Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава III.

Лидер «Харьков» на боевом курсе

Первое знакомство

После нового назначения на вспомогательном крейсере «Микоян» я прибыл в Новороссийск, где швартовался у Старопассажирской пристани мой корабль.

Середина октября, а дни стоят погожие, теплые.. В лучах солнца выкрашенный в защитный стальной цвет лидер эсминцев показался мне гордым красавцем-лебедем, прикорнувшим ненадолго у берега. Стремительный нос, узкая корма, палубные надстройки обтекаемой формы — все свидетельствовало о высоких мореходных качествах этого новейшего на Черном море корабля. Конечно, в душе еще не изгладились воспоминания о родном «Незаможнике», но как моряк я не мог не отдать должное «Харькову», а затем и не испытать радостной взволнованности, что служить мне как раз на нем. Тем более, что за последнее время много наслышался и о лидере, и о его геройском экипаже.

Черноморские моряки не забывали, что именно лидер «Харьков», выполнив боевое задание, сумел выйти из боя у Констанцы. Помнили и о подвиге котельных машинистов краснофлотцев Павла Гребенникова и Петра Каирова, заглушивших в горячих топках водогрейные трубки. Это они первыми на эскадре стали кавалерами ордена Красного Знамени. Известен был и бессменный командир корабля капитан 2-го ранга Пантелеймон Александрович Мельников. Под его командованием «Харьков» совершил смелый прорыв в Одессу 7 сентября, доставив защитникам города большую партию оружия и боеприпасов, а разгрузившись и выйдя из порта сквозь град снарядов, сам открыл ураганный огонь, поддерживая нашу оборону. Несколькими часами позже, приняв на борт замнаркома Военно-Морского Флота Г. И. Левченко и командующего флотом Ф. С. Октябрьского, отправился на Тендру. [112]

Так случилось, что о Мельникове мне довелось слышать весьма противоречивые отзывы. Одни его хвалили, другие жаловались, что он любит вмешиваться в разные мелочи, что упрям и придирчив, скуп на похвалы и вообще обладает тяжелым характером. Отвергнуть подобные слухи или самому убедиться в их справедливости я не мог, поскольку мы не были лично знакомы. И потому, признаться, я не без опасений поднимался по сходням: в бой идешь с легким сердцем лишь тогда, когда уверен: с командиром у тебя полное взаимопонимание.

На палубе, пока дежурный по кораблю докладывал командиру о моем прибытии, я огляделся. Опытному моряку зачастую достаточно одного взгляда вокруг, чтобы сложилось первое впечатление о корабле — и ты либо разочаруешься, либо сразу почувствуешь атмосферу требовательности к дисциплине и порядку, к четкости организации службы. Именно это бросилось в глаза. На палубе «Харькова» — сияющая чистота, словно паркет в залах Эрмитажа, по которому можно ходить только в войлочных тапочках. И, как вскоре выяснилось, первое впечатление оказалось безошибочным.

В командирской каюте из кресла поднялся навстречу высокий, стройный командир, затянутый в синий рабочий китель. Нетерпеливо, как мне показалось, выслушав обычное в таких случаях представление, быстро протянул сухую сильную ладонь и, поздоровавшись, усадил напротив. Пока я рассказывал о прежней своей службе, глаза его смотрели весело и чуть иронично, как будто он хотел меня предупредить: это все хорошо, но то ли еще ждет тебя на нашем корабле. Когда я поведал о том, что на Черное море ехал с назначением на лидер «Москва», Пантелеймон Александрович как-то сразу весь переменился, грустно посмотрел на меня и покачал головой. Безусловно, мне было интересно выслушать историю атаки наших кораблей на Констанцу из первых уст, но я понимал — сейчас не время, да и сам Мельников не стал об этом распространяться. Он заговорил о «Харькове» и его людях. Все свидетельствовало о том, что Мельников хорошо осведомлен о мельчайших подробностях корабельной службы и о морально-политическом состоянии экипажа. Здесь впервые я услышал самые добрые слова о командире электромеханической части «Харькова» инженер-капитан-лейтенанте Г. А. Вуцком, о командире БЧ-3 В. К. Романове, о штурмане Н. П. Телятникове, [113] о командире группы управления артиллерийской боевой частью лейтенанте В. С. Сысоеве и командире зенитной батареи лейтенанте В. В. Беспалько. Было названо немало других имен и фамилий.

