Берлинские тетради
Весна. Уже зазеленели поля, появились первые листочки на деревьях. В солнечные дни довольно тепло.
Днем на автострадах не очень оживленно. А по ночам они .гудят, ревут, дрожат. Все забито войсками. И кажется, что к нам, на 1-й Белорусский фронт, страна шлет все, что сделали и создали ее трудовые руки.
10 апреля мы с Высокоостровским на одной машине, а Вишневский и Золин на другой поехали к Кюстрину. Уже темнело. Но мы намеревались за час-полтора домчать до заодерского плацдарма, где ни днем, ни ночью не утихали ожесточенные бои.
Намеревались, но... На развилке дорог, как раз там, где надо было сворачивать на Кюстрин, — офицер с красным флажком. Не боец-регулировщик, а именно офицер...
По шоссе шли тяжелые самоходные орудия. Земля дрожала под их мощными гусеницами.
— Надолго? — спросил Вишневский у офицера с красным флажком.
— Не могу сказать. Я пропускаю только свои подразделения...
Наш водитель Сергей Макаров, оказывается, знал объездную дорогу. Вишневский попросил его показать эту дорогу на карте. Макаров показал. Поехали. Но через полчаса — новая развилка. И на ней опять офицер с флажком.
— Путь закрыт...
По шоссе катили машины с прицепленными к ним орудиями. Простояли здесь минут тридцать, а конца артиллерийской колонне не было видно.
— До утра? — спросил я офицера.
— Думаю, что да. А день переждем в лесу...
У Высокоостровского был трофейный карманный фонарик, и мы разложили под нашим «виллисом» карту, чтобы посмотреть другие дороги.
Луч фонарика все скользил и скользил по карте, пока [221] мы совместными усилиями не наметили новый маршрут.
Ехали минут сорок, были уже недалеко от Кюстрина, но и здесь нас остановил офицер в звании майора.
— До утра, товарищ капитан первого ранга, дорога закрыта,— сказал майор выпрыгнувшему из машины Вишневскому.
На этом шоссе гудело и трещало так, что надо было не говорить, а кричать, чтобы услышать друг друга. По нему шли танки Т-34. В воздухе висел густой чад от перегоревшей солярки.
— А вообще это, друзья, замечательно! — вдруг горячо и громко сказал темпераментный Всеволод Вишневский, глядя, как и мы, пораженный, на нескончаемые колонны боевой техники.— Какую силищу накопили, а?
Да, на 1-м Белорусском фронте для последнего удара по гитлеровской Германии и ее столице — Берлину сосредоточивались огромные силы. Скрыть такое сосредоточение, по-моему, было невозможно. И враг, конечно же злая об этом, тоже лез из кожи вон, чтобы оттянуть час возмездия. В «тысячелетнем» рейхе проводилась едва ли н& десятая тотальная мобилизация.
В штабе и политуправлении фронта о прибывающих войсках, о подготовке к решающему сражению никто не говорил ни слова. Даже офицеры, ставшие нам друзьями за годы пути от Курска до Одера, хранили молчание, воздерживаясь и от далеких намеков.
Но в каком бы секрете ни готовилось наше наступление, корреспонденты по многим признакам догадывались о скором его начале. О приближении больших событий говорил хотя бы приезд из Москвы и с других фронтов корреспондентов и писателей, так сказать, большого калибра. «Правда» к находящимся уже у нас Мержанову и Макаренко прислала Всеволода Вишневского, Бориса Горбатова, Василия Величко и Ивана Золина. «Известия» вообще сменили весь состав своих представителей, командировав на фронт Леонида Кудреватых, который по праву считался лучшим военным корреспондентом газеты, а также писателей Всеволода Иванова и Льва Славина. Возглавил всю эту группу начальник военного отдела газеты полковник Баканов. «Красная звезда» к четырем постоянным своим корреспондентам прибавила еще Саянова, Габриловича, Гроссмана, историка Ерусалимского. Позже, уже в Берлине, к нам присоединятся Константин Симонов и Александр Кривицкий. [222]
А ТАСС? А радио? А кинохроника? А Совинформбюро? А другие газеты? Все прислали на 1-й Белорусский свои лучшие творческие силы. Ждали, гадали о сроках начала того, последнего, решающего. Но пока лишь гадали...
Наконец 14 апреля вечером член Военного совета фронта намекнул корреспондентам, что хорошо было бы завтра всем им отправиться в войска за Одер. Предстоят интересные события. «Но,— попросил генерал К. Ф. Телегин,— думаю, что не следует всем собираться в одной армии. Все объединения будут решать важные задачи, и в каждом, я уверяю, появятся новые герои».
Посовещались и быстро пришли к единодушному соглашению. Мы с Высокоостровским, Капустянским и правдистами Вишневским, Золиным и Кисловым едем в 8-ю гвардейскую и 5-ю ударную армии. Остальные — в другие объединения фронта.
Еще затемно переправились по понтонному мосту через Одер. Не успели отъехать и пятисот метров, как на середине реки, несколько левее моста, с небывалой силой грохнуло. В яркой вспышке взрыва мы увидели фонтан воды, поднявшийся на высоту не менее трехэтажного дома. А волны, перекатившись через мост, едва не достигли дороги, по которой шли наши машины.
Поспешно свернули к лесу и укрылись под кронами деревьев.
— Самолет-снаряд,— сказал Вишневский. — Оружие, которым гитлеровцы несколько месяцев бомбардировали Лондон.
— Уже восемнадцатый за последние трое суток,— раздался чей-то голос из темноты. Говорил майор, подошедший к нам.—Два раза эти фашистские снаряды разрушали переправу,— продолжал он.— Вчера зенитчики один сумели сбить. Два других не разорвались, зарылись глубоко в землю.
Мы знали, что в последние дни враг применил и еще одну грозную новинку — истребитель с реактивным двигателем.
— Это агония,— сказал Вишневский.— Последнее издыхание смертельно раненного зверя...
С обеих сторон дороги, укрытые лесом, стояли танки. Под зелеными маскировочными сетями расположились батареи гаубиц. А там и здесь на расстеленных на молодой [223] траве плащ-палатках сидели и лежали бойцы и командиры. Откуда-то из глубины леса слышалась мелодия песни-вальса «В лесу прифронтовом». Да, не может русская душа без песни!
И везде щели, ходы сообщения, паутина телефонных и телеграфных проводов. Тесно, очень тесно было на плацдарме за Одером. Ведь здесь сосредоточились, готовые к удару, пять общевойсковых армий, танки, три артиллерийских корпуса прорыва, тысячи «катюш», сотни специальных подразделений. Да еще передовые склады с боеприпасами, продовольствием, горючим.
Километра за полтора от НП командующего 8-й гвардейской армией генерал-полковника В. И. Чуйкова наши машины остановили и сказали, что дальше надо идти пешком. Что ж, пешком так пешком.
В просторном блиндаже командарма были член Военного совета и командующий артиллерией армии. В. И. Чуйков, увидев Вишневского, отложил бумаги и первым пошел ему навстречу. Крепко пожал нашему коллеге руку, сказал:
— Вовремя приехали. Мы еще не завтракали. Прошу всех в соседний блиндаж. Там у нас столовая.
Но перед тем как уйти в столовую, Чуйков взял со стола какую-то бумагу и протянул Вишневскому.
— Полюбуйтесь, воззвание Гитлера к войскам, с которым он обратился к ним четырнадцатого апреля.
Вишневский взял воззвание, начал вслух читать его. В нем, имея в виду предстоящее наступление Красной Армии, говорилось:
«Мы предвидели этот удар и противопоставили ему сильный фронт. Противника встречает колоссальная сила артиллерии. Наши потери в пехоте пополняются бесчисленным количеством новых соединений, сводных формирований и частями фольксштурма, которые укрепляют фронт. Берлин останется немецким...»
— А вот листовка, сброшенная сегодня.
Вражеская листовка была непривычно короткой: «Вы нас под Москвой, мы вас под Берлином».
Что ж, посмотрим...
Мы с Высокоостровским торопились в одну артиллерийскую бригаду, в которой нам посоветовал побывать генерал-полковник В. И. Казаков. Поэтому, извинившись перед В. И. Чуйковым и отказавшись от завтрака, мы собрались уехать. Но я все-таки успел напомнить генерал-полковнику о нашей встрече и разговоре под Люблином. [224]
Там командарм высказал тогда опасение, как бы его армию не сняли с берлинского направления.
— Как говорится, бог миловал,— ответил В. И. Чуйков.— Теперь не только я и мои войска, но даже фашисты знают, что защитники Сталинграда будут штурмовать Берлин:
Бригада, которая была нам нужна, стояла отсюда неподалеку, и командующий артиллерией армии генерал Н. М. Пожарский дал нам в провожатые офицера. Шли опушкой леса и почти не видели клочка нетронутой земли. Сплошной линией, да еще не в один ряд, тянулись огневые позиции артиллерии — десятки, сотни орудий самых разных калибров.
У дороги, ведущей в глубь леса, капитан сказал:
— Нам сюда.
Буквально в километре от вражеских траншей, на небольшой высотке, среди сосен, был оборудован НП командира бригады. Рядом располагался НП и той дивизии, которую бригада поддерживала.
— Старший сержант Родионов... Старший сержант Родионов...— несколько раз повторил полковник, командир бригады. А затем решительно сказал: — Конечно, знаю! Как не знать такого артиллерийского аса! От самых Понырей в бригаде. Знаю, знаю... Алексеев!
— Тут я, товарищ гвардии полковник! — откликнулся стоящий неподалеку старшина. Подбежал и молодецки вытянулся перед командиром.
