В дальнейшем за успешное [16] выполнение боевых заданий командования был награжден многими орденами и медалями.

...Обеспечив боеприпасами и продовольствием армию, действовавшую в окружении, полк получил новое задание.

Летели днем в осажденный Ленинград. За штурвалом самолета сидела Гризодубова. Вторым летчиком был Жора Чернопятов. Внизу простирались воды Ладожского озера. В воздухе кружились десятки фашистских истребителей. Встреча даже с одним из них не предвещала ничего хорошего. Валентина Степановна снизилась до самой воды — лопасти винтов едва не задевали верхушки волн. Я на всякий случай расстегнул кобуру пистолета. Гризодубова, заметив это, спросила:

— Зачем?

— Тонуть не хочу, — ответил я. — В детстве пробовал, уж очень длинная процедура.

Валентина Степановна передала управление Жоре Чсрнопятову. Я спросил ее, не слишком ли она рискует. Она ответила:

— Не бойся, начальник штаба, я тоже не хочу тонуть...

Доставив продовольствие героическим ленинградцам, мы благополучно вернулись на свою базу. Во время этого вылета я еще раз убедился в редкой и для мужчины храбрости женщины-командира.

...В последних числах июня противник прорвал нашу оборону на Брянском и Юго-Западном фронтах и развивал наступление на Воронеж. Полк в полном составе летал бомбить фашистские войска южнее Курска. Каждую ночь вылетала на боевые задания и командир полка Валентина Гризодубова. Бывшие гражданские летчики научились отлично наносить бомбовые удары по врагу. Характерным был боевой вылет 16 июля 1942 года. Командир дивизии предупредил, что цель охраняется большими средствами противовоздушной обороны противника.

— Сегодня полк должен поработать так, чтобы фашистам стало жарко, — сказала Гризодубова и приказала мне дать ракету на запуск моторов.

Поднимая клубы пыли, один за другим взлетали самолеты. Под фюзеляжем каждого висели тяжелые фугасные бомбы. Валентина Степановна вылетела первой. [17]

Вторым пилотом в ее экипаже был Николай Игнатьевич Слепов — Гризодубова готовила его на инструктора и проверяла технику пилотирования Слепова с правого сидения. Штурманом корабля летел капитан Николай Николаевич Покачалов. Небольшого роста, круглолицый, с веселыми глазами. Сумку с картами он носил на длинном ремне, она болталась на уровне коленок, отчего Покачалов казался еще ниже. Он очень гордился, что летит с Гризодубовой. За бортового техника попросился в тот вылет инженер полка Николай Иванович Милованов, старый сослуживец Гризодубовой по Управлению международных авиалиний. Этот высокий пожилой уже человек в авиации работал с первой мировой войны. Летчиков и товарищей по службе независимо от их звания и должности он ласково называл «голуба». «Давай лети, голуба, все будет в порядке», — напутствовал старый инженер каждого летчика перед вылетом. Меня он звал «командующим».

— Разреши мне, «командующий», самому лететь с командиром, — попросил он, — чтобы не волноваться на земле за исход опасного боевого полета.

В состав экипажа входили также бортрадист Георгий Щукин и стрелок Михаил Глушак.

После возвращения с боевого задания я узнал от летчиков экипажей, что на подступах к цели стояла сплошная стена зенитного огня. Длинными лентами тянулись в ночное небо трассирующие снаряды. Они рвались впереди самолетов, выше, ниже. Не одно мужественное сердце дрогнуло тогда. Штурман Покачалов вспоминал позднее, как инженер Милованов реагировал, когда зенитные снаряды рвались рядом с самолетом. «Ах бандиты, что делают», — ворчал старый инженер. А увидев взрывы своих бомб в гуще гитлеровских войск, он кричал: «Так их, бандитов, так...»

Гризодубова вышла на цель первой. За ней Чернопятов, Миненков, Попович, Бибиков, Масленников, Гришаков, Федоренко, Запыленов, Лунц и другие летчики. Экипаж Чернопятова сбросил осветительные бомбы. Район расположения вражеских войск стал виден как на ладони. С самолета Масленникова полетели вниз две крупные ротативнорассеивающие авиабомбы. На земле возникли десятки пожаров, наблюдались сильные взрывы. [18]

Зенитные батареи врага били с нарастающей силой. Прожекторы лизали черное небо. На их подавление зашли самолеты Бибикова и Федоренко. Борттехники и стрелки по команде штурманов выбрасывали в открытые двери осколочные бомбы. Вот потух один прожектор, второй... Будто невидимая рука выключила рубильник яркого электрического света. Огонь противника резко ослаб. Остальные самолеты бомбили цель в относительно спокойной обстановке, с двух-трех заходов.

Осколком снаряда заклинило рулевое управление самолета Федоренко. Машина пошла на снижение. Борттехник Тимофей Артемьевич Шибаев немедленно вскрыл пол грузовой кабины, обнаружил место повреждения и устранил неисправность.

Последним над целью пролетел самолет-фотограф. Летчик Борис Лунц и штурман Ашот Каспаров сфотографировали результаты боевой работы своих товарищей...

После возвращения с боевого задания командир полка находилась на старте. Вдруг все увидели, что самолет соседнего полка стал подавать световые сигналы бедствия: «Иду немедленно на вынужденную посадку». Моторы не работали. Не дотянув 100 метров до посадочной полосы, самолет ударился о землю и загорелся. Огонь мгновенно охватил машину, языки пламени лизали несброшенные бомбы. Послышался крик о помощи. И, как ни странно, ни командир соседнего полка, ни офицеры штаба не бросились на помощь своим товарищам. Их сковал страх перед неизбежным взрывом бензобаков и бомб. Пример показала В. С. Гризодубова. Она побежала к горящему самолету, за ней последовали офицеры и сержанты нашего полка. Обжигая лица и руки, люди открыли заклиненную дверь самолета и вытащили раненых из огня. Опоздай они на одну минуту — все было бы кончено...

Утром, возвращаясь с аэродрома, я спросил Гризодубову:

— Товарищ командир, когда вы бежали к самолету, знали, что он может в любую секунду взорваться?

— Знала, — ответила она.

Мы искренне завидовали ее смелости и чувствовали себя виноватыми. Ведь и мы были на старте, но не бросились [19] первыми, чтобы помочь гибнущим людям. И, только увидев пример своего командира, последовали за ней...

Возбужденные летчики долго не могли заснуть, обсуждали подробности событий этой ночи. Зашел разговор, должен ли и в каких случаях летать на боевые задания командир авиационного полка. Говорили об этом не случайно: командир соседней части больше отсиживался на аэродроме, а наш командир часто летала на боевые задания.

— Когда все экипажи поднимаются в воздух, командир обязан находиться в боевом порядке полка, — доказывал майор Иванов. — Но каждый день летать ему незачем, да и некогда — есть и другие обязанности.

— Согласен с вами, — заявил старший лейтенант Слепов. — Поэтому считаю, что наш командир стартует очень ретиво: слишком часто летает.

— Ну, так то ж наш командир, — многозначительно сказал старший лейтенант Иншаков. — Она! Да еще Герой Советского Союза.

— Она — настоящий Герой, — вставил Борис Лунц.

— А я знаю такого, который, получив это звание, сел в кабинет, сделал из себя «наглядное пособие» и учит других. А склонности к подвигам больше не проявляет.

— Грош ему цена, такому герою. Давайте спать, — подвел итог дискуссии Константин Никифорович Иванов.

