И что положено кому...
Наверное, о каждом офицере нашего 87-го гвардейского можно написать повесть, если бы за дело взялся настоящий писатель. В моей же книге воспоминаний личность того или иного командира, политработника вырисовывается лишь отдельными штрихами, больше говорится о самих событиях войны.
На этих страницах не раз упоминался как непременный участник многих боев Александр Дятлов, командир подразделения пулеметчиков. Он проявлял в ратных делах высочайшую воинскую доблесть. Его любили, уважали, на него надеялись. Когда ему присвоили звание Героя Советского Союза, однополчане радовались так, будто в Указе Президиума Верховного Совета напечатана фамилия каждого из них.
В начале апреля, когда бои в Курляндии продолжались не стихая, а наш полк был временно выведен на переформирование, генерал-лейтенант М. И. Казаков приехал к нам, чтобы вручить от имени Президиума Верховного Совета СССР высокие награды.
Огромная волна чувств захлестнула меня, когда генерал вручил Золотые Звезды Героя Советского Союза командиру пулеметной роты старшему лейтенанту А. Дятлову и мне. То же самое, видимо, испытывал и Александр. Одним Указом нам с ним было присвоено высокое звание, в один день вручены награды.
Как вот сейчас рассказываю, так и тогда я думал не о себе, а об однополчанине, стоявшем рядом со мной перед строем гвардейцев. В моих глазах он был человеком необыкновенным. Волнение и теперь, когда пишу, овладевает мною, и заранее прошу прощения у читателя, если рассказ о храбром командире «пуль-роты» получится не совсем складным. Из множества впечатлений выберу, на мой взгляд, самые яркие.
Долгое время Дятлов командовал пулеметным расчетом, затем взводом, будучи в сержантском звании. Когда с ним заговаривали о перспективе стать офицером, он отмахивался: «Не до того мне нынче. Фрицев косить надо — вот в чем моя крестьянская забота!» И садился где-нибудь в сторонке, покуривая, думал, наверное, о том, что близится боевая страда, а во взводе всего два пулемета, один из которых порой отказывал. Дело-то было в сорок третьем...
И тогда и потом Дятлов шел со своими пулеметчиками по самой серединке военной дороги, объятой огнем, всегда в первых цепях атакующих и в последних рядах отступающих. Сам оставался жив-здоров и людей не терял, кроме как в исключительных случаях. Ну, выйдет у него за год из строя один, два солдата — не больше. Как он умудрился сберечь «пуль-взвод» в аду боев, трудно представить, тем более что в тяжкие времена, когда война была на изломе, срок службы в пехоте порой определялся неделями и днями.
Да и вообще немало загадок было в личности Дятлова — кряжистого, светловолосого сибиряка с редким роем веснушек на простоватом лице. Внешне и впрямь простоватое лицо: серые, широко расставленные глаза, шершавые от ветра губы, морщинки на лбу. Но стоило пристальнее вглядеться в это лицо, и угадывался характер, просвечивало обаяние. А когда присмотришься к его делам да вникнешь, что к чему, вроде и тут проясняется все в своей мудрой простоте.
Пулеметчики, например, неукоснительно соблюдали дятловские законы окапывания и маскировки. Кроме положенного шанцевого инструмента в расчетах имелись большие лопаты и кирки. Пока не окопаются дятловцы как следует, даже есть не станут. Обязательно постараются накрыть свои ячейки сверху. Чем придется — кругляком, досками, частями ли битых машин, — лишь бы накрыть. Поговаривали при этом: «Человеку, хоть он и солдат, как же без кровли? Нельзя!» Сами же знали: не от дождя накрываются, а от осколков, которые при обстреле сыплются сверху смертельным градом. Всякий бугорок, любое дерево использовали для маскировки. Не только к местности приспосабливались, не ленились сооружать ложные пулеметные гнезда, запасные позиции. Дятлов сам прекрасно понимал и подчиненным внушил, что за пулеметчиками немец очень зорко и зло охотится, потому как видит в них свою гибель. Занимая огневой рубеж, пулеметчики не жалели сил и труда, оборудуя его, прилаживая к месту все, что под руку попадалось. Другие солдаты им, может быть, завидовали, да, к сожалению, не всегда следовали — потому и страдали от вражеского огня чаще. Не хватало настойчивости, прилежности в этом отношении и у некоторых молодых командиров.