— Доведешь корреспондентов до дивизиона, в котором служит старший сержант Родионов. Помнишь, на днях тебе вместе с ним маршал Жуков орден вручал?
— Это тот, что с усиками и забинтованной головой? Ну, шустрый такой?
— Вот-вот, шустрый... Проводи товарищей.
Старшина оказался разговорчивым. На груди у него было три ордена и несколько медалей. Леонида Высокоостровского особенно заинтересовала одна из них — «За оборону Сталинграда».
— В Сталинграде воевали? — спросил Леонид старшину.
— Воевал...— как-то нерешительно сказал старшина.— Правда, я там еще мальчишкой был, воспитанником дивизиона капитана Устинова.
— А сам из Сталинграда? [225]
— Да, сталинградский... Видите ли, как получилось» в самую большую бомбежку города много домов было разрушено, а еще больше сгорело. Мы же с ребятами в это время на пристани были, помогали раненых на пароходы грузить. Ну а когда вернулся домой, дома-то и нет. Нет, и все! Одни черные стены. И ни мамки, ни сестер. Я туда, сюда. Где найти? И куда самому деться? Увидел артиллеристов, они как раз за вокзалом свои орудия устанавливали, — и к ним. Капитан Устинов гонит. «Иди за Волгу,— говорит,— тут скоро бои будут». Я конечно же не ушел, а устроился рядом, в развалинах. Через день уже познакомился едва ль не со всем дивизионом. Одному бойцу ножичек подарил, другому фляжку новую разыскал. И вообще всякие дела помогал делать. За снарядами, к примеру, ходил, воду носил, немецкие цели подмечал, раненым помощь оказывал, убитых хоронил.
В конце концов взяли они меня к себе. А когда подрос — вписали в штат.
— Сколько же тебе лет?
— С марта девятнадцатый пошел...
Спустились в овраг. И здесь тоже стояли пушки.
— У них тут укрытие,— пояснил старшина.— А вообще эти орудия для прямой наводки предназначены. Как понадобятся, значит,— вперед, и с открытых позиций — по фашистам.
В тоне старшины чувствовалось желание подчеркнуть, что он знает всю подноготную артиллерийской службы. А боевые награды казались ему, наверно, не такими красноречивыми, как слова.
Пришли в дивизион. Старшего сержанта Родионова на месте не оказалось, он вместе с другими командирами расчетов был на рекогносцировке. Правда, вскоре оттуда вернулся майор, командир дивизиона.
Познакомились, отпустили старшину-провожатого.
Дивизион действительно предназначался для стрельбы прямой наводкой непосредственно в боевых порядках пехоты.
— Здесь без артиллерии пехота ни одного шага не сделает,— сказал майор.— Оборона у фашиста сильная. Оно и понятно — Берлин рядом.
Спросили о расчете Родионова.
— Знаменитый расчет! Родионовцы приняли свой первый бой еще у станции Поныри, на Курской дуге.
Так вот почему нам порекомендовал побывать в этой бригаде генерал В. И. Казаков! [226]
— Орудие — хоть в музей,— продолжал между тем майор,— больше трех тысяч выстрелов сделало по врагу. Два раза было само подбито, но восстановлено. Асам Родионов ранен семь раз!.. Хотя что это я вам говорю? У нас же тут вся его история изложена. Штаб артиллерии фронта запрашивал...
76-мм орудие системы ЗИС-3 образца 1942 года имело номер 4785. И. М. Родионов, тогда еще наводчик, принял его в июне 1943 года. А 8 июля уже вступил в бой у станции Поныри. Уничтожил 2 тяжелых и 1 легкий танк, 2 орудия и почти роту противника.
В боях при освобождении Севска расчет уничтожил еще 1 танк, 3 самоходки, 2 орудия и 20 фашистов.
В истории упоминаются и бои у белорусского села Теремцы, под городом Речица, у города Жлобина. Выделен подвиг расчета Родионова в окрестностях немецкого города Шнайдемюль. 8 февраля 1945 года он поджег из своего орудия 5 самолетов противника, находившихся на аэродроме. Отличился расчет и здесь, за Одером, подбив танк и самоходку.
Я видел, как радовался и волновался Леонид Высокоостровский, перелистывая записи майора. Артиллерист по образованию, он тоньше и лучше меня разбирался в этих делах.
Но теперь нам нужен был сам И. М. Родионов. А он вернулся в дивизион под вечер. За это время мы успели побывать в полку тяжелой самоходной артиллерии, у саперов, встретились и долго говорили с неугомонным и вездесущим Романом Карменом — руководителем группы фронтовых кинохроникеров.
— Значит, так,— еще издали услышали мы голос у родионовского орудия,— приказано выступать в двадцать два часа. А до этого всем обязательно отдохнуть. Дело, товарищи, предстоит горячее...
Голос был молодым, задорным и явно принадлежал «шустрому» человеку, как говорил о Родионове провожавший нас старшина.
Подошли, познакомились. Перед нами действительно был не очень высокий, но довольно крепкий командир расчета. Держался он с достоинством бывалого воина. Отвечал на вопросы не спеша, обдуманно.
— За орудие не нас надо благодарить, а тех, кто его сделал,— инженеров, рабочих. Им же надо сказать великое спасибо и за снаряды. Особенно за подкалиберные. Они даже «тигра» свободно берут... Ну что вам про те [227] бои рассказывать... Жарко было, как в преисподней. Но ничего, выстояли!
И все-таки наводящими вопросами нам удалось разговорить старшего сержанта. Он поведал нам немало интересного и о других артиллеристах.
— До встречи в Берлине,— сказал, прощаясь с Родионовым, Высокоостровский. Тот опять помедлил с ответом. Потом с уверенностью произнес:
— Встретимся! Я до ихнего Берлина хотя б на одной злости, но дойду, товарищ подполковник! И врежу прямой наводкой по их проклятому рейхстагу!
Да, такой дойдет! Действительно на одной злости, но дойдет!
С наблюдательного пункта генерала В. И. Чуйкова хорошо просматривалось все поле предстоящего сражения. НП был оборудован на западном скате приодерской возвышенности, покрытой довольно густым сосновым лесом. И все же для более надежной маскировки над блиндажом растянули еще и большую зеленую сеть.
Мы вернулись сюда как раз в те часы, когда на наблюдательном пункте не было ни одного начальствующего лица. Нас поджидал лишь Всеволод Вишневский.
— Павел,— сказал он мне взволнованно-торжественным тоном,— мы являемся свидетелями величайшего исторического события! Сейчас каждая минута — история. Каждый факт, каждое слово — история!
— Идут! — сказал в это самое время Иван Иванович Золин.
На площадке перед НП появились люди. Мы узнали командующего фронтом маршала Г. К. Жукова, члена Военного совета генерал-лейтенанта К. Ф. Телегина, командующего артиллерией генерал-полковника В. И. Казакова и командующего 8-й гвардейской армией генерал-полковника В. И. Чуйкова.
Ох, как много бы дал каждый из нас, чтобы узнать, о чем думает в эти минуты виднейший советский полководец! О трудных ли днях Москвы? О своих ли приказах, отданных войскам фронта позавчера, вчера, сегодня? Во всяком случае, спокойным Г. К. Жуков не был. Это было заметно по тому, как он то и дело поглядывал на часы. Не шелохнувшись, как изваяние, стоял перед ним и В. И. Чуйков...
Ровно в три часа по местному времени 16 апреля [228] 1945 года рявкнули пушки. Около пятнадцати тысяч орудий и минометов разных калибров открыли огонь по гитлеровским позициям, и залпы этой артиллерийской армады потрясли все окрест. Тысячи зарниц осветили еще темное небо. Высокими кострами заполыхали огни на той стороне, где притаились вражеские войска. Стихия огня и грома, казалось, не знала пределов.
Били осадные орудия. Били дальнобойные пушки. Ревели разных систем гаубицы. Чертили в воздухе свои огненные трассы мины «катюш». Прямой наводкой вели огонь по врагу пушки, стоящие в боевых порядках пехоты.
Потом, несколько часов спустя, мы увидели результаты этого огненного смерча: развороченные доты и дзоты, заваленные землей окопы и траншеи, разметанные штабные и офицерские блиндажи, сгоревшие танки и бронетранспортеры, тысячи трупов солдат и офицеров.
Но это — потом. А сейчас, в 3 часа 25 минут, на участке, намеченном для прорыва, вдруг вспыхнул невиданный доселе и непонятный врагу источник света. Причем столь сильный, что казалось, будто десятки солнц слились воедино и устремили свои лучи лишь в одном направлении. Это по специальному сигналу зажглись одновременно 143 прожектора.
Гудело небо. Это шли эскадры тяжело нагруженных бомбардировщиков. А чуть ниже их плыли полки штурмовиков.
Все шло по графику, минута в минуту.
Нас потом познакомили со справкой командования фронта. Вот что в ней говорилось: «16 апреля артиллерией и минометами произведено 1 миллион 236 выстрелов. Израсходовано 2450 вагонов снарядов, общим весом почти 98 тысяч тонн. Авиация фронта произвела более пяти тысяч самолето-вылетов».
И вот уже по всему участку прорыва двинулась вперед пехота. Хорошие вести вскоре начали поступать из дивизий 47-й, 3-й ударной, 5-й ударной, 8-й гвардейской и 69-й армий, сосредоточенных на кюстринском плацдарме. Севернее форсировали Одер войска 61-й армии и 1-й армии Войска Польского. С плацдарма южнее Франкфурта перешла в наступление 33-я армия.