...На командный пункт пришел техник по фото Михаил Александрович Станкеев — чернявый, среднего роста, лицо симпатичное. Он появлялся всегда, когда был нужен. По глазам Станкеева я заметил, что принес он хорошую весть. На развернутых снимках четко была видна роща, прилегающая к небольшой речушке. Площадка между рекой и рощей вся усеяна воронками от взрывов бомб и горящими автомашинами. Я отчетливо видел полосы черного дыма. Они тянулись по снимку с точек, где горели склады боеприпасов и горючего.

— Молодец, Станкеев, — похвалил я техника.

— А я-то при чем, товарищ начальник. Ведь это летчики так разделали!

— При том, дорогой, что снимки эти сделаны подготовленными вами аппаратами. Хорошие снимки — [20] наглядный документ командирам наземных частей, что их просьба к летчикам — поколотить противника до появления его на переднем крае — выполнена добросовестно. Значит, и пехота будет смелее драться с побитыми фашистами.

Снимки немедленно были отправлены в штаб дивизии.

Хорошее настроение испортилось у меня вызовом к начальнику тыла гарнизона, генералу интендантской службы Поджарову. «Зачем понадобился ему в семь часов утра?» — недоумевал я. Но, вспомнив прошлые вызовы, не стал утруждать себя догадками. Поджаров за год войны не изменился, остался мирным генералом. Отвечая за тыловые подразделения и за гарнизонную службу, он больше всего интересовался соблюдением распорядка дня: чтобы люди ложились спать и вставали в строго установленное время. А то, что многие улетали с вечера в тыл врага и часто возвращались оттуда утром, в его распорядке дня не предусматривалось. Как и в мирное время, Поджаров выходил рано утром на дорогу, останавливал всех, кто шел с аэродрома, и строго спрашивал, почему они ходят по гарнизону до подъема.

Иногда Поджаров появлялся на аэродроме. Как-то позвонил мне дежурный по аэродрому и скороговоркой доложил, что у самолетов ходит генерал. Я бросил работу в штабе и первой попавшейся машиной поехал на аэродром. У каптерки стоял инженер Милованов. Один.

— Ну, что тут случилось?

— Да ничего, «командующий». Все в порядке. Был тут генерал Поджаров, спрашивал, почему грязные колеса у самолетов. Я ответил, что самолеты только пришли после вылета. «Безобразие тут у вас творится, — рассердился генерал. — Я в кавалерии служил и после каждой поездки на лошади копыта ей мыл».

— Еще что? — торопил я Милованова.

— Ничего особенного. Нашел в траве окурок, промасленную тряпку. Мотористу за это дал трое суток ареста. Вот и все, голуба...

В этот раз Поджаров вызвал меня тоже после очередного «контрольного обхода».

— Почему ваши люди по утрам песни горланят? — ответил он на мое приветствие. [21]

— Они только в четыре утра с боевого задания вернулись, товарищ генерал, — вступился я за летчиков.

В то утро начальник гарнизона встретил экипаж старшего лейтенанта Григория Кузьмича Иншакова, смелого воина, любителя шуток. Летчики после удачного вылета с песней направлялись в общежитие.

— Долго вы будете ночью по гарнизону шляться? — строго спросил Поджаров.

— До дня победы, товарищ генерал, — весело ответил Иншаков.

— Поболтай мне еще — под суд отдам за пререкания.

— А я думал, поздравите нас. Здорово же мы бомбили сегодня!

— Почему от вас водкой несет? Где были сейчас?

— Приказ выполняли: положенную после боя стограммовую порцию водки выпили перед завтраком.

— А ну, пойдем в комендатуру, там поговорим.

— А вы знаете, товарищ генерал, почему мы до Москвы отступали? — Иншакова все еще не покидало веселое настроение.

— Не знаю и знать не хочу, — грубо ответил Поджаров.

— Отступали потому, что были у нас в начале войны и такие вот генералы, как вы. Но вы последний!..

Днем Иншакову отдыхать не пришлось. Началось дознание. Летчика привлекали к ответственности за пререкания с начальником гарнизона.

— Что вас толкнуло на пререкания с генералом? — задал я вопрос Иншакову.

— Ответственность за судьбы Родины, — ответил летчик.

— При чем же здесь грубость, пререкания?

— Пожалуй, лишние, — сказал Иншаков, подумав. — Моя слабость — я не терплю людей двух сортов: трусов (они попадаются очень редко) и «остолбенелых», то есть тех, до которых не дошло, что делается вокруг. Все люди озабочены, не жалея ни сил, ни жизни, ведут борьбу за будущее. И вдруг попадается человек, не понимающий этого. Вы знаете, он опаснее труса.

Мы сказали Иншакову, что согласны с ним целиком, но его пререкание со старшим начальником — нарушение [22] воинской дисциплины. Устав партии предусматривает много возможностей для армейского коммуниста высказать свое мнение и защищать его без нарушения дисциплины, в основе которой лежит беспрекословное выполнение приказов старших начальников. Иншаков согласился с нами и сказал, что готов нести ответственность за невыдержанность.

Долго Гризодубова доказывала генералу Поджарову, что его распорядок дня пригоден только для мирных условий, что ему надо готовить в бой летчиков, вселять в них бодрость и уверенность в победу, а не дергать людей ненужными придирками, будто они виноваты, что воюют ночью. Убедить человека, который остался глух к неоднократным призывам партии отрешиться от мирного благодушия и зазнайства, не удалось. Тогда Валентина Степановна обратилась за помощью в партийные органы... Генералу пришлось проститься не только с мирным настроением, но и с должностью начальника авиагарнизона.

26 июля временно исполняющий обязанности командира дивизии полковник Филиппов вызвал Гризодубову и меня на командный пункт дивизии. Иван Васильевич имел такой вид, будто собирался сообщить нам что-то очень важное. Его орлиный нос, казалось, опустился еще ниже, карие глаза были грустными. Я знал Филиппова давно: он выглядел таким всегда, когда был чем-нибудь взволнован.

— Знаете, Валентина Степановна, — начал он, — командующий получил указание от ставки: выделять самолеты для полетов в тыл фашистских войск, к партизанам, и приказал возложить эту задачу на ваш, 101-й полк. Как вы смотрите на это?

— Я думаю, бояться нам этого задания нет оснований. Будем стараться успешно его выполнить, — ответила Валентина Степановна.

— Да, если бы это зависело только от вас или от летного состава, я сказал бы так же. Но мне уже приходилось иметь дело с подобного рода заданиями в начале войны, так что они меня не особенно радуют. Верхозин тоже, наверное, помнит. Заставьте его готовить экипажи в полет к партизанам: он знает, как это делать. Да и летчикам расскажите, — обратился он ко мне, — о нашем горьком опыте. [23]

— А вы, товарищ полковник, сами расскажите, — попросила Гризодубова.

Филиппов согласился.

Когда мы возвращались в штаб, Валентина Степановна сказала:

— А знаете, я довольна, что наши летчики попадут в свою стихию, будут возить грузы.

— Это верно, товарищ подполковник, но Филиппов прав: задача будет сложнее, чем мы думаем.

— Знаю, поэтому довольна предстоящей работой. Чем сложнее задание, тем оно интересней.

«Возможно, и так», — подумал я. После разговора с полковником Филипповым Валентина Степановна наверняка будет расспрашивать меня о полетах в тыл фашистских войск в первые месяцы Великой Отечественной войны. Тогда на выброску разведывательных групп и парашютных десантов летали в основном самолеты ВВС — типа ТБ-3 и Гражданского воздушного флота — типа ПС-84. В более массовом масштабе производились полеты на обеспечение войск, действующих в тылу противника, и в нескольких случаях на выброску мелких десантов. Именно этот небольшой опыт и представлял интерес в связи с будущими полетами к партизанам.