Выросший как командир в боевой обстановке, Дятлов умно и сметливо управлял подразделением, потому что сам был мастером пулеметного дела. Вспомнить хотя бы тот бой, когда он, тогда еще старший сержант, со своим расчетом, со своим надежным «максимом» № 747 обеспечил успешное наступление стрелкам батальона.
Нам предстояло взять высоту на ближних подступах к населенному пункту. Перед атакой Дятлову с расчетом было приказано выдвинуться вперед. Он сам разведал этот трудный и крайне опасный путь выдвижения, находившийся под обстрелом вражеских снайперов. Затем поставил расчету задачу, решение которой требовало смелости, хитрости, боевой сметки.
Солдаты разобрали пулемет на части, обвязали их травой и, распределив между собой ствол, станок и щит, стали по-пластунски пробираться к позициям гитлеровцев с фланга. Они достигли подножия высотки незамеченными. Быстро и бесшумно собрав пулемет, установили его в укрытии. Затем Дятлов и подносчик Шабанов поползли готовить огневые позиций — сразу несколько, чтобы обеспечить в бою свободу маневра. Гитлеровцы даже не подозревали, как близко и какое оружие нацелено на них в упор.
Закончилась получасовая артподготовка, поднялась в атаку пехота. И тут ожили два фашистских пулемета. Но им не удалось задержать продвижение гвардейцев. Дятлов метким огнем из «максима» подавил вражеские расчеты.
Гитлеровцы выкатили орудие прямой наводки, намереваясь шрапнелью рассеять наши цепи. Этот замысел Дятлов сразу же разгадал. Повернув пулемет, он дал длинную очередь в сторону пушки, чтобы «пугнуть» ее расчет. И точно: гитлеровцы бросились от орудия врассыпную. Тут уж Дятлов прицельно скосил огнем всех до одного.
Тем временем наши гвардейцы ворвались в траншеи врага. Гитлеровцы здесь не удержались, но, собрав свежие силы, повели фланговую контратаку со стороны леса.
Старший сержант Дятлов всегда прекрасно ориентировался в тактической обстановке, подчас предусматривая ее развитие интуитивно. И на этот раз он предполагал контратаку со стороны леса. В этом направлении им заранее была подготовлена огневая позиция, на которую расчет быстро и скрытно передвинул пулемет. «Максим» ударил с близкого расстояния по гитлеровцам, когда их контратака только набирала темп.
Вражеская батарея, нащупав огневую позицию пулеметчиков, попыталась накрыть ее. Не удалось. Храбрые пулеметчики, прикрываясь кустарником, мгновенно сменили позицию, выдвинув ее еще ближе к лесу и левее. Метким огнем наискось они вновь сорвали вражескую контратаку.
В этом бою старший сержант Александр Дятлов со своим расчетом уничтожил более 70 гитлеровцев, обеспечив успех нашей атаки.
Тактика действий пулеметных расчетов была отработана под руководством Дятлова, ставшего командиром подразделения, досконально. Огонь они открывали только с предельно близкой дистанции. Подпускали цепи атакующего противника до 100–80–70 метров и с этого расстояния уничтожали наверняка. Отступать уже было некому. Подпускали бы, возможно, еще ближе, но опасались внезапного броска каким-нибудь гитлеровцем гранаты. Это пулеметчики учитывали как своеобразную красную черту и переступать ее врагу не давали. Нервы у Дятлова железные, нервы у его подчиненных, похоже, из того же материала. И если командир назначал дистанцию открытия огня, например 80 метров, подчиненные выполняли его приказ с завидной выдержкой.
Мне самому довелось однажды испытать секунды неимоверного напряжения, связанного с боевой работой пулеметчиков. Случилось это, когда полк действовал в тылу противника. Совершая маневр, мы столкнулись с крупными вражескими силами и вынуждены были занять оборону. Дятлов осмотрел местность, подумал и решил оборудовать огневые позиции пулеметной роты не по опушке леса, а несколько выдвинуть их в поле.
— Почему на открытой местности? — спросил командир стрелковой роты, который должен был с ним тесно взаимодействовать.
— Будет серьезная рубка, — ответил Дятлов. — Если засесть на опушке, все осколки рикошетом от деревьев на головы нам полетят.
Уговорил и того ротного последовать его примеру.
Как всегда, позаботился о запасных позициях.