Посветлело. Я подошел к Вишневскому. Он буквально сиял. Шепнул мне:
— Великие минуты, Павел!
Великие-то великие, но нам с Высокоостровским пора, [229] пожалуй, отправляться в войска. На одном пафосе оперативную корреспонденцию не построишь. Нужны факты, примеры, цифры.
Танкисты 1-й гвардейской и стрелковые части 8-й гвардейской армий овладели городом Зеелов. Генерал М. Е. Катуков сразу перевел на окраину этого города свой штаб.
Мы застали у него генерала В. И. Чуйкова. Два командующих уточняли ближайшие задачи своих войск. Чуйков говорил недовольным голосом, два или три раза отпустил довольно крепкие словечки по адресу гитлеровцев. Еще бы! Ведь сколько неприятных сюрпризов приготовили они 8-й гвардейской!
А вообще-то дела на Зееловских высотах с вводом в бой танков пошли гораздо лучше...
Проводив до машины В. И. Чуйкова, М. Е. Катуков сказал нам:
— У меня найдется время рассказать вам лишь самое главное... Армия, к сожалению, решает сейчас не свойственную, не присущую ей задачу — прорывает укрепленный район... Сами понимаете, это все же дело пехоты и артиллерии... Но ничего не поделаешь, создались чрезвычайные обстоятельства. Мы несем, конечно, излишние потери. Но танковая армия есть танковая армия, и пробивная сила у нее немалая. Так вот, корпус генерала Бабаджаняна ведет сейчас бои за город Мюнхеберг, который находится на полпути между Зееловом и Берлином. Вам что-нибудь это говорит? Одиннадцатый танковый корпус хорошо взаимодействует с соседней пятой ударной армией и продвинулся на десять километров... Враг везде упорно и настойчиво контратакует. Но нам активно помогают артиллеристы и авиаторы. Вот, познакомьтесь, командир авиационного корпуса генерал Крупский... Его штурмовики уже несколько раз отводили от нас крупные неприятности...
В это время связист сказал:
— Товарищ генерал, у ВЧ командующий фронтом...
М. Е. Катуков взял трубку. Сначала напряженное и серьезное, лицо его начало постепенно светлеть. Он несколько раз повторил:
— Спасибо!.. Есть! Будет сделано!.. Спасибо за доверие!
Положил трубку, крикнул: [230]
— Шалина немедленно ко мне!
Генерал-лейтенант А. М. Шалин был начальником Штаба армии.
Нам же командарм пояснил, что только что маршал Г. К. Жуков лично поблагодарил танкистов за решительные действия и приказал после прорыва через Зееловские высоты двигаться прямо на Берлин.
— Приказано первыми ворваться в фашистскую столицу!... Товарищ Шалин, вы можете оценить всю значимость такого приказа? Можете? Хорошо. Давайте карту. Приказано к вечеру доложить свои соображения...
Первыми ворваться в Берлин стремились не только танкисты М. Е. Катукова. Генерал Н. Э. Берзарин и его войска тоже жили этой надеждой, хотя и здесь дела шли не так гладко, как бы хотелось...
В штабе 5-й ударной армии нам сказали:
— Поезжайте к генералу Рослому. По нашим наметкам, именно его дивизии должны первыми пробиться к германской столице...
На этот раз с генералом И. П. Рослым нам удалось поговорить подольше. Но он никак не мог вспомнить о наших встречах под Моздоком и Орджоникидзе.
— Убейте меня, не помню,— говорил генерал.— Как ко мне приезжал Милованов — помню. Как приезжал Борис Горбатов, тоже помню. А вот ваш приезд...
— Мы к вам в первый раз с писателем Петром Андреевичем Павленко приезжали. А во второй — с писателем Габриловичем. А с Горбатовым, товарищ генерал, вы под Моздоком встречаться не могли. Он попросту там не был...
— Неужели? Значит, запамятовал,— несколько смутившись, сказал И. П. Рослый. И тут же посерьезнел.— Думаю, что нам пора перейти на сегодняшние дела... Сразу скажу, что корпус еще нигде не встречал такого яростного сопротивления, как здесь, у Зееловских высот. Одна только триста первая дивизия отбила семь контратак! В ночь на семнадцатое ввели в бой наш резерв — двести сорок восьмую дивизию. Она встала левее триста первой... Той, самой пробивной нашей дивизии, конечно же стало легче, и она вместе с тяжелым танковым полком навалилась на город Гузов. К утру восемнадцатого он уже был в наших руках... Двести сорок восьмая тем временем завершила прорыв Зееловских укреплений, и через ее боевые порядки прошли бригады одиннадцатого танкового корпуса генерала Ющука... Прошу [231] прощения, телефон...— Взял трубку.— Слушаю... Какой полк? Повтори! Двадцать седьмой авиадесантный? Это уже что-то новое... Парадно-гренадерский корпус? Разгромили третий дивизион? Молодцы! Обо всем сейчас же доложу наверх. Но, слушай, Владимир Семенович, раз Гузов крепко в руках держишь, иди частью сил на Вульков и Хармерсдорф, понял? Куда-куда командный пункт? В замок? Разрешаю, поселяйтесь в рыцарском замке...
Генерал положил трубку, сделал какие-то пометки на карте и тут же связался с командующим армией Н. Э. Берзариным. Доложил ему о появлении в полосе наступления 301-й дивизии 27-го авиадесантного полка и подразделений из 408-го парадно-гренадерского корпуса противника.
— Антонов отбил все контратаки,— говорил он в трубку.— НП переводит в замок. Приказал ему ударить на Вульков... Есть, чаще информировать штаб армии!
И — к нам:
— Вот какие дела у нас заварились...
Да, дела заварились интересные. Нужно поспешить в сражающиеся части. И мы, распрощавшись с генералом Рослым, двинулись в путь.
Поехали вначале опять в Зеелов. Туда должен был перебазироваться КП 8-й гвардейской. Но комендант огорчил: город то и дело бомбит фашистская авиация, поэтому все штабы из него ушли. Перебазировался куда-то и командный пункт Чуйкова. Куда, он и сам не знает...
Стали искать танкистов. Нашли узел связи 1-й гвардейской танковой армии. Здесь нам сообщили, что генерал Катуков из Зеелова тоже выехал. Им же приказано свернуться к вечеру...
— Командный пункт Чуйкова? — переспросил капитан-связист. — Сейчас посмотрю по карте. Кажется, мы отметили, куда он перешел... Ну вот, так и есть — он в балке Вейнберг, вот здесь...
В балке Вейнберг хорошо сохранились многие немецкие блиндажи. Сюда-то и привел свою оперативную группу начальник штаба 8-й гвардейской армии генерал В. А. Белявский.
Сам Виталий Андреевич расположился в просторном офицерском блиндаже, в котором прежние его хозяева оставили даже хороший стол, пять стульев, мягкое кресло и кровать. Мы пошли к нему. Генерал как раз с каким-то [232] чернявым майором разглядывал карту. Нас поприветствовал кивком головы и тут же показал на стулья: садитесь, мол, подождите...
Но вот наконец выпрямился, представил нам майора:
— Знакомьтесь, майор Симонян, работник нашего штаба.
Мы обратили внимание на новенький орден Красного Знамени на груди майора.
— Вот о ком напишите,— посоветовал В. А. Белявский. И тут же рассказал нам о совершенном им подвиге.
16 апреля, когда наша пехота залегла у Зееловских высот, летчик советского самолета сообщил, что вроде бы видел на окраине города Мюнхеберга советские танки. Маршал Жуков потребовал от штаба армии уточнить эти данные.
— Через два часа жду доклада, — сказал маршал.
Решили послать на разведку армейский самолет По-2. Вместе с летчиком полетел и майор Р. Г. Симонян. Легкий и вообще-то беззащитный По-2 на бреющем пролетел сначала над Берлинским шоссе, потом над улицами и площадями Мюнхеберга. Симонян наблюдал. Но советских танков нигде не увидел.
На обратном пути их самолет был подбит, а летчик тяжело ранен. Все же у него хватило сил дотянуть на поврежденной машине до расположения наших войск.
Доставленные Р. Г. Симоняном сведения были тотчас же доложены маршалу Г. К. Жукову. Командующий фронтом сказал В. И. Чуйкову:
— Майору от моего имени вручите, орден Красного Знамени. И передайте, что он молодец!..
Симонян, слушая о себе этот рассказ, смущенно улыбался и не знал, куда деть свои руки.
— Так что герои есть не только в частях, они и в штабах,— подвел итог рассказу В. А. Белявский. И тут же добавил: — И в этом сила наших штабов!
Затем Виталий Андреевич с похвалой отозвался о действиях 4-го гвардейского стрелкового корпуса генерала В. А. Глазунова. И через четверть часа мы с его разрешения уже ехали в этот корпус.
На дорогах, в малых и больших селениях — следы упорных боев. Разрушенные и обгоревшие коробки домов, покалеченные кирхи, воронки от снарядов и бомб, взорванные мосты и всюду таблички: «Осторожно, мины».
Мюнхеберг весь в развалинах. Едем по узкой дороге, проделанной нашими саперами среди этих развалин. [233]
— Отличная работа! — восхищается наш водитель Сергей Макаров. Но он еще не знает, что уничтожили-то этот город в основном сами гитлеровцы. Их бесноватый фюрер приказывал оставлять советским войскам мертвую землю. Вот и в Мюнхеберге специальные команды взорвали электростанцию, собор, казармы, две фабрики, завод и все здания на центральной площади. Повредили водопровод. И это было сделано до того, как к городу подошли наши танки...
