В строю боевого охранения

Николай Иванович Минаев был в приподнятом состоянии духа: первый боевой выход «Незаможника» совпал с первым самостоятельным выходом в море командира корабля. Приняв наши с комиссаром поздравления, он занял свое место на ходовом мостике. Исподволь наблюдаю за командиром: держит себя уверенно, команды отдает ровным голосом.

Море было спокойно, день солнечный. Внешне наш первый боевой выход в море не отличался от учебного в мирное время. Но это только внешне. Внимательный взгляд мог подметить, как, выйдя на верхнюю палубу, кто-нибудь из котельных машинистов или трюмных первым делом обшаривал взглядом небо и водную поверхность — нет ли самолетов противника и не показался ли перископ подводной лодки. По опыту других кораблей мы кое-что уже знали о повадках фашистских летчиков. Они атаковали наши корабли, заходя из-под солнца или из-за облаков, а самолеты-торпедоносцы — со стороны темной части горизонта, причем атаковали группой и с разных направлений.

Не исключалась возможность встречи и с подводными лодками противника.

Время от времени спускаюсь с мостика, обхожу боевые посты с тем, чтобы еще раз перепроверить ход боевой подготовки. Почти у всех орудий поочередно работают расчеты. Подхожу ко второму 102-мм орудию. Старшина 2-й статьи Яков Штейн проводит тренировки с заряжающими. Задаю несколько вопросов о причинах возможных пропусков, затем даю вводную: «Клевант{4} оборвался!» Старшина тут же отдает приказание: «Заменить клевант!» Но, увы, запасного на месте не нашлось.

— А еще собираетесь бить фашиста! Ведь случись подобное во время боя, фашист вам только спасибо скажет!

Расчет стоит, опустив головы, молча выслушивает упреки. Но окончательно подавлять людей нельзя. Говорю:

— Носы не вешать, а сделать выводы. Больше ответственности и предусмотрительности. [61]

Конечно, никто из командного состава корабля не рассчитывал, что первый выход в море пройдет совершенно гладко. Более того, именно сейчас мы старались выявить как можно больше недоделок, упущений, с тем чтобы в будущем их не повторять. Вон и комиссар Мотузко обходит расчеты, спешит на бак к орудию № 1, которым командует Леонид Сага. Я отправился на пост сбрасывания глубинных бомб. Вдруг раздался сигнал боевой тревоги. На пост поступила команда: «Большая серия, бомбы... товсь!» Пока добежал до ходового мостика, с носового орудия началась стрельба. Что случилось? Где противник? Ни в воздухе, ни на море никого нет.

Когда я взбежал на мостик, командир корабля уже прекратил стрельбу. Все присутствующие здесь находились в замешательстве, и больше всех вахтенный командир старший лейтенант Борзик. Выясняется, что двумя минутами раньше от дальномерщика поступил доклад: «Перископ прямо по курсу, дистанция сорок три кабельтовых!» Возможно, будь на месте дальномерщика кто-либо другой, а не краснофлотец Василий Шкуропат, к его докладу вахтенный командир отнесся бы с меньшим доверием. Да и доклад был сделан столь взволнованно, что Борзик не дослушал вторую его часть о большом расстоянии и поспешил объявить боевую тревогу. В результате оказалось, что мы обстреляли плывущую корягу, которая, действительно, походила на перископ.

Наконец страсти улеглись и на корабле вновь была объявлена готовность № 2. Но Борзик никак не мог прийти в себя, его звучный баритон потерял уверенные интонации, а глаза боялись перехватить насмешливый взгляд товарищей.

Комиссар попытался подбодрить Борзика:

— Первый блин всегда комом, в следующий раз подобного не произойдет. Верно?

Борзик с благодарностью смотрит на Мотузко:

— Могу в этом поклясться!

— Зато вы действовали смело, без колебаний, не побоялись взять на себя ответственность. И расчеты орудий показали, что умеют действовать быстро и решительно.

