Звери!
Наши бойцы, ворвавшиеся с боем на станцию Лейпясуо, обратили внимание на отсутствие раненых и убитых финских солдат. А у отступавших в беспорядке белофиннов потери должны были быть особенно велики. Загадка скоро разъяснилась. Вдоль дороги стояли большие сараи. Стали осматривать их. Оказалось, что два сарая набиты тяжело ранеными и убитыми белофинскими солдатами. Раненые, поверх которых были накиданы трупы, стонали. Вся эта груда тел была густо обложена соломой. Отступавшие белофинны готовились, видимо, сжечь своих раненых и убитых вместе с сараем. Они не успели этого сделать потому, что наша атака была стремительной.
А некоторое время спустя, при прорыве укрепленной линии под станцией Кямяря, мы нашли страшное подтверждение нашим догадкам. Подойдя к нескольким горящим дзотам, наши бойцы распахнули дверь одного из них. Прямо на нас выставились ноги горящих трупов. Полыхающая пламенем землянка была доверху набита трупами. Были здесь и еще живые солдаты. Из огня доносились стоны.
Пять других горевших дзотов также были наполнены убитыми и ранеными солдатами...
— Если своих раненых жгут, то что же делают с нашими? — возмущенно говорили бойцы. — Это не люди, а сущие звери! [174]
Дорога к победе
Роща «Узкая» была исходным рубежом нашего наступления. Впереди рощи на 350–400 метров раскинулось болото Суурсуо. С обеих сторон болото примыкало к озерам. По самой середине его тянулась линия проволочных заграждений. Перед проволокой и за нею враг поставил фугасы, а сам засел за болотом в дотах и дзотах.
Каждый метр «болотной площади» просматривался финскими наблюдателями, простреливался из нескольких огневых точек во всех направлениях.
На нашей стороне, в роще, шла подготовка к прорыву вражеских укреплений.
Днем на северной опушке рощи десятки бойцов, напрягая зрение, следили за снежной гладью болота. Ночью разведчики уточняли дневные наблюдения и боем определяли расположение противника.
Саперы работали по ночам. Из глубины леса носили они бревна на опушку рощи. По ночам морозы настолько усиливались, что даже жаркая работа не согревала бойцов. Они часто останавливались, клали бревна наземь, снимали с рук теплые перчатки и с ожесточением терли щеки и нос. Затем снова брались за дело.
В тылу, метров за восемьсот от нашей передовой линии, другая группа сапер рубила срубы из бревен. Сделав ночью такой сруб и поставив на полозья, выдвигали его на опушку, на исходную линию, облепляли снегом. Получалась передвижная огневая точка для пулемета.
Еще глубже в тылу саперы соорудили макет белофинского дота в натуральную величину. У макета происходили тактические учения всех родов войск. Бойцы и командиры репетировали предстоящее наступление. Артиллеристы выталкивали из-за укрытий пушки, поставленные на гигантские лыжи; пулеметчики тренировались в скоростном окапывании, практиковались в быстрой изготовке к ведению огня; стрелки вели наблюдение, отыскивали так называемые мертвые секторы, [175] а затем короткими перебежками и ползком подбирались к макету дота; танкисты, преодолевая препятствия, быстро подходили к доту и корпусом машины заслоняли амбразуру.
Среди бойцов, отрабатывающих взаимодействие, много сапер. Одни из них двигались на танке со взрывчаткой, другие ползли в цепи стрелков, волоча за собой санки, нагруженные толом. Сапер легко было отличить по зажигательной трубке, которая, словно черная змея, обвивалась у них вокруг шеи. Неподалеку работала группа сапер-разградителей. Они учились расчищать лесной завал. В руках у них были железные тросы, канаты, стальные «кошки», приспособления, похожие на гарпуны китобоев, миноулавливатели и щупы для отыскивания мин.
Лучшие саперы, прозванные в батальоне «истребителями мин», — младший лейтенант Середа и помощник командира взвода Наймибудко — учили красноармейцев, только что прибывших на фронт, как обезвреживать мины. Разложив перед слушателями до полутора десятков белофинских мин и фугасов различного образца и действия — зеленые тарелки, корявые ящики и т. д., — «истребители» показывали молодым саперам, как надо действовать. Они вынимали капсюли и требовали от каждого новичка, чтобы тот установил, а затем извлек мину. Если при извлечении мины слышался щелчок взрывателя, неопытный красноармеец выслушивал строгое назидание.
— Если так будете извлекать мину, сами взорветесь... [176]
Только что сапер Виноградов успешно проделал проход в проволочном заграждении в шесть рядов кольев: взрыв образовал проход шириной в 10 метров.
Указывая на работу Виноградова, командир отделения Даущев сказал своим бойцам:
— Всегда так делать проходы.
По соседству с отделением Даущева работали саперы «второго сорта». Так у нас в шутку называли себя писаря, ездовые. Они готовились стать нашим резервом: учились отыскивать и обезвреживать мины, заготовляли щиты для щитовой дороги и т. д.
Команды, отряды, подразделения, отдельные бойцы и командиры всех родов оружия добились слаженности действий. Боевая задача была доведена до каждого красноармейца.
Приближался час наступления. Очередная сводка инженерной разведки гласила:
— «Мороз — 38 градусов. Слой снега на болоте — 47 сантиметров. Слой промерзания под снегом — 3–4 сантиметра. Болото для танков непроходимо».
Вслед за этой сводкой наш батальон получил приказ из восьми слов:
«Ночью построить дорогу через болото Суурсуо, пропустить танки».
Честь строить дорогу в эту ночь выпала на долю сапер «второго сорта» — писарей, ездовых, шоферов. Основные саперные подразделения в строгом порядке, как вчера во время учений, двинулись на исходные рубежи со своими боевыми средствами. Только по взглядам бойцов и командиров, по выражению их лиц можно было догадаться, что предстоит не учение, а более серьезное испытание мужества и волевых способностей каждого.