Немного о прошлом

Ночью мы находились на командном пункте. Валентина Степановна сидела за небольшим письменным столом, комиссар полка батальонный комиссар Тюренков и я уселись на старый, с выпиравшими во многих местах пружинами диван. Наш разговор изредка прерывал дежурный по связи докладами о содержании радиограмм экипажей, находившихся в воздухе. Полет проходил успешно. Валентина Степановна попросила меня рассказать о выброске парашютных десантов полком, в котором я служил в начале войны.

Полк наш стоял тогда под Юхновом, — начал я. — 15 сентября к командному пункту подъехали четыре автомашины. В кузове каждой сидело человек по пятнадцать, все в синих комбинезонах. Из кабины первой полуторки вылез человек среднего роста, тоже в комбинезоне. [24]

— Кто у вас старший? — спросил он стоявших у входа в землянку.

— Вот он, — указывая на меня, сказали летчики, — заместитель начальника штаба полка, а командир сейчас отдыхает.

— Вы можете указать место, где бы я мог разместить своих людей и разгрузить оружие?

Не зная, что за человек стоит передо мной, что за «войско» с ним прибыло, я спросил:

— А кто вы будете?

Он подал мне пакет, на котором было написано: «Секретно. Командиру 1-го тяжелого бомбардировочного авиаполка». Приняв пакет, я сказал:

— Минуточку обождите, — и спустился в землянку.

Мне не хотелось будить полковника Филиппова, он редко находил время для отдыха. Секретные пакеты, как правило, все адресовались на имя командира, но начальнику штаба и мне разрешалось вскрывать такие пакеты, и если они содержали боевое задание, то и отдавать предварительные распоряжения по организации выполнения полученного приказа. Я разорвал конверт и быстро прочитал: «Полку быть в готовности, выделить восемь самолетов ТБ-3 для выброски десантной группы во главе с Г. М. Линьковым, место выброски командир группы укажет на месте. Вылет — 17.9.1941 г.».

Выйдя из землянки, я подошел к Линькову и пригласил его осмотреть местность вокруг нашего лагеря. В 100 метрах среди сосен он облюбовал полянку для временного бивуака десантников.

В полдень 17 сентября в палатке полковника Филиппова шел горячий спор о предстоящей выброске десантной группы Линькова в глубокий тыл противника — на берег озера Домжарицкое, в районе города Лепель, Белорусской ССР. Линьков настаивал, вернее, требовал, чтобы его отряд выбросили в тыл противника восемью самолетами одновременно. Филиппов спросил Линькова, сколько весит десантник с вооружением, чтобы определить, с какой же полезной нагрузкой полетят самолеты на боевое задание. Подсчитав вес 55 человек с оружием и 21 парашютно-десантного мешка, полковник пришел к выводу, что эту группу можно перебросить пятью самолетами ТБ-3. [25]

— Теперь насчет одновременной выброски, — заметил Филиппов. — Так как точка приземления десанта никакими условными знаками не обозначена, а озер в Белоруссии много, летчики ночью, при отсутствии видимости и световых ориентиров, могут ошибиться и разбросать отряд в разных местах.

Поэтому, — продолжал полковник, — предлагаю сначала с одного самолета выбросить небольшую группу с радиостанцией. Приземлившись, пускай даже не в намеченной точке, эта группа свяжется по радио с Москвой, укажет место своего нахождения и в следующую или другую назначенную для вылета ночь выложит условные сигналы из костров. На эти сигналы и будет выброшена основная часть отряда без риска на ошибку.

Линьков не согласился с доводами опытного командира авиационного полка. Он пошел к командиру дивизии и настоял на своем. В ночь на 18 сентября восемь самолетов в темень вылетели искать озеро Домжарицкое. В то время радиосвязи между самолетами, находящимися в воздухе, еще не было. К тому же погода в ночь вылета была плохая, на маршруте встретилась сплошная низкая облачность, дождь, и ни один экипаж не вышел к назначенному месту. Три самолета выбросили десантников в разных районах, два возвратились на свой аэродром с парашютистами, три с задания не вернулись. Сам Линьков, выпрыгнув далеко от намеченного места, три месяца, рискуя попасть в руки врага, скитался по белорусской земле в поисках хотя бы одного человека из отряда, которым он так уверенно готовился командовать. Оправданием всей этой трагедии служило лишь то, что командир отряда и его люди с нетерпением рвались мстить оккупантам.

Забегая вперед, скажу, что спор между Филипповым и Линьковым о методе выброски партизанских групп в тыл противника пришлось закончить мне много лет спустя. С Героем Советского Союза писателем Г. Линьковым мы встретились на литературном вечере в офицерском клубе под Москвой. Я прочитал ему из его же книги «Война в тылу врага» несколько выдержек, в которых автор обрушился на летчиков за неудачную выброску его десантного отряда. Линьков все еще считал себя правым, но мне удалось доказать бывшему партизанскому «бате», что причиной неудачи, [26] которая постигла отряд, является в первую очередь тогдашняя неопытность в выброске ночного десанта.

— Да, — сказал он, — если бы мы думали тогда так же, как сейчас, многое бы делали по-другому...

— А что касается растерянности, которую приписали летчикам, так это вы просто выдумали, — не унимался я. — Полк и его командир имели к тому времени уже богатый боевой опыт.

— Выдумывать писателю не возбраняется, — шуткой ответил Линьков, но в тоне его голоса я почувствовал, что при следующей встрече он покажет мне переизданную книгу с поправками. Но встретиться нам больше не пришлось. Нелепый случай оборвал его жизнь год тому назад.

...За стеной радисты прощупывали эфир, ловили каждый сигнал с воздушных кораблей. Все экипажи выполнили задание и под покровом ночи благополучно возвращались домой. Гризодубова, выслушав очередное донесение, вышла из-за стола, энергично прошлась по комнате, затем взяла стул и подсела ближе к нашему дивану с выпирающими пружинами.

— Да-а, печальный опыт, — заметила она. — Печальный и поучительный. А вам, начальник штаба, лично не приходилось летать в тыл противника? Приходилось? Так чего же молчите? Рассказывайте.

Я на минуту задумался; о чем, собственно говоря, рассказывать? Вспомнился тяжелый воздушный бой наших четырехмоторных ТБ-3 с немецкими истребителями Ме-109.

— Это было в июле сорок первого, — заговорил я. — 10 самолетов ТБ-3 вылетели днем в район Гомеля выбросить боеприпасы воинской части, действующей в тылу противника. Площадку нашли без труда на открытой местности. На ней были выложены все необходимые для аэродрома знаки. Нам это сразу бросилось в глаза. Нетрудно догадаться, что противник взял эту площадку под наблюдение. Так оно и вышло. Только начали сбрасывать груз, появилась группа фашистских истребителей, Наши самолеты, снизившись до 50 метров, стали в круг. Стрелки, не жалея патронов, отбивали атаки. Один наш самолет «мессершмитты» все же подбили. Вскоре, израсходовав боеприпасы, истребители [27] врага вышли из боя. Кстати, и у нас не осталось патронов. Командир приказал выбросить груз и возвращаться на свой аэродром.

Через час мы сидели в землянке командного пункта. Командир провел разбор полетов, на котором пришли к выводу, что потеряли самолет по двум причинам. Главная — дневные условия полета на бомбардировщиках устаревшей конструкции. Вторая, но не второстепенная причина, — отсутствие маскировки площадки.

— По-моему, — вставил комиссар Тюренков, — в первые же дни войны всем было ясно, что на ТБ-3 можно летать на боевые задания только ночью.