За городом встречаем «виллис». В нем рядом с шофером сидит полковник. А на заднем сиденье — майор с забинтованной головой и медицинская сестра. Знакомимся.
— Командир пятьдесят седьмой стрелковой дивизии гвардии полковник Зализнюк...
— Вы из корпуса генерал-лейтенанта Глазунова?
— Да, из него...
— А мы как раз к вам...
— Что ж, тогда сделаем так,— говорит полковник.— Мою машину отправим в армейский госпиталь. Ранен лучший наш командир батальона майор Хазанов. Ранен еще семнадцатого. Держали в своем санбате, а ему хуже и хуже... Вот я и хотел его отправить в госпиталь... Теперь же пересяду к вам, а мой «виллис» пусть везет майора дальше. Дорогу запомнили? — спрашивает он своего водителя.
— Запомнил, товарищ гвардии полковник.
— Ну, тогда езжай.
Мы тоже тронулись.
По дороге комдив рассказал нам, что батальон Н. П. Хазанова первым из их соединения форсировал реку Флиссе. Но на том берегу майор был ранен в голову. Батальон возглавил начальник штаба В. Г. Боченков. Враг трижды контратаковал советских воинов, но они удержали рубеж до подхода главных сил полка.
— Кстати, тут недалеко и НП этого полка. Заедем?
Мы согласились.
Командир полка подполковник П. П. Конев как раз говорил с кем-то по рации. Увидев комдива, сказал в микрофон своему собеседнику: «Я тебя вызову попозже, да и сам чаще связывайся со мной. Не зря говорят — один ум хорошо, а два все-таки лучше...»
— С кем это вы? [234]
— С капитаном Чуковским. Взял, понимаете, в плен какого-то гитлеровского офицера, а тот молчит. Требует, чтобы с ним говорил командир, равный ему по чину... Спрашивал, что с ним делать. Приказал отправить на мой НП.
— Правильно! — одобрил решение командира полка Зализнюк.— Мы тоже поговорим с ним вот при товарищах корреспондентах...
Гитлеровец оказался майором, начальником штаба из 20-й моторизованной дивизии. И уже здесь, перед полковником и сразу тремя подполковниками, начал давать показания.
— Задача нашей дивизии состояла в том,— говорил пленный,— чтобы во что бы то ни стало задержать русских на Зееловском рубеже. За оставление позиций каждому солдату и офицеру грозил расстрел. Держались мы, по-моему, стойко. Но огонь вашей артиллерии, ночные и дневные бомбардировки вымотали нас. Только наш полк за два дня боев потерял девятьсот человек... Оставшиеся солдаты и офицеры были сведены в боевую группу. Но и она сегодня перестала существовать. Ваш капитан, который взял меня в плен, очень грамотно провел атаку. Он буквально выкурил нас из траншей. Ну а уже потом мы попали под огонь русской артиллерии... В живых остались я, мой денщик и санитар...
— Есть ли на подходе к фронту свежие части? — спросил майора Зализнюк.
— Конечно. И много!.. Берлин мы будем защищать не хуже, чем вы когда-то свою Москву... Я не могу сказать ничего точного, но слышал, что на оборону столицы рейха ставятся офицерские школы, отряды моряков, дивизии СС, части, снятые с западного фронта.
— Каково моральное состояние ваших войск?
— Наш полк, к сожалению, уже уничтожен... Но всякий немец, думаю, готов скорее умереть, чем отдать Берлин в руки русским!
— Как вы, например? — с презрительной усмешкой спросил полковник. Пленный майор промолчал. Но когда Комдив собрался уходить, залепетал жалобно и испугано:
— Скажите, господин полковник, меня расстреляют?.. Я сказал вам не все, могу дать новые и более ценные показания. Только сохраните мне жизнь...
— В Красной Армии пленных не расстреливают,— ответил ему командир дивизии.— Мы, советские люди, уважаем [235] и чтим международные законы и правила. А вот вы, фашисты, не придерживаетесь их.
И комдив вышел из блиндажа...
Поздно ночью, закончив работу в полку Конева, мы приехали на фронтовой узел связи. Здесь встретили Бориса Горбатова и Мартына Мержанова. Борис Леонтьевич с улыбкой спросил:
— И что это «Красная звезда» так привязалась к пятой ударной и восьмой гвардейской армиям? Имейте в виду, друзья,— прогадаете. Уверен, что первой в Берлин войдет третья ударная.
И к его словам стоило прислушаться. Горбатов зря говорить не будет...
20 апреля перед корреспондентами снова выступил начальник штаба фронта генерал-полковник М. С. Малинин. Был он веселее, вернее, оживленнее, чем три дня назад. Снова и более подробно рассказал нам о проклятых, по его словам, Зееловских высотах, о новых оборонительных рубежах, которые предстоит преодолевать советским армиям. Враг, сказал он, долго и старательно готовился к обороне своей столицы. И самым грозным оружием у противника становятся зенитки. Они уже принесли немало бед нашим танковым корпусам. А по мере приближения к Берлину гитлеровцы, по мнению Малинина, все чаще и все в большем количестве будут применять против наших наземных войск зенитные орудия.
И вообще, предупредил начальник штаба фронта, нельзя считать, что на Зееловских высотах разбиты основные силы немецко-фашистских армий. Есть достоверные сведения, что командование вермахта спешно снимает целые дивизии и корпуса с западного фронта и перебрасывает их к Берлину. В ряде мест гитлеровцы вообще прекратили сопротивление войскам союзников.
Тяжелые бои ожидают советские части и соединения и в самом городе, продолжал далее генерал-полковник. Всем ведь памятно, как умело, использовал противник крепостные сооружения в Познани и Кюстрине, как упорно сопротивлялся на улицах и площадях. В Берлине же возведены еще более мощные укрепления, а количество их в десятки раз превышает познанские и Кюстринские. Там есть метро, множество каналов...
— И все же у нас есть полная уверенность в том, что [236] Берлин в самое ближайшее время будет взят! — заключил М. С. Малинин.
В этих его словах — уже что-то новое. Ведь обычно начальник штаба фронта не делал прогнозов, остерегался говорить о ближайших планах. Значит, сейчас ему разрешено поставить все точки над «и». И пожалуй, это самое правильное. Ведь до сих пор творилось что-то странное: в армиях шло соревнование за право тому или иному соединению первому ворваться в Берлин, а штаб фронта ставил на всех этих сообщениях гриф «Строго секретно».
Корреспонденты спросили Малинина, как обстоят дела на 1-м Украинском фронте.
— Танковые армии этого фронта уже на подходе к Берлину,— ответил генерал-полковник.— Успешно наступают по своим направлениям и другие армии маршала Конева...
Сразу же после этой своеобразной пресс-конференции мы с Высокоостровским поехали в 3-ю ударную армию. Нашими попутчиками были правдисты Борис Горбатов и Мартын Мержанов. Еще дорогой они предложили нам не заезжать в штаб армии, а проехать в 79-й стрелковый корпус, где у них уже появились хорошие знакомые. Мы не возражали.
На НП корпуса Горбатова приветствовал сам начальник политотдела полковник И. С. Крылов.
— Вам очень повезло, Борис Леонтьевич,— сказал он.— Ваша любимая сто пятидесятая временно во втором эшелоне и сейчас находится в окрестностях Кунерсдорфа.
Мы сразу же развернулись и помчались туда.
Кунерсдорф, тезка знаменитого города, у стен которого еще в 1758 году русские войска наголову разгромили армию Фридриха II, оказался небольшим населенным пунктом. На стенах домов, на мостовых — пробоины, пулевые и осколочные оспины, воронки. Следы жарких боев.
Командир дивизии генерал В. М. Шатилов сразу же увел куда-то наших попутчиков—правдистов. Нас же, краснозвездовцев, оставил на попечение своего адъютанта.
— А нет ли поблизости какого-нибудь вашего полка? [237] — спросил я у лейтенанта, адъютанта комдива, чтобы не терять зря времени.
— Есть. Через три дома находится штаб семьсот пятьдесят шестого полка. Командир — полковник Зинченко Федор Матвеевич...
Зинченко сидел за столом, а перед ним стоял навытяжку высокий сержант. Когда мы вошли, сержант обернулся. У него было простое, сильно обветренное лицо. Да и весь он был более похож на тракториста или комбайнера, по ошибке надевшего военную форму.
Мы попросили полковника свести нас с бойцом или командиром, отличившимся в последних боях.
— А вот один из них перед вами,— ответил Ф. М. Зинченко.— Сержант из взвода нашей разведки Михаил Егоров. Вы только посмотрите на его грудь и сразу же поймете, что это за воин...
Наград у сержанта было немало: ордена Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Славы III степени, медали «За отвагу» и «За боевые заслуги».
Что ж, Егоров так Егоров.
— Прошу всех за мой стол. И говорите, сколько хотите,— сказал Зинченко.— А вы, Егоров, не очень-то скромничайте. Расскажите корреспондентам, когда и за что получили каждую награду. Ну а за мной — заключение. Согласны?
Ну еще бы нет!
Так неожиданно мы встретились с Михаилом Егоровым, с интереснейшим человеком. И еще скажу: потом этой нашей удаче будут откровенно завидовать едва ли не все корреспонденты.
Разговорились. Михаил Егоров рассказал нам, что родился в мае 1925 года в деревне Ермощенки Богдановского сельсовета Руднянского района Смоленской области. Действительно, до войны работал на тракторе. Но только не трактористом, а прицепщиком. Война навалилась как глыба, как лавина. Ошарашила, оглушила. Раздумывал недолго. Уже 5 мая 1942 года оказался в партизанском отряде, который действовал в смоленских и белорусских лесах.