Гитлеровцы пошли в атаку, как мы и ожидали в тех условиях, одной пехотой без танков. Возможно, даже решили брать русских живыми, потому как еще не знали толком, что за силы у них в тылу блуждают. Все ближе и ближе подходили они к нашим боевым порядкам, постреливая из автоматов. Уже хорошо были видны без бинокля движения их рук и ног, даже выражение лиц можно было разглядеть — решительные, самоуверенные физиономии. Медлить пулеметчикам больше не следовало. Фашисты могли с такого расстояния одним броском достигнуть нас. А рукопашная здесь весьма нежелательна.
«Максимы», однако, молчали.
Мне представилось, как гитлеровцы сейчас ворвутся на наши позиции и, поскольку их намного больше, возьмут верх в кровавой схватке. И я, признаться, не выдержал. Крикнул взволнованно:
— Пулеметчики, огонь!
На что не последовало никакого ответа...
Промелькнула мысль: «Командира полка не слушаются, мамкины дети! Один Дятлов у них воинский начальник».
И вот, когда казалось, что немцы уже бросились вперед, Дятлов скомандовал пулеметчикам:
— Огонь!
«Максимы», которых было в «пуль-роте» уже до десятка, полыхнули по полю шквалом огня. Совершенно неверное сравнение употребляют некоторые авторы книг о войне, когда пишут, что пулеметы «тарахтят» мелкой дробью, а то еще «стрекочут» (вроде кузнечиков, что ли?). Нет, пулеметы групповым огнем возбуждают бесконечные раскаты грома в пространстве, пулеметы метут, как налетевший ураган!
Атака немцев захлебнулась. На поле, в полосе обстрела роты, осталось бессчетное количество трупов. Впечатление создавалось такое, что ни один вражеский солдат не ушел назад.
Отразив атаку, пулеметчики сейчас же сменили огневую позицию. Фашистская артиллерия открыла по тому месту, где стояли «максимы», прицельный огонь, а их уже там нет. Уже метут смерчем «максимы» с другого направления и опять сплошными цепями укладывают гитлеровцев наземь.
Во время тех же действий во вражеском тылу потребовалось прикрыть арьергард нашей группы. Поручил я эту задачу пулеметной роте. Боевые действия пришлось вести в лесистой местности. Дятлов правильно сориентировался, выбрал огневую позицию с таким расчетом, чтобы расстрелять колонну противника, как только она выползет на поляну. И замысел удался. Пулеметчики уничтожили большую часть вражеской колонны, заставив многих гитлеровцев сдаться в плен.
Подъезжаем к месту боя, видим, стоят кучками понурые фигуры в грязно-зеленых шинелях.
— А это что за фрицы? — выкрикнул Бушмакин.
— Пленные. Даже офицеры есть... — ответил Дятлов.
Так мы, сами находясь во вражеском тылу, начали брать тех же врагов в плен. И потом пришлось переправлять их под конвоем через линию фронта.
Дятлов почти весь свой боевой путь прошел взводным командиром, вырос на этой должности от старшины до старшего лейтенанта. Лишь к концу войны был назначен командиром пулеметной роты. Подразделение принял от Норика, поддержал в роте лучшие традиции, сильный боевой дух и много хорошего своего внес в воинский коллектив. Во время жаркого боя частенько определял себе место в одном из взводов, иногда — в «своем». Любил по-прежнему сам взяться за рукоятки «максима», и тогда несдобровать гитлеровцам, попадавшимся в поле его зрения.
Люди в роте были как на подбор: все коммунисты и комсомольцы, все отличные огневики. Дисциплина поддерживалась на высшем уровне, и как она сказывалась в бою, можно судить по железной выдержке пулеметчиков, по их беспрекословному повиновению командиру. Когда бы ни заглянул в роту, всегда увидишь должный воинский порядок, который подчас очень нелегко было соблюдать в условиях фронта. Солдаты подтянуты, чисто выбриты, опрятно одеты. Всегда у пулеметчиков было что самим поесть и чем гостей попотчевать.
Что же еще рассказать о Дятлове? Человек, как видите, незаурядный и вместе с тем особенное не сразу в нем подметишь. У нас в полку его больше всего любили, как мне кажется, за скромность, общительность, простоту, военную хитрость. Умение обвести врага вокруг пальца, подставить ему ножку, выхватить у него что-то из рук — все это составляет элементы той же тактики, все это обусловливает победу.