При заготовке бревен саперы допустили неосторожность — не замаскировали штабели, и вот сейчас на бревна каждые 3–5 минут прилетают мины. Прижавшись к земле и переждав разрывы мин, саперы вскакивают, поспешно подхватывают бревна и относят их на строящуюся дорогу.
...Наступление началось.
Вот, миновав рощу «Узкая», на болото вышла наша пехота. Бойцы прикрываются стальными щитами, установленными на лыжах. Двигая щиты перед собою, пехотинцы ползут вперед, часто проваливаясь в снег и в незамерзшие полыньи болотной грязи. Вот уже они преодолевают проволочные заграждения.
В ночь вспыхивают ракеты. Огненные нити трассирующих пуль беспрерывно прорезают тьму. Герои-саперы продолжают [177] работу, — дорога через Суурсуо растет, она подходит уже к середине болота.
Все чаще вспыхивают вражеские ракеты, и за каждой вспышкой следуют пулеметные очереди. Летят сотни светящихся пуль. Они вырывают из строя отдельных бойцов.
Пулеметный огонь белофиннов еще больше усиливается. Остается один способ подноски бревен — ползком. Двое бойцов ложатся ничком наземь. Каждый взваливает на шею конец бревна и, плотно прижимаясь к снегу, перемешанному с болотной грязью, ползком двигается к месту, где наращивается дорога. Тяжелые бревна грязной и мокрой корой больно давят шею, струйки тающего снега протекают за воротник. Но стремление выполнить боевой приказ заставляет забывать о тяжести труда и смертельной опасности. Саперы знали, что строили дорогу к победе!
Наша пехота перешла болото и уже ворвалась в рощу «Редкая», занятую белофиннами.
Между тем дорога готова!
Один за другим танки пересекают болото и по дороге победы мчатся к роще «Редкая». Они помогают пехоте громить врага. [178]
Из блокнота помощника начальника штаба полка
На снегу заячий след. Кругом огромные сосны. На хвое снег, отягощающий ветви. Тишина. Здесь война прошла стороной, напоминаем о ней только мы сами.
Глубоко проваливаясь в снег, мы идем на поиск стрельбища. Полк давно уже отдыхает после боев у Хотинена.
Мы нашли не одно подходящее место, но ни мне, ни моему спутнику не хочется покинуть этот прекрасный уголок. Однако пора итти в штаб.
Майор Роднов, рассеянно выслушав мой доклад, молча кивает головой. Он чем-то занят. Я отхожу. Меня ждет почта — письмо от жены. Быстро пробегаю его с начала до конца, затем долго читаю. Учится жена, растет сын. Как всегда, после прочтения письма на душе становится радостно.
Начальник штаба, подозвав, говорит шопотом:
— Стрельбы завтра не будет, мы выходим на фронт. Я сейчас выезжаю ознакомиться с участком, вы остаетесь за меня.
Конец выжиданию. В бой. Это хорошо. Значит, подготовка завершена, скоро решающий удар, победа.
Я еду верхом вдоль двигающейся колонны.
Проверяю меры противовоздушной обороны. Все наготове, хотя никто не верит в возможность нападения финских самолетов. Мы знаем силу нашей авиации, мы спокойны за воздух. Он надежен, как надежна наша земля, что под нами и позади нас.
Колонна идет по озеру. На берегу знакомые места. Здесь мы шли по пути к Хотинену. Теперь тут хорошие дороги. Только ряды надолб, проволока да взорванный мост рядом с новым, построенным уже советскими людьми, напоминают о том, что здесь было.
Начинается район огневых позиций тяжелой артиллерии. Мы проходим, а мощные гаубицы методично работают, посылая [179] врагу снаряд за снарядом. Они стоят у самой дороги, задрав вверх жерла. Уважение к ним особенно возросло, когда сразу заговорили четыре гаубицы.
Лошадь моего ординарца встала на дыбы, меня оглушило. На момент я потерял ориентировку. Мне показалось, что снаряды рвутся вот здесь, где-то рядом, и это не мы стреляем по белофиннам, а наоборот. Такое впечатление от выстрелов, оказывается, не у меня одного. Ординарец торопится проехать «опасное» место. Его лошадь нервно вздрагивает. Мой конь к разговору гаубиц относится стоически.
Батарея, выждав глухой, но достаточно мощный разрыв очереди, послала следующую.
Я быстрее поехал вперед. Начинают попадаться следы боя. То здесь, то там встречаются воронки. Кое-где рядом с красивой сосной торчат безобразные рваные пни. Но это только кое-где, а в целом сосновый лес стоит ровным строем по обе стороны нашего пути.
Снова поворот направо, и мы прибыли в назначенное место. Походное охранение сменяется сторожевым.
Всю ночь бойцы рубят деревья, роют сопротивляющуюся промерзшую землю. Лопатам помогают кирко-мотыги, и к утру батальон старшего лейтенанта Анискова, рота связи, пешие взводы разведывательной роты уже спят в землянках.
Днем работы продолжаются. Землянка оперативной группы за ночь наполнилась водой. Надо рыть новую. Хорошо, что сообразили сделать помост, а то проснулись бы в воде. Трудно все-таки в лесу городскому человеку. Чувствуешь какую-то беспомощность, на самого себя досадно.
Пришлось выбрать для землянки район повыше, но зато и потруднее. Здесь надо было пробить мерзлый грунт, а потом уже лопата пошла легко. Возились долго, но зато землянка получилась замечательная.
Батальон тов. Помельникова, преодолевая незначительное сопротивление белофиннов, уверенно овладевает рощей «Язык».
«Язык» — это лесной полуостровок, с трех сторон окаймленный речонкой. От последнего северо-западного его выступа да переднего края укрепленного района врага остается метров восемьсот. Дальше — открытое пространство. Километрах в полутора на северо-восток — знакомые доты Хотинена. Против них, на том самом месте, которое занимали мы, стоит сменившая нас дивизия. Теперь это наш правофланговый сосед. Он [180] уступает нам часть своего участка, сужая фронт удара. Становится ясно, что главный удар наносится где-то здесь. Весь вопрос — когда.