Вскоре ему поручили почетное, но и рискованное дело — зачислили в разведку. Со своим отделением он доставил командованию сто сорок «языков», пустил под откос пять воинских эшелонов противника, подорвал несколько мостов, уничтожил десятки легковых и грузовых машин врага. [238]
А затем к их местам подкатил фронт. Партизаны соединились с частями Красной Армии. Михаил Егоров попал в 756-й полк 150-й стрелковой дивизии.
Здесь его тоже зачислили во взвод полковой разведки. Снова доверили отделение. С боями прошел по Прибалтике, Польше, а вот теперь здесь, в Германии...
Однажды, еще во время боев в Прибалтике, его отделению поручили взять «языка». При этом подчеркнули, что лучше бы, конечно, офицера...
В осеннюю ночь, пройдя по грудь в ледяной воде по болоту, проникли в расположение противника. Выследили офицерский блиндаж. Бесшумно сняли часового. В блиндаже взяли сонного капитана, связали и снова через то же болото, толкая перед собой плотик с «языком», вернулись к своим...
— А как идут дела здесь? — спросил я Михаила.
— Нормально,— пожал плечами сержант.
«Нормально... Ох и скромный же ты человек, Михаил Егоров! Постеснялся рассказать о своем очередном подвиге, совершенном уже здесь, в районе Зееловских высот...»
Эти мысли мелькнули у меня уже после того, как полковник Ф. М. Зинченко сам рассказал нам о самоотверженных действиях сержанта.
А дело было так. 756-й стрелковый полк вел бой с противником, засевшим за железнодорожной насыпью. Вот тогда-то Егоров и обнаружил в насыпи сточную трубу. Прочистил ее, пролез на ту сторону, засек пулеметные гнезда и минометные позиции врага. А затем с десятком добровольцев перебрался той же трубой в тыл к гитлеровцам. И когда наша артиллерия ударила по разведанным им огневым точкам, группа Егорова атаковала противника с тыла...
Свой рассказ полковник Ф. М. Зинченко закончил сообщением:
— За этот подвиг Военный совет армии наградил сержанта Егорова вторым орденом Красного Знамени. На днях вручили...
А впереди еще был Берлин. И бои за рейхстаг. И водружение над ним вместе с Мелитоном Кантария Знамени Победы. Но мог ли знать Михаил Егоров, что очень скоро его имя будет золотыми буквами вписано в героическую летопись Великой Отечественной войны! Нет, сейчас ни мы, ни полковник Зинченко, ни сам Егоров не знали, что так произойдет. Сейчас этот сержант-разведчик [239] просто покорил нас своей непосредственностью, прямотой и какой-то даже не свойственной его возрасту мудростью. И конечно же ратными делами, за которые его уважали и любили в полку. Именно они, эти ратные дела, и дадут ему потом право взять в руки древко святого Знамени Победы!
Да, это еще будет. А пока же... Пока же наш разговор с отважным разведчиком прервал вбежавший связной. Он доложил Зинченко:
— Товарищ полковник, вас к генералу...
Михаил Егоров тоже поспешил в свой взвод. Поняли и мы; вызов командира полка к комдиву не случаен. Поэтому вместе с Ф. М. Зинченко пошли на КП дивизии.
В моем личном архиве есть копия «Справки штаба артиллерии 1-го Белорусского фронта». В ней сказано, что первый артиллерийский залп по Берлину произвел в 11 часов 20 апреля 1-й дивизион 30-й гвардейской пушечной артиллерийской бригады 47-й армии. Дивизионом командовал майор А. И. Зюкин. Через час тридцать минут ударил по нацистской столице и 1-й дивизион 642-го пушечного полка 2-й бригады 5-й артиллерийской дивизии прорыва. Несколько позднее к этим дивизионам присоединили свой огонь и артиллеристы 3-й и 5-й ударных, а также 8-й гвардейской армий...
За только что взятым городом Штраусбергом на шоссе, ведущем в Берлин, мы застали развертывание гаубичного артиллерийского полка. На большой скорости мощные «студебеккеры» подходили к месту, где стоял артиллерийский подполковник, и резко тормозили. Подполковник четко отдавал нужные команды.
Думается, что никогда за всю войну артиллерийские расчеты не работали еще здесь с таким воодушевлением и так быстро, как сейчас. Куда не могли пройти машины, орудия мгновенно выкатывались на руках. Мы с Высокоостровским буквально залюбовались ювелирной и слаженной работой артиллеристов.
Предыдущие команды мы не слышали. А вот последнюю и самую главную, которую как-то даже торжественно произнес подполковник, услышали. И не могли не услышать, так как он скомандовал:
— По Берлину, столице фашистской Германии, первый, второй, третий дивизионы — огонь!
Раздался залп. Потом еще и еще. Наступила пауза. [240]
И... в воздух полетели пилотки, фуражки, послышались ликующие крики «ура». Во 2-м дивизионе бойцы начали кого-то качать...
Мы подошли к замполиту полка майору Веденееву.
— Смотрите, ну самый настоящий праздник! — восторженно сказал он.— И хотя мы наверняка уже не первыми ведем огонь по Берлину, но удовлетворение всеобщее. И я бы даже сказал — великое!.. А теперь пройдемте-ка на огневые, посмотрим, что написали артиллеристы на снарядах...
Да, это стоило посмотреть! «Вот тебе, фюрер, советский гостинец!» — было написано на одном снаряде. На других: «Смерть фашистским головорезам!», «Вралю Геббельсу от советских солдат», «Вот мы и пришли, встречайте!», «Наши — вашим», «Уральский подарочек» и так далее...
Подошло еще три машины. Из одной вышел генерал-полковник Н. Э. Берзарин, из другой — генерал-лейтенант Ф. Е. Боков. Подполковник подбежал к командующему армией, собрался было отрапортовать, но... попал в объятия генерала. Н. Э. Берзарин поцеловал подполковника, сказал:
— Поздравляю, дорогой, поздравляю!..
— Что нового? — спросили мы у Берзарина, тоже подойдя.
— О-о, новостей много! — ответил командарм.— Но, пожалуй, самая важная пришла сегодня от нашего правого соседа. Сорок седьмая совместно с гвардейцами из девятого танкового корпуса взяла город Бернау!
Мы помчались туда. На окраине нашли командира 125-го стрелкового корпуса генерала А. М. Андреева.
— Опоздали, товарищи корреспонденты, опоздали,— сказал он нам.— Ведь мы -сегодня дали первый залп по Берлину!.. Но, думаю, артиллеристы из тридцатой гвардейской пушечной артиллерийской бригады далеко не ушли, догоняйте...
Но, к сожалению, в артиллерийский дивизион гвардии майора А. И. Зюкина мы в тот день так и не попали. Нас срочно вызвали в штаб фронта, на узел связи. На проводе была Москва...
Утром 22 апреля за мной пришел посыльный от начальника штаба фронта генерала М. С. Малинина.Я было подумал, что он попросит меня собрать корреспондентов [241] для очередной беседы, но Малинин неожиданно спросил:
— Карта Рокоссовского с вами?
Да, карта была со мной. Кстати, я возил ее с собой от самой Москвы.
Вышли на улицу. У штаба уже стояла автомашина с двумя автоматчиками на заднем сиденье.
— Разместимся? — спросил начальник штаба. Разместились. Малинин коротко бросил водителю:
— В Берлин!
Я знал, что войска нашего фронта уже ведут бои в фашистской столице. И все же слова генерала отозвались в сердце ликующей песней. Советские войска в Берлине!
Мы ехали дорогами, по которым перед этим с ожесточенными боями прошли наши армии. Шоссе и обочины были изрыты снарядами и бомбами, придорожные деревья и кустарники опалены огнем.
С обеих сторон дороги — стальные коробки подбитых танков, покореженные орудия, порыжевшие от огня скелеты машин. Валяются бесформенные останки самолетов, высятся штабеля ящиков со снарядами и минами. Из земли торчали бетонные противотанковые надолбы, ежи из рельсов. И всюду — кресты, кресты... Целые кладбища!
Весенний воздух стойко пропитан запахами гари.
— Полный разгром,— говорит, оборачиваясь ко мне, Малинин. — Такого, пожалуй, я не видел и под Сталинградом...
Да, война пришла в самое сердце гитлеровской Германии. Пришла с ответным огнем и кровью. И отчаянное сопротивление гитлеровцев лишь увеличивает эту кровь...
Видим и другие картины. Вот шагают навстречу строем юноши с трехцветными повязками на рукавах. Это французские рабочие, силой угнанные с родины на германские заводы. Везут на тачках скромный скарб бельгийцы. Идут чехи, югославы, венгры. Вот толпа пленных английских летчиков. А это освобожденные из лагеря американские солдаты, захваченные в плен в Арденнах...
И конечно же русские, украинцы, белорусы. Наших тысячи, многие тысячи! Слышатся слова горячей благодарности своим советским братьям за освобождение из фашистской неволи...
Вскоре наша машина подъехала к позициям одного из артиллерийских подразделений. Генерал-полковник М. С. Малинин молодо соскочил с сиденья. Навстречу ему [242] уже шел усатый майор. Шел лихо и гордо. Торжественно доложил:
— Товарищ генерал-полковник, второй гаубичный дивизион гвардейского тяжелого артиллерийского полка ведет огонь по столице немецко-фашистской Германии — Берлину! Командир дивизиона гвардии майор Сурков!