Я слушал и думал, что из всего того, что прежде меня настораживало в рассказах о Мельникове, подтвердилось умение вникать в мелочи, но это отнюдь не являлось привычкой к мелочной опеке. А если командир был скуп на похвалу, то это не означало, что он не знает подлинной цены каждому человеку, не ценит дружный и сплоченный экипаж. Словом, я не заметил ни одной черточки «тяжелого характера», что безмерно обрадовало меня. Под суровой сдержанностью Мельникова легко можно было рассмотреть истинного моряка, беззаветно влюбленного в море, сроднившегося с кораблем и людьми. Уже одно это свидетельствовало о многом. Так что первое впечатление от встречи с командиром «Харькова» говорило не в пользу тех незадачливых предсказателей, которые столь легко приписывали этому человеку несвойственные ему качества. Мое мнение совпало с мнением комиссара лидера старшего политрука Емельяна Филимоновича Алексеенко, с которым я познакомился в тот же день. Когда речь зашла о Мельникове, он сказал:

— Командир у нас — настоящий коммунист. Экипаж верит ему и любит его. Он строг и справедлив, дело свое знает досконально. Некоторые считают Мельникова везучим, но я объясняю это высокими командирскими качествами. Словом, сам все увидишь, думаю, вы сработаетесь.

Сам Алексеенко внешне был прямой противоположностью Мельникову — небольшого роста, круглолиц, с добродушной усмешкой на лице. Сразу бросались в глаза живая общительность и доброжелательность к людям — качества очень важные для комиссара. На «Харьков» он пришел недавно, около месяца назад, но быстро вник в повседневную жизнь партийной и комсомольской организаций, сумел ненавязчиво, но по-деловому нацелить партийно-комсомольский актив на решение важных боевых задач. И если к этому прибавить, что сам он хорошо играл на баяне, охотно участвовал в художественной самодеятельности, декламировал стихи в корабельной радиогазете, то можно понять, почему Алексеенко уважали и любили не только на лидере «Харьков», но и на тех кораблях, где он прежде служил — [114] на крейсере «Коминтерн», линкоре «Парижская Коммуна» и эсминце «Дзержинский».

Наш разговор прервал стук в дверь каюты. На голос комиссара вошел стройный краснофлотец с тонкими чертами лица. Увидев, что комиссар не один, попросил разрешения зайти позже, но Емельян Филимонович удержал его.

— Вот познакомьтесь, — обратился ко мне. — Один из лучших моих помощников, редактор корабельной радиогазеты, так сказать, голос лидера «Харьков» — артиллерийский электрик Олег Ленциус. Умеет всегда бить в цель, непоседа, хорошо знает корабельную жизнь и людей. Газета у нас авторитетная, народ прислушивается к ней, если уж назвали кого-то в числе передовиков, то так оно и есть на самом деле. А с нерадивых умеет взыскать. Правильно я говорю? — взглянул на засмущавшегося краснофлотца. — Только, смотри, не загордись.

Они быстро решили кое-какие вопросы, связанные с агитмассовой работой. Когда Ленциус вышел, комиссар задумчиво сказал:

— Парень что надо, сам скоро убедишься. Он еще не раз надоест тебе. — И весело подмигнул.

Краснофлотец Ленциус был не единственным надежным помощником комиссара. В партийной работе плечом к плечу с Алексеенко шли секретарь парторганизации старшина группы котельных машинистов мичман Георгий Андреевич Яновский и секретарь комсомольской организации старший краснофлотец котельный машинист Д. А. Кулешов. Оба были к тому же и прекрасными специалистами, что придавало особый вес их партийной и комсомольской деятельности. В этом я удостоверился лично, познакомившись с обоими на следующий день.