Итак, «Язык» занят. Вправо к соседней дивизии и влево к мельнице у реки, к соседнему полку, потянулись траншеи. Это — «выдумка» нашего комбрига.
Траншеи эти дают возможность развернуть для броска значительную часть дивизии. Работы идут по ночам. Каждый день траншеи растут, пока, наконец, не вытягиваются по всему фронту. Правее нас, в стык с соседней дивизией входит наш другой полк. Мы теперь находимся в центре. На «Языке» кипит жизнь. Строятся наблюдательные пункты полка, дивизии, артиллеристов. Участки быстро заселяются. Противник методически простреливает рощу. Она день ото дня редеет, но работы не прекращаются.
Комбриг здесь частый гость. Он ходит не в валенках, как большинство, а в сапогах, как бы подчеркивая свое презрение к морозу, хотя минус 40–45 — это, по правде говоря, довольно забористая температура. Его мужественная фигура часто появляется и на наблюдательных пунктах, и в штабах, И у землянок бойцов.
Батальон Анискова занимается боевой подготовкой. Разведчики готовятся к ночному поиску. Саперы с выделенным на помощь им нарядом делают съезд на новую дорогу. Работа всюду кипит.
Штаб должен думать обо всем. Не выпускаешь из рук блокнота с записями приказаний командира полка, личными заметками. То что-нибудь записываешь, то что-нибудь проверяешь. Непрерывно являются начальники служб — то с докладами, то с заявками.
Вот докладывает о состоянии конского состава начальник ветеринарной службы военврач 3 ранга Мещерский. Деловой, знающий работник.
Лошади в полку всегда в хорошем состоянии, потому что за небрежный уход доктор налетает петухом, не считаясь с рангами.
До штаба батальона иду без халата. Тут патруль проверяет пропуск и требует маскировки. Дальше — роща «Язык». Дорога здесь просматривается белофиннами, и патруль направляет стороной не в меру храбрых и любопытных гостей, бравирующих бесстрашием и привлекающих огонь на постоянных обитателей «Языка». [181]
В мою задачу сегодня, кроме прочего, входят и контроль над маскировкой всех специалистов, находящихся на передовом участке, и сокращение потока любопытствующих из тылов.
Справа и слева у дороги, по тропам непрерывно движутся бойцы: кто в чистеньких белых, кто уже в грязноватых «земляночного» цвета халатах.
Блокнот, как всегда, в руках. Надо потребовать, чтобы телефонные провода были отнесены в сторону от тропы, надо сделать больше троп, надо замаскировать их со стороны врага.
В конце «Языка» — сожженный домик. В его погребе теперь телефонная станция. То тут, то там ложатся белофинские снаряды. Со свистом над головой непрерывно проносятся наши снаряды. Это действует успокаивающе. Своя артиллерия, ведущая огонь, всегда хорошо действует на психику.
Дни полегоньку вползли в февраль, дни идут. Пора бы начинать.
Пока удается спать более или менее регулярно.
Роты готовятся к бою. Разведывательные партии полка побывали уже на обоих возможных направлениях нашего движения: на северо-западе — в роще «Угольник», на северо-востоке — в роще «Пистолет».
Последняя — это игра природы. Снимок рощи, сделанный с самолета, не оставил никаких сомнений относительно ее названия. Мы ориентировали артиллерию так: «дульная часть «Пистолета», и нас прекрасно понимали.
Над нами через равные промежутки времени пролетают и возвращаются «девятки». Мы ревниво считаем возвращающиеся самолеты. Только раз их возвращалось восемь. Все наблюдавшие нахмурились.
Ночью летают «контрабандисты». Белофинские самолеты не решаются днем залетать в наше расположение. Ночью они смелее. Их окатывают дождем трассирующих пуль. Впрочем, финские самолеты у нас — редкие гости даже ночью.
Сегодня торжественный день. Вызывают для получения правительственных наград за участие в боях у Хотинена. Я побрился даже с одеколоном. Едем в штаб дивизии, затем в штаб корпуса уже большой группой. В фронтовой обстановке торжественно звучат слова члена Военного Совета корпусного комиссара тов. Вашугина:
— Поздравляю вас с высокой наградой.
Каждый из сотни присутствующих внешне спокойно принимает знак высокой оценки своих действий. Но внутреннее волнение чувствуется в напряженной походке, в некотором срыве голоса. Трудно быть совершенно спокойным в ту минуту, [182] когда большое удовлетворение, гордость, огромная благодарность правительству за высокую оценку твоих действий переполняют сердце.
Растаяла на столе горка красных коробочек. Тов. Вашугин извинился за скромность обстановки.
— В другой раз это будет иначе.
Автомобили с потушенными фарами развозят нас по боевым постам.
Под утро я крепко сплю на своем куске помоста, в землянке. Сплю недолго, продолжая во сне думать и о прошлом и о будущем. Но даже и во сне мне не думалось, что решающий момент так близко. Не снилось мне также, что сплю я авансом за всю наступающую неделю.
На правом фланге видно в бинокль, что к безобидным по виду бугоркам движутся танки и вокруг них — черные и белые точки.
По мере приближения точек бугорки окутываются дымом. Артиллерия щедро «поливает» бугорки, расположенные глубже, правее и левее штурмуемых. Вокруг них все бушует и ревет. Видно, как разбитые в щепки деревья высоко взлетают в воздух вместе со снегом и землей.
То исчезая, то вновь появляясь, маленькие точки достигают бугорков и, немного покружившись возле них, отлетают в стороны.
Начались бои мелких подразделений. Там было тяжело и не так картинно, как это казалось нам сквозь призмы стекол, но там были герои, и мы восхищались ими.
Ночью, когда полк организовал на своем направлении поиск одним подразделением, страшный взрыв раздался перед фронтом соседа. Один из хотиненских дотов взлетел на воздух.
Мы ждали приказа.
Вечером получили приказ о переходе 11 февраля в генеральное наступление по всему фронту. Полк занялся подготовкой. Проверялись люди, проверялось и подгонялось снаряжение, подвозились патроны. В оперативной части — все новые лица. Прибыли поддерживающие танкисты. Дала о себе знать поддерживающая артиллерия. Доложил о входе в подчинение командир минометной батареи.