Слышавший весь этот разговор Минаев не без скрытой усмешки уточняет:

— Но все же, думается, товарищ Борзик предпочел бы открыть огонь по противнику, а не по плавающему бревну. [62]

Что и говорить, случай досадный, а причина — слабая организация не где-нибудь, а на ходовом мостике. Это все понимают и потому еще долго испытывают чувство неловкости...

Конец дня и ночь прошли без каких-либо происшествий, главное наше внимание было уделено наблюдению за воздухом и водой, отработке докладов на главный командный пункт. Наши зенитчики продолжали оставаться в состоянии повышенной боевой готовности, а орудийные расчеты проводили учения и тренировки.

Перед заходом солнца дважды появлялись в небе самолеты-разведчики противника, однако к нам они не приближались и никаких последствий мы не ощутили.

Утром в заданном месте мы встретились с конвоем, состоявшим из плавдока грузоподъемностью 5 000 тонн, который буксировал ледокол «Макаров» и буксир «СП-13». Шли они в охранении канонерской лодки «Красная Абхазия» и трех сторожевых катеров. С воздуха их прикрывали истребители. Несмотря на мощные буксировщики, скорость хода едва достигала четырех узлов. «Незаможник» обменялся позывными с канлодкой и встал в голову конвоя.

Делать большие переходы столь малым ходом нам не приходилось; еще не встретившись с противником, мы уже понимали, что для его авиации наш конвой представляет собой почти неподвижную мишень. Следовательно, чтобы сохранить жизнеспособность гражданских судов и свою собственную, главное внимание следовало обратить на противовоздушную оборону: научить зенитчиков без промедления открывать огонь по самолетам противника, быстро переносить огонь с одной цели на другую. С боевой выучкой нельзя было медлить, поэтому на всем пути до Севастополя мы при любой возможности продолжали отработку действий зенитных расчетов. С первого же похода мы почувствовали большую ответственность за сохранность конвоируемых судов, фактически лишенных оборонительного маневра.

А Николаев оказывался во все более сложном положении. Все чаще уходили из города конвои в восточные порты с заводским оборудованием, ценностями города, эвакуировалось гражданское население. Кроме «Незаможника», в конвое ходили эсминцы «Фрунзе», «Шаумян», «Беспощадный», «Бойкий», «Бодрый», «Безупречный». Уже со второго похода в Николаев начали переводиться [63] в восточные порты недостроенные крейсеры «Куйбышев» и «Фрунзе»; лидеры «Киев», «Ереван»; эсминцы «Огневой», «Свободный» и «Озорной», а также вспомогательный крейсер «Микоян» и несколько подводных лодок. Операции по переводу кораблей осложнялись тем, что они, недостроенные, до предела были загружены заводскими станками, механизмами, оборудованием. На них же эвакуировались рабочие судостроительных заводов, большинство с семьями. Такой перегруженный корабль, не имеющий своего хода, походил то ли на перенаселенный дом, то ли на плавучий завод, на котором по каким-то причинам оказались остановлены станки. Фашистским летчикам транспорты казались легкой и лакомой добычей. Самолеты-разведчики постоянно дежурили в небе, стараясь не упустить момента выхода кораблей в море. И как только им удавалось засечь появление конвоя, минут через десять-пятнадцать следовало ждать налета «юнкерсов».

В первый бой с авиацией противника мы вступили уже во время следующего похода в Николаев. Еще можно было различить тонкую полоску берега, когда мы увидели три быстро приближающихся бомбардировщика и услышали низкий, давящий на уши гул. Весь конвой сыграл боевую тревогу. Зенитные расчеты пришли в движение, обратив жерла стволов в сторону «юнкерсов». Но фашистские летчики не теряли время даром: самолеты рассредоточились и каждый начал осуществлять маневр для бомбометания. Я видел, как буквально сросся с орудием двадцатилетний комендор Фадей Арсенов, ловкий, быстрый в движениях, с прекрасной реакцией. Он и на тренировках умел с поразительной быстротой схватить цель, чтобы своевременно открыть огонь. Их зенитная пушка заговорила не раньше и не позже, чем следовало. Снаряды начали рваться под ближайшим к нам самолетом. Два других тем временем пытались атаковать конвой с разных направлений. По ним били зенитчики сторожевых катеров.

