Херсон и Каховка...

Наступление наших войск в июле 1943 года на Миусе, в районе Куйбышева, началось, как обычно, с сильной артиллерийской подготовки и интенсивной утюжки переднего края противника штурмовиками. «Илы» работают на глазах у бойцов, которым любо-дорого наблюдать, как они истребляют фашистов.

За два дня кровопролитнейших боев наши части прогрызли небольшую брешь в мощной, оборудованной по всем правилам современной полевой фортификации и сплошь заминированной позиции гитлеровцев.

Саперный батальон Бориса Михайлова, к которому я «приставлен», разминирует частью сил полосу в центре наступления, а одной ротой ведет подготовку к оборудованию временного полевого управления штаба фронта. Сюда связисты начинают протягивать кабель. В батальоне находится и Лазаренко. Вчера вечером он сообщил печальную весть о гибели комбата Могиляна. Майор был на переправе, которую содержал его батальон в районе Матвеева Кургана. Во время налета немецких бомбардировщиков он не успел укрыться и был убит несколькими крупными осколками. Перед моими глазами сейчас встает образ этого исключительно подвижного, смелого и умного командира.

Там же при бомбежке погибла лучшая связистка из роты Лазаренко.

— Помнишь, я как-то тебе рассказывал, как мы принимали ее в партию? — говорит Лазаренко. — У нее на [190] Житомирщине, в деревне, одна мать осталась, а сестренок гитлеровцы в Германию угнали.

— Да, припоминаю.

— Она все мечтала увидеть мать, сестер, свою Украину, и вот — на тебе — погибла еще одна чистая, светлая жизнь.

К ночи к нам приехал генерал Петров. Он расстроен. Его адъютант, тщательно замаскировав во дворе среди редких вишневых деревьев «виллис», взволнованно рассказывает:

— Полковника Горшкова нет в живых. Мы с генералом сейчас едем оттуда, из 28-й армии. Как ни странно, а Горшков подорвался на дороге по ту сторону Миуса, которую разминировали его же саперы и по которой до него уже ходили машины.

— Как же так получилось? — спрашивает, не понимая этого, Лазаренко.

Но тут в разговор включается сам генерал, немного отдышавшийся и успокоившийся.

— Немцы хитрить начали. Они теперь часто мины на дорогах закладывают поглубже. Их и обнаружить труднее, одна-две машины пройдут нормально, а, смотришь, третья — и подорвется. Так погиб и Горшков.

Иван Андреевич попросил поесть. Пока повар там что-то подогревал, генерал помыл руки, сел за стол и стал диктовать адъютанту текст телеграммы в Москву Воробьеву о случившемся.

Тут подоспели из района разминирования Борис Михайлов и его заместитель по политчасти Николай Спиридонов. Оба в пыли, грязные, одни только глаза светятся.

— Ну, как ваши успехи? — интересуется генерал, придвигаясь поближе к столу. — Слыхали про Горшкова? Что вздыхаете? Надо бдительнее быть при разминировании.

Поев горячего наваристого супа, Иван Андреевич хвалит повара, а у того от радости глаза вспыхнули.

— Что там за шум? — спрашивает Петров.

— Знаем мы этот шум, товарищ генерал, — авторитетно заявляет повар и первым убегает во двор. Вслед за ним выскакиваем и мы, занимая места в свежеотрытых щелях. Немцы бомбят близко, совсем рядом. [191]

— Товарищ генерал, вы не заметили, — устало спрашивает Спиридонов, — что к вечеру сегодня в воздухе стало больше немецких самолетов?

Иван Андреевич хитро ухмыляется, расстегивая при этом, видимо, тугой ворот недавно сшитого кителя.

— Если только будет так, как ты говоришь, то это как раз то, чего добивается наше командование. Это просто замечательно! — восторгается Петров, поборов свое недавнее грустное настроение. — По имеющимся данным, немцы не только не могут снять кое-какие соединения с нашего участка фронта, а, наоборот, вынуждены с других мест направлять свои резервы сюда. Кстати, мне днем в двадцать восьмой армии сказали, что перед нашими передовыми частями появились новые немецкие соединения, срочно переброшенные чуть ли не из-под Белгорода. Значит, мы облегчили задачу нашей курской группировке.

Ночь прошла спокойно. Едва-едва забрезжил рассвет, мы забросили хутор, где ночевали, и рассеялись по длинному оврагу, заросшему высоким, но уже выгоревшим бурьяном. Сперва началась сильная канонада там впереди, где видно зарево пожара, а потом послышалась стрельба ближе, на наших флангах.

— Немцы пытаются отбросить наши части, — докладывает генералу взволнованный Лазаренко, прибежавший от связистов. — Три новые дивизии перебросили они сюда и целый авиационный корпус.

Петров отдает необходимые распоряжения, и мы с ним уезжаем на НП командующего фронтом.

Еще при нас Михайлов отправился в свои роты, а по пути должен был побывать у полковника Брынзова и получить указания, продолжать ли разминирование или, если обстановка потребует, наоборот, закрыть минами сделанные проходы.

В начале пути генерал был весел, шутил, а потом замолчал: мы застряли в хвосте длинной автоколонны. В это время нас обстреляли свои истребители. Летчики сделали над колонной два захода, и, как мы им ни махали руками, фуражками, мол, смотрите, свои же, они, приняв автоколонну за вражескую, продолжали обстреливать.

После этого настроение у Ивана Андреевича испортилось. [192] Когда подъехали к НП, там уже никого не застали.

— Все ясно, — задумчиво говорит он, глядя на опустевшие блиндажи, неплохо замаскированные саперами Кувакина, — наши войска отходят. Опять, значит, сидеть нам за этим Миусом... а соседи, вот увидите, будут наступать.

— Но это же и хорошо, Иван Андреевич. Вы сами недавно радовались тому, что помогаем соседу.