За действиями пулеметчиков наши гвардейцы следили в боевой обстановке ревниво и с надеждой. В боевых порядках того или иного подразделения, выжидавшего решительной минуты, можно было услышать доверительно-трогательное о командире «пуль-роты»:
— Сейчас Дятел начнет долбить...
— Уж он как долбанет, Дятел-то наш, так только держись!
— А что же Дятла не слыхать, крестьяне?
— Погодь-погодь... Дятел знает, когда ударить.
Гитлеровцы за ним, конечно, охотились. Если в небе по радио звучало тревожное: «Внимание, в воздухе Покрышкин», то и на земле в этом смысле передавалось по связи предупредительное: «Внимание, на фланге пулеметчики!» И такого аса своего дела, как Дятлов, на участке фронта хорошо знали. Принимались определенные меры безопасности. Например, мы пулеметчиков не сажали вместе с другими пехотинцами десантом на танки. Да и сам Дятлов этого избегал. Говорил бывало:
— Я лучше буду бежать за танками. Не отстану!
Зимой пулеметы ставились на лыжи и транспортировались расчетами довольно быстро. Летом тоже находили хитроумные способы, чтобы поспевать за танками.
Пулеметчиков бдительно охраняли на отдыхе, выделяли для них землянки понадежнее, чтобы никаким калибром не разрушило в случае вражеского обстрела.
И еще несколько слов о командирской инициативе и самостоятельности Дятлова. Бывало, в связи с постановкой задачи комбат дает указания специально для пулеметчиков. И то и другое старается предусмотреть, а что-то растолковать поподробнее, после чего Дятлов, неприметно отводя взгляд в сторону, скажет:
— Все понял, товарищ майор. Теперь разрешите я тут немножко сам... доведу задачу.
Это так и знай, что все будет сделано надежно и немного повернуто по-своему. Но к лучшему! И комбат ему не мешал доводить задачу, то есть решать ее оригинально, хитроумно, с выдумкой.
Таким был на фронте Александр Дятлов, Герой Советского Союза.
Боевые действия советских войск в Курляндии продолжались до конца войны и немножко после Победы. Опять пошла среди фронтового народа та же молва насчет затяжки здешних боевых действий, только в новом варианте. То говорили, что, дескать, Жуков, возвращаясь из Берлина, поинтересовался: «А тут почему стрельба?» Теперь стали на иной лад рассказывать. В Москве, мол, уже победу отпраздновали, салют отгремел, и в наступившей мирной тишине вдруг послышалась отдаленная канонада. «Что это?» — спрашивают удивленные москвичи. А им отвечают: «А это Ленинградский фронт курляндскую группировку доколачивает». Нашей 29-й гвардейской стрелковой дивизии пришлось и наступать, и сдерживать рвущегося на простор врага, и маневрировать силами, искусственно создавая превосходство на узких участках фронта. Постоянные бои сделались нашей будничной работой.
Гвардейцы сознавали: что поручено, то надо выполнять. И что положено кому, пусть каждый совершит...
В конце войны боевая деятельность наших соединений, может быть, находилась в тени, ратные подвиги гвардейцев, возможно, оставались неведомыми, во всяком случае, о них не говорили радио и газеты, ежедневно сообщавшие (и заслуженно) о делах тех, кто громил ненавистный фашизм в его собственном логове, брал Берлин. И все равно наши солдаты и офицеры шли в бой смело, дрались самоотверженно — с таким же самосознанием, как раньше.
Этому морально-боевому качеству советских воинов нет цены. Эта воинская доблесть не ради славы, а во имя исполнения приказа ни с чем не сравнима. Был уже повержен фашистский Берлин, наступил уже мир, а на Прибалтийском побережье все еще шла война не на жизнь, а на смерть. И люди шли в огонь в беззаветном стремлении выполнить боевой приказ.
Точно так же в мирное время во имя государственных интересов социалистической Родины выполняются боевые задания. И ни один воин не скажет: «Почему я должен рисковать, в то время как другие наслаждаются жизнью?» Подобных вопросов нет и не может быть. Каждый понимает: послали его — значит надо действовать.
Никогда не забыть мне партийного собрания в роте старшего лейтенанта Николая Глусова. Звучит и поныне звонкий, страстный голос выступавшего сержанта:
— Берлин взят советскими войсками. Но в предстоящем бою никто из нас не будет жалеть себя!