— Видимо, не всем, — ответила за меня Валентина Степановна. — Продолжайте, начальник штаба.

Мне казалось, что я уже отклонился от главной темы разговора, но меня слушали, то ли чтобы скоротать время до посадки самолетов, а может, и в самом деле это было им интересно. Во всяком случае, не мог же я не сказать, что с августа 1941 года полеты ТБ-3 в тыл противника на выброску десантных и разведывательных групп проводились более организованно, ночью, на сигналы. Что небольшие группы будущих разведчиков и партизан, а также уполномоченных ЦК КП(б) Белоруссии готовил к выброске начальник парашютно-десантной службы ВВС Западного фронта капитан Иван Корнеевич Старчак. Это был настоящий трудяга. Он неоднократно показывал пример своим ученикам, как нужно покидать самолет ночью. Только за август было заброшено в тыл фашистских войск 164 парашютиста.

Люди, которых готовил капитан Старчак, жили лагерем в лесу недалеко от аэродрома, в районе Юхнова. Случилось так, что о прорыве фашистских войск на Московском направлении узнали мы в Юхнове, когда на аэродроме появились мотоциклисты противника. Большинство экипажей прилетело с боевого задания и находилось у своих самолетов. Быстро запустив моторы, летчики под обстрелом автоматчиков взлетели. На земле остались два самолета, захваченные фашистами.

Ученики капитана Старчака узнали о случившемся от прибежавшего к ним борттехника Кравцова. Они бросились к аэродрому и перебили фашистских мотоциклистов. [28] Кравцов запустил на одном из самолетов все четыре мотора, но лететь было некому. Летчик этого самолета лейтенант Макогонов ушел в лес. Фашисты снова стали наседать, на аэродроме рвались снаряды немецких танков. В это время к самолету подбежал паренек-парашютист и спросил, почему не взлетает.

— Некому, — ответил борттехник. — Я сейчас подожгу его, чтобы не достался фашистам.

— Слушай, друг, я учился летать на легких самолетах, надеюсь, и на тяжелом смогу. — Парашютист говорил так уверенно, что борттехник сразу же согласился.

И вот за штурвал тяжелого четырехмоторного воздушного корабля сел парашютист. Он, как заправский летчик, произвел взлет из-под носа фашистских танков, входивших в это время на аэродром.

Через два часа этот самолет совершил посадку на Тушинском аэродроме в Москве. Летчик, не сказав, кто он, покинул аэродром и убыл на фронт, где находились его товарищи.

Прошло около месяца, прежде чем мы узнали, кто спас самолет. Им оказался инструктор парашютной службы старший лейтенант Петр Павлович Балашов. Он действительно учился в школе легкомоторной авиации, а в войну под руководством капитана Старчака обучал будущих партизан прыжкам с парашютом. По ходатайству своего начальника старший лейтенант Балашов был направлен в авиачасть и сражался с фашистами на штурмовике, стал командиром эскадрильи. Этот беззаветной храбрости человек погиб в бою...

Я умолк, понимая, что опыт по выброске воздушных десантов и боеприпасов в тыл противника у нас еще небольшой. Меня ободрила Валентина Степановна:

— Я же вам говорила, что у каждого из нас и у наших летчиков есть уже опыт, а это половина дела. Полк будет успешно выполнять задания.

Не рассказал я тогда Гризодубовой о полковнике Филиппове.

Война — это не шахматная игра. Командир не может после проигрыша боя объявить себя больным и отказаться от встречи с противником хотя бы на один день. Хороший военачальник после случайного поражения становится дороже семи небитых, потому что он [29] стал опытнее и не даст противнику провести себя одним и тем же приемом дважды.

Таким был и полковник Филиппов. К концу 1941 года в его полку все пошло хорошо. И вдруг тот же командир дивизии, который дал согласие Линькову выбросить отряд в одну ночь сразу, приказал Филиппову доставить роту парашютистов за линию фронта, в точку, тоже не обозначенную световыми сигналами...

Двенадцать воздушных кораблей ТБ-3 были готовы к вылету. Вечером плотный туман окутал землю. В десяти шагах не видно было ни фонарей, ни костров. Мы в то время сидели в землянке КП полка у прямого провода, соединяющего штаб дивизии с аэродромом. Филиппов позвонил со старта.

— Свяжись с командиром дивизии и доложи от моего имени, что в такую погоду, да еще ночью на самолетах, не оборудованных специальными приборами для пилотирования вслепую, взлетать невозможно. А те, кому удастся благополучно подняться в небо, просто не увидят землю и не найдут место выброски десанта.

— Передайте Филиппову, пусть выпускает самолеты в воздух, — ответил командир дивизии.

— Это невозможно при такой погоде, — передал я ответ Филиппова.

— Десант выбрасывается по приказанию генерала Жукова. Я отменить не могу.

— А вы не отменяйте, а доложите генералу, что в такую погоду воздушный десант бросать бессмысленно, — отвечал Филиппов.

— Что мне голову надоело носить? Хватит разговаривать, взлетайте! — приказал старший командир.

Филиппов выбрал четырех самых опытных летчиков, вызвал их на старт, сказал напутственное слово, что они должны выполнить приказ командования фронта с честью. Летчики покачали головами, но беспрекословно сели в самолеты. Со стоянок рулили в сопровождении десяти техников с фонарями. При взлете в тумане некоторые самолеты намного уклонились в сторону, но все же благополучно оторвались от земли и ушли в неизвестность. Как и предполагал командир полка, место выброски десантников экипажи не нашли, даже линии фронта не обнаружили. Самолеты все возвратились в район своего аэродрома. Он по-прежнему [30] был закрыт туманом. Проблуждав целую ночь в воздухе, летчики посадили самолеты в своем глубоком тылу, на полях Горьковской области.

Командира полка арестовали. Спасла его только честность следователя и свидетелей, а справедливый суд оправдал его полностью. Трибунал указал в частном определении, что командир дивизии в создавшейся обстановке должен был действовать иначе.

И вот полковник Филиппов, уже в должности заместителя командира дивизии, снова встретился на боевой тропе с заданием по выброске воздушного десанта — партизан. Он понимал трудности этого дела и потому сказал Гризодубовой, что имел дело с подобным заданием и Верхозин помнит об этом. Но напрасно Филиппов опасался. Он уже сам имел опыт, а подчиненная ему — командир полка Герой Советского Союза Валентина Степановна Гризодубова — как раз тот человек, который не боится трудностей.

...Дежурный доложил, что сел последний самолет. Мы пошли в комнату, где летчики писали боевые донесения. Я не думал тогда, что через 20 лет мне придется перечитывать эти документы. Должен сознаться, дело это нелегкое. Передо мной вставали, как живые, те, кто смертью храбрых пал в бою с фашистами. Я был одним из последних, кому они перед вылетом на задание сказали «до свиданья». Я дал себе слово рассказать об их подвигах советским людям. К этому меня все время толкали и командир полка Валентина Степановна Гризодубова, и однополчане, оставшиеся в живых...

В своей стихии

К первому полету в глубокий тыл фашистских войск, к партизанам, готовилось 8 самолетов. 28 июля 1942 года полковник Филиппов собрал экипажи на командный пункт и рассказал летчикам об особенностях предстоящего полета.