Генерал попросил майора провести его на огневые позиции. Здесь шла обычная боевая работа. Отрывисто подавались команды. Гремели залпы. Земля подрагивала, в ушах звенело. А чуть в стороне, у снарядных ящиков, на корточках сидели несколько бойцов. У них в руках мы заметили малярные кисти.
— А это что такое? — поинтересовался Малинин. Сурков улыбнулся:
— Ребята, товарищ генерал, пишут берлинские адреса...
Да, думали ли фашисты, развязывая войну против Советского Союза, что в апреле сорок пятого наши снаряды будут рваться в центре Берлина? Нет, вряд ли.
В одной из берлинских квартир, занятой штабом нашей части, мне показали любопытный документ — письмо офицера гитлеровской армии, присланное своему дяде, хозяину квартиры. Вот его дословный перевод:
«Под Москвой. Ноябрь 1941 года.
Дорогой дядюшка! Я не могу в эти минуты не вспомнить тебя и своего обещания тебе. Десять минут тому назад я вернулся из штаба нашей гренадерской дивизии, куда возил приказ командира корпуса о последнем наступлении на Москву. Я не боюсь тебе раскрыть этой замечательной военной тайны, так как она перестала быть тайной и для нас и для большевиков. Через несколько часов это наступление начнется. Я видел тяжелые крупповские пушки, которые будут обстреливать Кремль. Я видел наших гренадеров, которые должны первыми промаршировать по Красной площади. Это конец, дядюшка. Ты знаешь, я не восторженный юноша и не невежда. Это — конец. Москва наша, Россия наша, Европа наша... Тороплюсь. Зовет начальник штаба. Напишу теперь уже из Москвы».
Вот чего они ждали и на что надеялись!
Трудно узнать дальнейшую судьбу автора этого письма. Не знаем, что случилось и с его дядюшкой. Осталось лишь одно убедительное примечание к письму «завоевателя» Москвы, России, Европы: в квартиру его родственника попал снаряд из русского орудия! [243]
По лестнице поднимаемся на пятый этаж одного из домов. Здесь расположился наблюдательный пункт генерала С. Н. Переверткина, командира стрелкового корпуса из 3-й ударной армии.
Перед нами лежал Берлин. До самого горизонта громоздились дома, корпуса и трубы заводов, многочисленные кирхи вздымали свои острые высокие шпили. В нескольких местах зеленели массивы садов и парков.
Там и тут клубился черный дым, собираясь над городом в громадное тяжелое облако. Немецкая столица горела. А гром артиллерийской канонады все сотрясал и сотрясал воздух, дома, землю. По Берлину били многие тысячи пушек.
Но и Берлин отвечал тысячами снарядов и мин. Через несколько минут, например, наш дом вздрогнул. Генералу Переверткину доложили:
— Два неприятельских снаряда пробили стену второго этажа.
— Прошу спуститься в подвал,— сказал нам Переверткин.
В тот день к немецкой столице подошли все армии ударной группировки фронта. С юга в Берлин ворвались соединения 1-го Украинского фронта. На севере успешно наступали войска маршала К. К. Рокоссовского.
— Дай-те вашу карту,— вдруг снова попросил Малинин. Я подал. Начальник штаба фронта правее записи, сделанной еще в октябре 1941 года К. К. Рокоссовским, написал:
«Сим удостоверяю, что мы в Берлине! Начальник штаба 1-го Белорусского фронта генерал-полковник М. С. Малинин, бывший начальник штаба 16-й армии, которой командовал К. К. Рокоссовский. Берлин, 22 апреля 1945 года».
Малинин вскоре уехал в штаб фронта, а генерал Переверткин, высокий и молчаливый, показал мне несколько донесений из частей корпуса. Вот некоторые из них:
«Вступили в квадрат «4». Движение прекратили. Стреляет каждый дом, каждое окно. Подтягиваем артиллерию...»
«Батальоны залегли. Продвигаться вперед невозможно: сильный огонь со всех сторон. Ждем танки и самоходные орудия...»
Да, ожесточение боев в Берлине было предельным. Достаточно сказать, что за первые десять часов непрерывных атак части корпуса генерала С. Н. Переверткина [244] продвинулись вперед в общей сложности на... восемьсот метров!
Казалось, что перед советскими воинами не просто вражеский город, столица, а каменное чудовище, начиненное динамитом и сталью; что здесь нет обычных домов, а одни лишь крепости; что вместо площадей и скверов везде огневые позиции артиллерии и минометов, зарытые в землю танки.
Между тем в Берлин вступали все новые и новые части Красной Армии. Германская столица становилась тесна для них. Улицы были забиты танками, самоходными орудиями, автомашинами, обозами, пустыри не вмещали артиллерию. Срочно растаскивались завалы, на улицах делались проходы, дорожные батальоны устанавливали маршруты одностороннего движения. Убиралась разбитая вражеская техника — изуродованные «тигры» и «пантеры», длинноствольные зенитки, неуклюжие бронетранспортеры, минометы, машины.
В немецкой столице было немало важных военных объектов — вокзалы, аэродромы, мосты, электростанции, здания имперской канцелярии, министерств. И все-таки важнейшим объектом являлся конечно же рейхстаг. В нем в свое время прусское юнкерство и рурские финансовые магнаты провозгласили Гитлера канцлером. Здесь была совершена самая гнусная в истории политическая провокация, известная как поджог рейхстага, которая и послужила предлогом для расправы фашистов с героической Компартией Германии. Здесь принимались дикие, человеконенавистнические законы, произносились погромные речи. И советские воины, хорошо понимая все это, шли к рейхстагу как к цитадели фашизма, главной крепости кровавого германского империализма...
Случилось так, что наибольший территориальный успех уже в первые дни сражения выпал на долю 3-й ударной армии, которой командовал генерал-полковник В. И. Кузнецов. Тогда-то Военный совет 1-го Белорусского фронта и приказал этой армии повернуть на Берлин . захватить северную его часть и в дальнейшем наступать через район Моабит к парку Тиргартен.
— Думается, вы первыми подойдете к рейхстагу,— сказал маршал Г. К. Жуков, ставя задачу генералу В. И. Кузнецову.— Будьте к этому готовы. И помните, рейхстаг — объект не столько военный, сколько политический!
25 апреля мы с Леонидом Высокоостровским, устроившись [245] в одной из квартир в уже отбитом у врага квартале, дописывали корреспонденцию о боях в берлинском метро. И вдруг кто-то постучал в дверь. Я открыл ее. Вошли Борис Горбатов и Мартын Мержанов.
— Вот они где! — сразу же зашумел Горбатов.— Мартын, посмотри, о чем пишут эти разбойники пера... — И сел на стул рядом со мной. Сказал все так же возбужденно:
— Ищем вас с самого утра... Военный совет третьей ударной армии уже раздал по дивизиям знамена, которые должны быть водружены над берлинским рейхстагом! Так вот, «Правда» с удовольствием выдает эту тайну «Красной звезде». А вы, если встретитесь с известинцами, поделитесь новостью с ними.
Вот это действительно новость! И мы начали еще торопливее дописывать свою корреспонденцию.
На следующий день мы уже были в 3-й ударной. Здесь член Военного совета армии генерал А. И. Литвинов подтвердил, что да, действительно учреждены и вручены дивизиям девять знамен.
Все они были пронумерованы. И знамя № 5 досталось 150-й стрелковой дивизии, которой командовал генерал-майор В. М. Шатилов. А тот в свою очередь вручил это знамя командиру 756-го стрелкового полка полковнику Ф. М. Зинченко...
Тем временем части корпуса генерала Переверткина с упорными боями продвигались к центру вражеской столицы. Жаркие схватки шли буквально за каждую улицу, за каждый дом. И наконец 28 апреля дивизии генерала Шатилова и полковника Негоды пробились к реке Шпрее. За ней уже лежали Тиргартен, Аллея побед, Шарлотентеатр, рейхстаг. И тут в 3-ю ударную армию пришел конкретный приказ из штаба фронта:
— Штурмом взять рейхстаг!..
Генерал С. Н. Переверткин рассказывал нам, корреспондентам:
— Враг занимает оборону по южному берегу Шпрее, а также в домах по всему полукружию Королевской площади. На подступах к рейхстагу созданы мощные укрепления. По существу, каждое здание — крепость. Площадь во всех направлениях разрезают траншеи с пулеметными площадками. Вокруг рейхстага и в парке Тиргартен стоят зенитные батареи, могущие вести огонь и прямой [246] наводкой. За противотанковым рвом, заполненным водой, скрыты пятнадцать железобетонных дотов...
Нет никакого сомнения в том,— продолжал далее комкор,— что хорошо подготовлен к обороне и сам рейхстаг. По нашим сведениям, окна его заложены кирпичом и мешками с песком, из амбразур в которых торчат стволы многочисленных пулеметов и пушек. Гарнизон непосредственно в рейхстаге насчитывает, по мнению наших разведчиков, более тысячи солдат и офицеров. А всего в его районе засело почти шесть тысяч гитлеровцев. Среди них и батальон курсантов военно-морской школы города Ростока, выброшенный сюда сегодня ночью на парашютах...
Всеми действиями по штурму рейхстага руководил лично командарм генерал-полковник В. И. Кузнецов. Он, например, ставил задачи полкам 150-й и 171-й дивизий. Штурмовыми батальонами командовали С. А. Неустроев, В. И. Давыдов и К. Я. Самсонов. Вместе со стрелковыми частями в бой должна была пойти и 23-я танковая бригада.
Утром 29 апреля наши части атаковали позиции противника в районе моста Мольтке. Артиллерия всех калибров, в том числе и тяжелые гаубицы, била по врагу прямой наводкой. День потускнел от огня и дыма...