— Пусть советские люди счастливо празднуют победу, а мы завтра пойдем в атаку! — столь же искренне прозвучал другой голос.
Это открытое партийное собрание, на котором присутствовала вся рота, состоялось вечером 7 мая 1945 года. Его протокол вряд ли сохранился, а мог бы по праву занять место в экспозиции реликвий Музея боевой славы.
Утром 8 мая 1945 года на нашем направлении завязались бои, обещавшие превратиться в большое сражение. Оно разгорелось и набирало силу как пожар, занявшийся сначала малыми огнями и постепенно охвативший пламенем все окрест.
87-й гвардейский был введен в бой на правом фланге дивизии, в стыке с соседним соединением. Батальоны хорошо пошли в атаку с первого шага — это было видно с нашего НП и это по всему чувствовалось. Командиры и политработники подразделений двигались непосредственно в боевых порядках. Некоторые ротные командиры вопреки всяким сдерживающим указаниям встали в цепь атакующих, взяли в собственные руки оружие. Вразрез с указаниями, которые сам делал, я в душе оправдывал этих беззаветно храбрых командиров. Никто из них никогда не искал в бою места побезопаснее, а в этом последнем наступлении особенно ярко сверкали звездочками их офицерские погоны — особое мужество проявили они, верные сыны Отчизны.
Вблизи траншей противника наши гвардейцы, возглавляемые офицерами, броском кинулись вперед и прорвали первую линию обороны.
На своих последних рубежах гитлеровцы дрались не только с отчаянностью обреченных, но и с коварством заклятых врагов. Они вытолкнули вперед на позиции предателей-власовцев. (Между прочим, наши ребята, встречая в бою власовцев, жалели пулю на таких выродков — прикладом или каской сшибали.) Когда же гвардейцы без особого труда преодолели зону, обороняемую этими предателями, фашисты бросили в образовавшийся прорыв свой последний резерв — разведбат.
Отборный, обладающий высокой боевой выучкой батальон противника всю мощь своего удара обрушил на роту Н. Глусова. И рота почти вся полегла в неравной схватке, не отступив ни на шаг. Сойдясь во встречном бою в открытом поле с врагами, которых было втрое больше, гвардейцы расстреливали их в упор и падали сами, сраженные шквалом фронтального огня. Раненые продолжали стрелять лежа, с колена, с одной руки — кто как мог. А вокруг ни бугорка, ни ямки, где бы укрыться, только ровное, распростертое вширь поле. Оно стало для гвардейцев роты Глусова местом страшной, беспощадной сечи, в которой их полосовали огнем автоматов и ручных пулеметов враги. С беззаветной отвагой дрались сам Глусов, другие офицеры, все до единого солдаты стрелковой роты. Как говорили они на партсобрании, так теперь и поступали в бою: не жалея себя, разили врага. С невиданным рвением шли гвардейцы навстречу огню и смерти, выполняя боевой приказ.
Командование полка ближе подтянулось к боевым порядкам подразделений. Я совместил свой КП с батальонным командным пунктом капитана Ф. Норика, начальник штаба выдвинулся в роту старшего лейтенанта А. Дятлова.
Бои ожесточились, развить первый успех не удалось. Болотистая местность несколько задержала артиллеристов на путях подхода. Часть орудий пришлось перетащить на руках. Встав на огневые позиции, они сразу же поддержали наступающих.
В контратаке фашисты применили самоходные артиллерийские установки «артштурм». Гвардейцы забрасывали их гранатами. Но «карманной артиллерией» сражаться с ними было, конечно, трудно. Пехотинцы пропустили «артштурмы» через себя, будучи уверенными, что их уничтожит наша артиллерия. Все так и получилось. «Артштурмы», правда, ощутимо проутюжили пехоту, но сами все погибли от огня наших батарей.
С жестокими боями полки дивизии прошли за день по болотистым землям Курляндии, опоясанным линиями вражеской обороны, 8–10 км.
Днем 8 мая 1945 года разведка донесла, что противник снимает войска с переднего края.
К вечеру того же дня, 8 мая, противник в основном прекратил бои в Курляндии. Солдаты и офицеры в одиночку и группами стали сдаваться в плен. Несколько позже представители фашистских штабов вступили в контакт с советским командованием, имея полномочия выполнить все наши требования.