— Хорошо-то хорошо, а сидеть на месте вот так надоело, — и генерал с ожесточением провел рукой поперек горла. — Думал я, что не сегодня-завтра и мы в Амвросиевке будем, цементом подживемся, а вышло как в той пословице: «Человек предполагает, а бог располагает»... А сейчас быстрее к себе.

Когда мы подъезжали к штабу фронта, Иван Андреевич как бы невзначай сказал мне:

— Аралов твой просится в Москву...

— Давайте отпустим на недельку.

— Согласен, — сказал Петров, прощаясь, — пускай едет.

Разрешением на поездку в Москву Аралов сумел воспользоваться с большим опозданием.

События на фронте развивались так быстро и напряженно, что ни о какой поездке и думать не приходилось.

Вслед за крупнейшим сражением на Курской дуге, за которым мы следили, затаив дыхание, особенно в первые дни, когда немецкая танковая армада наступала, пытаясь пробиться сквозь боевые порядки советских войск, последовал наш отвлекающий удар юго-западнее Ворошиловграда. Затем вновь началась подготовка и само наступление на Миусе, который наконец окончательно был преодолен. Буквально в течение одной недели войска Южного фронта полностью очистили Донбасс.

Наступление развивалось настолько стремительно, что, оставляя Таганрог, немцы не успели разрушить его. Этот небольшой город на Азовском море, в котором родился Антон Павлович Чехов, полностью уцелел.

Кое-кто из командиров вначале предостерегал, что немцы нас задержат в оперативной глубине и главным [193] образом на заранее подготовленном рубеже вдоль реки Кальмиус. Преследуя фашистов по пятам, наши войска не дали им возможности задержаться на этой линии — и в середине сентября бои развернулись в Запорожской области.

В доброе, довоенное время сейчас здесь шла бы уборка урожая — кукурузы, подсолнечника, свеклы. Но теперь перед наступающими войсками раскрылась печальная картина: земля всюду заросла травой и сорняками. В городах Донбасса жизнь также почти парализована. Заводы и шахты разрушены, дома сожжены.

— Сколько же нужно будет вложить человеческого труда, чтобы все это восстановить? — любопытствует Фомин, приделывая к гимнастерке новые полевые погоны.

— Восстановим, — успокаивает Борис Михайлов. — Сколько нужно будет людей, столько и пришлют. Ты что, думаешь, мужиков у нас мало осталось? А вспомни, что Лосев писал... в Москве их больше, чем до войны.

— Так это же в Москве, а в деревнях?.. Знаешь, Борис, я думаю над тем, как трудно будет после войны собрать снова всех на свои прежние места.

— А почему ты думаешь, что всем придется вернуться на свои прежние места? — спрашивает Михайлов. — Конечно, так теперь не будет. Ну, о тех, что окажутся в чужих странах и останутся в живых, позаботится наше правительство, чтобы их вернуть на Родину, а те, что на Востоке... разве ты думаешь, там будет им плохо? Вот, например, Ольга писала Аралову, что многие заводы и предприятия, эвакуированные в начале войны из Москвы, на Востоке обосновались навсегда.

Фомин, подумав, соглашается с доводами друга. Он достает свою гитару, берет несколько звучных аккордов и импровизирует новую песенку из кинофильма «Два бойца».

— Что и говорить, — улыбаясь, подшучивает над своим другом Михайлов, — в песне ты куда сильней, чем в философии.

— А ты в чем силен? — не вытерпев, спрашивает Фомин, откладывая в сторону гитару.

Борис молчит. Он видит, что тот, вспыхнув, готов наброситься на него. [194]

— Нет, ты все-таки отвечай, когда тебя спрашивают, — не унимается Фомин.

— Не понимаю, Саша, что ты пристал ко мне? Я к вам в гости на часок-другой приехал, а ты все свое, в чем, мол, твоя сила? Я сапер. Понимаешь, сапер, и в этом моя сила. Могу строить мосты, прокладывать дороги, воздвигать крепости, а потребуется — могу все к черту взорвать, да так взорвать, чтобы ни одной дощечки целой не осталось.

После этой тирады Фомин похвалил нашего старого товарища за гордые слова о своей трудной, опасной и одновременно очень интересной профессии военного инженера.

Михайлов, надев фуражку довоенного пошива с черным околышем, прощается со всеми. Он просит меня проводить его к машине. Настроение его мне что-то не нравится, он чем-то или расстроен, или недоволен.

— Скажи, в чем дело? — спрашиваю Бориса, выйдя на улицу, по которой бегут быстрые ручейки, уносящие с собой обильную донецкую пыль.

— С Пузыревским разговор имел.

— Ну и что же?

— Сказал, что генерал на мой батальон ставит прибывшего из госпиталя капитана Сычева.

— Пускай себе приезжает Сычев, ты сдай ему батальон и приезжай прямо к нам в отдел. Такое распоряжение генерал Петров уже отдал.

Михайлов все еще расстроенный, но уже с немного повеселевшими глазами пожимает мне руку.

— Хорошо, когда на свете у тебя имеются настоящие друзья, — восторженно говорит он и отправляется к себе, на передний край.

Линия фронта на нашем участке теперь проходит по реке Молочной. Река эта, как и Миус, сапа по себе не представляет серьезной преграды. Но исключительно широкая пойма ее, образующая в ряде мест заболоченные участки, в сочетании с противотанковым рвом делает этот рубеж очень трудным. К тому же гитлеровцы подбросили сюда «фердинанды» и «пантеры».

Наши войска теперь научились наступать и умело преодолевать сопротивление фашистов. И если мы с ходу не ворвались в Мелитополь, не вышли в Херсонские [195] степи и к Сивашу, то это лишний раз подтверждает правильность данных разведки о мощной обороне немцев на тех участках.