— Полетите к партизанам, искать которых вам придется в лесах, вдали от населенных пунктов, на местности, бедной заметными ориентирами, — говорил полковник Филиппов. — Условными сигналами для выброски грузов будут костры. Смотрите не перепутайте [31] их с кострами фашистских охранников. Противник попытается перехватить вас на маршруте, старайтесь заметить его раньше, чем он подойдет к вам вплотную. Смелее отражайте атаки. Задание ответственное и трудное, поэтому и дано вашему полку. Летчики вы сильные, а самолеты приспособлены для выполнения задания. Вместе с вами полетят из других полков экипажи капитанов Тишко и Богданова. Желаю всем удачи...

К концу дня все самолеты стояли готовыми для принятия партизанского груза. На аэродроме появилась легковая автомашина с группой офицеров с красными петлицами. Один из них отрекомендовался.

— Полковник С., ответственный за погрузку боеприпасов в самолеты.

— Вот и хорошо, — ответил я. — Давайте груз.

К самолетам подъехали грузовики с упакованными парашютно-десантными мешками. Тут же началась погрузка. Согласно приказу боеприпасы требовалось выбросить в район озера Червонное — двумя самолетами, южнее Кличева — двумя самолетами и в Брянские леса — четырьмя самолетами. Не успел я распределить, кому куда лететь, как подошел начальник парашютной службы полка лейтенант Забелин.

— Товарищ майор, — начал он, — парашютные мешки, которые грузят в самолеты, в воздухе не раскроются: упаковка у них заводская, то есть для хранения, а не на раскрытие.

Полковник стал доказывать, что все в порядке, парашюты к раскрытию он подготовил. Я доложил о случившемся Гризодубовой. Она проверила парашюты. Забелин оказался прав. Чтобы не сорвать намеченный вылет, командир полка приказала летчикам самим переуложить грузовые парашюты.

Темная, безлунная ночь скрыла взлетевшие самолеты. Трудно было рассчитывать, что в глубоком тылу фашистских войск все они пройдут незамеченными противником. Ждали сообщений экипажей.

Все, что делалось в воздухе, первыми узнавали радисты. Дежурил комсомолец Вадим Пожидаев, сын известного профессора. Глядя на его близорукие глаза в очках и на невзрачную фигуру, все удивлялись, как он держится на ногах без сна и отдыха. Пожидаев был всегда бодр, в минуты передышек шутил. [32]

Лучшей радисткой была сербка Мария Стояновна Микашенович. Ей было восемнадцать лет. Черноокая, стройная, любимица всех летчиков. За редкий слух и способность принимать сигналы при самой плохой слышимости ее прозвали Маша — золотые ушки. Любили ее и за то, что она ни на ком не задерживала своего девичьего внимания, не выделяла ни одного из летчиков, кто заглядывался на нее. Она любила их всех одинаково, как товарищей.

В ту ночь Маша слушала передачи с самолетов, Вадим Пожидаев регистрировал радиограммы в журнале и немедленно передавал их Гризодубовой. Командиры кораблей Слепов и Гришаков доставили груз в район озера Червонное. Масленников и Бибиков — партизанам Кличева. Старый летчик Янышевский и молодые, но уже опытные Лунц и Васильченко сбросили боеприпасы брянским партизанам. Из тревожных донесений экипажа Миненкова стало ясно, что он попал в большую беду.

При подходе к Брянским лесам самолет Миненкова атаковали истребители противника. Бортрадист М. И. Гуйский сообщил: «Самолет поврежден, задание выполнять продолжаем». Через несколько минут радировал: «Задание выполнили, груз сброшен точно в указанное место, партизанам». Связь с самолетом прервалась. На свой аэродром он не вернулся. Предположительно (по наблюдениям других экипажей) самолет Миненкова при отходе от цели был снова атакован вражескими истребителями и, видимо, сбит.

На другой день партизаны радировали Центральному штабу, что самолет Миненкова сгорел, экипаж погиб. Не стало наших боевых товарищей — командира корабля Иосифа Федоровича Миненкова, штурмана Петра Ильича Чернова, борттехника Емельяна Федоровича Ворожищева, радиста Мстислава Ивановича Гуйского и воздушного стрелка Виктора Николаевича Саницкого.

В ночь на 29 июля кроме Миненкова не вернулся с задания и летавший к витебским партизанам экипаж Николая Григорьевича Богданова из соседнего, 103-го авиаполка. Истребители противника нападали на наши самолеты и в последующие ночи. Некоторые экипажи попадали в зону зенитного огня. Однако летчики [33] не падали духом. Полет в глубокий тыл врага они называли «задачей с многими неизвестными». И на самом деле, летит, скажем, Слепов в соединение минских партизан В. И. Козлова. Экипажу нужно дать прогноз погоды по маршруту. А что мог сказать, не имея данных, начальник метеослужбы старший лейтенант Житенко? Он лишь предполагал. Летчик смеялся и в другой раз не говорил метеорологу «дайте», а «угадайте» мне погоду. Не знали летчики и воздушной обстановки в глубоком тылу противника, и это иногда приводило к потерям.

Но мне казалось, что причина отдельных неудач не в этом. Как-то Гризодубова сказала: «Наши летчики попадут в свою стихию, будут возить не бомбы, а грузы». Мы подумали о психологическом состоянии летчика во время различных полетов. Когда самолет идет с бомбами, летчик все время думает о предстоящем бое с врагом: он должен найти цель и поразить ее бомбами, нанести чувствительный урон противнику, который будет стараться преградить ему путь зенитным огнем и ночными истребителями. Экипаж настроен воинственно, чувство опасности и ответственности повышает бдительность. В другом случае самолет загружен зачастую даже не боеприпасами, а медикаментами и продовольствием. И летать приходится не на защищенные цели, а на затерявшиеся в лесах партизанские площадки...

Когда мы поделились с Гризодубовой этими мыслями, она с присущей ей способностью быстро улавливать существо вопроса сразу же спросила:

— И что вы предлагаете, начальник штаба?

— Пока немногое. Нужно мобилизовать экипажи на большую бдительность в полете, на усиленное наблюдение за воздухом, чтобы не давать возможности фашистским истребителям внезапно атаковать самолеты...

Валентина Степановна, внимательно слушая, постукивала острым карандашом по листу бумаги, потом, нарисовав замысловатую фигурку, бросила карандаш на стол, посмотрела сначала на комиссара Николая Александровича Тюренкова, затем на меня и сказала:

— Полет к партизанам по-своему сложен, и не каждый летчик сможет его выполнить. Тут требуется больше индивидуального мастерства не только от летчика, [34] но и от штурмана, радиста, стрелка и бортмеханика. Хорошо, что мы все вместе думаем об этом и действуем в одном направлении. Вчера я говорила командирам эскадрилий, чтобы они обратили внимание на выбор маршрута. Летать надо в стороне от крупных населенных пунктов, зачем лезть в зоны зенитного огня? — Помолчав минуту, предложила: — Пойдемте сегодня все на подготовку экипажей к полету, послушаем, что они скажут...

Комиссар полка, опасаясь, что Гризодубова, закончив говорить, выйдет из комнаты, торопливо сказал:

— Минуточку, Валентина Степановна. Как вы смотрите, если мы с начальником штаба организуем совещание или конференцию (дело не в названии) по обмену опытом полетов к партизанам?

— Как я должна смотреть? И спрашивать не надо. Добро, как говорят моряки.

В течение нескольких дней после первого массового вылета к партизанам в разные районы глубокого тыла противника успешно летали одиночные самолеты. Они выбрасывали на парашютах боеприпасы и небольшие группы людей, посылаемых партией для развития всенародной борьбы против захватчиков.

В Центральном штабе партизанского движения Гризодубовой сказали, что Брянские леса представляют базу партизанского движения. Там действуют партизаны Орловщины и Смоленщины, Украины и частью Белоруссии. Нам и придется больше всего летать именно туда.