Капитулировавшие вражеские соединения и части группировки «Курляндия» разоружались. В качестве военных трофеев было взято множество танков, самолетов, орудий, стрелкового оружия, боеприпасов. 285 тысяч вражеских солдат и офицеров сдались в плен.
Над оборонительными сооружениями гитлеровцев вскинулись белые флаги. Но не везде. Иные узлы и опорные пункты стойко, хотя и бессмысленно, сопротивлялись.
Продвигаясь вперед, наши части вели бои против отдельных групп врага, громили подразделения 78-й штурмовой дивизии, с которой уже имели дело в 1943-м под Оршей. Тут, в Курляндии, гвардейцы ее добили, припомнив фашистским головорезам все их кровавые преступления на советской земле.
Варварам было воздано по заслугам.
Уже после 9 мая наш полк и другие части дивизии вели довольно ожесточенные бои по ликвидации групп противника, не желавших сложить оружие. Полностью затихли бои в Курляндии лишь к концу мая. Гвардейцы нашей дивизии взяли в плен нескольких гитлеровских генералов, 310 офицеров, 1625 унтер-офицеров, более 5700 солдат. Были захвачены большие трофеи, в том числе 250 ручных пулеметов, 220 орудий и минометов, около 300 автомашин.
Командир немецкого соединения, эсэсовский генерал, попался в плен и сразу же растерял все свои «железные» качества. Обмяк, испугался насмерть, бормотал невнятное. Кто-то из любителей хотел его сфотографировать, а другой крикнул:
— Пусть на колени станет, вешатель и кровопивец, тогда и снимай его!
Нашлись скорые на суд, скомандовали фашисту:
— На колени!
И он послушно опустился на колени, его глаза, как у затравленного вепря, с животным ужасом поглядывали на суровые лица русских солдат.
Окажись на месте кто-нибудь из командиров, не допустил бы всего этого. Но когда я пришел, дело уже свершилось. А через некоторое время мне показали проявленный и отпечатанный снимок: эсэсовский генерал, командир дивизии, сдается в плен на коленях.
— К чему этот спектакль?! — строго спросил я авторов фотографии.
— Это не спектакль, товарищ подполковник... — упрямо возразил один из них.
— А что же?
— А то, товарищ подполковник, что фашист не просто испугался — он опускался на землю и кряхтел по-русски: «Гитлер — капут». Сразу отказался и от фюрера, и от веры!
Отдал я им фотографии, ничего больше не сказав. А сам подумал, что они ведь правы, эти порывистые, честные в своей ненависти ребята. Поставили военного преступника на колени? Да так ему и надо! Ничтожество в генеральских погонах... Наш Карбышев не склонил головы, предпочел мученическую смерть, но не изменил своим убеждениям. Другие наши генералы принимали смерть стоя — это всем известно. И ребята наши в боевой горячке действовали вполне рассудительно: нет мужества постоять за свою идеологию — вставай на колени. Ибо стать военному человеку на колени — моральная смерть.
В ходе наступления подразделения нашего полка захватили штаб армии противника. Проштурмовали коридоры и комнаты двухэтажного здания, вывели во двор пленных гитлеровских офицеров — среди них было немало пожилых, в очках, по-видимому, тотальных.
Генерал (не то начальник штаба, не то начальник оперативного отдела), объявив себя старшим, пожелал «вести переговоры» только с главным советским начальником.
Бушмакин ухмыльнулся, когда перевели высокопарное заявление гитлеровского генерала:
— Сам на аркане, а поди ж ты — переговоры хочет вести!
Однако сдержал свое возмущение. Указав на меня, сказал, что вот, мол, и есть в данном районе главный военачальник, командир полка.
Я был в маскхалате и в пилотке. Выглядел не старше, а моложе своих товарищей. Гитлеровский генерал не поверил рекомендации Бушмакина. Посмотрел на меня свысока и не удостоил ни одним словом.
— Направьте его куда следует, — распорядился я, решив, что капитуляцию армейского штаба мы примем и без переговоров.
Во дворе строили колонну пленных штабистов, в здании отбирались документы, которые гитлеровцы не успели сжечь. Генерала тоже повели под конвоем.