Последние дни жаркие боевые схватки развернулись на подступах к Мелитополю, а также на окраинах города. Несколько подразделений инженерной штурмовой бригады во главе с комбатом капитаном И. Л. Серпером участвовали в штурме городских укреплений. Действия саперов были высоко оценены командованием. Капитан Серпер и сержант Н. Ф. Сосин удостоены высшей награды — им присвоено звание Героя Советского Союза.

В бригаде я познакомился с сержантом Николаем Федоровичем Сосиным. Его сразу узнал по портрету, помещенному в листовке.

— На фотографии вы выглядите старше, — говорю Сосину.

Сержант едва улыбается, и во взгляде его умных, глубоко посаженных глаз чувствуется какая-то душевная простота.

— Не знаю, — медленно отвечает он, поправляя лихо взбитую на голове кубанку.

Чем больше я всматриваюсь в Сосина, тем все больше мне кажется, что давным-давно мы с ним где-то виделись. Сосин до призыва в армию работал в Романовском районе, Саратовской области, и заведовал небольшой сапожной мастерской. Впрочем, сколько на нашей земле вот таких, как Сосин, хороших, простых людей!

Мы сели на завалинку, недавно вымазанную глиной, и закурили.

— Вы когда-нибудь на Медведице бывали? — неожиданно спрашивает меня Сосин, терпеливо выбивая окурок из небольшого мундштука.

— На какой Медведице? Большой или Малой? — смеюсь я.

— Да нет, не на небесной, а на земной. На реке Медведице.

— Бывал... а что?

Сержант бросает в мою сторону неодобрительный взгляд: вот, мол, недогадливый человек — и поясняет:

— Знаете, красивее ее никогда ничего не видел. Уходя на войну, поклялся: умру, а фашистам топтать нашу землю не дам. [196]

— Вот вы и сцепились с фашистами за городским мелитопольским парком.

Лицо сержанта вновь озаряется веселой улыбкой.

— Расскажите, Николай Федорович, как же все это было?

Мой собеседник задумывается и затем совсем тихо произносит:

— Воевать для меня вроде и проще, и легче, чем вот так рассказывать о себе. Воюю по чести, как все бойцы, как и дружки мои: Скоков, Гришунин, Левянт. У нас в батальоне все отчаянные ребята, а комбат капитан Серпер в особенности. Глаза у капитана голубые, добрые до наших солдат, а фашистов ненавидит. Мы за таким командиром готовы пойти в огонь и в воду.

Сосин умолкает. Минутная тишина неожиданно сменилась минутным ревом моторов; это пронеслись низко над нами три штурмовика, возвращавшихся с бомбежки из-за Сиваша. Выглянуло осеннее солнце и своими слабыми лучами осветило и маленькие низкие окна штаба, и небольшой двор, заставленный машинами, и нас с Сосиным. Сержант возобновил прерванный рассказ без моих дальнейших расспросов.

— В то утро, когда мы залегли в засаде возле городского парка в ожидании немецких танков, вот так же показалось солнце. Оно подымалось из-за домов как-то нерешительно, вяло, словно боясь своим светом помочь немцам скорей нас обнаружить. Но мы этого меньше всего опасались. Еще с вечера заминировали танкоопасный переулок, отрыли окоп, замаскировали его хорошо и стали выжидать. На рассвете послышался лязг гусениц, а вскоре показался в переулке и первый головной танк. Ну, думаю, начинается новая танковая атака, а сам прижимаюсь к стенке окопа, жду, что будет дальше. Смотрю, прошел первый танк между поставленными мной в один ряд минами, а за ним по следу и другой. «Что делать?» — мелькнуло в голове. В это время раздался взрыв. Это третий танк подорвался, и одна его гусеница распласталась на булыжной мостовой. Четвертый танк, пытаясь обойти его, тоже нарвался на мину. А когда из люка выскочили немцы и стали удирать, я открыл огонь из автомата. Далеко они не ушли, тут же и остались! Потом посмотрел я на третий танк с перебитой гусеницей и думаю: «Наверное, [197] живы там фашисты и небось поджидают, как бы нашего брата взять на мушку. Нет, этого допустить нельзя». Не помню, как оно и получилось, но думать долго не пришлось. Взял две мины, вставил в каждую из них по зажигательной трубке с взрывателями и поджег концы шнуров. С минами и дымящимися шнурами ползу к танку. Прямо над головой свистят пули. «Это стреляет, соображаю, по мне проскочивший вперед головной танк, надо спешить». Делаю рывок — и, укрывшись уже за броней подбитого танка, с силой швыряю под его корпус одну за другой обе мины. Едва я успел отскочить с дороги за угол дома, раздался сильный взрыв. В тот день наши группы штурмовиков-охотников, подбрасывая мины под гусеницы танков и поражая их связками гранат, уничтожили двенадцать машин. Оккупантам пришлось навсегда оставить Мелитополь. Потом пошли вперед наши войска. Проезжая по улице мимо городского парка, бойцы видели, как в его аллеях догорали «пантеры» и на пожелтевшей траве валялись сотни убитых фашистов.

Сержант закурил, поправил кубанку на голове, встал и сказал:

— Вот так и воюют мои товарищи, — и пошел в свой батальон.

Инженерные штурмовые бригады созданы недавно, в 1943 году, но практика показывает, что они себя полностью оправдали. Летом к нам на фронт прибыла первая такая бригада во главе с полковником Петром Павловым (Панчевским). Полковник — болгарин по национальности. Этот теперь уже немолодой коммунист эмигрировал в Советский Союз после подавления восстания болгарского народа в 1923 году. В Москве он окончил Военно-инженерную академию. После Великой Отечественной войны Павлов (Панчевский) вернулся на родину и был назначен министром обороны. В настоящее время Панчевский на дипломатической работе.