В ночь на 6 августа экипажи Чернопятова, Лунца, Слепова и Васильченко доставили боеприпасы и медикаменты брянским партизанам на площадку у деревни Салтановка-Борки. Поблагодарив летчиков, командование брянских партизан попросило Гризодубову послать им самолет с посадкой и вывезти раненых. Попытка решить эту задачу с ходу не удалась. Вылетевший в Брянские леса старший лейтенант Георгий Чернопятов посадку у партизан произвести не смог. Неправильная расстановка костров на площадке не позволила летчику определить место приземления самолета, и он возвратился домой. Чернопятов без вины чувствовал себя виноватым, ведь раненые партизаны живут надеждой на прилет самолета! [35]

Утром в кабинете Гризодубовой раздался телефонный звонок: Центральный штаб партизанского движения тоже требовал посадки самолета в Брянских лесах. В тот же день пришел приказ командующего авиации дальнего действия, в котором говорилось: «101-му авиационному полку посадить в партизанском отряде в районе Салтановка-Борки самолет с целью вывезти из отряда раненых партизан».

Гризодубова сказала партизанским руководителям в Москве, что, пока партизаны не подготовят пригодную для посадки самолета площадку, выполнить приказ не удастся. Она предложила, чтобы для подготовки посадочных площадок партизаны использовали людей, служивших ранее в авиации. 10 августа командующий объединенными отрядами брянских партизан Д. В. Емлютин донес, что площадка для посадки самолетов подготовлена летчиками со сбитых самолетов. Мы их еще не знали. Позднее пришлось перевезти из тыла врага десятки таких летчиков. Это были летчики — истребители, штурмовики, бомбардировщики, сбитые над территорией, занятой противником.

Встал вопрос, кому поручить сделать вторичную попытку сесть к партизанам. Гризодубова попросила комиссара Тюренкова и меня высказать наше мнение. Мы начали перебирать летчиков, у кого высокая техника пилотирования сочетается с храбростью, а храбрость с рассудительностью и мгновенной находчивостью. Этими качествами обладали многие, но особо выделялся заместитель командира 2-й эскадрильи Чернопятов. Друзья звали его просто Жора или цыганенок. Жора — бывший беспризорник времен гражданской войны. Все любили его за пытливый ум, широкий кругозор и проницательность. Он был молчалив, но остер на язык, попадать на который побаивались и товарищи, и его начальники. Перед войной Чернопятов работал начальником Восточно-Сибирского управления Аэрофлота.

Валентина Степановна одобрила наш выбор. Она просто проверяла правильность своего решения: Чернопятов дважды побывал над площадкой, ему и садиться на ней.

И вот в ночь на 11 августа Георгий Чернопятов посадил самолет на площадку Салтановка-Борки. «Ура» [36] летчикам партизаны не кричали: у них была очень тяжелая обстановка. В лесу, рядом с площадкой, лежали десятки тяжелораненых. Но глаза, благодарные глаза воинов, блестевшие в свете костров, говорили многое: каждый хотел пожать летчику руку в знак благодарности. В самолет погрузили 26 раненых. Чернопятов отлично взлетел и благополучно возвратился на свой аэродром. В ту же ночь на ту же площадку сбросили на парашютах боеприпасы экипажи Слепова и Янышевского. Днем, когда летный состав отдохнул, состоялась конференция по обмену опытом полетов в глубокий тыл противника. Георгий Владимирович Чернопятов подробно рассказал, как он сел на незнакомую площадку ночью, при свете костров, как его встретили партизаны. Затем выступили другие летчики, штурманы, радисты. Валентина Степановна слушала их внимательно, записывала предложения.

— Смотрите, какие ценные предложения внесли наши люди, — сказала она, обращаясь к штабистам.

— Не все, конечно, — ответил я. — Были и неприемлемые.

— Да. но выслушивать подчиненных — не значит идти у них на поводу. Нужно взять все полезное, а если что не подходит — разъяснить, почему нельзя осуществить в данное время.

— Вроде требования, чтобы прикрывали истребители, — вставил я.

— Истребители, конечно, более нужны в другом месте. Но иногда и мы не можем обойтись без них.

На второй день предложения летчиков приняли форму приказа командира полка, в котором говорилось: «Маршруты к партизанам прокладывать в стороне от крупных населенных пунктов, над районами, насыщенными партизанскими отрядами, чтобы в случае, если самолет будет сбит противником, экипаж мог найти партизан и с их помощью возвратиться в часть. Чтобы избежать поражения от зенитного огня, перелет линии фронта производить на максимальной высоте. Для поисков партизанских баз использовать радиостанции и условные костры партизанских отрядов, расположенных на маршруте полета».

В ночь на 14 августа Гризодубова решила еще раз послать Чернопятова в Салтановку-Борки с посадкой. [37]

Партизаны встретили Жору как старого знакомого, горячо благодарили и пожелали, чтобы он прилетал к ним каждую ночь. На прощание подарили Жоре пистолет «вальтер» и передали письмо Гризодубовой, в котором просили прислать им прицел к сорокапятимиллиметровой пушке, три тонны соли, мины, бесшумные винтовки и бензин для броневика.

После этих первых полетов летчики особенно сильно ощутили необходимость полетов с посадками на партизанские аэродромы.

Утром, вернувшись со второго вылета и подкрепившись завтраком, Жора Чернопятов разговорился.

— Когда произвел посадку, — начал он, — показалось, что меня ожидали тысячи советских людей, находящихся на оккупированной территории. Эх, посмотрели бы вы, с какими радостными лицами партизаны взяли в руки газету «Правда», которую я захватил с собой!.. Они остро нуждаются в живой связи с Большой землей, с партией и со всем борющимся советским народом. Одно не пойму: почему потребовалось больше года, чтобы разрешить посадку тяжелых самолетов у партизан?

— Слушай, Жора, — перебил его Слепов. — А откуда тебе известно, что к партизанам никто, кроме тебя, не садился?

— Я не утверждаю... Но если и делают посадки летчики ГВФ, то, видимо, мало. По крайней мере я не слышал об этом. Вот когда мы начнем больше летать, тогда и результат сразу будет виден...

С Жорой нельзя было не согласиться, но мы не знали, чем объяснялась медлительность использования тяжелой авиации для полетов в партизанские соединения.

Летом 1942 года начали летать к партизанам самолеты легкомоторной авиации. Они обеспечивали связь с ближними от линии фронта отрядами, перебрасывали за линию фронта небольшие грузы, вывозили тяжелораненых, выполняли и другие очень важные задания. Но самолеты У-2 из-за малого радиуса действия и грузоподъемности полностью обеспечить связь партизанских отрядов с Большой землей не могли.

Другое дело самолет типа ЛИ-2. На сотни километров можно забрасывать на нем в тыл противника значительное [38] количество продовольствия и медикаментов, боеприпасов и оружия, вплоть до пушек. А сам факт появления тяжелых советских самолетов в тылу противника придавал партизанам и населению оккупированных областей уверенность в победе, повышал чувство близости и помощи своей Родины.

После второй посадки Чернопятова у партизан все летчики старались поговорить с командиром или со мной один на один: каждый просился слетать к партизанам с посадкой.

...Август шел в напряженной боевой работе, полк ежедневно вылетал бомбить фашистов в районах Вязьмы, Ржева, Сети и других. Задания Центрального штаба партизанского движения выполняли несколько экипажей, которые перебросили в Брянский лес то, что просили в письме к Гризодубовой партизаны: прицелы к пушкам, десять ящиков мин, бесшумные винтовки, бензин, несколько мешков соли...