— Не достают! — командир корабля, следивший за самолетами, как и все на мостике, в сердцах ударил кулаком по поручню. — Чуть-чуть не достают!

А немецкие летчики, словно зная о возможностях наших зенитных пушек, шли как раз на такой высоте, которая обеспечивала им относительную безопасность. Но для прицельного бомбометания им следовало все-таки несколько снизиться, однако на это они не решались. [64]

Бомбы рвались в море, не причиняя нам вреда. Увидев, что прицельного бомбометания не получилось, немецкие летчики развернулись и ушли в сторону берега.

Фадей Арсенов мне потом жаловался:

— Эх, нам бы чуть помощнее оружие! Непременно хоть один, да сбили бы...

Но заградительный огонь тоже многое значил — транспорты были защищены... И все-таки после первого боя с самолетами мы чем дальше, тем внимательней стали изучать нашу противовоздушную вооруженность. К началу войны эскадра готова была вести бой с равноценным противником в дневных и ночных условиях. Предполагалось, что это будет надводный или подводный противник, но не сухопутный или воздушный. Конечно, отрабатывались и зенитные стрельбы и стрельбы по береговым целям, однако раньше подготовка такого рода занимала незначительное место в боевой подготовке кораблей.

Экипажи учились отражать атаки одиночных самолетов, идущих в горизонтальном полете. Поэтому зенитная артиллерия на первых порах оказалась малоэффективной в отражении атак пикировщиков, бомбардировщиков и самолетов, применяющих противозенитный маневр, а также в обороне от групповых налетов. Даже на новых кораблях ощущался недостаток в числе зенитных установок, не говоря уже о старых. «Незаможник» располагал всего двумя 75-мм орудиями типа «лендер», устаревших к тому времени. Не секрет, что в начальный период войны противник имел превосходство в воздушных силах, прикрытие наших кораблей истребителями было явно недостаточным, особенно когда корабли уходили в море за пределы действий нашей истребительной авиации. Там мы могли рассчитывать только на свои силы. «В таких случаях выручали умелый маневр, бдительность, умение распознать тактику противника. Но думать об усилении зенитной артиллерии мы не переставали ни на минуту. И чуть позже кое-что придумали...

До начала августа «Незаможник» ходил в строю боевого охранения. Экипаж быстро освоился с буднями конвоирования, с нелегкими условиями противовоздушной обороны. В максимально короткий срок мы, как говорится, выбрали свои слабины и скоро могли гордиться тем, что в нашем конвое не было сколь-нибудь существенных потерь. [65]

По инициативе комиссара Мотузко день на корабле начинался с прослушивания утренней сводки Совинформбюро. В эти минуты смолкали разговоры, отдавались лишь самые необходимые распоряжения. Особенно внимательно мы следили за тем, как во второй половине июля разворачивались события в полосе войск Южного фронта. 16 июля противник овладел Кишиневом, частью сил продолжал наступление на Одессу, стремясь отрезать пути отхода наших войск. Из Николаева нам приходилось проводить корабли, которые до этого базировались в Одессе, но были вынуждены уйти и оттуда. Западные порты Одесса, Херсон, Очаков оказались под угрозой захвата с суши. Главным очагом сопротивления стала Одесса.

В начале августа из приказа командующего флотом мы узнали, что наш корабль зачислен в состав отряда кораблей поддержки северо-западного района обороны Одессы. Кроме нашего эсминца в отряд вошли крейсер «Коминтерн», эсминец «Шаумян», дивизион канонерских лодок, 4-й дивизион тральщиков, 2-я бригада торпедных катеров и некоторые другие малые корабли, переоборудованные из гражданских судов. Командиром отряда поддержки был назначен контр-адмирал Д. Д. Вдовиченко, комиссаром — батальонный комиссар Я. Г. Почупайло. Как только на корабле был получен приказ, стало ясно: предстоит поход в Одессу. [66]