Командиры батальонов, получив на местности задачу, ставили задачи младшим начальникам.
Из второго эшелона выдвигался вперед батальон капитана Петраковского. Мы не спали уже двое суток. Подразделения получали новые районы. Штабные командиры разводили их, показывали, объясняли, проверяли. [183]
Полковая артиллерия встала на указанные позиции. Налево налажена связь с братским полком. Вправо с этой целью послан командир-связист. Заместитель начальника штаба по тылу доложил о боевом питании, о продовольствии, о санитарном обеспечении.
Командир 6-й роты лейтенант Аверкин пришел просить поставить роту на самый ответственный участок. Рота клянется первой ворваться в расположение врага.
Спать не хочется, да, уж и некогда. К утру штаб передвинулся на километр вперед, чтобы лучше управлять боем.
Точно по плану заработали пушки. Снаряды свистели над головой все чаще. Захлопали трехдюймовки, мягко заухали гаубицы. Посвистывание снарядов уже сливалось в непрерывный свист, отдельные выстрелы — в сплошной гул. Противник, изредка отвечавший на наш огонь, сейчас окончательно умолк.
Война шла теперь только там, на их стороне. У нас стало спокойно: ни мины, ни пули. Все живое, что было против нас, вжалось, втиснулось в землю.
Несколько раз артиллерия переносила огонь в глубину и несколько раз возвращала его вновь, дезориентируя врага. [184]
Батальон Петраковского занимал исходные позиции.
Наконец, по заготовленному ночью мосту через речонку двинулись вперед танки. Пехота, не дождавшись их, пошла в наступление раньше. Танкам пришлось догонять пехоту...
В итоге дня передовые огневые точки, фланкировавшие огонь перед «Пистолетом», два ряда проволочных заграждений, траншеи и соединительные ходы противника были в наших руках.
Танкисты восторгались действиями батальона Петраковского.
— Таких нам, знаете, еще не приходилось видеть... Ну, если бы не снег...
Снег сильно связывал. Ночью саперы расчищали дорогу к роще «Угольник». Белофинская артиллерия всю ночь сходила с ума. Осветительные ракеты превращали ночь в день.
Батальон Петраковского держался на захваченном участке и не шел вперед.
Отправляюсь к капитану Петраковскому с приказом командира полка во что бы то ни стало захватить высоту Безымянная.
Уже светало. Первую половину пути удалось совершить длинными, но неутомительными перебежками. Когда вышел на бугорок, огонь усилился. Мои очки, видно, привлекали внимание белофиннов. Пришлось начать переползание.
Маскировочный халат стеснял движения. Подтягиваешь вперед колено, но не всегда продвинешь вперед корпус, скорчишься при этом, а выпрямиться трудно. Попробовал перебегать — еще хуже.
Пули все чаще врезались в снег возле меня. Очки покрылись корочкой льда. Огонь усилился, а я, протирая стекла, усердно и зло ругал свою близорукость.
Без очков я совсем не мог ориентироваться. Провожатый показал направление, и я вновь пополз. Посвистывания участились. Мы были на самом бугре. Переползать стало опасно, я решил двигаться дальше перебежками.
Быстро поднявшись, — халат меня уже не вполне маскировал, но зато и не мешал, — я пробежал десяток метров и свалился в снег. По месту падения посыпало «горохом», я откатился метров на пять левее, защищая руками очки. Оглянувшись назад, я увидел, что один из провожатых лежал ничком.
Возле него на снегу было красное пятно. Второй полз за мной. Повторив перебежку, я откатился вправо. У проволочного заграждения свалился в огромную воронку, где уже было около двадцати человек.
Находившийся в воронке старший лейтенант Николаев ввел меня в курс обстановки и сказал, где найти Петраковского. [185]
Отдохнув, выползаю на край воронки и быстрым броском пробегаю несколько шагов. Тут неподалеку траншея.
Штаб батальона найден. Сообщаю капитану все, что было приказано командиром полка. Артиллерийская подготовка вот-вот должна начаться, но... по нашему району с Кархульского направления заухала тяжелая артиллерия противника.
Капитан Петраковский решает использовать воронки от снарядов как укрытия. Часть людей постепенно переходит в эти воронки. Наша артиллерия открывает ответный огонь.
Снаряды белофиннов ложатся все ближе. Советуемся и решаем разойтись с капитаном Петраковским в разные места, чтобы в случае гибели одной группы командиров — другая смогла бы обеспечить руководство.
Вдруг белофинская артиллерия смолкает. Слышен только непрерывный гул наших тяжелых орудий.
Артиллерийская подготовка продолжена, чтобы дать батальону время для перегруппировки.
Перебило часть проводов. Телефонисты под огнем налаживают связь. Развертывается радиостанция. По телефону уточняем время начала атаки. Артиллерия переносит огонь в глубину. Петраковский дает сигнал.
Я беру на себя связь с артиллерией и штабом полка. Во главе передовых подразделений идет в бой комиссар [186] батальона. Штыками и гранатами бойцы очищают дзот за дзотом, траншею за траншеей. Финны боятся штыка и, отстреливаясь, отходят. Лишь в одном месте, где было шесть бойцов во главе с младшим командиром Шиловым, около пятнадцати финнов попробовало кинуться в контратаку... Только половина из них сумела отойти.
Успех по всему участку, но подходят финские резервы, и нам приходится перейти к обороне. То там, то тут появляются обходящие группы противника. Дивизион тов. Соловьева работает без устали. Он аккуратно выполняет заказы и подчас самостоятельно отражает контратаки.
Под руководством Петраковского отбито уже пять атак противника. Группы белофиннов, удерживающиеся на обоих флангах, лишают нас подвоза боеприпасов. Раненые, собранные у командного пункта, не могут быть отправлены в тыл.