Примечательных из этих полетов было два. 11 августа экипаж Бибикова выбросил группу партизан севернее Вязьмы. Штурман корабля майор Панишин записал в донесении интересный случай, происшедший при выброске этой группы: «Когда мы подлетели к месту выброски, один из девяти партизан, видимо командир, попросил меня помочь им покинуть самолет. Я спросил, что случилось.

— Да ничего, — ответил он. — Просто никто из нас раньше не прыгал с парашютом.

— Как же это вас пустили так, без тренировок?

— Мы сами решили совместить тренировку с прыжком в тыл к фашистам.

— Но ведь это опасно.

— Небезопасно было и Зимний брать в семнадцатом, — сказал партизан.

Мы объяснили, как покидать самолет, предупредили, что прыгать необходимо дружно, а парашюты раскрываются автоматически. Поэтому бояться нечего...

— Вот это другое дело. — Партизан кивнул в сторону своих товарищей. — У нас в группе три коммуниста, четыре комсомольца и двое беспартийных. В таком порядке и прыгать будем: первыми коммунисты».

Так и сделали, доложил нам потом летчик.

Дней через пять мы спросили представителя партизанского [39] штаба, что известно о выброшенных 11 августа.

— Все благополучно, — ответил тот. — По радио донесли, что приступили к выполнению задания, организуют партизанский отряд.

В тот же день экипаж Степана Васильченко со штурманом Булановым выбросил группу партизан в район Осовец, юго-западнее Могилева. 13 августа группу партизан и боеприпасы доставил в район Козловичи, юго-западнее Бобруйска, экипаж Григория Иншакова со штурманом Фаустовым. При полете к цели самолет сильно уклонился в сторону Бобруйска. Там в это время гитлеровские летчики тренировались для вылета на ночной разбой. Самолет ЛИ-2 заметили, и один фашистский истребитель атаковал его, но безуспешно: стрелки своевременно заметили Ме-109 и отогнали его дружным огнем. Иншаков скрылся в облаках, но вскоре вышел из них. Фаустов отыскал место выброски. Десант был доставлен в условленное место, и экипаж благополучно вернулся на свой аэродром. А ведь Г. К. Иншакову, первоклассному летчику, наполовину потерявшему зрение, по заключению врачей не положено было не только летать, но и на земле воевать. Обратившись к лучшим окулистам, летчик-патриот достал где-то замысловатые очки и настоял на своем: ему разрешили летать. Но врачи не оставили его в покое: в 1943 году они добились перевода летчика Григория Кузьмича Иншакова в дневную транспортную авиацию.

Рассказывая о подвигах летчиков, мы часто забываем тех, кто готовит им боевую машину, — техников, механиков, мотористов и многих других скромных тружеников аэродрома. Обеспечить два вылета в ночь к брянским партизанам или рейс в глубокий тыл противника требовались и знания, и опыт, и большое трудолюбие. Именно таким и был наш технический состав. Однажды груженный взрывчаткой самолет загорелся при дозарядке бензином. Известно, что при движении бензина в шланге образуется статическое электричество. И если самолет и бензозаправщик не заземлены, то между пистолетом шланга и горловиной бака проскакивает электрическая искра. Тогда пары бензина воспламеняются и возникает пожар. Так, видимо, случилось и на этом самолете. [40]

Огонь распространился быстро, взрыв бензобаков и боеприпасов был неминуем. Первыми бросились спасать горящий самолет парторг полка Борис Николаевич Дьячков, инженер по ремонту Николай Иосифович Матросов и комсорг эскадрильи сержант Сивоконь. За ними последовали человек десять мотористов. Чтобы не подвергать опасности людей, инженер полка Николай Иванович Милованов приказал никого больше не подпускать к самолету.

Комсомолец Сивоконь бросился к пылающему отверстию бензобака и закрыл его своим телом. Люди действовали с таким упорством и смелостью, что неодолимая, казалось, стихия была побеждена. Пока тревога дошла до командного пункта, поврежденный огнем самолет уже отбуксировали на ремонтную площадку.

Через три дня машина была восстановлена. Сержанта Анатолия Макаровича Сивоконя наградили орденом Отечественной войны II степени.

Добровольцы

Докладывая командиру полка о полученном Указе Президиума Верховного Совета, которым Иосиф Федорович Миненков посмертно награжден орденом Красного Знамени, я сказал:

— В штаб пришел сын погибшего летчика Миненкова и хочет видеть командира Гризодубову.

Валентина Степановна пригласила юношу.

Вскоре в штабную комнату, где мы занимались подготовкой боевого задания, вошел Коля Миненков. На вид ему было лет пятнадцать-шестнадцать, пострижен наголо, по-солдатски, не по возрасту серьезен. Он очень похож на своего отца: такого же небольшого роста, чуть сутуловат, с живыми чертами лица. Я тут же вспомнил, как совсем недавно приходил ко мне отец этого юноши и просил трехдневный отпуск, чтобы повидаться с семьей. Потом докладывал о прибытии. С какой теплотой рассказывал Миненков о сыне: «Просился хлопец в часть, помогать мне бить фашистов. Но куда ему, он еще ребенок. Я ему говорю: «А как же мать?» А он: «Папа, я ее уговорю, она меня отпустит!» Ни за что парень не хотел отставать от меня». Разговор этот запомнился мне так, будто он был вчера... [41]

— Давайте познакомимся, — сказала Валентина Степановна.

Юноша подал руку и назвал себя:

— Николай Иосифович Миненков, — делая таким представлением заявку на серьезный разговор. — Хочу вместо отца фашистов бить.

— Разрешите вас называть Колей.

Юноша в знак согласия кивнул головой.

— Так вот, Коля, кто тебя направил ко мне? Военкомат или организация какая? — ласково спросила Гризодубова.

— Послала мама, — сказал он тихо, опасаясь, что без бумажки ему не разрешат занять место отца.

— Мамино направление на войну с врагами Родины — самое надежное, Коля, и никто не в силах отказать тебе в этой просьбе.

Не знаю, как Коля уговаривал мать отпустить его на фронт, с какой болью в сердце благословила она своего старшего сына заменить погибшего отца. Одно было ясно: на такой подвиг пойдет только та мать, которой свобода Родины дороже всего.

Гризодубова приказала зачислить Колю Миненкова в состав 2-й эскадрильи, где было больше всего друзей его отца.

Кто же эти люди, способные на такие душевные подвиги во имя своей Родины? Коммунист летчик Иосиф Федорович Миненков и его жена Ефросинья Васильевна родились в селе Покровском, Тимского района, Курской области. Иосиф Федорович после смерти матери в 1913 году девятилетним мальчиком ушел от отца к тетке в Курск. Позднее уехал в Таганрог и поступил работать на металлургический завод. В 1924 году с путевкой комсомола уехал в Донбасс на шахту № 21, где работал до призыва в армию. Красноармейцем служил в Средней Азии, участвовал в боях с басмачами. После демобилизации окончил Балашовское училище летчиков ГВФ.

Иосиф Федорович и Ефросинья Васильевна знали друг друга с детства. Поженились во время приезда Миненкова в Покровское в отпуск. 20 августа 1926 года у них родился сын Коля. Когда он пришел с путевкой матери в полк, ему не было еще 16 лет. Коля не требовал, как это бывает в таких случаях, немедленно направить его бить фашистов. Он попросил дать ему возможность [42] изучить какую-нибудь боевую специальность, чтобы летать в составе экипажа бомбардировщика. Это всем понравилось, и под руководством инженера полка Милованова, пожилого человека, летавшего когда-то еще на самолете «Илья Муромец», Коля начал осваивать технику. Он полюбил самолет, помогал механикам.

