Мы вернемся!

С 20 июня боевые корабли с подкреплением для Севастополя начали разгружаться в Камышовой бухте, поскольку противник, прорвавшись к Северной бухте, сразу приступил к обстрелу двух главных севастопольских бухт, где располагались основные причалы. Заходить в порт могли теперь только подводные лодки.

Да, многомильная блокада с моря, обстрел наших бухт намного усложнили связь с Севастополем. Бухты Камышовая и Казачья, где мы еще могли разгружаться, располагались в южной оконечности Херсонесского мыса, на значительном удалении от города, да и причалы здесь не были оборудованы, что тоже усложняло разгрузку и погрузку. Словом, стало ясно: теперь Севастополю долго не продержаться. Придется и его оставить. Для моряков, испокон веков считавших славный город столицей Черноморья, это была, пожалуй, самая тяжелая потеря за всю войну.

Однако корабли продолжали ходить с подкреплением в Севастополь. 27 июня погиб эсминец «Безупречный», буквально разбомбленный авиацией противника. Но сле-довавший за ним в нескольких милях лидер «Ташкент», выдержав жесточайший бой с фашистской авиацией, [187] сумел дойти до цели. Возвращаясь в Новороссийск с тремя тысячами раненых бойцов и эвакуированных женщин, лидер снова подвергся налету вражеских самолетов, получил серьезные повреждения, но, полузатопленный, все-таки добрался до базы.

А в Севастополе приближалась трагическая развязка. Исчерпав все силы, средства и возможности, исполнив до конца свой священный долг, севастопольцы во исполнение приказа Ставки Верховного Главнокомандования 30 июня стали отходить из Севастополя. Закончилась героическая оборона города, длившаяся 250 дней и ночей. Военно-политическое и стратегическое значение ее было огромно. Город непоколебимо стоял всю осень 1941 года, оттянув на себя значительные силы фашистских полчищ и заставив врага нести большие потери. А ведь это было самое трудное время для всей страны. Армия, флот, трудящиеся Севастопольского оборонительного района сорвали планы фашистского командования, рассчитанные на стремительный захват юга. Половина времени летней кампании сорок второго года была безнадежно утеряна противником, хотя он полагал выйти к Кавказу еще в сорок первом году. Не смогли воспользоваться гитлеровцы и портами Черного моря для снабжения своих войск, действующих в приморских областях. Воистину оборона Севастополя была победой нашего народа.

В боевых походах и боях за Севастополь экипажи кораблей Черноморского флота закалились и духовно и физически. Ни жестокие бомбежки, ни бои с воздушным противником, ни потери кораблей и товарищей не сломили боевой дух моряков. Неслыханные зверства, чинимые захватчиками на временно оккупированной территории, наглые и коварные планы агрессора вызывали в наших сердцах неодолимую ярость, желание биться с врагом до конца.

Экипаж лидера «Харьков» всегда помнил клятву тех, кто последним покидал пропитанную кровью землю Севастополя и, целуя ее, обещал: «Прощай, родной Севастополь! Мы вернемся!..»

Начиналась битва за Кавказ. Первыми ее признаками стали массированные бомбежки Туапсе, Геленджика и даже Сухуми и Поти. Новороссийск подвергался воздушным ударам и раньше, еще в период обороны Севастополя. Противнику явно досаждали корабли Черноморского флота — мешали развернуть морские перевозки для [188] снабжения своих армий, действующих на кавказско-южном направлении, и потому он старался ударами с воздуха вывести их из строя в базах и портах.

Враг начал концентрировать легкие морские силы в западных портах, стремясь сперва перерезать наши оставшиеся морские коммуникации, а затем захватом Новороссийска и выходом на Туапсе угрожать самому существованию Черноморского флота. У немцев в Азовском море и в районе Керченского пролива уже появилось до полусотни быстроходных десантных барж и некоторое количество других легких кораблей и катеров, а в восточную часть Крымского полуострова, в порты Ялту и Феодосию они перебазировали часть своих торпедных катеров и подводных лодок.

Перед нашей армией и флотом стала важнейшая задача: во что бы то ни стало удержать Новороссийск и Туапсе. Из этих портов наши легкие силы могли бы наносить систематические ощутимые удары не только по противнику в районе Керченского пролива, но и по дислоцирующимся на востоке Крымского побережья. Под Новороссийском, Туапсе и на горных перевалах Кавказского хребта заняли активную оборону армейские части и морские пехотинцы.

Корабли эскадры были нацелены на огневую поддержку частей Северо-Кавказского и Закавказского фронтов и на оборону прибрежных районов. Следовало обеспечить перевозки подкреплений нашим войскам и не допускать высадки десанта врага на Кавказское побережье, одновременно нанося удары по коммуникациям и портам противника.

Решать эти задачи было нелегко. Эскадра уже потеряла не один корабль, износились боевая техника и оружие, а ремонтные возможности кавказских баз были по-прежнему весьма ограничены.

Большую часть работ приходилось выполнять в мастерских эскадры, созданных своими силами в Поти, при самом активном участии флагманского механика эскадры инженер-капитана 2-го ранга А. Л. Шапкина. Под его руководством трудились судоремонтные бригады, сколоченные из числа личного состава кораблей. Многое делалось корабельными специалистами без посторонней помощи. Но не хватало строительных материалов и запасных частей. А тут еще бомбежки наших восточных портов... [189]

Как-то раз мы вышли из Поти на десять минут раньше назначенного срока. На этом настоял Мельников, видя, что погрузка закончена, предварительная прокладка курса штурманом сделана, готовы к походу и связисты. Мы отошли от впереди стоящих эсминца «Бодрый» и плавбазы «Волга» и, покинув потийский «ковш», взяли курс на Батуми. А уже через двадцать минут Иевлев доложил о перехваченном радиосигнале: «Вражеские самолеты бомбят Поти!»