В эти дни инженерное управление размещается в Басани, недалеко от КП штаба фронта. Басань простирается на добрых два десятка километров, и, с точки зрения маскировки, здесь неплохо; трудно ведь определить немцам, в каком именно месте расположен наш штаб.

Кругом — в Басани и в Пологах, в Гуляй-Поле и Бол. Токмаке в свое время было немало кулаков. Недаром [198] же в годы гражданской войны эти места облюбовал для себя батько Махно. Прикрываясь черным знаменем анархии, сюда, к Махно, стекались с разных концов страны неудачники студенты и проститутки, любители легкой наживы и кулацкие сынки. Весь этот сброд грабил, убивал и устраивал пьяные оргии, стараясь забыться перед надвигающейся народной карой. Красная Армия тогда уничтожила эти банды, а сам Махно едва успел перебежать румынскую границу и скрыться за рубежом.

Но это уже давнее. После того свершилась подлинная революция в деревне, выросло новое поколение советских людей, которые перекроили весь этот край по-своему, по-новому. И теперь все ТР., кто оставались на оккупированной немцами земле, были несказанно рады нам — своим освободителям.

Как-то совершенно неожиданно для меня генерал вызвал к себе майора Тандита и сообщил о назначении его помощником начальника штаба инженерных войск 28-й армии. Мне, конечно, жаль с ним расставаться, но, как я; ни пытался убедить Ивана Андреевича не делать такого перемещения, генерал настоял на своем.

— Человек он молодой, пускай будет поближе к войскам. Тогда из него и толк выйдет.

Долго переживать не пришлось. Вот уже пришел со всеми своими личными вещами Борис Михайлов.

— Прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы, — докладывает он сугубо официально.

— Вот и хорошо. Один уезжает, другой прибыл.

Михайлов непонимающе смотрит на меня.

— Иди устраивайся. Кстати, койку Тандита можно теперь занять.

— Значит, уезжает Володя?

— Да.

— И куда?

— Все будешь знать, скоро состаришься, — шутит Фомин, выходя из соседней комнаты, — на войне молодые нужны. На вот посмотри, Борис, — Фомин берет со стола чертеж — свой новый проект взводного убежища, — и скажи, понравится ли это бойцам. [199]

— Потом, потом.

Фомин обижен. Задето его авторское самолюбие. Он кладет обратно на стол чертеж и закуривает.

— Тандит уедет после обеда, — обращаюсь я к Фомину. — Приготовьте ему нужные чертежи, инструкции, литературу. На первых порах это ему пригодится.

— Хорошо. Будет сделано, — отвечает медленно Фомин и, сняв с вешалки фуражку, уходит.

Сентябрь на исходе. Днем, когда солнце поднимается высоко, тепло. Зато к вечеру, даже в Басани, становится прохладно — и хочешь не хочешь, а приходится доставать из чемодана суконную гимнастерку.

Возле домика, занимаемого оперативным отделом, встретил Ивана Николаевича Брынзова, облаченного в генеральскую форму.

— Лучше поздно, чем никогда, — говорю я ему, поздравляя с присвоением высокого воинского звания.

Он отмахивается от поздравлений и с душевной теплотой говорит о ратных делах бойцов:

— Ты на Сиваше у нас еще не был? Нет? Приезжай, обязательно приезжай. Посмотришь, как ведет себя капризно это гнилое море. Тяжело там. А у генерала Баженова, начинжа соседней армии, представляешь, по пояс в холодной соленой воде понтонеры волоком тянут на себе паромы через весь Сиваш, обеспечивая переправу войск... Герои!.. Какой народ выковался на фронте!.. Непобедимый народ!

Подъехал «виллис». Генерал, попрощавшись со мной, сел рядом с молодым чубатым шофером, и они, запылив, быстро скрылись за высоким шлагбаумом.

Возвращаясь к себе, я представил, каково нашим саперам на переправе. Надо поехать как можно скорее туда. Может, все вместе мы и придумаем, как найти выход из трудного положения. Ведь впереди саперов ждут очень большие дела, и очень скоро. Войска украинских фронтов на всем протяжении вплотную подошли к Днепру, бои идут на ближних подступах к Киеву и к Херсону.

Обеспечить своевременное форсирование такой мощной преграды, как Днепр, — главная боевая задача всех инженерных войск. [200]

После того как мы прорвали оборону немцев на реке Молочной и вышли одним флангом к Днепру, а другим — к Сивашу, гитлеровцы лишились прямой связи с Крымом. Их положение значительно ухудшилось.

Однако противнику удалось в районе Никополя, на левом берегу Днепра, сохранить плацдарм, а на перешейке — закрепиться за Турецким валом. Первые попытки наших войск прорваться в Крым ни к чему не приводили, так как немцы основательно закрепились на занимаемых позициях.

В конце октября стало совершенно ясно, что нужна основательная подготовка для успешного штурма вражеских позиций, и тогда командующий вызвал генерала Петрова.

— Нужен мост через Сиваш, — сказал Ф. И. Толбухин. — Знаю, трудно будет его построить, но что делать? Понимаете, задыхаемся, — Толбухин отошел к стене, где висела топографическая карта Крымского полуострова.

— Разрешите спросить, товарищ командующий, мост на какую нагрузку нужен?

Толбухин, которого всегда мучила жажда, выпил одним залпом стакан холодного кваса из графина, стоящего у него на столе, и вновь вернулся к Петрову.

— Мост, генерал, нужен под любую нагрузку. Я только думаю, что вы с этим сразу не справитесь. Поначалу сделайте, ну хотя бы, чтобы по мосту прошел автотранспорт с боеприпасами и небольшие орудия. Согласны?

Весь этот разговор стал мне известен этой же ночью из уст самого генерала.

— Дело серьезное. Ну, скажи, с чего начнем? — спрашивал он меня.