Первая встреча с командиром и комиссаром, их приветливое и доброжелательное отношение, нескрываемая любовь к кораблю и экипажу глубоко тронули меня. Видно было, что они стараются и меня принять в свои ряды, и это доверие рождало ответное желание как можно скорее вжиться в повседневные боевые дела и оказать посильную помощь.

Лидер «Харьков» по сравнению с «Незаможником» был крупнее, насыщен самой современной техникой и вооружением, имел более сложную организацию. Да и людей здесь на добрую сотню больше. Моя должность [115] обязывала, говоря кратко, быть готовым в любой момент заменить командира, то есть взять на себя ведение боя и управление лидером. И пока «Харьков» стоял в Новороссийске на планово-предупредительном ремонте, я хотел изучить особенности боевой организации, наставления по применению оружия и хотя бы приблизительно ознакомиться с устройством корабля. Чем ближе я узнавал его, тем больше он мне нравился. И надстройка в носовой части, где располагался довольно высокий и просторный ходовой мостик и возвышающийся над ним командно-дальномерный пост. В носовой и кормовой части лидера из амбразур броневых щитов внушительно глядели стволы 130-мм орудий — наш главный калибр. На корме удобно расположена 76-мм зенитная батарея, кроме нее, противовоздушную оборону лидера поддерживали восемь 37-мм автоматов и четыре крупнокалиберных пулемета. В средней части корабля, в районе кожухов труб, установлены два 4-трубных торпедных аппарата. По сравнению с «Незаможником» вооружение гораздо солиднее.

С общим устройством корабля, основными помещениями и главными механизмами меня познакомил командир БЧ-5 инженер-капитан-лейтенант Георгий Альфредович Вуцкий. На лидере он служил с весны прошлого года. Этого срока ему вполне хватило, чтобы отлично изучить корабль, найти общий язык с подчиненными, приучить их к необходимой самостоятельности. Скоро я мог убедиться, что требовательность Вуцкого в иных случаях выходила за рамки его части, он мог проявить ее и тогда, когда интересы БЧ-5 касались других боевых частей и служб, особенно, если речь шла о борьбе за живучесть корабля. На лидере об этом свойстве Вуцкого хорошо знали, и многие предпочитали скрупулезно соблюсти все технические инструкции, нежели вывести его из себя. Командир корабля часто закрывал глаза на подобные превышения полномочий Вуцкого, а нередко и поддерживал его, поскольку сам ценил деловую принципиальность и любовь к строгому порядку. С первого же знакомства с Георгием Альфредовичем нельзя было не обратить внимания на цельность его характера.

В машинных и котельных отделениях я познакомился с командиром машинной группы старшим инженер-лейтенантом Н. И. Куцеваловым и командиром трюмно-котельной группы старшим техником-лейтенантом М. И. Чередником. Самый придирчивый осмотр их хозяйств не [116] выявил каких-либо промахов и недостатков. А что может на корабле говорить о людях больше, чем их отношение к служебным обязанностям?..

И, конечно, с особым интересом я ознакомился с артиллерийским вооружением и его боевыми возможностями. Это было хозяйство старшего лейтенанта Ивана Кирилловича Навроцкого. На лидере он тоже недавно, не многим более двух месяцев, а до этого был в 1-м дивизионе миноносцев. Ему, пожалуй, трудней других пришлось осваиваться с жизнью БЧ-2, поскольку на своем посту он сменил удивительного человека и известного на эскадре специалиста С. П. Хулгу, который был не просто мастером своего дела, но и беззаветным энтузиастом и новатором. Это благодаря его стараниям лидер первым приобрел снайперские орудия. Хулга и установил их, и обучил стрельбе подчиненных, и применил в бою. А если к этому прибавить энергичность и распорядительность С. П. Хулги, то понятно, что поддерживать высокую боеспособность на должном уровне Навроцкому было не так легко. Помогало то, что он также классный артиллерист, а простота и общительность способствовали тому, что он быстро подружился с личным составом БЧ-2. Конечно, он знал, что его деятельность постоянно сравнивают с деятельностью Хулги, и старался не ударить лицом в грязь.