— У вас, Пантелеймон Александрович, прямо чутье на авианалеты. Чуть задержись — попали бы в переделку! — удивляется Телятников.

— Нет у меня никакого чутья. Просто взял себе за правило: можешь покинуть базу — не медли. Сила корабля в огне и маневре. А в порту у нас на вооружении только огонь. — И, помолчав, Мельников добавил: — А каково сейчас там, в Поти?

Вернувшись на следующий день из Батуми, мы узнали подробности авианалета. В нем участвовали тридцать бомбардировщиков. В результате бомбежки оказались повреждены крейсер «Коминтерн» и эсминец «Бодрый». Взрывная волна от прямого попадания в «Бодрый» была настолько сильна, что сорвала один торпедный аппарат и забросила его на крышу портовой мастерской. А на месте нашей стоянки цепочкой упали три бомбы. Было похоже, что наш командир родился в рубашке...

Избежали мы бомбежки и 14 августа, вовремя уйдя из Туапсе. «Харьков» прибыл в порт за оперативной группой штаба Черноморского флота, возглавляемой начальником штаба контр-адмиралом И. Д. Елисеевым. В дневное время стоянка кораблей здесь была опасна, мы пришли ночью. Дежурный катер охраны водного района провел нас к нефтепричалу, где корабль и ошвартовался. Через некоторое время в адрес командира посыпались светограммы: «Перейти к Широкому молу!» С лидера «Харьков» в ответ: «Прекратил пары. Командир». Но с поста наблюдения и связи вторая светограмма: «Командиру. Перейти к Широкому молу!» Мельников начал сердиться, передал: «Стал у нефтепричала по указанию ОВРа. Лидер — не катер, чтобы переходить от причала к причалу. Командир». Третья светограмма поступила за подписью Елисеева, пришлось вновь разводить пары и переходить. Раз требует начальник штаба флота, значит основания для этого есть. Не успели мы ошвартоваться у [190] Широкого мола, как увидели кавалькаду штабных машин, проследовавшую к нефтепричалам. Убедившись, что нас там нет, машины развернулись и подъехали к Широкому молу.

Поднявшись на борт «Харькова», Елисеев сказал Мельникову:

— А мне сообщили, что ты стоишь у нефтепирса.

— Я и стоял, но по светограмме за вашей подписью перешел сюда.

— Никаких светограмм я не подписывал. Это самодеятельность оперативного дежурного, — возмутился Елисеев. — Машинам все равно, куда доставлять имущество и людей.

Наконец, можно было выходить в море. Командир отдал соответствующие распоряжения. Однако, как положено перед выходом, необходимо было провернуть турбины. И вдруг на мостик доклад Вуцкого:

— Левая турбина, сделав три оборота, застопорилась.

Приближался рассвет. Каждую минуту можно было ждать появления авиации.

— Ваши предложения, товарищ Вуцкий? — спрашивает Мельников.

Командир привык полагаться на слово Вуцкого, всегда точное и обдуманное. Вуцкий, зная, что командир избегает дневных стоянок в порту, попросил разрешения дать повышенное давление пара на турбину и тем самым заставить ее провернуться.

— Разрешаю, — без колебаний ответил Мельников. — Надо во что бы то ни стало уходить.

Вуцкий спустился в машинное отделение, а через несколько минут от него поступил доклад: «БЧ-5 к походу готова».

А вот причину неисправности мы так и не выяснили до самого Поти.

И снова мы своевременно убрались из Туапсе, выведя корабль из-под удара авиации. Жестокая бомбежка порта началась примерно через тридцать минут после нашего ухода. Оперативную группу штаба и самого начштаба флота мы благополучно доставили в Сухуми. Мельников спросил разрешения у Елисеева на обратном пути зайти в Поти, где был судоремонтный завод.

— Зачем вам Поти? Ведь лидер уверенно шел тридцатиузловой скоростью. [191]

— Следует осмотреть винты. Если потребуется ремонт, его лучше сделать в заводских условиях.

Елисеев дал разрешение. В Поти Вуцкий облачился в водолазный костюм и опустился под воду. Он выяснил, что на левом гребном валу висит бухта шестидюймового стального троса, а часть его оказалась между ступицей винта и кронштейном вала. Наверняка, мы прихватили трос, когда переходили от одного причала к другому. Хорошо, что все обошлось удачно: принимая решение провернуть турбину дополнительным усилием, Мельников и Вуцкий шли на большой риск. Однако и оставаться в порту было не меньшим риском, тем более, что на борту лидера находились начальник штаба и оперативная группа.

Отремонтировались мы быстро. Наши водолазы старшина 1-й статьи Василий Гриценко и краснофлотец Петр Резниченко размотали трос и обнаружили, что им повреждены головки шпилек, крепящие втулку кронштейна. По правилам корабль следовало поставить в док, но обошлось и без этого. Начальник технического отдела флота инженер-капитан 1-го ранга И. Я. Стеценко предложил приварить специальные угольники к кронштейну, чтобы предотвратить смещение втулки. Работы производили на плаву, что позволило ввести лидер в строй на несколько дней раньше требуемого срока, а плавдок использовать для других кораблей. И поскольку переход от нефтепричала к Широкому молу произошел по причине «самодеятельности» оперативного дежурного флота, то его не раз поминали далеко не лестными словами... [192]