А 30 апреля, тоже утром, меня неожиданно позвали к маршалу Г. К. Жукову. Поспешил к нему.
Георгий Константинович, склоненный над бумагами, не поднимая головы, ответил на мое приветствие. И тут же сказал:
! — Вы, товарищ Трояновский, не получив моего согласия на встречу, начали, оказывается, действовать через Москву. Что ж, подвальная настойчивость... Словом, одна высокая инстанция попросила меня принять старшего корреспондента «Красной звезды»...
Дело в том, что со дня назначения маршала Г. К. Жукова на пост командующего 1-м Белорусским фронтом корреспонденты центральных газет неоднократно пытались увидеться и поговорить с ним. Но всякий раз получали вежливый отказ. И вот тогда-то мне и пришла в голову мысль попытаться попасть к маршалу... через Москву. Я предложил редакции очерк или репортаж о рабочем дне нашего командующего, одновременно предупредив нового главного редактора газеты генерала И. Я. Фомиченко, что на это необходимо согласие ЦК партии и Главпура. Иллариону Яковлевичу понравилось мое предложение, [247] и он со своим заместителем полковником В. П. Московским несколько дней провел в организационных хлопотах. После этого-то из Москвы последовал звонок маршалу...
— Ни целый день, ни даже полдня я с вами провести не смогу,— сказал между тем Георгий Константинович.— И вообще не уверен, будет ли у меня время ответить на ваши вопросы... Но из разговора с Москвой я понял так, что в крайнем случае можно ограничиться тем, что вы просто побудете у меня. Вот этот крайний случай меня и устраивает. Договоримся: садитесь вон к тому окну. И постарайтесь не мешать мне работать. Время сейчас очень горячее...
И действительно, не успел я сделать первые записи в блокноте об обстановке в кабинете маршала, как зазвонил телефон ВЧ.
— Готовите атаку на рейхстаг? — взяв трубку, переспросил Г. К. Жуков. Я понял, что звонят из 3-й ударной армии.— Торопитесь, товарищ Кузнецов. Берзарин уже у имперской канцелярии... Не забывайте, что завтра Первое мая... Не жалейте снарядов и мин. Лучше используйте тяжелые гвардейские минометы... Жду более приятных сообщений...
Вошел генерал-полковник В. И. Казаков. Увидев меня, улыбнулся. Он знал о моем письме в Москву...
В. И. Казаков разворачивает свою карту и начинает докладывать, куда передислоцированы артиллерийские части особой мощности. Маршал молча слушает, а потом говорит:
— Побольше огня вот сюда, по имперской канцелярии. Если верно — фюрер там, пусть-ка на своей шкуре узнает, что такое война...
И еще:
— Немедленно усильте двумя-тремя бригадами стыки войск за Потсдамом. Готовьте массированный удар всей наличной артиллерии по районам Берлина, которые еще удерживают фашисты...
Едва вышел В. И. Казаков, как появился командующий 16-й воздушной армией генерал-полковник авиации С. И. Руденко. У него тоже своя карта, которая ложится на стол Г. К. Жукова.
— Ваше приказание выполнено, товарищ маршал,— докладывает С. И. Руденко.— Через полчаса специальные группы самолетов нанесут бомбовый удар по объектам центрального сектора Берлина. [248]
— Войска предупреждены?
— В семь утра об этом доложено Малинину...
Новый звонок по ВЧ.
— Слушаю. Я, Михаил Ефимович... Так... Так... Это плохо. Не гоните танки на гибель. Ни одну машину не оставляйте без автоматчиков и саперов! Смотрите, товарищ Катуков, строго спрошу, если будут лишние потери!
Тем временем Руденко, получив разрешающий кивок маршала, удаляется. А Георгий Константинович, бросив взгляд на часы, говорит мне:
— Сейчас мне предстоят долгие разговоры с Москвой... Так что идите пока... ну хотя бы к разведчикам, поговорите там с какими-нибудь интересными пленными. У них их много... А минут через сорок зайдете уже без доклада...
Вернувшись через сорок минут к Г. К. Жукову, застаю у него начальника тыла фронта генерала Н. А. Антипенко. Генерал докладывает командующему о подвозе продовольствия для населения Берлина.
— Для детей молоко надо искать,— хмурится маршал.— Директива же правительства предельно ясна: выделить продовольствие для населения Берлина. Будем кормить немцев — стариков, старух, детей, рабочих... И не забывайте, Николай Алексеевич, что мы с вами за каждый килограмм муки, сахара и жиров, недоданных Берлину, будем отвечать головой!..
Пришли железнодорожники. За ними — недавно назначенный комендантом Берлина генерал-полковник Н. Э. Берзарин.
Жуков встретил его на середине комнаты, обнял. Я смотрел на маршала и не верил своим глазам. Лицо его потеплело. Властное выражение сменилось доброй улыбкой.
— Садитесь, Николай Эрастович, прошу. — И оба они сели за большой стол.
Н. Э. Берзарин начал докладывать о нуждах Берлина и о том, как он намечает их удовлетворять. Я слушал его и думал: сколько же забот сразу легло на плечи советского коменданта немецкой столицы! Электричество. Вода. Госпитали и больницы. Бездомные дети. И конечно же проблема продовольствия. Острая проблема!
По тому, как Жуков слушал Берзарина, как смотрел [249] на него, каким тоном говорил с ним, можно было без труда догадаться, что маршал очень ценит и уважает командующего 5-й ударной армией. Но прощаясь с ним, маршал все же сказал:
— Николай Эрастович, не забывай, что ты в первую очередь командующий армией и что перед ней стоят большие задачи...
— Не сомневайтесь, Георгий Константинович, пятая ударная свои задачи решит вовремя и с честью!
— Один вопрос, товарищ маршал, всего один вопрос,— сказал я, когда Н. Э. Берзарин вышел.— Почему при назначении коменданта Берлина ваш выбор пал именно на Берзарина?
Жуков посмотрел на меня, как показалось, с укоризной. Мол, какие тут могут возникнуть вопросы, все же ясно. Но все-таки сказал:
— С моей точки зрения, Берзарин — самый подходящий для этого ответственного поста. Он хороший военачальник, умный администратор. Сюда надо приплюсовать и его обаяние, умение всегда быть ровным, редкую способность ладить с людьми...
Новый звонок по ВЧ.
— Жуков слушает... Да, я узнал тебя, Василий Иванович. Что? Части Переверткина на пути к рейхстагу? Хорошо! Сильное сопротивление? А ты думал, что фашисты преподнесут тебе свой парламент на блюдечке?.. Не давай врагу передышки, все время атакуй! В залах рейхстага могут сыграть большую роль противотанковые гранаты, дымовые шашки, огнеметы... А знамя?.. Хорошо! Желаю успеха.
Слушая этот телефонный разговор, я понял, что мне больше в кабинете у Г. К. Жукова находиться нет смысла. Надо спешить в 3-ю ударную. Там сейчас разворачиваются главные события. И если опоздаю...
Я поблагодарил маршала за время, проведенное в его кабинете, попросил разрешения выйти и уже через минуту мчался на квартиру, где меня заждался Высокоостровский.
Кстати, материала для репортажа о рабочем дне командующего фронтом было в блокноте более чем достаточно.
Командир корпуса генерал С. Н. Переверткин встретил нас словами:
— А я только сию минуту подумал о «Красной звезде»... Правдисты тут, известинцы тут, тассовцы и кинооператоры [250] тут. А вот представителей нашей военной газеты почему-то нет... Но все равно вовремя приехали.
И он познакомил меня и Высокоостровского с последними событиями.
Бой за рейхстаг начался с массированной артиллерийской подготовки. И когда огонь достиг предела, над Королевской площадью взвились красные ракеты. Это был сигнал к атаке. Батальоны капитанов В. И. Давыдова, С. А. Неустроева, старшего лейтенанта К. Я. Самсонова, а также отдельные группы майора М. М. Бондаря, капитана В. Н. Макова и других пошли вперед. Двигались танки. Била по врагу артиллерия.
Тут же ожили все уцелевшие огневые точки врага. Затрещали пулеметы, начали рваться снаряды, мины, фаустпатроны. Площадь превратилась в огненный ад.
В батальоне Неустроева первым бежал к цели Петр Пятницкий. В левой руке он держал флажок, в правой — автомат. Но... взбежав на лестницу рейхстага, Пятницкий упал, сраженный пулей. Окровавленный флажок из рук героя взял коммунист Петр Щербина. Под градом пуль отважный воин пробрался к первой колонне рейхстага и прикрепил флажок к ней.
Впереди батальона Самсонова устремились к рейхстагу комсомольцы Михаил Еремин и Григорий Савенко. То короткими перебежками, то переползая от одного укрытия к другому, они упорно, шаг за шагом сближались с врагом, увлекая за собой товарищей.
Знамя № 5 несут разведчики Михаил Егоров и Мелитон Кантария.
— Вот пока все, что мне известно,— закончил генерал.
А в это время бой шел в помещениях рейхстага. Штурмующие подразделения метр за метром, комнату за комнатой, этаж за этажом очищали его от фашистов. На лестницах и в коридорах то и дело вспыхивали рукопашные схватки...
Рано утром 1 мая над рейхстагом уже развевалось красное знамя, ставшее Знаменем Победы. Его водрузили М. А. Егоров и М. В. Кантария во главе с заместителем командира батальона по политической части лейтенантом А. П. Берестой при поддержке автоматчиков роты И. Я. Сьянова. Это знамя символически, воплотило в себе все знамена и флажки, которые были водружены группами капитана В. Н. Макова, лейтенанта Р. Кошкарбаева, [251] майора М. М. Бондаря и многими другими советскими воинами.
