На Урале и под Москвой
В начале сентября 1941 года, когда войска нашей резервной армии контратаковали противника, вырвавшегося на левый берег Днепра, я был ранен под Днепропетровском.
Ранение оказалось серьезным, и меня эвакуировали в Москву. Рана заживала медленно. Пришлось пролежать в Центральном военном госпитале в Москве до 13 октября 1941 года. Военный хирург Петр Васильевич Мандрыка принимал все меры, чтобы сохранить ногу. Через четыре недели сухожилие стало постепенно срастаться, а еще через неделю я уже мог ходить по двору госпиталя без костылей.
Обстановка на всех фронтах Великой Отечественной войны в то время была исключительно тяжелой. Немецко-фашистские войска продолжали наступать. Они подходили к Москве, Ростову, осадили Ленинград.
Над Москвой то и дело появлялись вражеские самолеты. По сигналу воздушной тревоги нас, раненых, каждый раз выводили из палат в убежище. Мы, фронтовики, не любили ходить в укрытие и стремились во время воздушной тревоги остаться в палате. Но Петр Васильевич Мандрыка требовал подчиняться общим правилам.
Если бомба убьет вас в убежище, шутя говорил он, все же спрос с меня будет меньший.
В середине октября над Москвой нависла смертельная опасность. Многие заводы и другие государственные предлриятия и учреждения стали эвакуироваться из столицы. Готовился к отъезду и Центральный военный госпиталь.
Желая скорее вернуться в строй, я написал письмо товарищу Сталину и передал его через Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко. [147]
В письме я сообщал, что здоровье мое восстановлено, хотя это и не соответствовало действительности, и что я могу приступить к работе.
Письмо не осталось без ответа. 13 октября меня вызвали в Ставку Верховного Главнокомандования, и я был принят товарищем Сталиным в Кремле, в его рабочем кабинете.
И. В. Сталин куда-то торопился, поэтому наша беседа была краткой. Прежде всего он осведомился о моем здоровье. Я ожидал этого вопроса и ответил, что чувствую себя прекрасно, в любую минуту могу приступить к работе. О том, что мне разрешено ходить лишь в специально изготовленной ортопедической обуви, я умолчал.
Последовал новый вопрос, приведший меня в уныние:
Можете ли вы немедленно выехать на Урал? «На Урал! В тыл! мелькнуло в голове. Значит, прощайте надежды на фронт!»
По-видимому, Сталин прочел в моих глазах эту беспокойную мысль, потому что добавил, подчеркивая каждое слово:
Поедете для выполнения специального задания Государственного Комитета Обороны. Учтите, задание очень срочное и важное.
И, не дожидаясь моего согласия, считая вопрос решенным, приказал Поскребышеву, находившемуся тут же в кабинете, заготовить для меня мандат.
В час ночи я снова встретился с И. В. Сталиным. Он принял меня на загородной даче в присутствии других членов Государственного Комитета Обороны. Заговорили о причинах отхода наших войск на Южном фронте. Спросили мое мнение. Я сказал то, что и им было хорошо известно:
Войска Южного фронта вынуждены были отступить за Днепр потому, что противник, используя свое превосходство в силах, все время заходил нам во фланг и тыл. У нас не было необходимых резервов для отражения ударов обходящей бронетанковой группировки врага, а все имеющиеся войска были скованы с фронта значительными силами противника. Оборонительные же рубежи, подготовляемые местным населением, из-за отсутствия резервов мы не смогли занять заблаговременно.
Из-за отсутствия танков, бронебойных снарядов и противотанковой артиллерии в войсках Южного фронта значительно [148] снижалась эффективность борьбы с неприятельскими танками.
Но, несмотря на все трудности и большое численное превосходство наступающего противника, наши войска сражались исключительно самоотверженно, часто переходили в контратаки, нанося врагу большой урон.
Затем разговор зашел о моей предстоящей поездке на Урал.
Положение на фронте сейчас зависит от того, насколько быстро и эффективно мы сумеем подготовить резервы, сказал Иосиф Виссарионович. Вот вам, товарищ Тюленев, и поручается срочно выехать на Урал для формирования и обучения резервных дивизий. Необходимо самое серьезное внимание обратить на обучение их ведению ближнего боя, особенно борьбе с танками. Необходимо также отработать с командным составом вопросы управления боем.