Нельзя было не оценить организаторские способности Навроцкого. В центральном артиллерийском посту мне представился командир группы управления лейтенант В. С. Сысоев. Судя по образцовому содержанию поста и внешнему виду его хозяев, пост был в надежных руках. Под началом Навроцкого находился и другой молодой лейтенант — командир 76-мм зенитной батареи В. В. Беспалько. Мы застали лейтенантов в разгар орудийных учений. Обоим досталась новейшая техника, требующая немалых знаний. Навроцкий, не стесняя их инициативы, не перестраивая в корне традиций боевой части, незаметно приучил их к большей самостоятельности действий, к слаженности и молниеносной реакции.

Сысоев познакомил меня со своими ближайшими помощниками — старшиной группы управления мичманом Владимиром Смоленцевым и командиром отделения артэлектриков главным старшиной Е. И. Губенко. Демонстрируя боевую подготовку своих подчиненных, Сысоев действовал уверенно, спокойно и четко. Беспалько, проводя [117] учебные занятия, настойчиво добивался высокого темпа стрельбы. Голос его звучал властно, лицо сосредоточено: ни дать ни взять старый морской артиллерист.

Из командного состава лидера прежде я знал лишь командира минно-торпедной боевой части (БЧ-3) старшего лейтенанта В. К. Романова. С ним мы занимались в военно-морском училище. Он учился на младшем курсе. Каким он был в училище — бодрым, жизнерадостным, активным участником курсантского джаза, — таким я встретил его и теперь. Разве что стал шире в плечах и прибавил в весе.

Познакомился я и с другими командирами боевых частей и служб и нашел, что командный состав подобран самым тщательным образом.

Лидер «Харьков» входил в это время в состав 3-го дивизиона миноносцев, которым командовал капитан 2-го ранга М. Ф. Романов, а комиссаром дивизиона был Г. И. Щербак. Кстати, узнав фамилию и инициалы комиссара дивизиона, я насторожился, поскольку еще на Макеевском металлургическом заводе работал с Григорием Ивановичем Щербаком, столяром из строительного цеха. На моей памяти было, как в 1928 году Григория Щербака заводчане провожали на флот. Не он ли?.. Но мои догадки могли подтвердиться лишь при личной встрече.

Кого я раньше хорошо знал — так это бывшего командира дивизиона сторожевых кораблей на Тихоокеанском флоте, командира отряда легких сил, к которому относился и «Харьков», Тихона Андреевича Новикова. Теперь контр-адмирал Новиков держал свой флаг на крейсере «Ворошилов», стоявшем в Новороссийском порту неподалеку от «Харькова».

Улучив минуту, я отправился на «Ворошилов». Тихон Андреевич встретил меня очень радушно. И я мог еще раз убедиться, что совместная служба на Тихоокеанском флоте надолго сроднила людей. Со времени нашей последней встречи прошло около шести лет. Новиков посолиднел, движения стали более размеренны, да и адмиральские нашивки придавали всему его облику внушительность.

Глаза адмирала молодо блестели. Когда мы вспомнили Тихоокеанский флот, он перечислил многих моряков-дальневосточников, оказавшихся позже на Черном море. Среди них были командующий Черноморским флотом [118] вице-адмирал Ф. С. Октябрьский, контр-адмирал С. Г. Горшков, капитаны 1-го ранга Г. Н. Холостяков и Н. Е. Басистый.

— Когда-то наши флоты выделили лучших людей для обороны Дальнего Востока, а вот теперь Тихоокеанский флот вернул свой долг. Школа этого флота видна в каждом, кто на нем служил, — раздумчиво сказал Тихон Андреевич.

Но все-таки, как я заметил, сегодняшние заботы волновали его больше, чем воспоминания. Он заговорил о наступлении врага на ишуньские позиции, которое закончилось к 25 октября прорывом нашего фронта. Противник, выйдя на степные просторы Крыма и получив оперативную свободу, захватил основные аэродромы и начал угрожать своей авиацией флоту. Возросшая угроза нашим кораблям, находившимся в главной базе, и основным морским коммуникациям, связывающим Севастополь с тыловыми базами флота, до предела накалила боевую обстановку. А враг продолжал рваться к Севастополю!