Перебита телефонная связь, и вдруг сразу умолкают радиостанции. Снаряды и мины, взрываясь, создают впечатление снежной бури. Белофинны создали заградительный артиллерийский огонь, чтобы лишить нас подвоза боеприпасов и подхода резервов. С опушки леса сквозь этот ураган, невредимый, с запиской от майора пробирается боец Медведев.
Майор Роднов информирует: «Справа и слева вас обошли группы белофиннов. Усильте охранение штаба».
Коротко, но ясно. Никому не говоря о содержании записки, принимаю возможные меры. Под рукой у меня около восемнадцати бойцов и два станковых пулемета. Надеюсь, что хватит. Усиливаю наблюдение.
Надо вывезти раненых. Пишу в штаб полка, прошу прислать танки с бронесанями. Сюда они доставят пищу и боеприпасы, назад увезут раненых.
С запиской уходит все тот же Медведев. Вместе с ним на ремонт линии идут связисты Ягудин и Баранов.
Я не вижу обходящих групп белофиннов, но чувствую пригибающий к земле свист их пуль. Выход из окопа находится под огнем невидимых автоматчиков. Я устраиваю бруствер и наблюдаю за полем. Двумя станковыми пулеметами прочесываю лес, где должны находиться обходящие группы противника.
Огонь по району нашего штаба стихает. Командир взвода связи младший лейтенант Нечаев докладывает: телефонная линия восстановлена. Медведев, оказывается, уцелел, и по телефону я уже слышу, что танки выйдут немедленно.
Немного спустя, ко всеобщей радости, возвращаются починившие линию Ягудин и Баранов. Баранов ранен в руку, Ягудин имеет пять пробоин в противогазе и развороченный пулей подсумок. [188]
С новой радиостанцией прибывает командир радиовзвода лейтенант Тихонов. Связь заработала, как говорят, «на все сто». Прибыли танки с боеприпасами. Тяжело раненые отправлены в тыл.
С высоты 38,2 пришел капитан Петраковский. Батальон закрепился на высоте, но при попытке выйти на дорогу Кархула — Сумма был отбит подошедшими резервами белофиннов. Люди окопались, идет огневой бой. Финны отчаянно сопротивляются, пытаясь взять нас в мешок.
Подходит второй эшелон дивизии. Теперь связь с тылом обеспечена. По докладам наблюдателей, белофинны, пытавшиеся отрезать штаб группы, откатываются.
Темнеет.
Организую вывод легко раненых. Информирую высший штаб о положении: кое о чем открытым текстом по телефону, кое о чем кодом по радиостанции. Даю заявку артиллерии на обеспечение флангов группы, ворвавшейся в глубину обороны белофиннов. Проверяю правильность кодирования карт у начальника штаба батальона. Получаю от Петраковского данные для составления доклада штабу дивизии и, поддерживая раненого комиссара батальона тов. Молоткова, ухожу в тыл.
Навстречу идут носильщики за тяжело ранеными.
День уходит на организацию решающего удара. Задача — прорвать всю глубину обороны и выйти в тыл белофиннам. К ночи сводный батальон со старшим лейтенантом Шибаловым и политруком Вакулиным во главе выступает на исходные позиции. Шестая бессонная ночь. Мне итти с батальоном.
По уже проложенной саперами дороге батальон двинулся вперед.
Через полчаса боевое охранение, а вместе с ним и батальон, шедший на сокращенных дистанциях, попал под жесточайший фланговый огонь. Над нашими головами проносилось огромное количество пуль. В морозном воздухе трескотня выстрелов была особенно звучной. Батальон залег.
Было решено выбросить влево взвод стрелков, усиленный пулеметами. Через полчаса слева в треск автоматов влилось татаканье наших пулеметов, — мы уже научились определять систему пулемета по звуку.
Огонь автоматов по нашему расположению затих, а через несколько минут и совсем умолк. Линия огня сильно вытянулась влево. С фронта начался огонь финских станковых пулеметов.
С рассветом загремели орудия нашей артиллерии. Связь в этот день работала прекрасно. Через минуту после каждого разговора с капитаном Соловьевым огонь его дивизиона обрушивался точно на заказанный участок. [189]
Штаб устроился у изгороди. Докопались в снегу до земли, но углубиться не сумели. Поставили два щитка. Это был наш наблюдательный пункт.
В щели щитков я оглядывал район белофиннов. Видно было, как наши роты под прикрытием артиллерийского огня медленно, но верно двигались вперед. Левый фланг дивизии продвигался все ближе к противнику. Центр и правый фланг отставали.
Время артиллерийской подготовки истекало. Наступил срок атаки. Но вдруг ожившие огневые точки противника (некоторые на флангах, некоторые даже, казалось, с тыла), да еще огонь минометных, до тех пор молчавших, батарей и шрапнель заставили роты залечь.
Из подразделений потянулись раненые. Минометный огонь белофиннов был довольно точно направлен. Возле нашего командного пункта трижды разорвалось по четыре мины.
Я уже забыл об опасности и не потому, что привык к ней. К смертельной опасности, по-моему, никто привыкнуть не может, ее все стараются избежать. Но чувство долга, чувство ответственности перед Родиной — это сильнее смерти. Нервы до-нельзя напряжены.
Наконец, удалось приблизительно выяснить, откуда стреляет противник. Приданная тяжелая артиллерия получила задачу, и в направлении указанных нами районов понеслись сокрушающие советские снаряды. Стрельба оттуда стала заметно ослабевать.
Я, что называется, сидел на телефоне, корректируя огонь, ставя задачи артиллерии. Темп огня наших пушек казался мне замедленным. Соловьев, командир приданного дивизиона, сообщил уже, что загорается краска на орудиях, а я все требовал огня и огня. Докладывали, что «роты ползут» вперед, и сам я видел это. Еще немного. Еще огня.
Но вот роты просят прекратить артогонь... Началась атака.
Прокатилось «ура», и мертвое поле ожило, ощетинилось штыками и... пошло вперед.
Вместе со вторым эшелоном бросился и я.