Через пару часов после встречи с генералом, когда даже в нашей Акимовке, где теперь командный пункт Южного фронта, кроме обычных и оперативных дежурных, все погрузилось в сон, Иван Андреевич подписал приказ по инженерным войскам о строительстве моста через Сиваш. Строительство намечалось вести одновременно двумя бригадами: штурмовой и инженерно-саперной. Начальником строительства был назначен полковник Павлов (Панчевский), а главным инженером — майор Дуплевский, новый офицер нашего отдела, мостовик по [201] специальности, прибывший вместо инженер-майора Якубова. Кстати сказать, Якубов еще не уехал, но он уже добился согласия генерала на откомандирование его в Москву.

В следующую ночь с группой инженеров-гидрогеологов и строителей мы прибыли в район Дружелюбовки и стали рекогносцировать в различных местах Сиваш, чтобы определить, где лучше всего построить мост. Помню, ночь выдалась темная. Мы сели в лодку и отчалили от берега. Нельзя было ни курить, ни громко разговаривать. Немецкие дозоры сидели, как нам сказали, на противоположном берегу.

Больше всего нас удивляло то, что, сколько мы ни толкали весла в дно Сиваша, везде они легко, как будто не в грунт, а в масло, проходили на всю свою длину. Водянник, сидевший на веслах, с огорчением сказал:

— Мабудь, у цьому гнилому мори и дна зовсим нема.

Слова его были похожи на правду. Но тогда мучил вопрос, а как же ставить тут опоры моста? Они ведь держать ничего не смогут.

Весь остаток ночи после возвращения с рекогносцировки, промокшие и голодные, мы сидели в какой-то хате и долго спорили между собой, можно ли построить мост через Сиваш? Если можно, то какова должна быть конструкция опор? А если нельзя строить мост, то что можно предложить другое?

Рано утром, узнав по телефону от Пузыревского, что мы в Дружелюбовке, к нам пришел генерал С. В. Баженов, начальник инженерных войск 51-й армии. Баженова я помнил еще по Военно-инженерной академии. Он преподавал у нас и преподавал неплохо.

— Ну, что вы тут надумали? — снисходительно спросил он, подойдя к столу, за которым сидел майор Дуплевский, вычерчивающий конструкцию принятых нами опор. И, не дождавшись ответа, генерал продолжал: — А знаете, может быть, правильнее всего будет отсыпать через весь Сиваш насыпь. Насыпь — штука надежная.

Предложение генерала вызвало новую волну острых споров. И все же после долгого взвешивания всех «за» и всех «против» большинство окончательно решило — строить мост. Офицеры доказывали, что дамба — это очень трудоемкая работа, а в наших условиях при отсутствии необходимых механизмов либо эта стройка затянется [202] на весьма длительный срок, либо надо будет, кроме саперов, привлечь еще немало пехоты, которую, как известно, всегда неохотно дают. К тому же резко меняющиеся уровни воды и сильные восточные ветры могут смыть свежеотсыпанный грунт.

Баженов не сдавался. Затем мы с ним пошли по деревне и стали расспрашивать главным образом у стариков, как здесь переправлялись части Красной Армии в гражданскую войну.

Один старик, тугой на ухо, после повторения вопроса довольно бойко ответил:

— Очень просто. Делали соломенные маты, а затем их свертывали вроде фашины и набивали грунтом. По ним-то и прошли кавалерия и тачанки с пулеметами. Кажись, и трехдюймовки протащили на ту сторону.

Генерал был доволен ответом старика и за это подарил ему шелковый кисет с табаком.

— Видите, — заметил Баженов, — мостов-то здесь и тогда не было. А двадцатый год это не сорок третий. Разве можно наши танки или даже автомашины пропустить по таким фашинам? Нет, надо делать насыпь.

После полудня в штаб армии приехал генерал Петров. Он и стал нашим арбитром. Внимательно выслушав обе стороны, а затем подумав, Петров со свойственной ему смекалкой и практичностью принял правильное решение: силами фронта строить по предложенному нами проекту мост через Сиваш, а силами армии отсыпать сплошную насыпь.

— На этом мы и порешили, — прощаясь, сказал генерал.

Выступая против строительства моста через Сиваш, Баженов ссылался еще и на отсутствие лесоматериала. В этих словах была горькая правда. На следующий день после решении Петрова группа инженеров объездила много деревень, но, кроме небольшого леска в Аскания-Нова и десятка полуразрушенных домов из самана с сохранившимся деревянным верхом, мы ничего не нашли.

К обеду начали прибывать головные подразделения саперных батальонов. К тому времени была завершена и более детальная рекогносцировка по оси будущего моста. Оказывается, длина этого сооружения должна [203] быть не более и не менее, как два километра, но и это не все. Надо еще от противоположного берега и до моста, на заболоченном участке длиной до километра, сделать настил.

— Как быть? — беспокоился Дуплевский. — Нужно ведь саперов занять.

Кто-то из инженеров подсказал, что севернее Мелитополя, недалеко от железной дороги, имеется небольшой лес.

— Там, наверное, разрешат выборочную порубку. Ну, а как доставить заготовленную древесину на строительство!? — волновались офицеры.

Посмотрели на топографическую карту.

По железной дороге можно ее подать до Новоалексеевки, а там автотранспортом через Новотроицкое — сюда, к нам.

На сооружение гати выделили недавно сформированное фронтовое управление оборонительного строительства.

Строительство протекало в исключительно трудных условиях. Саперы работали по пояс в холодной соленой воде под огнем врага. Особенно тяжело было строителям во время ночных бомбежек. Хотя бомбы и редко попадали в цель, но от взрывной волны десятки метров моста вместе с рамными опорами вылетали — и приходилось все собирать сызнова.