В мандате, выданном мне тут же, на даче Сталина, говорилось:
«1. Сим удостоверяется, что генерал армии тов. Тюленев И. В. является уполномоченным Государственного Комитета Обороны по обучению и сколачиванию вновь формирующихся дивизий на территории Уральского военного округа.
2. Тов. Тюленеву И. В. ставится задача доформировать 14 стрелковых и 6 кавалерийских дивизий, организовать их обучение современному ведению боя и сколотить их, чтобы в течение 2 месяцев дивизии представляли вполне боеспособные единицы.
3. Обязать все советские, военные и партийные организации оказывать тов. Тюленеву И. В. всяческое содействие при выполнении возложенных на него задач.
Председатель Государственного Комитета Обороны И. Сталин».
На следующий день с группой командиров я выехал на Урал. Среди них был генерал-лейтенант артиллерии А. К. Сивков, очень хороший товарищ, прекрасно знавший военное дело, выпустивший из стен академии немало артиллеристов, и мой старый сослуживец генерал-лейтенант П. С. Рыбалко.
Стояла холодная, с пронизывающими ветрами осень. Деревья донашивали свой багряный наряд, на зеленых лапах елей лежали опавшие листья осин и берез... [149]
Поезд уходил все дальше и дальше от линии фронта, но думы о войне не покидали нас. Великие испытания вы пали на долю нашего народа. Трудно было везде: и на юге, где велись бои. и в прифронтовой Москве, и в тылу, куда, обгоняя наш поезд, шли бесконечной чередой эшелоны с оборудованием эвакуированных заводов.
В одном из городов, где формировались две дивизии пехотная и кавалерийская, мы остановились и пробыли сутки. Короткий октябрьский день в основном ушел на первое весьма поверхностное знакомство с командным составом, на выяснение нужд дивизий.
Вечером я сделал доклад о положении на фронтах Великой Отечественной войны, суммировал опыт, приобретенный нами за пять месяцев боев.
Собравшиеся в гарнизонном клубе командиры частей и подразделений, люди, знавшие о войне лишь по сводкам Совинформбюро и газетным корреспонденциям, с большим вниманием выслушали мой рассказ.
Искренне порадовало меня моральное состояние резервистов. По всему чувствовалось, что они рвутся на фронт, чтобы быстрее сразиться с врагом. Но мы понимали, что для этого одного боевого духа недостаточно. Я убедился, что для повышения боеспособности этих соединений предстоит сделать еще очень многое.
По прибытии в Свердловск мы вместе с членами Военного совета округа, куда входил и секретарь Свердловского обкома партии, обсудили план работы и приступили к его выполнению.
Всего на территории округа предстояло сформировать четырнадцать стрелковых, шесть кавалерийских дивизий, десять стрелковых бригад и двадцать один лыжный полк.
Такое количество войск нужно было снарядить, вооружить и обучить в минимально сжатые сроки. Работа была трудная, по весьма необходимая и почетная. Она не прекращалась ни днем ни ночью. Я бывал всюду, где формировались новые части, проверял, как проходит боевая подготовка.
Примерно одна треть формируемых войск должна была быть полностью готовой к 1 ноября 1941 года, остальные полки и дивизии к 20 ноября.
От всех довольствующих органов и военных организаций, принимавших участие в формировании и подготовке резервных частей и соединений, потребовалось огромное [150] напряжение сил. Большая доля работы была выполнена Военным советом и штабом Уральского поенного округа. Колоссальную помощь в обеспечении войск оружием и снаряжением оказали партийные и советские организации Урала.
«Уралмаш» ковал нам танковую броню. Поначалу заводу нелегко было переключиться на сверхскоростные темпы производства, необходимые в такое чрезвычайно тревожное время. Но люди трудились с огромный воодушевлением, не щадя своих сил. Рабочие, техники, инженеры сутками не покидали цехов, и все задания выполнялись в срок.
Помнится, директор завода как-то спросил:
А нельзя ли сдавать танки с неотшлифованной броней?
К черту шлифовку! согласился я. Лоск и красоту на боевые машины будем наводить после войны. Шлифовка сварных швов отнимает лишние драгоценные часы, а они у нас на вес золота.
Не покладая рук трудились оружейники многих заводов Урала, изготовившие сотни тысяч винтовок и пулеметов.
Большую помощь в обеспечении кавалерийских частей оказали патриоты Башкирии, организовавшие массовый сбор седел и амуниции среди местного населения.