Справа пошли в атаку соседние полки. Лавина недавно лежавших, а теперь неудержимо несшихся вперед людей ворвалась в рощу и овладела высотой 38,2.
Вскоре мы достигли дороги Кархула — Сумма. Линия Маннергейма была прорвана и на этом участке.
В одном из захваченных дзотов я начал развертывать командный пункт полка. Через полчаса, написав подробное донесение и установив телефонную связь и охранение, вздремнул... и проспал двенадцать часов. [190]
Разрушение дотов
Нет, совсем не такой в Финляндии лес, как на нашей Украине. Высокие сосны, в обхват, стоят на снегу, как нарисованные. Ветви вверху, а книзу голо, словно стоишь не в роще, а в какой-то пещере с колоннами. Звезды мигают, холодные, спокойные. Снег падает тихо, прямо в глаза. Выстрелы орудий звучат издалека протяжно, как трубы.
На огневой позиции ко мне подошел политрук.
— Ну, что? — спросил я его.
— Ничего, — говорит, — товарищ командир. Обстановка подходящая.
Вызов командиров тяжелых батарей последовал в эту же ночь. Приказ есть приказ. Не хотелось уходить от бойцов. Сидели они в только-что выкопанной землянке и пели украинские песни. Постоял я у входа, прислушался. В песнях — гай под горой, речка блестит, вишни цветут, месяц плывет над Днепром. Посмотрел вокруг — синие сосны, белый снег. Вошел в землянку.
— Спойте, товарищи, еще одну песню.
— Разрешите спросить, товарищ командир, — говорит радист Гаганенко, — вам какую? Веселую или грустную?
— Давайте, — говорю, — такую, чтоб холодно не было.
Спели они мне про белые гречаники. Вышел я из землянки, прошелся еще раз по батарее, проверил посты, оглядел гаубицы, потрогал, как-то будут работать. И ушел с капитаном Реутовым в лес.
Начальника артиллерии дивизии я встретил в овраге, в 300–400 метрах от фронта. Слева, судя по карте, было озеро, в него впадала небольшая речка. По рассказам товарищей я знал уже, что здесь, на линии Муола — Ильвес, кончалось белофинское предполье. Пехотные части и танки пробовали ворваться с хода в укрепленный район, но не смогли.
— Вот тут, — сказал начальник артиллерии, — где-то в углу, между озером и речкой, стоит дот. Ну, а где точно — узнайте сами. Попытки пехоты продвинуться по реке и озеру успеха не [191] имели. Чуть ли не десяток пулеметов на пространстве в 300 на 400 метров. Дот нужно подавить во что бы то ни стало...
Ушел начальник артиллерии. Остались мы одни. Передал приказ — выслать разведчиков и вести телефонную линию. Сел на пень, — было о чем подумать.
Радиостанция, установленная возле, вела себя странно. Радист, чертыхаясь, налаживал связь. В эфире было, как в сумасшедшем доме. Финны перехватывали позывные наших станций, настраивались на их волну и поднимали такой лай, треск и шум, что работать было почти невозможно.
Потом уже много раз приходилось встречаться с этой брехней в эфире. Работать радистом в боевой обстановке сложно. Необходимо уметь разбираться в любой разноголосице. Тут нужна особо высокая квалификация, нужно успеть поймать каждый, иногда секундный, интервал в работе финских мешающих станций. Таких радистов у нас было только два — Гаганенко и Щиколев.
...Я полагаю, что из тех указаний, которые дал Народный Комиссар Обороны о приближении боевой подготовки к условиям реального боя, надо сделать специальный вывод насчет радистов. Над полем тактических занятий, как и над полем боя, должен быть трудный эфир. [192]
...Ночь близилась к концу. Сыпался с веток снег. Подошло к концу и мое раздумье.
Пока не явились мои бойцы, надо было узнать, где же он, этот проклятый дот, и решить, где быть наблюдательному пункту. Судя по сообщениям начальника артиллерии, амбразуры дота вели огонь во фланги наших наступающих частей и были видны только с фланга. Значит, надо ползти в лес, выйти к доту с направления его обстрела.
Из оврага, в котором я сидел, сначала вправо, а потом влево, шла в сторону дота узкая канавка — не то замерзший заливчик, не то высохшее русло речки. Канава эта, конечно, простреливалась из дота. Не такие уж дураки белофинны, чтобы оставить незащищенным этот подход. Но в то же время канава была единственным местом, по которому можно было пробраться в угол между речкой и озером. Подождать людей? Но к людям у меня было особое отношение. Зачем я их буду таскать с собой по канаве? Заметят белофинны — ни один из этой канавы не вылезет, а не заметят, — и один все сумеет разведать.
— Товарищ боец, — сказал я радисту. — Придут остальные, пускай посидят — я вернусь. Ну, а если через два часа не вернусь, — вызовите с батареи политрука Костюка и передайте ему вот это...
На листке блокнота написал я Костюку распоряжение начальника артиллерии, нарисовал приблизительную схему района, где расположен дот, и пополз.
Шагов через двести канава круто сворачивала в сторону. Влево от меня под деревьями был какой-то большой бугор с тремя соснами. Не дот ли? Подполз к бугру. Тишина. Подобрался метров на пятьдесят. Опять тихо. Подполз на сорок. Снег, как снег, сосны, как сосны. На одной из них кора сбоку содрана пулями. На снегу видно, что содранная кора отлетела в нашу сторону. Стало быть, стреляли не отсюда. Я подполз вплотную к бугру, стал осматривать его и так и сяк, ощупывать и ногами и руками. Нет, не дот. Вернулся опять в канаву. И метров через двести впереди, на пригорке, зачернела еще одна группа деревьев. Справа — замерзшая речка. Дальше, за пригорком, уходила белая гладь запорошенного озерного льда. Что здесь за пригорок у горла реки? Чуть стало светать. Я заметил, что по бокам канавы исцарапанных пулями деревьев становится все больше и больше, а вскоре увидел серый металлический отсвет на пригорке и черную щель в снегу. Стало еще светлее. Щель обозначилась резче. Стало видно полосу стального купола, ее гнутый изгиб. [193]
Обратно я полз уже целиной. Пересек поляну, оглянулся, выбрал, где встать. Подходящее место нашел на лесной опушке. Отсюда до дота было метров девяносто-сто. Другого места для наблюдения не было. Так, сначала ползком, а потом уже во весь рост, когда очутился за деревьями, я вернулся к своим. В это время уже совсем рассвело.