Когда мост соорудили и по нему прошли первые боевые машины, саперы ликовали: это была их большая победа и подарок к 26-й годовщине Октября. Поэтому и вечер офицеров штаба инженерных войск, посвященный празднику, прошел прекрасно. Перед началом играл бригадный духовой оркестр. Услышав музыку и преодолев жирную мелитопольскую осеннюю грязь, набежали с ближайших улиц девушки.

В момент всеобщего веселья на сцену вышел подтянутый командир понтонной бригады полковник Берзин. Он сообщил, что получено донесение об освобождении столицы Украины. Весь зал стоя долго рукоплещет, выражая свой восторг нашей доблестной армии. Поэт Савва Голованивский прочитал стихи — экспромты в честь древнего Киева. [204]

С небольшим опозданием прибыл на вечер и майор Кувакин. Теперь его батальон дислоцируется неподалеку от Большой Белозерки. Официально он приехал за колючей проволокой, а на самом деле... ну конечно же, повеселиться с друзьями. Разве может Виктор Петрович пропустить такое событие.

Мелитопольская зима какая-то особенная, мягкая и теплая. Весь город утопает в фруктовых садах, и я представляю себе, какой должен быть аромат весной, когда все это в цвету. Но сейчас здесь непролазная грязь, такая же липкая, как в Воронежской или Курской областях. Командующего фронтом генерал-полковника Толбухина спасает «додж». Только на этой машине большой проходимости он добирается, невзирая ни на какую погоду, до войск, расположенных на Днепре и Сиваше. Больше всего последнее время командующего беспокоит, видимо, правый фланг — это никопольский плацдарм немцев, против которых стоят две наши армии.

Гитлеровцы опоясали плацдарм несколькими глубокими траншеями и ходами сообщения, бесчисленным количеством окопов полного профиля и всевозможными заграждениями: минно-взрывными, фортификационными и противопехотными из колючей проволоки. Фашисты, конечно, занимают выгодную позицию. Она нависает над нашим правым флангом и дает противнику возможность угрожать наступлением на Мелитополь, Геническ и окружением наших войск, расположенных в треугольнике, вершина которого выходит почти под Очаков.

Командование фронта, учитывая это, требует, чтобы войска хорошо окапывались и одновременно начали готовиться к наступлению.

Наши саперы, как всегда, помогают решать эти задачи. 26-е управление оборонительного строительства возводит фронтовой оборонительный рубеж на участке Васильевка — Мелитополь — озеро Молочное я укрепляет ряд опорных пунктов западнее Мелитополя. Этим управлением теперь командует генерал-майор инженерных войск Николай Семенович Горбачев, о котором я уже упоминал в начале книги. За его плечами исключительно богатый опыт. Будучи сапером еще в первую мировую войну, Горбачев впоследствии прошел все командные [205] должности в инженерных войсках и на оборонительном строительстве.

Второй день мы с ним объезжаем строительные участки и рубеж на лошадях — иначе невозможно из-за распутицы, — проверяем правильность выбора переднего края, посадку дзотов и качество выполнения всех фортификационных работ.

— Замечательно трудятся ваши старики, — с удовлетворением говорю я Николаю Семеновичу. — Смотрите, как амбразуру сделали чисто. Да и по времени они не отстают.

— А ты думаешь, если мы разменяли шестой десяток, так нас и на свалку пора? — с огорчением отзывается он. — Нет, дружище, мы жилистые и Родине еще послужим, вот увидишь.

Я успокаиваю Николая Семеновича и говорю ему, что ничего плохого не думаю о стариках строителях.

— Так-то оно так, — замечает генерал, — а вот из армии меня все же на тыловые работы назначили. А я, ей-богу, еще как бы покомандовал понтонерами... ведь все реки на запад от Днепра словно свои пять пальцев знаю.

Генерал замолк, а потом, подойдя ко мне поближе, тихо и совсем другим голосом спрашивает:

— Что там с Петровым стряслось?

— Ивана Андреевича увезли на самолете в Москву совсем больным. После ночной автомобильной аварии при выезде из Мелитополя в Акимовку он плохо себя чувствует.

— Вернется ли к нам?

— К нам уже назначен генерал Колесников.

Николай Семенович останавливается и недовольно пожимает плечами.

— Грустно, грустно. Нам, старикам, приходится уступать дорогу молодым, менее опытным. Впрочем, и мы, конечно, были в молодости такими.

— Ничего, Николай Семенович, и старикам найдется место в общем строю, — успокаиваю я Горбачева. В Мелитополе мы прощаемся: я ухожу к подполковнику Теслеру, а генерал уезжает к себе в управление, в Новониколаевку.

Семен Наумович, как всегда, встречает очень тепло, [206] знакомит с новым начальником отдела заграждений подполковником Иваном Ивановичем Демченко.

— Ну, вот и познакомились, — говорит Теслер, когда мы с Иваном Ивановичем подали друг другу руки. — Я должен только вас обоих предупредить, что теперь у нас, во втором эшелоне, по ночам в одиночку ходить воспрещается.

— Почему? — удивляясь, опрашивает Демченко.

— На ночь глядя не хочется рассказывать всякие страхи, но придется. Вчера произошла диверсия, и представьте себе, на соседней улице, возле штаба наших понтонеров. Едва только стемнело, в квартиру начфина бригады вошел неизвестный и из пистолета убил его наповал. Сегодня где-то за кладбищем поймали этого бандита. На допросе он назвался бандеровцем. «Нас, — сказал он, — оставили здесь в разных населенных пунктах, человек двадцать, не меньше, под видом отставших от своих частей обозных солдат. Все переодеты в красноармейскую форму. Получили задание охотиться за генералами и старшими офицерами».

— Да, печально, — заметил Демченко. — Ну что ж, будем бдительнее, а эту гадину выведут, я не сомневаюсь.

* * *

В начале 1944 года наши войска уже пересекли старую государственную границу, вышли на линию Сарны — Ровно, а гитлеровцы все еще удерживали никопольский плацдарм, оставшийся в глубоком тылу. Крым тоже пока в их руках.