Командующий 3-й ударной армией генерал-полковник В. И. Кузнецов позвонил на командный пункт маршала Г. К. Жукова:
— На рейхстаге — красное знамя! Ура, товарищ маршал!
— Дорогой Василий Иванович,— ответил ему Жуков,— я сердечно поздравляю тебя и всех твоих бойцов с замечательной победой! Этот исторический подвиг войск никогда не будет забыт советским народом!
А в рейхстаге все еще продолжались упорные бои. Они длились еще более суток, и только 2 мая гитлеровский гарнизон сдался. Комендантом рейхстага был назначен полковник Федор Матвеевич Зинченко.
Мы заночевали у генерала С. Н. Переверткина и только утром 2 мая попали в рейхстаг.
Берем первые интервью.
Ф. М. Зинченко:
— Настроение хорошее. Сегодня реально увидели — конец войне... Бои были трудные, пожалуй самые трудные за все время войны. Герои — весь полк. И еще артиллеристы, танкисты, саперы, связисты, медицинские работники...
С. А. Неустроев:
— Радость, конечно, великая. Но говорить с вами не могу: смертельно устал...
А. П. Берест:
— Победители — наши замечательные советские солдаты. Рядовые солдаты! А запевалы победы — коммунисты и комсомольцы...
И. Я. Сьяиов:
— Нам просто выпал случай, счастливый случай. Если бы на нашем месте были другие дивизии, другие полки, другие батальоны и роты — конец бы был такой же. Победа!
Михаил Егоров:
— Очень жаль Петра Пятницкого. Вот настоящий советский богатырь! Прошу не забывать — он первым из нашего батальона достиг стен рейхстага. Вечная память, вечная слава ему!
Мелитон Кантария:
— Спасибо командованию, что такое великое поручение было доверено колхозному комсомольцу из-под Кутаиси! [252]
В ночь на 8 мая корреспонденты газет и радио были вызваны к члену Военного совета фронта.
— Германия разбита,— заявил нам генерал-лейтенант К. Ф. Телегин.— Завтра будет подписан акт о капитуляции. На эту церемонию каждой газете дается по два места — одно для корреспондента, другое для фотокорреспондента...
Стоит ли говорить, как нам всем хотелось поприсутствовать при подписании акта о безоговорочной капитуляции фашистской Германии! Но...
— Кто будет от «Правды?» — спросил между тем Телегин.
Рядом сидят Всеволод Вишневский, Борис Горбатов, Мартын Мержанов, Иван Золин, Яков Макаренко, Виктор Темин — все правдисты.
Мержанов говорит:
— Горбатов.
Горбатов — в свою очередь:
— Мержанов.
— Но кто же все-таки будет от «Правды»?..
Находим дипломатическую лазейку:
— Горбатов и Вишневский будут от писателей.
— «Известия»?
— Леонид Кудреватых, а от писателей — Всеволод Иванов и Лев Славин.
— «Красная звезда?»
— Леонид Высокоостровский.
— А ты? — толкает Высокоостровский меня.— Ты же ветеран на этом фронте.
Я что-то шепчу ему, но он не понимает и произносит мое имя.
— Трояновский назначается старшим среди корреспондентов на завтрашнем мероприятии. Он пойдет сверх нормы,— говорит К. Ф. Телегин.
— Тогда Константин Симонов.
Но рядом сидит еще Кривицкий. Как же ему завтра не быть в Берлине! И мы предлагаем кандидатуру публициста Александра Кривицкого. Военный совет не возражает.
На прощание начальник политуправления генерал-лейтенант С. Ф. Галаджев говорит:
— А вообще-то приезжайте завтра в Берлин все. Устроим... [253]
Утро выдалось солнечное, теплое. Берлин уже перестал дымиться, успел даже немного почиститься. В парках и скверах появились ребятишки,, торговцы открывали свои лавки. И хотя никто из берлинцев конечно же не знал, какой сегодня предполагается исторический день, все же тысячи из них вышли на улицы.
Мы с Высокоостровским где-то в полдень направились на центральный берлинский аэропорт Темпельгоф. В душе — праздник. Просто не верилось, что наконец-то наступил день, которого мы все так долго ждали!
У здания аэропорта стояли десятки машин. Здесь мы увидели генерала армии В. Д. Соколовского, первого коменданта Берлина генерал-полковника Н. Э. Берзарина, члена Военного совета 5-й ударной армии генерал-лейтенанта Ф. Е. Бокова и других представителей советского командования, прибывших встретить союзников. Колыхались на ветру советские, американские, английские и французские флаги. Блестела на солнце медь оркестра.
Вот над аэродромом показались большие серебристые лайнеры. Их почетным эскортом сопровождают советские истребители.
Сделав круг, самолеты приземляются. Из них выходят главный маршал авиации Англии А. Теддер, командующий стратегическими воздушными силами США генерал К. Спаатс и главнокомандующий французской армией генерал Ж. де Латтр де Тассиньи. И еще генералы и полковники, майоры и лейтенанты. И конечно, иностранные корреспонденты. Их даже значительно больше, чем генералов и офицеров.
Генерал В. Д. Соколовский приветствует союзников и ведет их к автомашинам.
Внимание корреспондентов приковано к самолету, приземлившемуся последним. Он доставил представителей гитлеровской Германии, уполномоченных правительством Деница подписать акт о безоговорочной капитуляции фашистского государства. Мы видим бывшего начальника штаба германского верховного главнокомандования генерал-фельдмаршала Кейтеля, главкома военно-морскими силами адмирала флота Фридебурга и генерал-полковника авиации Штумпфа.
Кейтель — в длинном плаще. Он вертит головой, то и дело протирает платком монокль. Ему, видимо, не верится, что он в Берлине. И действительно, легко ли поверить тому, что он видит! По бетону аэродрома парадным шагом идут советские солдаты. Справа и слева стоят [254] советские истребители. На куполе здания аэропорта реет советский флаг...
— Прошу за мной, генерал-фельдмаршал,— говорит Кейтелю советский генерал. И это выводит немца из оцепенения.
Вереница машин мчится по улицам поверженной немецко-фашистской столицы. На тротуарах еще лежат груды битого кирпича и мусора. Громоздятся развалины самых причудливых форм. Из окон уцелевших домов свисают белые простыни.
В это время в Карлсхорсте, в одном из корпусов бывшего военно-инженерного училища, спешно готовится к исторической церемонии помещение столовой. Установлены три ряда столов, приготовлен стол для руководителей союзных делегаций. На стене — флаги.
Все скромно, строго.
Но, может быть, как раз в этой-то простоте, в этой строгости зала и таилось великое значение того, что должно было в нем произойти.
Ровно в 24 часа сюда входят руководители союзных делегаций. Первым идет Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. У него широкие плечи, гордая осанка. Теддер худощав, моложав, подтянут. Американец Спаатс среднего роста, упитан, почти квадратный. Де Латтр де Тассиньи — сухонький, стройный.
Все улыбаются. Да и не могут не улыбаться — ведь такой сегодня день! Безумствуют фотокорреспонденты и кинооператоры...
Жуков торжественно объявляет:
— Мы, представители Верховного Главнокомандования Советских Вооруженных Сил и Верховного командования союзных войск, уполномочены правительствами антигитлеровской коалиции принять безоговорочную капитуляцию Германии от немецкого военного командования. Пригласите в зал представителей немецкого главного командования.
Все поворачивают головы к двери, где должны появиться те, кто развязал войну и доставил миру столько страданий! Те, кто когда-то принимал капитуляцию Франции и хвастливо заявлял, что разобьет Советский Союз в какие-нибудь полтора-два месяца. А вышло совсем обратное!
Кейтель — выше среднего роста, в парадном кителе. Он поднимает свой фельдмаршальский жезл, приветствуя [255] победителей. У Штумпфа в глазах — злоба и бессилие. Фриденбург похож на старика.
За спиной представителей фашистского командования, как каменные изваяния, встают сопровождающие их немецкие офицеры.
Германский фельдмаршал все время смотрит на Жукова. Как будто он увидел человека, который его давно интересовал.
Жуков, обращаясь к немцам, спрашивает:
— Имеете ли вы на руках акт о безоговорочной капитуляции, изучили ли его и имеете ли полномочия подписать этот акт?
Этот же вопрос на английском языке повторяет Теддер.
— Да, изучили и готовы подписать его,— приглушенным голосом отвечает Кейтель.
Проверив документ о полномочиях, маршал Г. К. Жуков снова встает и говорит:
— Предлагаю немецкой делегации подойти сюда, к столу. Здесь вы подпишете акт о безоговорочной капитуляции Германии.
Когда Кейтель подписывает документ, лицо его покрывается красными пятнами. Монокль то и дело выпадает из глазницы, плохо слушается рука. Высокий немецкий офицер, стоящий за спиной фельдмаршала, плачет.
Подойдя к своему стулу, Кейтель тяжело, как больной, садится. Потом вытягивает перед собой руки и сжимает их в кулаки. Лицо его похоже на маску.
Маршал Жуков объявляет:
— Германская делегация может покинуть зал.
От имени советского Верховного Главнокомандования Г. К. Жуков поздравляет всех присутствующих с долгожданной победой. В зале сразу становится шумно. Многие утирают глаза — это слезы радости. Ведь война закончилась!
Затем Маршал Советского Союза Г. К. Жуков приглашает представителей союзников и советских генералов на банкет. А мы, журналисты, садимся за свои последние военные корреспонденции.