Телефонист, узнав, где находится дот, установил аппарат и усиленно начал работать лопатой. Разведчики — тоже.
— Стараетесь, товарищи? — спросил я.
— Стараемся, товарищ командир, — ответили они. — Не знаем, как из этой самой доты, но своим снарядом убить определенно могут...
Я знал, что мы находимся в эллипсе рассеивания снарядов своей же батареи. Абсолютно точной стрельбы из орудий, да еще на расстояние в семь километров, не бывает. Снаряды покрывают определенный участок площади, густо собираясь к его центру. Безопасная зона находится не ближе чем в 200 метрах от основной массы разрывов на поражение.
И все-таки перенести наблюдательный пункт было некуда. В 130–150 метрах от дота в окопах, укрытых за лесом, лежала пехота. [194]
Командир роты, узнав о наших приготовлениях, прислал мне пулеметный расчет со станковым пулеметом. Охрана наблюдательного пункта была необходима. Финские лыжники могли подойти к нам и с фланга и с тыла. Пулемет, ленты и одного пулеметчика я оставил, остальных отослал обратно. Своих тоже вернул — оставил одного разведчика и одного связиста. Вместе со мной на наблюдательном пункте осталось четверо.
Потом я пошел к командиру роты.
— Ну, товарищ старший лейтенант? — встретил он меня.
— Вот что, товарищ лейтенант, — сказал я ему. — Отползайте со своими бойцами еще метров на сто. Эллипс рассеивания — неприятная штука!
Пехотный командир был понимающим человеком. Уже через несколько минут по одному, по два пехотинцы стали отходить на свою вторую линию.
— Все? — спросил я через некоторое время.
— Все, — ответили мне.
Я вернулся на пункт. Можно было начинать пристрелку, но оставалась невыполненной еще одна задача. На пункте, как я уже сказал, нас было четверо. Не очень крупное подразделение, но и его следовало рассредоточить.
Мы будем находиться не только под обстрелом финских снарядов и пулеметов, но и под своими снарядами. Если одного убьют, вести огонь должен другой. Стало быть, надо разместиться так, чтобы прямое попадание снаряда не могло вывести из строя сразу всех. Мы расположились на расстоянии 15 метров друг от друга. На самом удобном месте, с которого был виден пригорок, лег я сам, вправо от меня, ближе к пехоте, лег разведчик, слева — телефонист, еще дальше, на фланге — пулеметчик. Пункт был готов к открытию огня.
Репер для переноса огня нужно было найти за целью и начинать стрельбу с перелетов. Всякий иной метод, например попытка вести огонь сразу на поражение, был бы непростительно легкомысленен. Я подал первую команду, зная заранее, что снаряд разорвется в 500–600 метрах за целью. Так оно и случилось. Медленно, от деления к делению, я приближал разрывы к пригорку.
— Левее 0–02, — говорил я. — Прицел... Огонь!
— Выстрел! — отвечали мне с огневых позиций.
На сосновой ветке передо мной лежал секундомер. Около 20 секунд снаряд летел к цели. Было время нырнуть в окоп, вплотную прижаться к земле. И вот он проносился над нами с глухим ворчанием, сметая с деревьев снег, и разрывался. Осколки свистели вокруг, и сосновые ветви падали в снег.
Я подвел разрывы вплотную к доту. Наводка была исключительно точной. Ни один из снарядов не разорвался ближе, чем в сорока метрах от нас. [195]
Заботясь о людях и о самом себе, я проявил оплошность. Удалил от себя телефониста и был вынужден громко подавать ему команду. Нас слышали в доте. По крайней мере, до нас доходили крики финнов. Через несколько минут вражеские орудия начали нас обстреливать. Это было неприятно.
Тогда мы стали временно умолкать. Стреляли 5–10 минут и вдруг переставали вести огонь. Финны думали, что разгромили нас, и также прекращали стрельбу. Тогда мы открывали огонь снова. Так продолжалась эта дуэль наших тяжелых гаубиц с финскими пушками. Дот огня не вел. Как потом оказалось, он был фланкирующим и не имел амбразур в нашу сторону. Из соседнего дота не видели нас за деревьями.
Через 15–20 выстрелов первый снаряд попал в дот, рикошетировал, разорвался в стороне, но все же свалил одну из росших на доте сосен. Еще через несколько минут снаряд сорвал «подушку» дота. Справа пошла пехота, но залегла. Дот открыл огонь. И вот, наконец, снаряд разорвался прямо на куполе. Из дота бегут финны. А мой пулеметчик за деревьями их не видит. Еще одна оплошность. Сразу же, только выбежав, финны снова проваливаются под землю. К доту, как выяснилось позже, был проведен глубокий ход сообщения. А ведь если бы мы предусмотрели это раньше, наш пулемет скосил бы врагов в самом начале их бегства.
Мы вернулись на батарею и улеглись спать.
21 февраля началась артиллерийская подготовка. Через четыре часа она кончилась, пехота пошла. Но не пройдя и километра, легла снова. Сзади первой линии дотов у финнов была вторая, еще более сильная, еще лучше замаскированная.
Мощные долговременные огневые точки здесь были созданы по лучшим французским образцам. Огневая разведка их с дальнего [196] расстояния не дала ощутительных результатов, да и не могла дать. Мы не знали, где они расположены. Надо было не только разрушать, но и находить эти чудовища. 24 или 25 февраля лейтенант Тарасов, ныне Герой Советского Союза, первым вывез свое тяжелое орудие для стрельбы по доту прямой наводкой. 26 февраля такой же приказ получил я.
— По какому доту вести огонь? Куда вывозить орудие? — спросил я старшего командира.