С конца января Иван Иванович Демченко, Аралов и я находились в батальоне Кувакина, который дислоцировался на прежнем месте, в Большой Белозерке, еще с осени.

Здесь мы познакомились с начальником инженерных войск 5-й армии полковником Л. С. Бухтиным. Это человек среднего роста, слегка смахивающий на цыгана. Все время ездит по инженерным частям, проверяя готовность к наступлению. У полковника улыбка не сходит с лица, и, поговорив с ним, как-то поневоле заражаешься его оптимизмом. Бухтин заезжает почти ежедневно и в батальон Кувакина, который на время придан 5-й армии. [207]

— Ты подумай, — с огорчением говорит Бухтин, слегка заикаясь, — как назло дороги совсем распустило, а завтра наступать...

— Завтра?

— Да, завтра. Я и приехал к Кувакину, чтобы предупредить, что на него возлагаю устройство колонных путей.

— Значит, завтра? — повторил я свой вопрос, все еще не веря этой новости.

Полковник кивнул головой. Затем он вынул из планшетки карту и тихо сказал:

— А почему вас так удивило, что завтра начнем наступать? Ведь вы знаете, сосед наш, третий Украинский фронт, еще позавчера, разгромив несколько немецких дивизий, вплотную подошел к Никополю. Как же мы можем ему не помочь?

Бухтин озабоченно вздохнул и, прежде чем сесть в свой «виллис», сказал убежденно:

— Завтра на днепровской переправе встретимся, вот увидишь.

Аралов, который все время стоял возле нас и все слушал, готов был на радостях побежать к Водяннику и предупредить, чтобы машина была «на парах», но я остановил его.

— Отцу семейства нельзя так прыгать. Солидности надо больше. А потом то, что сказал нам полковник, пока должны знать немногие.

Аралов виновато улыбается. Затем мы идем с ним по единственной утоптанной дорожке к полуразрушенной хате, где расположился штаб Кувакина.

Виктора Петровича застаем там. Он тоже все знает и деловито отдает распоряжения командирам рот, которые, не задерживаясь, уходят.

— Дождались, — весело говорит Кувакин, зарисовывая что-то на свою схему. — Нет, вы только поймите, полчаса назад на развилке дорог я видел Маршала Василевского и генерала Цветаева. Думаете, Маршал зря сюда приезжал? Он же представитель Ставки Верховного командования по координации действий третьего и четвертого Украинских фронтов. Хотите, — предлагает нам Виктор Петрович, — поедем вместе после обеда со мной в корпус, который будет наносить главный удар? [208]

— Разве дело в желании, — замечает Аралов. — Мы солдаты и будем находиться там, где прикажут.

Ночь прошла, как обычно в таких случаях, без сна. Подполковник Демченко еще с вечера ушел с ротой саперов проделывать проходы в минных полях перед передним краем, а мы с Араловым помогали Кувакину в организации двух отрядов обеспечения движения, или, как их потом стали называть, ООД.

— Началось! — неожиданно закричал Кувакин, когда наша землянка заходила ходуном.

Раздаются первые залпы артиллерийской подготовки. Она длится недолго. Уже слышен нарастающий гул танков и штурмовиков, которые плывут совсем-совсем низко, ведя огонь по позиции гитлеровских войск.

Боясь «котла», гитлеровцы вывезли заблаговременно на правый берег Днепра тяжелое вооружение, и поэтому продвижение наших войск после прорыва главной полосы обороны противника было весьма стремительным. Сильно потрепанные фашистские дивизии не выдержали мощного удара наших войск и на следующий день в панике отступили за Днепр. Больше того, наши пехотные подразделения с ходу переправились на противоположную сторону реки и зацепились за землю Правобережной Украины. К сожалению, расширить плацдарм в те первые дни наступления не удалось: сперва была слабая поддержка артиллерии, которая сильно отстала в своем продвижении из-за бездорожья, а затем пошел лед, и устроить какую-нибудь переправу мы не смогли.

Полковник Бухтин в те дни без конца мотался между двумя Лепетихами — Большой и Малой, — куда с трудом пробились со своими понтонами солдаты Я. А. Берзина.

— Ян Андреевич, — взывал полковник к Берзину, — помоги. Видишь, положение-то какое. Если мы не перебросим на ту сторону пушки, боеприпасы и хотя бы десяток танков, плохо будет. Немцы поднажмут — и сбросят нашу пехоту в воду.

— Мои понтонеры не подведут. Переправа будет, — обещал Берзин.

Сначала мы пытались навести наплавной мост. Кажется, больше всех за это ратовал Аралов, категорически [209] утверждавший, что только мост может спасти нас; все другое лишь заблуждение и потеря времени.

Потом, когда выяснилось, что больше двух паромов в линию моста ввести нельзя, так как тяжелый лед все отбрасывал со своего пути, а катера БМК оказались неприспособлены для работы в таких ледовых условиях, от наплавного моста отказались и стали думать об организации переправы на отдельных паромах. Предложений было много. Но пока на берегу реки спорили понтонеры и саперы, неизвестный солдат, сделав из серого байкового одеяла парус, пустился с грузом боеприпасов на обыкновенной рыбацкой лодчонке через бурлящий и ревущий Днепр. Это был страшный, беспримерный поединок воина со стихией, — и воин победил. Потом в течение дня несколько смельчаков пытались таким же способом переправиться на ту сторону, но никому не посчастливилось повторить подвиг товарища. А он сделал еще четыре рейса с продовольствием и боеприпасами. В тот же день солдат был награжден орденом Красной Звезды, который ему вручил командующий армией.

К рассвету следующего дня нам удалось «протолкнуть» свой первый паром на правый берег Днепра. Лед стал идти реже, и переправа работала бесперебойно.