В процессе боевой подготовки новых формирований войск основное внимание уделялось изучению боевого опыта, накопленного в ходе первых месяцев Великой Отечественной войны.
Изучение способов ведения современного боя и сколачивание подразделений и частей осуществлялось в условиях, приближенных к боевым. Тридцать процентов времени, предназначенного на боевую подготовку, отводилось на занятия в ночных условиях.
Учитывая территориальную разбросанность формируемых дивизий, для более оперативного руководства ими мы сочли необходимым создать две оперативные группы, которые впоследствии могли бы явиться ядром армейских управлений. В штат Уральского военного округа были введены два заместителя командующего войсками и два заместителя начальника штаба округа. При них и были созданы две группы (по 10–12 человек каждая) хорошо подготовленных инспекторов, представлявших все рода [151] войск. Одна группа разместилась в Челябинске, другая в Перми.
Через месяц нашей работы в середине ноября я доложил Государственному Комитету Обороны, что все двадцать дивизий в основном укомплектованы (за исключением некоторого количества вооружения), а их подразделения и части сколочены. Однако они еще нуждались в приобретении практических навыков по освоению боевых порядков и ведению современного боя.
Ввиду тяжелого положения под Москвой и в целях предоставления возможности вновь сформированным дивизиям освоиться с боевой обстановкой, я предложил Верховному Главнокомандованию перебросить их с Урала на дальний тыловой оборонительный рубеж под Москву, где бы они могли и обучаться и готовить этот рубеж. При этом я считал необходимым свести все дивизии в единое боевое объединение резервную армию.
Однажды, когда я ехал из Свердловска в Камышлов, поезд, к которому был прицеплен мой вагон, остановился на полустанке. К моему вагону подбежал взволнованный железнодорожник и сообщил, что меня вызывает Москва. Я поспешил на станцию, к телефону. Поскребышев сказал, что со мной будет говорить И. В. Сталин.
Через минуту услышал неторопливый спокойный голос Верховного Главнокомандующего:
Мы вам позвонили по поводу вашего предложения создать армейское управление для резервных дивизий и перебросить их на Волгу в район Рыбинска, Ярославля. Ставка с вашим предложением согласна. Возглавить эту резервную армию предлагаем вам. Придаем в ваше распоряжение саперную армию Раппопорта, которая дислоцируется в Рыбинске. Вы согласны?
Я поблагодарил Сталина за доверие и выразил свое согласие.
В ноябре 1911 года было сформировано управление резервной армии, которое объединило все дивизии, переброшенные с Урала в район Рыбинска, Ярославля, Иванова. Командующим армией Ставка назначила меня, а начальником штаба генерал-полковника Ф. И. Кузнецова.
Прибыв в указанный район, резервная армия сразу же включилась в подготовку Московского тылового оборонительного рубежа. [152]
В соответствии с планом Ставки Верховного Главнокомандования я со штабом армии в недельный срок произвел тщательную рекогносцировку и определил полосу обороны. Передний край проходил по линии Рыбинск, Углич, Переяславль-Залесский, Шуя. Глубина обороны ограничивалась линией Ярославль, Кострома, Иваново.
В конце декабря я донес в Ставку Верховного Главнокомандования, что тыловой оборонительный рубеж создан, а резервные дивизии готовы выполнить любую боевую задачу.
В январе 1942 года большинство дивизий резервной армии по приказу Ставки было направлено в распоряжение командующих Западным, Калининским и Волховским фронтами.
В морозную январскую ночь по вызову Ставки Верховного Главнокомандования я выехал в Москву с докладом об отправке дивизий на фронт.
В город прибыли поздно ночью. Не заглянув домой, я направился прямо в Генеральный штаб.
Начальник Генштаба Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников сидел в своем кабинете, в глубокой задумчивости склонившись над картой. Когда я вошел, он радушно приветствовал меня:
А, приехали? Ну как идет у вас работа? Отправили на фронт генералам Жукову, Коневу и Мерецкову дивизии?
Все исполнено, Борис Михайлович, как приказала Ставка. Полностью вооружили, выдали теплое обмундирование и валенки. Чудесные бойцы эти уральцы! не удержался я, чтобы не похвалить пополнение. Народ рослый, плечистый, жизнерадостный, настроение у всех хорошее. Когда мы провожали их на фронт, мне так хотелось поехать с ними, и я, Борис Михайлович, глубоко сожалею, что не мог этого сделать.