Он ответил, что предоставляет батарее самую широкую инициативу.
— Стрелять хочется всем, — сказал он, — но стрелять по доту прямой наводкой будет тот, кто обнаружит его. Понятно, товарищ старший лейтенант?
Да, понятно. Я взял с собой младшего лейтенанта Мордасова, приказал трактористам приготовить два лучших трактора, проверить орудия и опять ушел в разведку.
Слово «ушел» никак не определяет способа нашего передвижения. Мы собственно не ползли, а извивались ужами где-то между снегом и землей. Так мы пролезли надолбы, «подошли» к проволоке, огляделись по сторонам — никаких признаков дота не было. Спокойные и одинаковые виднелись то тут, то там бугорки, камни, сугробы. Снег набивался за шиворот, а особенно в валенки. Потом я уже приспособился — сверх валенок надевал еще одни штаны. Проволока казалась бесконечной.
И вдруг, на наших глазах один из снежных сугробов, безобидных на вид, повернул свою верхушку, осыпая снег. Мы даже и не думали о том, что финны повертывают башню дота, может быть разглядев наше приближение. Цель была найдена, вот в чем все дело!..
В 300 метрах от дота одно из моих орудий встало на открытую позицию. Мы вывезли его в ночь с 26 на 27 февраля. Саперы, по пояс в снегу, работали целый день и часть ночи, прокладывая дорогу тяжелым тракторам. К утру все было готово.
Опять приходилось итти к пехоте. Я уже не хотел выпустить на этот раз гарнизон дота.
Командир батальона встретил меня недоверчиво. Несколько дней подряд вели артиллерийские полки огневую подготовку атаки. Но каждый раз, когда пехота поднималась для броска, ей приходилось залегать под жестоким огнем. Все было вокруг изрыто воронками от наших снарядов, а доты жили.
Надо было как-то убедить товарищей в том, что никакая сталь, никакой бетон не выдержат наших снарядов. На огневую позицию я пригласил с собой начальника штаба батальона. Не помню сейчас фамилии этого лейтенанта. Мы пришли. Наводка была уже закончена. [197]
— Огонь!
Первый же снаряд попал в левый край снежного сугроба, и, когда улеглись обратно на землю осколки камня и тучи песка, мы увидели, что сугроб почернел, под снегом появилась глянцевитая стальная стенка, рухнуло дерево, что росло на сугробе, и наружу вылез смотровой купол.
Финны даже не успели организовать огня по нашей открытой позиции. Второй снаряд пронесся мимо, в каких-нибудь двух метрах, но третий ударил в основание купола, и мы увидели, что его огромная стальная толща развалилась, словно расколотая гигантским топором.
Я оглянулся на начальника штаба батальона. Он стоял, подавшись вперед, напряженный, словно окаменевший. Многое он видел, но вот этого не приходилось.
— Добре? — спросил я.
— Здорово, — сказал он. — Очень здорово. Хватит.
Но я уже имел опыт борьбы с этими коробками. Даже с виду уничтоженный дот, разделенный на отсеки, может еще жить и вести успешную стрельбу по наступающей пехоте. Дот нужно было занять. Я предложил командиру батальона начать движение к доту с фланга. Пехота поднялась. Дот молчал. Но мы продолжали стрельбу. Вот отвалился железобетонный угол с правого края, лопнула напольная стенка. [198]
— Хватит... Куда вы... Довольно! — говорил мне начальник штаба батальона.
Я продолжал вести огонь. Пехота залегла недалеко от дота, на расстоянии короткого, энергичного броска. Последний снаряд. Бросок. Дот занят. Казалось, что мы снесли его с лица земли. Но когда наши славные пехотинцы проникли в глубокие отсеки, они нашли там двух контуженных финнов и спаренную пулеметную установку. [199]
Находчивость
В бой пошли наши танки. Одним из них командовал младший командир Симен. Танки шли лесом, болотом.
По броне часто стучали пули, но не могли пробить стальных стенок советской машины.
То из пушки, то из пулемета вели танкисты огонь по белофинским укреплениям. Симен был доволен работой своих подчиненных.
Подошли к надолбам. Недавно артиллеристы вели по ним огонь. Кое-где гранитные глыбы были разбиты. Этим воспользовался механик-водитель Морозов и смело повел машину через препятствия.
Вражеские пули не переставали стучать по броне. В ушах стоял сплошной звон. Вот что-то глухо ударилось о броню и разбилось.
Командир танка догадался, что это такое. Но о своей догадке никому ничего не сказал. Танк попрежнему двигался вперед.
— Товарищ командир, танк горит, — доложил башенный стрелок.
— Знаю... Вперед! — ответил Симен.
Оказывается, одному белофинну удалось подползти к танку и бросить на него бутылку с горючим. Это угрожало гибелью экипажу. Могли взорваться бензиновый бак, снаряды и патроны.
С каждой секундой повышалась температура. Командир думал, как спасти людей и боевую машину. Остановить танк и всем выскочить из него? Нельзя — белофинны ведут сильный огонь из винтовок и пулеметов. Вернуться в расположение своих войск и там потушить горящую машину? Но и это не выход из положения.
Температура в танке все выше и выше. Уже трудно дышать.
Впереди — небольшой лесок. Над низкими березами и сосенками высоко поднимаются стройные ели. Их ветви пригибаются под толстым слоем снега. [200]
— Вот это хорошо, — думает командир танка.
Прильнув к смотровой щели, он определяет расстояние до деревьев.
— Водителю Морозову, — командует Симен, — вести танк на большую ель!
Механик-водитель понял командира. Повернув машину вправо, он дал полный газ.
Попрежнему стучат пули о броню танка. Попрежнему из горящей машины летят пулеметные очереди и пушечные выстрелы в сторону врага.
Вот уже несколько метров осталось до ели.
— Скорей, скорей! — шепчет командир.
Сильный толчок, и через мгновение — мягкие удары сверху. Большие комья снега падают на танк, сбивают пламя.
Ни на минуту не прекратив боевых действий, машина Симена продолжала выполнять задачу. [201]