— Вот как только отгоним фашистов подальше от берега, поеду на недельку в Старобельск, — твердо сказал Кувакин, сидя со мной в блиндаже, на переправе.

— Лариса Петровна приглашала?

— Я без приглашений, — сказал Виктор Петрович. — Приеду и с места в карьер сделаю предложение. Согласится — хорошо, нет... — Кувакин замялся, и даже лицо его сделалось жалким.

— Все-таки, если откажет, что тогда? — придирчиво допытываюсь я. Но он на сей раз молчит. Видно, что ему легче организовать работу на самой капризной переправе, легче обезвредить минные поля, чем потерять Ларису Петровну. Да, годы войны наложили свой отпечаток на характер Виктора Петровича. Многое изменилось в его взглядах на жизнь, на людей. Он стал другим. Раньше легкомысленно относился к женщинам, а вот Ларису Петровну полюбил и говорит, что навсегда. [210]

— Умру, а своего добьюсь! — решительно заявляет Кувакин, словно предупреждая тех, кто попытается лишить его счастья, и набрасывается вдруг на Аралова: — Думаешь, если ты женился на Ольге, то и мир встал? Нет, надо и другим решить свою судьбу. Пошли, товарищи, на берег, — уже совсем спокойно говорит Виктор Петрович, — кажется, там Бухтин нас ищет.

Полковник Бухтин и в самом деле меня разыскивал, но, торопясь на другую переправу, оставил в штабе батальона телефонограмму.

— На, почитай, — удрученно сказал Виктор Петрович, подавая мне небольшой листок бумаги.

«Приезжай срочно, — медленно читаю я вслух, — вместе с Араловым. Демченко остаться на месте. Есть новости. Пузыревский».

— Есть новости. Знаете, такие интригующие записочки посылал я в молодости своим девочкам, когда приглашал их на свидание и хотел, чтобы они обязательно пришли, — иронизирует Кувакин.

— Ну, ты не очень-то, — предостерегающе говорит заскучавший Аралов. — Петр Михайлович свое дело знает и зря ничего писать не будет.

Поодаль сидит и улыбается Иван Иванович Демченко.

— Вы поймите только меня правильно, — сказал он, подсаживаясь ближе к столу, на который уже поставили большую сковородку с жареной селявой и целую буханку серого хлеба. — нашему фронту теперь, после ликвидации этого «нарыва», — так он назвал никопольский плацдарм немцев — остается не так уж много дел. Крым, и только. Так с этим и армия может справиться, а фронту, наверное, дадут задачу пошире.

— Каков же ваш прогноз? — вежливо спрашивает Аралов, заглядевшийся на большую сковородку.

— Вывод один. Сначала сожмут наше управление фронта, а, когда будет покончено с немцами в Крыму, все армии и управление фронта переведут на другие операционные направления. Согласны?

— Согласен, Иван Иванович, но какое это имеет отношение к нашему разговору? — спрашиваю я.

— Самое прямое. Может, уже пришли новые штаты... [211]

— Ах, вот как! — раздается повеселевший голос Аралова. — Может, скорее в Москве окажемся?

— Кушайте на прощание селяву, очень вкусная штука, — говорит Кувакин, — специально в Бердянск посылал за ней. А что до телефонограммы — гадать не будем. Завтра узнаете и нам как-нибудь передайте.

* * *

Развязав себе руки на правом фланге, штаб Южного фронта в конце февраля 1944 года переехал в большую и какую-то неуютную деревню Сивашское. Зато отсюда было совсем близко и к переправам, и к армиям. Стало похоже на то, что немцам недолго осталось сидеть в Крыму, и вряд ли им уже придется летом наслаждаться ароматом знаменитых роз или прохлаждаться в тени кипарисовых аллей, на взморье.

Генерал-майор инженерных войск Николай Семенович Горбачев доносит торжественно, что им заканчивается строительство оборонительного рубежа, но теперь все внимание обращено только на Сиваш и Перекопский перешеек. Завершается усиление Сивашского моста. И даже генерал Баженов, старый поборник отсыпки насыпи, давно сдался и чуть ли не ежедневно навещает строителей в ожидании скорейшей сдачи объекта.

В эти жаркие дни подготовки к наступлению я и мои товарищи, к сожалению, остались не у дел. Прав оказался Демченко, когда мы сидели в Большой Лепетихе у Кувакина. Прислали из Москвы новый штат инженерного управления фронта. Вместо оперативного и технического отделов теперь будет один — оперативно-технический отдел. Остаются Петр Михайлович Пузыревский и его офицеры, а мы все уезжаем в Москву за новыми назначениями.

Предстоящий отъезд товарищи воспринимают по-разному: одни — с охотой, другие не хотят покидать свой штаб, с которым прошли большие пути-дороги. Аралов, конечно, рвется в Москву.

— Пишет Ольга, — говорит он, — что малец мой, Иван, весь в меня, и ручонки такие, и пальчики толстенькие... Эх, скорее бы взглянуть на карапуза...

По-другому настроены Фомин и Михайлов. Хотя им тоже не терпится побывать в Москве, но, пройдя вместе со всеми путь от Сталинграда до Сиваша, им больше [212] всего хочется под знаменем Южного фронта вступить в Берлин.

Почти весь день пролетает в суматохе: надо ведь сняться с вещевого и продовольственного снабжения, получить на дорогу паек, аттестаты, без которых нигде кормить не станут, рассчитаться с финчастью, а самое главное, обойти отделы и попрощаться со всеми своими знакомыми офицерами, с которыми подружился еще на сталинградских переправах и дошел с боями до обожженной солнцем Крымской земли.

Прощай, наш Южный фронт! Прощайте, дорогие друзья! Желаем вам от всего сердца как можно скорее отпраздновать Победу в благоухающем весеннем Крыму.

С этими пожеланиями мы в мартовскую ночь 1944 года расставались с товарищами. [213]