Новиков резко опустил ладонь на стол, покрытый картой.

— Они думают, что так просто взять город русской славы! Ошибаются! Не раз уже черноморцы давали врагу урок истории у стен Севастополя. Не отсюда ли Ушаков и Нахимов водили свои эскадры в боевые походы и с победами возвращались в Севастополь? Не здесь ли триста сорок девять дней стояли насмерть героические защитники города? Или они забыли, как Корнилов на Малаховом кургане запретил своим полковникам играть «отбой»? Слава города перешагнула столетия, и мы не отдадим его так просто! Скажу одно: ты прибыл накануне предстоящих боев за Севастополь.

Прощаясь, Тихон Андреевич напутствовал меня практическими советами и добрыми пожеланиями. С крейсера «Ворошилов» я возвращался в приподнятом настроении.

А через день на партийное собрание «харьковчан» прибыли наш комдив-3 капитан 2-го ранга Михаил Федорович Романов и военком дивизиона старший политрук Григорий Иванович Щербак. Я сразу узнал своего земляка. Он занял место в президиуме, а я с нетерпением ждал, когда можно будет подойти и поговорить.

На собрании речь шла о скором походе лидера в Севастополь и о задачах личного состава в связи с началом [119] обороны главной базы. Вся черноморская эскадра привлекалась к поддержке войск Севастопольского гарнизона. А для постоянного артиллерийского обстрела противника был создан отряд кораблей в составе крейсеров «Красный Крым» и «Червона Украша», эсминцев «Шаумян», «Незаможник» и «Железняков». Командовать отрядом поручено начальнику штаба эскадры капитану 1-го ранга В. А. Андрееву.

Собрание было коротким и деловым. Коммунисты особо подчеркивали значение противовоздушной обороны корабля, неустанных учений и слаженности действий в критические минуты. Все хорошо понимали сложность обстановки на Черноморском театре, отдавали себе отчет в предстоящих испытаниях.

После собрания я подошел к Григорию Ивановичу. Он сразу узнал меня, мы обнялись. Встреча с земляком на войне — большая радость. Ясно вспоминается все то дорогое, что мы оставили в мирной жизни: близких людей, родные места. Мы оба были взволнованы, расспрашивали друг друга об общих знакомых, о службе. Я знал, что Григорий Иванович рано лишился родителей, с четырнадцати лет познал батрацкий труд, затем пришел на Макеевский завод, который дал ему путевку в жизнь. Уйдя служить на флот, Щербак сначала попал в зенитные части береговой обороны. В 1930 году вступил в партию и вскоре ушел на политработу. Был секретарем партбюро на линкоре «Парижская Коммуна», затем военкомом эсминца «Быстрый». Войну встретил на курсах старшего и высшего политсостава. Уже 25 июня 1941 года он снова был в Севастополе — сначала как инструктор политотдела эскадры, а потом стал военкомом нашего дивизиона. Конечно, за те годы, что мы не виделись, он изменился, возмужал, но по-прежнему был прост, отзывчив и откровенен. На дивизионе его уважали за высокие партийные и человеческие качества.

К сожалению, нам пришлось скоро расстаться. Щербака назначили военкомом крейсера «Красный Кавказ». Но в 1944 году судьба снова свела нас на линкоре «Севастополь», где он был заместителем командира по политчасти, а я старпомом. Служить с Григорием Ивановичем было легко и интересно. Затем Щербак занимал должность заместителя начальника политотдела эскадры. До последнего своего часа он сохранил в себе «комиссарскую жилку» — всегда находился с людьми. Бывалому [120] моряку, прошедшему горнило войны, было о чем рассказать.

Словом, попал я в окружение надежных и преданных своему делу людей, на прекрасный корабль. Всем нам вскоре предстояли тяжелые испытания, но чувство локтя товарища придает силы, уверенность в себе. Мы были полны решимости отстоять Севастополь.

Дальше