А разве вам рана не мешает?
Стараясь не припадать на больную ногу, я прошелся по кабинету.
Вот видите, Борис Михайлович, рана зажила, и я в любую минуту готов ехать на фронт.
Ну хорошо, голубчик, успокоил меня Шапошников, отдохните после дороги, а завтра заходите. И, к моему огорчению, добавил: По-моему, вам еще рано по окопам лазить, можете повредить ногу, и будет хуже. [153] Посмотрев на бумаги, лежавшие перед ним, маршал сразу переменил тему разговора: Как вы думаете, Иван Владимирович, может ли наш У-2 выполнять задачи бомбардировщика?
Что вы, Борис Михайлович? удивился я. Какой из У-2 бомбардировщик! Он в состоянии поднять всего несколько килограммов груза. Да и скорость-то у него такая, что из охотничьего ружья можно сбить, не говоря уже про винтовочный и пулеметный огонь.
Вот я тоже так думал, улыбнулся Шапошников, а специалисты нам доказали, что этот самолет при бомбежке ночью неоценим. Мы уже подготовили пять полков. Двести самолетов завтра вылетают и будут всю ночь бомбить фашистские войска...
Борис Михайлович, пожелав мне хорошего отдыха, снова погрузился в работу. Лицо его было усталым и озабоченным. Он, пожалуй, не слышал, как я вышел из кабинета.
Уже позже, на Закавказском фронте, вспомнился мне наш разговор с Б. М. Шапошниковым об У-2, столь славно проявивших себя в качестве ночных бомбардировщиков. Ну и задали же они жару фашистам! Недаром гитлеровцы бледнели только при одном слове «рус фанер» так они называли наших боевых «кукурузников».
На другой день после посещения Б. М. Шапошникова я был у И. В. Сталина.
По-видимому, Сталин понял, зачем я к нему явился, потому что, не дав мне выговорить ни слова, предложил сесть и сказал:
Знаю, знаю, чего добиваетесь. Надоело сидеть в тылу?
Так точно, товарищ Сталин!
Сталин улыбнулся:
Ничего не поделаешь, придется удовлетворить вашу просьбу.
А еще через сутки, 19 января 1942 года, мне вручили приказ о новом назначении заместителем главнокомандующего Юго-Западным направлением.
И вот я снова еду в действующую армию.
Штаб Юго-Западного направления находился в Воронеже, а командный пункт в Сватово. Когда я прибыл на место и приступил к исполнению своих обязанностей, войска Юго-Западного и Южного фронтов, входившие в [154] состав Юго-Западного направления, перешли в наступление и вели ожесточенные бои.
Прорвав укрепленный рубеж противника и преодолевая его яростное сопротивление, наши войска продвинулась более чем на 100 километров, освободили города Барвенково, Лозовая и свыше 400 других населенных пунктов.
Были полностью разгромлены 68-я дивизия, 236-й противотанковый и 179-й пехотный полки 57-й пехотной дивизии; большие потери понесли 44, 62, 94 и 295-я пехотные дивизии гитлеровцев. Наши войска захватили огромные трофеи и несколько сот пленных.
Однако следует признать, что развить достигнутый успех и закрепить его на этом направлении в силу отсутствия необходимых резервов нам не удалось.
Не успел я как следует ознакомиться с войсками Юго-Западного и Южного фронтов, как получил новое назначение командующим войсками Закавказского военного округа. Директивой Ставки Верховного Главнокомандования мне предписывалось немедленно, самолетом, отправиться к месту новой службы.
Очень не хотелось уезжать с передовой, покидать действующую армию, но директива Ставки не подлежала обсуждению. Утешало только одно: в Закавказье я прожил немало лет и с ним у меня связано много добрых воспоминаний. В 1927–1930 годах я командовал Особой бригадой, в которую входили три обычных полка и три национальных: грузинский, азербайджанский, армянский. Кстати, последним командовал бывший конармеец, ныне Маршал Советского Союза, И. X. Баграмян. С начала 1938 и до середины 1940 года я был командующим Закавказским военным округом. Там в 1940 году мне, командарму 1 ранга, было присвоено звание генерала армии...
И пот не прошло еще и двух лет, как я снова направляюсь в Закавказье. [155]