Через два месяца Коля Миненков отлично сдал зачеты на моториста и был зачислен на эту должность в состав боевого экипажа. Прошло полгода. И вот инженер Николай Иванович Милованов доложил мне, что моторист младший сержант Миненков сдал экзамен на звание бортового механика, как и раньше, на «отлично».

В тот же день к командиру полка обратился летчик — командир разведывательного самолета старший лейтенант Александр Леонидович Недорезов с просьбой зачислить в его экипаж младшего сержанта Миненкова бортовым механиком.

Инженер полка, не раз летавший с Гризодубовой на боевые задания, изъявил желание слетать несколько раз в экипаже Недорезова в качестве наставника юного бортмеханика. Так и стал летать Коля Миненков в составе прославленного экипажа разведчиков. Он совершил более 100 боевых вылетов.

Грудь летчика Недорезова, который ненамного был старше своего бортмеханика, украшали четыре ордена, из них три — Боевого Красного Знамени. Удостоился правительственной награды и Коля Миненков. В день Красной Армии, 23 февраля 1944 года, командир полка Гризодубова вручила ему медаль «За отвагу». В составе отличившегося в боях экипажа комсомолец Миненков был сфотографирован у развернутого знамени полка. Этой чести удостоился только один этот экипаж за весь период боевых действий нашей войсковой части. Доверие матери Коля оправдал с честью, память и боевую славу своего отца он продолжил и умножил. Но старшине Николаю Миненкову не довелось дожить до Дня Победы. 14 октября 1944 года он погиб вместе со своим командиром при разведке железнодорожной станции Тильзит.

Большой подвиг во имя Родины никогда не остается без последователей. Где-то мудро сказано, что подвиги не умирают со своими героями, а остаются и продолжают жить, так как повторяются другими. Патриотизм [43] семьи Миненковых был замечен и принят близко к сердцу и летчиками, и их семьями.

В квартиру Гризодубовой вошла женщина, ведя за руку долговязого с веснушчатым лицом юношу.

— Вы извините меня, — заговорила она поздоровавшись. — Я не уверена, возьмут ли моего Борю в действующую армию, ведь он совсем еще ребенок. Он очень хочет заменить погибшего отца. Может, знали такого летчика — Николай Фегервари?

— Как же, как же не знать Фегервари? — заволновалась Валентина Степановна, услышав фамилию летчика-испытателя.

Николай Фегервари был политзаключенным в буржуазной Венгрии. Советское правительство вызволило его из неволи путем обмена на арестованного в СССР хортистского шпиона. Приняв советское подданство, Николай Фегервари окончил школу летчиков, служил в Красной Армии, позднее стал летчиком-испытателем. Он погиб в первый год войны.

— Это был мой муж, Борин папа, — пояснила женщина. — Меня зовут Елена Григорьевна Фегервари. Извините, Валентина Степановна, что я прямо к вам, домой. Не хотелось сразу к штабистам. Вы женщина и тоже мать, вы лучше меня поймете. А там вдруг сразу откажут. Возьмите моего сына в свой полк.

Елена Григорьевна, волнуясь, торопилась сказать все, чтобы расположить к себе известную героиню, предупредить ее отказ.

— Понимаю ваше состояние, Елена Григорьевна, — сказала Гризодубова. — И не беспокойтесь, ваш сын уже вполне взрослый человек, которому можно доверить оружие. — Она посмотрела на смущенного, заулыбавшегося вдруг, неуклюжего юношу. — Боря, приезжай завтра в наш полк. Пропуск на аэродром будет заказан...

Об этом я узнал на следующий день от Валентины Степановны.

— Бориса Николаевича Фегервари зачислите рядовым и поставьте на полное довольствие солдата, — приказала мне Гризодубова.

Месяца через три, а может, и больше я встретил Фегервари-младшего на стоянке самолетов. Неуклюжий Боря превратился в серьезного, исполнительного сержанта, приобрел воинскую выправку. Он до конца [44] войны работал на аэродроме — готовил самолеты к боевым вылетам.

Шестнадцатилетним пареньком пришел в полк и комсомолец Юра Клименко. У него не было направления от мамы. Он, эвакуированный из района, занятого фашистами, не знал, где его родители. За маленький рост или, может, за детское и озорное выражение лица его звали у нас Юркой. Ему, как и Коле Миненкову, предложили учиться на моториста, но Юрка категорически отказался.

— Хочу воевать с оружием в руках! — настаивал он.

Как же он обрадовался, когда его зачислили учиться на воздушного стрелка! Пулемет стал для него как букварь для первоклассника. Он готов был носить его на себе день и ночь. Стрелок из Юры вышел классный. Между летчиками завязалась борьба: все хотели иметь в составе экипажа стрелком Юрку Клименко. Победителем вышел бесстрашный Бибиков. Через месяц Юра уже имел на счету сбитого «мессершмитта».

Служили в нашем полку и жены погибших летчиков. Не вернулся с боевого задания лейтенант Николай Матвеевич Усков. Вскоре в часть прибыла его жена Татьяна Алексеевна. Она с таким глубоким чувством высказала просьбу принять ее в полк и дать возможность хоть в какой-то степени заменить погибшего на войне мужа, что отказать ей было невозможно. И Татьяна Алексеевна Ускова (у нас ее звали просто Таней) до конца войны работала механиком, заслужила искреннее уважение летчиков и техников.

Прибыла в полк вместо погибшего в бою мужа летчик Гражданского воздушного флота Эмилия Никифоровна Фисунова. Ее право, право женщины-патриотки, никто не мог оспаривать. Она заняла место мужа и достойно выполняла свой долг до конца войны.

Какая же сила двигала чувствами этих людей? — часто задумывался я, восхищаясь их патриотизмом. — Будь я на их месте, что подсказала бы мне моя совесть? Наверное, то же. Я — коммунист, майор Красной Армии. Судьба Родины — это моя судьба. Не было бы Коммунистической партии — не было бы и Октябрьской революции. И я бы жил, как жили мои родители и деды в Крестовской волости, Шадринского уезда. А жизнь у них была серой. Помню наше хозяйство: серая лошадь, [45] комолая корова, поросенок в луже у крыльца и ярко-красный петух. Он будил нас каждое утро встречать новый день. Трудно было моему отцу прокормить семью из 12 человек. На зиму дед нанимался чистить проруби, а отец — катать пимы (валенки). С восьми лет я уже работал. Сначала — подпаском, а потом батраком у кулака Суханова. Октябрьская революция призвала нас строить новую жизнь.

В 1921 году семья вступила в сельскохозяйственную коммуну. Через три с лишним года я стал одним из первых в Зауралье трактористом. Отец и мои старшие брат и сестра были коммунистами. В 1927 году в ряды партии Ленина приняли и меня. А таких, как наша семья, миллионы. Как же после этого империалисты могут рассчитывать, что советский народ не пойдет за своей Коммунистической партией!

Нет, господа! Мы не хотим снова стать батраками богачей, рабами иноземных захватчиков. Такими чувствами были движимы сердца вдов и сыновей погибших на фронте летчиков, как и всего нашего народа. Патриотические чувства выражали большую любовь к Советской Родине. И как бы нам трудно ни было, нас не могли и никогда не покорят ни фашисты, ни другие империалистические агрессоры.

...В середине августа 1942 года по приказу командующего АДД полк перебазировался в Балашов для боевой работы на Сталинградском направлении. В распоряжении Центрального штаба партизанского движения остались на подмосковном аэродроме три экипажа. [46]