Случилась в это время и встреча, вызвавшая иные чувства. Немецкий подполковник, по знакам различия — инженер, проявил пристальное внимание к трофейной полевой сумке, висевшей на боку у лейтенанта Красносвободского. Выждав момент, заговорил по-русски, обращаясь ко мне и к моему адъютанту:
— Мы где-то встречались. У вас — бывшая моя сумка.
Миша Красносвободский помог мне вспомнить мимолетный эпизод, когда мы в прошлом году во время боев на Лубанской низменности захватили легковую машину и полевую сумку командира немецкого инженерного батальона.
— Так это была ваша машина? — переспросил Красносвободский.
Немец с грустной шуткой уточнил:
— Моя. Но хорошо, что тогда не было в машине меня...
Обычно Миша не лез в карман за словом. Нашелся и тут:
— Рано или поздно... — сказал он, намекая немцу на его нынешнее положение пленного.
Разговорились, тем более что офицер прилично владел русским языком. Этот в подполковничьих погонах немец не был нацистом — просто один из тех представителей технической интеллигенции, кого фашизм поставил под ружье, как и все мужское население Германии, начиная с подростков. Он рассказал о своей работе по гражданской специальности, о семье, подробнее о детях и был счастлив тем, что мы его слушаем.
Подполковник здраво рассуждал о своем и других, таких же, как он, немецких военнопленных будущем.
— Наверное, нам предстоит увидеть вашу Сибирь, — говорил пленный, понимающе кивая головой. — Там есть очень холодно, и там есть очень много работы.
— Почему обязательно Сибирь? — возразил Красносвободский. — Для военнопленных найдется работа и в западной части страны, там, где побывали фашистские войска. Они же камня на камне не оставили, варвары лютые! Теперь надо все восстановить, сложить по камешку.
— Надо работать, надо работать!.. — подхватил немец с готовностью. — Мы будем хорошо работать. Нам будет тяжело, мы знаем это. А когда пройдет время, СССР отпустит нас домой.
Что ж, правильно думал подполковник — впоследствии все так и произошло. Нас приятно удивило в беседе с ним то, что, несмотря на изощренные потуги геббельсовской пропаганды в изображении «зверств» русских, этот немец верил в гуманизм Страны Советов. И впоследствии мы слышали примерно те же слова от многих военнопленных. Никакой самой злобной и лживой пропагандой невозможно было подорвать в сознании здравомыслящей части немецких людей эту веру в гуманизм советских людей.
На дорогах встречались колонны немцев с белыми флагами. Возглавляющие их офицеры спрашивали наших гвардейцев: где и как можно сдаться в плен? Назначали им одного-двух конвойных, больше для формы, и направляли в тыл дивизии. Приходилось также заниматься отправкой в тыл большого количества исправной боевой техники, военного имущества, брошенного немцами в Курляндии.
Была широко объявлена капитуляция фашистской Германии. Немецкие войска по приказу своего командования прекратили бессмысленное сопротивление. Но не все.
Оборонявшаяся в Курляндии 12-я танковая дивизия, в которой верховодили матерые эсэсовцы, так и не сложила оружия. Гитлеровцы затопили в реках и болотах танки, используя их до последней минуты как артиллерийские огневые точки. Вышедшие на побережье группы, в основном офицерские, пытались на лодках, на любых подручных плавсредствах уйти в Скандинавию. А некоторые подразделения расчлененной дивизии превратились в банды, которые еще долго бродили, бесчинствовали в Курляндии, и наши гвардейцы должны были вести с ними борьбу.
Другие мысли, другие чувства волновали в те майские дни всех нас. Воины полка, дивизии вместе с родной армией-победительницей до конца выполнили священный долг. Победа над гитлеровской Германией, над фашизмом, одержанная советским народом под руководством Коммунистической партии, озарила своим сиянием весь мир, приобрела огромное историческое значение в жизни всего человечества.
Весна 1945 года, самая прекрасная весна моего поколения, щедро дарила победителям цветы. И вскоре мы провожали первый эшелон демобилизованных, в котором ехали домой и гвардейцы из нашего полка. Гремели барабаны, пели трубы духового оркестра, сжимались руки в прощальных объятиях, набегала на глаза горячая слеза. Уезжавшим предстояло счастье увидеть скоро землю милой Родины, которая встретит их алым цветеньем полевых маков. Оставшимся в строю предстояло трудное счастье служить любимой Родине, охранять мирный труд советских людей.